- Я сказала бы, - все так же улыбаясь, ответила Джоан, - что вас нельзя оставлять без присмотра. Он глядел на нее минуту-другую, словно не сразу понял; потом засмеялся внезапно и радостно, словно увидел что-то наконец и удивился, как же он не видел этого раньше. - Однако и стукаешься же об землю, когда упадешь с неба, - сказал он, - об землю крестьян и свиней... простите, это комплимент. Что за штука - здравый смысл, и насколько он тоньше поэтических выдумок! Особенно когда ему сопутствует все, что очищает небо и смягчает землю, - красота, и смелость, и достоинство. Да, Джоан, вы правы. Согласны вы смотреть за мной? Он схватил ее за руки, и она ответила, улыбаясь: - Да... только вы идите... вот ваши друзья... Действительно, Крейн и Гуд шли к ним сквозь сетку тонких деревьев. - Поздравьте меня! - крикнул Хилари Пирс. - А я покаюсь вам и расскажу новости. - Какие новости? - спросил Крейн. Хилари Пирс широко улыбнулся и махнул рукой, указывая на свинок с парашютами. - Правду сказать, - признался он, - это просто фейерверк в честь победы или поражения, как назовете. Больше нет нужды доставлять их тайно, запрет сняли. - Сняли? - воскликнул Гуд. - Что ж это? Нелегко выдержать, когда сумасшедшие внезапно выздоравливают. - Сумасшедшие тут ни при чем, - спокойно ответил Пирс. - Перемена произошла гораздо выше или гораздо ниже. Словом, на той неисповедимой глубине, где Большие Люди вершат Большие Дела. - Какие? - спросили Гуд и Крейн. - Старый Оутс, - отвечал Пирс, - занялся чем-то другим. - При чем тут Оутс? - удивился Гуд. - Это тот янки, который ищет старинные развалины? - Да, - устало сказал Пирс. - Я тоже думал, что он ни при чем. Я думал, это наши дельцы и вегетарианцы. Но нет, они были невинным орудием. Суть в том, что Енох Оутс - самый крупный в мире поставщик свинины, и это он не хотел конкуренции. А его воля - закон, как сам он сказал бы. Теперь, слава Богу, он изобрел какое-то другое дело. Если неукротимый читатель хочет узнать, какое же дело изобрел мистер Оутс, он, как это ни печально, должен терпеливо прочитать историю об его исключительной изобретательности, а ей предшествует еще одна повесть, без которой здесь не обойдешься. ЗАГАДОЧНЫЙ ЗВЕРЬ ПАСТОРА УАЙТА В летописях содружества странных людей, творивших невозможное, говорится о том, что Оуэн Гуд, ученый юрист, и Джеймс Крейн, полковник в отставке, сидели как-то под вечер на маленьком островке, послужившем некогда подмостками для начала любовной истории, с которой терпеливый читатель, по-видимому, знаком. Оуэн Гуд часто удил здесь рыбу, но теперь, оторвавшись от любимого дела, беседовал и ел. Был тут и третий друг, помоложе - светловолосый, живой, даже как бы встрепанный человек, на чьей свадьбе недавно побывали и полковник, и юрист Все трое слыли чудаками; но чудачества пожилых людей, бросающих миру вызов, непохожи на чудачества юных, надеющихся изменить мир. Хилари Пирс собирался мир перевернуть, а старшие друзья смотрели на это, как смотрели бы на милого им ребенка, играющего ярким шариком. Быть может, именно поэтому один из них вспомнил об очень старом друге, и улыбка осветила его длинное, насмешливое, печальное лицо. - Кстати, - сказал Оуэн Гуд, - я получил письмо от Уайта. Бронзовое лицо полковника тоже осветилось улыбкой. - И прочитал? - спросил он. - Да, - ответил Гуд, - хотя и не все понял. Вы не знакомы с ним, Хилари? Значит, эта встряска еще впереди... - А что в нем такого? - заинтересовался Пирс. - Да ничего... - отрывисто ответил Крейн. - Начинает он подписью, кончает обращением - Вы не прочитаете нам его письмо?.. - спросил бывший летчик. - Пожалуйста, - согласился юрист. - Тайны тут нет, а была бы - ее все равно не обнаружишь. Дик Уайт - сельский священник. Многие зовут его Диким Уайтом. Когда он был молод, он был похож на вас. Попробуйте представить себя пятидесятилетним пастором, если воображение выдержит... Мы уже говорили, что нашу летопись надо читать задом наперед, и письмо преподобного Ричарда Уайта прекрасно для этого годится. Когда-то у пастора был смелый и красивый почерк, но спешка и сила мысли превратили его в истинную клинопись. Содержание письма было такое: "Дорогой Оуэн! Я все твердо решил. Знаю, что ты возразишь, но здесь ты будешь неправ, потому что бревна - из других мест и ни к нему, ни к его прислужникам отношения не имеют. Вообще я все сделал один, вернее - почти один, хотя такая помощь ни под какой закон не подходит. Надеюсь, ты не обидишься. Конечно, ты мне хочешь добра, но пора нам наконец поговорить начистоту". - Вот именно, - сказал полковник. "Мне надо многое тебе рассказать, - продолжал Оуэн Гуд. - Знаешь, все вышло лучше, чем я думал. Сперва я боялся - все же, сам понимаешь, как рыбе зонтик, белый слон, пятая нога и что там еще. Однако на свете больше того-сего, и прочее, и прочее, в общем - Бог свое дело знает. Иногда просто чувствуешь себя в Азии". - Да? - спросил полковник. - Что он имеет в виду? - воскликнул Пирс, теряя последнее терпение. "Конечно, - продолжал Гуд, - здесь сильно переполошились, а всякие мерзавцы - просто испугались. Чего от них, собственно, и ждать... Салли сдержанна, как всегда, но она все в Шотландии да в Шотландии, так что сам понимаешь. Иногда мне очень одиноко, но я духом не падаю. Наверное, это смешно, а все же скажу, что со Снежинкой не соскучишься". - Мне давно не до смеха, - печально проговорил Хилари Пирс. - Какая еще снежинка? - Девочка, наверное, - предположил полковник. - Да, наверное, девочка, - сказал Пирс. - У него есть дети? - Нет, - сказал полковник. - Не женат. - Он долго любил одну женщину из тех краев, - пояснил Гуд. - Так и не женился. Может быть, Снежинка - ее дочь от "другого"? Совсем как в фильме или в романе. Хотя тут вот что написано: "Она пытается мне подражать, они всегда так. Представляешь, как все перетрусят, если она научится ходить на двух ногах". - Что за чушь! - закричал полковник Крейн. - Мне кажется, - сказал Гуд, - что это пони. Сперва я подумал было, что собака или кошка, но собаки служат, да и кошки поднимаются на задние лапы. Вообще "перетрусят" для них слишком сильное слово. Правда, тут и пони не очень подходит, вот слушайте: "Я научил ее, и она мне приносит все, что я скажу". - Да это же обезьяна! - обрадовался Пирс. - Думал так и я, - сказал Гуд. - Тогда было бы понятно про Азию... Но обезьяна на задних лапах - еще обычней, чем собака. Кроме того, Азия здесь значит что-то большее. Вот он что пишет: "Теперь я чувствую, что разум мой движется в новых, точнее - в древних просторах времени или вечности. Сперва я называл это восточным духом, но было бы вернее назвать это духом восхода, рассвета, зари, который никак не похож на жуткий, неподвижно-вязкий оккультизм. Истинная невинность сочетается здесь с величием, сила могучей горы - с белизной снегов. Мою собственную веру это не колеблет, а укрепляет, но взгляды мои, что ни говори, становятся шире. Как видишь, и я сумел опровергнуть поговорку". - Последняя фраза мне понятна, - сказал Гуд, складывая письмо. - Все мы опровергаем поговорки. Хилари Пирс вскочил на ноги и пылко заговорил: - Ничего страшного нет, когда пишут задом наперед. Многие думают, что объяснили все в письме, которого и не писали. Мне безразлично, каких он любит зверей. Все это - добрые английские чудачества, как у мечтательных лудильщиков или спятивших сквайров. Оба вы творите Бог знает что именно в таком роде, и мне это очень нравится. Но я толкусь среди нынешних людей, видел нынешние чудачества, и, поверьте, они хуже старых. Авиация - тоже новая штука, я сам ею увлекаюсь, но теперь есть духовная авиация, которой я боюсь. - Простите, - вставил Крейн. - Никак не пойму, о чем вы. - Конечно! - радостно ответил Пирс. - Это мне и нравится в вас. Но мне не нравится, как ваш друг рассуждает о широких взглядах и восточных восходах. Многие шарлатаны рассуждали так, а вторили им дураки. И вот что я вам скажу: если мы поедем к нему, чтобы посмотреть на эту Снежинку, мы очень удивимся. - Что же мы увидим? - спросил Крейн. - Ничего, - ответил Пирс. - Почему? - снова спросил Крейн. - Потому, - сказал Пирс, - что ваш Уайт беседует с пустотой. И Хилари Пирс, охваченный сыщицким пылом, принялся расспрашивать всех, кого только можно, о преподобном Ричарде Уайте. Он узнал, что Уайт служит в самых глубинах западной части Сомерсетшира, на землях некоего лорда Арлингтона. Священник и помещик не ладили, тем более что священник был гораздо мятежней, чем положено. Особенно возмущала Уайта нелепость или аномалия, вызвавшая столько гнева в Ирландии и в других местах: он никак не соглашался понять, почему дома, построенные или улучшенные арендаторами, юридически принадлежат землевладельцу. В знак протеста он построил себе хижину на холме, у самой границы Арлингтоновых земель. Этим объяснялись некоторые фразы - скажем, о бревнах и о приспешниках. Но многое оставалось тайной, и прежде всего Снежинка. Как выяснилось, некоторые слышали от священника примерно те же слова, которые были в письме: "Сперва я боялся, что это и впрямь обуза"... Никто не помнил этих слов точно, но все соглашались в том, что речь шла о какой-то ненужной, обременительной вещи. Вряд ли это могла быть Снежинка, о которой он говорил с тем умилением, с каким говорят о ребенке или котенке. Вряд ли это было новое жилище. По-видимому, в его путаной жизни существовало еще что-то, третье, слабо мерцавшее сквозь хитросплетения строк. Полковник Крейн никак не мог вспомнить, что же именно писал его друг. - Ну, как это... - почти сердился он. - Обуза... неудобство... пятая нога... Кстати, я тоже получил письмо. Покороче и, кажется, попроще. - И он протянул письмо Гуду, который и начал его читать. "Никогда не думал, что даже здесь, в наших краях, в самом Авалоне, люди так запуганы помещиками и крючкотворами. Никто не посмел помочь мне, когда я переносил свой дом, одна Снежинка помогла, и мы с ней управились дня за три. Теперь я вообще не на его земле. Придется ему признать, что на свете всякое бывает". - Нет, постойте! - прервал себя Гуд и заговорил медленней, как бы размышляя. - Все это очень странно... Не вообще странно, а для странных людей... для этого странного человека... Я знаю Уайта лучше, чем вы. Фактов он придерживается твердо, как все склочные люди. Понимаете, он способен перебить у помещика окна, но никогда не скажет, что их было шесть, если их было пять. Какая же точность может быть здесь? Как могла эта Снежинка перенести целый дом? - Я уже говорил, что я думаю, - сказал Пирс. - Кто бы она ни была, увидеть ее невозможно. Друг наш стал духовидцем, и Снежинкой он зовет духа или как их там, подопытный призрак. Для духа - сущие пустяки перенести какой-то дом. Но если человек в это верит, мне его искренне жаль. Собеседники его вдруг стали старше; быть может, сейчас они впервые могли бы показаться старыми. Он заметил это и быстро заговорил: - Вот что... я с ним увижусь и все разузнаю!.. Сейчас и двинусь. - Это очень далеко, - покачал головой полковник. - Вам ведь завтра надо в министерство... - Ничего, - сказал Пирс. - Я туда полечу. Исчезая, он легко взмахнул рукой, словно Икар, первый человек, оторвавшийся от земли. Наверное, летящий силуэт так сильно запечатлелся в их памяти потому, что на следующий день Пирс был совсем другим. Когда они пришли, чтобы встретить его, к Министерству авиации, они увидели, что сам он стал тише, а взгляд его - безумней, чем обычно. В соседнем ресторане, за завтраком, все говорили сперва о пустяках, но наблюдательный полковник понимал, что с Пирсом что-то случилось. Пока они думали, с чего бы начать, Пирс проговорил, глядя на горчичницу: - Вы в духов верите? - Не знаю, - ответил Оуэн Гуд. - По-гречески меня назвали бы агностиком... Неужели у бедного Уайта в приходе водятся духи? - Не знаю, - в свою очередь сказал Пирс. - Вы что, серьезно? - воскликнул Гуд. - Вот он, агностик! - улыбнулся Пирс. - Не выносит истинного агностицизма... Я не знаю, водятся ли там духи. Я не знаю, что там такое, если они не водятся... Он помолчал, потом заговорил спокойней: - Лучше расскажу по порядку. Вы помните, что в тех краях так и чувствуешь славу Гластонбери, и тайну Артуровой могилы, и пророчества Мерлина... Когда я добрался до деревни, мне показалось, что она - западней заката. Дом пастора еще западней, в заброшенных полях, за которыми стоит глухой лес. Именно дом, Уайт его покинул, осталась пустая раковина, холодная, как классический храм из тех, что украшали когда-то сельские усадьбы. Дом этот - к западу от прихода, но живет ваш Уайт еще намного западней, если он вообще где-нибудь живет. Солнце уже скрылось, когда я опустился на лугу, у деревни, и пошел дальше пешком. Пока я шел, темнело, и я боялся, что не доберусь засветло до места. Крестьяне, которых я спрашивал, отвечали уклончиво, но я все же понял из их слов, что Уайт поселился на холме, возвышавшимся над лесом. Дойти туда нелегко, но я дошел и стал пробираться сквозь чащу, карабкаясь по холму. Подо мной шумели вершины; из моря деревьев, словно купол, вставал одинокий холм, а на вершине его, на темном фоне туч, темнела какая-то постройка. Выглянул месяц, минуту-другую я видел ее лучше, и она показалась мне очень простой и легкой. Стояла она на четырех колоннах, словно христианский священник избрал себе пристанищем языческий храм четырех ветров. Чтобы вглядеться получше, я потянулся вверх, соскользнул вниз по склону, в самую чащу, и она поглотила меня, как море. Примерно полчаса я продирался сквозь низкие ветви и переплетенные корни, под двойным покровом ночной и лесной тьмы, пока не оказался наконец на голой вершине. Да, на голой. Ветер колыхал редкую траву, словно волосы на лысеющей голове, и больше ничего там не было. Дом исчез, как исчезает сказочный дворец. Сквозь лес, немного в стороне, к вершине шла просека, но она не вела никуда. Когда я увидел это, я сдался. Что-то мне подсказало, что я ничего не найду. Я пошел назад, спустился побыстрее с холма, но когда я снова нырнул в море листьев, раздался жуткий звук. Таких звуков на земле нет - это был и вой, и хохот... в общем, я такого не слышал... как будто ржал огромный конь... или кричал человек, и в крике этом слышались издевка и торжество. Улетел я сразу - мне надо было утром в министерство, но, кроме того, я хотел поскорее вам все рассказать. Помните, я боялся, что ваш друг не в себе... Теперь я боюсь, что он прав. Оуэн Гуд резко встал и ударил кулаком по столу. - Вот что, - крикнул он. - Едем туда все вместе! - Вы надеетесь что-то выяснить? - мрачно спросил Пирс. - Нет, - сказал Гуд. - Я и так знаю. Дик Уайт - человек точный. Даже слишком точный, в том и вся тайна. Он скучно, нудно, педантично твердил нам правду. Но и я иногда бываю точным. Посмотрим-ка расписание поездов. Когда они прибыли на место, селение до смешного не походило на то, что видел недавно Хилари Пирс. Такие селения мы называем сонными, забывая при этом, что они относятся совсем не сонно к своим делам, особенно - к праздникам. Пикадилли-Серкус выглядит почти одинаково и в будни, и на Рождество; деревенская рыночная площадь преображается в день ярмарки. Когда Пирс побывал здесь впервые, ему явились в ночном лесу достойные Мерлина загадки; когда он приехал во второй раз, он очутился в самой сердцевине праздничной сутолоки. По-видимому, всем распоряжалась высокая дама благородной внешности, с которой Оуэн Гуд, на удивление друзьям, сердечно поздоровался и, отойдя в сторону, вступил в оживленную беседу. Как ни занята она была, говорили они долго, но Пирс услышал только последние слова: - Он обещал что-то привезти... Вы же знаете, он всегда держит слово. Вернувшись к друзьям, Гуд сказал им: - Вот на этой даме Уайт и хотел жениться. Теперь я понял, почему они поссорились, и думаю, что не все потеряно. Другое плохо - здесь полицейские, с инспектором во главе. По-видимому, они ждут Уайта. Надеюсь, до скандала не дойдет... Надежда его не оправдалась. То, что произошло, можно назвать скандалом только из вежливости. Через десять минут на площади творилось такое, для чего нет слова в языке. Гоняясь по лесу за неуловимым храмом, Пирс думал недавно, что достиг пределов фантазии. Но то, что явилось ему во мраке и одиночестве, было не так поразительно, как то, что он увидел на многолюдной, светлой площади. Из леса, покрывавшего холм, показалось что-то, похожее на белый омнибус. Но это был не омнибус. Двигалось оно быстро, и все скоро увидели, что это - огромный слон, серебрящийся на солнце. Сидел на слоне пожилой человек в черной пасторской одежде; он гордо поворачивал голову то вправо, то влево, и в солнечных лучах сверкали его серебряные волосы и резкий орлиный профиль. Инспектор сделал один шаг и застыл как статуя. Священник на слоне ворвался в толпу так спокойно и властно, как врывается на арену умелый дрессировщик, и направился к одному из лотков. - Видите, я сдержал слово, - громко и весело сказал он высокой даме. - Привел вам белого слона. Потом он помахал рукой Гуду и Крейну. - Вот хорошо, что приехали! - крикнул он. - Вы одни все знали, я вам писал... - Так оно и было, - сказал Гуд, - только мы думали, что это - метафора... - Нет, постойте, - вмешался оправившийся инспектор. - Я этих ваших метафор не понимаю, мое дело - закон. Мы вас сколько раз предупреждали, а вы уклоняетесь... - Уклоняюсь? - радостно переспросил Уайт. - Что поделаешь, слон... Они такие... чуть что - уклонятся, убегут, испарятся, словно росинка... нет, Снежинка... Эй, Снежинка, пошли! Он ласково ударил слониху по спине, и, прежде чем инспектор хоть что-то понял, она плавно, словно водопад, ринулась сквозь толпу. Если бы полицейские погнались за ней на мотоциклах, они бы на нее не влезли. Револьверов у них не было, но ее все равно не взяла бы револьверная пуля. Белое чудище быстро удалялось по белой дороге, и, когда оно обратилось в черную точку, народ подумал было, что все это - наваждение; но тут раздался трубный, торжествующий глас, который так напугал Пирса в ночном лесу. Когда друзья снова встретились в Лондоне, Крейн и Пирс нетерпеливо ждали полного разъяснения событий, ибо Оуэн Гуд опять получил письмо. - Теперь мы все знаем, - весело сказал Пирс, - и все поймем. - Конечно, - согласился Гуд. - Читаю: "Дорогой Оуэн, большое тебе спасибо. Ты не сердись, что я ругал папки и перья" - Простите, что он ругал? - спросил Пирс. - Папки и перья, - повторил Гуд. - Итак, продолжим "Понимаешь, они тут распоясались, потому что я вечно говорил, что у меня его нет и не будет. Когда они увидели, что он у меня есть, и еще какой, они сразу пошли на попятный". - О чем, собственно, речь? - спросил полковник. - Это какая-то игра в слова. - Что ж, я выиграл, - сказал Гуд. - Пропущено слово "юрист". Полиция приставала к Уайту, думая, что у него нет юриста. Когда я взялся за дело, я обнаружил, что они нарушали законы не меньше, чем он. В общем, я ему помог, и он меня благодарит. Дальше речь идет о более личных делах, и очень интересных. Надеюсь, вы помните даму, за которой он много лет ухаживал, в том примерно духе, в каком сэр Роджер де Каверли ухаживал за вдовой. Еще я надеюсь, что вы меня поймете, если я назову ее величественной. Она прекрасный человек, но совсем не случайно у нее такой грозный и важный вид. Эти чернобровые Юноны умеют распоряжаться и властвовать, и чем больше размах, тем им лучше... а когда все обрушивается на одну деревушку, результаты бывают поразительные. Вы видели, как она царствовала над ярмаркой и не испугалась слона. Если бы ей довелось править целым стадом слонов, она бы не пала духом. А этот белый слон не только не напугал ее, - он ее обрадовал, снял бремя с души... - Теперь вы сами впали в его стиль, - сказал Хилари Пирс. - Что вы имеете в виду? - Опыт учит меня, - отвечал юрист, - что сильные, деловые люди гораздо застенчивей мечтателей. Самый их стоицизм велит им скрывать свои чувства. Они не понимают тех, кого любят, и не решаются в том признаться. Они страдают молча, а это страшная привычка. Словом, сделать они могут что угодно, но не умеют сидеть без дела. Блаженные теоретики, вроде Пирса... - Нет уж, простите! - вознегодовал Пирс. - Да я нарушил больше законов, чем вы прочитали!.. Если этот психологический экскурс должен все разъяснить, лучше я послушаю Уайта. - Пожалуйста, - согласился Гуд. - В его изложении события выглядят так: "Теперь все в порядке, я очень счастлив, но, ты подумай, как осторожно нужно подбирать слова! Кто бы догадался, что ей примерещится..." - Мне кажется, - вежливо перебил Крейн, - лучше тебе снова заняться переводом. Что ты говорил о застенчивых практиках? - Я говорил, - ответил юрист, - что там, на ярмарке, я увидел над толпой властное, невеселое лицо и вспомнил многое. Мы не виделись десять лет, но я сразу понял, что она страдает, и страдает молча. Давно, когда она еще была обыкновенной помещичьей дочкой, охотящейся на лисиц, а Дик - чудаковатым помощником викария, она сердилась на него два месяца за какую-то ошибку, которую можно было объяснить в две минуты. - Что же случилось сейчас? - спросил Пирс. - Неужели вам еще не ясно? - удивился Гуд. - Она была в Шотландии, он ей писал, и она его не поняла. В сущности, как ей понять, если и мы не поняли? Теперь они снова в раю, и, надеюсь, больше у них недоразумений не будет, ведь это - плод разлуки. А хобот-искуситель и впрямь похож на змия... - Значит, она... - начал Пирс. - Не поняла, кто такая Снежинка, - закончил Гуд. - Мы подумали о пони, о ребенке, о собаке - а она подумала о другом. Все помолчали, потом Крейн улыбнулся. - Что ж, я ее не виню, - сказал он. - Какая мало-мальски изысканная дама решит, что ей предпочли слониху? - Удивительно! - сказал Пирс. - Откуда же эта слониха взялась? - Сейчас узнаете, - ответил Гуд. - "Хотя это и не был, в точном смысле слова, зверинец капитана Пирса." - Черт! - вскричал Пирс. - Это уж слишком! Помню, я увидел свою фамилию в голландской газете и все думал, что там еще за слова - одни ругательства, или нет... - Хорошо, я сам объясню, - сказал терпеливый Гуд. - Как я вам уже говорил, преподобный Уайт скрупулезно точен. Он сообщает, что слон попал к нему не из вашего, свиного, зверинца, а из настоящего. Но все же это с вами связано. Иногда мне кажется, что все эти приключения связаны не случайно... что у наших кунсштюков есть особая цель. Не всякий подружится с белым слоном... - Не всякий подружится с нами, - вставил Крейн. - Мы и есть белые слоны. - Так вот... - продолжал Гуд, - когда вы, Пирс, решили возить в клетках своих свиней, власти стали разгонять повсюду бродячие зверинцы, и Уайт защитил зверей, которых везли через его приход. В благодарность ему подарили белого слона. - Как странно, - заметил Крейн, - брать гонорар слонами... Все снова помолчали, потом Пирс задумчиво произнес: - И еще странно, что все это вышло из-за моих свинок. Гора родила мышь, а здесь - наоборот, свинья родила слониху. - Она еще не то родит, - сказал Оуэн Гуд. С чудищами, которых в дальнейшем родила свинья Пирса, читатель познакомится только тогда, когда одолеет рассказ об исключительной изобретательности Еноха Оутса. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТЬ ЕНОХА ОУТСА "С тех пор как полковник съел свою шляпу, наш сумасшедший дом лишился фона". Добросовестный летописец не вправе надеяться, что фраза эта понятна без объяснений. Однако, чтобы объяснить и ее, и породившие ее обстоятельства, он вынужден подвергнуть читателя новому испытанию и отбросить его ко временам, когда достигшие средних лет герои этой летописи были совсем молодыми. В те времена полковник был не полковником, а Джимми Крейном, и не ведал еще ни дисциплины, ни скромной элегантности. Роберт Оуэн Гуд только начал изучать право и знал законы лишь настолько, чтобы ловчее их нарушить, а друзьям приносил то и дело новый план революции, призванной уничтожить все и всякие суды. Ричард Уайт недавно обрел веру, но каждую неделю менял вероисповедание и рвался обращать соотечественников то в католичество, то в мусульманство, то в древний друидизм. Хилари Пирс готовился к будущим занятиям, пуская змеев. Словом, это было давно, и старшие из наших героев начинали свою долгую дружбу, собираясь вместе почти каждый день. Сборища эти, по здравом размышлении, они стали называть Сумасшедшим Домом. - В сущности, - сказал при этом Гуд, - нам бы надо обедать по отдельности, в палатах, обитых чем-нибудь помягче... Уайт, проходивший строго-аскетическую фазу, сообщил к случаю, что особенно святые монахи вообще не выходят из кельи. Отклика это не встретило, и Гуд предложил другой вариант: поставить мягкое кресло, символизирующее обитую изнутри одиночную палату. Кресло это займет тот, кто окажется самым безумным. Джимми Крейн не говорил ничего и расхаживал по комнате, как белый медведь по льдине. Так бывало всегда, когда его особенно сильно тянуло к льдинам и к медведям или к тому, что соответствует им в южных широтах. Он был пока что самым безумным из друзей, во всяком случае, именно он внезапно исчезал невесть куда и внезапно появлялся; увлекался же он первобытными мифами, которые гораздо причудливей сменяющих друг друга вер молодого Уайта. Кроме того, он был серьезней всех. В одержимости будущего пастора было что-то мальчишеское, как и в его диком взоре, и в резком профиле. Когда он хвастался, что вот-вот откроет тайну Изиды, все понимали, что он ее не сохранит. Что же до Крейна, он сохранил бы любую тайну, даже если то была бы шутка. И когда он отправился в долгое путешествие, чтобы поглубже изучить мифы, никто его не удерживал. Уехал он в потертом костюме, почти без багажа, но с большим револьвером и большим зеленым зонтиком, которым решительно размахивал на ходу. - Вернется он еще безумней, чем был, - говорил Ричард Уайт. - Дальше некуда... - качал головой Оуэн Гуд. - Африканский колдун не сделает его безумней. - Сперва он поехал в Америку, - сказал священник. - Да, - согласился юрист, - но не к американцам, а к индейцам. Может быть, приедет в перьях... - А может, с него сняли скальп, - с надеждой предположил Уайт. - Вообще-то он больше интересуется Тихим океаном, - сказал Гуд. - Там скальпов не снимают, там тушат людей в кастрюльках. - Тушеный он вряд ли приедет... - огорчился Уайт. - Знаешь, Оуэн, мы бы так не говорили, если бы не были уверены, что с ним ничего не случится. - Да, - серьезно сказал Гуд. - Конечно, он вернется целым и невредимым. Но вид у него, наверное, довольно странный... Гуд получал от него письма, все больше о мифологии; потом, одна за другой, пришли несколько телеграмм; и, наконец, они узнали, что Крейн прибыл и вот-вот придет. Минут за пять до обеда раздался стук в дверь. - Сейчас нам понадобится трон! - засмеялся Оуэн Гуд и посмотрел на большое мягкое кресло, стоящее во главе стола. Пока он смотрел, в комнату вошел Джеймс Крейн в безупречном вечернем костюме, гладко причесанный, с небольшими подстриженными усиками, сел за стол, приятно улыбнулся и заговорил о погоде. Развить эту тему ему не удалось; зато удалось удивить друзей. Именно в тот вечер изложил он им свою веру, которой так и не изменил. - Я жил среди тех, кого называют дикарями, - сказал он, - и открыл наконец одну истину. Вот что, друзья мои, вы можете толковать сколько угодно о независимости и самовыражении, Но я узнал, что самым честным, и самым смелым, и самым надежным оказывается тот, кто пляшет ритуальный танец и носит в носу кольцо там, где это принято. Я много развлекался и никому в том не помешаю, но теперь я увидел, чем держатся люди, и вернулся к своему племени. Так началось действо, закончившееся появлением Еноха Оутса, и мы обязаны коротко рассказать вам первый акт прежде, чем перейдем ко второму. Не покидая своих эксцентричных друзей, Крейн твердо придерживался условностей, и новые его знакомые представить его не могли никем, кроме суховатого джентльмена в черном и белом, скрупулезно точного и вежливого в мелочах. Тем самым Хилари Пирс, бесконечно его любивший, никогда его, в сущности, не понимал. Он не знал его молодым, не догадывался о том, какое пламя дремлет под камнем и снегами; и удивился происшествию с капустой гораздо больше, чем Гуд или Уайт, прекрасно видевшие, что полковник почти не стареет. Удивление это росло по мере того, как происходило все, поведанное летописцем, - горела Темза, летали свиньи, врывался на сцену белый слон. Теперь, когда друзья собирались вместе, полковник, повинуясь этикету, надевал капустную корону, а самому Пирсу предложили привести к обеду свинью. - Я давно думаю, - сказал Гуд, - почему свиней не держат дома, как собак. - Что ж, - сказал Пирс, - если у вас хватит такта и вы не будете есть свинины, я готов, приведу. - Снежинку, к сожалению, привести трудно, - заметил полковник. Пирс посмотрел на него и в который раз почувствовал, как не подходит ритуальная капуста к его благородной голове. Полковник недавно женился и помолодел до смешного, но все же что-то здесь было неверно, и летчик огорченно вздохнул. Именно тогда и произнес он слова, послужившие началом достоверному, хотя и скучному рассказу. - С тех пор как полковник съел свою шляпу, - сказал он, - наш сумасшедший дом лишился фона. - Ну, знаете! - вознегодовал полковник. - Прямо в лицо называть меня фоном! - Темным фоном, - успокоил его Пирс. - Что здесь обидного? Глубоким и загадочным, как ночь, в которой сверкают звезды. Только на этом фоне видны причудливые очертания и пламенные цвета. Ваши безупречные манеры и безупречные костюмы оттеняли наш карнавал. У нашей эксцентричности был центр... нельзя быть эксцентричным без центра. - По-моему, Хилари прав, - серьезно сказал Гуд. - Нельзя сходить с ума всем сразу. Сумасшествие лишается нравственной ценности, если никто ему не дивится. Что же нам делать теперь? - Я знаю, что делать! - воскликнул Пирс. - Да и я знаю, - сказал Гуд. - Надо найти нормального человека. - Где его найдешь!.. - вздохнул полковник. - Нет, я хочу сказать, человека глупого, - объяснил Оуэн Гуд. - Не выдумщика, вроде тебя, а такого, который и не знает ничего, кроме условностей. Важного, практичного, делового... Ну, в общем - прекрасного, круглого, цельного дурака. В его невинном лице, как в чистом зеркале, отразятся наши безумства. - Знаю! Знаю! - закричал Пирс, чуть не размахивая руками. - Енох Оутс! - Кто это такой? - спросил пастор. - Неужели владыки мира сего пребывают в безвестности? - удивился Гуд. - Енох Оутс - это свинина и почти все прочее. Я тебе рассказывал, как Хилари напал на него у свинарника. - Он нам и нужен! - не унимался Пирс. - Я его притащу! Он миллионер - значит, невежа. Он американец - значит, важный. Кого-кого, а его мы удивим! - Я не допущу шуток над гостями, - сказал полковник. - Ну, что ты! - возразил Гуд. - Мы не обидим его, да он и сам не обидится. Видел ты американца, которого не тянет к зрелищам? А если уж ты не зрелище в этой капусте, я и не знаю... - И вообще, - вмешался Пирс, - тут есть разница. Я бы в жизни не пригласил этого Хореса Хантера... - Сэра Хореса Хантера... - почтительно прошептал Гуд. - ...потому что он подлец и сноб, - продолжал Пирс, - и мне очень хочется его обидеть. А Енох мне нравится, то-то и смешно. Хороший такой человек, простой, темный. Конечно, он разбойник и вор, но он об этом не знает. Я его приглашу, потому что он на нас непохож, но он и не хочет стать на нас похожим. Что тут плохого? Мы его покормим, а он побудет для нас фоном... Когда Енох Оутс, принявший приглашение, явился на званый обед, юрист и священник сразу вспомнили, как за годы до этого вошел в эту же дверь безупречно вежливый человек в вечеряем костюме. Однако между новым фоном и старым была заметная разница. Манеры Крейна отличались поистине английской, аристократической простотой; миллионер, как это ни странно, напоминал скорее знатного француза или итальянца, который постоянно обороняется от натиска демократии. Он был очень вежлив, но как-то скован, держался слишком прямо, на стул опустился тяжело. Правда, и весил он немало, а широким красноватым лицом напоминал погрузневшего индейца. Смотрел он отрешенно и вдумчиво жевал сигару. Казалось бы, все это предвещает склонность к молчанию. Но если такая надежда и возникла, она не оправдалась. Монолог мистера Оутса не отличался блеском, зато и не прерывался. Поначалу Пирс развлекал гостя, как развлекают ребенка заводной игрушкой, рассказывая ему о полковнике и капусте, о капитане и свиньях, о пасторе и слоне. Осталось неизвестным, как воспринял все это гость, - быть может, просто не слышал. Но стоило Пирсу остановиться, он заговорил сам и вскоре опроверг ходячее мнение о живой, точной и быстрой речи американцев. Говорил он неспешно, глядел в стену, а из потока слов выделялись только нудные ряды каких-то цифр. Правда, в одном отношении он оправдал надежды: деловым и скучным он был. Однако хозяева все сильнее ощущали, что он не столько фон, сколько главное действующее лицо. - ...понял, что идея первый сорт, - говорил он. - Конечно, пришлось вложить тридцать тысяч, но ведь сэкономил сто двадцать, а сырье, можно сказать, даром. Оно и понятно, куда их девать, все равно что обгорелые спички. В общем, дело пошло, и на первом перегоне я выручил семьсот пятьдесят одну тысячу чистой прибыли. - ...семьсот пятьдесят одну тысячу... - прошептал Хилари Пирс. - Им, дуракам, и в голову не приходило, - продолжал мистер Оутс, - зачем я это скупаю. Когда я работал со свининой, я им, конечно, спуску не давал, а сейчас нам нечего делить, им это и даром не нужно. Вот, например, с ваших крестьян я собрал девятьсот двадцать пять тысяч ушей, на зиму хватит. Оуэн Гуд, привыкший к речам свидетелей-дельцов, слушал гораздо внимательнее, чем поэтичный Пирс, упивавшийся самими звуками. - Простите, - вмешался он. - Я не ослышался? Вы сказали "ушей"? - Вот именно, мистер Гуд, - кивнул терпеливый Оутс. - Простите еще раз, - продолжал Гуд. - Насколько я понимаю, вы скупаете за бесценок свиные уши? - Ну конечно! - снова согласился Оутс. - Для рекламы главное - удивить. Скажешь людям, что ты сделал невозможное, - и бери их голыми руками. Сперва мы написали просто: "А мы можем!" Целую неделю все гадали, что бы это значило. - Надеюсь, - вкрадчиво сказал Пирс, - что нам вы откроете это сразу? - Конечно! - повторил Оутс. - Мы научились делать шелк из свиной шкуры и щетины. Так вот, через неделю мы выпустили новую рекламу: "Лучшая женщина в мире ждет у очага, что вы принесете ей кошелек из свиного уха!" - Кошелек из уха... - повторил Пирс. - Именно! - кивнул невозмутимый делец. - Мы назвали его "Свиной шепот". Помните? "Любила девушка свинью..." Самый был лучший плакат... Принцесса что-то шепчет свинье на ухо. Теперь ни одна женщина в Штатах не обойдется без нашего кошелька. А все почему? Потому, что мы опровергли поговорку. Вот, смотрите. Хилари Пирс вскочил и вцепился ему в руку. - Нашли! - закричал он. - Дождались! Сюда, сюда!.. Прошу вас, умоляю, пересядьте в кресло!.. - В кресло? - удивился миллионер. - Не знаю, за что мне такая честь. Ну что ж, если вы просите... Трудно сказать, что Пирс просил. Он тащил гостя к трону, пустовавшему много лет, издавая странные крики: - Вы!.. Вы один!.. Honoris causa!.. Нашли короля!.. Сумасшедший дом!.. Тут вмешался полковник и навел порядок. Мистер Енох Оутс благополучно отбыл, но мистер Хилари Пирс никак не мог успокоиться. - Вот вам и фон! - причитал он горестно. - А мы еще думали, что вы не в себе! Господи помилуй! Да перед ним мы просто звери полевые! Современный бизнес безумней всего, что ни выдумай! - Ну, - благодушно возразил Крейн, - мы и сами, бывало... - Куда нам! - закричал Пирс. - Мы знали, что делаем глупости! А этот дивный человек совершенно серьезен. Он думает, что так и надо. Нет, далеко нам до безумия, которого достиг современный бизнесмен! - Может, они такие в Америке, - предположил Уайт. - Юмора нет... - Чепуха! - резко сказал Крейн. - У американцев юмор не хуже нашего. - Как же нам повезло, - благоговейно проговорил Пирс, - что в нашу жизнь вошло это богоподобное создание!.. - Вошло и вышло, - вздохнул Гуд. - Придется Крейну служить фоном... Полковник о чем-то думал, а при этих словах нахмурился. Потом он вынул изо рта сигару и отрывисто спросил: - А вы не забыли, как я им стал? - Давно это было, - откликнулся Гуд. - Хилари еще ходил в длинном платьице... - Я сказал вам тогда, - напомнил Крейн, - что узнал в своих странствиях важную вещь. Вы думаете, я - старый тори, но я ведь и старый путешественник... Я предан традициям, потому что много видел. Когда я приехал домой, я сказал, что вернулся к своему племени. И еще я сказал, что лучшие люди - те, кто племени верен. Те, кто носит в носу кольцо. - Помню, - промолвил Гуд. - Нет, ты забыл, - почти сердито возразил Крейн. - Ты это забыл, когда смеялся над Енохом Оутсом. Я, слава Богу, политикой не занимаюсь, и не мое дело, кинете ли вы в него бомбу за то, что он миллионер. Кстати, деньги он почитает меньше, чем Нормантауэрс, тот не стал бы говорить о них всуе. Но вы не бросаете бомбу в богача. Вы издеваетесь над американцем. Вам смешно, что он - хороший член племени, что у него в носу кольцо. - Американцы... они... вообще-то, - вставил Ричард Уайт. - Знаешь, ку-клукс-клан... - А у тебя что, нет кольца? - закричал, не слыша его, полковник, и так громко, что священнослужитель машинально пощупал нос. - Над тобой бы не смеялись? Да чем англичанин лучше, тем он смешней... и очень хорошо. Полковник не говорил так пылко с тех пор, как вернулся из тропиков, и те, кто знал его тогда, смотрели на него с любопытством. Даже самые старые его друзья не понимали, как свято он чтит законы гостеприимства. - Так и бедный Оутс, - продолжал Крейн. - Его странности, его мнения, его грубость и нелепость оскорбляют вас... а меня - еще больше, чем вас. Но вы, мятежники, думаете, что у вас - особенно широкие взгляды, тогда как взгляды у вас узкие, просто вы этого не знаете. Мы, консерваторы, хотя бы знаем, что наши вкусы - это вкусы. И еще мы знаем - во всяком случае, я знаю, - что такой вот Оутс гораздо лучший друг, лучший муж, лучший отец, чем нью-йоркский сноб, играющий в Лондоне лорда, а во Флоренции - эстета. - Не говорите "муж"! - взмолился Пирс. - Как вспомню эту рекламу... "Ждет у очага"... Неужели вам это нравится? - Мне дурно от этого, - сказал полковник. - Я бы скорее умер. Но что с того? Я - другого племени. - Нет, не понимаю, - заговорил Гуд. - Невозможно вынести