яти, кто такая Мария Агаи. Нет, он не помнил этого имени. - Скажите, Шалго, почему вы не хотите послушаться моего совета? Поверьте мне, сейчас вы могли бы возвратиться в Венгрию, не опасаясь ничего. Толстяк ухмыльнулся. - А что я стану там делать? - спросил он. - Я уже состарился, Борши. С тем, что я исковеркал себе жизнь, я уже смирился и сейчас только расплачиваюсь за грехи юности. По вечерам я делаю себе теплую ножную ванну и мечтаю. Но если вы мне докажете, что на кладбище в Ракошкерестуре или в Фаркашрете могильные черви будут точить меня с большей учтивостью, чем на каком-нибудь из погостов около Вены, клянусь, я возвращусь на родину. - Не паясничайте, Шалго! Вы же отлично понимаете, что речь идет совсем не об этом. - Так о чем же? Впрочем, не тщитесь, Борши, не утруждайте себя ответом, - неожиданно оживился толстяк. - Скажите, а вы с тех пор так больше ничего и не слышали о своем дяде? - Знаю, что он научный сотрудник какого-то исследовательского института и живет в Лондоне, - ответил Кальман. - Да, слышал еще, что после пятьдесят шестого года раза два или три он приезжал в Будапешт. Шалго закрыл глаза и откинулся назад. - Вы знаете, - сказал он, - что смерти я не боюсь. И все же я хотел бы еще пожить, хотя бы ради того, чтобы еще раз повстречаться со Шликкеном. У меня такое предчувствие, что он жив, и оно-то, это предчувствие, не дает мне покоя. Кальман снова закурил. - Ваши слова заставляют меня задуматься кое о чем: вы знаете, за мной кто-то все время ведет слежку! Сегодня ходили по пятам несколько часов кряду. Перерыли в номере все мои вещи. Вопреки обыкновению Шалго посмотрел на Кальмана, широко раскрыв глаза, отчего сделался удивительно похож на большого пухленького поросенка. Положив на стол сигару, он, взволнованный только что услышанным, наклонился вперед. - Вы не шутите, Борши? - Я говорю совершенно серьезно. Разумеется, мне не составило бы труда удрать от них, потому что делают они все это удивительно откровенно. Шалго все больше овладевало беспокойство, и это не ускользнуло от внимания Кальмана. Осушив свой бокал с рейнским до дна, Шалго отер губы салфеткой и сказал: - Борши, я не хотел бы, чтобы вы неправильно поняли меня, но я хочу задать вам один вопрос... - Спрашивайте. - Правильно ли я информирован, что вы работаете сейчас в лаборатории завода электроизмерительных приборов? - Откуда у вас такие сведения? - В Вену приезжает очень много людей из Венгрии, - возразил Шалго. - И много болтают. От одного из таких болтунов я и слышал это. Теперь другой вопрос: производят на вашем заводе такие приборы, которые могли бы заинтересовать, скажем... французов или англичан? - Какие глупости вы спрашиваете, Шалго! Ну откуда я знаю, что их интересует? И вообще, вот уже много месяцев, как я не бываю на заводе. Я же говорил вам, что работал в Дубне. Но почему это вдруг так взволновало вас? - А Домбаи и его люди знают, какого рода связи у вас в свое время были с англичанами? - Не думаю, если, конечно, вы не рассказали им об этом. - А почему бы вам по собственной инициативе не явиться к ним и не рассказать? - Вы же сами в свое время посоветовали мне молчать об этом! А теперь, я думаю, и смысла нет ворошить прошлое. Столько там всяких требующих пояснения вещей, что я просто сомневаюсь, поверят ли мне после долгих лет молчания. Разве только один Шани поверит: он давно меня знает. А все остальные, кто мог бы доказать мою невиновность, исчезли из Венгрии. Осталась одна Илонка, но ее показания были бы против меня, а не в мою пользу. - А что сталось с Илонкой? - поинтересовался Шалго. - Кажется, играет в театре "Модерн". В последний раз я видел ее в каком-то фильме. Слышал, вышла замуж. Муж у нее не то врач, не то инженер. Он-то и помог ей выпутаться из всех ее историй. - А я считаю, что ее, собственно, и не за что было бы наказывать. - Как это не за что? - воскликнул Кальман, и лицо его побагровело. - Марианну и меня, в конце концов, выдала она! - Верно! Но зато сколько она после дала нам ценной информации! Или вы уже забыли об этом, Борши? Жизнь - очень сложная штука. Илонка работала на хортистскую контрразведку не из каких-то там политических убеждений, а просто потому, что я, Шалго, принудил ее к этому. Она была маленькая актриса. А вот я - настоящий виновник всего. Провалилась группа Марианны. До сего дня никому не известно, кто ее выдал. Может быть, еще коньячку выпьем? - Нет, с меня хватит, - сказал Кальман и зевнул. - Иначе я не засну! - Он посмотрел на часы. - Да и поздно уже. Домбаи не хотите ничего передать? - А что мне ему передавать? Впрочем, передайте привет. - Может, мне все-таки поговорить с ним о вас? Спрошу, какие у вас шансы на возвращение домой! - Нет, на родину я не вернусь, - отрезал Шалго. - По крайней мере в ближайшее время. А вот с вами перед вашим отъездом я хотел бы еще разок встретиться. Если, конечно, это вам не в тягость. - Почему же? А что, если бы я сейчас проводил вас до дому, смогли бы вы дать мне ту статью? - Охотно. Молча они шагали по улице: Шалго - тяжело ступая, Кальман - своей легкой походкой. Пока они шли, Шалго несколько раз оборачивался, наконец признался Кальману, что устал, и поднял руку, увидев такси. Через десять минут они вышли из машины на улице Моцарта. Пока Шалго расплачивался, Кальман рассматривал ультрасовременное здание фирмы "Д'Олрион", выставленные в ярко освещенных витринах счетно-электронные машины, разные приборы. Разумеется, он и не подозревал, что фирма "Д'Олрион" - только для видимости центральная контора компании по экспорту и импорту электротехнического оборудования. На самом деле она со всеми ее демонстрационными залами, лабораториями и сервисом была собственностью французского Второго бюро, и именно здесь находилась замаскированная под невинный секретарский диктофон рация, с помощью которой Шалго поддерживал прямую связь с Парижем. Для того чтобы связаться с Центром, ему достаточно было назвать в диктофон нужный номер, и в соседнем здании автоматически включалась линия связи. Таким образом, в помещении самой фирмы не было ни одного компрометирующего предмета, устройства или аппарата, если не считать сейфа, закрытого на замок с цифровым шифром. В этом сейфе он держал секретные документы Второго бюро, материалы по структуре эмигрантских организаций, сведения, которые можно было использовать для компрометации непокорной агентуры, и другую документацию, необходимую для деятельности подобного рода учреждений. Но всего этого не знала даже Анна, потому что Шалго весьма ревностно оберегал свой тайник от всех без исключения. Стальной сейф Шалго отличался от других подобных шкафов не только тем, что был оборудован надежным замком, это был вообще уникальный экземпляр, секреты которого знал только он один. Так, например, в случае опасности достаточно было набрать на шифровом кольце сейфа номер 313, как в действие вступало устройство, создающее в сейфе такую температуру, что в течение нескольких мгновений его содержимое обращалось в пепел. Правда, до сих пор к этой мере предосторожности Шалго еще не приходилось прибегать. Шалго собственным ключом открыл парадную дверь. Они поднялись на шестой этаж. На табличке, укрепленной на двери, стояло: "Отто Дюрфильгер, представитель торговой фирмы "Сигма". Шалго пригласил Кальмана в кабинет, усадил в кресло и достал из небольшого бара коньяк. Разумеется, на сей раз он не стал включать своего сигнально-подслушивающего устройства, поскольку совсем не хотел, чтобы их разговор был услышан "там", в Центре. - Эрне Кару, - начал Шалго, - я всегда очень уважал. Несмотря на то, что он ненавидит и презирает меня. Знаю, он никак мне не может простить, что тогда, в сорок шестом, я бежал из Венгрии, вместо того чтобы отдать себя в руки следователей. Ваше здоровье, Борши. - Они чокнулись. - Где статья? - спросил Кальман. - Оставим прошлое в покое. - Он взглянул на часы. - Уже поздно. Закажите мне такси, дайте статью, и я поехал. Я смертельно устал. Шалго поднялся. Вразвалку прошел в спальню и немного погодя возвратился с газетой в руке. - Вот она, - сказал Шалго. - Можете оставить ее себе. Скажите, а что везете вы в подарок своей невесте? - Пока еще ничего. Завтра отправлюсь покупать. Сегодня приглядел для нее хороший альбом Браке. В этот момент раздался звонок за дверью. - Минутку, - сказал Шалго и подошел к письменному столу, секунду постоял в раздумье, затем нажал синюю кнопку диктофона. Кальман ничего этого не заметил. Он тоже поднялся. - Я вас провожу, - сказал Шалго. - Так мы еще увидимся? Звонок повторился. В дежурном помещении фирмы "Д'Олрион" служащий отложил книгу в сторону. А магнитофон записал на пленку следующий разговор: - Завтра вечером я позвоню вам. Сюда, пожалуйста... Сейчас... (Это голос майора Дюрфильгера, определил дежурный.) Ну, а если мы все же не встретимся, Борши, желаю вам удачи! - И я вам. И подумайте о возвращении домой. (Кто бы это мог быть? Насколько я понимаю, говорят они по-венгерски.) - Кто там? (Это опять голос Дюрфильгера. Значит, он все еще не открыл дверь.) - Привратница. Тут из полиции пришли. Желают видеть господина Дюрфильгера. Скрип открывающейся двери, шаги. - Прошу вас. Добрый вечер. Я Дюрфильгер. (Пожалуй, нужно бы уведомить господина Дарре. А впрочем, еще успею.) - Добрый вечер. Советник полиции Гюнтер. Минуточку, а вы кто такой? - Я Кальман Борши. - Можно взглянуть на ваш паспорт? Длинная пауза. (По-видимому, советник рассматривает паспорт. Я угадал. Борши - венгерская фамилия. Чего же хочет этот Гюнтер от Дюрфильгера?) - Спасибо. Пожалуйста, возьмите ваш паспорт, господин Борши. - Я могу идти? - Сержант, вызовите лифт. (Ага, значит, Гюнтер не один. Нет, все-таки нужно известить Дарре, решил дежурный и позвонил.) - Спасибо. Я предпочитаю ходить пешком. - Как вам будет угодно, господин. Спокойной ночи. - Пока, Кальман. - До свидания, Оскар. - Спокойной ночи. (Почему Борши называет Дюрфильгера Оскаром? Ведь его зовут Отто?) Шаги удаляются. - Входите. Дверь закрывается. Снова шаги. - Прошу вас, господин советник. - Вот мое удостоверение. Сударыня, присядьте. - Как, я должна здесь оставаться? - Да, сударыня. Мы ненадолго вас задержим. Прошу извинить нас, господин Дюрфильгер, за беспокойство. Известен ли вам венгерский гражданин доктор Тибор Молнар? - Нет, не известен. - Не может быть. Как показал арестованный Молнар, вчера утром он передал вам пятнадцать тысяч форинтов. Вы же, господин Дюрфильгер, дали ему взамен двадцать пять тысяч шиллингов. На десять тысяч шиллингов Молнар выдал вам расписку. - Вы ошибаетесь, сударь. - Согласно показаниям доктора Молнара, и валюта в форинтах и квитанция находятся у вас. - Я повторяю, господин советник, что вы ошибаетесь. - У меня есть ордер на обыск. - Я протестую. - Пожалуйста, вот ордер на обыск. - Кто разрешил обыск? - Господин Пфейфер, районный прокурор. Прошу вас открыть сейф. - Нет, сейф я не открою. Я хочу прежде сам поговорить с прокурором господином Пфейфером, тем более что я знаю господина прокурора лично. - Я не могу вам разрешить этот разговор. Прошу вас, выполняйте приказ. - Я отказываюсь вам подчиниться, господин советник. Домашний обыск в ночное время противоречит австрийской конституции. - Вы правы, сударь, но органы государственной безопасности наделены особыми полномочиями. - Я настаиваю на разговоре с прокурором господином Пфейфером. Дежурный смотрел на магнитофон и раздумывал, как же ему поступить. Связываться с представителями органов австрийской госбезопасности он, вероятно, не может. А пока он раздумывал, Дюрфильгер уже перешел на французский: - Дежурный! Дежурный тотчас же узнал голос Дюрфильгера и действовал уже автоматически. Переключив аппарат на микрофон, он отозвался: - Дежурный слушает. Все находившиеся в комнате Шалго слышали чистый, без искажения, голос дежурного настолько отчетливо, что им даже показалось, не стоит ли он где-то совсем рядом, чуть ли не между этим вот лысым толстяком и господином советником. Однако поскольку французский язык знал один только советник Гюнтер, ни привратница, госпожа Хартман, ни двое полицейских ничего из этого разговора не поняли. - Дежурный, - по-французски повторил Шалго, не спуская глаз с лица советника. - Полагаю, вы уже оцепили здание? - Конечно, мосье. Сразу же по сигналу опасности я отдал необходимые распоряжения. - Вам хорошо видно все, что здесь происходит? - Да, мосье. - Спасибо. Ждите сигнала. Шалго выключил систему подслушивания и по-французски сказал советнику: - Дом, как вы слышали, оцеплен. Отошлите, господин советник, ваших людей и привратницу. Советник Гюнтер закурил сигарету. Он подошел к столу, опустил спичку в пепельницу, одновременно обшарив взглядом стол, на несколько мгновений задержался на кнопке диктофона, затем повернулся и сказал, обращаясь к полицейским: - Сержант, можете идти. И вы тоже, сударыня. Благодарю за помощь. Шалго проводил полицейских и привратницу и запер за ними дверь; возвратившись в кабинет, он остановился возле низкого шкафчика и предложил: - Не хотите ли коньяку, господин советник? - Очень любезно с вашей стороны, но не могу. На службе не употребляю. Шалго кивнул и налил коньяку только себе. Если позволите, я выпью за ваше здоровье, дорогой Клайв Бостон. Он опрокинул содержимое рюмки в рот, платком вытер губы, сел к столу и закурил сигарету. - Как вы догадались, кто я? - спросил Бостон, все еще не оправившийся от изумления и лишь большим напряжением воли заставивший себя обрести спокойствие. - О, это было совсем нетрудно, - заверил его Шалго. - Как-нибудь я открою вам секрет. А пока скажите мне, Бостон, как же вы представляли себе данную операцию? Неужели вы всерьез думали, что я распахну перед вами сейф, если там в самом деле находятся хоть какие-то компрометирующие меня материалы? Ведь шифр к замку знаю один только я. Представим себе, что я испугался, не заметил вашего милого обмана, поверил, что вы действительно советник Гюнтер, и назвал бы вам цифры шифра. Откуда у вас гарантия, что это были бы правильные цифры? Вы набираете названные мною цифры - и вас ударяет током. - Он явно наслаждался замешательством английского майора. - А о том вы, милейший, не подумали, выйдете ли вы вообще отсюда живым? Здесь же следят за каждым вашим движением. Не я - другие! И стоит вам сделать какой-либо угрожающий или подозрительный жест, как вам конец, мой дорогой! Нет, я определенно разочаровался в вас, милый Бостон. Очень разочаровался... - Вы все еще не сказали мне, как вы догадались, кто я. Шалго усмехнулся. - Вы слишком любопытны, дорогой. Для начала должен предупредить вас: во-первых, как только докурите сигарету, бросьте ее на пол и не шевелитесь. Не вздумайте даже случайно сунуть руку в карман. Вставать будете только по моему разрешению. - Что вы от меня хотите? - спросил Бостон, окончательно растерявшись. - Это вы организовали слежку за Кальманом Борши? - Я. - Так я и думал. Почему же вас интересует Кальман Борши? Бостон затянулся, роняя пепел на пол. Несколько мгновений он лихорадочно обдумывал, как бы получше соврать. Наконец сказал: - Мы получили сообщение из Будапешта, что Кальман Борши - агент венгерской разведки. - Но ведь Борши с тридцать девятого года находится у вас на службе! - Теоретически да. Но мы точно знаем, что он перешел в противоположный лагерь. Только в результате этого он и попал в Дубну. - А откуда вам это известно? - спросил Шалго, и только теперь ему многое стало понятно в поведении Кальмана. - Вы же отлично информированы. Так неужели вы не слышали о "деле Уистона"? Во время восстания он открыто сражался против нас. Тогда-то он и примкнул к противоположному лагерю. Будь Кальман Борши нашим сотрудником, я бы сидел сейчас не у вас в кабинете, а у него. - А что вы знаете о майоре Генрихе фон Шликкене? - Ничего. - Не спешите с ответом. Дело в том, что это единственный пункт, который создает в данный момент возможность наших дальнейших переговоров. - Я думаю, вы должны не хуже меня знать, что с ним. Шалго скривил в усмешке свои толстые, мясистые губы. - Это еще как сказать. Так отвечайте, Бостон: жив Шликкен или нет? - Насколько мне известно, жив. Больше я ничего о нем не знаю. Года два-три назад я встречал его в Греции. - А доктора Шавоша вы знаете? - Нет, не знаю. Шалго задумчиво посмотрел в лицо Бостону. - Скажите, не замышляете ли вы покушения на Борши? - Таких указаний я не получал. - Хочу предупредить вас: и не пробуйте. Борши находится под моей личной защитой. И не потому совсем, что я очень люблю его, просто у меня есть на него виды. И я не терплю, когда мне становятся поперек дороги. Пообещайте, что до тех пор, пока Борши находится в Вене, с ним ничего не случится. - Обещаю. - Дайте мне слово, Бостон. - Даю слово. Надеюсь, больше у вас нет ко мне вопросов? - Нет. - Тогда скажите все же, как вы догадались о том, кто я? - У меня очень хорошие связи с миссионерами англиканской церкви, хоть я и не очень высокого мнения о патере Краммере. Надеюсь, вы меня понимаете? Да и Анна мне нравится не так сильно, как вам. Она милое существо, но у нее плохие руководители. Как только вы произнесли имя Тибора Молнара, для меня сразу же стала ясна роль Анны, а также и то, что вся эта история - блеф, потому что Тибор Молнар тоже был блефом. Просто я хотел проверить Анну, куда она передает добытую информацию... Ну так вот, дорогой, поскольку Тибор Молнар на самом деле не существует, то, естественно, его не могла и задержать австрийская полиция. Поэтому я слушал вас, одновременно наблюдая за вами, за выражением вашего лица. Оно мне показалось очень знакомым. Но когда вы в течение пяти минут трижды поправили очки, я сразу же догадался, что вы Бостон. Налейте себе коньяку и выпейте. Бостон не заставил себя упрашивать. - Такого со мной еще никогда не случалось, - признался он откровенно. - Поздравляю вас. - Послушайте, - продолжал Шалго, - со мной можно вести переговоры в определенных разумных рамках, но шантажировать себя я не позволяю. Что вас интересует? Документация? Бостон понял, что пришла пора играть с открытыми картами. - Да, документация. - Во сколько вы ее оцениваете? - На это я не могу вам дать ответ сейчас. Но думаю, что высоко. - Тогда поезжайте сейчас домой. Свяжитесь со своими шефами. Завтра вечером в семь часов я ужинаю в ресторане Хуберта. Можете меня найти там. - Он тяжело встал. - А впредь получше обдумывайте такого рода операции. Бостон поклонился. - Бостон, - сказал Шалго, - хотите, я вам дам один совет? - Если полезный - безусловно. - Отвыкайте от своей привычки протирать очки. О, эти проклятые привычки! - Вы правы. - Да, еще вот что. Передайте патеру Краммеру, что прокурора Пфейфера две недели назад уволили за взятку. Такие вещи следует знать даже в проповеднических обществах. Спокойной ночи. 5 - Донесение получил, - сказал Домбаи. - Все в порядке, Миклош. Узнай, вернулся ли Кальман Борши из Вены. Когда Миклош Чете вышел, Домбаи принялся изучать донесение. В частности, и такую запись: "Рихард Даницкий, инженер-механик, родился 24 февраля 1910 года в Будапеште. Мать - урожденная Матильда Фукс, отец - Рихард Даницкий. Родители погибли 4 июля 1944 года во время бомбежки. Рихард Даницкий окончил Будапештский университет в 1932 году и, получив диплом инженера-механика, в том же году поступил конструктором на завод фирмы "Броун-Бовери" в Будапеште. На этом предприятии проработал без перерыва до 10 ноября 1944 года. Трижды (в 1935, 1936 и 1937 годах) направлялся фирмой в командировки во Францию, по нескольку месяцев каждая. С 1941 по 1943 год находился на действительной военной службе. Воинское звание: лейтенант запаса, старший инженер. В 1940 году женился. Жена - Каталина Тимар, хирург. В настоящее время проживает по адресу: город Печ, ул. Витез, 3. Работает ассистентом. Развелась с мужем в 1946 году. Даницкий связи с бывшей женой не поддерживает. Во время войны Даницкий находился на службе в Институте военной техники, несколько раз выезжал в Германию. Во время боев в Будапеште пропал без вести. Согласно личному листку, был взят в плен советскими войсками. Возвратившись на родину летом 1946 года, устроился на Первый венгерский машиностроительный завод инженером-конструктором. Вступил в ряды Венгерской коммунистической партии. После национализации завода был назначен главным инженером. По заявлению самого Даницкого, с женой развелся по соображениям морального характера. До 1956 года неоднократно награждался правительственными наградами. Внес очень много рационализаторских предложений и имеет немало патентов. Конструктивный склад ума. Во время контрреволюционного мятежа стал секретарем рабочего совета. После подавления мятежа вел антиправительственную пропаганду, печатал листовки. Был осужден на шесть лет тюремного заключения. Находясь в тюрьме, раскаялся в содеянном, разработал проект насосного мотора, который был впоследствии запатентован во многих странах мира. В апреле 1959 года был амнистирован. С этого времени работает в качестве инженера-конструктора на заводе общего машиностроения. По выходе на свободу получил обратно свою квартиру по адресу: улица Ашо, 4, II район. В 1960 году за свой патент получил 350 тысяч форинтов (патент был приобретен Голландией, Данией, Англией). В 1961 году купил автомашину марки "опель рекорд" у футболиста сборной Венгрии Ференца Худака. Машина стоит в гараже под виллой спортсмена. Даницкий ведет замкнутый образ жизни, друзей не имеет. В субботу обычно выезжает на автомобильную прогулку и возвращается в воскресенье вечером. Ни с кем за границей не переписывается". Такие сведения содержались в донесении. Инженер Даницкий был взят под наблюдение по указанию полковника Кары весной шестьдесят второго года. Отдавая приказ установить слежку за Даницким, полковник одновременно передал майору Домбаи один документ. В нем очень кратко упоминалось о том, что во время войны Даницкий поддерживал связь с майором Генрихом фон Шликкеном и что его фамилия значится в картотеке БНД [разведслужба ФРГ], в разделе "активизированная агентура". Кара не сказал Домбаи, от кого получено это донесение, Домбаи же, разумеется, не стал его спрашивать в соответствии со старым правилом: не проявляй излишнего любопытства. В то время группа Домбаи вела одновременно несколько разработок. И во многих донесениях и секретных материалах неоднократно упоминался иностранный агент по кличке "Доктор". Согласно материалам, речь шла об одном из руководителей французской агентурной сети в Венгрии. Но не было даже известно, женщина или мужчина скрывается под этой кличкой: французы не включали Доктора ни в одну из групп своей агентурной сети. Около трех недель назад венгерская контрразведка перехватила шифрованную радиограмму и довольно быстро расшифровала ее. В ней говорилось: "Дядюшка нуждается в лечении против запоя, лечащий врач рекомендует метод CF-17". Кара по этому поводу долго совещался с Домбаи, и они пришли к выводу, что радиограмма имеет какое-то отношение к давно разыскиваемому Доктору. Разумеется, они оба понимали, что это всего лишь предположение и что оно останется таковым, пока не будет подтверждено фактами. Домбаи позвонил Каре и сказал, что после обеда хотел бы повидаться с ним. А полчаса спустя Домбаи уже сидел в кабинете подполковника Тимара. Тимар, коренастый черноволосый весельчак, славился среди товарищей по работе удивительно крепкими нервами. - Скажите, Шандор, что с вами происходит? - сказал с некоторым укором Тимар. - Вот уже целый год мы не получаем от вас ни одного заслуживающего внимания дела. - Некие западные державы пронюхали, что я принял руководство отделом, - отшутился Домбаи, - и, обсудив этот вопрос на заседании НАТО, пришли к выводу, что в создавшейся новой обстановке ведение шпионажа в Венгрии - дело совершенно безнадежное! Секретарша принесла кофе. Перебрасываясь шуточками, они выпили кофе. Затем Тимар поинтересовался, читал ли Домбаи интервью журналиста Белы Жиндея, полученное им у доктора Марии Агаи. Поскольку Домбаи не читал этого интервью, он с большим интересом выслушал его в пересказе Тимара. По словам Агаи, обстоятельства провала группы Татара и по сей день покрыты мраком. Ясно только одно, что здесь имело место предательство. Мишкольцевских товарищей выдал провокатор по кличке "Ворчун", внедрившийся в их ряды. А вот какова была его настоящая фамилия - это мог бы сказать один только Клич, пропавший во время войны без вести и, по слухам, погибший в немецких застенках. Неизвестно до сих пор и то, кто предал самого товарища Татара, расстрелянного затем фашистами. Одно время в этом подозревали ее, Марию Агаи, и у нее иногда бывает такое ощущение, что кое-кто до сих пор не верит в то, что она невиновна. Поэтому было бы очень важно установить личность настоящего предателя. - Но ведь такое подозрение - явная чушь! - не удержался от возгласа Домбаи. - Агаи действительно ни в чем не виновата! Она и не могла знать, где скрывался Татар. Ты просмотрел материалы следствия? - Ничего мы не нашли. Следственные дела по группе Татара, Буши и Марианны Калди исчезли во время мятежа. А то, что уцелело, не внушает никакого доверия. Документы подобраны по той версии, что их арест - дело рук контрразведчика по фамилии Шалго. В свое время в это дело впутали еще и полковника Кару. - Не может быть! - удивленно воскликнул Домбаи. - Так Кару за это тогда осудили? - Согласно обвинительному заключению, Шалго еще до войны завербовал Эрне Кару и с его помощью провалил и Татара и Марианну Калди, а после войны они оба, то есть Шалго и Кара, пролезли в контрразведку. - Что за чертовщина! Да ведь Кара даже и не знал Марианну Калди! - Ошибаешься! Знал. Марианна была тогда невестой Харасти. А Харасти был другом Кары. Но это и в самом деле уже неинтересно. Товарищи попросили меня разобраться во всей этой истории. Вот скажи мне: что за человек Кальман Борши? 6 Ночь Кальман провел плохо, спал беспокойно. Возвратившись в отель, он первым делом прочитал интервью. Воспоминания доктора Марии Агаи растревожили его душу, вызвали старые, с таким трудом изгнанные из памяти воспоминания, разбередили чуть зажившие раны, воскресили думы о Марианне, и это было болезненнее всего. Он не знал ни доктора Агаи, ни Татара - одну только Марианну, о которой доктор говорила с удивительной теплотой. Как сказала Мария Агаи, она жизнью была обязана этой смелой девушке. Кальман лег в постель, но долго не мог заснуть: в голову то и дело лезли какие-то дурацкие мысли, а когда он наконец задремал, начали сниться сны, один фантастичнее другого. Проснувшись поутру, Кальман решил не дожидаться следующего дня, а заплатить по счету и поскорее уехать домой. Думал, что рядом с Юдит он наверняка быстро придет в себя, успокоится. Кальман умылся холодной водой, подставив голову прямо под кран, затем наспех, кое-как оделся и торопливо сбежал вниз, в холл, где заявил портье о своем отъезде и попросил составить счет. Разговаривая с портье, Кальман почувствовал, что за ним следят, и от этого ощущения не мог освободиться весь день. Помчался в книжный магазин, купил альбом Браке. Проследил, чтобы получше запаковали покупку. А на душе у него становилось с каждой минутой все тяжелее. В довершение всего пошел дождь, и это еще усугубило его и без того плохое настроение. Подходя к гостинице, Кальман был уже так взвинчен, что решил ни минуты больше не оставаться в Вене, а поскорее собрать вещи, позвонить в венгерское посольство и сказать, что со вчерашнего дня какие-то неизвестные люди следят за ним, что он просит защитить его, приехать за ним на дипломатической машине или на чем угодно и организовать его отъезд домой. Кальман заплатил по счету, поднялся к себе в номер и принялся лихорадочно упаковывать вещи. В дверь постучали. Не оборачиваясь, Кальман крикнул: - Herein! [Войдите! (нем.)] Он услышал, как отворилась дверь, подождал, пока вошедший скажет что-нибудь. Но за спиной царило молчание, и он медленно повернул голову. Возле стола стоял доктор Игнац Шавош. Доктор улыбался спокойно и самоуверенно, а Кальман буквально окаменел. В голове мелькнула мысль: что делать? Нужно было что-то сказать, а язык словно прирос к небу. Прошло несколько минут, прежде чем он пришел в себя и смог выговорить: - Ты жив? В ответ Шавош рассмеялся и сказал: - А отчего же мне не жить? Он подошел к Кальману, обнял его, а Кальман даже не нашел в себе силы отстраниться. - Приди же в себя, мой мальчик. Я жив, как ты видишь, здоров, но, признаться, на такой недружелюбный прием не рассчитывал. Наконец Кальман взял себя в руки. - Откуда ты узнал, что я в Вене? Шавош закурил сигару, затем достал из внутреннего кармана газету и развернул ее. - Открытие Аннабеллы! - со смехом ответил он. - Сидим мы с ней, попиваем чай, вдруг она как закричит: "Смотри, Кальман!" Коротенькое сообщение, что кандидат физико-математических наук Кальман Борши выступил на венском конгрессе. А поскольку мне все равно нужно было ехать сюда, я и решил, дай, думаю, навещу. - Почему ты за столько лет ни разу не дал знать о себе? Мне говорили, что ты бывал в Будапеште. А поскольку ты не навещал меня, я уже начал сомневаться в этом, и грешным делом, подумал, уж не умер ли ты. - Может быть, ты оплакал меня и мысленно похоронил? - спросил Шавош с легкой иронией. Кальман смутился. Он взял со стола спичечный коробок и принялся вертеть его в пальцах, не зная, что сказать в ответ. - Думаю, - проговорил он наконец, - что я не стал бы тебя оплакивать. - Он вздернул брови и пристально посмотрел на дядю. - Да, собственно, это было бы и ни к чему. Ты жив, здоров, в отличном настроении. В лучшем, чем когда-то. Одним словом, мог бы и написать. Шавош поправил галстук и посмотрел испытующе на продолговатое, худощавое лицо Кальмана. - Не хотел причинять тебе неприятности. Ты ведь и сам хорошо знаешь, что события в Венгрии завершились не так, как мы рассчитывали в свое время... Шавош осмотрелся в комнате, остановил взгляд на открытом чемодане, на разбросанных вещах. - Когда ты уезжаешь? - Сегодня вечером. - Разве не завтра утром? - Собирался, - подтвердил Кальман, а про себя подумал: "Откуда ему это известно?" Догадка уже начинала шевелиться у него в мозгу, но он ничего не спросил. - Хочу поскорее быть дома. - Останься еще на денек. Погости у меня. - Нет. Я мог бы, конечно, остаться, но не останусь. Достаточно было этих десяти дней. Если хочешь, мы можем выпить чего-нибудь. Столько денег, чтобы угостить тебя, у меня еще осталось. Шавош захохотал. - Как я вижу, ты сделался настоящим социалистическим барином. Отец твой тоже был барином, но не социалистическим. Просто демократически мыслящим венгерским аристократом. - Жизнь не стоит на месте, а идет, дядя Игнац, и, хотим мы того или нет, нам нужно идти с нею в ногу - развиваться, изменяться. Я попробовал не считаться с тем, что мир меняется. Заперся в четырех стенах, окружил себя научными теориями, учеными трудами. Но из этого ничего не получилось. Жизнь сама ворвалась ко мне. - В данном случае жизнь, если я не ошибаюсь, олицетворяют для тебя Юдит Форбат и товарищ майор Домбаи? Кальман ничему больше не удивлялся. Теперь он уже понимал, что Шавош не "случайно" приехал в Вену и что о его, Кальмана, пребывании в Вене узнал он не из "открытия" Аннабеллы. - Ты очень хорошо информирован, - сказал он хрипловатым голосом и покашлял, словно у него запершило в горле. - Я внимательно следил за всем происходящим там. Кальман закрыл окно, повернулся и устремил взгляд на доктора. Неожиданно мелькнула мысль: а что, если бы он сейчас ударил Шавоша, разбил ему голову или даже удушил его? Разве не было бы это гуманным поступком? Такие волки, как Игнац Шавош, живут вне закона. - Видимо, - сказал он вслух, - ты навестил меня не только для того, чтобы выразить мне свои родственные чувства. Шавош, не моргнув глазом, выдержал взгляд Кальмана. - Не только для этого, - признался он. - Я давно уже хотел с тобой повидаться. Хотел похвалить тебя. И не только я, но и мои шефы. Кальман остался совершенно спокоен. Теперь, когда он узнал истинную причину неожиданного визита дяди Игнаца, смятение его прошло, и он уже отчетливо представлял себе, что ему надо делать. - Да что ты? - воскликнул он. - Чем это я заслужил вашу похвалу? - Своей деятельностью, мой мальчик. Ты отлично все это время работал. Я бы сказал - гениально! Ты внедрился в дубненский атомный центр. Ведь одно это своего рода подвиг! И дело Уистона во время боев в Будапеште ты тоже отлично провел. - Вы ошибаетесь, дядя Игнац. Как мне ни жаль, но я вынужден вывести вас из заблуждения. Я никуда не внедрялся. И с тех пор, как наша связь оборвалась... - Нашу связь, мой мальчик, оборвет одна только смерть, - перебил его Шавош. - Тогда одному из нас придется умереть! - заключил Кальман. - Жаль нас обоих, - спокойно заметил Шавош, подавив зевок. - Тебя - потому что ты стоишь на пороге свадьбы и делаешь еще только первые серьезные шаги на своей научной стезе, меня - потому что моя смерть отнюдь не решила бы твоей проблемы. Ну, убьешь ты сейчас меня, а завтра или послезавтра какой-то новый "доктор" постучится в твою дверь. - Не надо так изощряться, дядя Игнац, - сказал Кальман. - Знаю я, чего ты хочешь, вернее, чего бы ты хотел. Но я не боюсь ни тебя, ни твоих угроз. Так что к чему эти разговоры? Что было, то прошло, и мы оба за это время сильно изменились. Как с родственником я согласен продолжить беседу с тобой, но если ты намерен вести со мной переговоры в каком-то ином качестве, я вынужден буду сказать тебе: сэр, закройте дверь с обратной стороны. - Ты что ж, коммунистом заделался? - спросил Шавош, переменив тон и согнав с лица улыбку. - Нет, я не коммунист. Но думаю, что Домбаи и его товарищи ближе мне, чем, скажем, ты и твои шефы или та политика, какую вы проводите. - Даже Оскар Шалго ближе тебе, чем я? - Даже Шалго. - Он подошел к Шавошу. - Послушай, дядя Игнац. Когда-то я очень уважал тебя. Больше родного отца. Был в моей жизни такой период, когда ты был для меня идеалом. Но потом идеал этот померк, оказался, так сказать, подмоченным. Есть предел ошибкам, заблуждениям. Перейди человек этот предел, и ошибки становятся преступлениями, а сам человек - подлецом. Ты совершил подлость. Ты выдал нацистам своих друзей, и этого ты не сможешь оправдать никакими политическими убеждениями, никакими "высокими" интересами. Домбаи и его люди никогда не предавали своих товарищей. Такого не сделал даже Шалго, хотя на его совести много грязных дел... Однако монолог Кальмана не произвел на Шавоша ровно никакого впечатления. Он молча слушал его, не защищаясь, не возражая. Он делал для себя выводы. И сделав их, сказал: - Итак, в душе ты уже коммунист! Тебя перекупили, и ты собираешься нарушить данную тобой присягу. - Я давал присягу, что буду бороться против фашизма. Шавош остановил его, подняв руку. - Хорошо. В сущности, я рассчитывал на такой оборот дела. Перед отъездом я разговаривал с моими шефами. Меня спросили, как я поступлю в том случае, если Кальман Борши, числящийся по нашему учету под номером Х-00-17, за это время стал коммунистом? Я успокоил их: "Кальман Борши никогда нам не изменит, никогда не станет предателем!" Кальман знал, что последует за этими словами. - Ты хочешь принудить меня? - Я хочу помешать тебе совершить измену. Кальман сдержался. Он сел, закурил сигарету, подавил раздражение. - Дядя Игнац, ведь ты еще и мой родственник. Я очень прошу тебя, оставьте меня в покое. Скоро я женюсь, начну новую жизнь. Наконец я обрел цель в жизни, подругу. Почему так важно, чтобы именно я работал на вас? Учти и то, что я изменился, и если ты когда-нибудь любил меня... - Я действительно любил тебя, мой мальчик, и сейчас люблю, - перебил его Шавош. - Я даже не скажу, что не понимаю тебя. Но пойми и ты меня. Ты должен знать, что превыше всяких родственных чувств для меня идея, которой я служу, как черный солдат, вот уже более тридцати лет. Этой идее я готов принести в жертву не только Калди, Мэрера или тебя, но даже самого себя! Пока Шавош говорил, Кальман раздумывал над вопросом, чем они могли бы принудить его к сотрудничеству, если он все же скажет "нет". - У тебя нет ничего, чем бы ты мог меня шантажировать, - решительно сказал он. - Я не выполню ни одного вашего задания. И готов к любым последствиям. - Кальман, не спеши. - Завтра утром, сразу же по приезде, я отправлюсь к Домбаи. Я расскажу ему все. Максимум, что я получу, это несколько лет заключения. Шавош постучал указательным пальцем по колену. - Несколько лет? - переспросил он. Шавош провел рукой по лбу, не спеша поднялся, взял со стола портфель с застежкой "молния" и снова опустился в кресло. - В ходе войны, - сказал он, - Красная Армия захватила очень много секретных документов. Но и англичане тоже не зевали. Так, например, восточноевропейский архив гестапо попал в наши руки. На сегодня я располагаю относительно богатой звукодокументацией. Не знаю, помнишь ли ты еще майора Генриха фон Шликкена. Шликкен был прозорливым человеком. Он боготворил технику и принадлежал к числу смелых искателей. В своей работе он применял звукозаписывающую технику на высоком уровне и с большим знанием дела. Нам удалось спасти удивительнейшую коллекцию его звукозаписей. - А сам Шликкен жив? - В отличнейшей форме. Работает, и работе его нет цены. Кальман был потрясен. - Трудно поверить, что ты мог так низко пасть. Убийца тысяч людей Шликкен и гуманист Шавош, английский джентльмен, спелись! - В голосе Кальмана звучало презрение. - Ничего не скажешь, принципиальный союз! - Боремся против общего врага, мой мальчик. Шликкен - ветеран борьбы против коммунизма. Однако не будем уклоняться от темы. Для того чтобы сделать тебя более покладистым, я захватил с собой несколько звукозаписей из коллекции Шликкена и хотел бы, чтобы ты спокойно прослушал их. - Он открыл портфель. Кальман сразу же узнал транзисторный магнитофон АК-8 завода "Виктория". - Эта звукозапись есть у нас, разумеется, в нескольких экземплярах, - предупредил Шавош и включил аппарат. Кассета завертелась, и Кальман, к своему удивлению, узнал свой собственный голос. Другой голос принадлежал, по-видимому, Шликкену, потому что он обращался к нему по имени Шуба... "Я ненавижу коммунистов, - услышал Кальман свой собственный голос. - Я не знал, что Марианна коммунистка. За что вы мучаете меня? - В течение некоторого времени были слышны всхлипывания, затем: - Если Марианна коммунистка, я... я отрекаюсь от нее, я не хочу быть изменником. Господин майор, я хочу жить". - Ну так как? Ты узнаешь свой голос? Кальман молчал, а Шавош продолжал: - Негодовать ты еще успеешь. А пока слушай внимательно. "Господин майор, прошу вас, поместите меня в одну камеру с моей невестой. От нее я узнаю все: она раскроет мне свои связи, назовет имена коммунистов. Спасите меня, господин майор. Дайте мне возможность доказать свою верность". Кальман побледнел. С расстояния в девятнадцать лет страшно было слышать эти слова. "...Ну-с, Шуба... Так вы узнали что-нибудь?" Да, это голос Шликкена. "Оружие в котельной". - "В котельной на вилле?" - "Да". - "Великолепно! Замечательно, Шуба!" - "Она назвала два имени. Вероятно, оба - клички: Резге и Кубиш. Третьего имени она уже не смогла произне