выделялись на зеленом фоне. Выпустив закрылки, самолет проплыл на запад, сделал пологий вираж, вышел на посадочную глиссаду и коснулся главной взлетно-посадочной полосы. Пробежав положенное расстояние, он остановился, а затем свернул на рулежную дорожку и тяжело покатил к небольшой группе людей. Поравнявшись с ними, он застыл на месте, реактивные турбины в последний раз взвыли и стихли. Открылась овальная дверь люка, расположенного сзади и немного ниже фонаря пилотской кабины, сразу же за носовой стойкой шасси, оттуда выдвинулся легкий трап, по нему спустились два летчика, помахали встречавшим и, не подходя к ним, уселись в приехавший за ними небольшой автомобиль. Русская наземная команда техников немедленно принялась возиться с самолетом. - Ну, он, конечно, заставить нас подождать, - заметил один из русских. - Ублюдок. Ему никто не велит поторопиться. Он может заставить ждать себя даже секретаря ЦК, если такая гребаная мысль вдруг взбредет ему в голову! Раздались сдержанные смешки, однако совсем немного погодя в люке показалась еще одна фигура. Человек неторопливо спустился по трапу и остановился на асфальте. Одет он был в черный высотный костюм летчика, хотя было видно, что он совсем не летчик. В руке он держал неуклюжий длинный плоский футляр, наподобие тех, в каких носят музыкальные инструменты. Он повернулся к встречавшим, и почему-то все сразу замолчали. Это был неприветливый невысокий человек лет под сорок, с щеткой седых волос и толстой короткой бычьей шеей. Его глаза напоминали голубые бусины, вставленные в сделанную из обветренной кожи маску - его холодное мрачное лицо. Кисти его рук казались огромными, и Хуу Ко заметил, что он чересчур мускулист для такого маленького человека и обладает широкой грудью и пружинистой силой, ощущавшейся в каждом движении. Не было никаких приветствий, никакого обмена воинскими салютами. Если вновь прибывший и знал кого-то из встречавших, то он никак не дал этого понять. В нем не было видно проявления каких-либо эмоций, и, похоже, он не считал нужным соблюдать какие-либо церемонии. Один из встречавших поспешил к нему, чтобы забрать поклажу. Коротышка лишь молча взглянул на него, и сразу стало понятно, что свой багаж он не доверит никому, а желавший услужить бедняга, почувствовав всю серьезность этого безмолвного отпора, сконфуженно замер на месте. - Соларатов, - нарушил молчание руководитель русских разведчиков, - как прошел полет? - Тесно, - ответил Соларатов. - Мне следовало предупредить, что я летаю только первым классом. Послышались нервозные смешки. Соларатов прошел мимо полковника, не обратив на него ни малейшего внимания, в сопровождении подхалимов, готовых вылизывать ему ботинки языком. Глядя на него, Хуу Ко вспомнил другого человека, которого ему показывали в конце сороковых годов в Париже, еще одного человека, пребывавшего в ледяной отстраненности от людей, способного взглядом заставить любого умолкнуть и несмотря на это - а может быть, как раз поэтому - окруженного легионами подхалимов, на которых он не обращал ни малейшего внимания; человека, чья репутация была подобна айсбергу из голубого льда, который словно бы окружал его. Звали этого человека Сартр. Глава 18 Вьетнам выскочил ему навстречу, будто из сновидения: зеленый, бескрайний, пересеченный горными хребтами, чувственный и переполненный насилием, уродливый и прекрасный одновременно. Дурная Земля. Но в чем-то и Хорошая Земля. "Тут я воевал, - думал Донни. - Тут я сражался бок о бок с Бобом Ли Суэггером". Это было вовсе не сновидение и никогда им не было. Это была самая реальная реальность, стоило лишь бросить взгляд через грязный пластмассовый иллюминатор самолета, снижавшегося после рейса с Окинавы и доставлявшего обратно в 'Нам солдат, побывавших в краткосрочном отпуске. Впереди виднелась Обезьянья гора, возвышавшаяся над Китайским берегом на причудливом полуострове, а дальше открывалась картина, чем-то схожая с деловым центром Дейтона: многоцелевая воинская база и просторное летное поле аэродрома Дананг, окруженное ровными, как квадраты шахматной доски, кварталами зданий, улицами и дополнительными взлетно-посадочными полосами. А позади всего этого пыльными бородавками возвышались холмы, обозначенные на картах числами 364, 268 и 327. "С-130" миновал береговую линию, пронзил низкие облака, окунулся в тропический туман и приземлился в заброшенном городе, который не так давно был одним из наиболее густонаселенных городов мира, столицей страны 1-го корпуса морской пехоты, местом, откуда осуществлялось Управление войной морской пехоты, ее 3-м водно-десантным соединением. Пальмы все так же раскачивались на ветру, все так же вокруг теснились горы в великолепном уборе тропической зелени, но город уже был почти пуст. Все его главные заведения стеснились в несколько временных строений - опустевшая или, по крайней мере, "вьетнамизированная" столица. Несколько управлений все еще были укомплектованы, в нескольких бараках все еще шла жизнь, но и техники, и штабные работники, и эксперты, которые руководили военными действиями во Вьетнаме, пребывали теперь в полной безопасности у себя дома, и здесь оставались лишь отдельные части, например парни из огневой базы Додж-сити и несколько других, по воле случая замыкающих процесс эвакуации 1-го корпуса. Самолет долго бежал по полю и наконец докатился до своей стоянки. Газотурбинные моторы тонко заскулили, извещая о прекращении подачи топлива, четыре пропеллера замедлили вращение. Самолет затрясся, дернулся, как огромное животное, и замер. Спустя несколько секунд задняя дверь открылась, и пассажиры - Донни и еще около двадцати отпускников - почувствовали, как на них пыхнуло жаром, словно из печи, потянуло горящим навозом, и это означало, что они вернулись обратно. Донни ступил на летное поле, озаренное солнечным светом, и-почти что физически почувствовал удар солнечных лучей по всему телу. - Эта поганая дыра меня все равно достанет, - сказал чернокожий ветеран-моряк с дюжиной нашивок на рукаве и, судя по количеству ленточек, таким множеством ранений, что их хватило бы, чтобы обескровить целый взвод. - А разве тебе так много осталось? - удивленно спросил кто-то. - Да уж побольше, чем ланс-капралу, - ответил тот, подмигнув Донни, над которым беззлобно подтрунивал с того момента, как самолет поднялся с аэродрома базы военно-воздушных сил Кадена на Окинаве. - Если бы мне оставалось столько, сколько ему, я прямо на трапе подвернул бы себе лодыжку, да хоть бы и голову свернул, лишь бы угодить прямиком в госпиталь. - Он герой, - сказал другой кадровый. - Он не прячется по госпиталям. Пожилой чернокожий сержант взял Донни за рукав и отвел в сторону. - Не вздумай больше испытывать судьбу в джунглях, ты понял? - грозно сказал он. - Два месяца и считанные дни, Фенн? Черт бы тебя побрал, не испорти все в последний момент. Оно того не стоит. Эта говенная дыра не стоит и плевка, если только ты не хитрожопый карьерист, готовый еще раз наудачу вытянуть билетик. Не давай Большому брату раздавить тебя. - Вас понял. - Тогда закрывай связь и тащи свою пехотную задницу куда-нибудь в хорошее укрытие. - Мир, - сказал Донни и изобразил пацифистский знак. Сержант осмотрелся, не увидел никого подслушивавшего или наблюдавшего за их беседой и ответил тем же знаком. - Мир, свобода и вся прочая фигня, братишка, - сказал он и подмигнул. Донни взял свою сумку и отправился в комендатуру аэродрома, чтобы найти пристанище на ночь и выяснить, когда вылетает ближайшая вертушка в Додж-сити. Ему было... хорошо. Неделя на Мауи с Джулией - о Христос, разве можно было пожелать чего-то лучшего? Да разве могло быть лучше? Когда он садился в вертолет после всех докладов и отчетов, Суэггер сунул ему конверт, в котором Донни с невероятным изумлением обнаружил тысячу долларов наличными и записку с суровым приказом не привозить назад ни одного. С какой стати Суэггер выкинул такую штуку? Впрочем, эта щедрость с его стороны казалась совершенно естественной - просто он имел обыкновение совершать такие вот странные поступки. Это было... Ну как же, молодой человек, вернувшийся с войны, отдыхающий со своей прекрасной молодой женой в гавайском раю под жарким целительным солнцем, с карманами, набитыми деньгами, и с неограниченными возможностями, человек, которому осталось служить всего ничего: после трех лет, девяти месяцев и нескольких дней он уже видел завершение своей службы. Видел! "Я справился! Я свободен!" - Мне иногда кажется, что это чуть ли не жестокость, - сказала Джулия. - Вот сейчас у нас с тобой все это происходит, а ведь потом тебя могут убить. - Нет. Такого не будет. СВА, то есть северовьетнамская армия, устраивает наступления два раза в год, весной и осенью. Она уже провела большое весеннее наступление, а теперь застряла около Анлока, пытаясь разбить южновьетнамские части, преграждающие путь к Сайгону. Мы находимся далеко оттуда. В нашем квадратике ничего не произойдет. Мы будем отдыхать после трудов. Уверяю тебя, самым трудным будет справиться со скукой. - Мне кажется, что я этого не выдержу. - Тебе совершенно не о чем волноваться. - Ты говоришь как один из тех парней из кинофильмов про войну, которые всегда гибнут. - Кино про войну больше не снимают, - ответил он. - Эти фильмы никто не смотрит. А потом они снова занимались любовью, возможно, в двадцативосьмитысячный раз. Он находил все новые и новые позы, в которых мог любоваться ею, новые положения в ней, новые ощущения, новый экстаз. - Лучше просто ничего не может быть, - сказал он в конце концов. - Боже мой, Гавайи. Мы вернемся сюда на пятидесятую годовщину нашей... - Нет! - внезапно перебила его Джулия. Она была такая же потная, как и он, такая же раскрасневшаяся. - Не говори так. Это плохая примета. - Любовь моя, я не верю в приметы. За моей спиной Боб Ли. Он сам по себе такая примета, что лучше не бывает. Но это было тогда, и с тех пор прошло время, и сейчас Донни стоял перед барьером из нескольких столов в большой, освещенной люминесцентными лампами комнате с выкрашенными в зеленый свет стенами. В конце концов щеголеватый сержант заметил его, положил телефонную трубку и указал на стоявший напротив него стул. Донни сел и протянул свои документы. - Привет, я Фенн, "Два-пять-отель", только что прилетел из краткосрочного отпуска. Вот документы. Мне нужно где-нибудь перекантоваться ночь и с шестичасовым бортом подскочить в Додж-сити. - Фенн? - переспросил сержант, разглядывая отпускное свидетельство. - Ладно, все вроде в порядке; сейчас проверю... Ты что, один из тех парней, которые нашумели в Кхамдуке? Он вписал фамилию Донни в регистрационную книгу, поставил печать, ловко изобразил капитанскую подпись и вернул бумаги Донни. - Да, это я. Мой сержант оказался в милости у начальства и выпросил для меня отпуск на десять дней. - Тебя представили к "Морскому кресту". - О господи! - Хотя ты его не получишь. Больших орденов теперь не дают. - Ну, вообще-то, мне все это до... - Он махнул рукой. - Так что тебе скорее всего прицепят "Звезду". - У меня уже есть "Звезда". - Нет, серебряную. - Ничего себе! - Герой. Плохо только, что там, в мире, это ничего не значит. В старые времена ты стал бы кинозвездой. - Единственное, что мне нужно, это возвратиться домой на своих ногах. А кино я вполне могу посмотреть из зала. Ближе к Голливуду меня совершенно не тянет. - Ладно, Фенн, в таком случае у меня есть для тебя хорошая новость. Ты получил новое назначение. Твой перевод утвержден. В первое мгновение Донни подумал, что произошло недоразумение. - Какого!.. Я хочу сказать, что тут, вероятно, какая-то путаница. В смысле, с переводом. Я не просил никакого перевода. Я не понимаю, что... - Вот он, приказ. Подписан три дня назад. Тебя перебросили в "Один-три-чарли" и включили в батальон S-3, то есть к нам, в Дананг. Это наш батальон управления, все, что осталось от морской пехоты. Я думаю, что ты будешь заниматься строевой подготовкой и накачивать мускулы здесь, в Дананге, еще пару месяцев, а потом придет твой ПСВОСР, ты сядешь на большую птицу и помчишься домой. И ползать по кустам тебе больше не придется. Поздравляю тебя, пехотинец. Можешь считать, что ты уже едешь домой, если, конечно, тебя не задавит грузовик по пути в сортир. - Но поймите, я же не... - Отправляйся в батальон, отметься у дежурного сержанта, он все устроит и покажет, где ты будешь жить. Тебе так повезло, что ты просто не поверишь. Нас переселили из старых казарм в освободившиеся казармы летунов, которые переехали поближе к аэродрому. Там стоят кондиционеры, Фенн. Понимаешь, кондиционеры! Донни молча смотрел на него, как будто тот сказал какую-то совершенную бессмыслицу. - Фенн, у нас здесь служба - не бей лежачего. Ты заслужил того, чтобы отдохнуть в тенечке. Говорю тебе, служба такая, что закачаешься. Будешь работать на ганни<Ганни - жаргонное сокращение звания ганнери-сержант.> Баннистера. Между прочим, отличный человек. Наслаждайся жизнью. - Я не хочу никакого перевода, - заявил Донни. Сержант внимательно посмотрел на него. Это был уравновешенный терпеливый человек с волосами цвета светлого песка, один из тех сухарей, профессиональных бюрократов из тыловых служб, благодаря которым вся машина работает без единого сбоя. Наконец он чуть заметно улыбнулся. - Фенн, - назидательно сказал он, - тебе следует понять, что Корпусу морской пехоты ни в коей мере не важно, хочешь ты, чтобы тебя перевели на другое место, или нет. В своей бесконечной военной мудрости Корпус решил, что ты будешь вести занятия по физической подготовке с толстозадыми тыловыми засранцами вроде меня до тех пор, пока тебя не отправят домой. Тебе не придется даже увидеть ни одного вьетнамца. Ты будешь спать в здании с кондиционированным воздухом, принимать душ два раза в день, носить выглаженную форму, отдавать честь каждому встречному офицеру, как бы глупо это ни казалось, делать вид, что ты занимаешься делом, нажираться до свинского состояния или обкуриваться травой и вообще вести отличную жизнь. Трехдневные уик-энды на Китайском берегу. Вот какой на тебя вышел приказ. Между прочим, он куда лучше тех, по которым некоторые бедняги отправляются в демилитаризованную зону или на высоту 553. Так или иначе, но таков приказ. Тебе все ясно, Фенн? Донни глубоко вздохнул. - А откуда он пришел? - С самого верха. Подписан твоим командиром и твоим сержантом. - Нет, я хочу знать, кто все это затеял. Ну, не темните, вы же должны знать. Сержант снова посмотрел на него. - Я должен это узнать. Я входил в "Сьерра-браво-четыре". Снайперская команда. Я не хочу терять эту работу. Это самая лучшая работа, какая здесь имеется. - Сынок, ты должен считать самой лучшей любую работу, которую тебе дает Корпус морской пехоты. - Но не могли бы вы все-таки это выяснить? Вы же знаете, как найти место, откуда ноги растут. Я имею в виду, что это действительно необычно: парня с неплохим опытом действий в джунглях внезапно выпихивают с полевой базы и переводят на какое-то надуманное непыльное занятие. Вы со мной согласны, сержант? Сержант глубоко вздохнул и снял телефонную трубку. Он бросил несколько игривых фраз собеседнику на другом конце линии, немного подождал, пару раз сострил, потом кивнул, поблагодарил и повесил трубку. - Твоего сержанта зовут Суэггер? - Да. - Так вот, Суэггер неделю назад прилетел сюда на вертолете, чтобы встретиться с командиром. Нет, не командиром батальона, а куда выше, с тем, у которого три звезды на воротнике. На следующий день вышел твой приказ. Он решил спровадить тебя оттуда. Суэггер не хочет, чтобы ты и дальше вместе с ним обдирал шкуру по тамошним кустам. * * * * * Донни прибыл в "Один-три-чарли", отметился у дневального рядового первого класса, получил койку и шкафчик в старых казармах военно-воздушных сил, которые скорее походили на общежитие колледжа. На это у него ушел примерно час. В окно не было видно ни единой пальмы, вообще ни клочка зелени - только асфальт и здания казенного вида. Точно так же выглядел и Хендерсон-холл в Арлингтоне, и Камерон-стэйшн, многоцелевая база в Бэйли-кросс-роуд. Нигде не было ни одного желтого человека: всю работу здесь делали американцы. Затем Донни поплелся на склад и получил комплект снаряжения М-782 и обмундирование для джунглей. Потом он вознамерился сдать казенную сумку, которая была выдана ему для отпуска, но оказалось, что этот склад уже закрыт, так что пришлось отволочь свое барахло в шкафчик. Он отправился в ротную канцелярию, чтобы представиться командиру и ганнери-сержанту, но ни того, ни другого на месте не оказалось - все уже разошлись. Он прошел мимо штаба батальона S-3 - оперативная работа и обучение - в надежде встретить Баннистера там, и обнаружил, что штаб тоже пуст, а Банннистер давно отправился в клуб для старших сержантов. Тогда Донни вернулся в казарму. Там многие парни собирались в кино - сегодня показывали "Паттон", фильм двухлетней давности, а после сеанса - в ночной клуб "1-2-3", где солдаты пытались залить тоску дешевым "Будвайзером". Они выглядели и, конечно же, были хорошими молодыми парнями, им определенно было известно, кто такой Донни, и они жаждали познакомиться с ним поближе, но он, сам толком не понимая почему, держался с ними очень сухо. Он чувствовал себя усталым, поэтому рано улегся в койку и завернулся в чистые новые простыни, ощущая под собой упругую сетку. Установка для кондиционирования воздуха чуть слышно гудела, загоняя в помещение галлоны сухого холодного воздуха. Донни задрожал и поплотнее укутался в простыни. Этой ночью не было никаких тревог, никаких происшествий. Их не бывало здесь месяцами. В час ночи его разбудили пьяные салаги, вернувшиеся из клуба "1-2-3". Но когда он вспылил, они быстро затихли. Донни лежал в темноте среди спящих и слушал рокот кондиционера. "Я это сделал, - сказал он себе, - Я выбрался. Я жду свой ПСВОСР. Меня задвинули в тень, я счастливчик". Он грезил об округе Пима, о Джулии, о размеренной, спокойной и рациональной жизни. Он грезил о любви и уважении. Он мечтал о сексе; он мечтал о детях и хорошей жизни, на которую все американцы имеют полное право, если достаточно усердно трудятся. За полчаса до рассвета Донни бесшумно поднялся, умылся в темноте, облачился в полевую форму, собрал 782-й комплект и отправился на вертолетную площадку. Это оказалась долгая прогулка. Темные здания, над которыми раскинулась бездонная россыпь звезд, были горбатыми, высокими, разделялись прогалами и напоминали горную цепь. Время от времени откуда-то из глубин раскинувшейся вокруг темной земли долетал отдаленный неестественный звук орудийного выстрела. Кое-где на горизонте играли зарева ракет. Где-то что-то взрывалось. Вертолеты прогревали моторы. Он сунулся в будку диспетчера, перекинулся несколькими словами с другим ланс-капралом и зарысил к серовато-зеленому "хью", который уже запустил винты. Донни заглянул в кабину, и командир экипажа вопросительно взглянул на него. - Это "Виски-ромео-четырнадцать"? - Он самый. - Собираетесь в Додж-сити? - Ты угадал. А ведь ты Фенн, верно? Ты летел с нами оттуда две недели назад. Отлично вы поработали в Кхамдуке, Фенн. - Можете закинуть меня в город? А то уже пора домой. - Залезай в тачку, сынок. Нам с тобой по пути. Глава 19 - Вам придется ползти всю ночь, - сказал Хуу Ко, обращаясь к русскому, - В любом другом случае они утром увидят вас и убьют. Если он ожидал какой-то ответной реакции, то зря. Русский ничего не ответил. Он вообще не казался человеческим существом. Или, по крайней мере, нисколько не нуждался во многих необходимых для людей вещах: в отдыхе, общении, разговоре да и вообще во всем человечестве. Он все время молчал. Он казался настолько флегматичным, что этому его свойству могло бы позавидовать даже растение. Но при всем при том он никогда не жаловался, не проявлял усталости, не выказывал намерений подчинить себе Хуу Ко и отборных коммандос из 45-го саперного батальона на всем протяжении их долгого путешествия по Дороге Длиной В Десять Тысяч Миль, по которой они добирались сюда с Севера. В его поведении ни разу не проявились такие чувства, как страх, скука, жажда, ощущение неудобства, юмор, гнев или сострадание. Он, казалось, мало что замечал и почти ничего не говорил, а если и заговаривал, то обходился в основном междометиями. Он был закрыт от всех, непроницаем, возможно, внутренне опустошен. В армии Хуу Ко герои, убившие десять американцев, получали почетное звание "Брат десяток". Этот человек, насколько понимал Хуу Ко, должен был именоваться "Брат пять сотен" или как-то в этом роде. Он не имел никакой идеологии, им не двигал никакой энтузиазм; он просто существовал. Соларатов. Созвучно с английским "solitary" - "одиночество". Одинокий человек. Это очень хорошо определяло его сущность. Русский внимательно изучал местность, разглядывая пространство в полторы тысячи метров выровненной земли, раскинувшееся между ним и вражеской базой морской пехоты, которую американцы называли Додж-сити. Туда невозможно было подобраться никаким другим способом, кроме как проползти все это длинное, очень длинное расстояние по-пластунски. - Наверное, вы могли бы выстрелить с этого холма? Русский ненадолго задумался. - Да, я могу застрелить человека с этой позиции, - сказал он в конце концов. - Но откуда я буду знать, что это нужный человек? С такого расстояния я не могу разглядеть лицо. Я должен убить именно того, кого нужно, вот в чем все дело. Против такого аргумента возразить было нечего. - Но в таком случае... Вам придется ползти. - Я умею ползать. - А как вы выберетесь, если убьете его? - На этот раз будет только рекогносцировка. Но когда я застрелю его, то буду ждать, пока не стемнеет, а потом вернусь тем же путем, которым добирался туда. - Но они пустят в дело минометы, артиллерию, возможно, даже напалм. Это их обычный образ действий. - Да, я могу погибнуть. - Сгореть в напалме? Это неприятно. Мне пришлось услышать много криков, пока этот дьявольский студень сжигал мясо прямо на костях. Это длилось всего один момент, но у меня сложилось впечатление, что это был очень продолжительный момент. Русский лишь пристально взглянул на него, как будто не узнавая, хотя они прожили бок о бок целую неделю, а до того детально изучали вместе фотографии и макет Додж-сити. - Мой совет, товарищ брат, - сказал Хуу Ко. - Вам стоит воспользоваться этой ложбиной; она тянется примерно на триста метров. Вам придется передвигаться в темноте, со всей возможной маскировкой. У них есть приборы ночного видения, и они будут следить за подступами к базе. Но эти приборы, к счастью, не дают стопроцентной видимости. Это будет долгая охота, тяжелая охота. Я могу только надеяться на то, что она будет вам под силу и что ваше сердце окажется достаточно сильным и чистым, чтобы выдержать все это. - У меня нет сердца, - ответил одинокий человек, - Я снайпер. * * * * * На первую рекогносцировку Соларатов не взял свой футляр, в котором, как всем теперь было ясно, хранилась его винтовка. Он не взял вообще никакого оружия, кроме спецназовского кинжала, черного, тонкого и зловещего. Он ушел с наступлением сумерек, облаченный в пестрый камуфляж, и походил больше на ходячую болотную кочку, чем на человека. Саперы за глаза называли его не Одинокий и не просто Русский, но, с извечной солдатской непочтительностью ко всему на свете, Человек-лопух, потому что он выбирал для маскировки мясистые плотные листья, которые должны были нескоро увянуть. Он скользнул в заросли слоновой травы и уже спустя несколько секунд стал невидим. Хуу Ко отметил про себя, что его техника была совершенно исключительной - мастерство в чистом виде. Он двигался чрезвычайно медленно и плавно, передвигал каждую часть тела по отдельности, причем таким образом, что само передвижение было практически, незаметно. Да разве могло обычному человеку хватить терпения для того, чтобы совершить такое путешествие? - Он сумасшедший, - шепнул один из саперов другому. - Русские все безумцы, - ответил тот, - Это видно по их глазам. - Но этот по-настоящему сумасшедший, - настаивал первый. - У него мозги набекрень! Саперы тихо сидели в подземелье; это была сложная система туннелей, выстроенных в год Змеи, 1965 год по счету европейцев. Они готовили пищу, с наслаждением купались под устроенными на скорую руку душами и воспринимали происходившее с ними как своеобразное увольнение. Это было прекрасное время для людей, которым приходилось участвовать в тяжелых боях и которые имели по несколько ранений каждый. По крайней мере шестеро из них имели звание "Брат десяток". Это были тренированные опытные профессионалы. Хуу Ко в это время изучал фотографии или сидел в траве на вершине холма и рассматривал в подзорную трубу лежавший в полутора тысячах метров от него уродливый форт, такой чужеродный на земле его любимой страны, насильно всаженный сюда пришедшими из-за моря людьми с совершенно иным образом мышления, строем чувств и полным отсутствием ощущения истории. Он ждал, разглядывая травяное море. Рука сильно болела, он с трудом мог шевелить пальцами. Когда созерцание надоело ему, он вынул из кармана кителя книгу на английском языке. Это был "Властелин колец" Дж. Р. Р. Толкиена, очень занимательная книга. Она позволяла ему на время позабыть о реальном мире, но когда ему все же приходилось отвлекаться от приключений Фродо, он вновь возвращался к огневой базе Додж-сити и самому главному вопросу: когда же вернется снайпер? * * * * * Огненные муравьи были только первой из многих напастей. Привлеченные запахом пота, они протискивались в складки кожи на его шее, яростно кусали и пировали его кровью. Он являл собой неожиданный банкет для мира насекомых. После муравьев появились и другие. Москиты, крупные, как американские вертолеты, зудели ему в уши, липли к лицу, неслышно кусали и улетали с раздутыми брюшками. Что еще? Пауки, клещи, травяные блохи, стрекозы, целое многоногое войско, примчавшееся на запах испарений, которые испускает душным тропическим утром потеющий человек. Но не мухи. Мухи - для мертвых, к тому же, возможно, мухи питали к нему своеобразное уважение. Он не был мертвым и, кроме всего прочего, за время своей жизни предоставил им немало пищи. И поэтому они не трогали его. Не то чтобы Соларатов ничего этого не чувствовал. Нет он чувствовал все это очень хорошо. Он чувствовал каждый укус и каждый укол; все его волдыри и опухоли зудели и чесались точно так же, как и у любого другого человека. Но он, в отличие от всех остальных, умел не допускать сигналы приходящие от органов чувств, до головного мозга. Этому можно научиться, а на высшем уровне мастерства, в среде людей, не просто выделяющихся своей смелостью, силой воли или навыками, но и на самом деле лучших в мире, сверхъестественные умения являются самой обычной вещью. Сейчас он лежал в слоновой траве примерно в сотне метров от выложенного из мешков с песком оборонительного периметра базы Додж-сити, как раз перед двойным ограждением из размотанной в спираль колючей проволоки. Он четко видел выставленные со всех сторон клейморовские мины и наполовину засыпанные землей взрыватели мин большей мощности. Он также хорошо слышал американский рок-н-ролл, ревущий из транзисторных радиоприемников, которые, кажется, таскали с собой все молодые солдаты, и слушание этой музыки было его единственным развлечением. "Не могу я, не могу я, не могу найти удовлетворенья"<Строка из песни "Satisfaction" (1965) группы "Роллинг Стоунз".>, - громко и надрывно вопил кто-то, и Соларатов понимал, что ему тоже не приходится рассчитывать на какое бы то ни было удовлетворение. Морские пехотинцы выглядели невыносимо неряшливыми. Во время своих операций ему доводилось видеть в непосредственной близости и израильтян, и представителей специальньк авиационно-десантных сил британской армии, и даже легендарных американских "зеленых беретов"; все они выглядели, как и подобало нормальным войскам. А эти мальчишки считали, что для них война уже закончилась; они были хуже, чем кубинцы или ангольцы. Они слонялись по лагерю, загорали, играли в свой футбол, больше похожий на драку, чем на спортивное соревнование, или бейсбол, или баскетбол, украдкой курили коноплю, дрались между собой и даже напивались. Часовые по ночам спали. Офицеры не утруждали себя бритьем. Никто не ходил в чем-то хоть сколько-нибудь похожем на обмундирование, а большинство целыми днями шлялось в шортах, нижних рубашках (или вовсе без рубашек) и купальных тапочках. Даже выходя в боевое патрулирование, они вели себя глупо и шумно. Головной дозорный не смотрел себе под ноги, фланговое охранение жалось вплотную к колонне, ленты у пулеметчика путались, а его помощник со вторым боекомплектом плелся на таком расстоянии от своего командира, что наверняка не смог бы оказать ему хоть какую-то помощь в бою. Было ясно, что они уже несколько месяцев не участвовали ни в каких боевых действиях (если вообще когда-либо участвовали) и что не ожидают боев и в будущем, поскольку рассчитывают со дня на день получить приказ об эвакуации из страны. Однажды патруль чуть не наткнулся прямо на Соларатова. Пять человек брели через слоновую траву, направляясь на ночной пикет. Они прошли так близко от него, что, будь кто-нибудь из них хоть чуть-чуть настороже, они, несомненно, без труда убили бы его. Он видел их тропические ботинки, казавшиеся большими, как горы, в считанных сантиметрах от своего лица. Но двое слушали радио, один, судя по всему, до одури обкурился наркотиков, один, самый молодой, видимо попавший сюда сразу по окончании школы, казался насмерть перепуганным, да и сам командир патруля, которому навязали этих глупых юнцов, похоже, изрядно трусил. Соларатов точно знал, что будет дальше: патруль отойдет на тысячу метров, а там сержант прикажет им расположиться в высокой траве, где они просидят всю ночь, покуривая, болтая между собой и притворяясь что они находятся вовсе не на войне. Утром сержант отведет их обратно, напишет рапорт о том, что "никакого контакта не было", и другой сержант подошьет его в папку. Эту войну вели люди, которые предпочли бы оказаться где угодно только не на войне. С наступлением темноты Соларатов справлял нужду, закапывая руками свои испражнения, пил из фляги и медленно, чрезвычайно медленно менял позицию. Его совершенно не интересовало, что происходило на базе, но он должен был досконально выяснить, какими маршрутами пользуются опытные солдаты, отправляясь на охоту за людьми. Вместе или порознь ходит снайпер со своим корректировщиком? Через какую часть вала из мешков с песком они перелезают и откуда она доступна для винтовочного выстрела? Соблюдая величайшую осторожность, он делал пометки на схеме, обозначая восемь или девять мест, где, как ему казалось, имелись проходы через колючую проволоку и минные поля, которыми с успехом мог бы воспользоваться опытный человек; разумеется, основная масса морских пехотинцев и понятия не имела об этих участках. Он читал землю как книгу, выискивая лощины, соединявшие лагерь со стоявшими поодаль деревьями, или же, напротив, какие-нибудь возвышенности, скрываясь за которыми два человека могли быстро выбраться на простор и взяться за свою работу. Эти двое были здесь единственными, кто все еще продолжал воевать; только благодаря им это место все еще существовало. Интересно, знали ли об этом другие солдаты, подумал Соларатов. Скорее всего, нет. Дважды он видел Суэггера и чувствовал горячий стремительный прилив того волнения, которое ощущает охотник, когда видит, что его добыча вступает в пределы дальности выстрела. Но он каждый раз сдерживал себя, убеждал не торопиться, не поддаваться возбуждению, потому что именно оно всегда оказывается причиной ошибок. С этого наблюдательного пункта Суэггер казался высоким худощавым крепким человеком, который даже в камуфляжном костюме выглядел одетым аккуратно, как для строевого смотра. Соларатов угадывал в нем презрение к мальчикам, составлявшим большую часть населения Додж-сити, но также и его отстраненность от всех, поглощенность собственными обязанностями, заставлявшими его постоянно оставаться на отшибе. Да, он был одинок, и ему предстояло оставаться одиноким - такова жизнь снайпера; Соларатов очень хорошо это знал. Он также заметил, что, когда Суэггер проходил по территории лагеря, даже самые разболтанные и крикливые из морских пехотинцев сразу стихали и поспешно делали вид, что заняты делом. Он упражнялся молча и передвигался без малейших затрат силы и энергии. Но все это время он не выходил на задания и проводил большую часть времени в помещениях, в частности в одном из бункеров, где, вероятно, размещался какой-то отдел штаба или узел связи. В последний день Соларатов увидел снайпера снова, с еще более близкого пункта. Соларатов крался вперед, пока не оказался всего лишь в пятидесяти метрах от группы построек, где Суэггер, как ему казалось, бывал чаще всего. Он наделся как следует рассмотреть лицо человека, которого ему надлежало убить. Теперь он действовал довольно-таки нахально, убежденный в том, что морские пехотинцы слишком поглощены собой и своими собственными делами и не заметят его присутствия, даже если он встанет и объявит о своем прибытии через рупор. Это произошло сразу же после прибытия ежедневного вертолета. "Хью" ловко шлепнулся посреди вертолетной площадки, и из машины, не дожидаясь, пока остановятся роторы, вздымавшие густые клубы пыли, выскочил молодой человек и сразу же побежал к домикам. Спустя немного времени Соларатов снова увидел его, на сей раз в обществе Суэггера. Впечатление было такое, что они вот-вот подерутся. Стоя поодаль от всех остальных, они размахивали руками и кричали друг на друга. Будь у него с собой оружие, он наверняка сумел бы уложить их обоих, но отсюда не было никакого пути отступления для него самого: если бы он выстрелил, то даже эти ребячливые солдатики сумели бы обрушить на него мощный огонь и прикончить наверняка. А это было совершенно ни к чему; это задание он не обязан был выполнять любой ценой, даже ценой собствен ной жизни. Он вовсе не намеревался жертвовать собой ради успеха, разве что у него не оказалось бы никакого иного выхода. Но в таком случае и объект должен был представлять собой нечто связанное с его продуманными и прочувствованными устремлениями, а не являться случайным заказом соседнего отдела, насчет которого он даже все еще не решил, с чего начать. Так что он только слушал и наблюдал. Эти двое выясняли между собой отношения. Сцена походила на столкновение между гордым отцом и его непочтительным сыном или, напротив, возгордившимся сынком и разгневанным папашей. В голосах ссорившихся он угадывал гнев, обиду и даже обвинения в предательстве. - Какого дьявола, что тебе еще не так?! - кричал старший по-английски; русский изучал этот язык много лет. - Ты не можешь так поступить со мной! У тебя нет на это морального права! - орал в ответ младший. Этот обмен репликами повторялся снова и снова, как в одном из длинных диалогов Достоевского. И кстати, эта сцена давала понять, насколько велико уважение, которым оба собеседника пользуются со стороны своих сослуживцев: никто не стоял, слушая их перебранку, ни один офицер не попытался вмешаться, и даже молодые морские пехотинцы, обычно старательно загоравшие в это время, убрались из пределов видимости. В конце концов эти двое все же пришли к какому-то соглашению. Они возвратились в штабной бункер, а через некоторое время молодой человек вышел оттуда один и перешел в другое помещение, где, по всей видимости, ему предстояло проживать. Он появился примерно через час, уже полностью облаченный в боевое обмундирование, с винтовкой, в бронежилете, и вернулся в штабной бункер. "Наконец-то корректировщик вернулся", - понял Соларатов. Никаких других открытий в этот день не последовало, и с наступлением сумерек Соларатов допил остатки воды из последней фляги, повернулся спиной к американскому лагерю и начал свое долгое путешествие ползком к комплексу туннелей, пронизывавших землю под деревьями, возвышавшимися в тысяче метров от того места, где он находился. * * * * * - Старший полковник, Человек-лопух вернулся! Громкий шепот сержанта пробудил Хуу Ко от сна. Впрочем, это произошло очень кстати. Как и в большинстве ночей, он вновь переживал тот момент, когда американские "фантомы" со скрежещущим воем пронеслись над долиной и из-под их крыльев, лениво кувыркаясь, посыпались бочки с напалмом. Они падали наземь приблизительно в пятидесяти метрах от его передовой линии в долине, величественно подскакивали и оставляли за собой завесу все яростнее разгоравшегося пламени. Он стремительно поднялся и обнаружил русского, который с величайшей жадностью и без каких-либо претензий на благовоспитанность утолял голод в отведенном под столовую зале туннеля. Русский пожирал все, что видел, в том числе лапшу, суп из рыбьих голов, куски сырой тыквы, говядину, свинину, требуху. Он ел руками, которые теперь были густо покрыты жиром; он был целиком и полностью поглощен процессом еды и отрывался от него лишь на мгновения, для того чтобы удовлетворенно рыгнуть или обтереть сальные губы тыльной стороной ладони. При этом он стакан за стаканом пил чай и воду. Наконец, покончив с едой и питьем, он потребовал водки, которая была немедленно подана - маленькая русская бутылочка. Он опорожнил ее одним глотком. После этого он отвернулся от стола и посмотрел на старшего полковника. - Теперь я буду мыться, а потом спать. Возможно, просплю сорок восемь часов. А на третий день выйду. - У вас есть план? - Я знаю, когда и где он пойдет и как будет двигаться. Это все записано на земле. Если вы умеете читать землю, то сумеете прочесть и мысли другого человека. Я убью их обоих через три дня, считая с этого момента. Впервые с тех пор, как он вышел из самолета, Соларатов улыбнулся. Глава 20 "Хью" вертикально пошел вниз, скрылся в густом облаке пыли и коснулся поля. Не останавливая роторы, командир экипажа быстро выкинул на землю доставленные припасы: пару ящиков с пулеметными лентами, набитыми натовскими 7, 62-миллиметровыми патронами, еще пару ящиков с натовскими 5, 56-миллиметровыми патронами для М-16, большой картонный ящик с медикаментами, брезентовый мешок с бумагами для разведчиков, такой же мешок с бумагами для командования - ничего серьезного, рутинные военные перевозки - и Донни. Покончив с разгрузкой, вертолет прибавил оборотов и взмыл вверх, оставив на земле задыхавшегося от пыли Донни. - Господи помилуй, ты вернулся! Это был ланс-капрал из другого взвода, с которым Донни был шапочно знаком. - Да, они попытались сбагрить меня. Но я так полюбил это место, что не мог не возвратиться. - Боже, Фенн, ну ты даешь! Никому еще не удавалось выбраться отсюда раньше срока. Дружище, тебя отсылают в мир, а ты возвращаешься в эту дерьмовую дыру, хотя тебе и служить-то осталось всего ничего. Парень, тебя определенно трахнули по башке! - Ну, пожалуй, что так. - Герой, - насмешливо бросил ланс-капрал, перекинул мешки с почтой через плечо и отправился разносить почту, оставив боеприпа