угах, он будет служить у мистера и миссис Генри в Слейне, они сняли там дом. - Ну и отправляйся туда, если тебе угодно, - сказал Джонни. - Я не хочу, чтобы у меня служили люди, которые меня не любят. - Это не так, сэр, - смущенно отозвался старый слуга. - Просто я привык к мистеру Генри, а вы так долго жили в чужих краях, что я, наверное, не сумею вам угодить. Итак, Томас отправился в Слейн, а с ним вместе и еще кое-кто из слуг, и Джонни в гневе и раздражении послал за своим ординарцем, который служил у него, когда он был в полку. Тот немедленно забрал в свои руки весь дом, а вскоре после этого явилась Фанни-Роза, привезя с собой еще троих слуг, весь свой багаж и трех собак, и заявила, что ее дорогой Джонни не может жить в Клонмиэре в полном одиночестве, и что она будет за ним ухаживать. - Знаешь, мой дорогой, - говорила Фанни-Роза, взяв его под руку и прогуливаясь вместе с ним перед домом, - тебе просто необходимо жениться. Надо найти какую-нибудь приятную спокойную особу, она нарожает тебе дюжину ребятишек и всегда будет под рукой, когда тебе захочется. Только не нужно, чтобы у нее были свои взгляды, это иногда раздражает, а так она не будет мешать ни тебе, ни мне. У нас в округе наверняка найдется девица, отвечающая этим требованиям. Разумеется, из хорошей семьи. Никаких выскочек. - Терпеть не могу приятных спокойных женщин, - сказал Джонни, - да и ты тоже их не любишь. Я слишком большой негодяй, за меня не выйдет ни одна женщина, так что не будем об этом говорить. - Генри идеально счастлив со своей Кэтрин, - заметила его мать. - Как бы я хотела, чтобы то же самое можно было сказать и о тебе. При жене ты остепенишься, потому что у тебя будет, на кого опереться. Я не так глупа, я знаю, о чем говорю. - Не имею никакого желания остепениться, - заявил Джонни, - и вообще, если ты собираешься читать мне нотации, я должен тебе напомнить, что это мой дом, а не твой. Фанни-Роза украдкой посмотрела на сына. Просто удивительно, стоит только упомянуть Генри и Кэтрин, как он тут же становится на дыбы. - Не говори глупостей, мой дорогой, - сказала она, - ты же знаешь, я никогда не читаю нотаций. Однако она тут же решила расспросить этого его камердинера, много ли пьет хозяин, где он держит ключ от погреба, что делает по вечерам и много ли получает писем. Самое главное теперь, это чтобы у Джонни было занятие. Фанни-Роза разослала приглашения всем соседям на тридцать миль в окружности приехать поохотиться, пока не кончился сезон. Своему брату Бобу Флауэру, который женился и обосновался в замке Эндрифф, своему кузену графу Мэнди, другим родственникам, многочисленным Лэмли, - одним словом, всем, кто мог составить компанию Джонни, постоянно посылались приглашения, в которых говорилось, что "милый Джон жаждет их видеть", и, если приглашение принималось и гости приезжали в Клонмиэр, их встречала эффектная словоохотливая хозяйка, необычно ярко одетая и неизменно не в тон своим огненно-рыжим волосам. Позже, значительно позже, среди дня, к ним присоединялся несколько покрасневший и слегка косноязычный хозяин, то дружелюбный, то агрессивный попеременно; он часто и громко смеялся, но иногда вдруг без всякой видимой причины погружался в мрачное уныние. Гости чувствовали себя неуверенно, им было неловко, они не знали, чего от них хотят и что им делать: то ли отправляться на охоту, то ли велеть закладывать карету и ехать домой. Как бы то ни было, когда их в следующий раз приглашали в Клонмиэр, оказывалось, что они заняты и принять приглашение не могут. - Какие странные люди, - говорила Фанни-Роза. - Прошлой зимой, когда здесь были Генри и Герберт, друзья приезжали к ним охотиться два или три раза в неделю, причем сами напрашивались, а теперь те же самые друзья только и знают, что извиняются, ссылаясь на плохие дороги и дальнее расстояние. - Ничего тут странного нет, - отвечал Джонни. - Это значит только одно: им было приятно приезжать, чтобы встретиться с Генри и Гербертом, а видеть меня они совсем не хотят. Ради Господа Бога, перестань ты посылать эти свои приглашения, я и сам могу позвать своих друзей. И он бродил по болотам, взяв в спутники, за неимением другого общества, егеря и двух-трех арендаторов, с которыми у него установились сомнительно-фамильярные отношения. Во время одной из таких прогулок он встретил Джека Донована, с которым почти не виделся со времен своей юности, и который живо напомнил ему тот давнишний эпизод в слейнском пабе. Парень этот мало изменился - те же самые рыжие волосы, тот же нахальный вид. Он тут же потянулся здороваться с Джонни, расспрашивать его о здоровье, хотя ружье под мышкой другой руки явно говорило о том, что он занимается браконьерством. - Так вы снова вернулись к нам, капитан, ну, теперь мы повеселимся на славу, - сказал Донован. - Я так и говорил ребятам в Дунхейвене, вот, говорю, наступают веселые времена, новый хозяин уж позаботится, чтобы мы тут в деревне не скучали. Джонни засмеялся, хотя поначалу у него было желание вздуть этого типа. - Пойдем-ка с нами, Джек, - позвал он, - поищи нам зайцев. - Зайцев я вам найду, - сказал Джек, подмигнув. - Местность эту я знаю, как свои пять пальцев. Правда, пока вы были в отсутствии, капитан, я был вынужден приходить сюда тайком. Здесь обычно охотится доктор Армстронг, а я не принадлежу к числу его друзей, так же, как и вся моя семья. - Доктор Армстронг тут не при чем, - сказал Джонни, - не обращай на него внимания. Теперь, для разнообразия, ты можешь приходить как мой гость. Того обстоятельства, что его крестный отец не одобрял Джека Донована, было достаточно, чтобы Джонни тут же зачислил последнего в свои друзья. Дядюшка Вилли появлялся два-три раза ненадолго в Клонмиэре, и всякий раз возникали неприятные разговоры, ущемлявшие самолюбие Джонни. Собирается ли Джонни предпринять то-то и то-то, делает ли он что-то другое так же, как это делал его дедушка, спросил ли он совета Генри в третьем? По правде сказать, его крестный слишком уж полагается на старые времена. Ему уже под шестьдесят, он слишком стар для того, чтобы занимать прежнее место, и если он не поостережется, Джонни его просто выгонит и передаст практику человеку помоложе. - Чем ты сейчас занимаешься, Джек? - спросил он, и парень пожал плечами. - Законный вопрос, капитан. Сами видите, в каком я виде: хожу с прорванными локтями. Торговля здесь у нас совсем захирела, лавчонка, которая осталась мне от отца, развалилась, крыша вот-вот рухнет мне на голову. Мы с Кэти, моей сестрой, думаем отправиться в Америку. Здесь нам совсем нечего делать. - Не нужно вам никуда уезжать, - сказал Джонни. - Я найду вам что-нибудь здесь, в Клонмиэре. Кстати сказать, мне нужен человек на место привратника - прежнего я выгнал за непочтительность. Знаете, этот дом у въезда в наши владения? Вы с сестрой можете хоть сейчас там поселиться. Джек Донован посмотрел на него, в его бледно-голубых глазах мелькнуло подозрение. - Вы со мной шутите, капитан? - Нисколько. Почему бы тебе там не поселиться и не занять место привратника? - Конечно, это вам решать. Имение принадлежит вам, и теперь, когда старый мистер Бродрик умер, вы вольны нанимать, кого хотите. Он бы никогда не допустил, чтобы на его земле жил кто-нибудь из Донованов. - Тем больше у меня оснований желать, чтобы это положение изменилось, - сказал Джонни, - а если кто-нибудь будет возражать, пошли их ко мне, я с ними разберусь. Он забыл и думать об этом деле, но через несколько дней к нему явился приказчик в состоянии великого возмущения и доложил, что Джек Донован из Дунхейвена вместе с сестрой имел нахальство перетащить свои пожитки в Лодж, который он, приказчик, уже обещал одному из килинских арендаторов. Не прикажет ли капитан этим людям немдленно убраться оттуда? - И не подумаю, - ответил Джонни, очень довольный тем, что приказчик остался в дураках. - Это я разрешил Доновану занять место сторожа при воротах, и, соответственно, поселиться в Лодже. - Но ведь раньше никогда... - начал мистер Адамс, однако Джонни послал его к дьяволу и удалился из комнаты. В тот же вечер за обедом на ту же тему заговорила его мать. - Что за глупости я слышу, будто эти ужасные Донованы пытаются занять дом привратника? - спросила она. - Прислуга только об этом и говорит. Ты, конечно, распорядишься, чтобы они убирались? - Ничего подобного я не сделаю, - сказал Джонни. - Джек Донован хороший человек, и притом один из немногих, кто хорошо ко мне относится. Они будут жить в этом доме, сколько им будет угодно. - Но, Джонни, - возразила Фанни-Роза, - Бродрики никогда не имели никакого дела с Донованами, тебе это должно быть прекрасно известно. Это ужасное семейство. Твой отец умер от того, что общался с ними и заразился смертельной болезнью. Одного этого я никогда им не прощу. - То, что отец заразился дифтеритом от одного из Донованов, еще не причина для того, чтобы мне не нравилось нынешнее поколение этой семьи, - заявил Джонни, - и мне казалось, что ты тоже могла бы быть поумнее. Почему бы тебе не навестить Кейт Донован и не спросить, как они там устроились? - Мой милый мальчик, я никогда в жизни ни с кем из них не разговаривала, не собраюсь делать это и теперь. И если это та самая девица с хитрой физиономией и волосами, точно из пакли, которую я сегодня видела в аллее, то я не могу сказать о ней ничего хорошего. В привратники нужно было взять Магони. Мне нравится миссис Магони. Почему ты с самого начала не спросил моего совета? - Потому что я предпочитаю поступать так, как считаю нужным сам, - оборвал ее Джонни, протягивая руку к графину. - С твоей стороны это большая ошибка, - сказала Фанни-Роза, наблюдая за тем, сколько жидкости наливается в стакан, - нанимать людей из деревни, которая никак не связана с имением. Я пыталась брать оттуда прислугу, и ничего хорошего из этого не получалось. В конце концов, мне ведь приходилось управлять имением, - сначала я делала это сама, потом мне помогал Генри, - пока ты служил в своем полку, и я знаю, что к чему. Ты что, хочешь допить все, что есть в графине? Джонни отставил стакан и посмотрел через стол на мать. - Мне кажется, настало время нам с тобой поговорить откровенно, - сказал он. - Мы много лет подряд обсуждали, как будем жить вместе в имении, когда умрет дедушка. Ну вот, теперь это состоялось, и что же? Ты сама видишь, так же, как и я, что ничего хорошего из этого не получается. Что ты намереваешься делать, принимая во внимание последнее обстоятельство? - Что ты хочешь сказать? - спросила Фанни-Роза. - Только то, что и тебе и мне будет лучше, если ты уедешь и станешь жить где-нибудь в другом месте, - сказал Джонни. Фанни-Роза ответила не сразу. Она теребила пальцами скатерть, на щеках у нее появились два ярких пятна. Джонни угрюмо смотрел на мать; он ненавидел себя за то, что сделал, но, в то же время, знал, что слов своих назад не возьмет. - Понимаю, - сказала, наконец, Фанни-Роза. - Я тебя раздражаю. Хорошо, что ты мне это сказал. Матери ведь так глупы. Она встала, подошла к камину, постояла там, протянув руки к огню. Джонни внезапно вспомнил, какой она была двадцать лет тому назад: то же самое облако волос - теперь они были выкрашены, причем неровно, - вокруг лица, вспомнил, как он был ребенком, и она вдруг подхватывала его на руки и крепко прижимала к груди. Он помнил, какие у нее тогда были духи и как приятно пахло ее тело. Теперь кожа у нее под подбородком была уже не такой упругой, лицо было напудрено, причем так небрежно, что пудра оставила пятна на ее атласном платье. Сердце у него разрывалось, он отчаянно проклинал годы, которые встали между ними, и через которые нельзя было перейти; из беззаботной, постоянно смеющейся девушки они превратили ее в несколько нелепую молодую женщину. Та осталась в прошлом, а эта уже больше ничего для него не значила. - Ну что же, не будем делать из этого трагедии, - беспечно сказала она. - Если ты хочешь жить один, слава Богу, что сказал мне об этом вовремя. Джонни повернул свой стул и теперь тоже смотрел на огонь в камине. - Ты не понимаешь, - сказал он. - Это действительно трагедия. Я много думал об этом - о том, что ты будешь жить со мной, о том, что мы будем делать вместе. А теперь, когда это осуществилось, оказалось, что ничего не получается, будь оно все проклято. Разве это не величайшая трагедия, которая только может произойти с людьми? Они смотрели на огонь; он держал в руке стакан, она же стояла, положив руку ему на плечо. - Хотела бы я знать, - вдруг сказала она, - как бы все это было, если бы был жив твой отец? В ее голосе было что-то такое, что проникло ему в самое сердце, заставило его посмотреть на нее и быстро взять ее за руку. Но, когда он повернул ее к себе, она улыбалась, на лице ее не было слез, и она стала быстро говорить о том, что нужно найти небольшую виллу, возможно, на юге Франции, где можно было бы проводить осень и зиму. Она часто думала о том, как это было бы приятно. Когда она была молодой девушкой, они обычно жили зимой за границей, во Франции или в Италии. Было ужасно весело. Тут, конечно, есть одно затруднение: это может потребовать больших расходов. - К черту расходы! - сказал Джонни. - Ты отлично знаешь, что я буду давать тебе столько, сколько понадобится. Все это можно устроить. - Дорогой ты мой, - сказала она. - Какой ты добрый и какой щедрый, - и погладила его по голове, что было гораздо хуже, чем если бы она бушевала и кричала на него. - Как ты думаешь, не захочет ли Элиза пожить там вместе со мной, чтобы немного рассеяться, ведь ей, наверное, скучно все время в Сонби? Мы могли бы пожить в отеле и тем временем подыскивать виллу. Я, пожалуй, напишу ей сегодня вечером. Из всех мест я бы предпочла Монте-Карло. Там всегда так оживленно... Она открыла дверь и вышла, оставив его одного, и он вдруг подумал, что все это время ничего не знал о матери, о том, какое у нее сердце, какая душа. И никогда не узнает, не разбил ли он сегодня это сердце, или там нечего было разбивать, потому что у нее его нет. И никто на свете ничего об этом не узнает. Отныне только один Господь Бог когда-нибудь заглянет в душу Фанни-Розы и увидит, что там скрыто. На следующее утро он был полон раскаяния, горько сожалел о жестоких словах, которые говорил накануне, и пошел в в комнату матери, чтобы попросить у нее прощения и уговорить ее остаться. Он скажет ей, что слишком много выпил и не понимал, что говорит; но, войдя в комнату, он увидел, что она сидит среди кучи вещей - всюду стояли раскрытые коробки, вылялись книги, шляпки, давно не надеванные платья, шарфы, пояса, перчатки - словом, реликвии, скопившиеся за много лет жизни. - Как забавно, - говорила она, - я все время нахожу давно забытые вещи. Вот шляпка, в которой я была, когда твой отец сделал мне предложение, - и она взяла в руки помятую соломенную шляпку, крошечную, размером не более блюдца. - Может быть, наша судомойка сможет ее надеть в День Всех Святых, - добавила она, отбрасывая шляпку в сторону. - А вот твой первый башмачок, - смеясь, сказала она, показывая ему крошечную красную пинетку. - Это нельзя выбрасывать, ты носил их всего несколько недель, ноги у тебя росли так быстро... Посмотри на это атласное платье. Я его заказывала, когда мы с твоим отцом ездили в Бат, провели там страшно веселую неделю. Но потом вскоре в проекте появился Эдвард, и я уже не могла его надеть, оно мне было мало. Помню, как это было досадно. Если чуть-чуть переделать, я снова смогу его носить, - и она приложила платье к себе. Джонни смотрел на нее с отчаянием в душе. Так было грустно видеть все эти вещи, некогда составлявшие частицу ее жизни. - Мне кажется, мы вчера наговорили глупостей, - сказал он. - По-моему, тебе стоит подумать еще раз и остаться. - Ах, пустяки, - ответила она. - Никогда не следует отказываться от принятого решения. Я усвоила это много лет назад. Кроме того, я уже с удовольствием думаю об этой маленькой вилле, о том, как буду жить во Франции. Буду встречаться с людьми, много выезжать. Ты стоишь на моей муфте, родной. Отойди, пожалуйста, в сторону, хорошо? И он подумал, что, может быть, она не притворяется, действительно хочет от него уехать, и это показалось ему настолько более трагичным, чем если бы она желала остаться, что он отправился в погреб и выпил полбутылки виски. На следующей неделе она уехала. Джонни заперся в доме и ни с кем не встречался. Погода была скверная, каждый день шел дождь. Туман висел над заливом, скрывая остров Дун, и Джонни глядел из окна на тоскливый проливной дождь, слушал, как капли со звоном падают в канаву, видел, как серые тучи окутывают Голодную Гору. А потом, поскольку ему нечего было делать, он выходил из дома под дождь, шел по аллее через парк и заходил в домик привратника, чтобы поболтать с Джеком Донованом. Этот человек его забавлял. Он обладал чувством юмора, правда, несколько грубоватым, и у него был неистощимый запас разных историй, связанных с обитателями Дунхейвена. Джонни, у которого чувство юмора было не более утонченным, эти истории нравились. И он, в свою очередь, рассказывал о своих похождениях за границей, выбирая наиболее непристойные эпизоды, поскольку над ними Джек смеялся особенно громко. Тот случай, когда Джонни, находясь в Турции, ворвался в гарем, когда хозяин был в отсутствии, и овладел одной из покрытых чадрой женщин, доставил величайшее удовольствие обоим Донованам, - дело в том, что Кейт Донован обычно находилась в той же комнате и готовила ужин своему брату, украдкой наблюдая за Джонни. У нее были гладкие светлые волосы, почти белые, причесанные на прямой пробор, и Джек говорил, что они такие длинные - гораздо ниже талии, - она даже может на них сидеть. - А ну-ка, давайте посмотрим, - сказал Джонни. Однако она сделала вид, что это ее ужасно шокирует, жеманилась, отказывалась их распустить, но брат стал ее уговаривать. - Полно, Кейт, не нужно быть такой гордой, не стоит задаваться перед Капитаном. После долгих уговоров она вынула из волос шпильки, бросая взгляды на Джонни. Распущенные волосы сразу ее преобразили, превратив из ординарной молодой женщины в нечто оригинальное и интригующее, и Джонни подумал, как приятно будет погрузить в них пальцы, перебирать их, играть с ними. Распущенные волосы Кейт возбуждали его, и вскоре почти каждый день можно было видеть, как он идет к воротам в парк, заходит в домик и проводит там неколько часов, болтая с братом и сестрой. В маленькой душной кухне, пропитанной запахами пищи, с ее жалкими тюлевыми занавесками, аляповатой фаянсовой посудой, фарфоровыми фигурками Богоматери и Святого Иосифа на каминной полке, большим деревянным распятием на стене он чувствовал себя спокойнее и уютнее, чем в пустых холодных комнатах Клонмиэра. Мало-помалу Джек Донован начал исчезать из дома на то время, когда там находился Джонни. Его сестра приносила из кладовки бутылку виски и наливала гостю, приговаривая, что денек, дескать, сегодня холодный. Джонни наблюдал за ней поверх кромки стакана, забавляясь ее ужимками, долженствующими изображать скромность, которой, как ему было известно, у нее не было и в помине, а затем просил ее распустить волосы. Она отказывалась, качала головой, отворачивалась, но в конечном счете сдавалась. В кухне было тихо - ни звука, кроме тиканья часов, - и Джонни, согретый изнутри выпитым виски, держа на коленях Кейт Донован, играя прядями ее волос, чувствовал, как его охватывает сладостная летаргия. Насколько приятнее было сидеть так здесь, чем в полном одиночестве в столовой собственного дома. Сквозь полузакрытые глаза он видел портрет Папы на противоположной стене, четки под портретом, и несоответствие между тем, что он видит, и тем, что происходит в этой кухне, вызывало у него смех, так что приходилось прятать лицо в волосах Кэт, чтобы она не заметила, как его все это забавляет. Дома, в Клонмиэре, у него наступала реакция, причинявшая ему страдания. Как это прискорбно, думал он, что он чуть ли не каждый день таскается в дом своего собственного привратника, чтобы заниматься любовью с его сестрой. Разговоров у них не было никаких - с Кейт говорить было не о чем; он ходил к ней с одной-единственной целью. Так проходили дни ранней осени тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Еще больше он страдал после нечастых визитов в Ист-Гроув, дом его брата в Слейне. Его вдруг охватывало необъяснимое желание увидеть жену брата, Кэтрин. Едва только он входил в их дом, как его охватывало ощущение покоя, которого он не находил больше нигде. Она подходила к нему, пройдя через всю гостиную, и, протянув ему руки, говорила: "Я очень рада вас видеть, Джонни, вы, конечно, останетесь ночевать", и не принимала никаких отговорок. Томас относил его саквояж наверх, в комнату для гостей, и вот уже подают чай, он сидит рядом с Кэтрин, она наливает ему и себе, он смотрит на ее руки, лежащие на чайнике, видит мягкую линию ее плеча, тонкую шею, изящный спокойный профиль. - Чем вы все это время занимались, Джонни? - спрашивала она, положив руку ему на колено и глядя ему в глаза, и его охватывало отвращение к тому, что он с собой делает, к той жизни, которую он ведет. Отвращение к тому, как бессмысленно проходят дни - все утро он валяется в постели, потом делает вид, будто собирается заняться делами с приказчиком, потом сидит один в столовой перед бутылкой виски, потом этот дом при воротах и отвратительное нелепое свидание с Кейт. Возвращение в замок и снова бутылка виски. Он оглядел гостиную в Ист-Гроув. Там все дышало добротой и уютом - огонь в камине за начищенной до блеска решеткой. Ковер мягкого зеленого тона, обивка вощеного ситца на мебели, с узором из яблок. На столе стоит ваза с цветами, другая ваза - на каминной полке. На коленях у Кэтрин какое-то шитье, ведь она в скором времени ожидает ребенка, однако она откладывает работу, заметив, что гостю не интересно любоваться на такие чисто женские предметы. - Мне хотелось бы, Джонни, - говорила она, - чтобы вы оставили на время Клонмиэр и поселились у нас. Я была бы вам очень рада, и когда Генри нет дома, что, увы, случается слишком часто, вы составляли бы мне компанию. Я что-то слишком редко вижу моего крестника. - Я бы очень этого желал, - отвечал он. - Больше всего на свете. - Так за чем же дело стало? - Нет, - отвечал он, упрямо покачав головой, - людям, которые счастливы вдвоем, совсем не нужен третий, он непременно нарушит гармонию. - Не говорите пустяков, Джонни, - сказала она. - Мы были бы еще счастливее, если бы знали, что вам у нас хорошо. Вам, должно быть, одиноко в этом огромном доме, и хотя я сейчас никуда не выхожу и вообще мало двигаюсь, мы могли бы вместе читать, я играла бы вам, а Генри, вернувшись вечером домой, был бы очень рад вашему обществу. Джон подумал, как бы это было, если бы он мог находиться здесь каждый день рядом с Кэтрин, в тишине и покое ее дома. Емы было бы достаточно просто сидеть и смотреть на ее руки, сложенные вот так, как сейчас... Слушать ее спокойный голос и иногда ловить ласковый взгляд, обращенный к нему поверх книги, которую она читает. Когда после чая Томас убрал со стола, Кэтрин подошла к фортепиано и стала наигрывать тихую мелодию. Она казалась такой далекой, такой отрешенной от мира, когда сидела вот так перед фортепиано, задумчиво глядя в окно. Интересно, о чем она думает, гадал Джонни. Где витают ее мысли? Дает ли она Генри тот покой, который испытывает в ее присутствии он, Джонни? Он закрыл глаза и, слушая, как она играет, пытался себе представить, что это его дом, его гостиная, что это его жена сидит и играет на фортепиано, а, кончив играть, подойдет к нему, наклонится, прикоснется рукой к его волосам и спросит, понравилось ли ему то, что она играла. В это время дверь отворилась, и в комнату вошел Генри, сияя довольной улыбкой. - Здравствуй, старина, какой приятный сюрприз! - сказал он, и Джонни поднялся с места, гость в доме брата - глупые мечты разлетелись в прах. Кэтрин закрыла крышку инструмента и сразу же подошла к мужу. Он поцеловал ее, и продолжал разговаривать с Джонни, обнимая жену за талию. - Как она выглядит, на твой взгляд? - спросил он с гордостью и, не дожидаясь ответа, стал говорить о том, как у него прошел день, рассказав смешную историю, случившуюся во время делового завтрака, на котором он вынужден был присутствовать, и где один из членов муниципалитета произнес бестактную речь. - Ты, конечно, уладил все это дело и пригласил всех обиженных к обеду? - Ничего подобного я не сделал, - возразил Генри, - мне хотелось только одного: чтобы все это поскорее кончилось, и я получил бы возможность вернуться домой к жене. Он снова наклонился и поцеловал ее, а она посмотрела на мужа. Этот ее взгляд, выражение ее лица отозвались острой болью в сердце Джонни. "Она его любит, - подумал он, - он сделал ее счастливой", и, одеваясь к обеду, слушая, как они разговаривают в соседней комнате, он вдруг вспомнил всех женщин - он никогда их не любил, - которые доставляли ему минутное наслаждение и ничего больше. Какая печальная вереница жалких никчемных созданий и наконец - Кейт Донован в этой грязной кухне в доме привратника. Боже мой, устало думал он, если бы только все сложилось иначе, если бы я не поступил в этот полк, не прошел бы через эту проклятую бессмысленную войну, а оставался бы дома, встретил бы Кэтрин и попросил бы ее помочь. Возможно, она вышла бы замуж за меня и рожала бы детей мне, а не Генри и смотрела бы на меня так же, как десять минут назад смотрела на Генри. На его туалетном столике стоял цветок в горшке - Кэтрин, должно быть, поставила его туда, прежде чем он пошел наверх переодеваться, около кровати лежала книга, в камине горел огонь - все это были знаки ее внимания, ее заботы, и вообще все в этой комнате было аккуратно и уютно, так не похоже на его мрачную спальню в Клонмиэре. Он представил себе, как в соседней комнате Кэтрин сидит перед зеркалом, расчесывает волосы, а потом туда входит Генри, застегивая запонку на воротничке, - интимность между ними - естественная вещь, всякий раз делающая их ближе друг к другу. Ему этого никогда не доведется испытать, этой общности мужа и жены, их совместной жизни. А он? В его воспоминаниях все так тускло, безрадостно и тоскливо. Обедали в Ист-Гроув в семь часов. На полированном столе стояли зажженные свечи. Подавать на стол Томасу помогала молоденькая горничная. Сидя рядом с Кэтрин за обеденным столом, Джонни сравнивал их образ жизни со своим собственным: вот он сидит, развалясь, на стуле; перед ним скатерть, зачастую покрытая пятнами, и на ней - полуостывшая еда; разбранив прислугу до того, что все они бледнеют от страха, Джонни решает вообще ничего не есть и протягивает руку к графину. Когда Кэтрин встала из-за стола, оставив братьев наедине, Генри посмотрел на Джонни через стол со странным, чуть ли не робким выражением и сказал: - Я думаю, ты не захочешь, Джонни, чтобы я стал твоим приказчиком? - А чем плох Адамс? - спросил Джонни. - Я и не предлагаю, чтобы ты совсем расстался с Адамсом, - сказал на это Генри, - но позволь мне быть, ну, скажем, управляющим, за отсутствием более удачного термина. Ты сам видишь, старина, что имение гибнет, и это обидно, если подумать о том, сколько сил и внимания уделял ему наш дед. Не сердись на меня за то, что я тебе это говорю. Я давно уже собирался завести этот разговор. Джонни покраснел и выставил вперед подбородок. - Не понимаю. о чем ты, - сказал он. - Дела в имении идут так, как я этого хочу, и не о чем тут толковать. Честно говоря, я не особенно высокого мнения об Адамсе, и в будущем собираюсь взять управление имением в свои руки, стать своим собственным приказчиком. А тебе это принесло бы одни заботы, и больше ничего. - Прекрасно, - быстро согласился Генри. - Не будем больше об этом говорить. Я предложил это только для того, чтобы тебе помочь, снять часть груза с твоих плеч. Ты давно не был на руднике? - Давно, - ответил Джонни, закуривая сигару. - Туда незачем ездить. Единственное, что меня интересует, это чтобы на мой банковский счет регулярно поступали деньги. А почему ты спрашиваешь? - Да, собственно, у меня нет особых причин. Просто мне кажется, что служащие лучше работают, если видят, что хозяин проявляет к ним интерес и иногда справляется, как идет работа. - Какие еще будут советы? - спросил Джонни. Генри пододвинул ему графин. - Только один: не слишком увлекаться вот этим и пореже встречаться с Донованами. Джонни отложил сигару. - Кто, черт возьми, разносит сплетни вокруг Донованов? - злобно спросил он. - Ты же знаешь, как у нас любят заниматься чужими делами, - отозвался Генри. - Если что случается в Дунхейвене, то уже через день об этом становится известно в Слейне. Джек Донован не слишком-то почтенный человек, тебе это известно. На его счету браконьерство и вообще всякое мелкое воровство. Кроме того, известно, что он хвастает в кабаках, будто его сестрица пользуется твоим благосклонным вниманием - он, разумеется, употребил не столь благопристойное выражение. - Пошли они все к дьяволу! - заорал Джонни. - Почему, черт возьми, они не могут оставить меня в покое? - Они и оставят тебя в покое, - ответил Генри, - если ты оставишь в покое вот это, - и он указал на графин. Джонни откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на брата. - Легко тебе говорить, - сказал он. - Ты счастлив, у тебя хорошая жена, которую ты любишь. О чем тебе еще беспокоиться? У тебя есть Кэтрин. Позволь и мне иметь свою Кейт. Он засмеялся и налил себе еще стакан портвейна. - Мне до тошноты надоели разные советчики, которые указывают мне, что я должен делать. Довольно я терпел это в армии, и не намерен выносить ничего подобного дома. - Я не собираюсь тебе указывать, - спокойно возразил Генри. - Я только прошу тебя остерегаться Донована. Если тебе угодно иметь связь с его сестрой, я не могу тебе запретить, но не теряй головы. - Донованы - мои друзья, - заявил Джонни. - Они единственные люди в наших краях, которые отнеслись ко мне по-дружески, когда я вернулся. - Очень хорошо, - сказал Генри, - больше я не скажу ни слова. Пойдем в гостиную и попросим Кэтрин нам немного поиграть. Да, ему-то хорошо, думал Джонни, глядя, как его брат, стоя подле жены, переворачивает страницы нот, а она смотрит на него с улыбкой. Ночью они будут вместе, она положит голову ему на плечо, а утром он проснется, и Кэтрин будет рядом с ним. И на следующий день, и еще на следующий. Если его что-нибудь рассердит, она его успокоит. Когда он устанет, она даст ему возможность отдохнуть. Когда ему будет весело, она разделит его веселье, а если ему взгрустнется, она погрустит вместе с ним. Они принадлежат друг другу, она носит его дитя. А я никому не нужен. Я всего-навсего никчемный пьяница с дурным характером, и мое единственное удовольствие в жизни - это заниматься любовью с сестрой моего привратника. - Джонни, - вдруг сказала Кэтрин, поднимая глаза от нот и улыбаясь, - вы ведь погостите у нас немного, правда? Генри, стоя возле жены и положив руку ей на плечо, тоже посмотрел на брата. - Конечно, Джонни, мне бы очень этого хотелось. Я так часто отлучаюсь из дома, и мне было бы приятно знать, что ты находишься здесь, с Кэтрин. Я уверен, что тебе будет хорошо. Кэтрин об этом позаботится. Джонни смотрел на них обоих - Кэтрин возле фортепиано, свет лампы освещает ее гладко причесанные волосы, а Генри, его брат, стоит рядом с ней и машинально перебирает кружево ее воротничка. Этот жест, такой интимный, ворвался в мечтания Джонни, разрушив их до основания. - Нет, - ответил он. - Живите себе спокойно здесь, а я возвращаюсь в Клонмиэр. 5 Первое, что сделал Джонни, приехав домой, это выгнал своего приказчика Адамса, заявив, что в будущем он будет сам управлять делами имения. Он покажет Генри и всем остальным, что он не так плох, как они думают. В течение месяца он вставал рано утром, отвечал на письма, обходил или объезжал клонмиэрское имение и даже дважды в неделю бывал на руднике. Но потом, к несчастью, простудился и на несколько дней слег в постель. Пока он лежал в своей спальне совершенно один, если не считать камердинера, который за ним ходил, он снова впал в депрессию, и та энергия, которую он развивал в течение последних нескольких недель, показалась ему нелепой и бессмысленной. Чего он, собственно, добился тем, что ездил на Голодную Гору и сидел в конторе? Все сводилось только к тому, что он не давал работать Гриффитсу. В течение того часа, что Джонни находился в конторе, управляющий норовил оттуда улизнуть. То же самое было и с имением. Он был уверен, что арендаторы его не любят. Никто не радовался его приходу - только Донованы. Что там говорить, думал Джонни, беспокойно ворочаясь в кровати, они мои единственные друзья. Всем остальным на меня ровным счетом наплевать. Я могу валяться здесь невесть сколько и сдохнуть, и все равно никто не придет. Однажды утром к нему заглянул его крестный отец Армстронг и прочел ему лекцию о воздержании. "Никто, кроме тебя, не виноват в том, что ты оказался в таком положении, только ты сам", - сказал он без тени сочувствия и минут двадцать распространялся на тему о вреде алкоголя, а ближе к вечеру Джонни, который в это время всегда чувствовал себя хуже, велел своему человеку принести из погреба бутылку портвейна, после чего немного оправился, настолько, что надел халат и поужинал перед камином в столовой жареной грудинкой с картофелем в обществе Джека Донована, который зашел его навестить и посочувствовать ему. - Тут, это, Кейт переживает, прямо захворала от беспокойства, что это, грит, вас нет и нет, - сказал Джек. - Места себе не находила, пока я не пообещал, что сам пойду в замок, иди, грит, повидай капитана. Как теперь-то ваше здоровье? - Хуже некуда, черт возьми, - отвечал Джонни. - Все потому, что лежите здесь один-одинешенек, капитан. Что лекарства, не родился еще тот человек, кому оно помогло бы. А вот то, что у вас в бутылочке, это самое что надо, оно живо поставит вас на ноги. - Умные речи приятно и слышать, Джек. Клянусь Богом, ты единственный мой друг. - Верно говорите, сэр. Только нынче утром Кейт мне говорила: распрекрасные, грит, у него друзья и родичи, они и не вспомнят о нем, покуда он не помрет. Я вот что вам скажу, сэр, вы для них слишком самостоятельный человек, в этом вся беда. Любите поступать по-своему, а почему бы вам этого не делать? Этот грязный тип Адамс, к примеру, ходит повсюду и болтает, что вы, дескать, ни уха, ни рыла не понимаете в делах по имению. Я бы с него шкуру спустил, мерзавец он эдакий. - Так и говорит? - Конечно, и ведь только потому, что дела-то у него из рук уплыли. Вот что я вам скажу, капитан, я всегда готов вам помочь с имением, коли вам не захочется самому возиться. - Это очень любезно с твоей стороны, Джек. - Ну что вы, стоит ли об этом говорить. Мне это нисколько не трудно. Я-то выжму из имения гораздо больше, чем Адамс. Что вы скажете, если Кейт придет да уберется немного в доме? - Буду благодарен, если она это сделает, - зевнул Джонни. - Никто из моих слуг и тряпкой не махнет, пока я здесь валяюсь. Портвейн оказывал свое действие, тянуло ко сну, по телу разливалось благостное довольство, которого никогда не приносило лекарство этого старого дурака крестного, и как приятно, думал Джонни немного позже, снова лежа в постели, когда в камине ярко горел огонь, смотреть, как по комнате неслышно движется Кейт, задергивает занавеси, как бы отгораживаясь от серого ноябрьского вечера, складвает его платье и убирает его на место, а потом, когда Джонни уже почти засыпает, она скользнет в постель и ложится рядом с ним. Он думает о доме в Ист-Гроув, о своем брате и Кэтрин, которые сейчас, наверное, пьют чай в своей гостиной. Потом Кэтрин будет играть на фортепиано, а Генри сядет поодаль, повернув свое кресло таким образом, чтобы видеть волосы жены, освещенные лампой. У него своя Кэтрин, думал Джонни, а у меня - Кейт. Какое мне, в сущности, до них дело, черт возьми? И, притянув к себе сестру Джека Донована, он ищет забвения, а тем временем наступает ночь, и дождь продолжает барабанить по стеклам окон. По мере того, как зима шла к концу, Джонни все труднее становилось обходиться без общества Донованов. У Джека был острый, несколько хитроватый ум, и Джонни вскоре обнаружил, что он знает хозяйство Клонмиэра, как свои пять пальцев. Он улаживал все дела с арендаторами, платил жалованье слугам - одним словом, взвалил на свои плечи все то, чем не желал утруждать себя сам хозяин. - Не знаю, что бы я без тебя делал, Джек, - говорил ему Джонни. - Ты избавил меня от всех этих нудных дел, и я больше не должен думать о том, что кто-то там меня не любит. - Вас не любят? - удивлялся Джек Донован. - Полно, сэр. Не было еще на свете джнетльмена, носящего имя Бродрик, которого любили бы так же, как вас. В Дунхейвене, например, полно людей, которые никогда слова не сказали с вашим братом или дедушкой, а вот с вами всегда готовы поговорить. Даже сам преподобный отец Хили сказал давеча Кейт: "Мы можем гордиться тем, что в наших краях живет такой человек, как Капитан". Просто удивительно, думал Джонни, что местный патер, которого во времена его деда все семейство Бродриков, можно сказать, игнорировало - разве что кто-нибудь изредка удостоит его кивком, не говоря уже о том, что дальше ворот ему хода не было, - нынешнему владельцу Клонмиэра кланялся и улыбался, и заходил в тесную кухоньку привратницкого дома выпить чаю. Джонни решил, что это вполне приличный человек, и поймал себя на том, что нащупывает в кармане пять фунтовых банкнотов, чтобы передать их патеру для раздачи самым бедным семьям. - Не было такого случая, - сказал отец Хили, аккуратно пересчитывая деньги и складывая их в потертый бумажник, - не было еще такого случая, чтобы кто-то из Бродриков подумал о бедных обездоленных людях. А ведь есть еще и церковь, на которой крыша вот-вот обвалится, а у меня нет денег на то, чтобы ее отремонтировать. Джонни вспомнил, что его счет в банке постоянно пополняется благодаря Голодной Горе, и выписал отцу Хили чек. - Разве я не говорил вам, патер, что Капитан - настоящий джентльмен? - сказал Джек Донован, заглядывая через плечо священника, чтобы определить сумму, означенную на чеке. - Когда дело касается денег, он простодушен, как ребенок, и столь же щедр. Кейт, налей преподобному отцу еще виски, и Капитану тоже. - Нет-нет, мне не надо, дитя мое, - отказался священник, поднимая руки, - мне уже нужно идти. Как приятно, - добавил он, глядя на Джонни, что человек вашего положения так хорошо и свободно себя чувствует в этой скромной обстановке и нисколько не думает, какую честь он этим оказывает хозяевам. - Я бы пропал, если бы Кейт и Джек мне не помогали, - улыбнулся Джонни. - А они пропали бы без вас, - сказал отец Хили. - Посмотрите только на Кейт, это милое дитя, я ее знаю с самого рождения, душа и сердечко у нее такие же невинные, как в тот день, когда я ее крестил. Посмотрите, как она преданна вам, ни одна знатная дама не была бы способна на подобную преданность. Как было бы ужасно, если бы таким отношением пренебрегли как ненужным, если бы это нежное невинное сердце было обмануто. "Что он, интересно, хочет сказать, черт его побери?" - подумал Джонни, пожимая руку священника и уверяя его, что ни Джек, ни его сестра ни в чем не будут нуждаться, пока он н