одки. Какой-то внутренний голос нашептал Дене в тот давний вечер в начале тридцатых не особенно усердствовать за столом. Наверное, отсутствие прохладительных напитков на длинных столах заронило в нем подозрение, что Сталин просто хотел всех напоить вусмерть. Его командир, человек очень осторожный и воздержанный в еде и питье, предпочитавший чай с баранками, пил водку так, словно родился в седле казацкого скакуна. К середине трапезы командир уже громко разглагольствовал о том, что он является составной частью социалистического авангарда человечества. Сталин тихо улыбался в усы. Сам он не пил, а, раскурив большую белую трубку, только кивал да посмеивался, а молодой Деня тогда подумал: "Боже, ну и змея подколодная!" Молодых офицеров всегда учили быть первыми в своем ревностном служении чистому делу коммунистической революции. Деня же держался незаметно. И вот Сталин указал на него. - А ти что думаэшь, тихонья? - спросил Сталин. - Я думаю, что все, что они тут говорят, очень мило, - ответил Деня. - Только мило? - Все засмеялись. - Мило! - продолжал царственный тамада. - Этим словом можно аписать дэвушку, а не рэволюцию. Деня смолчал. - Ти не хочэшь измэнить слово? - Нет, - ответил Деня. Его командир сразу же почувствовал себя не в своей тарелке и завел диалектическую дискуссию о слабых революционерах, переметнувшихся на сторону буржуазной контрреволюции. - А ти что думаэшь об этом, маладой чзловек? - спросил Сталин. Молодой Деня встал, ибо понял, что речь теперь идет о жизни и смерти, а он хотел встретить свою судьбу стоя. Для них для всех речь теперь шла о жизни и смерти. - То, что говорит мой командир, вероятно, правильно. Я не знаю. Я же не профессор и не семи пядей во лбу. Я только знаю, что России нужна твердая рука. До революции правители управляли страной для своего блага. То были тяжелые времена. Сейчас появилась возможность построить лучшую жизнь. И это хорошо. Но это будет непросто. У нас большая, огромная страна. Мы все еще отсталые. Я русский. И я знаю, что впереди много кровавой работы. И я знаю, что после каждого достижения будет много разговоров о возможных путях более успешного достижения этих целей. Но я же русский. И я целиком доверяю партии. Это дело партии - решать. Но в лице Григория Дени у партии всегда будет верный помощник. Тогда его командир раскритиковал эту позицию за то, что она призывает быть преданным в равной мере царю и прочим феодальным правителям и - коммунистической партии. И он спросил, почему Деня вступил в партию. - Потому что за каждого выдвиженца в члены партии из нашей семьи давали по три картофелины. - И за три картофалины ти пажэртвовал сваею жизнью? - спросил Сталин. - Мы голодали, товарищ председатель. Никто из присутствующих в зале не заметил, как слегка сузились глаза у Сталина, как и не уловили столь же легкого кивка его головы. Григорию же его начальник приказал немедленно уйти. Явившись на следующее утро во временный штаб, располагавшийся в здании бывшей баптистской церкви, он никого там не застал и даже подумал, что штаб переехал. Но штаб не переехал. Теперь он стал командиром - в свои двадцать с небольшим лет. Остальных же он больше никогда не видел и не спрашивал о них. С того вечера он только еще раз видел Сталина - это было в первые дни великой войны, когда гитлеровские дивизии беспрепятственно двигались маршем по западным землям Советской страны. Примерно сто офицеров в том же звании, что и он, призывались в действующую армию. Он должен был организовать партизанское движение в тылу врага. Сталин обходил строй офицеров, и ему представляли каждого. Подойдя к Дене, Сталин улыбнулся. - А, три картофэлины! - Три, - подтвердил полковник Деня. Штабной генерал склонился к Сталину и стал рассказывать о недавних подвигах Дени. Сталин оборвал его легким взмахом руки. - Знаю, знаю! - сказал он. - Самый атважный баец на свэте - руский с трэмя картофэлинами в живате. Это была наиболее жестокая война с тех пор, как орды варваров уничтожали целые области в Западной Европе. Зрелище побоищ, учиненных нацистами, было невыносимо даже для видавших виды работников НКВД. Ну а потом, разумеется, началась затяжная рискованная война с Западом. И Деня понимал, что она продлится еще очень долго. "Три картофелины", вспоминал он, пока "Зил"-лимузин скользил по туннелю в подземный гараж здания на площади Дзержинского. Он вошел в крохотный лифт, рассчитанный только на одного пассажира, и поднялся в шифровальный отдел, где его встретил полковник, отвечавший за одно, генерал, отвечавший за другое, и полдюжины капитанов, отвечавших еще за что-то. По стенам были развешаны карты и графики. Лица людей, собравшихся в этой комнате, были серьезны. Поприветствовав вошедшего, они продолжали вполголоса отдавать приказы о том-то и том-то. - Простите, товарищи, мне надо сходить по малой нужде, - сказал Деня. - Продолжайте совещание. - Он оставил дверь открытой, чтобы слышать каждое слово. Кто-то опустил глаза. "Сопляки, - подумал он. - Бабы! Могучий КГБ превратился в сборище кисейных барышень". Он вернулся к столу. - Так. Я выслушал двадцать доводов о том, почему каждый из вас представляет особую ценность для государства. Но пока что не поделился неприятной информацией. Я сообщу вам два неприятных известия, потом дам пять минут на размышление, а потом мы все это обсудим по новой. Первое. Мое подразделение "Треска" разворачивает наступление по всей линии фронта на плечах поверженного врага. Посему все происходит отнюдь не в соответствии с полученными вами ранее инструкциями. Мы не имеем связи с нашими людьми неделями! Но это не страшно. Второе. Что говорит Василивич? Он единственный паникер, которого я уважаю. Никто не стал брать пять минут на размышление. Василивич уже в течение трех дней не выходил на связь. Группы поддержки обнаружили убитыми следующих... Деня выслушал длинный список фамилий. Он взял у одного из офицеров красный карандаш и подошел к карте. Он попросил уточнить время смерти каждого из убитых и написал это время у каждого населенного пункта. Неаполь, Фарфа, Афины, Рим. - Вы сказали: Иван Михайлов? - Да, майор Михайлов мертв. - Причина? - Тупой предмет. Страшной силы удар. - Ну конечно. По-другому и быть не могло. Этого следовало ожидать, - сказал Деня, вспоминая, какой невероятной физической силой обладал этот юный гигант. - Вы уверены? - Да. Проведено вскрытие. У майора Михайлова в крови обнаружен крысиный яд в количестве, способном убить батальон, но очевидно, что не это послужило причиной смерти. - От Василивича ничего? - Ничего. Дене не хотелось сейчас высказывать свои наихудшие подозрения, потому что слово не воробей, как известно: вылетит - не вырубишь топором, и к тому же кто знает, что могут учудить эти шаркуны-лизоблюды в погонах. - Вот вы тут все кричите о якобы внезапной массированной атаке крупными силами, но я вам скажу сейчас кое-что, о чем никто из вас пока еще ни словом не обмолвился. Посмотрите на карту, на мои пометки. Обратите внимание на время. Это самое главное! Офицеры зашумели и стали наперебой рассуждать вслух о подразделениях поддержки ЦРУ, о волновых атаках несколькими эшелонами, когда новые подразделения вступают в дело сразу же после того, как их предшественники выполнили свое задание. Один офицер с угреватым лицом, впалыми щеками и редеющими седыми волосами, расчесанными на прямой пробор, начал говорить о многонациональной цепной реакции, охватывающей отдельные подразделения. Речь идет, уверял он, о широкомасштабном заговоре против СССР, исходящем, возможно, из Ватикана. Деня крякнул. Он не слышал подобной белиберды с момента своей краткой остановки в лондонском аэропорту, где местные журналисты были готовы сбыть ему любую небылицу за сходную цену. Адъютант спросил его тогда, что хотели журналисты. - Не хотите ли прочитать о том, как Америка пыталась отравить Атлантический океан? О тайной войне израильтян? О том, как датское правительство убивает детей на потребу каннибалам-извращенцам? Что голландцы в глубине души расисты? Британская журналистка - самый легкодоступный товар. Продумайте что угодно - и они обо всем напишут. За книги, конечно, придется платить чуть подороже, чем за газетные статьи. Но я вам гарантирую, милорды, позолотите им ручку, и на земле не окажется ничего такого, о чем бы они не сумели написать. Хотите узнать про любовные похождения папы римского? О его незаконных детишках? - Какие любовные похождения? Какие незаконные дети? - спросил адъютант. - Платите - и мы обо всем узнаем. Все это было приемлемо для британских журналистов, но для серьезных людей, которые повседневно балансируют на грани жизни и смерти, это было возмутительно. Потому-то Деня и крякнул и заметил, как какой-то офицер ему подмигнул. - Кто-нибудь из вас знает, что такое автомобиль? - спросил Деня. Нес офицеры, находящиеся в этой комнате без окон, кивнули. Несколько человек кашлянули и потупили глаза, стараясь не смотреть друг на друга. Ну конечно, они-то знали, что такое автомобиль. О чем это старик? - Вы умеете пользоваться наручными часами? - продолжал Деня. Все опять кивнули. - А считать? Да, они умели считать. Не конкретизирует ли товарищ маршал свои соображения? Деня приставил кончик красного карандаша к Риму на карте. - Представьте себе, что эта красная точка - автомобиль. Фр-фр-фр-биб-би - машина поехала. Дррррр - урчит мотор. Вот по этому шоссе - жжжжж! - говорил Деня. Карандаш двинулся от Рима к Неаполю. - Вот мы и в солнечном Неаполе. Полдень. Вчера вечером мы были в Риме. Едем дальше - в Фарфу. Фр-фр-фр-биб-би... Дрррр. Нам и гнать-то слишком не надо. А теперь мы возвращаемся в Рим и садимся на самолет. Хороший такой самолетик. Он летит в Афины. Ууууу - ревут турбины. Он приземляется в Афинах. Приятный полет. - О! - произнес офицер, который наконец-то понял, к чему клонит Деня. Ну конечно! У всех голова забита сложнейшими разветвленными международными заговорами и многочисленными перемещениями террористических групп - вот никто и не заметил простейшего факта. А старый боевой конь сразу все просек. - Это вовсе и не массированная контратака, - догадался молоденький офицер. - Поздравляю с возвращением на землю! - похвалил маршал Деня. - Там действовала одна-единственная группа. И они двигались от одной нашей явки к другой. И вне всякого сомнения, Василивич сотрудничает с ними, потому что только он напрямую связан со всеми нашими подразделениями. Он перешел на сторону врага и теперь ведет эту террористическую группу по всем нашим явкам, - говорил молодой офицер. - Неверно! - грозно сказал Деня. - Почему? - недоумевал молодой офицер. Деня быстро соображал. Как бы это все дело не упустить из рук. Он слишком долго работал с Василивичем, чтобы так легко отдать его в руки Кремлю, обитатели которого мирно снят в уютных постелях и не знают, что это такое - когда тебе приставляют к животу ствол и грозят обмотать кишки вокруг ближайшего дерева. - Потому, - ответил Деня. - Почему потому, товарищ маршал? - не отставал офицер. - Потому что так и было задумано, - сказал он э раздумье. - "Подсолнух", наш непосредственный противник в ЦРУ, устарел. Почему он устарел? Потому что у Америки появилась более эффективная террористическая группа. Что же делать? Каким образом нейтрализовать их новые силы? Надо разоблачить "Треску" и избавиться от того, что Америка в любом случае выбросит на свалку. Но как это сделать? Заставить их сдать оружие под предлогом предотвращения очередного международного скандала. Почему же американцы решат оставить себя безоружными? Неужели среди вас найдется хоть один дурак, который поверит, будто Америка останется безоружной перед лицом сегодняшнего мира? Какой-то офицер предположил, что у американцев просто крыша поехала. Он перечислил ряд недавних инициатив американского внешнеполитического ведомства. Деня отпарировал, сказав, что если этот офицер хочет работать в министерстве иностранных дел, то его здесь никто не держит. Здесь - КГБ. - Василивич, этот выдающийся, талантливейший, отважный и преданный офицер, просто-напросто спас партию и народ России. В то время как кисейные барышни на площади Дзержинского травят небылицы, точно английские журналисты. Офицер связи Военно-Морского флота при сравнении с английскими журналистами густо покраснел. Пусть Деня и маршал КГБ. Это не дает ему никакого права называть коллег англичанами. - Извините, что оскорбил вас в лучших чувствах. Я имел в виду англичан только как пример. Я ведь даже не сказал "англичане", я имел в виду английских журналистов как пример глупости. Я глубоко уважаю Военно-Морской флот, и, возможно, это вас удивит, Королевский британский флот, и, что удивит вас еще больше, всех подданных британской короны. Ну, все довольны? Морской офицер принял извинения. - Ну и славно, - сказал Деня и наотмашь ударил офицера ладонью по лицу. - А теперь запомни, кто я. Маршал Деня, у которого в бою котелок варит, и я за вас гроша ломаного не дам, потому что ни один из вас не допер, что "Подсолнух" устарел для Америки, потому-то "Треска" нам тоже уже не нужна. Ибо, кретины недоделанные, - что "Подсолнух", что "Треска" - это же все едино! Оторопевшие офицеры закивали. Даже морской офицер с красной, точно ошпаренной, щекой тоже кивнул. Деня обладал неотъемлемым правом быть их командиром, и сейчас он продемонстрировал это право. - Генерал Василивич направляет их новую террористическую группу на "Треску" не для того, чтобы нас уничтожить. Он жертвует жизнью своих товарищей, чтобы мы сумели увидеть их новое оружие в действии и выработать контрмеры. Согласен, действует он отчаянно, рискованно, но блестяще! Мы делаем шаг назад, чтобы потом сделать два шага вперед. Господа, пускай Америка и заварила всю эту кашу, но, уверяю вас, доварим ее мы сами. И он грохнул кулаком по столу. - Я собственной жизнью клянусь! - заявил он решительно. - Выше голову, барышни! Добро пожаловать в мир холодной войны. Он знал, ему не надо было клясться своей жизнью. Конечно, это так. Но сам факт, что он произнес эти слова, придавал всему сказанному им ранее патетическое звучание. Он был не так уж и храбр, как могли подумать эти офицеры. Сокрушительный провал всех его подразделений в Европе, по всей видимости, грозил ему если не смертью, то как минимум тюрьмой. И, взвесив все "за" и "против", Деня решил, что Василивич либо мертв, либо поступает именно так, как описал его действия Деня. Всю жизнь приходится балансировать на острие бритвы. Без тех трех картофелин он мог бы, наверное, умереть с голоду. К 4:55 московского времени импозантный, умный Василивич начал оправдывать доверие своего командира. Сотрудник советского консульства в Афинах подобрал с земли записку, выброшенную из пронесшегося автомобиля. В ней было три слова. Они означали, что Василивич жив и захвачен в плен. К вечеру следующего дня подразделение, внедренное в Швецию, получило довольно длинное донесение, оставленное неподалеку от небольшого шале, где были обнаружены обезображенные тела членов группы "Гамма" - найденное при них огнестрельное оружие не применялось, а холодное - оставалось в ножнах. Василивич, бесспорно, работал на грани провала. Донесение, написанное от руки на пяти пустых сигаретных пачках, было составлено открытым текстом. Оно гласило: Д7 Новое американское оружие. Один человек. Необычайные способности. Что такое Синанджу? Особые методы. Грандиозная ловушка. "Треска" бесполезна. Мужчина ростом шесть футов, карие глаза, высокие скулы, худой, толстые запястья, имя - Римо. С ним вместе азиат, то ли его друг, то ли учитель, то ли поэт. Зовут Чиун. Старый. Ключ - Синанджу. Да здравствует щит и меч! В." Деня созвал срочное совещание у себя в кабинете. На совещание пришли более ста офицеров из разных отделов и управлений КГБ. Он охарактеризовал ситуацию. Надо предпринять два шага. Первый - установить, что это за новая группа, второй - уничтожить ее. Ключ к операции - в донесении на пяти сигаретных пачках. Им вменяется разгадать эту загадку, а задача Дени - нанести удар возмездия. Подразделение, созданное для нейтрализации нового американского оружия, будет названо "группой имени Василивича", в честь Василия Василивича, которого сейчас, как это уже вполне очевидно, нет в живых. А на берегах прекрасной Сены в это время вновь подтверждалась правота маршала Дени. Василивич сам разгадал загадку Синанджу. Кореец Чиун принадлежал к племени Мастеров Синанджу, уходящими своими корнями в глубину веков. Если взять все боевые искусства и проследить их связи и историю развития каждого яз них, то можно прийти к выводу, что, видимо, все они имеют один-единственный источник, куда более могучий, чем его ответвления. В отличие от телевизоров, боевые искусства, обновляясь, теряли качество. В области боевых искусств со временем не происходило никаких улучшений - одно только ухудшение, медленное удаление от самой сути: так происходит постепенное снижение радиоактивности по мере удаления от эпицентра взрыва. А старик Чиун - вовсе не поэт. Было подозрение, что он куда сильнее, чем сам Римо. Несколько раз выражения вроде "солнечный источник" и "дыхание" возникали в разговоре этих двух мужчин, беседовавших по-английски. С помощью дыхания оба они были способны раскрыть полный потенциал своих физических тел. В этом не было ничего удивительного. Более того, если бы ученые проникли глубже в тайны Синанджу, они бы, возможно, узнали, как удалось человеку выжить на земле до той поры, когда люди занялись коллективной охотой и изобрели оружие. Некогда один человек с голыми руками был столь же силен, как саблезубый тигр. Синанджу каким-то образом обуздывали энергетический потенциал обычного человеческого тела, что, подумал, заинтересовавшись, Василивич, напоминало древние христианские верования. Христос сказал: имеют глаза, но не видят, имеют уши, но не слышат. Может быть, Христос имел в виду вовсе не моральный аспект дела? - Эй, приятель, что ты там пишешь? - спросил Римо. - Ничего! - ответил Василивич. - Тогда тебе каюк! - сказал Римо, и вдруг глаза Василивича перестали видеть, уши Василивича перестали слышать, а тело не ощутило поглотивших его вод Сены. Но это уже не имело никакого значения. А в здании на площади Дзержинского маршал Григорий Деня получил долгожданный ответ на свой запрос, и его тактическое решение, как ему казалось, было превосходным. Если не сказать соломоновым. ГЛАВА ШЕСТАЯ Людмила Чернова заметила пятнышко. В двух дюймах ниже и чуть левее левой груди, на девственно мягкой белизне кожи - едва заметная краснота. Ее юные упругие груди являли собой чаши столь совершенной округлости, что, казалось, скульптор вылепил их, пользуясь штангенциркулем. Талия плавно сужалась к молочным бедрам, широким лишь настолько, чтобы подчеркнуть ее женственность, но не более того. Шея Людмилы Черновой представляла собой изящный пьедестал слоновой кости, который был увенчан диамантом: ее лицом. У нее было безупречно прекрасное лицо, которое могло бы заставить всех прочих женщин малодушно спрятать свое под старомодную вуаль. Когда она появлялась на людях, жены злобно толкали своих мужей в бок, чтобы те не забывали, где находятся. Ее улыбка была способна заставить всякого правоверного коммуниста пасть на колени и совершить истовую молитву. Рядом с ней средняя советская женщина выглядела как прицеп для трактора. Ее фиалковые глаза располагались безукоризненно симметрично относительно точеного носика и губ, столь совершенных, что казались ненатуральными - такие они были изящные и розовые. Но когда она улыбалась, становилось ясно, что губы настоящие. У Людмилы Черновой было четырнадцать различных улыбок. Лучше всею ей удавались улыбки счастья и нежной благосклонности. Хуже всего - улыбка внезапной радости. Вот уже месяц, как она вырабатывала внезапную радость, внимательно разглядывая лица детей, получавших от нее мороженое в вафельных стаканчиках. "Здравствуй, детка, это тебе", - говорила она обычно. И внимательно смотрела на губы ребенка. Внезапная радость обыкновенно проявлялась двояко: либо в виде замедленной реакции, которую было трудно сымитировать, либо - разрывом губ, разъезжавшихся в широченный оскал. Людмила научилась изображать губной взрыв, но, как она призналась своему дяде, генералу КГБ, этой улыбке недоставало экспрессии, а порой, если вглядеться в нее попристальнее, она могла даже сойти за выражение жестокости. А ей, разумеется, вовсе не хотелось выглядеть жестокой в те моменты, когда она намеревалась изобразить внезапную радость. К ней был приставлен майор КГБ, женщина. В последнее время этот майор - эта майорша - часто подбирала с земли вафельные стаканчики с мороженым и возвращала их детям, предварительно счистив грязь. Ибо как только Людмила видела искомую улыбку, она тотчас бросала ненужные стаканчики. - Я не обязана кормить массы, - отвечала она женщине-майору, когда та высказывала предположение, что стоило бы приложить еще минимальное усилие и дождаться, пока детская ручонка ухватится за вафлю. - Я служу партии иначе. Если бы у меня была цель кормить детей, я стала бы воспитательницей в детском саду. Но в этом случае значительные природные ресурсы, которые я решила отдать на благо партии и народа, были бы попросту растрачены зря. - Немного доброты не помешало бы, - возразила майор, не отличавшаяся чрезмерной сердечностью, однако в присутствии Людмилы Черновой почему-то воображавшая себя святым Франциском Ассизским. Майор - довольно симпатичная поволжская немка, светловолосая и голубоглазая, с ясным лицом и привлекательной фигурой. Но рядом с Людмилой она выглядела как боксер-полутяжеловес на излете спортивной карьеры. Людмила Чернова могла заставить радугу быть похожей на грозовую тучу. Но вот возникла большая неприятность, и, разглядывая пятнышко под своей левой грудью, Людмила сурово спросила майора Наташу Крушенко, что та подавала ей на ужин накануне вечером. - Клубнику со сливками, мадам. - И что-то еще. Явно что-то еще! - В голосе сквозили нотки гнева, но лицо Людмилы оставалось спокойным: ведь гримасы способствовали появлению морщин. - Больше ничего, мадам. - Отчего же тогда появилось пятно? - Человеческий организм производит вещества, из-за которых появляются такие пятна. Это пройдет. - Конечно, пройдет. Это же не твое тело. - Мадам, у меня часто это бывает. - Не сомневаюсь. - Не слушая майора, Людмила аккуратно обводила пятно пальцем. Ей не хотелось, чтобы оно увеличилось, а на дурацкие замечания майора Крушенко Людмила давно уже не обращала внимания. Это жуткое пятно, появившееся на ее теле, дерзко осквернило самое се существование, а эта деревенщина Крушенко имеет наглость заявлять, будто сразу его и не заметила. Крушенко - дикарка! Людмила наложила на пятно слой крема из сардиньих молок и обесцвеченной свеклы с витамином Е и вознесла краткую молитву о скорейшем избавлении от этой напасти. Затем она облачилась в прозрачный халатик и обмазала лицо теплым килом, привезенным с Кавказа. Именно в таком виде, с закрытыми глазами, она и встречала маршала Советского Союза, одного из самых высокопоставленных лиц КГБ. Фельдмаршал Григорий Деня осуществлял какие-то жуткие операции в Западной Европе, о чем среди сотрудников КГБ ходило немало сплетен, совершенно не интересовавших Людмилу. Это имело отношение к американцам. Да ведь все имеет к ним отношение. Когда хоть что-нибудь имело отношение к китайцам или еще к кому-то? Услышав тяжелые шаги маршала в коридоре, она не открыла глаза. Майор Крушенко поприветствовала маршала и поздравила его с недавними успехами. Людмила услышала, как маршал вошел в солярий, где она принимала воздушные ванны, и грузно опустился в кресло. Она тут же почувствовала аромат его сигар. - Здравствуй, Людмила! - сказал маршал Деня. - Добрый день, Григорий. - Я пришел по делу, милая моя. - Как дядя Георгий? - Георгий в порядке. - А кузен Владимир? - И у Владимира все хорошо. - А сам-то как? - Все путем, Людмила. У нас чепе, и теперь ты можешь отблагодарить государство за все, чему оно тебя научило. Ты способна сделать для матушки-России то, что не под силу целым армиям - я так полагаю. Я пришел призвать тебя подхватить знамя героев Сталинграда и твоего героического народа, которому больше не суждено увидеть свои дома разрушенными и свои семьи порабощенными. - Так как ты сам-то? - спросила Людмила и услышала, как крепкий кулак ударил по обивке софы, на которую Григорий пересел из кресла. Он был само олицетворение праведного гнева. В его словах таилась скрытая угроза и обвинение в недостаточной благодарности к государству. - Григорий, Григорий, конечно, я хочу помочь. Я ведь работаю в том же комитете, что и ты. Почему ты так сердишься? Тебе бы надо быть похожим на твоего помощника - как его зовут? - Василивич. Василий Василивич. Генерал Василий Василивич, погибший на боевом посту, отдал свою жизнь за то, чтобы ты могла спокойно жить здесь, куда капиталисты не смогут протянуть свои лапы. - Ах да - Василивич. Вот как его фамилия. И как он? Людмила внезапно почувствовала прикосновение рук. Грубые ладони соскребали приятную морскую грязь, сильные пальцы сжались вокруг ее шеи. Деня уже орал на нее. - Ты будешь слушать, а не то я умою твое смазливое личико кислотой! К черту всех твоих родичей! Слушай меня! Мои люди полегли по всей Европе, и я собираюсь уничтожить их убийц. А ты мне в этом поможешь - иначе я уничтожу тебя! Людмила взвизгнула, потом заплакала, потом стала молить о пощаде и поклялась внимательно выслушать все, что он ей скажет. Сквозь слезы упросила маршала позволить ей одеться; она же не была готова к такому повороту событий! Людмила всхлипывала, пока майор Крушенко вела ее, по-матерински обняв за плечи, в туалетную комнату. Людмиле показалось, что по простецкому лицу майора Крушенко промелькнула торжествующая улыбка. В туалетной комнате Людмила перестала канючить. Она четко и уверенно отдавала приказания: тонкие льняные трусики, лифчик не надо, простое ситцевое платье, а из косметики - только американский кольдкрем. Людмила была готова за рекордные тридцать пять минут. Легким усилием воли она заставила слезы навернуться на глаза прежде, чем вновь появилась в солярии. Маршал Деня стоял у огромного окна и, уже готовый вот-вот взорваться, смотрел на часы. Обернувшись, он увидел сладкую свежесть Людмилиной красоты и капли слез на ресницах, услышал ее мягкий грудной голос, моливший о прощении, и его гнев улетучился точно воздух из воздушного шара. Он кратко кивнул. Пока он говорил, Людмила держала его за руки. Маршал рассказал ей о советских и американских террористических группах, о том, как после многолетних выжидательных маневров герои Советского Союза наконец-то получили возможность избавить континент от этих мерзких убийц и нанесли им молниеносный и блистательный удар. Увы, это все оказалось хитроумной ловушкой, расставленной коварными американцами. Празднуя победу, разбросанные по всей Европе бойцы невидимого фронта из подразделения "Треска" пали жертвой яростного наступления капиталистов, которые бросили в бой смертоносную группу, состоящую всего лишь из двух человек. Но матушка-Россия не для того кровоточила на протяжении веков, чтобы ее сыны уступили заокеанским гангстерам. Россия готовилась перейти в контрнаступление, которое обещало быть еще более победоносным, ибо предстояло сокрушить почти непреодолимое препятствие. Трудность заключалась в следующем: первое - надо локализовать эту небольшую группу (численностью максимум в два человека) и второе - установить, каким образом они совершили то, что совершили, каким секретным оружием или приспособлениями они обладают. Как только это станет известно, их можно будет уничтожить, и принадлежащее по праву господство над всеми разведками в Европе перейдет к сверхдержаве, являющейся неотъемлемой частью Европы. - Европа - для европейцев, - догадалась Людмила. - Да. Совершенно верно, - подтвердил маршал Деня, обрадовавшись, что Людмила все внимательно выслушала. Ему даже захотелось поцеловать ее в красивую щечку, но он сдержался, вспомнив о всех своих павших бойцах. - И мне надо выяснить, как они действуют, чтобы мы смогли надежно от них защититься. Я смогу добиться многого - там, где одними мускулами мало чего удастся сделать. - Правильно, - сказал, просияв, маршал Деня. - Для меня это большая честь, товарищ маршал. - Она наклонилась и поцеловала его в грубоватую пухлую щеку, зная, что глубокий вырез платья дает маршалу возможность созерцать ее совершенную грудь. Она почувствовала, как рука Дени обхватила ее за талию, и игриво прижалась к маршальскому мундиру. - Нам надо думать о работе, - прошептала она, выдав свою "восторженную" улыбку - оружие среднего радиуса действия, используемое ею для отказа от сексуальных домогательств или от второго кусочка торта. Смеясь, она проводила его до двери. Конечно, будут проблемы. Ей ведь придется допустить к своему телу немало жаждущих мужчин, пока она не настигнет жертву. А это утомительно. Когда за маршалом Деней закрылась дверь, майор Крушенко спросила Людмилу, в чем дело, и сразу поняла, что надо собирать чемоданы. - Их там перестреляли как рябчиков, а нам предстоит расхлебывать эту кашу, - сказала Людмила. - Да-а? - отозвалась майор Крушенко, ничуть не удивившись. - Деня попал в переплет, и мы теперь его главное стратегическое оружие, - сказала Людмила, с молодых ногтей разбиравшаяся в тайных политических интригах КГБ. У Дени была репутация человека, склонного преувеличивать свои возможности, и сейчас без мудрого Василивича, способного удержать его порывы, он, безусловно, отправил своих людей на верную гибель. Или в плен. Или еще что-нибудь в этом духе. Она терпеть не могла семейные дела. Как это все нудно! Людмила сменила косметику, намазала тело маслом для загара и провела остаток дня в неге и блаженстве, оставаясь столь же неотразимой. Краснота начала понемногу пропадать. Она намеревалась стать Далилой для американского Самсона - кем бы он ни был. А американский президент получил первое благоприятное известие из-за рубежа с момента капитуляции Японии во второй мировой войне. Русские карательные части, известные под кодовым наименованием "Треска", похоже, прекратили свои агрессивные действия в Западной Европе. Сообщение пришло от директора ЦРУ. Государственный секретарь стоял, переминаясь с ноги на ногу. Президент прочитал депешу и подождал, пока его личный врач покинет Овальный кабинет, и уж потом прокомментировал прочитанное. Госсекретарь выразил надежду, что порез на президентском пальце очень скоро заживет. - Да, - сказал президент, - правда, у этих одноразовых пластырей такие острые края, что, если неловко взяться, можно порезаться как о бритву. - Но они не такие острые, как бумага, - заметил директор ЦРУ. - Знаете, - сказал президент, - самые большие опасности подстерегают нас в привычной обстановке. Семьдесят процентов всех несчастных случаев происходит дома. Госсекретарь с присущим ему тактом предусмотрительно и мудро решил не спрашивать президента, зачем тому понадобился одноразовый пластырь. Он заметил бутылочку мази от ожогов и тающий кубик льда в пепельнице и не пожелал услышать, что президент Соединенных Штатов Америки обжег палец о ледяной кубик. - Ну, новости хорошие! - заявил президент, когда за врачом закрылась дверь. - Нам пока неизвестно, по какой причине "Треска" в данный момент вышла из строя, но они, похоже, их здорово потрепали, - сказал директор ЦРУ. - Кто? Англичане? Французы? - поинтересовался государственный секретарь. Директор ЦРУ пожал плечами. - Кто знает? Нам все равно ничего не скажут, пока не закончится это сенатское расследование. Кто нам теперь поверит? - Джентльмены, - сказал президент, - это не англичане и не французы, но я не вправе сейчас говорить вам, кто или что это. Но как я говорил на последнем совещании, нам нужно было принять меры, и мы их приняли. Госсекретарю захотелось выяснить подробности. Президент заметил, что ему нет никакой нужды это знать. И директору ЦРУ тоже. - Кто бы это ни был, нам повезло, что они на нашей стороне, - сказал директор ЦРУ. - И они будут на нашей стороне до тех пор, пока о них никто не знает. Спасибо, что пришли, джентльмены. Всего вам хорошего. Президент чуть отклеил краешек пластыря от пальца, а затем посмотрел вслед уходящему государственному секретарю. - Да, кстати, пожалуйста, попросите врача заглянуть ко мне, - попросил президент, пряча новый порез на другой руке. В трехзвездном парижском отеле, известном своим комфортом и высоким уровнем обслуживания, Чиун размышлял о смерти их гостя, столь недолго с ними пробывшего, - того милого русского, Василия, с довольно странной фамилией. Он знал, почему Римо убил приятного, учтивого молодого человека. - Он же был генералом КГБ, папочка. Он был последним из убийц "Трески". Именно для этого нас и послал сюда Смитти. Чиун медленно и величественно покачал головой. Его хилая бороденка едва шевельнулась с этим легким кивком. - Нет. Возможно, Смит поверит в твое объяснение, но я-то знаю, какое счастье ты испытал от этого деяния. - Счастье? - переспросил Римо. Он пошел проверить туалет. Ванна была глубже обычной американской ванны, и еще там был дополнительный унитаз, точь-в-точь как американский, с той лишь разницей, что он был оборудован двумя кранами и торчащей вверх металлической трубой. Это приспособление предназначалось для женщин. Отель назывался "Лютеция". Потолки здесь были высокие и платяные шкафы располагались не в стенных нишах, а стояли деревянными истуканами на ножках. - Счастье? - повторил он, - Счастье, - подтвердил Чиун. - Это же работа, - сказал Римо. - Мы отправились в известное нам место дислокации "Трески", пошуровали там слегка и распутали весь клубок их тайн. Слушай, ты не знаешь, как женщины пользуются этой штуковиной? - Римо покрутил ручки обоих кранов, приделанных к краю странного унитаза. Он предположил, что тут требуется изрядная сноровка. - Тебе доставило радость выполнить эту работу, потому что юный Василий выказал мне истинное уважение. Его наставники, должно быть, гордились им. Он, должно быть, приносил им немало радости, ибо в России можно сказать: это мой ученик, и он доставил мне немало радости. Не то что в некоторых прочих странах, где тех, кто делится своим несравненным знанием, только оскорбляют и, как правило, выкидывают после употребления. - Чем ты недоволен? - спросил Римо. - Тем, что, когда я читаю тебе поэзию Ун, ты просто выходишь из комнаты. - Никогда не слышал о поэзии Ун. - Ну, разумеется. Это все равно что метать бисер перед свиньями. Свинья, хрюкая, топчет красоту, точно это досадная помеха на пути. Ты никогда не слышал, потому что ни разу не удосужился послушать. Ты не знаешь ни языков, ни царей этого мира. Ты не знаешь ни череды мастеров Синанджу в хронологическом порядке, ни кто кого породил. Когда я встретил тебя, ты питался животным жиром и мясом с хлебом. Ты не знаешь, где, что и почему происходит, и бредешь по жизни окутанный темной тучей неведения. - Я слушаю. Я уже больше десяти лет учусь. Делаю все, что ты мне велишь. Я думаю так, как ты меня учишь. Иногда мне даже начинает казаться, что я - это ты. Я никогда не перечил тебе. - Тогда давай воздадим должное Мастерам Синанджу. И начнем с первого Мастера, кто вышел из пещеры тумана. - Все что угодно, - сказал Римо, вспомнив первые беседы с Чиуном: тогда он пытался понять, кто был чьим отцом и кто была чьей матерью, и все их имена звучали невыносимо одинаково и очень тривиально. Тогда Чиун говорил, что Римо ничему не научится, ибо он начал свое обучение слишком поздно. - Вот Василивич выучился бы, - сказал Чиун. - Он был хороший. В еще не написанной истории моего мастерства я назову себя "наставником неблагодарных". Римо включил телевизор, который на подставке выехал из стены прямо над головой. На экране возникло изображение Шарля де Голля. Он что-то говорил. Это был документальный фильм. Римо не понимал по-французски. Чиун понимал. Если бы багаж Чиуна не потерялся при погрузке, он бы сейчас мог смотреть свои собственные телепрограммы, записанные на пленку. В последнее время он в основном смотрел старые передачи. Америка, по его словам, осквернила свою исконную художественную форму, допустив в нее порок, насилие и повседневную жизнь. И Римо никак не мог отвратить Чиуна от мысли, что в каждой американской семье есть то ли наркоман, то ли истязатель детей, то ли больной лейкемией, то ли мэр-взяточник или несовершеннолетняя дочь, недавно сделавшая аборт. Чиун взглянул на изображение де Голля и попросил Римо выключить телевизор. - От этого человека никогда нельзя было дождаться приличной работы, - сказал он. - Вот Бурбоны, те да, они умели нанимать убийц. Во Франции всегда хорошо работалось до той поры, пока власть не перешла к этим зверям. - Чиун печально покачал головой. Он сел на пол посреди мягкого коричневого паласа перед двумя большими кроватями. Под "зверями", в чьи лапы перешла власть, Чиун имел в виду лидеров французской революции 1789 года. Все французские президенты с той поры были, по разумению Чиуна, кровожадными радикалами. - Сдаюсь, - сказал Римо. - Когда, интересно знать, я отказался слушать твою декламацию поэзии Ун? Я никогда не слышал ничего подобного. - Я читал стихи этому милому пареньку Василивичу. - Ах это, - сказал Римо. - Я не понимаю Ун. - Но и этот ковер не понимает, и вон тот деревянный шкаф не понимает, - ответил Чиун и, вздохнув глубоко, сказал, что должен открыть Римо глаза на Париж - хотелось бы только надеяться, что Римо запомнит хоть малую толику из того, что услышит. Спустившись в вестибюль "Лютеции", Чиун начал непонятно о чем припираться с консьержем и быстро заставил его умолкнуть. Римо поинтересовался, в чем суть спора. - Если бы ты понимал французский, ты бы понял, - ответил Чиун. - Ну не понимаю я по-французски! - Тогда ты все равно не поймешь, - сказал Чиун, точно это было лучшим объяснением. - Но я хочу знать! - настаивал Римо. - Тогда выучи французский, - сказал Чиун. - Настоящий французский, а не эту абракадабру, которой пользуются ныне. Они вышли на бульвар Распай. Две пожилые дамы в небольшом белом киоске на углу продавали сладости и печенье. Мужчина в темном лимузине поспешно сфотографировал Римо и Чиуна - дважды. Автомобиль притормозил у тротуара за перекрестком. Римо увидел, как водитель поднял небольшой фотоаппарат и навел объектив через заднее стекло. Лицо мужчины было Римо незнакомо, но он явно искал кого-то, похожих на них обоих. Когда они перешли изящный мост над темной Сеной, Римо точно знал, что преследователи напали на их след. За ними было два хвоста - оба молодые парни, которые шли за ними, а еще трое маячили на дальнем конце моста. "Хвост" очень легко распознать: преследователь всегда попадает в твой ритм, не имея собственного. "Хвост" может читать газету, глядеть на реку или рассматрив