открытые ветрам и буре, богатые палаты, ставшие развалинами... Не видно в них более гордых воинов: одни погибли в бою и погребены, иных разорвали на части волки или заклевали птицы смерти - вороны, жадные до мертвецов. Лишь в последнем стихе есть какой-то проблеск надежды, какой-то темный намек она грядущую радость с небес, в котором можно усмотреть след христианского миропонимания. Отсюда попытки некоторых исследователей отнести это произведение к периоду датских вторжений IX в. (иногда и точнее: к 867-870 гг.), которые разрушали англо-саксонскую культуру и вызвали пессимистические настроения в англо-саксонской поэзии. Возможно, впрочем, что стихотворение это имеет и более древнюю основу, но подверглось впоследствии переработке. Ряд стихов "Странника" текстуально совпадает со стихами другой небольшой лирической поемы "Развалины" (Эксетерский кодекс, л. 123-124), дающей замечательные по цельности картины разрушенного и опустошенного города. К сожалению, это стихотворение дошло до нас в сильно поврежденном виде. Здесь та же идея смерти и распада, что и в "Страннике", но она вызывает в воображении поэта не только сцены прошлого, но и любопытное по обилию зрительных деталей описание действительных, стоящих перед ним развалин. Картина разрушенного города и его широкой белой крепостной стены, которая много раз обагрялась кровью, этим "свидетельством царствований", дана в явно реалистических тонах, несмотря на некоторые условности стиля и такие метафоры, как "творение великанов" или "рогатое сокровище стен" (т. е. башенки или бойницы на стенах) или "объятие могилы, жестокое объятие земли". Вид развалин приводит поэту на память картины прошлого. Была пора, когда блестящие и пышные стояли все эти постройки, обильные банными залами и палатами для пиров, полные людского веселия, до тех пор пока судьба не изменила все своей превратностью. Пришли "дни убийства", и смерть унесла много воинов; земляные валы опустели, и обширные "пурпурные" залы обвалились и стоят без кровли; "их черепицы убежали от костяка крыш". А некогда пировали здесь в доспехах мужи, радостные сердцем, сверкавшие золотом, "гордые и разогретые вином", бросая взгляды на свои богатства, деньги, владения и драгоценности... Это замечательное стихотворение лишний раз свидетельствует о любви англо-саксов к историческому прошлому и об интересе их к стародавним героическим сагам. Любовь к языческому прошлому должна была окрепнуть в период насильственного насаждения христианской культуры и еще более усилиться во время борьбы с датчанами, когда вновь ожили и подверглись своеобразной "романтической" идеализации героические предания старины. Этими историческими причинами можно объяснить живучесть у англо-саксов языческого предания, долго еще пробивавшегося сквозь чуждую ему оболочку в памятниках христианской письменности и окончательно заглохшего только под ударами нормандских завоевателей. Быть может, этому же интересу англо-саксов IX-X вв. к историческому прошлому мы обязаны и сохранением большой эпической поэмы о Беовульфе, представляющей единственный образец англо-саксонской героической поэмы на традиционный народный сюжет. В англо-саксонской литературе она стоит особняком среди многочисленных поэм нового религиозного содержания. 2 Поэма о Беовульфе дошла до нас в единственной рукописи начала Х в., написанной двумя различными писцами. Рукопись эта хранится в настоящее время в Британском Музее в Лондоне. Открыта она сравнительно поздно. В печати (Wanley's Catalogue of Anglo-Saxon Manuscripts) она упоминается впервые в 1705 г., но уже в 1731 г. она сильно пострадала от пожара. Впервые издал ее датчанин Торкелин в 1815 г., а первое английское издание относится к 1833 г. Поэма распадается на две части, связанные между собою лишь личностью главного героя, Беовульфа. Каждая из этих частей, в основном, повествует о подвигах Беовульфа; в первой (стихи 1-1887) повествуется о том, как Беовульф избавил соседнюю страну от двух страшных чудовищ, во второй (от стиха 2220 до конца), - как он воцарился у себя на родине и счастливо правил пятьдесят лет, как победил огнедышащего дракона, а сам погиб от нанесенных ему драконом ядовитых ран и был с честью похоронен своею дружиной. Основное членение поэмы нарушается рядом вставных эпизодов, имеющих чрезвычайно важное значение для вопроса о происхождении поэмы, для выяснения ее сложного состава, времени возникновения и т. д. Вступлением в поэме служит рассказ о легендарном родоначальнике датских королей Скильде Скефинге, который еще в младенчестве чудесным образом приплыл к берегам Дании в ладье, полной сокровищ, а подросши стал королем и долго и счастливо правил страной. Счастливо правил Данией и род Скильдингов. Один из потомков Скильда, король Хротгар, сын Хеальфдена, был удачлив в войнах, а следовательно, и богат. Однажды задумал он воздвигнуть обширную и богато украшенную палату для пиров со своей дружиной, выстроил ее на удивление всему свету и назвал ее "Хеорот" ("палатой оленя"). Но недолго раздавались там веселые клики пирующих, пение певцов и звуки арф. Неподалеку, в "болоте", было логово страшного чудовища Гренделя. Однажды ночью подкрался Грендель к дивной Хротгаровой палате, в которой после веселого пира расположилась на отдых беспечная дружина. Чудовище нагрянуло на спящих, разом выхватило тридцать витязей и быстро увлекло в свое логово, терзая и пожирая их. На утро воплями ужаса сменились клики веселья; горькие жалобы стали еще громче и горше, когда каждую ночь стало являться в палату чудовище за своей кровавой добычей. Напрасно горевал и сокрушался король Хротгар: он не мог отвратить беды. Палата его опустела, пиры прекратились, всеми овладели уныние и великая скорбь. Слух об этом бедствии достиг, наконец, земли геатов (геаты - скандинавское племя гаутов, населявшее южные области Швеции); услышал о том храбрейший из витязей короля Хигелака - Беовульф. Он велел снарядить корабль и "путем лебедей" поспешил на помощь Хротгару; вместе с Беовульфои поплыли и 14 храбрейших воинов Хигелака. Король Хротгар принял их с почетом. Когда закончился устроенный в их честь пир, Беовульф с товарищами-геатами остался в палате, а датчане разошлись по домам. В полуночный час явился из своего болота Грендель, быстро отбил замки у дверей, подкрался к геатам, схватил одного, раздробил его кости и стал сосать кровь. Не успел он потянуться за другим, как могучая рука Беовульфа схватила его, и между ними началась страшная борьба. Все здание зашаталось. Грендель, собрав все свои силы, рванулся, жилы в плече его порвались, кости выскочили из суставов, и вся его рука до самого плеча осталась в руках у Беовульфа. Раненный насмерть, Грендель уполз в свое болото. Хротгар устроил в честь победителя пир. Он поднес Беовульфу богатые дары: броню, шлем и знамя, древко которого было из чистого золота, драгоценный меч и восемь коней с дорогим седлом. Королева поднесла ему с приветствием кубок и на обе руки надела ему обручи из крученого золота, кольца - на пальцы, на плечи - верхнее платье, а на шею - драгоценное ожерелье, самое тяжелое из всех ожерелий на свете. Пир продолжался весело и шумно при громких песнях певцов, прославлявших подвиги древних героев. У многих головы отяжелели от меду... Но вот, в глухой полуночный час, вновь затрещали двери Хеорота, и в залу ввалилось новое чудовище, с виду подобное женщине: это была мать Гренделя, явившаяся отомстить за смерть своего сына. В испуге пробудились датчане, но не было с ними Беовульфа, который почивал в особо отведенных ему покоях. Чудовище удалось прогнать, а на утро Беовульф отправился на поиски его. Следы привели его к страшному болоту, и там, где вода под обрывистым берегом была окрашена кровью, где кишели страшные змеи и чудовища, Беовульф бесстрашно спустился в бездну. Целый день спускался Беовульф на дно, отбиваясь от водяных чудовищ; едва коснулся он дна, как схватился с матерью Гренделя, и она увлекла его в неведомый угол бездны, куда вода не проникала. Он напал на нее, нанося мечом удары, но они не могли причинить ей вреда. Тогда, улучив минуту, он сорвал со стены громадный меч, "изделье великанов", и, собрав все силы, убил ее; тем же мечом отрубил он голову мертвого Гренделя и хотел унести с собою древнее оружие великанов, но меч, как лед, растаял в его руках до самой рукоятки. Велика была радость, велик и радостен новый пир, устроенный Хротгаром в освобожденном Хеороте, щедры дары, которыми наделил король героя, провожая его на родину. Первая часть поэмы заканчивается описанием прибытия Беовульфа к Хигелаку. За этим в рукописи следует заметный пропуск. Во второй части поэмы Беовульф предстает уже стариком. По смерти короля Хигелака и его сына, он мирно царствовал над геатами в продолжение пятидесяти зим. Когда появился в его земле страшный дракон и стал опустошать огнем страну, в отместку за чашу, похищенную из охраняемых им сокровищ, престарелый Беовульф решил убить его в единоборстве. Он поражает дракона в голову, но крепкий меч его разлетается вдребезги, - и дракон прокусывает своим ядовитым зубом шею и грудь витязя. Чудовище убито, но и победитель ранен смертельно: это последняя победа Беовульфа. Он велит вынести из пещеры сокровища, чтобы полюбоваться на них перед смертью, устанавливает распорядок своих похорон и умирает. На китовом мысу складывают верные геаты костер, кладут на него доспехи и тело Беовульфа. Костер пылает: причитает вдова героя, плачут воины. Над пеплом воздвигают высокий могильный холм; вокруг него двенадцать могучих витязей поют славу погибшему вождю. Чрезвычайно сложный состав поэмы бросается в глаза. В том виде, в каком она дошла до нас, она несомненно является памятником позднего происхождения. В основе его, однако, лежат, вероятно, более древние редакции одного или нескольких сказаний, восходящие к народно-песенному преданию. Отсюда - все трудности анализа и датировки поэмы и серьезные разногласия среди ее исследователей. Бесспорна принадлежность поэмы к образцам героического народного эпоса. Об этом свидетельствует прежде всего содержание поэмы и ее центральный образ. Беовульф воплощает в себе черты подлинного народного героя, совершающего подвиги для блага многих людей. Он освобождает дружественный народ датчан от страшных чудовищ, Гренделя и его матери. Во второй части поэмы он выступает как "отец народа", спасающий свою родину от дракона. Дружинный быт, изображенный в поэме, показывает, что произведение в целом возникло в эпоху начинавшегося разложения родового строя, но еще задолго до того, как сформировался шедший ему на смену феодализм. На это указывают, в особенности, патриархальные отношения между "королями" Хротгаром и Беовульфом и их "подданными": Ученые старой школы рассматривали "Беовульфа" как единственный памятник, свидетельствующий о богатой эпической традиции языческих времен, уничтоженной нетерпимым отношением к ней христианской церкви. Полагали, что поэма, в наиболее существенных чертах, была создана еще до принятия англо-саксами христианства и что в основе ее лежат, впоследствии подвергшиеся обработке, более краткие героические песни. Другие ранние исследователи шли еще дальше, утверждая, например, что поэма сложилась до переселения англо-саксов в Британию, следовательно, до V в., и пытались вскрыть ее мифологическую основу. Однако за последнее тридцатилетие отношение западно-европейских исследователей к "Беовульфу" сильно изменилось. Большинство ученых склонно теперь рассматривать этот памятник не как постепенно создававшийся народный эпос, но как однородное целое, как книжную поэму, написанную христианским клириком не ранее VIII или даже IX в. В поэме чаще видят теперь не органическое продолжение древнейшей, непрерывной традиции устного песнетворчества, но продукт книжной культуры, памятник письменности, который и своей поэтической техникой, и своим содержанием обнаруживает индивидуального автора, весьма начитанного в исторических сочинениях и преданиях, в произведениях христианской письменности и не чуждого даже античной литературе. При анализе "Беовульфа" следует, однако, строго разграничивать два вопроса: вопрос о дошедшем до нас рукописном тексте памятника и вопрос о его возможных прототипах и его происхождении. Позднее возникновение находящейся в нашем распоряжении редакции едва ли подлежит сомнению, однако из этого еще не следует, что надо отказаться от реконструкции ее первоисточников и, по необходимости гипотетической, истории ее происхождения и ранней исторической судьбы. В последнем вопросе как раз и необходимо критическое отношение к некоторым тенденциям современной буржуазной науки, зачастую преднамеренно отрицающей народные истоки средневековой поэзии. Центральные эпизоды первой части поэмы - битвы Беовульфа с Гренделем и его матерью - имеют ряд параллелей в древних сагах и народных сказках о чудовище, врывающемся в дома и похищающем людей. Во второй части "Беовульфа" также есть аналогии с общегерманскими сказаниями. Некоторые исследователи находили здесь следы контаминации двух различных типов сказаний о драконе - борьбы Тора с мировым змеем (Иормунгандром) и Сигурда со змеем Фафниром. Любопытно, что уже в первой части поэмы есть вставной эпизод (стихи 874-897) о битве Сигмунда, отца Зигфрида, с драконом, охраняющим сокровища, и что в англо-саксонской поэме сохранилось имя отца Сигмунда - Вельс, тогда как северные (скандинавские) источники называют его Volsungr, т. е. замещают собственное имя родовым. Однако в эпизоде о битве Беовульфа с драконом есть ряд характерных отличий от подобных же континентально-германских сказаний: Беовульф вступает в борьбу с драконом ради освобождения своей страны от чудовища, а не из простого удальства; в начале битвы спутники Беовульфа видят опасность, которой подвергается их вождь, но боятся оказать ему помощь, за исключением верного Виглафа; характерно, наконец, что эпизод заканчивается смертью героя. Всем исследователям "Беовульфа" особенно примечательным казалось одно обстоятельство: Беовульф - не англо-саксонский герой; действие поэмы тоже не приурочено к Англии; в первой части поэмы оно происходит, вероятно, в Зеландии, во второй - в Ютландии. Ни англы, ни саксы не принимают никакого участия в событиях, изображаемых в поэме. Эту особенность поэмы толковали различно: одни относили сложение эпического сказания о Беовульфе ко времени до переселения англо-саксов в Британию, когда, живя на континенте, они соседили с датчанами; другие, напротив, утверждали позднее его возникновение, например, в период датских вторжений, принесших с собой новые для англо-саксов северные сказания и особый интерес к генеалогии датских королей. Беовульф - личность не историческая, но в поэме можно найти, - правда, в виде кратких эпизодов или даже только случайных намеков, - отголоски исторических событий, распрей и битв северо-германских народов между собой и со своими южно-германскими соседями. Историко-географическая номенклатура поэмы указывает на то, что обработанные в поэме сказания скорее всего могли сложиться в первой половине VI в., в области, лежавшей к северу от континентальной родины племени англов. Наряду с возможными следами устной поэтической техники в "Беовульфе" мы, однако, в еще большей степени встречаем следы тщательной и, может быть, разновременной литературной обработки текста. Об этом свидетельствует прежде всего большой объем поэмы (3183 стиха). Высказывались догадки, что первоначально обе части поэмы не были связаны друг с другом; рассказ о боях с Гренделем и его матерью, в сущности, связан с рассказом о битве с драконом только личностью Беовульфа. Тем не менее, характер героя, как он представлен в обеих частях поэмы, так же как язык и метрика свидетельствуют, что, если даже обе части и могли возникнуть разновременно, то, во всяком случае, хронологически они не далеко отстоят друг от друга. Нет никакого сомнения в том, что литературная обработка поэмы сделана христианским книжником. "Автором" или, вернее, "редактором" "Беовульфа" мы должны считать христианского клирика VIII-IX столетия. В его руках поэма, несомненно, подверглась весьма значительным изменениям. Он выбросил имена языческих богов и слишком явные следы германской мифологии и внес элементы христианских представлений. Так, например, он считает Гренделя потомком Каина, называет морских чудовищ исчадием ада, сожалеет о язычестве датского короля, полагая даже, что датчане не знали, как бороться с Гренделем, потому что не знали "истинного бога". Большая часть вставок заимствована не столько из Нового, сколько из Ветхого завета: имена Авеля, Каина, Ноя, упоминания о потопе, - все это прямо восходит к библейской книге Бытия, привлекшей внимание англо-саксонских христианских поэтов и переложенной ими в англо-саксонские стихи. Говоря о Гренделе, поэт вспоминает о великанах, называя их "гигантами" и явно смешивая христианское предание о сатане с классическими легендами о титанах, восставших против олимпийцев. Христианское влияние чувствуется, однако, не только в этих интерполяциях, явно противоречащих до-христианской основе поэмы; оно распространяется гораздо дальше, затрагивая развитие сюжета и даже характеристику героя. Христианские элементы проникли в строй поэмы глубже, чем кажется на первый взгляд; сам Беовульф, по существу, превращен в своего рода христианского подвижника; он отличается скромностью и "богобоязненностью"; он - защитник сирот и в конце поэмы благодарит небо за то, что мог оставить народу, ценой своей жизни, богатства, захваченные у дракона. Последний эпизод "поэмы - описание смерти героя - отличается вообще очень характерными противоречиями - следами литературной обработки в христианском духе ранее существовавшего предания. В окончательной редакции поэмы Беовульф, с одной стороны, походит на христианских "змееборцев", вроде св. Георгия, с другой, - на библейские фигуры, вроде спасителя народа - Моисея, столь хорошо известного англо-саксонским поэтам по пересказам Библии. На долю христианского книжника, трудившегося над обработкой поэмы, нужно отнести и некоторые черты, позволяющие сблизить "Беовульфа" с произведениями античной литературы. Не подлежит также сомнению знакомство автора "Беовульфа" с христианским эпическим поэтом Ювенком (начало IV в.), поэма которого (Historia Evangelica) искусно сочетала евангельское содержание с подражаниями Вергилию, Лукрецию, Овидию, Горацию и т. д. Эта поэма рано вошла в основу христианского школьного обучения, многократно переписывалась и вызывала к себе интерес средневековых книжников. Что дошедшая до нас редакция поэмы о Беовульфе принадлежит англо-саксонскому книжнику VIII-IX вв. видно, наконец, и из стихотворной техники поэмы. Все уцелевшие произведения англо-саксонской поэзии написаны так называемым древне-германским аллитерирующим стихом, употреблявшимся не только в англо-саксонской, но также и в древне-верхне-немецкой и древне-скандинавской поэзии в период между VIII и XIII вв. Аллитерирующий стих свойствен был как устному древне-германскому героическому эпосу, так и памятникам письменности. Главным организующим принципом этой метрической системы было членение каждой стихотворной строки на два полустишия, в которых было по два главных ритмических ударения; при этом согласные звуки, стоявшие перед одним или обоими основными ударениями первого полустишия, должны были повторяться (т. е. аллитерировать) перед начальным ударением второго полустишия. Аллитерационная техника "Беовульфа" отличается строгой выдержанностью и большим искусством; с нею связаны и другие характерные особенности стиля поэмы: нанизывание синонимов и частое пользование метафорами. Обилие метафор составляет, вообще говоря, одну из особенностей англо-саксонской поэзии и сближает ее с поэзией скандинавской. Поэт всегда предпочитает сказать "древо радости" вместо "арфа", "сын молота" вместо "меч", "дорога кита" или "лебединый путь" вместо "море", "боевые липы" вместо "щиты", "ковачи войн" вместо "воины" и т. д. Некоторые метафоры отличаются особой изысканностью и даже своеобразной "манерностью", впрочем, особенно ценившейся. В этом смысле стилистическая техника "Беовульфа" разработана блестяще. Поэма о Беовульфе была, вероятно, распространена в IX-X вв. в ряде рукописных списков. В отдельных произведениях англо-саксонской письменности можно усмотреть следы ее влияния: таковы, например, поэма "Судьбы апостолов" Кюневульфа, в которой есть текстуальные заимствования из "Беовульфа", поэмы об апостоле Андрее, Юдифи и, может быть, песня о смерти Бирхтнота Эссекского. В XIX в. "Беовульф" привлек к себе широкое внимание не только ученых, но и поэтов. Современными английскими стихами он передавался много раз: наиболее интересными опытами этого рода считаются стихотворные переводы Вильяма Морриса (1895 г.) и Арчибальда Стронга (1925 г.). Много раз пересказывался он также для детей и юношества (особенное распространение в Англии и Америке получил прозаический пересказ поэмы, сделанный писательницей, русской по происхождению, З. А. Рагозиной в 1898 г. и выдержавший ряд изданий). Л. Боткин впервые перевел "Беовульфа" на французский язык (1877 г.); однако русскому читателю "Беовульф" доныне известен лишь по вольным пересказам и небольшим переведенным из него отрывкам. 3 Кроме "Беовульфа", дошедшего до нас в более или менее полном виде, мы располагаем еще несколькими отрывками эпических произведений англо-саксов. Таков, в первую очередь, отрывок песни о битве при Финнсбурге, заключающий в себе всего лишь 48 стихов. Рукопись этого отрывка, по которой он был напечатан еще в 1705 г., в настоящее время, к сожалению, утрачена. "Битва при Финнсбурге" тем интереснее для нас, что о ней идет речь и в "Беовульфе" (стихи 1068 и сл.). В день победы над Гренделем, на пиру, певец короля Хротгара поет в Хеороте о том, как 60 датчан с Хнефом (Hnaf) и Хенгестом (Hengest) во главе, вторглись во владения (бург) фризского короля Финна. Именно об этой битве повествует и дошедший до нас фрагмент, составляющий, по всем данным, около четвертой части всего произведения в целом. Хнеф погибает в битве, но датчане мужественно сражаются еще целых пять дней. Финн теряет почти всех своих сыновей и родичей. Наконец, заключается мир, и тело Хнефа по обычаю торжественно сжигается на костре. Но мир непродолжителен; чувство мести вновь зовет всех на битву, которая, по изложению этой песни в "Беовульфе", завершается смертью и Финна и Хенгеста. Сохранившийся фрагмент вводит нас непосредственно в середину битвы и начинается речью Хенгеста к своим воинам. Описание начавшейся вслед за этим кровавой сечи отличается красочностью и силой. "Блеск от мечей исходил такой, - замечает поэт, - будто весь Финнсбург был объят пламенем", и прибавляет: "Никогда не слыхал я о такой битве на войне, о битве более прекрасной..." Датировка этого любопытного памятника встречает значительные затруднения. Предполагаемый небольшой объем произведения, в связи с его стихотворной и стилистической структурой, заставляет думать, что мы имеем дело не с большой эпической поэмой, а с краткой героической песней; с другой стороны, данные языка указывают на позднее происхождение той утраченной ныне рукописи, на основании которой мы знаем этот памятник (X-XI вв.). Следует думать, что эта песня пользовалась у англо-саксов значительным распространением, притом в течение довольно продолжительного времени. О ее популярности свидетельствует, в частности, и пересказ ее в "Беовульфе", позволяющий установить, о чем шла речь в утраченных частях. Не менее интересны фрагменты другого эпического произведения - "Вальдере", сохранившиеся в двух случайных рукописных листках X столетия (подлинники хранятся в Копенгагене). Случайный характер дошедших до нас отрывков не препятствует, однако, тому, чтобы узнать в них фрагменты англо-саксонской редакции германского эпического сказания о Вальтере Аквитанском. Англо-саксонская редакция довольно близка к латинской поэме Эккехарта "Вальтари, мощный дланью" (Waltarius manu fortis). Сказание в целом повествует о том, как при дворе повелителя гуннов Аттилы получали воспитание отданные ему некогда в качестве заложников: Вальтер, сын короля вестготов в Аквитании, Гильдегунда, дочь короля бургундов, и Гаген, франкский юноша знатного рода. Дальнейшее содержание саги составляет описание бегства от гуннов на родину сначала Гагена, а затем Вальтера со своей возлюбленной Гильдегундой, различные приключения их на пути и т.д. Первый из сохранившихся англо-саксонских фрагментов рассказывает о нападении на бегущих от Аттилы Вальдере (Вальтера) с Гильдегундой короля бургундов Гунтера (известного и по немецкой "Песне о Нибелунгах"), совместно с Гагеном и дружинниками, и о победе Вальдере над ними. Во втором фрагменте говорится о том, как утомленный неравным боем Вальдере предлагает Гунтеру пойти на мировую и обещает в обмен за свое освобождение отдать ему, вместе с другими сокровищами, выкованный Веландом и служивший Дитриху и другим прославленным мужам волшебный меч, на что Гунтер не соглашается. Вероятно, и эта сага, подобно предшествующей, также пользовалась у англо-саксов значительной популярностью: об этом можно заключить, между прочим, по ряду географических названий, встречавшихся в рано колонизированных англо-саксами местностях Британии: так, в нынешнем Уильтшире существовал "источник Вальдере", в Сомерсетшире - "дорога Вальдере" и др. Рядом со старинными героическими песнями у англо-саксов существовали и песни исторические, слагавшиеся в более позднее время под непосредственным впечатлением события. Такие песни возникают вплоть до нормандского завоевания Англии, а может быть и позже. До нас дошла, хотя и в поврежденном и неполном виде, одна из таких исторических песен позднего времени, повествующая о событии, известном из других исторических источников и поддающаяся благодаря этому довольно точной датировке. Это песня о битве при Мальдоне и о смерти при этом ольдермена Бирхтнота Эссекского. Событие, о котором идет речь в этой песне, произошло в 991 г., когда дружина скандинавских викингов вторглась в пределы Эссекского графства и по реке Пенте проникла до городка Мальдона. Ольдермен Эссекский поспешил на помощь осажденному скандинавами городу и погиб в битве с ними. По своей поэтической структуре песня очень близка аналогичным произведениям более раннего времени; она написана обычным аллитерирующим стихом. Своими метафорами, высокой патетикой героического стиля она напоминает и песню о битве при Финнебурге, и отдельные эпизоды "Беовульфа": кольчуги поют "страшные песни", скандинавские воины называются "волками смерти" и т. д. Вначале рассказывается, как Бирхтнот поставил своих людей в боевой порядок и, ободрив их, слез с коня. На другом берегу вестник скандинавов громко и грозно предлагал Бирхтноту купить мир золотыми кольцами, но Бирхтнот крепко сжал свой щит, взмахнул копьем из ясеня и ответствовал в гневе: "Слышишь ли ты, мореходец, что говорит этот народ? Вместо дани хочет он дать тебе копья с ядовитыми остриями и старые мечи". Начинается битва; уже кружатся в воздухе вороны и орел, жадный до падали. Вражеское копье пронзает Бирхтнота; молодой Вульфмер, сын Вульфстана, вынимает это копье из тела умирающего ольдермена и бросает его во врагов. Замешательство в рядах англо-саксов сменяется боевой отвагой, и они стремятся вперед, чтобы отомстить за Бирхтнота. Гораздо ниже по своим художественным достоинствам те несколько исторических песен, которые включены в состав англо-саксонских анналов. Хотя некоторые из них древнее песни о битве при Мальдоне, но текст их несомненно поврежден; он испорчен не только особенностями самых записей, но, вероятно, и переделками, которые должны были придать специфическую тенденцию этим произведениям при включении их в прозаический текст хроники. Лучше других сохранилась песня (или, вернее, отрывок из нее) о битве под Брунанбургом, внесенная в хронику под 937 г. Здесь повествуется о победе короля Ательстана (925-940 гг.) над объединившимися скоттами, бриттами из области Стратклайд и скандинавскими "викингами". Популярности этого произведения в английской поэзии XIX в, много содействовал его прекрасный стихотворный перевод, сделанный Теннисоном. Кроме этой песни, в англо-саксонские анналы включено еще четыре аналогичных произведения: 1) Об освобождении королем Эдмундом от датчан в 942 г. ряда городов (Лейстер, Ноттингем, Стамфорд, Дерби и др.); 2) О короновании короля Эдгара в Бате в 973 г.; 3) "Плач" о преследовании монахов при Эдуарде II (975-979 гг.); 4) О смерти короля Эдуарда Исповедника (1066 г.). Все эти произведения свидетельствуют о том, что светская поэзия с сюжетами вполне "мирскими" продолжала свое существование во всю англо-саксонскую эпоху. Однако уже с конца VII столетия у англо-саксов начала создаваться и клерикальная поэзия, всецело обязанная влиянию христианской церкви и монастырской культуры. Эта поэзия известна нам много лучше, чем только что характеризованная; многие создатели ее, большей частью анонимные, несомненно обладали крупным поэтическим дарованием. Глава 2 ХРИСТИАНСКО-МОНАСТЫРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ 1 Христианство проникло в Британию еще в римскую эпоху. В III или начале IV в. оно перешло отсюда в Ирландию. Кельтская христианская церковь Британии и Ирландии не зависела от римской, не находилась с нею в сношениях и во многом от нее отличалась. Кельтская церковь не придавала особого значения постам и покаянию, не знала безбрачия духовенства, не знала икон и имела своеобразные обряды (частично заимствованные из кельтских языческих культов). Все англо-саксонские племена, населявшие Британию в V и VI вв., были еще языческими. На своей новой родине они долго почитали германских языческих богов. Беда свидетельствует, что они имели и своих жрецов. Во всяком случае, англо-саксонское завоевание Британии сопровождалось своеобразной "дехристианизацией" британских кельтов. Христианство перекочевало отсюда в Ирландию, частично в Уэльс и Шотландию. Новая христианизация Британии, в первую очередь англо-саксонских племен, начинается с конца VI в. В 597 г. папа Григорий послал в Британию христианскую миссию во главе с Августином, наказав ей ревностно бороться с "ересями" клириков-кельтов. Миссия имела успех. Но миссионеры встретили сильную конкуренцию со стороны ирландцев. Началась борьба двух церквей: древне-британской и англо-саксонской. Эта борьба часто приобретала политический характер. Несмотря на сопротивление и рецидивы язычества (например, массовое возвращение в язычество в Кенте и Эссексе после смерти Этельберта в 616 г.), процесс христианизации всей Британии закончился уже в VII в. Мало-помалу Британия покрылась сетью монастырей и школ. Особую славу получила школа, основанная еще Августином в Кентербери. Англо-саксонские монастыри стали в то время средоточием средневековой науки и искусства. Здесь изучали не только теологию, но также науки, частично спасенные латинской церковью из-под развалин Римской империи. В тот момент, когда законы классического стихосложения сделались чужды итальянским клирикам, английские монахи и епископы писали латинские стихи, в сравнении с которыми новолатинская поэзия континентальной Европы этого времени казалась столь же варварской, как они сами перед стихами Вергилия и Горация. Рукописи произведений классических авторов, которыми уже пренебрегали в других местах, приобретались англо-саксами во время их путешествий по континенту и собирались в монастырских библиотеках Кента, Уэссекса и Нортумбрии. Христианизация англо-саксов имела чрезвычайно важные последствия. Борьба римской и кельтской церквей на территории Британии закончилась победой римской церкви. Старое церковное устройство сменилось другим, организованным по международному образцу. Новая церковь, созданная трудами римских миссионеров, привела к тесному общению с Римом и европейским Западом вообще и внесла в англо-саксонскую культуру новые элементы. Христианизация англо-саксов значительно усилила и их международные династические и дипломатические связи и способствовала развитию национального единства и государственности. Интересы церкви совпадали при этом с интересами англо-саксонских королей и верхушки англо-саксонского общества. Стремясь к накоплению богатства, церковь поддерживала в Британии развитие земельной собственности. Христианская культура на первых порах своего развития у англо-саксов была культурой верхушки англо-саксонского общества, культурой латинской по преимуществу, которая долго оставалась чуждой основной массе неграмотного населения. Отсюда сосуществование у англо-саксов традиционных германских языческих элементов и вновь заимствованных - христианских, - переплетавшихся во всех областях культурного и литературного развития. Наивысшего расцвета англо-саксонская культура достигла в VI-X вв. К этому времени относится и расцвет англо-саксонской литературы как на латинском языке, так и на языке народном. 2 Одновременно с принятием англо-саксами христианства, латинский язык как язык богослужения и церковных книг стал у них, как и повсюду в средневековой Европе, орудием клерикального просвещения, языком науки и школы. Основными рассадниками этого просвещения сделались монастыри и монастырские училища: здесь будущие клирики получали основы церковного образования, здесь постепенно организовывались главные центры грамотности и важнейшие книгохранилища, здесь, наконец, развивалась философская и научная мысль, хотя и стесненная, рамками клерикальной идеологии, но все же опиравшаяся еще, незначительной мере, на богатства античной литературы. В состав монастырского образования, в целях лучшего усвоения латинской речи, входило чтение и изучение латинских авторов, иногда специально приспособлявшихся к средневековому христианскому миропониманию; в тех же целях в монастырях поощрялось латинское стихосложение. В ранних монастырских центрах Англии, в Кенте, Уэссексе, Нортумбрии, в VII и VIII вв. появился целый ряд латинских писателей и поэтов. Имена Альдгельма, Кеолфрида, Татвина, Феликса, - в особенности же Беды и Алкуина, - стали широко известны и за пределами их родины. Альдгельм (640-709 гг.), брат уэссекского короля Ины, был аббатом одного из первых англо-саксонских монастырей - Мальмсберийского, - а впоследствии епископом Шерборнским. Его латинские сочинения, прозаические и стихотворные, сохранились в значительном количестве списков. Альдгельму принадлежит написанная в прозе "Похвала Девственности" (De laudibus virginitatis sive de virginitate sanctorum), украшенная рядом примеров из библии и легенд о христианских святых. К этому же сюжету Альдгельм обратился еще раз, изложив его в искусно построенных и не лишенных поэзии латинских гекзаметрах (De laude virginum). Однако гораздо большую популярность стяжали ему не эти типично-монастырские произведения, проникнутые идеей христианского аскетизма, но собрание латинских стихотворных "Загадок" (Aenigmata), в которых, наряду с влиянием континентальной латинской литературы, чувствуется также знакомство с народной англо-саксонской поэзией. К жанру загадок англо-саксы чувствовали пристрастие. Особенно процветал рн в VIII в., на латинском и на англо-саксонском языках, в школах и в придворных кругах; распространен он был также и при дворе Карла Великого, у франков, где его насаждал Алкуин. Загадка не была для англо-саксов простым увеселением. Выросши на основе языческого мифологического мышления, она соответствовала особенностям и формам средневекового сознания и определяла один из важнейших в то время методов школьного преподавания. "Загадки" Альдгельма состоят из ста латинских стихотворений. Источниками их являются латинские загадки Симфозия (конец V в.) и частично, вероятно, народные загадки. Характерно, что в "Загадках" Альдгельма библейско-экзегетическая тематика далеко не является определяющей. В них много говорится о зверях, растениях, камнях, звездах, различных явлениях природы, а также об утвари, о предметах домашнего обихода и орудиях труда. Писавшие вскоре после Альдгельма, и частично по его образцам, Татвин, архиепископ Кентерберийский, Евсевий, Винфрид-Бонифаций и др. отводили уже гораздо больше места христианским понятиям и усилили элемент назидательности. Загадки Татвина включают, например, такие темы, как "Адам", "Алтарь", "Крест"; они орудуют абстрактными представлениями вроде "Добродетели" или "Пороков". Этот сборник пополнил Евсевий. Он вновь довел количество загадок до ста, как у Альдгельма, причем у него еще больше смешивается наглядное и абстрактное и наблюдается особое пристрастие к противопоставлениям (например, огонь и вода, смерть и жизнь, правда и неправда). Двадцать стихотворных латинских загадок Винфрида-Бонифация (680-755 гг.) посвящены исключительно грехам и христианским добродетелям. В противоположность всем этим авторам, Альдгельм сумел сохранить близость к народной тематике. Он говорит о наиболее распространенных явлениях природы и предметах материального быта, к описаниям которых примешиваются различные наблюдения и размышления. Все эти загадки, как латинские, так и англо-саксонские, имеют исключительный культурно-исторический интерес; они вводят нас в обстановку англо-саксонского дома, монастыря, школы, они знакомят нас с различными сторонами общественной жизни англо-саксов, с уровнем их знаний, с характерными особенностями их представлений о внешнем мире и человеке. В англо-саксонских загадках, частично созданных под влиянием латинских, наблюдается большое разнообразие поэтических приемов затруднить угадывание. Если загадка не расширяется здесь до настоящего "мифотворчества", то, во всяком случае, не уступает ему в поэтическом способе выражения. Приведем как образец начало одной англо-саксонской загадки: Я был храбрым бойцом; теперь покрывает меня гордый герой, Юноша, золотом и серебром, Изогнутою в спираль проволокой. То целуют меня мужи. То зову я на бои звонким голосом Усердных товарищей. Порой носит меня конь: По лесам, или морской жеребец (корабль) Везет меня по волнам, блистая украшениями. Порою девушка, золотом украшенная, Наполняет мне грудь; то я должен, лишенный украшений, Валяться голым и безголовым; То я снова вишу, в чудных украшениях, Блаженствую на стене, там, где пируют воители и т. д. Разгадка: бычий рог. Альдгельм был несомненно знатоком латинского стихосложения и обладал почти виртуозной версификаторской техникой. В своих "Загадках" и других латинских стихотворениях он обнаруживает любовь к так называемым акростихам и телестихам. Так, например, его "Загадкам" предпослано большое стихотворное введение в гекзаметрах: записанные подряд начальные буквы стихов этого введения складываются в акростих: "Aldhelmus cecinit millenis versibus odas" ("Альдгельм сложил тысячу стихотворных од"); то же предложение получается из последних букв каждой стихотворной строки (телестих). Еще большую славу