к английским снобам. В действительности свободное и непринужденное сочетание публицистического начала, авторских суждений, отступлений, сценок, прогнозов будущего с точными и меткими обобщающими зарисовками жизненных явлений, которое характерно, начиная с "Книги снобов", для прозы Теккерея, вряд ли могло бы быть столь мастерски усвоено им, не будь оно подготовлено ранее в том же "Дон Жуане" и политических сатирах Байрона и в политической лирике Шелли. Подобно им, но в новых исторических условиях, в период гораздо более развитой и обостренной классовой борьбы, накануне 1848 г., Теккерей чувствует подземный гул готовящихся революционных потрясений. Несмотря на шутливый тон, в "Книге снобов" впервые в творчестве Теккерея звучит проходящая через всю его переписку этого периода грозная тема предстоящего революционного взрыва. Теккерей вводит в "Книгу снобов" знаменательный образ политического потопа, который уже готовится поглотить и вигов и тори. "Мир движется. Великий поток времени мчится вперед; и в эту минуту жалкие фигурки нескольких вигов еще всплывают и барахтаются на поверхности. Дорогой друг мой, наступает период потопа, и они отправятся на дно, - на дно, к мертвецам; и с какой стати будем мы играть роль спасательной команды и выуживать их злополучные трупы?" Символическим рисунком, изображающим потоп, завершается и очерк "О снобах консервативной или сельской партии". Надвигающиеся волны настигают шествие священников и рыцарей в латах, и растерянный предводитель, спешившись, удирает что есть духу, забыв о загнанном коне и бесславно волоча по земле свое знамя, с самонадеянным девизом "Не сдаемся!" Слово "сноб" существовало в английском языке и до Теккерея. Но именно он придал ему тот сатирический смысл, с которым оно вошло в английскую литературу и получило мировую известность. Университетская "золотая молодежь", как вспоминает Теккерей, называла "снобами" мещан-простолюдинов. Писатель придал этой презрительной кличке обратное значение, переадресовав ее паразитическим, собственническим "верхам" Англии и их приживалам и прихлебателям. "Т_о_т, к_т_о н_и_з_м_е_н_н_о в_о_с_х_и_щ_а_е_т_с_я н_и_з_м_е_н_н_ы_м_и в_е_щ_а_м_и - с_н_о_б", - так определяет Теккерей понятие "сноб" в начале своей книги. Постепенно, однако, это морально-психологическое понятие социально конкретизируется, приобретает совершенно определенные национально-исторические черты. "Мне кажется, - пишет Теккерей в заключительной главе "Книги снобов", - что все английское общество заражено проклятым суеверным культом Маммоны; и что в_с_е м_ы, с_н_и_з_у д_о_в_е_р_х_у, з_а_и_с_к_и_в_а_е_м, л_ь_с_т_и_м и н_и_з_к_о_п_о_к_л_о_н_с_т_в_у_е_м, с о_д_н_о_й с_т_о_р_о_н_ы, и_л_и в_е_д_е_м с_е_б_я к_а_к г_о_р_д_е_ц_ы и д_е_с_п_о_т_ы - с д_р_у_г_о_й" (подчеркнуто мною. - А. Е.). Сатирический образ английского сноба у Теккерея оказывается типичной иллюстрацией к известным словам Маркса об английской буржуазии, которую английские писатели "блестящей плеяды" сумели изобразить в своем творчестве такой, как она есть, раболепной в отношении к высшим и деспотичной в отношении к низшим. Выступая от лица рядового англичанина, простого человека - Смита, Теккерей подвергает уничтожающей критике социальное и политическое неравенство, "организованное прихлебательство и узаконенный подлый культ личности и Маммоны (of man and Mammon)", - как характеризует он состояние английского общества. Теккерей заканчивает "Книгу снобов" своим воображаемым разговором с лордом Длинноухим (Longears), одним из вершителей британской политики. "Повстречайся я с ним на званом обеде, - пишет сатирик, - я бы воспользовался случаем и сказал ему: "Сэр, Фортуна дарит вам ежегодно значительное число тысяч фунтов. Неизреченная мудрость наших предков поставила вас надо мной в качестве главы и наследственного законодателя. Наша замечательная Конституция (предмет гордости британцев и зависти окружающих наций) обязывает меня рассматривать вас как моего сенатора, повелителя и опекуна. Вашему старшему сыну, Фиц-Игого (Fitz-Heehaw), обеспечено место в парламенте; ваши младшие сыновья ...с любезной снисходительностью соглашаются быть капитанами первого ранга и лейтенант-полковниками, представлять нас при иностранных дворах, или, если это их устраивает, принять хороший церковный приход. Все эти преимущества наша замечательная Конституция (предмет гордости и зависти, и т. д.) объявляет принадлежащими вам по праву, не считаясь ни с вашей тупостью, ни с вашими пороками, с вашим эгоизмом, или с вашей полнейшей неспособностью и идиотизмом". По всей вероятности, иронически продолжает Теккерей, будь мы со Смитом герцогами, мы бы с патриотическим рвением поддерживали эту систему. "Но мы со Смитом пока еще не графы. Мы не считаем, что в интересах армии Смита молодой Осел (De Bray) должен быть полковником в двадцать пять лет, что в интересах международных отношений Смита лорд Длинноухий должен быть послом в Константинополе, что в интересах нашей политики Длинноухий должен лезть в нее своим наследственным копытом, - точно так же, как мы не считаем, что интересы науки выиграют от того, что его королевское высочество доктор принц Альберт будет канцлером Кембриджского университета... Все это чванство и низкопоклонство Смит считает снобизмом; и он сделает все, что в его власти, чтобы не быть больше снобом и не подчиняться снобам. Он говорит Длинноухому: "Я не могу не видеть, Длинноухий, что я ничем не хуже вас. Я даже грамотнее; я могу думать ничуть не хуже; я больше не намерен считать вас своим хозяином и чистить ваши сапоги"". С этих демократических позиций Теккерей подвергает суду и осмеянию правящие круги буржуазно-аристократической Англии. Он издевается над британской монархией, над обеими парламентскими партиями - и вигами-либералами и тори-консерваторами, - над "армейскими снобами" и над "снобами-клерикалами", засевшими в аристократических рассадниках британского просвещения - в Оксфорде и в Кембридже. Глава II "Книги снобов" - "Венценосный сноб" - содержит сатирический портрет короля Георга IV (под прозрачным наименованием Горгия IV), заставляющий вспомнить "Вальс" и "Ирландскую аватару" Байрона, - с такой силой презрительного негодования представлен здесь разительный контраст между личным ничтожеством этого коронованного бездельника, мота и фата, и почетом, его окружавшим. Недаром "Венценосный сноб" был тотчас же перепечатан чартистской "Северной звездой". Если уж воздвигать статую Георгу IV, то разве только в лакейской королевского дворца, предлагает Теккерей. Он насмехается над придворным церемониалом, советуя знатным особам, несущим обязанности Лорда Оловянного жезла и Смотрителя мусорной корзины, Леди-хранительницы королевской пудры и т. д., взбунтоваться против всех "этих вылинявших старосветских унизительных церемоний", которые при всех своих "августейших претензиях" ничуть не менее смешны, чем шутовская клоунада Петрушки-Панча. Разоблачая социальный паразитизм британской аристократии, Теккерей показывает вместе с этим и ее сращение с буржуазией - "большие снобы из Сити стоят на следующем месте в нашей иерархии", - замечает он в главе "Большие снобы из Сити". Теккерей не раскрывает механизма буржуазной эксплуатации, - паразитизм аристократии показан им гораздо подробнее, нагляднее и ярче; но его суждения о крупных капиталистах для своего времени очень смелы и прозорливы. "Я по натуре злобен и завистлив, - пишет в той же главе Теккерей, характеризуя взаимоотношения отечественной аристократии и буржуазии, - и мне нравится наблюдать, как эти два шарлатана, которые, разделяя между собой социальную власть в нашем королевстве, тем самым естественно ненавидят друг друга, заключают между собой перемирие и объединяются ради соблюдения своих грязных интересов". Чтобы оценить всю глубину и актуальность этой сатирической характеристики, следует вспомнить, что вплоть до отмены хлебных законов английская буржуазия продолжала, как и ранее в борьбе за парламентскую реформу 1832 г., разыгрывать роль руководительницы и заступницы народных масс, стараясь направить весь пыл народного возмущения против земельной аристократии. А эта последняя, в свою очередь, - в частности в лице торийской "Молодой Англии", вождя которой, Дизраэли, Теккерей зло высмеивает в той же "Книге снобов", - также рядилась в маскарадную одежду "друга народа", указывая ему на капиталистов как на его естественных врагов. Только с развитием и подъемом самостоятельного пролетарского чартистского движения в Англии смогла проясниться и определиться с полной четкостью действительная расстановка классовых сил и роль их политических партий. Эти изменения в общественной жизни страны, связанные с укреплением сознательности и боеспособности английского рабочего класса, стоявшего в авангарде демократического, народного лагеря, отражаются до некоторой степени в сатирических обобщениях Теккерея. Автор "Книги снобов" разоблачает лицемерную политическую демагогию вигов, пытающихся, как подчеркивает он, поставить себе в заслугу реформы, завоеванные народом. Он высмеивает сладкоречивое выступление лорда Джона Рассела (лидера вигов), старавшегося доказать, что отмена хлебных законов; была достигнута не народом, а "каким-то образом милостиво дарована нам вигами". Чтобы быть вигом, иронически советует читателю Теккерей, "вам надлежит верить не только в то, что следует отменить хлебные законы, но и в то, что виги должны быть у власти; вы должны быть убеждены не только в том, что Ирландия нуждается в спокойствии, но и в том, что виги должны укрепиться на Даунинг-стрит; если народ требует реформ, то тут уж, конечно, ничего не поделаешь; но помните, что проведение этих реформ должно быть поставлено в заслугу вигам". Чего доброго, саркастически восклицает писатель, когда-нибудь виги заявят претензию и на то, что это они впервые выдвинули пять пунктов чартистской хартии! В уничтожающем презрении, с каким Теккерей говорит о шарлатанстве и паразитизме вигов, нельзя не услышать отголосков настроений широких трудящихся масс. Теккерей-сатирик прибегает к наглядным, общедоступным антитезам народной притчи или басни; его образы перекликаются отчасти с образами знаменитой "Песни людям Англии" Шелли и с политической публицистикой чартистов, когда он пишет, например: "Виги не летают, жужжа, над полями, от цветка к цветку, как трудолюбивые пчелы; но они присваивают себе во владение улья и мед. Виги не вьют гнезд, подобно пернатым лесным певуньям; но они забирают себе и эти гнезда и яйца, в них находящиеся. Они великодушно пожинают то, что сеет народ (the nation), совершенно удовлетворены своим образом действий и считают, что страна должна была бы чрезвычайно любить и ценить их за то, что они столь снисходительно присваивают себе плоды ее трудов". Расценивая либеральные претензии вигов с точки зрения народных масс, Теккерей получает возможность сделать убедительный вывод о том, что цели и интересы этой партии не имеют ничего общего с интересами народа. Виги, согласно его сатирической метафоре, - это офицеры без армии. Народ столь же равнодушен к ним, как и к свергнутым полтораста лет назад Стюартам. Со столь же обоснованным презрением расценивает Теккерей и попытки торийской партии повернуть вспять колесо истории. На их пышные фразы он отвечает им шуточной детской присказкой о разбитом яйце, взятой из сборника народных английских сказок и песен ("Mother Goose's Rhymes"), которая в этом публицистическом контексте звучит как самый уничтожающий приговор: Шалтай-Болтай Сидел на стене. Шалтай-Болтай Свалился во сне. Вся королевская конница, Вся королевская рать Не может Шалтая, Не может Болтая, Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, Шалтая-Болтая собрать! (Перевод С. Маршака) Народ проглотит консерваторов, как кошка, играючи, съедает мышь, - таким пророчеством кончает Теккерей гл. XX "Книги снобов" - "О снобах-консерваторах". С демократической точки зрения осуждает Теккерей порядок, установленный в британской армии. Идя вразрез с казенным патриотизмом, он издевается над самодовольством, чванством и тупостью английской военщины, над знатными молокососами, покупающими офицерские чины и командующими поседевшими в боях ветеранами. Его возмущает "пропасть, установленная между солдатом и офицером". Между ними "такое же социальное различно,... как между командой каторжников и их надсмотрщиками". Теккерей требует отмены телесных наказаний в британской армии, ссылаясь на живые, злободневные факты, взволновавшие незадолго до этого всю прогрессивную Англию. Рядовой 7-го гусарского полка, ударивший своего капрала, умер после наказания плетьми. Лейтенант другого полка, ранивший саблей старшего офицера, получил выговор и вернулся к своим обязанностям. "Английские снобы на континенте" - такова тема нескольких глав книги. Теккерей создает здесь типичный сатирический образ британского собственника за границей. "Этот грубый, невежественный и брюзгливый наглец-англичанин выставляет себя напоказ в каждом городе Европы. Одно из самых тупых созданий на свете, он попирает своими ногами Европу, вламывается в галереи и соборы и проталкивается во дворцы в своем мундире... Тысяча восхитительных картин проходит перед его налитыми кровью глазами, но не производит на него никакого впечатления. Бесчисленные яркие сцены жизни и нравов предстают перед ним, но не волнуют его... Искусство, Природа проходят перед ним, не вызывая в его бессмысленном взгляде ни искорки восхищения; ничто его не трогает, пока на его пути не появляется важное лицо, - и тогда застывший, гордый, самоуверенный, несгибаемый британский сноб может быть угодлив, как лакей, и гибок, как арлекин". В лице описываемых им "путешествующих снобов" Теккерей снова и снова высмеивает паразитизм, кастовую замкнутость, ханжеское самодовольство и полнейшее духовное убожество буржуазно-аристократической Англии. Пьяные офицеры, с изумлением вспоминающие противников, дерзнувших нанести поражение британскому оружию; знатные леди, возмущенные тем, что им приходится путешествовать вместе с "простым народом"; разбогатевшие выскочки из Сити, поспешно перенимающие дворянские замашки; прихлебатели, рыскающие по свету в поисках тароватых патронов; родовитые аферисты-шулеры; промотавшиеся гуляки, спасающиеся бегством от кредиторов, - весь этот пестрый сброд изображен Теккереем с нескрываемым презрением. Писатель восстает против британского шовинизма, против "поразительной и неукротимой островной гордости" англичан. Он создает яркий сатирический образ странствующего космополита, капитана Булля, перекати-поле, лишенного каких-либо духовных связей с родиной и презирающего те страны, по которым он скитается. Все старания этого сноба направлены на то, чтобы подцепить богатого покровителя, которому он мог бы, в качестве "гида-любителя", показывать разного рода злачные места. "За границей он бывал повсюду; ему известно лучшее вино каждого трактира в каждой европейской столице; он вращается там в наилучшем английском обществе; ...говорит на отвратительном жаргоне из смеси полдюжины языков, - и ровно ничего не знает". Эта "старая скотина", как бесцеремонно именует его Теккерей, воображает себя, притом, "весьма респектабельным членом общества", хотя, как замечает писатель, единственное дело, которое капитану Буллю довелось невольно сделать на своем веку, состоит в том, что он подал пример, которому надлежит не следовать. С тем же воинственным демократическим пылом ополчается Теккерей и против семейных нравов, воспитания и морали буржуазно-аристократической Англии. Его возмущает превращение брака в выгодную денежную сделку; если бы это от него зависело, восклицает он, то по его приказу в Англии ежегодно сжигали бы чучело преподобного мистера Мальтуса! Он разоблачает антидемократизм всей системы английского образования. Старый китайский обычай предписывал с детства уродовать ноги женщин, стягивая их крохотными башмачками. По саркастическому замечанию Теккерея, существующая система воспитания точно так же, как китайский башмак, безнадежно уродует мозги англичан. Общество, игнорирующее литературу и искусство, не может претендовать на то, чтобы считаться цивилизованным обществом, с горечью заявляет он. Продолжая свои более ранние полемические выступления против реакционного романтизма, Теккерей высмеивает "литературных снобов", сочинителей антидемократических "великосветских" романов - Дизраэли, Бульвера и др. Он осмеивает и уродливые формы английского быта, порожденные кастовой замкнутостью и низкопоклонством перед знатью, - шарлатанство званых обедов, аристократические претензии клубменов, верноподданническое умиление перед идиотическими "новостями" придворной хроники... Автор "Книги снобов" нетерпим к тем специфическим чертам британского обывателя - к его ханжеской чопорности и тупому лицемерию, которые, по воспоминаниям Энгельса, так поражали в это время каждого иностранца, поселявшегося в Англии. "Книга снобов" была значительным событием в английской литературной и общественной жизни. В заключительном очерке Теккерей писал, шутя: "_Национальное сознание пробудилось к вопросу о снобах_. - Слово "сноб" вошло в наш честный английский словарь". Этот вывод, сделанный в шутку, писатель имел право повторить и всерьез. Положительная программа Теккерея - его призыв "организовать _равенство_ в обществе" - осталась утопией, так как не опиралась ни на какие реальные общественные силы. Отразившая во многих отношениях народную точку зрения на господствующие классы и партии, сатира Теккерея, однако, еще не исключала прямых обращений к самим правящим кругам, в которых писатель призывает к реформам и уступкам. Так, например, он завершает свой протест против телесных наказаний для рядовых британской армии сентиментальным личным обращением к королеве Виктории, наивно пытаясь внушить ей, что "лучше проиграть сражение, чем высечь одного солдата". Ощущая назревающий в обществе революционный конфликт, Теккерей надеялся все же на возможность предотвращения глубоких социальных потрясений. Его обращение к "теням _Марата_ и _Робеспьера_", которых он призывает в свидетели своего гнева против общественной коррупции, имело, конечно, характер шутки, хотя трусливый английский обыватель и должен был, по всей вероятности, счесть ее шуткой весьма дурного тона. Презирая демагогию буржуазных парламентариев, Теккерей, однако, еще возлагает надежды на демократизирующую общественную роль капиталистического индустриального развития. Железные дороги несут с собою республиканские идеи, разрушая феодальные предрассудки и суеверия даже там, где они коренились всего прочнее, утверждает он. Равенство в обществе, провозглашенное им как его идеал, - это, конечно, не что иное, как буржуазно-демократическое равенство. Наличие еще неисчерпанных иллюзий относительно социальных возможностей буржуазного развития сказывается в "Книге снобов" в призыве "доделать" реформу 1832 г., распространив ее на те области жизни, которые она не затронула. Но не этими иллюзиями определяется значение "Книги снобов". Она вошла в английскую литературу как гневное реалистическое произведение, смело осудившее общественные отношения и нравы буржуазно-аристократической Англии. Автор "Книги снобов" заклеймил национальные пороки привилегированных верхов того времени - их чванство и раболепие, их шовинизм, их лицемерное ханжество; "священнодействия" правящей иерархии страны предстали в его изображении в виде своего рода комической клоунады - процессии уродливых и ничтожных "снобов" {Показательно, что в последние годы жизни, когда былая сатирическая нетерпимость изменила ему, Теккерей заявлял (если верить воспоминаниям современников), что "ненавидит "Книгу снобов" и не в состоянии перечесть ее". Когда очерки переиздавались в виде отдельной книги, автор изъял как "слишком персональные" семь глав, посвященных "литературным" и "политическим снобам".}. 4  "Книга снобов" является в истории творчества Теккерея как бы непосредственным подступом к его крупнейшему реалистическому произведению - "Ярмарка тщеславия". В сущности, в "Книге снобов" уже был разработан тот широкий общественный фон, который читатель встречает в "Ярмарке тщеславия". Но если в "Книге снобов" фон этот, как правило, был представлен еще в виде статического обозрения гротескных "монстров" английской общественной и частной жизни, то в "Ярмарке тщеславия" он приходит в движение. Характеры британских "снобов" выходят из своего застывшего состояния и, развиваясь в типических обстоятельствах, вступают во взаимодействие, сталкиваются друг с другом, и читателю становятся ясны тайные пружины, приводящие в действие участников развертывающейся перед ним картины. "Ярмарка тщеславия. Роман без героя" (Vanity Fair. A Novel without а Hero) была закончена в 1848 г., в год революционных событий на континенте Европы, в год последнего взлета чартистского движения в Англии. В реалистических обобщениях этого романа, как и в "Книге снобов", отразилось обострение революционной ситуации в Англии и за рубежом, отразился нарастающий гнев народа против паразитических, эксплуататорских общественных верхов. Вместе с тем в "Ярмарке тщеславия" отразились и слабые стороны мировоззрения Теккерея - все то, что связывало его с буржуазным строем и не позволяло ему уяснить себе действительное направление общественного развития. Переписка Теккерея, относящаяся к этому времени, дает представление о напряженности его тревожных размышлений об основных вопросах, выдвинутых чартизмом в Англии и рабочим движением на континенте. Теккерей внимательно следит в эту пору за ходом политических событий; он читает доступную ему литературу по социальным вопросам (в его переписке, между прочим, есть упоминания о знакомстве с "Организацией труда" Луи Блана и с романами Кингсли). Теккерей бывал весной 1848 г. на чартистских митингах, слушал, в частности, Эрнеста Джонса, вождя левых чартистов. В 1848 г. в газете "Морнинг кроникл" были помещены его статьи об этих митингах. Мысль о неизбежности революционных потрясений, возникавшая уже в "Книге снобов", в период работы над "Ярмаркой тщеславия" неотступно занимает Теккерея. В марте 1848 г. он заносит в свой дневник запись: "Написал статью о Кеннингтонском митинге для "М. К." ("Морнинг кроникл". - А. Е.)... Тщетно пытался убедить светское общество у миссис Фокс в том, что на нас надвигается революция и что мы преступны (wicked) в нашем презрении к народу. Они все считают, что у нас, конечно, есть и бедность и неудобства, но что все это само по себе совсем недурно; что лакейские ливреи и пудра весьма пристойны и приличны, хотя, разумеется, и нелепы. - С. В. заявил даже, что сами лакеи не пожелали бы от них отказаться. - Что ж, так и гладиаторы в Риме гордились своей профессией, а их хозяева не видели в ней ничего дурного...". Эта запись интересна во многих отношениях. Сопоставление "свободной" послереформенной буржуазной Англии 40-х годов с рабовладельческим Римом само по себе красноречиво говорит о том, как проницателен был Теккерей в своем недоверии к буржуазному общественному строю, прославлявшемуся либералами как норма и идеал социально-исторического развития. Многозначителен и сквозящий здесь между строк намек на то, что и Англии уготована, может быть, участь древнего Рима. Но вся запись в большей степени проникнута горечью, чем надеждой. Эти немногие строки дневника воспроизводят перед нами, как в зеркале, жизненную драму писателя, отдающего себе отчет в преступности и безнравственности собственнического общества и все же сознающего себя его частью. Возвышаясь, как великан, над пигмеями "высшего света", он, однако, пытается взывать к их мертвой совести, хотя и сам понимает тщетность этих попыток. В переписке Теккерея этого периода наглядно проявляется противоречивость его общественно-политических воззрений. Обличая эгоизм и хищничество господствующих классов, он вместе с тем пытается истолковать антагонизм интересов труда и капитала как "извечное" непреходящее, внеисторическое явление. "Я не вижу конца в споре между собственностью и трудом", - пишет он матери 10 марта 1848 г. в пору грозовой революционной весны 1848 г. Человеческими средствами, пессимистически заключает он, вряд ли можно решить этот спор. "Вопрос бедности - то же, что и вопрос смерти, болезни, зимы или любого природного явления. Я не знаю, как предотвратить их. Всеобщее избирательное право, - как собираются осуществлять его французы, - кажется мне чудовищной тиранией, еще более невыносимой, чем произвол Николая I или австрийцев... Оно побуждает мастеровых требовать восьми франков в день вместо четырех, ткачей - настаивать на том, чтобы за десять часов работы им платили как за двенадцать, и т. д. Я не могу себе представить правительства более безответственного, деспотичного и самоубийственного, чем это, если оно долго просуществует. - Неужели есть на свете хоть один человек, предполагающий, что капиталисты могут позволить себе отказаться от 18% прибыли и тем не менее продолжать производство?.. Ведь мы же прекрасно знаем, что при всех муках, деградации, скаредной экономии и голоде, с которыми сопряжена современная система производства, предприниматели едва могут держать голову над водой, и что... прибыль, получаемая ими от труда каждого индивида, так бесконечно мала, что сопоставлять ее с соотношением 12 к 10 - нелепо; мы знаем, что в сельском хозяйстве при голодной зарплате и максимальном нажиме на работников (буквально "screwing" - завинчивании. - А. Е.) наивысший уровень прибыли не превышает 3,5%. Да ведь если повысить заработную плату, весь социальный механизм рухнет - все будут разорены..." Эти рассуждения показывают, как неразрывно переплетаются в мировоззрении Теккерея совершенно трезвое и точное представление о голоде и страданиях, которые несет капиталистическое производство рабочему, "завинченному", по его выражению, под пресс эксплуатации, с типично буржуазными иллюзиями о капиталистической прибыли, как всеобщем, универсальном условии, без которого немыслимо производство, немыслимо существование общества. Так возникает почва для пессимистических выводов писателя о бесперспективности общественного развития. "Мы движемся по вечному кругу горя, мучений, голода; выхода не видно, а насильственная революция приведет лишь к тому, что все вцепятся друг другу в горло и будут во сто раз несчастнее, чем теперь...", - продолжает Теккерей. В условиях обострения общественной борьбы, перед лицом первых самостоятельных выступлений пролетариата, выдвигающего уже не буржуазно-демократические, а социалистические требования, Теккерей-реалист и демократ пытается переспорить самого себя, силясь опровергнуть выводы о губительности "проклятого культа Маммоны", царящего в английском обществе. "Я убежден, - пишет он все в том же письме к матери, - что богатство идет на пользу беднякам, и уверен, что всякий передел его приведет лишь к таким же несправедливым затеям; как та, которая возмущает нас сейчас {Речь идет, очевидно, об экономических требованиях, выдвинутых рабочими парижских национальных мастерских.}. Обличать эгоизм - дело хорошее; но эгоизм - великий двигатель всего мира. Наши средства быть счастливыми - эгоистичны, наша любовь эгоистична... мы трудимся, любим, ленимся, ради самих себя... Если бы не наш пламенный эгоизм, мы никогда не имели бы детей... Если богу будет угодно, у нас здесь (в Англии. - А. Е.) не будет вооруженной или насильственной революции, - а если бы она произошла, все, кто является сторонником мира и порядка, встанут в нашей стране на сторону правительства, включая и республиканцев. Я стою за социальную республику, но не за коммунизм". Эти обширные выдержки из письма Теккерея к матери, находившейся в эту пору во Франции, в Париже, в центре революционных событий, представляют большой интерес. В этом документе с наибольшей непосредственностью и полнотой отразились колебания Теккерея, то осуждавшего капитализм, как систему бесчеловечной эксплуатации масс, то пытавшегося оправдать эту систему. В недоверии Теккерея к принципам рабочего движения, по всей вероятности, немалую роль сыграло то, что он судил о них главным образом на основании мелкобуржуазных представлений о социализме, как о всеобщей уравниловке. Уравнительные тенденции, как известно, были не чужды и чартистскому движению. В "споре между собственностью и трудом" Теккерей не встал на сторону труда, - и это не могло не ограничить его реализм. Образ революционного народа, намечающийся между строк, хотя бы и в иносказательной форме, в "Книге снобов", не появляется в "Ярмарке тщеславия", не говоря уже о более поздних его произведениях. "Роман без героя", как многозначительно определил своеобразие этого романа Теккерей в подзаголовке "Ярмарки тщеславия", - это вместе с тем и роман без народа. Молодой Лев Толстой верно подметил вытекающую отсюда односторонность реализма Теккерея. "Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про любовь, про славу и про страдания, а литература нашего века есть только бесконечная повесть "Снобсов" и "Тщеславия"?" - спрашивает Толстой в "Севастопольских рассказах" ("Севастополь в мае") {Л. Толстой. Полное собр. соч. (Юбилейное издание), т. 4., М.-Л., 1932, стр. 24.}. А между тем общественная жизнь середины XIX века давала материал для создания положительных героев и развития героических, подлинно возвышенных тем. Поэзия будущего, поэзия революционного пролетариата, уже рождалась на свет в Англии, как рождалась она в эту пору и во Франции и в Германии. Самая возвышенная поэзия и самый трезвый реализм уже слились воедино на страницах "Манифеста Коммунистической партии", вышедшего в тот же год, что и "Ярмарка тщеславия". Но эти новые источники героического и возвышенного, связанные с борьбой рабочего класса за социалистическое переустройство общества, были закрыты для Теккерея. Он не поддержал тех героических сил будущего, которые пробуждались к жизни на его глазах. Заслуга Теккерея, однако, заключалась в том, что и всем: содержанием и самым заглавием своего крупнейшего романа он демонстративно отказал буржуазно-аристократическому обществу во всех его эстетических и моральных претензиях, во всех его самодовольных поползновениях объявить себя рассадником гражданских добродетелей, возвышенных идеалов и поэтических чувств. Он показал, что в мире собственников основным и решающим двигателем, определяющим поступки и отношения людей, является собственнический эгоизм. Критик журнала "Фрезерс мэгезин" Р. Белл предсказывал в своей статье о "Ярмарке тщеславия", что добронравные читатели будут содрогаться при виде "произведения, полного столь мелочных пороков и низменных страстей. Они побоятся дать его в руки юным леди и джентльменам, опасаясь, как бы беспросветная мрачность нарисованных в нем картин не погубила их нравственности и не заставила бы их вступить в жизнь подозрительными, замкнутыми в себе эгоистами". Отвечая этому критику, попытавшемуся переложить на самого Теккерея ответственность за безнравственность буржуазного общества, автор "Ярмарки тщеславия" отстаивал разоблачительный замысел своего романа. "Если бы, как вы выражаетесь, я ввел в роман больше свежего воздуха, моя цель не была бы достигнута. Она заключалась в том, чтобы показать..., что мы, по большей части, отвратительно глупые и эгоистичные люди, "отчаянно испорченные" и жадные до суетных вещей. Таковы все, кого вы видите в этой книге... Я хочу, чтобы к концу повествования все оставались неудовлетворенными и несчастными... Вы все ополчаетесь против моей мизантропии; я рад был бы и сам свести к ней все дело: но посмотрите на общество в свете известных требований (вы понимаете, что я хочу сказать) - и кто тогда осмелится вообще претендовать на добродетель?". В "Ярмарке тщеславия" Теккерей развертывает широкую панораму английской общественной действительности. Он несколько отодвигает действие в прошлое - молодость его главных персонажей совпадает с концом наполеоновских войн. Эта передвижка в прошлое позволила писателю уклониться от изображения революционных конфликтов, назревавших в его эпоху. Но в остальном - в том, что касается изображения правящих верхов Англии, - "Ярмарка тщеславия", хотя действие в ней и развертывалось в 10-20-х годах XIX столетия, сохраняла всю свою социальную актуальность и для 40-х годов, как сохраняет ее и поныне. Это объяснялось тем, что говоря о дореформенном периоде английской общественной жизни, Теккерей изображает типичные национально-исторические черты английской буржуазии и английской аристократии и не питает никаких иллюзий насчет того, что изображенная им картина, может быть, перестала быть верной жизни со времени уничтожения "гнилых местечек" и вступления на престол королевы Виктории. Система образов "Ярмарки тщеславия" задумана так, что дает полное представление о структуре правящих верхов страны. Теккерей создает обширную сатирическую галерею "хозяев" Англии - титулованной знати, помещиков, капиталистов, парламентских деятелей, дипломатов, буржуазных "филантропов", церковников, офицерства, колониальных чиновников. Вывод о всеобщей коррупции господствующих классов английского общества, к которому приходит автор "Ярмарки тщеславия", является не произвольной субъективной декларацией; он реалистически документирован, обоснован и доказан художественной логикой типических жизненных образов, созданных писателем. Задолго до Теккерея, лет за сто до "Ярмарки тщеславия", английский реалистический просветительский роман уже создал типические образы буржуазных авантюристов и мошенников большого и малого калибра. Джонатан Уайльд и Блайфиль Фильдинга, как и многочисленные подобные им персонажи у Смоллета, были для своего времени бесспорно значительным завоеванием реализма. Но, как и в ранних повестях самого Теккерея, включая даже его "Карьеру Барри Линдона", социально-типичные тенденции буржуазного авантюризма выступают здесь еще в специфически уголовной форме, как бы обособленно от всей системы буржуазных отношений. Новаторское значение "Ярмарки тщеславия" заключалось, в частности в том, что Теккерей поднялся здесь на более высокую ступень реалистического обобщения типических тенденций буржуазного развития. Он показал, что собственнический эгоизм является не анормальностью, но, напротив, омерзительной нормой буржуазного успеха, благополучия и процветания, как в общественной, так и в частной жизни. Переплетение буржуазного порока и буржуазной добродетели и относительность границ между ними смело и глубоко раскрыты Теккереем в сюжете "Ярмарки тщеславия". Его "героиня" Ребекка Шарп, дочь спившегося учителя рисования и захудалой танцовщицы, воспитанная "из милости" в мещанском пансионе, с самой ранней юности вступает в жизнь как злобная и коварная хищница, готовая любой ценой и любыми средствами отвоевать себе место "под солнцем". В буржуазном семейно-бытовом романе вполне мог бы возникнуть аналогичный образ, но там он выглядел бы как зловещее инородное, разрушительное начало, нарушающее "нормальное" течение добропорядочного буржуазного существования. Теккерей, напротив, с особой полемической остротой подчеркивает социальную "естественность" поведения и характера Бекки Шарп. Если она пронырлива, лицемерна и неразборчива в средствах, лишь бы добиться выгодного замужества, связей, богатства и положения в свете, то она, в сущности, делает для себя то же самое, что более "приличными" способами устраивают для своих дочерей даже самые респектабельные маменьки. Авантюры Бекки, по мысли Теккерея, весьма мало отличаются от той купли-продажи, к которой он приравнивает обычный великосветский брак. Если путь Бекки более извилист и труден, то только потому, что против нее - ее бедность. "Пожалуй, и я была бы хорошей женщиной, имей я пять тысяч фунтов в год. И я могла бы возиться в детской и считать абрикосы на шпалерах. Могла бы поливать растения в оранжереях и обрывать сухие листья на герани. Я расспрашивала бы старух об их ревматизмах и заказывала бы на полкроны супа на кухне для бедных. Подумаешь, какая потеря при пяти-то тысячах в год. Я даже могла бы ездить за десять миль обедать к соседям и одеваться по моде позапрошлого года. Могла бы ходить в церковь и не засыпать во время службы или, наоборот, дремала бы под защитой занавесей, сидя на фамильной скамье и опустив вуаль, - стоило бы только попрактиковаться". Так думает Бекки, и Теккерей солидаризируется с ней. "Кто знает, - восклицает он, - быть может Ребекка и была права в своих рассуждениях, и только деньгами и случаем определяется разница между нею и честной женщиной!.. Пусть спокойное, обеспеченное положение и не делает человека честным, оно, во всяком случае, помогает ему сохранить честность. Какой-нибудь олдермен, возвращающийся с обеда, где его угощали черепаховым супом, не вылезает из экипажа, чтобы украсть баранью ногу; но заставьте его поголодать - и посмотрите, не стащит ли он ковригу хлеба". Эта сатирическая оценка собственнических "добродетелей" вызвала бурю негодования в буржуазной критике. Против Теккерея выступил, в частности, один из столпов буржуазного позитивизма Генри Джордж Льюис. Утверждая, что Теккерей якобы сгущает краски в своем изображении общественной коррупции, Льюис особенно возмущался приведенным выше ироническим абзацем относительно условности добродетелей сытого лондонского олдермена. Льюис делал вид, что теряется в догадках относительно того, чем объяснить появление в романе этого "отвратительного места", - "беспечностью" автора или "глубокой мизантропией, помрачившей ясность его ума". Теккерей, однако, как показывает его ответное письмо Льюису, продолжал стоять на своем. Письмо это (от 6 марта 1848 г.) интересно тем, что дополнительно проливает свет на то, как понимал сам романист образ Бекки Шарп: настаивая на том, что "имей Бекки 5000 в год... она была бы респектабельна, упрочила свое состояние, обеспечила бы своему семейству положение в обществе" и т. д., он красноречиво сравнивает ее с только что свергнутым с престола Луи-Филиппом. Это сопоставление авантюристки Бекки Шарп, мастерски овладевшей искусством жить на "0 фунтов, 0 шиллингов и 0 пенсов в год", и короля Франции Луи-Филиппа, ставленника лаффитов и ротшильдов, 18 лет обиравшего французский народ, дает многое для понимания типичности образа Бекки, как и других персонажей "Ярмарки тщеславия". Для Теккерея речь идет не об изобличении плутней одной преступницы, а о раскрытии преступности всего общественного строя, в котором сущность