оту. Вы когда-нибудь задумывались над тем, что я испытываю, когда убиваю людей? - Нет, - тихо сказал Смит. - Еще бы... Конечно, нет, черт побери! - вспылил Римо. - Половину времени я обдумываю, как сделать это с минимальными затратами энергии. А речь идет о живых людях! - Что вас тревожит? - Да я только об этом и твержу последние полчаса! - разозлился Римо. - Вы что, не слушаете меня?! - Ничего вы толком не говорите. И почему вдруг сейчас? - Вовсе не вдруг! Это долго копилось... - Вас тревожат ваши лица? - спросил Смит. - Вряд ли вы сможете понять меня, - вздохнул Римо. - В следующий раз, я обещаю, мы восстановим ваш первоначальный вид или близкий к нему, - сказал Смит. - Если не прикажете хирургу нечаянно ошибиться, - заметил Римо. - Я ведь теперь не только подозрителен для вас, но и опасен. Не так ли? - Я не сделаю этого. - Такую операцию я выдержал бы и без наркоза, - сказал Римо, с завистью взглянув на полчища насекомых, кружившихся под лампой уличного фонаря в безумном вихре жизни. - Не сомневаюсь. - Вероятно, Чиун выполнит ваше поручение, если вы захотите убрать меня? - Кто же еще? - На застывшем как маска лице доктора Смита не дрогнул ни один мускул. - Он ведь профессионал. - Именно! В большей степени, чем я. Смит повернул свой портфель замками к свету уличного фонаря, секунду поколдовал и открыл его. Римо, готовый к любым неожиданностям, внутренне напрягся. Однако на этот раз все было по-честному: Смит вынул из портфеля магнитофон. - Хочу, чтобы вы послушали эту запись, - сказал он и нажал кнопку. Говорил Кловис Портер. На одной из грязных улиц черного квартала в Вашингтоне, округ Колумбия, в свете уличных фонарей, окруженных полчищами насекомых, Римо услышал, как фермер из Айовы прощался со своей женой, единственной женщиной которую он любил; прощался потому, что еще больше любил свою страну. И Римо сдался: - О'кей, сукин вы сын! Но это в последний раз! ГЛАВА ШЕСТАЯ  Удивительно, но факт. Волоките опротивело грабить. Поросенку и Костяшке надоело шататься по улицам. А Бум-Бум почувствовал тягу к работе - любой, только не руками. Сказать, что Бум-Бум или его приятели с работой были на "ты", значило обидеть их. Когда-то Волокита, Поросенок и Костяшка пробовали работать поденщиками в фирме "Ауто-Куики-Кар-Шайн", но так давно, что уже нельзя припомнить точно, правда это или нет. Теперь каждый из них получил право на пособие из фондов социального обеспечения, но особой радости от этого почему-то не было. Наверное, потому, что в палате неотложной помощи больницы Фероукс они чувствовали себя не в своей тарелке. Поросенок обвинял Волокиту в глупости и посылал то к одной, то к другой маме. Костяшка никого не обвинял, поскольку не успел разглядеть, как все произошло. Бум-Бум стонал, ругая неизвестно кого. Если бы нашелся человек, пожелавший узнать, что он там бормочет, то был бы обескуражен: Бум-Бум несправедливо обвинял свои руки в том, что они сильно болят. Кисти-то рук перемолоты, а запястья... сплошное кровавое месиво. Разве Волокита думал, что все так кончится? Начиналось так славно. Перед самым закрытием баров двое белых гусей одиноко стояли в центре квартала и проигрывали на магнитофоне голос какого-то кота, который забавно мурлыкал. Волокита, Поросенок, Костяшка и Бум-Бум привычно скучали, препираясь из-за того, где и чем можно поживиться в этот поздний час. И вдруг - удача: двое подгулявших Чарли, да который постарше и худой еще и с портфелем. Грех не воспользоваться случаем, и ребятки решили устроить театр. - Наше вам с кисточкой, господа хорошие, - раскланялся Волокита, изображая шута. Старый Чарли, мельком взглянув на появившихся из темноты чернокожих парней, продолжил разговор с пижоном помоложе. - Я говорю привет, братва! - начал заводиться Волокита. - Здорово, мужики! - присоединились к нему Бум-бум, Костяшка и Поросенок. - Добрый вечер, - ответил тощий гусь с портфелем. При этом на лице его не было ни удивления, ни испуга, ни даже волнения. - Монеты есть? - набычился Волокита. - А банан пососать не хочешь? - спросил гусь помоложе. - Чего-чего? - Сказал, чтобы ты шел сосать бананы. Здесь не подают. - Хо! Да ты никак грубишь! - искренне удивился Волокита. - Хоть знаешь, где ты есть-то? - Уж не в зоопарке ли среди обезьян? - А за это ты схлопочешь, Чарли. Будешь кровавыми слюнями харкать! - Послушайте, молодые люди, - заговорил тот, который постарше и с портфелем. - Мы не хотим неприятностей. Идите своей дорогой, и мы вас не тронем. От такой наглости со стороны Чарли Поросенок расхохотался, Костяшка ухмыльнулся, обнажив желтые от курева зубы, а Волокита как-то странно хихикнул. Зато Бум-Бум повел себя с достоинством. Он вытащил небольшой пистолет, блеснувший в свете уличного фонаря. - Я как вижу такого гуся убиваю сразу, - процедил сквозь зубы Бум-Бум. - Он очень испорченный мальчик, - доверительно сказал Волокита, обращаясь к обоим Чарли. - О-о-очень! - Таких уничтожал бы в зародыше! - прохрипел Бум-Бум. - И с тобой цацкаться не буду! - Давай, братва, кончать с ними! Но белые никак не прореагировали на угрозы, будто здесь не было ни Волокиты, ни Поросенка, ни Костяшки, ни даже Бум-Бума с пистолетом. - О'кей, договорились, - сказал тот, что помоложе. - Генерал будет первым сегодня вечером. Остальное уточним утром. И пока я еще не в форме, возьму с собой Чиуна. - Не возражаю, - кивнул тощий. - Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему так важно наше участие в этом деле? Все остальные известны, поэтому под подозрением. - У меня плохие новости, сэр, - вновь заговорил молодой Чарли. Бум-Бум взглянул на Волокиту и недоуменно пожал плечами, а Костяшка и Поросенок, не сговариваясь, покрутили пальцами у висков, показывая, что у белых гусей крыша поехала. А как это объяснить иначе? В самом центре черного квартала в Вашингтоне четыре здоровенных негра, вооруженных пистолетом, угрожают двум белым замухрышкам, а те вместо того, чтобы кричать, бежать или молить о пощаде, знай себе беседуют, как расстроить одно дело да как организовать другое, будто их жизнь не висит на волоске. - И что это за новости? - спросил тощий. - Кто-то интересуется нашими делами, а может быть, кое-что уже знает, - сказал тот, который помоложе. - В Майами на меня напали. Думаю, что нашу линию прослушивают и... - Есть только один человек, который... - Верно! - согласился молодой Чарли. - Боже мой! - воскликнул тощий. - Надеюсь, это не то, о чем я только что подумал. Пробормотав какое-то ругательство, Бум-Бум направил пистолет в лицо гуся помоложе: - Ты тут плетешь всякое, чего я не секу. Я вас граблю, ясно? - И сколько вы бы хотели? - в голосе молодого гуся прозвучала снисходительная жалость. Это не понравилось Бум-Буму. - А сколько у тебя есть? - спросил он грубо. - Я дам вам, парни, по сто долларов каждому. Идет? - Пятьдесят! - твердо сказал старый гусь с портфелем. - Да пусть будет сто, - настаивал молодой шизик. - Сегодня на пятьдесят не больно-то разгуляешься. - Сотня здесь, сотня там - вот и набегают суммы. Дайте им по семьдесят пять и ни цента больше. - О'кей! Пусть будет по семьдесят пять. Бум-Бум кожей почувствовал, как из его рук уплывают еще не полученные, но уже мысленно потраченные денежки, и распсиховался: - Могу я помешать вашей чертовски интересной беседе? - ехидно заметил он, энергично размахивая пистолетом. - Это - мое ограбление, и только я один решаю, сколько мне получать! - Семьдесят пять долларов тебя устроят? - спросил молодой белый. - Нет! - Никогда! - дружно заорали Поросенок и Костяшка. - Мы хотим все! Все, что у вас есть... И портфель тоже! - Ну, тогда извините, ребята, - мягко сказал белый помоложе. Остальное произошло так быстро, что поначалу никто ничего толком не понял. Бум-Бум дико взвыл и, подпрыгивая, затряс руками, перебитые кисти которых беспомощно болтались на каких-то эластичных веревочках, похожих на резинки. Поросенок и Костяшка с переломанными ногами бездыханно лежали на земле. Волокита смутно помнил, как в ночном уличном свете сверкнула белая рука и... Очнулся он только в отделении неотложной помощи. ГЛАВА СЕДЬМАЯ  Миссис Уитерс сообщила полиции не все. - Да, я проснулась ночью и увидела мужа в постели мертвым. А вместо лица... Это было ужасное зрелище!.. Нет, я ничего не слышала. Ничего! Я спала... - Вы хотите сказать, мадам, что кто-то убил и изуродовал вашего мужа, спавшего рядом с вами, а вы абсолютно ничего не слышали? - переспросил полицейский. Сыщик раздражал ее. Рассевшись в своем 75-долларовом костюме на ее 1800-долларовом кожаном диване, он не имел права так грубо, так неуважительно разговаривать с ней, делая пометки в потертом блокноте. Всего лишь сержант, а то и меньше, и туда же! - подумала она с неприязнью, а вслух спросила: - Вашему полковнику известно, что вы так разговариваете с людьми? - Я полицейский, мадам, а не солдат! - А вот генерал Уитерс был солдатом! - холодно заметила миссис Уитерс. В спешке она набросила на себя что-то розовое и прозрачное и теперь жалела: надо было надеть что-нибудь поплотнее. Например, костюм. И беседовать на веранде, а не здесь. Ей все больше не нравился этот сержант, который вел себя так развязно. Какое неуважение к памяти покойного генерала Уитерса! Санитары вывезли на каталке тело генерала через гостиную. Белая простыня закрывала то, что осталось от его головы. - Мадам, мы хороши сознаем, что ваш муж был солдатом, - сказал полицейский. - Но сейчас речь о другом. - Да, но в вашем голосе слышится неуважение, сержант, а в поведении нет и намека на субординацию, - возразила миссис Уитерс. - Я еще раз повторяю, мадам, что я полицейский, а не солдат. - Это бросается в глаза! - Мадам, вы были единственным человеком, находившимся в этот трагический момент рядом с генералом. Боюсь, что это ставит вас под подозрение. - Не говорите ерунды, сержант! Генерал Уитерс был четырехзвездным генералом и первым кандидатом на получение пятой звезды. Для чего же мне его убивать? - Звезды и звания - не единственное, что связывает людей, мадам. Особенно мужчину и женщину. - Вы не солдат! - Вы уверены, что ничего не слышали? - Уверена! - отрезала миссис Уитерс, запахивая поплотнее розовый ночной халатик. Бесспорно, она была привлекательна, женщина на пороге увядания, когда огонь последних желаний испепеляет тело, не предназначенное более для продолжения рода. У миссис Уитерс действительно был секрет, которым она не захотела делиться. Слушая неряшливого капрала или как он там себя называет, она вспоминала те удивительные бархатные руки. Ее разбудил легкий шум. Миссис Уитерс повернулась на другой бок, но глаза открыть не успела: чьи-то восхитительные трепетные руки коснулись кончиками пальцев ее век, а затем скользнули по телу, будя в каждой его клеточке самые затаенные чувства. Она проснулась от желания, страстного, требовательного, все поглощающего. А потом... потом пришло исполнение, о котором она не мечтала в самых смелых снах. "О-о, Ванс! Ванс!" - стонала она в экстазе. Восхитительные руки продолжали ласкать ее тело и после, касаясь самых укромных его уголков, а потом легким пухом опустились на веки, не давая глазам открыться. В этом блаженном состоянии миссис Уитерс вновь заснула и проснулась только тогда, когда почувствовала что-то мокрое на своем плече. Повернувшись к мужу, она не поверила своим глазам. Кругом была кровь, а голова Ванса, его лицо... О, ужас! - Нет! Нет! - только и смогла вымолвить миссис Уитерс. Потом она позвонила в полицию и теперь сидела потрясенная, но... не очень. Хотя Ванс, конечно, был достоин пятой звезды. Умереть накануне своего триумфа! Нет, она искренне сожалела о смерти мужа. - Я должен спросить вас, миссис Уитерс, еще раз. Как могло случиться, что голова вашего супруга буквально отделена от туловища, а вы ничего не слышали? Даже вскрика? В эго трудно поверить. - Я не слышала ничего. Нельзя слышать, как двигаются руки. - Руки?! Откуда вы знаете, что это были руки? Да-а, я допустила промах, - отметила она про себя. - Надеюсь, леди не думает, что мы готовы поверить, будто такое можно сделать руками? - не отставал полицейский. Миссис Уитерс пожала плечами. Все-таки до чего же глупы эти солдафоны. ГЛАВА ВОСЬМАЯ  Должность секретаря по особым поручениям в старинном банкирском доме Рапфенбергов имела определенные преимущества: хорошее жалование и частые разъезды, а кроме того ощущение приподнятого настроения и причастности к особо важным делам. Что может быть приятнее для двадцатичетырехлетней американки, приехавшей в Цюрих кататься на лыжах? - подумала Эйлин Хамблин, пытаясь убедить себя в том, что последние три месяца оказались не такими уж пропащими, хотя, конечно, лучше бы куда-нибудь поехать. Можно догадаться, что главной причиной огорчений молодой американки стал сидячий образ жизни. В течение последних трех месяцев, пока господин Амадеус Рентцель выполнял какую-то важную работу, она вынуждена была сидеть за этим противным столом. Впервые в ее душу закралось подозрение, что банковское дело может быть не просто скучным, а очень скучным. Да, от такой работы, - совсем не по-швейцарски думала она, - задница ноет. Если бы она была секретарем, который заинтересован в делах фирмы, то могла бы попытаться узнать что-нибудь о банковском деле, финансах и монетарной политике, а, значит, и разделить волнение тех, кто связывает с этим всю свою жизнь. Для Эйлин Хамблин золото было только золотом, а серебро только серебром, из которых делают ювелирные изделия, порой довольно милые. А вот деньгами платят за жилье, покупки в магазинах, и ей никогда не приходило в голову, что между этими бумажками и горой золота, упрятанной в каком-нибудь форте, существуют прямые причинно-следственные связи. Господин Рентцель попытался однажды попроще объяснить ей суть банковского дела, но, поняв, что это абсолютно бесполезно, бросил. За последние три месяца он сильно изменился, стал совсем другим: сутками сидел за рабочим столом, изучая сводные отчеты о состоянии наличности и резервов, движении золота в стране и за рубежом. Эйлин Хамблин хорошо помнила день, который перевернул всю ее так хорошо наладившуюся жизнь. Помнится, господин Амадеус Рентцель выскочил из своего кабинета и взволнованно воскликнул: - Запасы золота на Нью-Йоркской фондовой бирже сокращаются! - Вот и хорошо! - брякнула она не подумав. - Хорошо?! - вытаращил он глаза. - Да как ты такое говоришь?! Ужасно! Все ужасно! - А мы можем что-нибудь сделать? - Абсолютно ничего, черт побери! - бросил он, скрываясь за дверью своего кабинета. С того самого дня и до сих пор ее каждодневным делом стало составление списка цен на золото на крупнейших фондовых биржах мира. За последний месяц они сильно выросли, и пропорционально их росту улучшалось настроение мистера Рентцеля. Неожиданно он стал чрезвычайно популярным. Раньше, чтобы увидеться с клиентами, они с Эйлин Хамблин ездили по всему свету, а теперь клиенты сами приезжают к нему. Целый месяц люди. Просто Организация Объединенных Наций. Соседи, гости с Востока, даже русские... А на днях его посетил человек, на визитной карточке которого напечатаны всего два слова: "Мистер Джоунс". Встречая его, Эйлин Хамблин позволила себе сдержанно улыбнуться. Человек говорил с акцентом Людвига фон Дрейка, из чего она сделала вывод, что он такой же мистер Джоунс, как она Жаклин Онассис. В данную минуту мистер Джоунс беседовал с мистером Рентцелем в его кабинете, нервно постукивая кончиками пальцев по замкам черного кожаного кейса, пристегнутого к руке старомодным наручником. - Я рад, что ваша страна решила участвовать в торгах на аукционе, - сказал хозяин кабинета, обращаясь к гостю. Рентцель был высокий подтянутый мужчина с гладко зачесанными светло-русыми волосами и выглядел моложе своих пятидесяти. На нем была добротная одежда несколько устаревшего фасона, но не потому, что он не знал в этом толка, а из убеждения, что солидный банкир должен одеваться именно так. Его собеседник, представившийся мистером Джоунсом, был полной противоположностью: тучный, лысоватый, маленького роста и в роговых очках с толстыми стеклами. Он молча и без особого интереса рассматривал мистера Рентцеля - так в вагонах метро читают расклеенные по стенам рекламы. - По-моему, демонстрация бомбардировки Сан-Луиса произвела большое впечатление, не так ли? - спросил господин Рентцель. Джоунс пробормотал что-то утвердительное и снова надолго замолчал. - Деньги у меня, - выдавил он наконец. - В долларах? - Да. - Надеюсь, с правилами вы знакомы? - Напомните, пожалуйста, - Джоунс потянулся за ручкой к внутреннему карману мешком сидевшего на нем толстого синего пиджака. - Пожалуйста, никаких записей! - предупредил Рентцель, сопроводив слова выразительным жестом из арсенала уличных регулировщиков. Рука Джоунса медленно возвратилась назад. Рентцель обошел стол орехового дерева, сел в свое кресло напротив Джоунса и начал объяснять: - Ваши два миллиарда долларов будут храниться у меня как залог серьезных намерений со стороны вашей страны. Торги начнутся через семь дней в нью-йоркском бюро Виллбрукского союза. - Никогда о таком не слышал, - прервал его Джоунс. - В этом их сила, мистер Джоунс, - улыбнулся Рентцель. - Они банкиры, а не агенты по связям с населением, нм лишняя реклама ни к чему. Во всяком случае, торги на аукционе буду вести я сам. Каждая из стран-участниц имеет право назначить любую цену, но только один-единственный раз. Минимальная цена - один миллиард долларов. Золотом. Побеждает назначивший наивысшую сверх одного миллиарда... - Миллиард - внушительная сумма, - опять заговорил Джоунс. - Но и товар внушительный, - вновь улыбнулся Рентцель. - Контроль над правительством сверхдержавы дорогого стоит. Да, вам следует знать о конкурентах, - продолжал Рентцель. - Наряду с вашей страной в аукционе примут участие Россия, Китай, Италия, Франция, Великобритания... Ну и Швейцария, конечно. - Вы, швейцарцы, всегда любили острые ощущения, - усмехнулся Джоунс. - А вас, немцев, всегда завораживала возможность контролировать других, - не остался в долгу Рентцель. - Да, чуть не забыл. Предлагаемые цены сдаются в письменном виде в запечатанных конвертах. Проигравшим возвращаются их залоговые суммы. А сейчас я выпишу вам квитанцию о принятых на хранение деньгах. - Должно быть, интересно чувствовать себя продавцом правительства, - сказал Джоунс задумчиво. - Казалось бы, единственным человеком, который видится в этой роли, мог стать сам президент, - добавил он. - Разве гак уж важно, кто этим занимается? - пожал плечами Рентцель. - Пока это делает мой клиент. Инцидент с атомной бомбой продемонстрировал его безграничные возможности. Завтра будет организован еще один случай. На этот раз он коснется ЦРУ. Когда вы о нем услышите - сразу обо всем догадаетесь. А если вы победите на аукционе, власть над такого рода акциями перейдет в ваши руки. - И все-таки целый миллиард долларов золотом! - продолжал Джоунс. - Сколько же золота потребуется? - Около тысячи тонн, - сказал Рентцель уверенно и тут же успокоил гостя: - В Швейцарии прекрасные возможности для хранения золота. Да и наш клиент нам доверяет. - Мы, возможно, не будем участвовать в аукционе, - мрачно сказал Джоунс скорее из неприязни к человеку, у которого есть ответы на все вопросы. - Весьма сожалею, но вы много потеряете, - сказал Рентцель. - Другие страны готовятся. Посмотрите, как бешено растут цены на акции золотодобывающих компаний. Джоунс был уверен, что его собеседник прекрасно информирован о "золотой лихорадке" на фондовой бирже Германии. Германия накапливает золото для участия в аукционе. - Ладно, посмотрим, - сказал Джоунс без энтузиазма и, щелкнув замком наручников, положил кейс на стол перед Рентцелем. - Будете считать? - Нет! Не вижу необходимости, - заверил Рентцель. - В таких делах накладок не бывает. Он встал и попрощался за руку с мистером Джоунсом, который быстро вышел из кабинета. Рентцель открыл оставленный гостем кейс и с профессиональным равнодушием осмотрел аккуратные пачки тысячедолларовых купюр. Два миллиарда. Даже не потрудившись закрыть кейс и убрать его со стола, банкир вышел в приемную. Джоунса уже не было, а секретарь красила лаком ногти. Она подняла глаза и с разочарованием выслушала слова банкира: - Обратите внимание на цены акций золотодобывающих компаний в Париже и Лондоне, - а потом, усмехнувшись, добавил: - И закажите билеты на воскресный вечерний рейс до Нью-Йорка. К сожалению, он слишком быстро исчез за дверью кабинета, а то увидел бы сияющую улыбку на лице Эйлин Хамблин. Нью-Йорк! Вот здорово! - ликовала она. - Банковское дело имеет и приятные стороны! Рентцель тоже улыбался в эту минуту. Инцидент с ЦРУ принесет свои плоды, - радостно потирал он руки. - После него все страны выстроятся в очередь на аукцион. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ  - Добрый вечер, Бертон! - пропела доктор Лития Форрестер. В дверях стоял атлетически сложенный, сильно загоревший мужчина в сандалиях на босу ногу, домашних брюках и рубашке с распахнутым воротом, открывавшим густо заросшую грудь. Глядя на него, не сразу скажешь, что этот человек лечится от нервного потрясения. Брови Бертона Баррета медленно сошлись на переносице, а два темных мешка под водянисто-голубыми глазами красноречиво свидетельствовали о жертвах, приносимых на алтарь душевных мук. - О-о! Да-да! Добрый вечер! - дотронулся он до виска. - Может, войдете, Бертон? - Конечно, для этого, собственно, я и пришел, доктор Форрестер. Иначе зачем? Доктор Форрестер приветливо улыбнулась и плотно закрыла дверь за Бертоном Барретом, начальником одного из оперативных отделов Центрального разведывательного управления. Баррет восстанавливал силы в ее клинике после сильного нервного срыва, который он объяснял просиживанием штанов впустую. Пятнадцать лет одно и то же: бесконечная череда докладов и сообщений непонятно о чем, неизвестно кому, от кого и зачем... Было отчего загрустить и сломаться! Теперь вот его ремонтировали. Очень нужный человек, поэтому пациент "номер один". - Не хотите присесть, Бертон? - Нет, доктор Форрестер, спасибо! Мне больше нравится стоять на голове. Лития Форрестер сидела за столом, скрестив ноги. Бертон Баррет, не глядя на доктора Форрестер, плюхнулся на кожаный диван и уставился в небо. Он смотрел и ничего не видел: ни звезд, ни бликов на пластиковом потолке. Это называлось "сосредоточенным невидением" объекта. Но больше всего Бертон Баррет не хотел видеть Литию Форрестер. - Да, именно на голове! - повторил он капризно. - Вам ведь абсолютно все равно, не так ли? - Сегодня, Бертон, вы ведете себя особенно враждебно. Есть причины? - Нет, все как обычно. - Может быть, вы чем-то озабочены? - Озабочен? - удивился Бертон. - Конечно, нет. Я - Бертон Баррет с Главной улицы, истинный американец. - Я богат и красив, у меня не может быть никаких забот. Я никому не симпатизирую, никого не люблю. Мои особенности - сила, алчность и, конечно, самоконтроль. - Бертон Баррет нервно забарабанил пальцами по коже дивана и что-то тихо запел. - Заботы? - повторил он тоскливо. - Нет у меня никаких забот. У Бертона Баррета нет друзей, ему не нужны друзья. Озабоченный Бертон Баррет работает в ЦРУ. Здесь есть сексуальный оттенок, правда? - Ничего тут нет сексуального, Бертон, и мы это знаем: вы и я. - Такая уж у меня сексуальная работа, что потребовались недели для ухода со службы и уговоров, чтобы получить отпуск для лечения в этой клинике. - Что тут странного? В вашей организации особые порядки. - Вы когда-нибудь обсуждали с агентом ФБР ваши личные проблемы? Точнее, с одним из агентов по имени Беннон, причем несколько часов подряд? А каково ждать, пока он оформит все документы и порекомендует психолога?! Должен заметить, - продолжал Бертон Баррет, - что агент Беннон - явление особенное. А может, я отношусь к этому ирландцу предвзято? Я стал забывать, кого дозволено осуждать, а кого - нет. Все так быстро меняется. - Но вы не говорите главного, Бертон. Что вас беспокоит? - Я ведь сегодня последний день, как вы знаете. - Да, знаю, - кивнула доктор Форрестер. - Меня не вылечили. - Смотря что понимать под словом "вылечить". Это слишком широкое понятие. - Спасибо, утешили. - У вас будет возможность регулярно возвращаться сюда. Раз в неделю - обязательно. - Одного раза мало, доктор. - Это лучше, чем ничего. Мы обязаны исходить из реальных возможностей. - О, Лития! - не выдержал Бертон Баррет. - Вы мне нужны, черт побери! Этим все сказано. Не пытайтесь меня убедить, что мне больше нужен терапевт Фильбенштейн. - Давайте обсудим ваши пристрастия. Доктор Фильбенштейн - мужчина, я - женщина, а вы, как известно, человек гетеросексуальной ориентации. - Да вы не просто женщина, а умопомрачительная женщина. Лития, я думаю о вас, я мечтаю обладать вами. Вы знаете об этом? - Сначала поговорим о другом. Когда впервые вы испытали чувство страдания от того, что ваши желания не удовлетворены? Бертон Баррет лег на спину, вытянувшись вдоль дивана, и закрыл глаза. Он вспомнил няню, мать, отца... свою красную коляску. Ему она очень нравилась. Отличная была коляска. Ее можно было сильно разогнать, толкнув ногой, или загнать в толстые, как тумбы, ноги служанки. Ее звали Фло. Она при этом визжала и кричала. Бертону строго-настрого запретили въезжать коляской в служанку, но он повторил шутку вновь. Тогда его строго предупредили и пообещали, если это еще раз повторится, отобрать коляску. Повторилось, и коляску отобрали. Бертон плакал, отказывался есть обед и снова обещал, умолял, что никогда-никогда не будет пускать коляску в ноги служанки. Ему поверили и вернули коляску, но ненадолго: не прошло и часа, как он вновь таранил служанку. Она испугалась, заорала, стукнула его и была уволена. Он страдал, но коляску больше не просил: знал, что не отдадут. - Почему вы повторяли со служанкой эту в общем-то жестокую шутку? - спросила Лития Форрестер. - Не знаю, доктор. А почему люди поднимаются в горы? Служанка все время была рядом. Впрочем, какое отношение имеет коляска из моего детства к тому, что происходит сегодня? Завтра я возвращаюсь в свой поганый город, поганый кабинет, чтобы продолжать делать поганую работу, черт побери! Вы нужны мне, Лития! Без ума от вас - вот в чем проблема. - По какой причине, вы можете объяснить? - спросила Лития Форрестер. - Вы, Лития, самая красивая женщина на свете. - А ваша мать? Разве она не была красивой? - Нет. Это была просто моя мать. - Одно другому не мешает. Она могла быть красивой. - В нашей семье, так уж сложилось, мужчины женятся на некрасивых женщинах. И я не исключение. Если бы не роман с художницей из Нью-Йорка, я бы, наверное, просто свихнулся. - Скажите, Бертон, если бы вы оказались в постели со мной, это помогло бы вам разрешить ваши проблемы? - Вы это всерьез?! - вскричал Бертон, вскакивая с дивана будто его кнутом огрели. Лития Форрестер загадочно улыбнулась, губы ее увлажнились. - А вам как кажется? - спросила она с легкой хрипотцой. - Шучу я или нет? - Не знаю... - смешался Бертон. - Вы же сами сказали... - Но я ведь только спросила, поможет ли вам это. - Да, конечно! - обрадовался он и, как ей показалось, достаточно искренне. - Значит, мы сможем заняться... - Я не говорила этого, - прервала его буйные фантазии Лития Форрестер. - Проклятие! Ну почему, почему, Лития, вы всегда даете эти дурацкие уклончивые ответы? - начал терять терпение Бертон Баррет. - Если бы кто-нибудь другой и в другом месте попытался разыграть меня, ему бы не поздоровилось. Я бы дал по роже! Серьезно говорю! Прямо по роже! А что касается моих агрессивных поступков, то в гробу я их видел! Лучше разберитесь вот с этим! - И глава оперативного отдела одной из самых мощных разведок мира расстегнул молнию на брюках. - Я собираюсь, но не сейчас. - Поведение Бертона Баррета, казалось, ничуть не смутило Литию Форрестер. - Я вам это твердо обещаю! Но сначала вам тоже придется кое-что сделать. Бертон Баррет смущенно замигал, заискивающе улыбнулся и, волнуясь и стыдясь, застегнул ширинку. - Можно было оставить так, Бертон, - заметила Лития Форрестер без тени иронии. - Но мы займемся этим позже. А теперь давайте немножко выпьем и вместе напоем одну нехитрую мелодию. Я начну, а вы мне поможете. - Все это как-то глупо выглядит, - растерялся Бертон. - Таковы мои условия, дорогой. Если вы действительно собираетесь переспать со мной, вам придется их выполнить. - Что это за мелодия? - спросил Бертон Баррет, беря, как говорится, быка за рога. - Очень простая. Вот послушайте: та-та-та-та-там-та-там-там-та-та-та-та-там-там... - Э-э, постойте. Кажется я знаю. Это из фильма... - Абсолютно верно! А теперь давайте споем вместе. - Лития Форрестер встала из-за стола и направилась к дивану, на котором во всю длину разлегся Бертон Баррет. Он все еще напевал этот незатейливый мотив, когда во второй половине следующего дня входил в вашингтонское здание национального пресс-клуба. Вспрыгнув на сцену, он предупредил собравшихся журналистов, что намерен сделать важное заявление. После этого сообщил, что в Южной Америке на правительство Соединенных Штатов Америки работают семь бывших нацистов, оплачиваемых ЦРУ. Назвал их нынешние имена и точные домашние адреса с телефонами, а также их истинные имена, по которым этих нацистов вот уже много лет разыскивают израильтяне. Он пообещал в самое ближайшее время предоставить прессе фотодокументы. Бертон Баррет назвал также имена четырех тайных агентов на Кубе. И дабы убедить газетчиков, что он из тех, кто располагает подлинной информацией, бросил служебный значок репортеру из "Вашингтон Пост", сидевшему в первом ряду. - Почему вы все это рассказываете? - спросил его один из журналистов. - Вам приказали? - А почему человек вообще что-то делает? - ответил Бертон Баррет. - Мне просто захотелось. Вот и все! Кстати, все сказанное мной, вы можете легко проверить. Ручаюсь, это правда! Действуйте, господа! А мне нужно побыстрее исчезнуть - с минуты на минуту за мной придут. Он спрыгнул со сцены и не спеша прошагал через весь зал, игнорируя вопросы журналистов и не переставая что-то напевать. Бертон Баррет не ошибался. Люди из ЦРУ сразу же кинулись по его следам. Однако не нашли его ни в рабочем кабинете в Лэнгли, ни в маленькой квартирке в Вашингтоне, ни в Центре по изучению подсознания. Когда стемнело, Бертон Баррет появился в одном из читальных залов главного здания вашингтонской публичной библиотеки. Перед этим он купил несколько кожаных шнурков для обуви и связал их в длинный прочный жгут. Затем в туалетной комнате он размочил его в горячей воде и плотно намотал вокруг шеи. Через несколько минут размякшая кожа начала высыхать и сжиматься, все глубже и глубже врезаясь в горло. Свидетели рассказывали позже, что он не выглядел обеспокоенным и, чуть слышно напевая, листал большую иллюстрированную книжку про Мэри Поппинс. А потом, ближе к пяти вечера, повалился головой на стол, захрипел и умер. Самоудушение Бертона Баррета приобрело широкую огласку. Его прокомментировали на первых полосах все газеты мира. Правительство Соединенных Штатов получило жесткие ноты протеста как от Израиля, так и от латиноамериканской страны, которая приютила бывших нацистов. Четверых американских агентов на Кубе на следующий день нашли убитыми. В Цюрихе швейцарский банкир из Дома Рапфенбергов получил сообщение, что Франция проявляет серьезный интерес к торгам на аукционе. Данные о Бертоне Баррете были заложены в компьютеры штаб-квартиры КЮРЕ в Фолкрофте для анализа и сопоставления с информацией о Кловисе Портере и генерале Дорфуилле. Заключение гласило: "Проверить Центр по изучению подсознания как возможное связующее звено". Люди, которые хотели бы разрушить Америку, приоткрыли дверь. Значит, в нее войдет Дестроер-Разрушитель. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ  В дверь постучали, когда Римо собирался звонить Смиту. Он положил трубку и хотел было крикнуть "Входите, открыто!", как дверь широко распахнулась и на пороге появился Чиун. За ним двое посыльных тащили три огромных сундука. Чиун мог путешествовать целый год с одним только конвертом в кармане, раз того требовали обстоятельства, но если они изменялись к лучшему, загружал своими вещами два багажных вагона. Когда Римо позвонил в Майами и попросил Чиуна приехать, тот ограничился тремя сундуками. И только-то. Чиун выехал сразу, как только закончилась мыльная опера, не став просматривать свои видеозаписи с параллельных телепрограмм. "Отложу до Вашингтона," - коротко сказал он Римо, который понимал, какую жертву ему приносят. Из-за американской глупости, как выражался Чиун, все лучшие телешоу шли по разным программам в одно время, дабы невозможно было посмотреть их все. Чтобы компенсировать такие потери из-за бестолковости телевизионщиков, Чиун включал два видеомагнитофона и, когда смотрел фильм о докторе Лоуренсе Уолтерсе, психиатре, они записывали с других программ "Кромку утренней зари" и "Пока Земля вертится". Чиун разрешил посыльным первыми войти в комнаты, где жил Римо. Пока вносили вещи, Римо засунул руку в карман и достал две долларовые бумажки. Чиун никогда не давал чаевых, считая "перенос тяжестей" гостиничной услугой, которую не следует выделять из числа прочих. Вместо чаевых он классифицировал посыльных по итогам их работы словами; "непригоден", "пригоден" и "хорошо". За свою жизнь он выставил только однажды оценку хорошо и бессчетное количество "непригоден". На этот раз все обошлось, посыльные получили оценку "пригоден" и с удивлением уставились на тщедушного старика. Но Римо сунул им по доллару, и они, кланяясь чуть не до полу, удалились. - Бросаешь деньги здесь, бросаешь деньги там... тратишь, тратишь, тратишь, пока не окажешься в нищете. Ты, Римо, - истинный американец. - В слабом голосе звучало осуждение. Слова "истинный американец" да еще "белый человек" были самыми оскорбительными в лексиконе Чиуна. Когда Римо только начинал учиться основам боевого искусства, которого не знал до этого никто за пределами корейской деревни Синанджу, где родился и вырос Чиун, ему была доверена тайна о возникновении и мира, и населяющих его народов. Римо хорошо помнил эту историю. - Когда Бог решил создать человека, - тихо говорил Чиун, - то взял кусок глины и положил его в печь. Через какое-то время вынул и сказал. "Эта глина никуда не годится. Я создал белого человека". Потом Бог взял другой кусок глины и вновь положил в печь. Но чтобы исправить ошибку, решил подержать его подольше. Через какое-то время вынул его, рассмотрел и сказал: "О, я ошибся опять. Я передержал глину в печи. Я создал черного человека". После этого он долго выбирал новый кусок, делал это заботливо и с любовью. Наконец выбрал самый лучший и положил в печь. Через какое-то время вынул глину и сказал: "Это именно то, чего я хотел. Я создал желтого человека". От радости за успех Бог дал ему разум. Китайцам он дал похоть и бесчестность. Японцам - высокомерие и жадность. А корейцам - храбрость, честность, организованность, великодушие и мудрость. Получилось слишком много добродетелей. И тогда Бог сказал: "Я дам им еще бедность и завоевателей, что немного уравняет их с другими народами. Они воистину совершенные люди, я очень доволен своей работой". Так сказал Господь! В то время Римо еще не совсем оправился от казни на электрическом стуле и слушал вполуха, но суть урока уловил. - Ты ведь кореец, правда? - спросил он Чиуна. - Да, - улыбнулся Чиун. - Как ты узнал об этом? - Догадался. Урок истории повторялся потом в самых разных вариантах много раз. Однажды, когда Римо безукоризненно выполнил одно особенно трудное упражнение, Чиун забылся и похвалил его: "Отлично!" - Ты сказал "отлично", папочка?! - спросил приятно удивленный Римо. - Да, для белого человека, - уточнил Чиун, - а для корейца "хорошо". - Дьявол! - воскликнул тогда Римо. - Я же знаю, что смогу победить, пожалуй, любого корейца... Любого, кроме тебя, учитель. - Сколько же корейцев знаешь ты, о, громко кричащий американский белый человек? - спросил Чиун тихо, и его глаза превратились в янтарные щелки. - Ну, только тебя. - И ты можешь победить меня? - Тебя, наверное, нет. - Наверное? Почему бы не попробовать? - Не хочу. - Ты что, боишься сделать мне больно? - Высморкайся через уши! - Вот вам образчик чисто американской логики, - произнес тогда Чиун. - Он, видите ли, уверен, что может победить любого корейца, кроме одного, хотя в глаза только этого одного и видел. А в благодарность за усилия сделать хоть что-то из него, куска недопеченной глины, слышишь разные гадости. Какая неблагодарность! - Прости меня, папочка. - Чтобы не просить прощения после - лучше просить его до! Тогда ты будешь человеком, который использует свой разум, чтобы строить дорогу, а не ремонтировать ее. Римо низко поклонился учителю, а тот сказал: - Ты можешь победить любого корейца, кроме, разве, одного. - Спасибо, папочка! - За что ты благодаришь меня? Я говорил о своем мастерстве. Оно действительно так велико, что я могу поделиться им даже с белым человеком. Я принимаю твое восхищение, но не твою благодарность. - Я всегда восхищался тобой, папочка. Чиун тогда впервые поклонился ему не как учитель ученику, а как равный равному. Римо никогда не говорил Чиуну, что знает об истинном его отношении к нему, "белому ученику". Однажды Чиун спас его от китайских заговорщиков. Он нашел Римо умирающим и, конечно, не думал, что его гаснущее сознание уловит крик: "Где мой сын, которого я сотворил своим сердцем, своим разумом и своей волей? Где он?" Римо не вспоминал об этом, чтобы не ставить Чиуна в неловкое положение. Учитель проговорился, что думает о нем, как о корейце. Римо взял телефонную трубку, когда Чиун начал распаковываться. Он много раз наблюдал эту церемонию. Первыми на свет появились магнитофоны, а потом из складок роскошного цвета золота кимоно было извлечено самое дорогое: кассеты с "Кромкой утренней зари" и серией "Пока Земля вертится". Чиун не доверял видеопленки багажу, который может пропасть, и возил их при себе, чаще всего в потайных карманах просторного кимоно. Включив видеомагнитофон, он устроился на одном из сундуков, заблокировавших все двери в комнатах, и стал сосредоточенно смотреть, как Лаура Уэйд делилась с Брентом Уайтом своими опасениями по поводу здоровья знаменитого физика-ядерщика Ланса Рекса, который, по ее мнению, мог сойти с ума, если бы узнал, что обожаемая им Трисия Боннекат действительно любила герцога Понсонби, только что унаследовавшего главные фабрики по производству шелка и переработке лосося в Малвилле. - Семьсот сорок четыре, - ответила трубка голосом Смита. - Открытая линия, - сказал Римо. - Да, конечно. Вы читали в газетах о нашем друге в библиотеке? - Да. - Он был частью этого, - произ