ерные", Н. Рудник пишет о том, что "многочисленные баллады Высоцкого <...> создают ощущение мира распадающихся человеческих отношений, мира, таящего опасность"62*. Я полагаю, что в мире Высоцкого человеческие отношения не распадаются, а распались, утрачены. Их надо восстанавливать. Этим и занимается, между прочим, припадочный малый, придурок и вор, показывая герою нож из-под скатерти. Скажете, странноватая форма налаживания межчеловеческих отношений? Конечно, но ведь и мир этот - перевернутый. Столь своеобразный способ восстановления порвавшихся связей, как нож (традиционная функция которого как раз обратная), - одно из самых выразительных свидетельств того, что все перевернуто в этом Доме. Кстати заметим: герой совсем не стремится наладить отношения, восстановить утраченные связи с людьми. Он обвиняет, уличает - судит. Интересно, чего таким способом можно достичь? При том, что он явным образом себе толку дать не может, эти замашки высшего судии приобретают откровенно ироническую окраску. Спору нет, обитатели Дома - люди малосимпатичные. Однако единственная разница между ними и героем состоит в том, что он помнит, как должно быть и было, а они запамятовали. Но существенно ли это различие? Ведь память о должном ни к каким позитивным действиям героя не приводит. Он и сам так не жил (чем отличается Штофу горло скручу от Да еще вином много тешились?), и места такого не искал, то есть набрел на Дом случайно (вспомним начало текста). Очень заметно, что во второй части я главного героя отвечает мы обитателей Дома. Н. Рудник полагает: из-за того, что обитатели Дома вследствие происшедшей когда-то этической подмены, "перестали быть людьми"63*, каждый из них утерял свою индивидуальность, и они стали "единым целым"64*. С этим нельзя согласиться. Конечно, индивидуальному герою в речевом аспекте отвечает / противостоит хоровое мы обитателей Дома. Но из хора домочадцев выделяются два индивидуальных голоса: тот, кто песню стонал да гармошку / гитару терзал, и припадочный малый, придурок и вор. То есть выделяются те, кто действует. В этом некрасивом, неприбранном Доме этически смутен не только народишко, но и сам герой: непрошеный гость допрашивает хозяев, укоряет их, совестит. А по какому праву? Ну-ка вспомним, каков хорош он был в первой части. Во второй части сюжета "Очей черных" есть один нюанс. То, что в Доме все не так, - это не повод бежать из него. Поводов может быть два: во-первых, если гонят или возникнет угроза жизни (чего не было), а во-вторых... Вспомним точное наблюдение Н. Рудник о домочадцах: "Они пришли в дом той же дорогой, что и главный герой"65*. Я полагаю это важнейшим свойством персонажей "Очей черных": в данном тексте все люди без исключения производят впечатление пришлых, чужих в Доме. И еще: они - и герой в том числе - оставляют ощущение людей, неспособных построить дом. А только - прийти на готовое. Да и то сохранить они не в состоянии. Не они Дом строили, но они разбазарили. Указав на то, что дом, традиционно принадлежащий жизненной области66*, у ВВ часто оказывается нежизненным, гиблым местом, А. Скобелев перечисляет причины такого понимания этого образа. К сказанному коллегой добавлю один смысл. Традиционный дом не только дает своим обитателям крышу, защиту, удобства, он и требования к ним предъявляет определенные. Герои Высоцкого не в состоянии соответствовать требованиям, условиям жизни в нормальном (традиционном) доме, потому и бегут из дома. В таком преломлении темы дом как гиблое место оказывается своеобразным двойником героя. А происходящее в дому - параллелью происходящему в душе персонажа: та же маета, смута, неустроенность, неприбранность. (Снова замечу в скобках: не в этом, не на сюжетно-персонажном уровне рождаются лад, гармония - то есть созидательные импульсы в мире Высоцкого. Не это - доминирующая сфера его стиха). Потому дом и является для героев ВВ отрицательным образом, что они не в состоянии ему соответствовать, потому они и ощущают его враждебным. А. Скобелев отдельно отмечает, что традиционный дом - "безопасное и освоенное пространство"67*. Потому традиционный дом и безопасен, что освоен. Может, герои ВВ не имеют дома потому, что неспособны или не стремятся (а точнее, не стремятся, поскольку ощущают свою неспособность) к освоению пространства? Поэтому и дорога в мире ВВ не дорога. Видимо, корень тут - в мотиве повторяемости действий, который лежит в основе любого освоения. А герои ВВ - непоседы (Я от себя бежал, как от чахотки), вечные странники. Можно, опять-таки вслед за А. Скобелевым, обнаружить и еще один любопытный поворот темы. Исследователь пишет, что традиционный дом стабильно неподвижен, как и состояние человека в нем68*. Как мы понимаем, в этом есть и позитив, и негатив. Герои ВВ ощущают только негатив. А нормальная жизнь невозможна без обоих полюсов. А. Скобелев пишет: " <...> в конечном итоге дом - это <...> то, что видел Высоцкий вокруг себя, то, на что каждый человек обречен в своей жизни, что ограничивает нашу свободу, но без чего невозможно существование"69*. Большинство составляющих нашей жизни относительны, а не абсолютны. В ней почти нет чисто белого и чисто черного. Дорога ограничивает свободу, но и дает возможность нормального передвижения. Дом "стреноживает", но и держит. Главная проблема героев ВВ - научиться находить баланс между свободой и необходимостью, динамикой и статикой, замкнутым пространством Дома и бесконечным простором Дороги. Жизнь бесполезно делить на черное и белое. Чтобы жить по-человечески, нужно искать то динамичное равновесие многообразных сторон жизни, на основе которого только и может человек построить свой диалог с этим миром. ЧЕРНЫЕ ОЧИ, БЕЛАЯ СКАТЕРТЬ И наконец попробуем ответить на вопрос, к чему в этом тексте очи черные. Может, спел про вас Неумело я, Очи черные, Скатерть белая? Н. Рудник считает, что это высказалось "чувство вины за оставленных в доме, ощущение собственной причастности к общей беде - свидетельство совестливости подлинного художника"70*. (Отметим попутно, что здесь исследовательница практически отождествляет Высоцкого с героем песни). Вот другой взгляд на роль классического романса и его образов в этом тексте. "Очи черные" - это напоминание о том, что все истины не только вечны, но и банальны. О тех самых полюсах бытия. О том, что они - чисты (здесь чист не только белый цвет, но и черный, - чистота цвета как знак чистоты смысла). Обе части песни Высоцкого, "Дом" и "Дорогу", организуют мотив сужающегося пространства и мотив хаоса. Похоже, единственное, что противостоит безладью, это не герой, а песня, причем какая: "Очи черные" - как безусловная константа, ясность, нечто узаконенное, выстроенное. Да, это и банальность, и устойчивость смысла, и всем-понятность - объединяющее всех начало. То непоколебимое, на что в хаосе только и можно опереться. Вы заметили: Дом изнутри похож на кабак, иконы - в черной копоти, а скатерть? Какая в этом Доме скатерть? Вроде бы в таком неприбранном, неуютном жилище, похожем на кабак, скатерть только и может быть, что залита вином, - точно так же, как в одноименном романсе? Но случайно ли, что вино в этом сюжете хоть и присутствует, но либо в прошлом (Да еще вином много тешились), либо в неосуществленном настоящем (Кто хозяином здесь? - напоил бы вином)? Классический романс, поделившийся названием с песней Высоцкого, с белой скатерти начинается, Высоцкий же свои "Очи" ею заканчивает. Скатерть белую у него, в отличие от песни-источника, вином не зальют - не успеют: песня кончилась. Высоцкому нужна была белая, то есть незапятнанная скатерть. И останется она символом той чистоты, лада, уюта, порядка в себе и вокруг, прежде всего в Доме (внешнем и внутреннем), - к чему так стремится герой. Все-таки не последний всплеск хаоса ("спел... неумело я"), а чистота завершает песню. Все-таки надежда... Верно замечено, что пространственно "Дорога" и "Дом" - это "движение из одного гиблого места в другое гиблое место"71*. Подобное в общем подобно в деталях. Герой, кони... Параллелью волку, нырнувшему под пах лошади, окажется нож, показанный герою из-под скатерти72. И еще одна параллель: раз волк - образ, параллельный ножу, значит, скатерть - образ, параллельный лошади, коням, которые, как мы помним, вывезли, спасли героя. Спаси бог вас, лошадки, Что целым иду. Спасет его и скатерть. Не та, что залита вином, а просто - белая. Символ первозданности, первоначальности, прямоты смысла. Человека в мире Высоцкого спасут простые вещи, принадлежность и признак Дома. Земли. Корней. Можно не иметь дома в реальной жизни, не суметь или не иметь настроя создать его. Но художник, в отличие от нас, простых смертных, может воссоздать в своем творчестве то, чего недостало сил сделать в реальной жизни. Построить не то что дом - целый мир, в котором так вольготно, привольно живется его обитателям - словам. И который столько лет греет души тех, кто в него попадает. 2002 4. "ТЕПЕРЬ ДОЗВОЛЬТЕ ПАРУ СЛОВ БЕЗ ПРОТОКОЛА..." Недавно я получила письмо от коллеги, одного из постоянных авторов "Мира Высоцкого". Речь шла о высоцковедении, его прошлом, настоящем и будущем. О том, что, с уходом Андрея Крылова из Музея Высоцкого и завершением "таганского" периода истории науки о ВВ, настала пора подвести итоги и определить новые горизонты. Кулуарные разговоры о состоянии высоцковедения идут давно. На второй и третьей конференциях в "Доме Высоцкого" (ноябрь 2000 г. и март 2003 г.) тема вышла на поверхность. Одни оценивают наши общие достижения с энтузиазмом (тут, как всегда, Высоцкий вспоминается: "Успехи наши трудно вчетвером нести"), другие относятся к ним скептически. Я принадлежу к скептикам. Почему? В попытке ответить на этот вопрос обойдусь без имен, поскольку речь пойдет не об отдельных авторах или статьях / книгах, а об общих процессах. И важно не то, чьи конкретно работы создают ту или иную тенденцию, а наличествует ли сама эта тенденция, или она - плод моего воображения. Если же процессы, названные мной, реальны, любой читатель, владеющий темой, с легкостью конкретизирует примерами каждый мой тезис. * * * Серьезные статьи, и поныне представляющие не только историческую, но и научную ценность, появились еще в 80-м году, сразу после смерти Высоцкого. Я имею в виду опубликованные в самиздате работы Виктора Тростникова и Николая Богомолова73*. Но история науки о ВВ, скорее всего, началась в 1988 г., с первой воронежской конференции. Сейчас на дворе осень 2003 года. Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать - это срок, хоть не на нарах. А если серьезно, то это очень малый срок, и всякий, кто знаком с историей других наук, скажет, что до разговоров о "состоянии" еще очень далеко: надо бы сначала на ноги стать, состояться. Но, видать, все связанное с Высоцким идет мимо традиции. За прошедшие пятнадцать лет о ВВ написано столько аналитических статей, что увесистое семикнижие "Мира Высоцкого" в этой массе составляет, наверное, лишь одну десятую. "Ну и что?" - спросит читатель и будет прав: достижения науки оценивают не по количественному признаку. Первый из дискутируемых вопросов: существует ли само высоцковедение? Некоторые скептики считают, что его все еще нет, а есть отдельные более или менее удачные работы, однако их слишком мало, чтобы можно было констатировать зарождение науки о Высоцком. Но если взять всю совокупность дельных, конкретных замечаний по существу, рассыпанных по всему массиву написанного о ВВ, они, по крайней мере для меня, складываются в систему, некую общность. Таким образом, в моем представлении высоцковедение есть. Давайте отдадим должное двум людям, сыгравшим большую роль в становлении науки о Высоцком. Центральной фигурой первого - короткого, но важного - "воронежского" периода был Андрей Скобелев, а в центре бурного и более продолжительного "таганского" стоял Андрей Крылов. Организаторский дар и желание действовать того и другого открыли возможность непосредственного общения и нас, и наших работ. Без Крылова контекст, ставший за такое короткое время столь насыщенным, возник бы, по-моему, гораздо позже. Как любой человек, оба Андрея могут по тем или иным поводам вызывать неоднозначное к себе отношение, но это никак не умаляет их заслуг. * * * Вернемся еще раз на пятнадцать лет назад. В конце 80-х я написала книжку "Хула и комплименты", вышедшую в свет летом 1993 г.74* Там предметом моего внимания были претендующие на аналитичность журнальные статьи о Высоцком первого десятилетия после его смерти. Книга эта многим не понравилась. Насколько я могу судить по косвенным признакам, - из-за содержавшейся в ней открытой, то есть адресной критики. Большинство статей я тогда оценила негативно, подробно аргументировав свою точку зрения. Единственной известной мне на сегодня конкретной криикой этой книги была давняя реплика знакомого исследователя творчества Высоцкого: "Я бы согласился со всем написанным, но с чего ты взяла, что все авторы претендовали на аналитичность? Да они просто делали вид - как говорил Жеглов, "солидности добирали". А ты поверила". Может, коллега и прав, не знаю. Дело давнее, и не стала бы я об этой книге вспоминать, но нередко нынешние наши работы с публикациями 15-20-летней давности, несмотря на все различия между ними75, объединяет одно отрицательное качество: неконкретность. Некоторые скептики считают главным другой общий недостаток высоцковедческих работ - декларативность, отсутствие аргументов. Не стану спорить, тем более что это качества взаимосвязанные. Возьмем вполне благополучный пример. Автор пишет по поводу "Коней привередливых" о "пространственных образах, подчиненных семантике края, к которым "с гибельным" восторгом тянется лирический герой". По видимости, конкретный тезис. Но в лучшем случае его конкретность недостаточна. С "пространственными образами, подчиненными семантике края" в принципе все ясно: это начальные обрыв, пропасть, край и еще край из рефрена. Но, может быть, исследователь нашел еще какой-то образ, не замеченный до него? Неизвестно. И ведь конкретизация тезиса в этом случае не потребовала бы много места и времени: просто перечисли эти самые образы - и дело с концом. С другой стороны, в названном тезисе присутствует герой и его устремление. Причем персонаж тянется не к краю вообще, то есть не к метафорическому краю, за который на первый случай сошел бы последний приют. Тоже ох как не бесспорно, но здесь хотя бы отсутствует явное противоречие тексту, а значит, этот тезис не рождает острых, но безответных вопросов. Так нет же, автор исследования утверждает, что персонаж тянется к пространственному краю. Вспомним: герой "Коней привередливых" в начале текста едет вдоль края, причем по самому краю, а в конце рефрена (и текста, таким образом, тоже) стоит на краю. Все. Пространственное перемещение и расположение героя относительно края больше никак в тексте не обозначены. Но если читатель решил, что я сейчас стану иронизировать над очевидной оплошностью коллеги, то он ошибается. У меня другие мысли: неизвестно, оплошность это или открытие. Может, я не заметила в тексте "Коней" чего-то, что указывает на стремление к пространственному краю? А я сейчас как раз изучаю эту песню, и мне очень важен чужой взгляд на нее - как можно больше чужого, то есть "другого" видения, которое поможет мне полнее, объемнее воспринять Высоцкого и сформировать свой взгляд. К сожалению, текст статьи не несет информации, существует ли этот "чужой" взгляд, то есть выходящий за рамки уже сказанного, привычного, ставшего традицией. Другими словами, есть ли в этой цитате новая мысль. А ведь интересно: в начале - движение вдоль края, а в финале - стояние на краю... Выходит, откуда ушел, туда и пришел? Или никуда и не уходил? Движение по кругу с остановкой-передышкой? Или вечное движение вперед, вечно же - по краю? Вернемся к нашей теме, которая, впрочем, дает повод вновь вспомнить. "Коней". Я вот уже который год упоминаю в своих статьях про "в гости к богу": как связать мотив гостевания с традиционным для пишущих о ВВ утверждением, что в данном фрагменте речь идет о гибели героя? Спрашиваю раз за разом, а отклика нет. Хотя "Кони" упоминаются чуть не в каждой второй статье "Мира Высоцкого". У меня и в мыслях нет сетовать на невнимание коллег. Я другой вывод делаю: значит, эта деталь интересна только мне. У коллег другие интересы. И это не исключительная, а типичная ситуация. О чем она говорит? О том, что нет диалога. (Кстати, даже если ограничиться только статьями из "Мира Высоцкого", самого доступного из собраний статей о нем, хорошо заметно, что значительное число ссылок в них имеют чисто этикетный характер). Диалога нет не потому, что мы ленивы и нелюбопытны, а потому что каждый из нас занят своим делом - тем, которое ему интересно, к чему лежит душа. И то правда: о ВВ так много еще не сказано даже по первому разу! Мы еще не проскакали всю страну. Что ж тут говорить о возвращении к теме, да еще многократном, да еще - к "чужой" теме. Ведь столько чудес за туманами кроется! Впрочем, насчет тумана - это я хватила через край. Как раз наоборот. В дни первой московской конференции, когда многие только-только знакомились и в воздухе еще витала легкая отчужденность, "воронежцы" заметно выделялись на общем фоне: мы уже десять лет занимались Высоцким, поддерживали контакты - были добрыми знакомыми, а то и друзьями. Наш малый, "воронежский" контекст уже существовал, а большой, "таганский", еще предстояло создать. Помню, один из новеньких сказал тогда нам с В.Б. Альтшуллером: "Завидую: вы были первыми, вам уже десять лет. Нам вас никогда не догнать". Я рассказала этот случай не похвастать ради. Через два года мне пришлось вспомнить его совсем не в лестном для себя смысле. Это когда в кулуарах второй московской конференции кто-то процитировал: "Всеми окнами обратясь в овраг, а воротами..." Батюшки! - ахнула я про себя: дом - с воротами! Такое невероятное сжатие пространства! (Вот оно - "воздух вылился"). И тут же вспомнила, что по личному счету занимаюсь ВВ больше двадцати лет, по конференц-счету - двенадцать, а не заметила такой поразительной и на виду лежащей детали. Какое уж тут хвастовство... Это я к тому, что в поэтическом мире Высоцкого преимуществует ясная погода. Здесь все - на виду. Может, потому и незаметно. Снова и снова я с благодарностью вспоминаю фразу в давнем уже письме одного из коллег: "Высоцкий откровенен и неуловим одновременно". Я поверила и не раскаиваюсь: если с тех пор мне удалось хоть что-то увидеть и расслышать у Высоцкого, то благодаря этой фразе, которая стала моим проводником в мире ВВ. Интересно, помнит ли ее тот, кому эта счастливая мысль пришла в голову. Неужто забыл? Есть фактор, осложняющий работу исследователя Высоцкого, - внешняя простота, незамысловатость его текстов на всех уровнях - от сюжета, композиции, до образного строя. Это вводит в заблуждение не только рядовых и нерядовых любителей поэзии, но и исследователей. Работая с песнями ВВ, всегда надо быть начеку: его простота обманчива. Я не буду приводить новых примеров недостаточной конкретности статей о Высоцком. Те, кто согласен со мной, без труда продолжат этот список. А несогласные, надеюсь, возразят публично. И, возможно, посетуют на мою собственную безадресность, то есть неконкретность. Заранее принимаю их справедливый упрек. И все же двинусь дальше. Потому что никого не хочу убеждать или переубеждать, да это и несвоевременно: тема только-только выходит на свет, и я всего лишь пробую обрисовать контуры проблемы. * * * Количество аналитических работ о Высоцком, появившихся за последние пятнадцать лет, впечатляет всех. И может статься, что за такой срок ни о ком из писателей не написали по-русски столько, сколько о нем. Гораздо менее впечатляет качество написанного - общий уровень наших работ. Самая простая причина, которая приходит на ум: какие авторы, такие и работы. Дело, конечно, в нас, только проблема, по-моему, лежит в другой плоскости. Вышло так - и не могло быть иначе, - что первыми и пока единственными Высоцким занялись люди научно "несвободные": у каждого уже была своя тема. Это значило прежде всего, что у них не было времени заниматься Высоцким систематически, что размышляли и писали они о ВВ урывками, от случая к случаю. Отсюда обилие общих фраз, которые в принципе справедливы по отношению к нему, но могут быть отнесены почти к любому писателю. Отсюда же и скоропалительность выводов, иногда столь глобальных и категоричных, что оторопь берет. Отсюда и отсутствие аргументов, когда изложение принимает форму "тезис автора - цитата из Высоцкого", затем следующий тезис и т.д. Причем автор подчас не замечает даже откровенную несовместимость цитаты с тезисом, который она призвана подтвердить. В одной работе, например, мотив сошествия Христа на Землю был увиден в строке: Что же делать - и боги спускались на Землю. И никакого смущения по поводу того, что христианство - монотеистическая религия, это факт общеизвестный, так что Высоцкий не мог под "богами" понимать Христа76. Несколько раз столкнувшись с подобными пассажами, я не поленилась поинтересоваться публикациями авторов в области их основных научных интересов. Как неспециалист, я, естественно, не могла оценить степень научной новизны работ, но логичность изложения, отсутствие спешки, конкретность тезисов, доказательства - это уж точно в них присутствовало. В большинстве работ, посвященных Высоцкому, очевидны не только вышеназванные негативные качества, но также искренняя увлеченность предметом: всех нас поголовно нельзя заподозрить в равнодушии к Высоцкому, а значит, в халтуре, - мы в основном пишем о ВВ потому, что нам это интересно77. Вот и остается предположить, что все дело - в недостатке времени. Второй вывод, который я для себя сделала: высоцковедение уже есть, а высоцковедов пока нет. * * * Теперь подойдем к вопросу с другого конца. Мой коллега делит всех исследователей Высоцкого на несколько групп. Я тоже считаю, что мы не однородны. Только деление у меня иное. Понятно, что литературоведам сподручнее, чем лингвистам, витать в облаках собственных фантазий: у лингвистов для этого предмет неподходящий, потому что конкретный, "земной" - язык. Это привязывает к тексту прочнее, чем поэтический образ. По той или иной причине, но литературоведческая часть высоцковедения, на мой взгляд, ощутимо проигрывает в своем качестве лингвистической, слишком часто отрывается от предмета исследования - текста ВВ. Расслоение заметно и среди литературоведов - на "практиков" и "теоретиков". При чтении работ "теоретиков" возникает ощущение, что они видят в стихах Высоцкого лишь иллюстрацию любимых теорий, которыми увлечены настолько, что не замечают даже очевидного противоречия выдвигаемых тезисов и реальных поэтических текстов. Например, исследователь дает обширную цитату из авторитетного источника, где, в частности, сказано: ""Нормальное" пространство имеет не только географические, но и временные границы. За его чертой находится ночное время". А затем резюмирует: "Эта характеристика могла бы быть полностью приложена к песне "Старый дом"",- пространство которой, по его мнению, является "гиблым местом", находящимся вне пределов нормального мира. Трактовка Дома как образа небытия и сама по себе очень спорна. Я полагаю, что Дом - воплощение не низа, а середины. Вот это-то по-настоящему и страшно: когда срединное человеческое житье-бытье так пугающе похоже на небытие. Как верно замечено, на то, что в Доме живут именно люди, а не нечисть, указывают иконы. Это - люди, и это - их жизнь. Такая трактовка имеет еще одно, очень серьезное основание, а именно то, что в Доме и домочадцах мы, современники и сограждане Высоцкого, узнавали свою собственную убогую и, увы, реальную жизнь. Кто из поколения сорокалетних и более пожилых людей скажет, что ВВ сгустил краски? Но о том, как понимать образ Дома, по крайней мере можно спорить, однако бесспорно, что приведенный мной отрывок из цитированного коллегой источника к этой песне никак не подходит. Хоть Дом и похож на "гиблое место", однако действие во второй части "Очей черных" происходит вовсе не ночью. Представление о ночном происшествии, видимо, зиждется на том, что Дом погружен во мрак. Но там ведь и стервятник имелся, который спустился и сузил круги. А эта птица не принадлежит к разряду ночных. То есть вокруг Дома совсем не тьма. Диалог этих двух деталей текста говорит нам о том, что день - не день вокруг, а в Доме, отворотившемся от мира, все мрак. Время остановилось в этом Доме. Можно подумать, что я противник теорий. Ничуть. Чтение сочинений по теории литературы - увлекательнейшее занятие. Проблема возникает лишь при попытке применить теорию к литературным произведениям. Непредвзятый взгляд обыкновенно без труда замечает, что кафтан то в плечах жмет, то рукава коротки. Может быть, литературоведческие теории - такие же произведения литературы, как рассказ или поэма, но в другом жанре? А может, сами теории как-то не так надо применять к литературе, и все дело не в теориях, а в исполнителях? Но тогда это больше похоже не на науку, а на искусство... Впрочем, эти мои размышления неоригинальны, что избавляет от необходимости длить тему. Ретроспектива публикаций о Высоцком, наверное, уникальна: оглянувшись назад, мы с удивлением обнаружим, что в зачине высоцковедения - работы, претендующие на всеохватность. "Пространство и время Владимира Высоцкого" - так называлась дипломная работа, защищенная в 1985 году на филфаке Ленинградского университета. Как мы знаем, студенческой резвостью этот процесс не ограничивается. Если представить себе песенную поэзию Высоцкого в виде горного массива, например, Гималаев, то первопишущие о ВВ явно стремились покорить если и не весь массив за одну экспедицию, то уж все восьмитысячники - непременно. Точнее всех об этом сказал, конечно, сам Высоцкий: Лучше гор могут быть только горы, На которых еще не бывал, На которых никто не бывал. Но в реальных горах есть твердая почва под ногами, и ты, доберешься до вершины или нет, но, по крайности, можешь быть уверен, что движешься по горному склону. А в искусстве все эфемерно, и глобалистские устремления, по неизбежности неконкретные, хоть и захватывают дух широтой, размахом, но лишают твердой почвы, в данном случае - опоры на текст. Масштаб, как известно, завораживает: "панорамные" работы, одни названия которых вызывают почтительный трепет, появляются и по сей день. Установка на всеохватность, чем бы она ни была вызвана в каждом конкретном случае, - один из главных факторов, приведших к тому, что слишком многое из написанного о поэзии ВВ не выдерживает столкновения с реальностью - текстами самого Высоцкого. Поразительно, но, высказываясь о том или ином тексте в целом, автор частенько не удосуживается проверить, укладывается ли в трактовку не только цитируемый фрагмент, но и весь текст. Сложилась традиция восприятия исследователями текстов, тем, мотивов песенной поэзии Высоцкого. Подчеркну: в основе многих привычных представлений о поэзии ВВ лежат не исследования, а восприятие - собственные читательские / слушательские впечатления авторов от текстов песен Высоцкого. Возьмите "Коней", главную песню ВВ. Ни в одном из многочисленных известных мне упоминаний, развернутых фрагментов и целых статей, посвященных этой песне, даже не названа такая необычная особенность ее текста, что герой едет вдоль, то есть мимо обрыва-пропасти-края (и этот образ открывает текст!). Что уж говорить об одновременности ветра и тумана, чего, как мы знаем, в природе не бывает, - и это ведь тоже что-нибудь да значит. Что? Если это и много-много другого в "Конях" не заметить, то можно, конечно, случайно попасть в точку, но, боюсь, это будет уже не из области науки, а из области чудес, которые в жизни тоже случаются, но пристало ли служителям науки на них уповать? За полтора десятка лет мы сотворили не один миф о поэтическом мире Высоцкого. На мой взгляд, наиболее мифологизированы, а значит, далеки от реальности представления, связанные с мотивом смерти в поэзии ВВ. * * * При чтении глобальных высоцковедческих текстов вспоминается Достоевский. Перефразируя его, можно сказать: "Широк наш взгляд на Высоцкого - надо бы сузить". Сузить - значит конкретизировать. Я совсем не противница "обзорного" взгляда на ВВ, и удивление мое вызывает не сам такой подход, а то, что подобным публикациям, как явствует из них же самих, не предшествует столь же обширное исследование. "Обзорное" отношение к ВВ приводит к тому, что отдельные тексты Высоцкого, более-менее локальные темы не так уж часто оказываются в центре внимания пишущих о поэте-певце. Возможно, это следствие фрагментарности занятий ВВ, о чем я уже говорила, не исключено, что - стремления к первенству на всех магистральных направлениях. Этот обзорный подход, однако, оказывается не конечным пунктом, а звеном в цепи - не только следствием, но и причиной. По-моему, именно он лежит в основании самой странной тенденции в нынешнем высоцковедении: когда автор всецело сосредоточен на типичном и остается равнодушен к индивидуальной окраске сюжета, мотива, образа. Изумляет, понятно, не интерес к проявлению типического в поэзии Высоцкого, (этот ракурс сам по себе нужный и важный, ведь всякое явление искусства - лишь часть целого, и должны быть выявлены эти связи), а отсутствие интереса к своеобразию ВВ. Подобный фокус исследовательского внимания к предмету (а не личные качества авторов работ), на мой взгляд, приводит к тому, что за бортом некоторых концепций и трактовок остаются как раз самые удивительные, необычные, своеобразные детали текстов. Так, много написано о пороге, крае в поэтическом мире Высоцкого. Но, насколько мне известно, никто из разрабатывавших эту тему не заинтересовался тем, что гораздо чаще движения, направленного к, в и через, в центральных песнях ВВ присутствует движение вдоль порога / края / границы: очень своеобразное сочетание. (Я полагаю, что это - одно из многочисленных проявлений доминирующего значения категории времени в песенно-поэтическом мире Высоцкого. Не исключено, что это следствие звуковой, песенной природы его стиха). От индивидуальной окраски текста может отвлекать интерес исследователя не к эстетическим, а к этическим аспектам. Наверное, поэтому в самом знаменитом жилище - в Доме из "Очей черных" - внимание пишущих притягивал исключительно интерьер: перекошенные иконы в черной копоти, погасшие лампады и покатый пол. А у этого Дома и экстерьер не подкачал. По-моему, это самая удивительная часть пространства в мире Высоцкого. Представляете, как выгнулся тремя (а может, всеми четырьмя?) стенами Дом, что все его окна обращены в овраг! Причем - обратясь - это не кто-то так дом построил, а это воля и мироотношение самого Дома: он сам отворотился от мира. Потому мы и не можем считать, что в нем просто все окна на одной стене, той, что обращена к оврагу. (Дом - имя персонажа, субъекта действия, я и пишу его с прописной буквы - из-за его самостоятельности, а вовсе не из восторга перед нравом и внутренним устройством Дома). И ведь только при таком раскладе - все окна на одной стороне, а дверь-ворота на другой, - возможны шальные продувные ветры. Только такой Дом и открыт всем ветрам, насквозь продуваем. Люди живут в Доме на авось, куда ветер подует. А жизнь по проезжему тракту мимо движется. Вдоль обрыва... И каким ветром занесло в этот Дом героя с его лошадками?.. * * * Вот мой корреспондент замечает по поводу "Мира Высоцкого": "Такое многописание не может продолжаться бесконечно". Он полагает, что с седьмого-восьмого выпусков "МирВис" стал бы страдать "от повторения и измельчения тематики". Тут смешаны два вопроса, давайте их разделим. Сначала - о многописании. Семь толстенных томов за такой короткий срок - это, наверное, уникально для филологической науки. Уникально - потому что противоестественно. Я имею в виду, что это порождение и свидетельство научной моды на ВВ, исследовательского бума. В таких ситуациях всегда полный порядок с количеством и сильные затруднения с качеством. Потому что много шума и спешки. Не только служенье муз не терпит суеты, но и любая другая эффективная человеческая деятельность, в том числе, конечно, и наука. Мой коллега считает желательным перерождение "Мира Высоцкого" в сборник с более общим титулом "Авторская песня". То есть он предлагает продолжить движение вширь - все шире, и шире, и шире: "Высоцковедение превращается в науку об авторской песне в целом". Я полагаю, высоцковедению ни во что не нужно превращаться, а нужно становиться на ноги. Для чего, как известно, существует один путь, и это движение не вширь, а вглубь. Исходя из интересов науки о Высоцком, альманах, посвященный ВВ, должен существовать. Исследовательская золотая лихорадка завершится, все войдет в нормальное русло. На "Мире Высоцкого" это отразится так, что либо он будет выходить регулярно в разном объеме: сколько пришло работ, которые редколлегия считает достойными публикации, столько и публиковать; либо альманах будет выходить в традиционном "толстом" виде, но - когда наберется соответствующий объем. На мой взгляд, регулярность предпочтительнее внушительного объема. Разумеется, ясно, что в реальности продолжение "Мира Высоцкого" возможно лишь в том случае, если в Музее Высоцкого найдется или появится человек, который будет этим заниматься, как до сих пор - ушедший из Музея Андрей Крылов. И если этому человеку удастся решить массу организационных и финансовых вопросов. Но я в данном случае говорю не столько о вероятности, сколько о желательности такого развития событий. Исхожу из интересов науки о Высоцком, как я их понимаю. И к чему вообще перелицовывать кафтан? Может, лучше сшить новый? Вопрос второй - насчет повторения и измельчения тематики в "Мире ВВ", если он не закроется. У меня нет никаких сомнений, что и без изменения вектора, то есть даже при продолжении движения вширь, заявке все новых и новых тем, нам есть еще куда двигаться. На десяток томов-лет, по крайней мере, хватит, и все это время вполне можно поддерживать альманах на том же качественном уровне. Другое дело, имеет ли смысл по-прежнему ориентироваться лишь на тематическую новизну. Но такие вопросы директивно не решаются, и остается либо радоваться, либо огорчаться ходом событий. Ощущение, будто титул "МирВиса" уже жмет в плечах, не индивидуально. С чем связано стремление сменить название, желание уйти из здесь "Мира Высоцкого" в там "Авторской песни"? Боюсь, с тем же, с чем и все подобные человеческие порывы: с ощущением, что здесь "все неладно". Это уже давненько чувствовалось, но вот-вот станет столь очевидным, что сей малоприятный факт уже нельзя будет скрыть от самих себя. Так чем менять порядки в нами же созданном доме, не лучше ль бежать из него в другой? Или, на худой конец, сменить вывеску? Но ведь от себя не убежишь. В другом доме будет то же... Говорите, "Миру Высоцкого" в ближайшем будущем грозит мелкотемье? Но, может, оно здесь ни при чем? А при чем другое: может, наше многописание обнаружило наше же мелкодуманье? Количество обнажило качество? Кавалерийская атака захлебнулась. Денечек покумекали - и оказалось, что работы здесь - на долгие года. А по-другому и быть не могло. Мы ведь дом завелись строить, чтобы понять что-то в Высоцком, а заодно - в себе самих. Или я ошибаюсь? Впрочем, желание уйти из-под обложки "Мира Высоцкого" может быть в некоторых случаях связано с тем, что человек изначально был в этом доме гостем. Он решил для себя какие-то вопросы, связанные с темой своих научных интересов, и откланялся. Нормальная ситуация. Вряд ли стоит по такому случаю менять вывеску: может, в этом доме и постоянные жильцы появятся? * * * Однако коллега заявил и другую тему: не замыкаться на Высоцком, поставить его творчество в широкий эстетический контекст. Спору нет: верное и нужное направление, только как это можно сделать помимо и до исследований самого творчества ВВ, мне не очень понятно. Мы уже не раз ставили телегу впереди лошади: свое видение поэтического мира Высоцкого прежде и вместо изучения его поэзии. Стоит ли повторять опыт? С самого начала было ясно, что творчество Высоцкого требует исследований звучащего синтетического текста. Три года назад, на второй московской конференции, в разговоре со своим нынешним корреспондентом я упомянула, что об этом в начале восьмидесятых писал Юрий Андреев, что это был главный вывод моей дипломной работы (май 1985 г.). Что он же повторен в книге "Хула и комплименты", увидевшей свет десять лет назад, летом 1993 г. Вот этот фрагмент. "<...> у ситуации с песенным наследием Высоцкого есть специфические черты. Чтобы качественное критическое осмысление его творчества вообще было возможным, нужны определенные условия. Вот, на мой взгляд, главные из них. Во-первых, исследователи должны получить доступ к собраниям рукописей и фонограмм (так как издания "полного собрания сочинений" - как в печатном - факсимильном, - так и в звучащем виде - все неповторяющиеся фонограммы, - в обозримом будущем ждать не приходится). Во-вторых, синтетический талант Высоцкого нуждается в синтетическом же таланте критиков, а поскольку таковые пока не выявлены, для всестороннего исследования песенной поэзии Высоцкого как единого целого необходимо объединение специалистов различного профиля (филологов, кино-, театро-, музыковедов, психологов - нужно исследовать и так называемую обратную связь - как восприятие песен слушателями повлияло на дальнейшую работу автора над ними)"78*. Конечно, авторская песня не уникальна. Вернее, уникальна - как любое явление искусства, и, как опять же в любом явлении искусства, это в ней главное. А не уникальна она в том смысле, что имеет общий знаменатель с другими явлениями, в том числе и с рок-поэзией, о которой пишет мой корреспондент. И с тем, что должна быть общая теория, охватывающая эти (а возможно, и другие) родственные феномены, тоже никто спорить не станет. А вот утверждение, что "рок-песня ничем, по сути, от авторской не отличается", скоропалительно. В вопросе о том, что считать авторской песней, у исследователей пока нет единства, это все еще тема дискуссионная. Мне приходилось писать об этом в статье "Прошла пора вступлений и прелюдий..."79*. Последовавшие за этой работой годы изучения песенног