Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Черная кровь У==========================================ё | Уоррен МЕРФИ, Ричард СЭПИР | | "ЧЕРHАЯ КРОВЬ" | | Перевод Б. Волхонского | | Цикл "Дестроер" | +------------------------------------------+ | Warren Murphy, Richard Sapir | | "Muggep blood" (1977) ("Destroyer") | +------------------------------------------+ | Бандиты несут ужас и смерть нью-йоркской| |бедноте. Бессильна полиция, не срабатывают| |социальные программы, власти смотрят на| |горе и беды людей сквозь пальцы. Последняя| |надежда горожан - Римо Уильямс и его учи-| |тель Чиун. | +------------------------------------------+ | by Fantasy OCR Lab | Т==========================================ѕ Этот файл из коллекции художественной литературы Андрея Федоренко (2:4641/127) Sysop: Andrey Fedorenko Fido: 2:4641/127 Modem: USRoboticks Sportster 33600, V34+ Data: (0612) 64-20-97 Voice: (0612) 64-16-43 Work time: 00.00 -- 23.59 --------------------------------------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Сначала ей казалось, что она снова очутилась в нацистской Германии. Черная звезда боли звенела в ее левой глазнице - там, куда бандит вот- кнул шило. И теперь она больше ничего не видела левым глазом. Она вспом- нила гестапо. Но это не гестаповцы: у тех были чистые ногти, они задава- ли ясные вопросы, и вы знали, что если они получат от вас нужные им све- дения, то боли больше не будет. Гестаповцы хотели знать, где Герд, а она не знала, где Герд. И так им и отвечала. А ее нынешние мучители твердят ей: "Шпарь по-мурикански". Наверное, они имеют в виду "по-американски". И пахнут они по-другому, эти мальчишки. У них особый запах. Она так и сказала миссис Розенблум однажды утром в школе, где Управление полиции Нью-Йорка проводило занятия с местными жителями. По утрам ходить по ули- цам иногда бывает безопасно. Полиция, которая старалась выкачать из находящегося на грани бан- кротства города побольше денег, организовала для пожилых жителей курсы на тему "Как вести себя при ограблении". Не надо сопротивляться, говори- ли им. Отдайте кошелек. Лейтенант полиции показывал, как надо держать кошелек, чтобы грабитель, не дай Бог, не подумал, будто вы не желаете с ним расставаться. - Я тоже чую их запах,- сказала тогда миссис Розенблум. Но тут же по- советовала миссис Мюллер никому об этом не говорить.- Вам скажут, что это расизм, а это плохо. В этой стране быть расистом запрещено. Миссис Мюллер кивнула. Она не хотела быть расисткой - ведь это так ужасно. Нацисты - те же расисты, а они были отвратительны. Она видела, что они творили, и, как добрая христианка, не могла их одобрить. И ее муж Герд тоже. Им был нужен Герд. Но Герд мертв. Он мертв уже давно. Тут миссис Мюл- лер снова почувствовала, как ее ударили ногой в грудь. Нацистов больше нет. Это чернокожие. Она хотела попросить черных ребят не бить ее больше ногами. Хотя бы в грудь. Как там учили на курсах, организованных полицией? Она попыталась вспомнить. Ее руки были связаны за спиной электрическим проводом. Нет, в полиции не говорили, как себя вести, когда руки у вас связаны, а глаз выколот шилом. Полиция Нью-Йорка объясняла, как вести себя, когда вас грабят. Они не проводили лекций для пожилых людей о том, как вести себя, когда вас уби- вают. Может быть, если бы полицейским больше заплатили, они научили бы стариков не только тому, как быть правильно ограбленными, но и как быть убитыми. Эти мысли проносились в затуманенном болью мозгу миссис Мюллер, в котором смешалось все: и нацистская Германия, и нынешняя ее убогая квартирка. Она хотела сказать хохочущим черным парням, чтобы они били ее куда-ни- будь в другое место. Только не в грудь - это так больно. Будет ли расиз- мом попросить чернокожих бить вас ногами не в грудь? Она не хотела быть расисткой. Она видела, что совершили расисты. Но евреи никогда ее не били. Когда они жили среди евреев, им никогда не приходилось бояться за свою жизнь. А этот район был еврейским, когда они с Гердом сюда переехали. Сами они были немцы и потому опасались неп- риятностей из-за того, что совершили нацисты. Но никаких неприятностей не возникало и с ирландцами, жившими в двух кварталах отсюда. И с поля- ками. И с итальянцами - их квартал располагался по другую сторону от Гранд-конкорс. А потом был издан закон. И закон гласил, что нехорошо мешать людям се- литься там, где они хотят. Чернокожим людям. И всех следовало научить поступать правильно. Это - Америка. Здесь каждый должен поступать правильно. Сначала появилась какая-то женщина. Она преподавала в университете. Она выступила на собрании жителей района и рассказала о замечательном чернокожем Джордже Вашингтоне Карвере, и о многих других замечательных чернокожих, и о том, какие они замечательные, и какие плохие те, кто их ненавидит, и о том, что ненавидеть чернокожих вообще дурно. Герд, кото- рый был тогда еще жив, переводил ее выступление для миссис Мюллер. Он был такой умный! Он так много знал и так легко все схватывал. Он раньше работал инженером. Если бы он был жив, может, он сумел бы уговорить этих ребят бить ее ногами не в грудь, а куда-нибудь еще. Им ведь все равно куда. Они просто забавляются ее старым телом, как игрушкой. Женщина, объяснявшая, как замечательны чернокожие, преподавала в уни- верситете. Переселение негров в этот район она назвала очень прогрессив- ным и хорошим делом. И белые, и черные, все тогда культурно взаимообога- тятся - так, кажется, она сказала. Но когда здесь начали селиться черно- кожие и по ночам уже стало невозможно выйти на улицу, тогда люди из уни- верситетов - те, которые объясняли всем, как чудесно жить рядом с черны- ми,- перестали туг появляться. Сначала они перестали появляться по вече- рам. Потом, когда сюда переехало еще больше чернокожих, они перестали появляться и днем. Они отправились в другое место, сказал Герд, чтобы объяснять другим людям, как чудесно жить рядом с чернокожими. Ученые перестали появляться на Уолтон-авеню и объяснять жителям, как обогатит их соседство с чернокожими, потому что жители теперь были почти сплошь чернокожими. Те, кто имел деньги, смогли переехать. Но у Герда уже было не так мно- го денег, и он не хотел беспокоить дочь - позднюю отраду их жизни. Она родилась в Америке. И она такая красивая. А как хорошо она говорит по- английски! Может быть, она смогла бы уговорить этих ребят не бить ее ма- му ногами в грудь - ведь это так больно. А это не расизм? Она не хотела быть расисткой. Расизм - это плохо. Но она не хотела также, чтобы ее би- ли ногами в грудь. Как жаль, что тут нет чернокожего полисмена. Он бы остановил их. Среди чернокожих есть очень милые люди. Но говорить, что среди чернокожих есть хорошие, не разрешается, так как это будет означать, что есть и плохие. А это расизм. А какой это был прекрасный район раньше - тут даже можно было гулять по улицам. А теперь умираешь со страху, когда надо пройти мимо окна, ес- ли только оно не забито досками. Она почувствовала, как теплая кровь из ран на груди стекает по животу, в ощутила вкус крови во рту, и застонала, и услышала, как они хохочут над ее жалкими попытками остаться в живых. Ей казалось, что вся ее спина утыкана гвоздями. Прошло время. Ее больше никто не пинал, ничего в нее не втыкал, и это означало, что они, вероятно, ушли. Но что им было нужно? Видимо, они нашли то, что хотели. Но в квартире уже нечего было красть. Даже телевизора у них теперь не было. Иметь те- левизор - опасно, потому что об этом обязательно станет известно и его украдут. Во всем районе никто из белых - а их осталось трое - не имел телевизора. Может, они украли эту дурацкую штуковину, которую Герд привез с собой из Германии? Может, они искали именно ее? Зачем еще они могли прийти? Они постоянно повторяли "Хайль Гитлер!", эти черные ребята. Наверное, они решили, что она еврейка. Негры любят говорить евреям такие вещи. Ми- ссис Розенблум однажды рассказала ей, что они приходят на еврейские по- хороны, говорят "Хайль Гитлер!" и смеются. Они не знают, какой был Гитлер. Гитлер считал негров обезьянами. Разве они об этом не читали? Он даже не считал их опасными - просто смешными обезьянами. В молодости ее обязанностью было учить детей читать. Теперь, когда она стала старухой, умные люди из университета, которые больше тут не появ- ляются, объяснили ей, что она по-прежнему в ответе за тех, кто не научи- лся читать. В чем-то она, видимо, очень крупно провинилась, раз не все научились читать и писать. Но это она могла понять. У нее у самой были трудности с английским, и Герду постоянно приходилось все ей переводить. Может быть, эти черные ребята хорошо говорят на каком-то другом языке, как и она, и у них тоже трудности с английским? Может, они говорят по-африкански? Она уже не чувствовала рук, а левая половина головы онемела от боли, возникшей где-то в глубине мозга, и она знала, что умирает, лежа здесь на кровати, связанная по рукам и ногам. Она не видела уцелевшим правым глазом, рассвело ли уже, потому что окна были забиты досками. А иначе нельзя было бы переходить из комнаты в комнату - разве что ползком по полу, чтобы с улицы вас никто не увидел. А миссис Розенблум помнила те времена, когда пожилые люди могли погреться на солнышке в парке, а моло- дые даже помогали им перейти улицу. Но миссис Розенблум ушла весной. ОНА Сказала, что хочет погреться на солнышке и понюхать цветы, она еще помнила, что, до того как здесь нача- ли селиться негры, в Сент-Джеймс парке весной цвели нарциссы, и она хо- тела снова вдохнуть их чудесный аромат. Они как раз, наверное, распусти- лись. Она позвонила и на всякий случай попрощалась. Герд пытался отгово- рить ее, но она сказала, что устала жить без солнечного света и что, хоть ей выпало несчастье жить в таком теперь опасном месте, она все рав- но хочет пройтись по залитой солнцем улице. Она не виновата, что кожа у нее белая, и что она слишком бедна, чтобы переехать туда, где нет нег- ров, и что она слишком стара, чтобы убежать или драться с ними. Быть мо- жет, если она просто пройдется по улице, как будто у нее есть на это право, то сможет добраться до парка и вернуться обратно. И вот в полдень миссис Розенблум направилась в парк, а на следующий день Герд позвонил одному из белых соседей, который не смог переехать в другое место, и узнал, что ему миссис Розенблум тоже не звонила. И ее телефон не отвечал. Герд рассудил так: раз по радио ничего не сообщили (у него был ма- ленький приемник с наушниками - только такое радио можно было держать дома, не опасаясь, что его украдут), то, значит, миссис Розенблум погиб- ла тихо. По радио и в газетах сообщали только о таких убийствах, когда людей обливали керосином и сжигали заживо, как в Бостоне, да еще о са- моубийствах белых, которые они совершали из страха перед чернокожими, как в Манхэтгене. Обычные повседневные убийства в сводку новостей не по- падали, так что, вероятно, миссис Розенблум умерла быстро и легко. А позднее они встретили кого-то, кто знал кого-то, кто видел, как ее тело увозили в морг, и, значит, не осталось никаких сомнений, что ее больше нет. Не очень-то благоразумно было с ее стороны идти в парк. Ей следовало бы дождаться, пока полиция Нью-Йорка организует специальные занятия на тему, как вести себя при нападении в парке или пойти в парк рано утром, когда на улице только те чернокожие, которые спешат на рабо- ту,- эти не тронут. Но ей захотелось вдохнуть аромат цветов под полуден- ным солнцем. Что ж, людям случалось умирать за вещи похуже, чем запах нарциссов в полдень. Должно быть, миссис Розенблум умерла легко, а в та- ком районе и это большая удача. Сколько времени прошло с тех пор? Месяц? Два месяца? Нет, это было в прошлом году. А когда умер Герд? А когда они уехали из Германии? Это не Германия. Нет, это Америка. И она умирает. И вроде бы так и должно быть. Она хотела умереть и оказаться во тьме той ночи, где ее ждет муж. Она знала, что снова встретится с ним, и она была рада, что его больше нет в живых и он не видит, как ужасно она умирает, потому что она никогда не сумела бы ему объяснить, что все это нормально. И выглядит гораздо хуже, чем есть на самом деле, и вот, Герд, милый, я уже чувствую, как телесные ощущения покидают меня, потому что когда тело умирает, то исчезает боль. И она вознесла последнюю хвалу Господу и с легким сердцем рассталась со своим телом. Когда жизнь ушла из слабой, старой и иссохшей оболочки, и она остыла и кровь в сосудах остановилась, с девяноста двумя фунтами человеческой плоти - всем, что было раньше миссис Мюллер,- произошло то, что происхо- дит всегда с плотью, если ее не заморозить или не высушить. Она начала разлагаться. И запах был столь ужасен, что полиция Нью-Йорка в конце ко- нцов приехала забрать тело. Двое здоровенных мужчин с пистолетами наго- тове обеспечивали безопасность бригады коронера, проводившего предвари- тельное следствие. Они обменялись парой нелестных замечаний по поводу окрестных жителей, и когда тело выносили на носилках, толпа чернокожих юнцов попыталась прижать одного из полисменов к стенке, тот выстрелил и зацепил одному из парней предплечье. Толпа разбежалась, и тело миссис Мюллер было доставлено в морг без приключений, а детективы написали ра- порты и разъехались по домам, в пригороды, где семьи их существовали ти- хо-мирно, в относительной безопасности. Старый испитой репортер, поработавший на своем веку во многих редак- циях нью-йоркских газет, а теперь подвизавшийся на телевидении, просмот- рел последние сообщения об убийствах. Еще одна белая женщина - жертва черных убийц. Он положил листок обратно в стопку таких же репортажей. Его оскорбляло, что человеческая жизнь стала теперь значить так мало, как будто в городе шла война. И он вспомнил другое время, тридцать лет назад, когда человеческая жизнь тоже ничего не значила и сообщения о том, что один черный застрелил другого, вовсе не считались заслуживающи- ми внимания. Он отложил стопку репортажей, и тут ему позвонили из отдела новостей. Полицейский в Бронксе, окруженный толпой чернокожих юнцов, выстрелил и ранил одного из нападавших. Совет чернокожих священников Большого Нью- Йорка назвал случившееся актом варварства. Возле дома адвоката полицей- ского были выставлены пикеты, требовавшие положить конец практике защиты полицейских, обвиняемых в насилии в отношении чернокожих. Выпускающий редактор велел репортеру отправиться туда с телекамерой и взять у кого-нибудь интервью перед домом адвоката, Когда репортер подъехал к месту действия, пикетчики спокойно сидели в припаркованных поблизости автомобилях. Ему пришлось подождать - оператор немного запаздывал. Но как только появился оператор с телекамерой, всем вокруг словно бы впрыснули адреналин. Из машин набежали десятки черноко- жих, сомкнули ряды, и оператору не составило труда выбрать для съемки такую точку, чтобы казалось, будто вся округа марширует перед домом ад- воката. Они маршировали и что-то скандировали. Репортер поднес микрофон очень черному человеку с очень белым воротничком, покрытым складками лицом. Священник принялся говорить о маньяках-полицейских, стреляющих в неви- нных чернокожих юношей, ставших жертвами "самого страшного расизма в ис- тории человечества". Чернокожий назвался преподобным Джосайей Уодсоном, председателем Сове- та чернокожих священников, сопредседателем Фракции церквей мира, испол- нительным директором программы "Жилье для всех - 1", за которой должна вскоре последовать программа "Жилье для всех - 2". Голос его напоминал раскаты грома в горах Теннесси. Он призывал праведный гнев Всевышнего. Он оплакивал жертв белого варварства. Репортер страстно желал, чтобы преподобный Уодсон - мужчина весьма крупный - обращался к небесам, а не вниз, к нему, репортеру, и, если во- зможно, немного сдерживал дыхание. Концентрация паров джина в выдыхаемом преподобным Уодсоном воздухе бы- ла столь высока, что могла бы повредить защитное покрытие орудийной баш- ни боевого корабля. Репортер старался не показывать, как тяжело стоять в зоне дыхания преподобного Уодсона. Уодсон потребовал положить конец жестокостям полиции в отношении чер- нокожих. Он рассуждал о многовековом угнетении. Репорту попытался задер- жать дыхание, чтобы не вдыхать окружающие преподобного пары. Ему также надо было скрыть от телекамеры, что черная мохеровая куртка преподобного отца оттопыриваются под мышкой. Там у него был револьвер с перламутровой рукояткой, и редактор никогда бы не выпустил на экран пле- нку, на которой чернокожий священник ходит по улицам вооруженный. Выпус- кающий редактор не хотел выглядеть расистом. А значит, все чернокожие должны были выглядеть добропорядочными. И разумеется, безоружными. Когда смонтированный материал был показан в программе новостей, все это выглядело следующим образом. Хорошо поставленным, со слезой, голосом преподобный Уодсон рассказывал об ужасной судьбе негритянской молодежи, и за спиной его маршировало разгневанные протестующие граждане, а рядом с ним согбенный репортер закрывал своим телом пистолет под мышкой препо- добного и очень часто отворачивался, а когда его лицо оказывалось побли- зости от лица преподобного Уодсона, то в глазах репортера стояли слезы. И создавалось впечатление, будто рассказ преподобного отца столь печа- лен, что пожилой репортер не может сдержать рыданий перед телекамерой. Именно так прокомментировал сюжет диктор одной из иностранных телеком- паний. Насилие полиции в отношении негритянской молодежи столь ужасно, сказал он, что даже видавший виды белый журналист не смог не просле- зиться. В считанные дни этот маленький сюжет прогремел по всему миру. И университетские профессора за круглыми столами обсуждали жестокость полиции, которая вскоре стала именоваться угнетением и эксплуатацией, а затем - вполне естественно - "геноцидом, спланированным и осуществленным полицией Нью-Йорка". Когда кто-то попытался было заикнуться о невероятно высоком уровне преступности среди чернокожих, ученые мужи откликнулись вопросом: а чего еще можно ожидать после такого полицейского геноцида? Вопрос этот был включен в программу экзаменов во всех университетах. И кто не знал пра- вильного ответа, проваливался. Тем временем миссис Мюллер похоронили в запаянном гробу. Похоронное бюро попыталось было восстановить левую половину ее лица, где раньше был глаз, но воск не слишком удачно гармонировал со сморщенной старческой плотью. Залитый изнутри воск расправил морщины левой щеки, и она выгля- дела слишком юной для женщины, иммигрировавшей в Америку из Германии по- сле войны. Так что было решено скрыть от всех плоды бандитских трудов; когда гроб был доставлен из церкви на кладбище Пресвятой Девы Марии и Ангелов, за ним шла довольно солидная процессия. И это крайне изумило дочь миссис Мюллер: она и не подозревала, что у ее родителей было так много знако- мых, особенно среди тридцати-сорокалетних мужчин. Очень любопытных, кстати. Нет-нет, после родителей ничего не осталось. Да, у них был свой сейф в банке, но в нем оказалось всего несколько ценных бумаг. Безделушки? Один из мужчин в черном сказал, что его интересуют именно безделушки. Старин- ные немецкие безделушки. Дочь посчитала это потрясающе возмутительным. Но что может по-нас- тоящему потрясти человека в наши дни? Итак, это - покупатель, занимающи- йся бизнесом прямо у свежевырытой могилы. Или для него это обычное дело? И она с тоской пожалела о тех временах, когда некоторые вещи еще счита- лись возмутительными, и ощутила острую боль в сердце, и подумала, как ужасно было ее старой матери умирать в одиночестве, и как страшно стало навещать родителей после того, как в их квартале произошли такие переме- ны. - Никаких безделушек, черт вас раздери!- крикнула она. И в тот же день у бывшего дома Мюллеров появилась бригада рабочих и принялась разрушать его до основания. Они приехали в сопровождении вооруженных полицейских, каждый из кото- рых был выше шести футов ростом и владел приемами каратэ. Дом отгородили от улицы стеной из бронированных щитов. В руках у полицейских были дуби- нки. Старую развалюху методично разобрали по кирпичику, и останки дома покинули квартал не навалом в грузовиках, а в огромных белых ящиках. На- дежно запертых. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо, и он ехал вверх ~ не в лифте, а под лифтом. Он вдыхал запах работающего мотора и спекшейся смазки, ощущал легкую вибрацию дли- нных тросов, когда кабина останавливалась, и чувствовал, как эта вибра- ция волной бежит от кабины - сначала вниз, к фундаменту, а потом к пят- надцатому этажу, выше которого шли еще пять этажей пентхауса - роскошно- го особняка на самом верху здания. Правая рука Римо надежно охватывала болт в днище кабины. Люди, цеп- ляющиеся за разные предметы, ради сохранения жизни, обычно быстро выби- ваются из сил именно потому, что боятся за свою жизнь. Страх увеличивает силу и скорость сокращения мышц, но отнюдь не выносливость. Если вы вынуждены за что-то держаться, надо стать органичным продолже- нием этого предмета, самому стать частью выступающего из днища болта, и рука должна не сжимать, а как бы удлинять его собой. Как Римо и учили, он легко соединил пальцы с болтом и напрочь забыл об этом. Так что, ког- да лифт снова пришел в движение, Римо плавно качнулся и поплыл вверх. Держался он правой рукой и потому слышал шаги людей у себя над правым ухом. Он находился здесь с раннего утра, и теперь, когда лифт остановился на уровне пентхауса, Римо понял, что ему осталось висеть под лифтом совсем немного. На этот раз все было не так, как раньше. Римо услышал, как за- щелкиваются замки - двадцать, по числу этажей под ним. Это запирались двери шахты лифта. Его об этом предупреждали. Потом он услышал напряжен- ное дыхание сильных мужчин. Они проверили кабину лифта сверху. Об этом его тоже предупреждали. Телохранители всегда проверяли крышу лифта, по- тому что там кто-то мог прятаться. Потолок кабины был закрыт бронированным стальным листом, пол - тоже. Таким образом, никто не мог проникнуть в кабину ни сверху, ни снизу. Лифт - единственное уязвимое место в офисе южнокорейского консула в Лос-Анжелесе. Все остальное, весь пентхаус - самая настоящая крепость. Римо предупреждали об этом. Когда его спросили, как он собирается проникнуть туда, он ответил, что ему платят за дела, а не за рассуждения. И это было правдой. Но еще большей правдой было то, что Римо тогда действительно не знал, как соби- рается проникнуть в офис, более того - он даже и думать об этом не хотел и, самое главное, не желал вести никаких разговоров на эту тему. И пото- му он отделался каким-то многозначительным замечанием, подобным тем, ка- кие ему самому приходилось выслушивать вот уже более десяти лет, а утром того дня, на который руководство назначило исполнение задания, он просто неторопливо подошел к зданию с роскошной крепостью на крыше и начал действовать, без заранее обдуманного плана. В последнее время ему и не приходилось почти ничего обдумывать. На пе- рвых порах различные защитные ухищрения - запертые двери, труднодоступ- ные места, десятки телохранителей - создавали для него проблемы. И ре- шать эти проблемы вначале было увлекательно. А этим утром, непонятно почему, он думал о нарциссах. Была весна, и он видел их не так давно, а сегодня утром размышлял об этих желтых цветах и о том, что теперь, нюхая их, он ощущает совсем не то, что прежде, до то- го как стал тем новым человеком, которым был теперь. В прежние времена он вдыхал нежный аромат цветов. А теперь, когда он нюхал цветок, он вды- хал в себя все его движения. Это была симфония пыльцы, достигавшая апо- феоза в его ноздрях. Это был хор и крик самой жизни. Принадлежать к Дому Синанджу, понимать и постоянно продолжать постигать вершины знания, хра- нящегося в небольшом северокорейском селении на западном побережье Ко- рейского полуострова, означало знать жизнь во всей ее полноте. Теперь одна секунда заключала в себе больше жизни, чем целый час в былые време- на. Разумеется, иногда Римо уставал от такого количества жизни. Он предпо- чел бы, чтобы ее было поменьше. И вот, думая о желтых цветочках, он вошел в белое здание из кирпича и алюминия, с окнами от пола до потолка, с великолепным мраморным порта- лом, с фонтаном, омывающим пластиковые цветы в вестибюле. Вошел и подня- лся на лифте до десятого этажа. Там он немного поиграл кнопками "Стоп" и "Ход", пока десятый этаж не оказался у него на уровне пояса, скользнул вниз, нашел в днище кабины выступающий болт и обхватил его правой рукой; потом, после короткой суматохи на разных этажах, кто-то снова привел лифт в движение. А Римо висел под днищем и ждал, пока наконец лифт не поднялся на самый верх здания, в пентхаус. О чем тут думать? Еще много лет назад его наставник Чиун, нынешний Ма- стер Синанджу, сказал ему, что люди сами всегда покажут, с какой стороны на них легче всего напасть. Зная свое слабое место, они именно его защищают рвами, бронированными щитами или телохранителями. И вот Римо, получив задание и узнав о всех мерах безопасности, направился прямиком к лифту, думая о нарциссах, по- тому что больше ему особо не о чем было думать. А теперь нужный ему человек вошел в лифт, задавая вопросы по-корейски. Заперты ли замки на всех дверях шахты, чтобы никто не помешал поездке вниз? Конечно, полковник. Проверили ли верхний люк? Да, полковник. Вход с крыши? Да, полковник. Выход на первом этаже? Да, полковник. И - о, по- лковник, как великолепно вы смотритесь в этом сером костюме! Не отличить от американца, да? Да-да, вылитый бизнесмен. Наше дело - это и есть бизнес. Да, полковник! И все двадцать этажей тросов пришли в движение. И лифт пошел вниз. Римо начал раскачиваться из стороны в сторону. В такт его движениям медленно опускающийся лифт в двадцатиэтажной шахте тоже начал раскачи- ваться, как колокол с живым языком. Механизм совершенных человеческих мускулов раскачал лифт до такой степени, что на уровне двенадцатого эта- жа кабина стала ударяться о стойки и стены шахты, высекая искры и содро- гаясь при каждом ударе. Пассажиры лифта нажали кнопку экстренной остановки. Тросы вздрогнули и замерли. Римо медленно качнулся три раза, на третьем махе подтянулся на руке в щель между полом лифта и полом этажа, потом, просунув левую руку сквозь резину створок кабины, ударил по раздвижной двери и энергично толкнул ее левым плечом. Дверь разъехалась, хлопнув, как вылетающая из бутылки шампанского про- бка. И Римо оказался в кабине. - Привет!- как можно вежливее произнес он по-корейски, зная, что, нес- мотря на американский акцент, приветствие его прозвучало так, как звучит оно в северокорейском городке Синанджу: другими диалектами корейского Римо не владел. Низкорослый кореец с суровым худым лицом выхватил из-под синего пиджа- ка полицейский кольт 38-го калибра. Неплохая реакция, отметил про себя Римо. Одновременно он понял, что человек в сером и есть полковник, тот который ему нужен. Корейцы, имеющие телохранителей, полагают ниже своего достоинства драться самим. И это странно, ибо полковник считался одним из самых великолепных бойцов на Юге страны, одинаково хорошо владеющим приемами рукопашного боя с ножом и без ножа, а если надо - то и неплохо стреляющим. - Как вы полагаете, это не составит для вас слишком сложной проблемы?- был задан вопрос, когда Римо получил задание вместе с информацией о фе- номенальном мастерстве полковника. - Не-а,- ответил Римо. - У него черный пояс,- напомнили ему. - А? Ну да,- ответил Римо. Его это мало интересовало. - Не хотите ли посмотреть кинопленку, показывающую его в действии? - Не-а,- ответил Римо. - Он, наверное, один из самых опасных людей в Азии. Он близкий друг южнокорейского президента. Он нужен нам живым. Он фанатик, так что это будет нелегко. Так инструктировал Римо доктор Харолд В. Смит, директор санатория Фол- крофт, служившего крышей для особой организации, не соблюдавшей законы страны во имя того, чтобы вся страна их соблюдала. Римо был безымянным исполнителем на службе этой организации, а Чиун - наставником, который дал Римо куда больше, чем можно было купить за все золото Америки. Ибо наемные убийцы-ассасины из Синанджу продавали свои услуги импера- торам, королям и фасонам задолго до того, как западный мир начал вести счет времени, но никогда не продавали секреты своего искусства. Поэтому, когда Чиун за деньги обучил Римо искусству убивать, секретная организация получила то, за что заплатила. Но когда Чиун научил Римо ды- шать, и жить, и думать, и постигать внутреннюю вселенную своего тела, создав новое существо, способное использовать свой мозг и тело с эффек- тивностью, превосходящей возможности обыкновенного человека по меньшей мере в восемь раз, Чиун дал организации куда больше того, на что она рассчитывала. Нового человека, не имеющего ничего общего с тем, который был послан к нему на обучение. И объяснить это Римо не мог. Он не мог рассказать Смиту, что дало ему учение Синанджу. Это было все равно что объяснять разницу между мягким и твердым человеку, лишенному чувства осязания, или разницу между белым и красным человеку, слепому от рождения. Объяснять Синанджу и знание и опыт его мастеров человеку, который может вдруг спросить, будет ли вам трудно справиться со знатоком каратэ,- дело совершенно безнадежное. Ме- шает ли зиме снег? Человек, воображающий, будто Римо нужно смотреть фильм про какого-то каратиста в действии, не сможет понять Синанджу. Ни- когда. Но Смит все-таки настоял на том, чтобы показать Римо фильм, демонстри- рующий полковника в действии. Фильм был снят ЦРУ, одно время очень плот- но работавшим с полковником. А теперь в отношениях между Южной Кореей и США возникла напряженность, и полковник играл не последнюю роль в ее во- зникновении. Добраться до него не удавалось, потому что он очень хорошо узнал все приемы, которые против него могли применить. Так старый учи- тель тщетно пытается обмануть ученика, который его превзошел. Именно с таким делом, рассудил Смит, и может справиться его организация. - Чудесно,- сказал Римо и принялся что-то фальшиво насвистывать. Дело происходило в гостиничном номере в Денвере, где Римо получил за- дание, касающееся корейского полковника. Смит, на которого безразличие Римо, переросшее в обильно приправленную зевотой скуку, не произвело ни малейшего впечатления, прокрутил пленку с полковником-каратистом. Полко- вник проломил несколько досок, дал ногой в челюсть нескольким крепким молодым людям и немного попрыгал на татами. Фильм был черно-белый. - Фью,- произнес Смит и поднял бровь, что для этого человека с вечно замороженным лицом было выражением крайнего эмоционального возбуждения. - А? Что?- спросил Римо. - Его рук совсем не видно,- сказал Смит. - Да неужели?- удивился Римо. Время от времени ему приходилось присматриваться и прислушиваться к людям, чтобы уяснить для себя пределы их возможностей, так как порой че- ловек невероятно закрыт для всей полноты жизни. Римо понял, что Смит и вправду полагает, будто полковник очень опасен и двигается чрезвычайно стремительно. - Его руки просто размазались на пленке,- сказал Смит. - Не-а,- сказал Римо.- Остановите кадр там, где он молотит руками. Фо- кус очень четкий. - Вы хотите сказать, что можете видеть каждый отдельный кадр в фильме?- спросил Смит.- Это невозможно. - По правде говоря, если только я не заставляю себя расслабиться, то только это и вижу. Просто набор неподвижных картинок. - Вы и на отдельных кадрах его рук не сможете рассмотреть,- стоял на своем Смит. - Пусть так,- согласился Римо. Если Смит хочет так думать, прекрасно. Чего еще угодно мистеру Смиту? Смит приглушил свет и прокрутил пленку назад. Маленький проектор зас- трекотал, и изображение на какое-то время смазалось, потом пленка оста- новилась. На экране был кадр, и в кадре - полковник, наносящий удар ру- кой. Очертания руки были четкими и ясными. Смит стал кадр за кадром пе- рематывать пленку. Новый кадр, еще один. И на всех кадрах рука полковни- ка имела четкие и ясные очертания - камера вполне успевала зафиксировать руку. - Но его движения казались такими быстрыми,- сказал Смит. Столь часто приходилось ему отмечать происшедшие в Римо перемены, что он не отдавал себе отчета в том, насколько велики эти перемены, нас- колько Римо действительно не похож на себя прежнего. А Римо сообщил ему, что еще, по его мнению, переменилось: - Когда я только начал на вас работать, я с уважением относился к то- му, что мы делаем. А теперь - нет,- сказал Римо и покинул гостиничный номер, получив указания насчет того, чего Америка хочет от корейского полковника. Он мог бы прослушать многочасовой рассказ о том, как и поче- му ЦРУ и ФБР не удалось добраться до этого человека, какова у него сис- тема безопасности, но ему надо было только общее описание здания, чтобы не слишком долго его искать. И конечно, Смит упомянул об особых мерах защиты лифта. И вот Римо в лифте, и человек в синем целится в него из кольта 38-го калибра, а человек в сером делает шаг назад, чтобы дать слуге выполнить работу, и этим они как бы показывают Римо удостоверения личности. Римо перехватил запястье с револьвером, указательным пальцем раздробив кость. Движения Римо так органично гармонировали с движениями телохрани- теля, что казалось, будто тот достал револьвер из кобуры только затем, чтобы его выбросить. Рука продолжала свое движение вперед, и револьвер полетел в щель между полом лифта и полом этажа и дальше вниз - в тишину. А Римо положил руку на затылок телохранителю и слегка пошевелил пальца- ми. Этому приему его не учили - он просто хотел стереть с руки грязь, накопившуюся за время долгого пребывания под лифтом. Одновременно он на- клонил голову телохранителя к своему поднимающемуся колену. Раз - Римо аккуратно подтолкнул голову, и она с легким щелчком стукнулась о стену шахты; два - Римо перехватил обратное движение тела; и три - уложил его навзничь отдыхать на пол кабины. Навеки. - Привет, дорогуша,- сказал Римо полковнику по-английски.- Мне нужна ваша помощь. Полковник швырнул Римо в голову свой "дипломат". Он стукнулся о стену и раскрылся, рассыпав пачки зеленых банкнот. Очевидно, полковник направ- лялся в Вашингтон, чтобы то ли купить, то ли взять напрокат очередного американского конгрессмена. Полковник встал в стойку "дракон", выдвинув вперед локти и растопырив руки, как клешни. Полковник зашипел. Интересно, думал Римо, нельзя ли купить американского конгрессмена на дешевой распродаже, как любой дру- гой товар? И не бывает ли скидок для оптовых покупателей: может, дюжина голосов конгрессменов оптом обойдутся дешевле, чем если покупать каждого по отдельности? А если еще поторговаться? И сколько стоит член Верховно- го Суда? А член кабинета министров? Удачная это покупка или нет - эле- гантно упакованный министр торговли? Полковник нанес удар ногой. А может, лучше взять напрокат директора ФБР? А на вице-президента США покупатель найдется? Они ведь недорого стоят. Последний продался за пач- ку наличности в конверте, покрыв позором Белый дом, и без того погрязший в нем по уши. Представьте себе вице-президента, купленного за пятьдесят тысяч долларов наличными! Какой стыд для аппарата и всей страны! За пятьдесят тысяч должен продаваться, скажем, вице-президент Греции. Но вице-президент Америки за такую ничтожную сумму - это позор! Римо отразил удар полковника. Но что еще можно ожидать от человека, написавшего книгу ради гонорара? Полковник нанес удар другой ногой. Римо поймал ногу и поставил ее на место, на пол. Полковник, целясь в голову Римо, выбросил вперед руку с такой силой, что мог бы расколоть кирпич. Римо отразил удар и вернул ру- ку на место. Потом вперед вылетела другая рука и тоже вернулась на мес- то. А что, если сделать так, думал Римо: пусть "Америкой Экспресс", или "Мастер Кард", или какая-то другая кредитно-финансовая компания откроет специальный счет. И пусть каждый новоизбранный конгрессмен налепит на двери своего офиса эмблему этой компании; тогда тому, кто желает дать взятку, не нужно будет таскать чемоданы с наличностью по полным опаснос- тей вашингтонским улицам. Он просто предъявил бы свою кредитную карточ- ку, а конгрессмен достанет специальную машинку, которую ему выдают после того, как он вступил в должность и принес присягу на верность конститу- ции, и вставит в нее кредитную карточку взяткодателя, а в конце месяца получит взятку в своем банке. Просто давать взятки наличными - значит унижать достоинство законодателей. Полковник оскалил зубы и прыгнул, пытаясь укусить Римо за горло. А может, организовать особую политическую биржу в Вашингтоне, думал Римо, и по утрам объявлять стартовые цены? "Сенаторы поднялись на три пункта, конгрессмены опустились на восемь, курс президента остается ус- тойчивым". И хотя Римо пытался сохранить ироничный тон размышлений, на самом деле ему было очень грустно. Он не хотел, чтобы руководство страны было таким, не хотел, чтобы коррупция пронизала собой все эшелоны влас- ти, он хотел не только верить в свою страну и ее руководство, но и иметь реальные основания для такой веры. Ему недостаточно было и того, что честных людей больше, нет, он хотел, чтобы все были такими. И, сжимая за горло корейского полковника, он всей душой ненавидел деньги, рассыпав- шиеся по полу лифта. Ибо деньги предназначались американским политикам, а это означало, что кое-кто из них стоит с протянутой рукой и ждет этих денег. Поэтому маленькое приключение с полковником доставило Римо некоторое удовольствие. Он перевел противника в горизонтальное положение, уложил на пол лифта лицом вверх и очень медленно - так, чтобы собеседник понял, что это не пустая угроза,- сказал: - Полковник, я могу сделать пюре из вашего лица. Вы можете спасти ли- цо, и легкие, которые нетрудно вырвать из вашей груди, и ваши яички, и прочие части тела, которых вам будет очень и очень не хватать. Вы можете все это сохранить, полковник, если согласитесь со мной сотрудничать. По- лковник, я человек занятой. - Кто вы?- задыхаясь, спросил полковник по-корейски. - Вас устроит, к примеру, врач-психоаналитик?- спросил Римо, воткнул большой палец правой руки глубоко-глубоко под скулу полковнику и нажал на окончание глазного нерва. - А-а-и-и-и!- завопил полковник. - Ну так вот, давайте, по методу Зигмунда Фрейда, заглянем глубоко в ваше подсознание и выудим оттуда список американских политиков, которые состоят у вас на содержании. Годится, дорогуша?- сказал Римо. - А-а-и-и-и!!- продолжал визжать полковник, чувствуя, что глаз его го- тов выскочить из орбиты. - Прекрасно,- сказал Римо и ослабил давление. Глаз вернулся на место и внезапно покрылся красной сеткой полопавшихся сосудов. Краснота в левом глазу пройдет дня через два. К тому времени полковник станет перебежчиком под опекой ФБР. Его объявят важнейшим сви- детелем, и газетчики будут твердить, что он дезертировал, так как боится возвращаться в Южную Корею, что, конечно, очень глупо, ибо он - один из ближайших друзей южнокорейского президента. А полковник будет называть все новые и новые имена и суммы, полученные каждым. И все они, как надеялся Римо, окажутся за решеткой. Его злило, что на- помаженная вечно ухмыляющаяся рожа бывшего вице-президента мотается по всему миру, хотя этому человеку давно место в каталажке с такими же обы- кновенными ворами, как он сам. И Римо очень медленно и очень четко растолковал полковнику по-англий- ски и по-корейски, что ему придется назвать все имена и никакая сила его от этого не избавит. - Потому что, полковник, я лучше вас владею вашими нервами и вашими болевыми ощущениями,- сказал Римо. Тем временем двери лифта закрылись, и он возобновил свой путь вниз. - Кто вы?- спросил полковник, у которого порой бывали сложности с ан- глийскими глаголами, но который любую цифру выше десяти тысяч долларов произносил безупречно. - Вы работай для меня! Пятьдесят тысяч долларов. - Вы ошиблись адресом. Я не вице-президент Соединенных Штатов,- сказал Римо со злостью. - Сто тысяч. - Приятель, за меня никто не голосовал,- сказал Римо. - Двести тысяч! Я сделай вас богатый. Вы работай для меня. - Вы ничего не поняли. Я не директор ФБР. Я никогда не давал клятву на верность конституции и не обещал работать на благо американского народа. А посему я не продаюсь,- сказал Римо, поднял с пола пачку новеньких сто- долларовых бумажек