центром в Будапеште. Белочка исчезла вместе с оружием. Когда я был у Шалго, ему передали внеочередное донесение от его агента. В донесении говорилось о том, что за день до этого Марианна Калди явилась домой после нескольких дней отсутствия с тяжелым чемоданом. На другой день чемодан исчез. В то же время девушку посетила врач Мария Агаи, которой удалось бежать от моих людей. Ясно, что Марианна Калди и есть разыскиваемая Белочка. Шалго попросил разрешения самому арестовать девушку. Я для виду согласился. Но так как я не верил ему, то послал своих людей во главе с лейтенантом Мольтке на виллу, чтобы они арестовали всех находящихся там. В том числе и Шалго. Остальное вы знаете. Шалго застрелил бедного Мольтке и пытался бежать с девушкой... Бомбежка прекратилась, наступила тишина, но отбоя воздушной тревоги не было. - Я просмотрел заметки Шалго, - продолжал Шликкен, - те, что остались, потому что многое он сжег; затем приступил к сплетению нитей, или, если хотите, к складыванию мозаики. Я нашел донесения агента Шалго. Они оказались крайне интересными. В результате, с одной стороны, оставалось в силе мое предположение, что убийство было совершено Борши и Домбаи; на основании же донесения агента Шалго я выдвинул предположение номер два: Кальман Борши и Пал Шуба - одно лицо. Кальману показалось, что стул под ним закачался. Ему стоило огромнейшего напряжения воли с улыбкой произнести: - Неужели? - Именно так. Свое предположение я основывал на следующем. Агент сообщил, что на виллу нанят новый садовник, фельдфебель из юнкеров Пал Шуба, инвалид войны. Шубу приняли на работу в тот самый день, когда сбежал Кальман Борши. Шавош заявил о намерении Борши дезертировать и в то же время устроил Шубу на работу. - Это действительно логично. - Безусловно, - кивнул Шликкен. - В другом донесении агента сообщается, что утром четвертого марта у Шубы в гостях побывал лейтенант с женой. На рассвете пятого марта они уехали. Не забудьте, что в ту ночь произошло убийство. Но мои предположения еще надо было доказать. Я приступил к этому, и разочарование последовало за разочарованием. Дал указание начать слежку за Шавошем. И услышал о нем наилучшие отзывы. Надежный человек, настоящий венгерский патриот. Выяснилось, что Шавош не только вас устроил, но и почти каждого из выздоравливающих в клинике больных определял на место. - Это и я могу подтвердить, - сказал Кальман, немного успокоившись. - Я запросил в прокуратуре дела на Кальмана Борши и Шандора Домбаи. И новые разочарования постигли меня. В делах я обнаружил три видовых открытки. Открытки были переданы в прокуратуру главным врачом Шавошем. Все три были присланы Кальманом Борши. Первая открытка прибыла из Стамбула, остальные две из Каира; последняя датирована вторым марта. Специалисты-графологи определили, что письма не подделаны. Марки, а также штампы на открытках настоящие... Вот видите, дорогой Шуба, каким путем вы подпали под подозрение. - У меня мороз пробежал по коже, господин майор. Ваш агент находился на вилле? - Агент Шалго. После всего этого я стал пристально следить за вами. Видите ли, мне также не понравилось, что вы скрыли от меня свою любовь к Марианне. Это можно всячески объяснить и оправдать, но мне это не понравилось. Мы провели следствие. Все совпадало. Ваше ранение, госпиталь в Киеве, клиника. К сожалению, не удалось устроить очную ставку с вашей матерью, потому что село Велика оказалось в зоне, контролируемой партизанами. Я показал вашу фотокарточку Топойе, но он не опознал вас. Согласно донесению, ту ночь вы провели с Марианной. Лейтенант и его жена спали в вашей комнате. Вся моя работа на протяжении многих недель и мои предположения пошли насмарку. Однако Кэмпбел и главный врач Шавош не выходили у меня из головы. - Он замолчал и стал прохаживаться по комнате. Наконец продолжил: - И все же, несмотря на разочарования и неудачи, мне удалось поймать убийцу. - Поймали? - спросил с удивлением Кальман. - Поймал, дорогой Шуба. - Это действительно увлекательно, как в детективном романе, - улыбнулся Кальман. - И кто же убийца? - Вы, Кальман Борши. На мгновение наступила тишина. Затем Кальман начал громко смеяться. - Простите, господин майор, - сказал он, все еще продолжая смеяться. - Вы обладаете поразительными способностями к юмору. - Юмор - это соль жизни, дорогой мой. Я, конечно, знал, что вы не признаетесь в убийстве, - проговорил Шликкен. - К разоблачению серьезного противника, - продолжал майор, - я обычно готовлюсь очень тщательно. - Но почему вы, господин майор, думаете, что я - это Кальман Борши и что именно я убил Хельмеци? - Я не думаю, я знаю. Расследование, мой дорогой друг, почти искусство. Вы не заметили, что во время допросов я ни разу не спросил вас о лейтенанте и его жене? - А я бы охотно ответил. - Придет очередь и этому, - сказал Шликкен. - Вы помните, как вы, немного надломленный, явились ко мне, чтобы давать показания? - Помню. Я даже вспоминаю, что в это время по радио передавали "Реквием" Моцарта. - Это была радиола. Хотите послушать? - С удовольствием. Я думаю, что после бомбежки это было бы весьма кстати. Шликкен подошел к столику, включил радиолу. Зазвучала мрачная музыка Моцарта. Кальман взглянул на улыбающееся лицо майора. Вдруг музыка оборвалась, только слышался монотонный шум аппарата, и Кальман увидел, что это не радиола, а что-то иное, таких машин он никогда не видел. Неожиданно он услышал голос умирающей Марианны, ясно произносящей его имя: "Кальман..." Он закрыл глаза, ухватился обеими руками за сиденье, с трудом сдержав себя, чтобы не закричать. Шликкен смотрел в исказившееся лицо молодого человека и улыбался. Они оба слушали шепот Марианны: "Кальман... Я думала, когда кончится война, мы весь день от зари до зари станем бродить по городу". Майор выключил аппарат. - Пока и этого достаточно, - сказал он и подошел к Кальману. Молодой человек открыл глаза. Отсутствующим взглядом посмотрел на Тодта, затем перевел глаза на Шликкена. Вот теперь он уже должен драться за свою жизнь. - Бедная Марианна... - произнес он тихо. - Это была бесчеловечная, жестокая шутка, господин майор. Вы хотите, чтобы я работал у вас, и в то же время так шутите со мной. Вы знаете, как я любил свою невесту. Вы подозреваете меня, и этого вам недостаточно, вы еще воспроизводите голос несчастной. Шликкен вытаращил на него глаза. - Что?! Я шучу? Я подозреваю? - Он уже терял терпение. - Объясните мне, почему из Пала Шубы вы стали Кальманом? И зачем врали, изворачивались? Кальман, сохраняя серьезность, взглянул на майора. - Я вас понял. Зная содержание подслушанного разговора, вы, господин майор, предполагаете, что я - Кальман Борши. Этот разговор свидетельствует лишь о том, что я очень любил свою невесту и что я лгал вам. Но я ведь в конце концов сообщил место, где спрятано оружие, кроме того, сообщил две фамилии. Майор покачал головой. - Ах, черт побери! Только вы забыли рассказать, что Резге и Кубиш бежали в Словакию. - Но тогда докажите, что я не Пал Шуба. Устройте очную ставку с моей матерью, фронтовыми товарищами, с обслуживающим персоналом клиники. - А имя Кальман? - Пожалуйста, посмотрите мой листок для прописки или инвалидную книжку. - Что мне там смотреть? - Моего отца звали Кальманом. Я терпеть не мог имя Пал и очень любил своего отца и его имя. Да и вообще дома меня звали Кальманом. Когда Марианна стала моей, я попросил ее, чтобы, когда мы бываем вдвоем, она звала меня Кальманом. Господин майор, я честно выполнял все ваши задания. Что вы, собственно, хотите от меня? - Вы ловко защищаетесь, молодой человек, - сказал майор одобрительно и взглянул на Тодта. Капитан пожал плечами. - Когда я впервые прослушал запись, у меня возникли сомнения... Кальман перебил его: - Господин майор, ваш агент находился на вилле. Насколько я помню, агент сообщил, что четвертого ночью, когда произошло убийство, я был вместе с Марианной. Это неправда. Ту ночь я провел с Илоной Хорват. Вот какое "достоверное" донесение вы получили от своего агента. - Совершенно справедливо, но вы и после убийства могли пойти к своей невесте. Вы оба умеете конспирироваться. - Я прошу вас, господин майор, устроить мне очную ставку с Илоной Хорват. - Это что-то новое. Действительно нужно проверить. Заметьте себе, капитан. У вас нервы - как канаты, молодой человек, - сказал Шликкен, обращаясь к Кальману. - Я признаю, что здесь имеется много противоречивых моментов. Я, конечно, видел эти противоречия уже давно. Знаете, что я сделал? То, что обычно делают драматурги. Я начал с третьего акта. Я остался при своем идефиксе, что вы - Кальман Борши. И тогда я спросил себя, что бы сделал Кальман Борши, если бы узнал, что его товарища Шандора Домбаи схватили? Если бы я был Борши, то немедленно поставил бы в известность человека, для которого опасен провал Домбаи. И вот вы узнали, что Домбаи находится здесь, в подвале. Как же вы поступили? - Кальман молчал. - В прошлом веке один датский ученый изобрел звукозаписывающий аппарат. Мы применяем его всего года два. Особенно я, потому что обожаю технику. Мы устанавливаем чувствительный микрофон куда-либо и затем записываем разговор на магнитную ленту. Хотите, чтобы я воспроизвел ночь, проведенную вами с Илонкой? Благодарение богу, вы очень внятно говорили. И имя доктора Шавоша произносили довольно четко. Нависла гнетущая тишина. Кальман мгновенно оценил обстановку. Провалился. Спасения нет. Теперь надежда только на то, что дядя Игнац не попал к ним в руки. - Вы выиграли, - проговорил он тихо. - Первая разумная короткая фраза. Я знал, что перед фактами вы сдадитесь, - сказал Шликкен. Кальман пожал плечами. - Приходится, господин майор. - Он закурил сигарету. - Когда вы схватили Домбаи? - К сожалению, мы еще не схватили его, но, надеюсь, с вашей помощью это удастся сделать очень скоро. Кальман рассмеялся. - Чему вы смеетесь? - Рад, что не схватили Домбаи. - Это вопрос времени. Но я хотел бы спросить у вас кое-что. Почему вы выдали Фекете? Почему провалили Виолу? - Я догадался, что Фекете - провокатор, что он ваш агент. Он был слишком упитанным для человека, выдержавшего шесть недель тюремного заключения. Многие годы он якобы был безработным, а во рту у него настоящий золотой прииск. Говорил, что не курит. А ментолом от него так и несло, да и между зубов виднелись крошки табака. И еще: вряд ли можно найти такого коммуниста, который бы после нескольких часов знакомства выдал важнейшую тайну организации. Не обижайтесь, но это была точно такая же примитивная штука, как и вчерашняя встреча в ресторане и комедия с этой перевязкой. Я чуть живот не надорвал, глядя, как ваши сыщики ведут наблюдение. В этом следовало бы потренироваться и господину капитану. - Тодта там не было, - сказал майор, засмеявшись. Кальман махнул рукой и посмотрел на ботинки капитана. - Как хотите, но это так, господин майор. А теперь можете расстрелять меня, потому что больше я уже действительно ничего не скажу. - Посмотрим. Вы не коммунист, - улыбнулся Шликкен, - следовательно, не одержимый, а разумный человек. А я все еще продолжаю верить в здравый смысл... Кальман до самого рассвета проговорил с Шалго. Старший инспектор сразу узнал его. - Вы Пал Шуба, не так ли? Кальман сел на солому, посмотрел на толстяка. - Почему вас это интересует? Не все ли равно, как меня зовут? - Мне абсолютно все равно. А вообще-то я Оскар Шалго. Мне кажется, что вы знаете мое имя. - Старший инспектор остановился перед Кальманом. - Если вы не Пал Шуба, тогда Кальман Борши. - Сев на солому поближе к Кальману, он спросил: - Умеете свистеть? - Умею, - ответил Кальман, подумав при этом, что старший инспектор наверняка свихнулся. - Нагнитесь ко мне поближе. - Кальман наклонился, толстяк начал ему что-то шептать на ухо. Кальман пожал плечами, повернулся, сел спиной к двери и тихо начал насвистывать. А Шалго, закрыв носовым платком рот, спросил: - Как вы провалились? - С каких пор вы знаете, что я Кальман Борши? - Они сидели плечом к плечу, разговаривали и свистели, так как, по мнению Шалго, свист мешал подслушиванию. - Я давно уже вас подозревал. Но убедился в этом только перед своим провалом. Вы хорошо работали, только все наши предположения настолько совпадали с вашими действиями, что это, как бы сказать, предельно подтверждало подозрение. - С какими действиями? - Ну, смотрите сами. - Шалго потер лоб. - Когда вы дали Хельмеци адрес Гемери, откуда-то вам нужно было просмотреть до конца это драматическое представление. С берега Дуная ничего нельзя было увидеть. Церковь была заперта. Когда я узнал, что вы находитесь в связи с девушкой, у меня закралось первое подозрение. Марианна из своей квартиры на улице Вам могла отлично видеть этот божественный спектакль. - Скажите, кто был агентом в доме Калди? - Вы все еще не знаете? - Рози Камараш? - Кто вам сказал? - Как-то раз Марианна заметила, что Рози подслушивала у моей двери. - Ее интересовало, не у вас ли Илонка. - Она следила и за Илонкой? - Только за девушкой. Чисто женское любопытство... Илонка Хорват была моим агентом... Они долго молчали. - Не шутите. Значит, меня провалили вы, а не Шликкен? - К сожалению. Я уже не мог предупредить. Я думал, что вы догадаетесь. - Это невероятно, - сказал Кальман. - Так, как она любила... нет, нет, так любят от всего сердца... - Она действительно любила вас от всего сердца, да со страху выдала... По всей вероятности, Шликкен заверил ее, что с вами все будет в порядке. Она и меня просила об этом. К тому же она ненавидела Марианну. - Но... Когда мы были вдвоем в камере, Марианна рассказывала, что Илонку избили немцы. - Они разыграли спектакль. Шликкен в этом деле большой мастер. Он сначала пишет настоящее либретто и по нему уже ставит пьесу. А девушка училась в театральном училище. Вообще-то она из провинции. В восемнадцать лет она стала любовницей одного политического деятеля и украла у него драгоценности на большую сумму. Ее без шума арестовали во избежание скандала. Мне посоветовали обратить на нее внимание. Я запросил ее дело. Поговорил с ней и предложил ей: или она в течение двух лет будет работать на нас, или ей придется сесть за решетку. У нас она должна будет хорошо работать - убирать, мыть - и исправляться. Я пообещал, что потом она снова сможет продолжать свои занятия. С прошлой жизнью будет покончено, и я помогу ей в этом... Что ей оставалось делать? Она с радостью согласилась. И хорошо работала, только вы сбили ее с толку... - Почему вы так откровенно говорите со мной? - поинтересовался Кальман. - Покойники откровенны между собой. А мы ими и являемся. - Шалго закрыл глаза, тяжело вздохнул. - Зачем вы, собственно говоря, переметнулись в другой лагерь? - спросил Кальман. - Ведь если вас поймают коммунисты, они разделаются с вами. - Вряд ли у них на это будет время. Вообще объяснить это нелегко. Просто я сыт всем по горло. Вам еще не приходилось бывать в таком состоянии, когда тебя воротит даже от самого себя? Хотя вы еще слишком молоды. А я уже устал. Нет, я не сделался коммунистом... Но, как бы это сказать... Не сочтите, что я оправдываюсь, но я никогда не обижал их, я был человеком принципов, теории... - Вы ловили их с помощью своей логики, а палачи их мучили или забивали до смерти. Так кто же больший преступник, вы или они? Шалго открыл глаза. - Вы что, уже прокурора из себя строите? Не рано ли? - спросил он. - Вы ошибаетесь, если думаете, что я собираюсь защищаться. Я даже не буду ссылаться на то, что я всего лишь соблюдал законы. Можете удивляться. Если бы мне удалось выжить благодаря какой-нибудь ошибке или случайности, я бы не стал выставлять этот аргумент в свою защиту, хоть это и правда, я действительно многих коммунистов раскрыл, но, когда немцы оккупировали страну, я поставил точку, сказал себе: баста! Я предупредил даже нескольких человек, дал им возможность бежать, среди них был и Калди; кроме того, я сжег массу своих записей. Кальман задумчиво сказал: - Мы не останемся в живых. Я не буду прокурором, а вы - обвиняемым. Если даже за другое и не накажут, то за убийство нас обоих повесят. Шалго странно улыбнулся. - Скорее нас замучают до смерти. Вы не знаете Шликкена. - Скажите, немцы проиграют войну? - спросил вдруг Кальман. - Они уже проиграли. И знаете когда? Летом сорок первого. - Почему именно тогда? - Потому что плохо рассчитали. Потому что плохо сработали немецкие разведчики. Мне известно несколько донесений тех времен... - Что ж было в донесениях? - Разведчики утверждали, что Советский Союз не был подготовлен к войне; что его вооружение было недостаточно современным и тем самым реальные возможности ведения молниеносной войны были налицо. Но они ошиблись в главном: в оценке морального духа населения. Они утверждали, что после нападения немцев все республики во главе с Украиной поднимутся против существующего режима. И я верил этим рассуждениям. Только позже я начал в этом сомневаться. А когда прочитал донесения начальника разведки Второй венгерской армии о действиях партизан, то сказал себе: "Ого, осторожнее, возможно, тебе большевизм не нравится, но что-то в этом движении есть..." "Наверняка что-то в нем есть, если Марианна могла умереть за свои убеждения, - подумал Кальман. - А она ведь не принадлежала к рабочему классу. Одно небо знает, что в нем такого". - Меня считали, - продолжал Шалго, - специалистом по делам коммунистов. Я сейчас не хочу разбираться в их теории - это в данный момент не интересно. Я очень много раздумывал также над тем, почему к этому движению присоединяется столько интеллигентов. - Вы считаете возможным, что после войны англосаксы окажутся против Советского Союза? - спросил Кальман. - Сейчас я вам скажу такое, что ахнете, - заинтриговал Кальмана Шалго. - Я за последние недели прочитал несколько разведывательных донесений. Английская разведка пытается установить контакт с людьми Канариса. Возможно, и с самим Канарисом. Я даже считаю вполне вероятным, что они еще во время войны договорятся с ними выступить против Гитлера и Советского Союза. - Как так против Гитлера? - Да хоть бы так, что люди Канариса уберут Гитлера, чтобы сохранить германскую военную машину и предотвратить вторжение советских войск в Европу. - Вы плохо знаете англичан, - возразил Кальман и убежденно продолжал: - Англичане не любят коммунистов, это факт, но они джентльмены и не склонны к подобным аморальным действиям. - Не обижайтесь, молодой человек, если я скажу, что вы в политике профан. Не имеете ни малейшего представления о ней. Кальман встал, потянулся, расправил свои закоченевшие конечности. Воздух в камере был тяжелым и затхлым, затрудняющим дыхание. Вдруг в тишине прозвучали обрывки разговора, нарушившие тишину. Послышались шаги. Кто-то спускался по ступенькам в подвал. Кальман подал знак Шалго, чтобы тот не шевелился. - Смена часовых, - шепнул он. - Сейчас часовой старой смены уйдет, а новый проверит все камеры. Слышите? Приближается. - Ничего не слышу. - Тогда вы просто глухой. Прислушайтесь и не сопите. Вот он подошел к нашей двери. - Кальман услышал, как часовой осторожно отодвинул задвижку и заглянул в глазок. - Теперь он вышел из подвала, - прошептал Кальман. - Слышали, как хлопнула дверь? Выходит во двор, поворачивает направо, идет к воротам... - Вдруг Кальман резко обернулся; лицо у него было взволнованное. - Вставайте и не удивляйтесь, вставайте быстрее! Хотите рискнуть? - Что вы задумали? - Рискуете или нет? Шалго с глупым видом уставился на возбужденного молодого человека. - В нашем распоряжении двадцать минут. Или мой план удастся, или нас подстрелят, и тогда мы избежим пыток. Я знаю виллу как свои пять пальцев, а сад еще лучше. Ну так как? Толстяк пожал плечами. - Что я должен делать? Кальман подошел к двери. Лег на спину на бетонный пол ногами к двери. - Придавите меня коленом и душите. Я буду орать, а вы, не жалея, лупите меня, лупите изо всех сил. Если часовой откроет дверь, отскочите в сторону; если он упадет, немедленно хватайте его автомат. Шалго наступил коленом Кальману на грудь, начал душить его и колотить. А Кальман стал что есть мочи вопить. Несколько раз он ногой ударил в дверь. Они услышали, что часовой подбежал к двери. Посмотрел в глазок, затем быстро распахнул дверь. - К стенке! - рявкнул он, держа автомат на изготовку. Шалго, задыхаясь, поднялся, лицо у него налилось кровью, он прислонился к стене, тяжело дыша и пытаясь что-то объяснить часовому. - Молчать! Свинья! - заорал эсэсовец и шагнул в камеру, направив автомат на Шалго. Одновременно он бросил взгляд на распростертого на полу Кальмана. - Встать! Кальман пошевелился. И вдруг молниеносным движением левой ноги он носком ботинка зацепил за пятку охранника, а правой ногой ударил его по коленной чашечке. Эсэсовец упал как подкошенный; головой он ударился о стену. Шалго тут же навалился на него всей тушей. Они с Кальманом быстро связали его и в рот воткнули кляп. - Снимите ботинки и возьмите их с собой, - тихо сказал Кальман. Через несколько мгновений они уже бежали по коридору. Прижимаясь к стене, поднялись по ступенькам. На площадке остановились. Кальман заглянул в окно, ведущее в полуподвальное помещение. Коридор был погружен в темноту. Он кивнул Шалго, чтобы тот следовал за ним, открыл окно, влез на подоконник и осторожно спустился в коридор. Шалго проявлял теперь максимум расторопности, теперь он не производил впечатления неповоротливого толстяка. Через несколько секунд он уже сидел верхом на подоконнике; ловко перекинул ноги и с помощью Кальмана бесшумно спрыгнул на пол. Кругом стояла давящая тишина. Кальман махнул своему спутнику рукой и на цыпочках подкрался к своей комнате. Неслышно, как его учили на курсах разведчиков, открыл дверь и вошел. За своей спиной он слышал приглушенное дыхание Шалго. Заперев дверь, он предостерегающе приложил палец к губам, затем достал из тайника револьвер и отдал его Шалго. Тот жестом показал, что на нем не держатся брюки и что на ботинках нет шнурков. Кальман достал из шкафа поясной ремень и отдал Шалго. Затем открыл окно. Моросил теплый майский дождь. В воздухе стоял свежий аромат сирени. Без всяких приключений они добрались до развесистых кустов, скрывавших ограду, осторожно встали, плотно прижимаясь к ограде. Было так темно, что Кальман и Шалго еле различали друг друга. Кальман склонился к уху старшего инспектора. - А теперь осторожнее, - прошептал он. - Ухватитесь за прутья ограды, встаньте на каменную кладку, затем на мои руки. Шалго кивнул. Быстро взобрался на верх ограды, перемахнул через нее. Прижимаясь к прутьям, спустился вниз и приник к земле. Кальман легко подтянулся. Он уже был на ограде, когда услышал быстрые шаги приближающихся караульных. Перекинул ногу. В это время завыли сирены и кто-то заорал: - Тревога! Кальман спрыгнул на мягкую землю рядом с Шалго, и они помчались, пригибаясь к мокрой траве, по направлению к густым зарослям кустарника. А сирены продолжали зловеще выть, выть, не переставая... ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 - Могу я пригласить вас на коньяк, коллега? - спросил профессор Акош Кальмана Борши, когда они вместе возвращались в отель с заключительного заседания конгресса. Вежливо пропустив профессора вперед, Кальман проследовал за ним в кафе при гостинице. Они выпили. Коньяк был отличный. - Да, - продолжал профессор, - должен поздравить вас с успешным выступлением, но чем вы так угнетены? Насколько мне известно, в июне вы собираетесь жениться? - Если все будет в порядке, господин профессор. - Сколько вам лет, дорогой коллега? - В день свадьбы мне будет сорок три. - А Юдит? - Ей недавно исполнилось двадцать три. - Ну так вы же молодец, милый мой. В этот момент в кафе вошли представители французской делегации, и академик Корзье, едва завидев Акоша, оставил своих коллег и заспешил к нему, улыбаясь во весь рот и еще издали протягивая ему сразу обе руки. Меньхерт Акош, извинившись перед Кальманом, стремительно вскочил из-за стола. Ученые обнялись. Кальман неподвижно сидел, откинувшись в кресле, и думал о своем. Минувшие восемнадцать лет сильно изменили Кальмана Борши не только внутренне, но и внешне. Он возмужал, стал видным мужчиной. Никто не знал, почему Борши вдруг бросил преподавательскую работу и стал физиком-атомником. Вернее, один человек знал - это был полковник Эрне Кара. Когда в сорок четвертом году Кальман Борши и Оскар Шалго бежали из застенков гестапо, им, хоть и с большим трудом, удалось пробраться к Гезе Такачу, граверу с текстильной фабрики "Гольдбергер", который спрятал их: несколько дней они скрывались в угольном погребе одноэтажного домишки на улице Апат, в ожидании, когда за ними придет Шандор Домбаи. Оба они были совершенно равнодушны к тому, что в последнее время происходило с ними, но успешный побег возродил в них жажду жизни. Кальман и Шалго разговаривали мало. Больше думали каждый о своем или просто, без всяких дум в голове, лежали и молчали. Кальман был сражен гибелью Марианны. Ему было стыдно, что он остался в живых, и мало-помалу им овладела навязчивая мысль, что, продолжая жить, он совершает преступление против Марианны. Затем в одну из ночей пришел со своими людьми Шандор Домбаи и увел их. Они стали членами вооруженной группы Эрне Кары. До войны Кара преподавал математику и физику в средней школе. Это был высокий русоволосый мужчина лет тридцати. Шалго он встретил с недоверием, но Кальману все же удалось убедить его в том, что старший инспектор хортистской контрразведки не подведет их. И Шалго позднее доказал это. Он выполнял задания одно фантастичнее другого со смелостью человека, для которого словно не существовало страха смерти. На разведывательные операции он брал с собой и Кальмана. Вскоре они с Шалго и Домбаи получили приказ перейти линию фронта, к русским, потому что в городе немцы организовали за ними самую настоящую охоту и своим провалом они могли поставить под удар всю подпольную организацию. В районе города Печ им удалось перейти линию фронта, и они присоединились к гвардейцам полковника Семенова. В этом полку их прикомандировали к разведке. Кальман шел с Красной Армией по разрушенным, выжженным, разграбленным гитлеровцами городам и селам и никак не мог понять, почему их жители не восстали против немцев, почему терпеливо сносили такую страшную разруху. Он закрывал глаза, не желая видеть и не желая верить, что все им увиденное - горькая правда. Нет, не правда, твердил он себе, а только долгий страшный сон, как неправда и то, что больше нет в жизни его Марианны. И он старался бежать от действительности, обретая прибежище в мечтаниях. Когда они подошли к Будапешту, от него оставалась только тень прежнего Кальмана Борши; он пристрастился к спиртному и одичал настолько, что не знал больше понятия "милосердие". А вскоре после Нового года случилось то, что привело Кальмана Борши к полному нервному расстройству. За последнее время наступавшие советские войска часто, заняв какой-либо город, находили там почти одно гражданское население. Фашисты защищались до последнего патрона, а когда боеприпасы кончались, они переодевались в штатское платье и пытались выдать себя за мирных граждан или за беглых солдат, в надежде избежать плена. Трудность для контрразведчиков состояла в том, чтобы отличить, кто из захваченных гражданских действительно бежавшие из фашистской армии солдаты или - хоть таких было и не много - борцы Сопротивления. Советское командование, узнав о хитрости фашистов, приняло решение считать всех мужчин призывного возраста военнопленными, с тем чтобы позднее, уже в тылу, в более спокойной обстановке, выявить, кто из задержанных действительно являлся борцом Сопротивления или солдатом, бежавшим из фашистской армии, а кто - нет. Но в том моральном состоянии, в каком Кальман Борши тогда находился, он не был способен разобраться в этих суровых законах войны. Как-то раз один из таких "гражданских" сумел убедить его, что он участник движения Сопротивления, и очень просил не отправлять его в лагерь для военнопленных. На этой почве Кальман даже поссорился с Домбаи. - Это неправильно, - горячился он. - Люди не для того, рискуя жизнью, перешли линию фронта, чтобы их прямым маршем отправили в Сибирь! - И, подойдя к окну, он показал на десяток мужчин в гражданском, топтавшихся на снегу перед зданием комендатуры. - Ох, и дурень же ты, - подпоясывая ремнем свой темный овчинный полушубок, обругал его Домбаи. - Ну что ты городишь? На проспекте Маргит еще идут бои. Танки фашистов рвутся на Бичке, а ты предлагаешь организовать здесь настоящую следственную комиссию! Пошел ты к черту! У тебя вечно какие-то дурацкие идеи в голове. Ложись и выспись как следует. Иначе к вечеру ты совсем свихнешься. Однако спать Кальман не лег. Едва только ушел Домбаи, он стал раздумывать над тем, кто же все-таки прав. Через несколько минут он решительно поднялся и пошел к полковнику Семенову, намереваясь рассказать ему о своих сомнениях. В конце концов командир полка "понял" его и разрешил ему вместе с Шалго и весельчаком Олегом, шахтером из Донбасса, а теперь офицером военной контрразведки, поехать в Римские купальни на сборный пункт военнопленных полка и отобрать из ожидавших отправки в тыл пленных тех, которые будут утверждать, что они венгерские партизаны. По Сентэндрийскому проспекту длинной вереницей тянулись измученные, оборванные немецкие и венгерские солдаты; среди них попадались и одетые во все черное нилашисты. Гражданские, словно, маленькие островки в половодье, держались особняком. Кальман уже начинал жалеть о своей затее. Когда гражданских выстроили в одну шеренгу и Кальман по-венгерски сказал, чтобы участники антинацистского Сопротивления сделали шаг вперед, то, за исключением нескольких человек, вперед вышли все. - Ну, что скажете? - шепнул не без ехидства Шалго. - Теперь вы поняли, кто был прав? Если бы в Обуде собралось столько борцов Сопротивления, мы бы давно уже дрались где-нибудь под Берлином. Кальман сердито отмахнулся и стал спиной к ледяному, пронизывающему ветру. Он задумчиво смотрел на толпившихся во дворе немецких солдат. Вдруг среди них он заметил сподвижника майора Шликкена, лейтенанта Бонера. В один миг на него волной нахлынули воспоминания о пытках, он увидел, как наяву, изуродованное тело Марианны. Кальман метнулся к фашисту, одним ударом кулака свалил его на землю, принялся бить, бить, бить, топтать ногами. Если бы какой-то другой немецкий офицер не вышиб у него из рук пистолет, он пристрелил бы Бонера. И этим офицером оказался военврач Мэрер... Полковник Семенов был немало удивлен, когда Кальман Борши явился к нему в штаб полка с немцем Мэрером. Сначала он никак не мог понять, каким образом этот, немецкий офицер мог оказаться участником движения Сопротивления, а когда наконец понял, ни за что не хотел согласиться исключить его из числа пленных. Позвонил в штаб дивизии, откуда ответили: можете оставить впредь до дальнейших распоряжений при своем штабе. Вечер Кальман провел с молчаливым Мэрером. Они выпили водки, закусили салом, холодцом. Шалго пить отказался. Сидели на кухне. Тяжело ворочая языком, Кальман спросил доктора, что ему известно о дяде Игнаце. - О докторе Шавоше? - переспросил Мэрер. - Да. Что вам о нем известно? Шалго сидел на низеньком табурете. Ему хорошо было видно сразу же помрачневшее лицо Мэрера. - Шавош! - с ненавистью прошептал он. Кальман, чуя недоброе, стиснул его запястье. - Он предал нас всех. Не только меня, но и профессора Калди и других. И вас тоже. Всех предал! - Вы пьяны. Подите и окатите голову холодной водой из крана. Кальман тупым взглядом уставился на Мэрера, а тот тихо, но, видно, подогреваемый изнутри ненавистью необычайной силы, рассказал обо всем, что произошло... В конце ноября сорок четвертого года Шавош угодил в руки немцев. Радиопеленгаторы засекли его передатчик. Допрашивал его сам Шликкен. Вскоре арестовали доктора Мэрера, а затем и профессора Калди. От капитана Тодта Мэрер узнал, что Шликкен и Шавош на чем-то сторговались. В начале декабря Игнаца Шавоша переправили в Берлин, вместе с ним поехал и Генрих фон Шликкен. Профессора Калди отправили в лагерь смерти Дахау. - Как это вас не расстреляли? - Я все отрицал. Поскольку в руках гестаповцев не было никаких улик, а мой отец в то время еще был на фронте, меня оставили в живых. Больше Кальман не ездил в лагеря военнопленных и просил оставить его в покое. В конце концов он вообще куда-то исчез из полка. Только много позднее, весной, Домбаи обнаружил его на вилле Калди. Кальман сидел в саду перед домом с тупым взглядом, устремленным на плывущие по небу облака. Обросший, грязный, сильно постаревший, он явно был невменяем. Вилла была разрушена и сожжена, только на нижнем этаже сохранилось несколько комнат, пригодных для жилья. В одной из них нашел себе пристанище Кальман. Питался уцелевшими в доме консервами и ждал возвращения Марианны. В минуту просветления он вдруг вспомнил о квартире на Братиславском проспекте и перебрался туда. Кара, тревожась за Кальмана, временно поселился у него. Уходил он из дому рано утром, возвращался поздно вечером. Работал в военной контрразведке. Когда выдавалось свободное время, он подолгу беседовал с Кальманом. Тот слушал Кару внимательно, не спорил, не возражал, но на вопросы отвечал односложно: да, нет. По рекомендации Кары его приняли на работу в гимназию Арпада преподавателем венгерской истории и литературы. Как лунатик, отправился он на первое занятие. Сел за учительский стол и разрешил сесть ребятам. Окинув взглядом класс, детские лица, он встал и начал прохаживаться перед учениками. Вдруг взгляд его упал на освещенный солнцем склон горы, и ему показалось, что по склону спускается Марианна. Кальман стоял и смотрел на нее, а дети, похолодев от страха, - на его наводящее ужас лицо. Прошептав: "Марианна, Марианна!", - учитель истошно закричал и выбежал из класса. На улице он рухнул наземь и лишился чувств... Лечение в больнице затянулось на несколько месяцев. Порой врачи теряли всякую надежду. А он молчал. Лежал и, не отрываясь, смотрел на склон горы. Он был спокойный, послушный больной, со всеми вежливый. Друзья не забывали его: каждый день кто-нибудь обязательно приходил к нему - Домбаи, Маргит, Кара, Шалго. Кальман понимал все, что ему говорили, - что Шандор стал парторгом завода, что он женился на Маргит. А когда Маргит сказала ему, что ждет ребенка, задумчиво улыбнулся. Знал, что Откар Шалго занимается теперь розыском скрывающихся фашистов, помогает в этом Эрне Каре. Откуда-то он даже знал, что Шалго - секретный сотрудник отдела Кары. Однажды его навестил и профессор Калди. Профессор сильно постарел, поседел, ссутулился, лицо у него было усталое, осунувшееся. Они молча смотрели друг на друга и без слов понимали не высказанные вслух мысли, скрытые чувства. В одну из ночей возле постели Кальмана дежурил Кара. - Ты должен поправиться, - сказал он с теплотой в голосе. - Я и сам хочу поправиться. - А поправиться ты сможешь в том случае, если забудешь. - Я не могу забыть. - Должен. Будешь снова учить детей. - Я не хочу учить. Не умею. - Ты должен встать на ноги, Кальман. - Помоги. - Какой предмет ты не любил больше всего, когда был студентом? Кальман долго молчал, раздумывая. - Математику и физику, - наконец сказал он. - Значит, тебе нужно изучить их. Именно их. Ты должен преодолеть свою слабость. Кальман кивнул в знак согласия. Затем для Кальмана наступили трудные годы. Он поступил в Политехнический институт и стал грызть гранит науки. Бедствовал, но с редким усердием занимался. В процессе учебы он начал открывать для себя совершенно новый, неизвестный ему прежде мир. Средства на жизнь он добывал переводами. Он совсем перестал интересоваться политикой и даже не знал, какие партии существовали в то время в стране и чего каждая из них хотела. Знал только, что коммунисты собираются строить социализм. Кара уже больше не жил у него, но иногда они встречались. Сходились вместе супруги Домбаи, Кара, а также Шалго. Спорили о политике, но Кальман в их споры не вмешивался. Прислушивался он к ним только, когда кто-нибудь из спорщиков заявлял, что американцы и англичане усиленно засылают в Венгрию своих агентов. - Им это нетрудно, - говорил обычно Кара, - у них еще до войны была здесь широкая агентурная сеть. - А если вы узнаете о ком-то, что он до войны был агентом англичан, что вы с ним сделаете? - спросил как-то Кальман с рассеянным видом. - Посадим. - Даже в том случае, если он ничего для них не сделал? - Такого не бывает, - возразил Кара. - Факты говорят о том, что, пока англичане и американцы вместе с нами сражались против фашистов, их разведки уже насаждали у нас свою агентуру для работы против Советского Союза; больше того, в последние месяцы войны они откровенно сотрудничали с гестапо. Некоторые из их агентов выдавали коммунистов эсэсовцам. - Такие, как, например, мой дядя? - переспросил Кальман. - Точно. Такие, как твой дядя. - А вы не знаете, что сталось с ним? - Говорят, погиб в Берлине, - сказал Кара. - Вместе со Шликкеном, - добавил Шалго, до сих пор молчавший. Несколько дней спустя Кальман встретился с Шалго. С севера дул холодный, пронзительный ветер. Кальман возвращался с вечерней прогулки по набережной Дуная. Ветер освежал, и он чувствовал себя бодрее. - Послушайте, Шалго, почему вы до сих пор не выдали меня и не рассказали, что в конце концов я ведь тоже агент англичан? - Потому что вы, Кальман, не агент. Вы окончили курсы английской разведки, но не для того, чтобы шпионить и бороться против народной демократии. - Что же вы мне советуете? Сказать об этом Каре? Шалго остановился, поставил ногу на чугунную решетку и, тяжело дыша от натуги, завязал шнурок. За последние месяцы он сильно располнел. - Видите ли, Борши, - начал он, - если хотите послушаться моего совета, Каре об этом не говорите. И я объясню вам почему. Ваша откровенность причинила бы ему только лишние заботы: он любит вас, верит вам, но он не вправе один решать вашу судьбу. Для этого его власти недостаточно. А те, кому он подчиняется, не поверят ни одному вашему слову. Итак, Кальман молчал. Объяснение Шалго показалось ему логичным, тем более что он чувствовал себя чистым, незапятнанным, так как не совершил никаких прегрешений против республики. Через несколько дней Кальмана Борши неожиданно вызвали на проспект Андраши, 60. Сперва его принял молодой следователь, а спустя некоторое время пришел еще один - пожилой, худощавый, усатый. Положение Кальмана было не из легких. А поскольку он вынужден был умалчивать о многом из своего прошлого, показания его выглядели неполными, местами противоречивыми, и он чувствовал сам, что следователи не верят ему. По улице шли демонстранты, и в окно долетали слова "Интернационала": "Вставай, проклятьем заклейменный..." Когда песня смолкла вдали, усатый спросил: - Почему вы не вступили в коммунистическую партию? - А почему я должен был в нее вступить? Ведь я никогда не считал себя коммунистом. - Но все ваши друзья коммунисты: и Шандор Домбаи, и Эрне Кара... и покойная невеста... - А я вот не коммунист! - Да, конечно, - согласился усатый. - Вот вы говорите, что товарищ Калди умерла у вас на руках. - Да, ее убили, - сказал Кальман. - Лейтенант Бо