силу в футбольных клубах, и Батлер стал одним из его руководителей. Он проанализировал статистические данные о футбольной лиге, которые показывали, что черных игроков значительно чаще, чем белых, вытряхивали из первых - более престижных и лучше оплачиваемых - линий в задние - защитные. Он потребовал от руководства ответа на вопрос: почему за такую же игру черный получает меньше, чем белый? Батлер назвал это рабством двадцатого века. Он заявил, что именно расизм является причиной того, что среди полусредних нет ни одного черного, и объявил, что в следующем сезоне потребует, чтобы его перевели в полусредние. Вилли Батлер продолжал задавать свои вопросы, а владельцы футбольных клубов продолжали хранить молчание. Вскоре имя его исчезло со страниц спортивных газет, не желавших подрывать всеамериканский дух этой игры. И вот пришел день, когда на последней странице газеты "Нью-Йорк Дейли Ньюс" Батлер увидел занимавший всю полосу заголовок, который вызвал у него приступ ярости. Прочитав его, Батлер поклялся никогда не забывать о рабстве, которое привело его предков в эту страну. Заголовок гласил: "Вилли Батлер продан". О том, что его собираются продать в другой клуб, Батлер впервые узнал из этой газеты и, чтобы не быть проданным кем-то куда-то, - ушел из футбола. Он был еще молодым парнем, и его занесло в Корпус мира. Он был направлен в Бусати, чтобы попробовать осуществить ирригационный проект, который помог бы поднять плодородие небольших земельных участков хотя бы до уровня достигнутого аборигенами две тысячи лет тому назад. Батлер, довольный тем, что находится так далеко от Америки, с увлечением работал, пока однажды к нему не обратился представитель ЦРУ, приписанный к Корпусу мира в Бусати. Человек из ЦРУ сказал: он возвращается домой, он наблюдал Батлера в работе и понял, что тот - настоящий американец, и как насчет того, чтобы поработать на ЦРУ? "Почему бы не подработать?" - подумал Батлер и согласился, решив, что как-нибудь выкрутится, направляя нелепые сообщения о высосанных из пальца событиях и взятые с потолка прогнозы о возможном ходе развития событий. Однако в жаркой Бусати сбывались любые прогнозы. Батлера зачислили на полное довольствие в ЦРУ, положив ему тридцать шесть тысяч долларов в год и поручив содействовать приходу к власти тогда еще полковника Ободе, который придерживался в то время прозападной позиции. Примерно тогда же Уильям Форсайт Батлер побывал в горах у лони. Войдя в первую же деревушку, он почувствовал: это его дом. И он устыдился за свой дом. Разбившись на немногочисленные группы, лони прятались в горах; низкорослые трусливые мужчины рылись в земле, отыскивая съедобные корешки и беспрестанно оглядываясь, не появился ли сзади хауса, слон, или еще что-нибудь крупнее ящерицы. В Империи Лони, видимо из-за трусости мужчин, установился матриархат. Три наиболее многочисленные группы лони возглавлялись тремя сестрами-принцессами. Батлер встретился с одной из них и сказал ей: он - тоже лони. А почему мы должны верить? - спросили его. Раздосадованный Батлер невольно произвел гортанью шипящий с прищелкиванием звук - у него это было с самого детства. Принцесса неожиданно обняла Батлера и пригласила его в дом. Батлер смутился. Принцесса объяснила ему, что мужчины лони, рассердившись, всегда издавали этот звук. Но ей уже давно не приходилось его слышать. Батлер забыл и об Ободе, и о поручении ЦРУ. Он провел в деревушке две недели и впервые услышал там легенду лони. Он рос и воспитывался в обществе, в котором не верили в такие вещи, но в этой легенде, думал он, многое относилось лично к нему. Возвращающиеся домой дети лони. Разве он не был одним из этих детей? А человек с Запада, погибший, но, в конце концов, победивший того, кто поработит лони. Ну, а разве он, Батлер, не с Запада? И разве его нельзя назвать умершим, в том смысле, что он отказался от своей прошлой жизни, чтобы воссоединиться с лони? А человек, который поработит лони? Кто еще как не Ободе? Он не очень-то понял, что там говорилось о каком-то азиате, который якобы возродит дух лони в ритуальном огне, но кто сказал, что в легендах все должно сходиться с жизнью до последнего слова? Да, эта легенда здорово подходила ему. И чтобы показать лони свои братские чувства, отплатить тем, кто поработил их, а заодно доставить небольшое удовольствие себе самому, Батлер решил кое-что добавить к легенде - пусть в нее войдет человек, который заставит белых оплатить грех многовековой давности. Он открыл лежавший на соседнем кресле "дипломат" и вгляделся в потемневший по краям пергамент - грузовую декларацию корабля на партию рабов из Восточной Африки. Другой старинный пергамент представлял собой свидетельство об их продаже. Была здесь и пожелтевшая справка с плантации. Еще на одном документе было изображено родословное дерево. Во всех этих документах значились фамилии Липпинкоттов, Батлеров и Форсайтов - трех американских семей, наживших свои состояния на работорговле. Он вытащил из небольшого конверта стопку газетных вырезок. Самая последняя - он натолкнулся на нее недавно в газете "Норфолк Пайлот" - чудесное маленькое сообщение о помолвке Хиллари Батлер с Хардингом Демстером Третьим. Надеюсь, подумал он, что Хардинг Демстер Третий не будет слишком опечален, если ему придется подождать у алтаря. ГЛАВА СЕДЬМАЯ  В аэропорту Бусати царило смятение. В донесении, полученном от армейского подразделения, приданного компании "Эйр Бусати", основная задача которого состояла в том, чтобы не допускать краж авиационных покрышек и колес, говорилось, что из багажного отделения исчезли семь больших лакированных сундуков, а в самом подразделении не досчитались четырнадцати солдат. Был разграблен также газетный киоск. В связи с размерами нанесенного ему ущерба было высказано предположение, что в этом киоске начался бунт, но для такого бунта в аэропорту было маловато людей. На самом деле, если уж придерживаться истины, в аэропорту, кроме нескольких человек обслуживающего персонала, находились в то время один белый американец и один престарелый азиат, которые потом исчезли вместе с солдатами и лакированными сундуками. - Ты в это веришь? - спросил генерал Ободе своего личного адъютанта-хауса. - В бунт? - Во все. - Вы имеете в виду Восток и Запад, отца и сына? - Да, - подтвердил Ободе. Адъютант покачал головой: - Все лони - в горах, там они и останутся навсегда. Нам нечего бояться этих трусливых горных бродяг. Особенно теперь, когда вы начали подкидывать им места в правительстве. Нет, они никогда уже больше не поднимутся. Можно не бояться. Генерал Ободе на минуту задумался. - Возьми еще десять тысяч долларов в министерстве финансов и положи на мой счет в швейцарском банке, - сказал он. А в это время по равнине Бусати, в сторону гор продвигался тяжело нагруженный караван. Покачивающиеся на плечах четырнадцати солдат сундуки отбрасывали своими лакированными боками яркие солнечные блики. Впереди вышагивали Мастер Синанджу и Римо. Римо был зол как черт. - Ты - двуличный сукин сын, - сказал он. - Договор есть договор, - отвечал Чиун. - Невыполненный давний договор всегда имеет преимущество перед тем, что заключен недавно. Это справедливо. - Ты говоришь о договоре, которому больше двух тысяч лет. Дом Синанджу тогда даже не существовал. - Обзывание, равно как и несколько лет туда или сюда, не аннулирует договора. - Да эта штука относится еще к дохристовой эпохе! Несколько лет. Какие же это несколько лет? - Это ты ведешь отсчет со времен Христа, а не Дома Синанджу. У нас невыполненный договор, причем оплаченный вперед, понимаешь, оплаченный полностью. Это был год Овена. Или год Крысы? - Наверное, год двуличного сукина сына. - Неважно. Но, помню, где-то в одном из ваших 50-х или 60-х Дом Синанджу согласился тренировать что-то такое, что нам приволокли прямо с улицы - это временная замена настоящего убийцы... - Да сгорит твой портрет этого актеришки - Реда Рекса - вместе с его автографом! - воскликнул Римо в сердцах. Чиун оглянулся на свои сундуки и сказал что-то одному из солдат на языке, который, как потом объяснил Чиун, был одним из диалектов языка лони. По его тону Римо догадался: Чиун напоминал солдатам, что в сундуках ценные вещи, возможно, что в первом сундуке - портрет главного героя сериала "Пока Земля вертится", Реда Рекса, и что в случае опасности надо будет прежде всего спасать этот сундук. Римо был потрясен, когда впервые услышал, как Чиун говорит на языке лони. Он думал, что Мастер Синанджу знал только китайский, японский, корейский и немножко английский. Однако, подходя к аэропорту, в который они направились, оставив генерала Батлера в джипе, Чиун жестом велел Римо помалкивать. Когда они выбрались из батлеровского джипа, Римо хотел немедленно вернуться назад в город, чтобы завершить дело с этим белым домом за железными воротами. Но Чиун потребовал, чтобы они отправились в аэропорт и забрали там багаж. При этом он категорически отказался обсуждать это, или пойти на компромисс. Ему нужен его багаж, сказал он Римо. Они и не знали, что оказались в аэропорту буквально через несколько минут после того, как самолет Батлера поднялся в воздух. Солдаты приписанного к аэропорту подразделения праздно шатались по залу. - Я спрошу у них на языке Империи Лони где наш багаж, - сказал Чиун. - Лони? Это же племя, Чиун. Какой у них язык? - Нет, это - великое царство великой добродетели, - возразил Чиун. Римо расценил это так: когда они нанимали убийц - ассасинов, то всегда вовремя оплачивали их услуги. Что еще мог подразумевать Чиун под словом "добродетель"? - Ну, хорошо, давай получим багаж, и сразу же в город. У меня там масса дел. Чиун молча поднял вверх свой длинный костлявый палец. В его ногте, как в серебре, отразились переливающиеся огни мигалок на крышах полицейских машин. Чиун обратился к одному из солдат на языке, который показался Римо языком Суахили - основным языком, на котором говорили к Бусати. - Они не будут с тобой разговаривать, Чиун. Мы ведь иностранцы. - Говори только за себя, ты, белый человек, - сказал Мастер Синанджу. Римо скрестил на груди руки и стал терпеливо ждать, когда какой-нибудь солдат, к которому обратится Чиун, нацелит ему в грудь свою винтовку. "Пусть сам выкручивается", - думал Римо. Может, будет какой брачок в его ударе. Хотелось бы на это взглянуть, хотя он, Римо, и не собирается наблюдать за всеми событиями со стороны. Сначала Чиун сказал что-то на диалекте лони, потом перевел Римо, о чем у них там шла речь. "Я - Мастер Синанджу, а это - Римо, который хоть и белый, но близок мне. (Я говорю им "близок", Римо, потому что им не нравится твое неуважительное отношение к моим словам.) Я хотел бы поговорить с вашим королем о своем долге как Мастер Синанджу". Я уверен, Римо, они знают о нем, об этом, наверное, много говорится в их деревнях и храмах, о том, что Мастер Синанджу все еще не вернул свой долг. Тем временем двое солдат продолжали о чем-то горячо спорить между собой. Римо улыбнулся. - Неужели ты, папочка, думаешь, что два солдата-африканца вспомнят столетней давности обязательство какого-то иностранного наемника? - Сколько бы ты ни старался, Римо, тебе не понять сути Синанджу. Лони высоко ценят услуги Дома Синанджу, не то что китайские императоры и паршивые американцы. Римо покачал головой. Если уж Чиун начал говорить о славе Синанджу, то с ним лучше не спорить. Во всем мире о Доме Синанджу слышали от силы пять человек, да и то, четверо из них - агенты разведки, а пятый - какой-нибудь замшелый историк. Но если послушать Чиуна, то Синанджу величественнее Римской Империи. Чиун пробормотал что-то еще, и солдаты явно смешались. Они жестом предложили Чиуну и Римо следовать за ними. - Сейчас ты увидишь, как достойные люди относятся к Мастеру Синанджу, - с гордостью прошептал Чиун. - Есть еще люди, которые достаточно культурны, чтобы отличить настоящего ассасина от, как ты его называешь, убийцы. Вот увидишь! - Чиун, ты ведь даже не знаешь, лони ли они. Может, они собираются задать нам сейчас хорошую трепку. - Ты путаешь их с американцами, - огрызнулся Чиун. Солдаты отвели Чиуна и Римо к офицеру, которому Чиун снова что-то энергично объяснял, с необыкновенной быстротой размахивая руками. Римо пытался угадать реакцию по лицу офицера, но черная как ночь физиономия оставалась бесстрастной, словно космос. Офицер показал на газетный киоск в аэропорту. Чиун кивнул и повернулся к Римо. - Вот увидишь. Увидишь, что такое настоящее уважение, - сказал он. - Пошли! Римо пожал плечами. Аэропорт - чуть меньше, чем в Дейтоне, штат Огайо, - был раз в пять больше того, что требовалось для нужд Бусати. Римо и Чиун стояли у газетного киоска, в котором были главным образом периодические издания на английском языке. - Мы получили твой багаж, Чиун, убедились, что с портретом Реда Рекса все в порядке, и сегодня же ночью я взгляну на белый дом с железными воротами. - Нет, - возразил Чиун, - мы должны дождаться офицера. Уйти сейчас - значит показать неуважение к лони. - И почему это ты их так уважаешь? - Потому что, в отличие от некоторых других, они заслужили уважение. - Чиун, не хочу обижать тебя, правда не хочу, но скажи: неужели все Мастера Синанджу в течение сотен лет учили язык лони только потому, что не выполнили какой-то договор? Да они, наверное, давно уже забыли про этот должок. А сколько, интересно, еще языков ты хорошо знаешь? - По настоящему хорошо? - Ага. - Один. Мой родной. Остальными я только пользуюсь. Скользнув взглядом по киоску, Римо заметил среди всего прочего экземпляр газеты "Нью-Йорк Таймс", продававшийся за два с половиной доллара. Как следовало из сообщения на первой странице газеты, на телевидении нашли возможность изменить время трансляции репортажей по Уотергейту. Возобновлены передачи "мыльных опер". - В Штатах снова запустили "Пока Земля вертится", - шепнул Римо. - Что? - выдохнул Чиун. - Твои сериалы. Их снова показывают. Чиун пошевелил губами, как будто намереваясь что-то сказать, но у него ничего не получилось. Когда к нему вернулся дар речи, он молвил: - Я уехал из Америки, потому что оставлял за собой пустоту. Америка обманула меня. Как они могли вот так просто возобновить передачи, которые они же так просто отменили? - Не знаю, папуля. Но, думаю, следует поторопиться, чтобы поскорее вернуться в Штаты, не так ли? Свое уважение к лони ты можешь выразить как-нибудь потом. Если уж они прождали пару тысяч лет, им ничего не стоит подождать еще годик-другой. Впервые в жизни Римо увидел, что Чиун колеблется. В этот момент армейский капитан, с которым они разговаривали, подошел к ним и сказал на чистейшем английском языке: - Я и мои солдаты, сэр, восхищены миленькой лонийской сказкой, которую вы нам рассказали. Чтобы выразить нашу благодарность, мы будем рады отвезти ваш багаж всего за сто американских долларов. Римо зажал руками рот, чтобы не рассмеяться. И тут Чиун дал волю своим чувствам. Тощий азиат, как ураган, набросился на газеты, разрывая их в мелкие клочья. Газетный стенд врезался в стенной стеллаж, стенной стеллаж - в продавца, а продавец вместе со стендом, стеллажом и тем, что осталось от газет, - в переплетение трубок неоновых ламп рекламного щита. По залу аэропорта Бусати порхали, медленно опускаясь, белые, как снежинки, клочки бумаги. - Это вероломство не останется безнаказанным, - объявил Чиун. Капитан, который хотел заставить их раскошелиться, начал было пятиться назад, но услышав то, что сказал ему Чиун, остановился. В этот раз Чиун не переводил Римо содержание своего разговора с капитаном. Закончив переговоры, Чиун дал Римо знак следовать за ним. Когда они шли за капитаном, он тихо сказал: - Эти люди - не лони. - Хорошо. Поедем в город и закончим то, ради чего мы сюда явились. - Но сначала я должен закончить то, ради чего я сюда явился, - безапелляционно ответил Чиун. Они уже несколько часов тащились по равнине Бусати. Римо продолжал выковыривать из карманов клочки газетной бумаги и ворчать, что Чиун обманул его, заставив поверить, будто они возвращаются в город. - Я же тебе сказал, - объяснял Чиун, - более старый контракт имеет преимущество. - Это не решает мою проблему, папочка. - С глупым разговаривать бесполезно. - И мне, и тебе платит один и тот же хозяин. Мы обязаны выполнять его задание, но этого не делаем. - Если тебе так надо, можешь отправляться в свой город, но только без меня. - Это каким же образом? - возмутился Римо, оглядывая равнину. - Я даже не знаю, где мы сейчас находимся. - А когда ты что знал? - съехидничал Чиун и бодро зашагал дальше, к виднеющимся вдали горам. Они шли целый день. Римо сетовал на то, что провалит здание, что лони, можно не сомневаться, ограбят их в первой же деревне, жаловался на изнуряющий зной выжженной солнцем равнины, которую Чиун упорно называл "пышными предгорными садами", поскольку, объяснял он Римо, в свое время здесь были красивейшие в мире сады. - Лони, должно быть, неплохо заплатили тогда твоим предкам, - сказал Римо. - Они умели ценить настоящую работу. - Вот увидишь, они накинутся на нас, как только сообразят, что их больше. - Лони - честные, справедливые и порядочные люди. - Да, заплатили вам явно недурственно, - ворчал Римо. Чувствовал он себя прескверно: пропыленный, грязный, покрытий липким потом... Еще бы - двое суток не менял белья. А Чиуну, с его семью сундуками одежды, хоть бы что. К тому времени, когда они начали подниматься в горы, на древний континент, во всем ее величии, внушающем благоговейный трепет, пала ночь. Римо сразу заметил, что продвигались они не просто по горным тропинкам, а по уступам, вырубленным в камне, и за прошедшие века стертым ногами человека. Они продолжали упорно двигаться вперед - все выше и выше, в ночные горы. Римо был изумлен выносливостью солдат, шагающих под грузом чиунова багажа. За очередным поворотом они увидели огонь, горящий на высокой стене. Чиун сложил рупором ладони и что-то прокричал на лонийском диалекте суахили. - Я им сказал, что это я, - объяснил он Римо. - Ну, сейчас мы получим, - сказал Римо, готовясь к худшему. Из проемов в стене показались люди с факелами и копьями, всего несколько человек, которые сначала отступили назад, выжидая, пока их не набралось побольше, а тогда двинулись вперед. Свет их факелов ослепительно сиял в ночной темноте. Слишком много людей и копий, чтобы удрать целым и невредимым. Римо решил пробраться через центр, приготовившись получить несколько ран, а потом, не останавливаясь бежать. Отступать было некуда. Позади себя он слышал стук сбрасываемых на землю сундуков Чиуна и топот ринувшихся назад солдат хауса. К удивлению Римо лони не стали их преследовать. Вместо этого, приблизившись на расстояние полета копья, они пали на колени и в унисон молитвенно вскричали: - Синанджу! Синанджу! Синанджу! Затем через головы толпы в ярком свете факелов Римо увидел спускающуюся к ним высокую черную женщину в короткой белой тунике. Она несла сверкающую металлическую жаровню, в которой пылал огонь. Римо и Чиун подошли ближе, и толпа, скандирующая "Синанджу", по' одному ее слову остановилась. Она заговорила. Чиун переводил Римо. - Добро пожаловать, Мастер Синанджу! Мы мечтали о возращении твоего грозного величия. О, Грозное Величие, Боги лони приветствуют тебя. Наши мечты сбылись! О, Грозное Величие, теперь трон лони снова в безопасности, потому что ты снизошел до нас. - Чиун, они что - действительно это говорят? - тихо уголком рта спросил Римо. - Так цивилизованные люди приветствуют Мастера Синанджу, - ответил Чиун, последний из Мастеров Синанджу. - Чушь собачья, - сказал Римо Уильямс, бывший полицейский из Ньюарка. ГЛАВА ВОСЬМАЯ  Когда самолет приземлился в аэропорту Вашингтона, генерал Уильям Форсайт Батлер взял напрокат машину и направился в городок Норфолк, расположенный в штате Вирджиния. Воздух был напоен пьянящими весенними запахами. Батлер выключил кондиционер и открыл окно, прислушиваясь к дыханию земли и наслаждаясь ее красотой. Так ли уж давно первые рабы ступили на эту землю? Может быть, они шли по этой же дороге? Конечно она была тогда не шире телеги. Горячая дорожная пыль забивалась у них между пальцами, ласкала и грела их ноги, и они, наверное, думали так же, как думал когда-то Батлер: какая добрая, щедрая земля! Может быть после своего путешествия с каждодневными страданиями, они думали, что судьба наконец-то им улыбнулась - перед ними простиралась тучная плодородная земля, на которой они могли построить счастливую полнокровную жизнь. Наверное так думали принцы лони. Но вместо счастья и благополучия их долей стали цепи, хлыст и изнурительный труд на полях под палящими лучами солнца - труд, не скрашенный ни беззаботным смехом, ни поддержкой семьи - медленное постоянное забвение простого человеческого счастья. Лони были в то время гордым народом. Многие из них пытались изменить свою судьбу - вначале спорили с белыми мучителями, затем пробовали бежать, затем - поднимались на бунт. Батлер подумал о том, что теперь лони подавлены и забиты даже в своей собственной стране, и сильнее нажал на педаль газа. В Норфолке он направился в оживленный портовый район и припарковал автомобиль на неохраняемой стоянке недалеко от небольшого зала игральных автоматов. Он еще не вышел из машины, а уже почувствовал, как все вокруг заполнено влажностью, запахом соли и морской тины. Идя по припортовой улице, он чувствовал, как этой влагой в этим запахом пропитывается даже шелковая ткань его легкого голубого костюма. Он остановился у пирса и посмотрел на протянувшуюся в обе стороны на добрые полмили ярко освещенную, сверкающую неоновыми огнями улицу. В одном из трех мест на этой улице должен быть его человек. В первом баре, в который он зашел, работала система кондиционирования воздуха, в нем было прохладно, и он почувствовал, как сразу же, только он вошел внутрь, на теле высох пот. Это был бар для моряков. Для белых моряков. В таверне было полно моряков. Их одежда, наколки и особенно задубелые на солнце и морских ветрах лица и руки подтверждали их профессию лучше всяких документов. Эти лица вопросительно повернулись к нему, когда он остановился в дверях, понимая, что ошибся, что это не тот бар, который он искал. Решив показать, что он тоже свободный человек, Батлер не спеша прошелся взглядом по лицам сидевших за стойкой бара, затем оглядел столы. - Эй, ты! - крикнул бармен. - Это частный бар. - Конечно, - сказал Батлер, - конечно, частный. Ищу кое-кого, босс. - Ну, здесь ты его вряд ли найдешь. - Да не его, босс. Ее. Может быть, ты ее видел? Крупная блондинка с большими титьками. На ней короткое красное платье, а под ним - распрекрасная теплая задница. - И он осклабился, показав ряд белых зубов. Бармен закипал. - Да ладно, босс. Я уже вижу - ее здесь нет. Но если она придет, скажи, чтобы она несла свою теплую задницу домой. Не то, скажи, ее мужик отхлестает по этой самой заднице. А еще скажи, что если она сразу же не заявится, то больше не получит вот этой штуковины, - сказал Батлер и показал на то место, где сходятся две штанины. Несколько человек хихикнули. Бармен открыл было рот, чтобы ответить, но Батлер повернулся и вышел на улицу, не придержав при этом дверь. Тяжелая деревянная дверь гулко захлопнулась за ним. Он остановился на подъездной дорожке и рассмеялся гулким раскатистым смехом, в котором натренированное ухо лингвиста могло бы различить гортанно-шипящее прищелкивание, характерное для лони в гневе. Отсмеявшись, Батлер повернулся и зашагал к следующему кварталу. Гнетущая жара уже спала. Для его кожи в самый раз. Во второй таверне все было нормально, но пусто; он нашел того, кого искал, в третьей таверне. Человек этот сидел за столиком в дальнем углу зала. Его лицо цвета кофе с молоком казалось светлее на фоне темно-синего габардинового кителя. Несмотря на жару, на нем был отделанный тесьмой жилет и утконосая фуражка с золотым витым шнуром по околышу и козырьку. В зале было полно черных матросов, и никто даже не взглянул на черного щеголя в голубом костюме. Пока он пробирался к задней стене, ему дважды предлагали выпить, но он дважды отказался, стараясь быть предельно вежливым. Наконец он подошел к столику, за которым сидел морской офицер и пил в одиночку виски "Катти Сарк", наливая из стоявшей перед ним бутылки. Когда Батлер опустился в кресло, офицер взглянул на Батлера. - Привет, капитан, - поздоровался Батлер. - Ага, полковник Батлер, - отозвался капитан. - Как я рад видеть вас. - Язык его немного заплетался; успел уже наклюкаться, досадливо поморщился Батлер. - Давно вас здесь не было. - Да, - согласился Батлер, - но сейчас мне нужна ваша помощь. Наполнив до краев свой стакан, капитан вяло улыбнулся. Он понюхал виски, поднес стакан к губам и начал медленно, понемногу выливать его содержимое в рот. Когда стакан наполовину опустел, он остановился. - Что ж, пожалуйста, - сказал он. - Условия те же? Батлер кивнул. "Те же условия" означали пять тысяч долларов наличными для капитана танкера, плавающего под либерийским флагом. По крайней мере, это была любезная выдумка, которой придерживались Батлер и капитан. Правда состояла в том, что "условия те же" означало: жена и дети капитана, которые жили в Бусати, будут продолжать там жить, а не окажутся вдруг мертвыми в какой-нибудь канаве. Это условие было оговорено еще при первой встрече Батлера с капитаном десять месяцев тому назад, и этот вопрос никогда больше не поднимался - не было необходимости: капитан все хорошо помнил. - Однако, - сказал Батлер, - на этот раз есть некоторая разница. Он внимательно оглядел зал, чтобы убедиться, что никто за ними не следит и не подслушивает. Небольшой бар сотрясали душераздирающие вопли музыкального автомата. Успокоенный, Батлер сказал: - Две женщины. - Две? - переспросил капитан. - Две, - улыбнулся Батлер. - Но одна из них, не закончит путешествия. Капитан хлебнул виски и снова улыбнулся. - Понимаю, - сказал он, - понимаю. - Но он не понимал. Он не понимал, почему он должен взять на борт за одну и ту же цену двух женщин вместо одной. Так же, как не понимал, каким образом поставить перед Батлером пот вопрос, не рискуя навлечь на себя серьезные неприятности. Но он снова повторил: - Понимаю. - Хорошо, - сказал Батлер. - Когда вы отплываете? - В пять, - посмотрев на часы сказал капитан. - Как раз перед рассветом. - Буду в пять, - сказал Батлер и поднялся из-за стола. - Может быть, присоединитесь ко мне? - предложил капитан, берясь за бутылку. - Извините нет. Я не пью. - Жаль. Это вы зря. Когда выпьешь, жизнь становится намного легче. Батлер положил на стол свою большую ладонь и, перегнувшись через стол, сказал: - Вы не поймете, капитан. Ничто сейчас не может быть более легким, чем моя жизнь. И более приятным. Капитан кивнул. Батлер на секунду задержался, ожидая вопроса, затем, не дождавшись, оттолкнулся от стола, повернулся и молча вышел. Он остановился в мотеле на окраине города, где снял комнату под именем Ф.Б.Уильямс. Он заплатил наличными и отмел попытки дежурного завязать с ним разговор. Батлер проверил комнату. Дверные замки были вполне удовлетворительны. Он бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, закрыл комнату и вернулся к машине. Целый час разъезжал Батлер по улицам Норфолка, разыскивая нужного ему человека. Ему нужен был особый человек. Наконец он нашел ее. Это была высокая стройная блондинка с пепельными волосами. Она стояла на углу перекрестка, у столба светофора, в отработанной годами позе проститутки - готовая тут же пересечь улицу, если вблизи покажется полицейская машина, но согласная стоять там хоть вечность, если фараоны не покажутся и если конечно не подъедет подходящий мужчина в подходящей машине. Увидев ее, Батлер быстро объехал на прокатном "бьюике" вокруг квартала, а затем, точно подгадав, подкатил к ней как раз в тот момент, когда зажегся красный свет. Девушка взглянула на него через лобовое стекло. Батлер нажал на кнопку электрического устройства дверей, отпирая их. Глухой щелчок открывающегося замка был еще одним принятым всюду сигналом. Девушка подошла к машине, облокотилась на дверь, просунула в открытое окно голову и первым делом внимательно оглядела заднее сиденье. "Да, - подумал Батлер, - рост, фигура и возраст вроде бы подходят. Цвет кожи и волос - тоже." - Хотите развлечься? - спросила девушка. - Точно! - Минет - пятнадцать долларов, натурально - двадцать пять. - А на ночь? - спросил Батлер. Странно, подумалось ему, слова и фразы уличного жаргона всплывали в памяти с такой легкостью, как будто он и не переставал ими пользоваться. - Не-а, - сказала девушка. - Не охота. Это тоска зеленая. - А три сотни желания не прибавят? - спросил Батлер, зная, что за такие деньги можно заставить расстараться сразу трех проституток на выбор. - У вас они есть? Батлер кивнул. - Покажите! - Покажу. Прыгай в тачку! Девушка открыла дверь и скользнула на переднее сиденье, рядом с Батлером. Зажегся зеленый. Батлер повернул направо, за угол, и остановился недалеко от ярко освещенного ночного газетного киоска. Достав из кармана бумажник, он вынул из него три стодолларовые бумажки, стараясь, чтобы девушка заметила оставшуюся в бумажнике пухлую пачку банкнот. Три сотенные он развернул веером и подержал на уровне ее глаз. - Деньги вперед, - сказала она, сглотнув. - Две сотни сейчас, - ответил он. - Можешь их припрятать. Третью - потом. - Чегой-то ты так разохотился? - спросила она. - Послушай. Я - не извращенец. Никаких там хлыстов и прочей чепухи. Просто мне нравятся белые женщины. Если ты мне угодишь, получишь еще одну сотню, о которой никто не будет знать. Она еще раз всмотрелась в лицо Батлера, на этот раз очень внимательно, явно стараясь сверить его со своими представлениями о трех известных ей категориях опасных клиентов - фараонов, извращенцев и драчунов. Он вроде не подходил ни под одну. - О'кей, - сказала она. - Ждите здесь. Я припрячу две сотни и сразу вернусь. Батлер кивнул. Он не поверил бы проститутке, если бы специально не продемонстрировал ей содержимое своего бумажника. Сейчас он был уверен, что ее куриные мозги усиленно работают над тем, как вытянуть из него больше обещанных четырех сотен. Отдав две сотни своему сутенеру, она тут же вернется назад. Действительно, через три минуты она снова скользнула на соседнее сиденье и обвила руками его шею. - Меня зовут Тельма, - сказала она, - а тебя? - Симон, - ответил он. - Хата у меня есть. - Он захлопнул дверь, и они тронулись с места. Через десять минут они уже были в комнате Батлера в мотеле. Еще через двадцать минут она, связанная, с кляпом во рту, одурманенная хлороформом, лежала на полу за кроватью - невидимая из окна и достаточно далеко от телефона. Последняя предосторожность была явно излишней, поскольку она отключилась на всю оставшуюся часть ночи. Прежде чем уйти, Батлер еще раз посмотрел на нее и остался вполне доволен. Рост - подходящий. Цвет волос - почти такой, как надо. Нельзя сказать, чтобы все было безукоризненно. Вряд ли можно будет дурачить людей слишком долго, но пока и эта сойдет. Во всяком случае, годится, чтобы выиграть время. Удовлетворенно посвистывая, он выбрался из духоты городских улиц и оказался на дороге среди мелькающих по сторонам холмов, известных лисьими охотами, земли Вирджинии - богатой на богатых сукиных сынов. Батлер проехал по этой дороге трижды, прежде чем нашел, наконец, поворот к вьющейся дорожке, ведущей к поместью Батлеров. Выключив фары и габаритные огни, он посидел немного в темноте и вскоре смог различить очертания главного здания, возвышающегося на самой вершине холма, примерно в двухстах ярдах от дороги. Он решил не рисковать и не подъезжать слишком близко к дому, так как не исключено, что там могли быть установлены охранные сигнальные устройства. Медленно проехав еще сотню ярдов, он обнаружил удобный съезд с дороги и свернул под нависшие ветви густых деревьев парка. Батлер закрыл машину, проверил карманы, убедился, что взял все необходимое, и направился прямо по аккуратно подстриженным лужайкам батлеровского поместья к дому на холме, придерживаясь тенистых посадок на северной стороне. На ходу он бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Можно, пожалуй, и ускорить шаг, хотя время еще есть. От травы исходила влажная прохлада, и он вдруг вообразил себя босоногим мальчишкой, одетым в какой-то обезьяний костюмчик и семенящим к беседке с напитками для своего хозяина. Когда это было? И когда он научился так ненавидеть? Он бежал трусцой, его большое сильное тело двигалось свободно и легко, как когда-то на покрытых травой футбольных полях, когда он выступал в этой громадной клетке под открытым небом, для белых зрителей, которым посчастливилось заиметь друга, доставшего абонемент на очередной сезон. Не важно, когда он начал ненавидеть. Он ненавидел - и все, но потом, он вспомнил: Кинг-Конг. Вот когда это началось. После очередного ожесточенного спора со своей сестрой, он тогда выскочил ночью на улицу, долго бродил по Нью-Йорку и каким-то образом оказался на бесплатной лекции о расизме в Новой школе социальных исследований. Лектором был один из той кочующей банды ничему не учащих учителей, которые умудряются порой сделать одно любопытное, пусть даже и не бесспорное заявление, попадают в заголовки газет, а потом лет двадцать обсасывают его, выступая с платными лекциями в студенческих городках. Лектор говорил о расизме в кино, делая малообоснованные выводы из второстепенных фактов и срывая все более громкие аплодисменты, находившихся в аудитории двухсот человек, в основном белых. Затем в зале погасили свет, и на экране замелькали отдельные кадры из старого классического фильма о Кинг-Конге. За отведенные на это пять минут, зрителям было показано, как эта гигантская обезьяна терроризировала Фей Рей в джунглях, как забралась потом на Эмпайр Стейт Билдинг и, держа девушку в своей огромной ладони, стояла там, на самом верху, до тех пор, пока не была расстреляна истребителями. Докладчик сопровождал показ фильма такими комментариями, будто старался подравнять под темень в аудитории отсутствие света в собственных рассуждениях. "Кинг-Конг", говорил он, тонко завуалированная атака белых кинематографистов на сексуальность черных. Плотоядное выражение, с каким Кинг-Конг смотрит на белую девушку, держа со в своей черной руке; его отчаянные, неистовые, без раздумий и колебаний, поиски Фей Рей, как бы подтверждавшие мифическое вожделение черных мужчин к белым женщинам; дешевая по замыслу концовка фильма с Кинг-Конгом, погибающим, прижимаясь к фаллическому символу - башне здания; концовка, как бы провозглашающая, что поднятый в эрекции фаллос черного несет ему гибель, - все это было приведено докладчиком в качестве доказательств правильности своих утверждений. Батлер смотрел на аудиторию, на согласно кивающие головы слушателей. "И это - либералы, - думал он, - самая большая надежда американских черных, и ни один из них, даже на секунду не подверг сомнению свою собственную бездумную готовность видеть в обезьяне черного человека. Разве в школах больше не преподают антропологию? А вообще, чему-нибудь там еще учат? Обезьяна волосата, а черные люди безволосы. У черных толстые губы, а у обезьян губ вообще нет. И все-таки эти типы готовы поверить, что черные и обезьяны - одно и то же". А ведь считается, что эти люди - лучшее, что может предложить Америка. Лектор убедил Батлера только в одном: его сестра была права, а он неправ. Чтобы получить то, что черный человек заслужил, Америке придется пройти через конфронтацию, а может быть и насилие. Батлер действовал. Потом было посещение деревни лони, где Уильям Форсайт Батлер осознал, что он дома. Он услышал легенду лони и решил, что он - именно он - избавитель из этой легенды, он может использовать лони, чтобы захватить власть в Бусати и показать, чего может добиться черный человек, если дать ему хотя бы полшанса. Вот он уже возле дома. В доме было темно и тихо. Он обрадовался, что не было собак. Собак Вилли Батлер боялся. Батлер постоял у стены дома, оглядываясь вокруг и вспоминая план расположения комнат, который ему начертил исследователь-историк, обнаруживший его в библиотеке Конгресса в книге "Исторические дома Вирджинии". Комната девушки должна, согласно плану, находиться на втором этаже, справа. Батлер посмотрел вверх. По фронтону здания шли решетчатые балконы, увитые спускающимися вниз по стене стеблями вьющихся растений. Он надеялся, что они выдержат его вес. Крепко взявшись правой рукой за стебель, Батлер подтянул ноги и повис, испытывая его крепость. Он повисел немного на правой руке; стебли были достаточно крепки, а вся их переплетенная масса цепко держалась за стену дома. Удовлетворенно хмыкнув, он начал карабкаться вверх. Окно спальни на втором этаже оказалось незапертым, и даже слегка приоткрытым. Внутри было слышно тихое жужжание кондиционера, вдыхавшего прохладу в комнату. Ночь была черна, как железнодорожный туннель в полночь. В самой спальне, однако, было достаточно светло от небольшой индикаторной лампочки, вделанной в стенной выключатель у двери. В кровати под сияющей белизной простыней Батлер различил очертания женского тела. Это должна быть Хиллари Батлер. Придерживаясь одной рукой за чугунную литую решетку, Батлер медленно, осторожно открыл окно и бесшумно шагнул через подоконник. Его ботинки глубоко утонули в плюшевом ковре, который покрывал пол спальни. Он подождал, стараясь не издать ни одного звука, выровнял свое дыхание и двинулся к кровати, к головной ее части. Вот теперь он уже мог видеть лицо девушки. Да, это была Хиллари Батлер, спящая безмятежным сном праведницы, пребывающей в мире со всем миром. То, что она была здесь, в комнате с кондиционером, под легкой атласной простыней в конечном счете потому, что ее предки возили через океан мужчин, женщин и детей в полузатопленных и кишащих крысами трюмах кораблей, видимо, совсем не мешало ей спокойно спать. Батлер ненавидел ее. Он отступил назад и вынул из кармана небольшой пакет, обернутый фольгой. Он осторожно надорвал его и тут же уловил характерный запах хлороформа. Вынув из пакета сложенную в несколько слоев пропитанную хлороформом марлю, Батлер аккуратно засунул пакет обратно в карман. Он быстро шагнул вперед. Остановившись рядом с девушкой, он переложил марлю с хлороформом в правую руку. Затем нагнулся и накрыл марлей рот и нос девушки. Хиллари Батлер резко вскинулась, и Батлеру пришлось навалиться на нее всем своим грузным телом, чтобы удержать. Несколько секунд она металась с широко открытыми, полными ужаса глазами, пытаясь разглядеть того, кто напал на нее, но единственное, что она увидела, был блеск света, отразившегося от золотого кольца в виде цепочки на пальце руки, закрывавшей ей лицо