ался про себя и искренне надеялся, что его второй лейтенант не вернется. И это полностью совпадало с намерениями Алстера Скарлетта. Его план был прост. Примерно в двухстах ярдах вправо от позиции второй роты он заметил несколько огромных, окруженных деревьями валунов, на которых еще сохранилась осенняя листва. Это было одно из тех мест, которые невозможно выкорчевать, поэтому крестьяне устраивали свои поля таким образом, что они как бы обтекали эти заросшие маленькие скалы. Места слишком мало, чтобы там могла укрыться группа, но вполне достаточно для одного или двоих. Скарлетт двигался туда. Ползя через поле, он видел множество мертвых пехотинцев. Трупы оказали на него странный эффект: он, поначалу даже и не желая того, набивал карманы часами, кольцами, амулетами. Он сдирал их с трупов и через секунду выбрасывал. Он не понимал, почему так делает. Он чувствовал себя правителем какого-то таинственного царства, и трупы были его подданными. Через десять минут он уже не был уверен, что движется в нужном направлении. Он немного приподнял голову, чтобы сориентироваться, увидел кроны деревьев и понял, что убежище уже близко. Вдавливая локти и колени в мягкую землю, он торопливо пополз вперед. Неожиданно Алстер очутился у подножия нескольких высоких сосен. Но вовсе не у островка камней, а на краю лесочка, который готовилась штурмовать его рота: он слишком увлекся мертвыми и потому видел только то, что хотел видеть. А небольшие деревья в действительности были высокими соснами, которые сейчас качались у него над головой. Он уже собрался ползти обратно в поле, когда заметил, что примерно в пятнадцати футах от него, чуть левее, установлен пулемет, за которым, прижавшись спиной к стволу дерева, сидел немецкий солдат. Алстер достал револьвер и замер. Либо немец не видел его, либо был мертв. Дуло пулемета смотрело прямо на Скарлетта. И немец пошевелился. Еле заметно двинулась его правая рука. Он пытался дотянуться до оружия, но выполнение задачи осложнялось, по-видимому, невыносимой болью. Скарлетт рванулся вперед и навалился на раненого солдата, стараясь как можно меньше шуметь при этом. Он не давал немцу возможности выстрелить или поднять тревогу. Он не воспользовался своим револьвером и начал душить врага. Тот пытался что-то сказать, но пальцы Алстера уже смыкались на его шее. - Американец! Американец! Я сдаюсь! Он отчаянно жестикулировал растопыренными ладонями. Скарлетт чуть ослабил хватку и тихо спросил: - Что? Что ты хочешь? Он дал немцу возможность приподняться - ровно настолько, насколько позволяла его рана. Солдата оставили умирать за пулеметом: пока его рота отступала, тот должен был отражать атаки противника. Скарлетт отбросил пулемет в сторону, чтобы раненый не мог до него дотянуться, и, настороженно оглядываясь по сторонам, отполз на несколько ярдов в глубь леса. Повсюду были видны следы поспешного бегства. Противогазы, пустые ранцы, даже пулеметные ленты с патронами. Бросали все, что мешало отступлению. Немцы ушли. Он встал и вернулся к раненому немецкому солдату. Алстер Скарлетт ясно понимал, что надо делать. Лейтенант Скарлетт принял решение. Ситуация была исключительной! Более чем исключительной - идеальной! Пройдет час, а может быть, и больше, пока четырнадцатый батальон подойдет к позициям второй роты. Капитан второй роты Дженкинс проявит чудеса героизма, не даст никому передышки. Вперед! Вперед! Вперед! Но это же его, Скарлетта, выход! Может быть, они присвоят ему внеочередное звание и сделают капитаном. Почему бы и нет? Он станет героем. И война для него кончится. Скарлетт достал револьвер и, когда немец закричал, выстрелил ему в голову. Потом припал к пулемету и начал строчить. Вначале назад, в тыл немцам, потом направо, потом налево. Треск очередей отозвался эхом, пули вгрызались в деревья. А затем Скарлетт направил оружие в сторону своих. Он нажал гашетку и держал ее, переводя ствол с одного фланга на другой. Напугать их до смерти! Может быть, прикончить пару. Кого это волнует? Он обладал смертельной силой. Он наслаждался ею. Он имел на это полное право. Он смеялся. Он снял палец с гашетки и выпрямился. В нескольких стах ярдов западнее он видел холмики земли. Скоро он выберется из всего этого дерьма! Внезапно у него появилось чувство, что за ним наблюдают. Кто-то следит за ним! Он снова достал револьвер и приник к земле. Что это - сломанная ветка, упавший камень?! Он осторожно пополз в лес. Никого. Ну конечно, он позволил воображению взять верх над разумом. Это был звук, который издало дерево, после того как в него попала пуля. Это был звук ветки, упавшей на землю. Никого. Скарлетт. все еще осторожно, двинулся к краю леса. Он быстро подобрал расплющенную каску мертвого немца и побежал в сторону позиций второй роты. Алстер Стюарт не знал, что за ним действительно наблюдают. Наблюдают внимательно. С удивлением. Немецкий офицер - на лбу у него запеклась кровь - стоял за широким стволом сосны, скрытый от глаз американца. Он уже собрался убить янки, но вдруг увидел, что тот перенес огонь на своих собственных солдат. На свои войска. Свои собственные войска! Он держал американца под прицелом "люгера", но не хотел убивать этого человека. Пока не хотел. Потому что немецкий офицер, последний из роты - вся рота полегла здесь, - точно знал, что делает этот американец. Это был тот самый редкий, невероятный случай! То, что требовалось! Пехотный офицер, умело использовавший ситуацию в своих целях и против своих войск! Для него эта битва закончилась, и в результате сделки с собой он получит медаль за отвагу. Немецкий офицер не упустит этого американца. Лейтенант Скарлетт был на полпути к позициям второй роты, когда услышал за спиной шум. Он бросился на землю и осторожно развернулся. Он вглядывался сквозь колышущуюся высокую траву. Никого. Действительно ли никого? В двадцати футах лицом вниз лежал труп. Но трупы повсюду. Этот труп Скарлетт не помнил. Он запомнил только лица. Он видел только лица. Этого он не помнил. А почему он должен был его запомнить? Трупы повсюду. Как он мог запомнить? Тело, лежащее лицом вниз. Здесь, должно быть, несколько дюжин таких. Он просто не помнил их. Он снова позволил разыграться своему воображению! Сейчас рассвет... Из леса выходят звери. Возможно... Он встал в полный рост и пошел к холмикам земли в расположении второй роты. - Скарлетт! Мой Бог, это вы? - воскликнул капитан, лежавший в окопе передней линии. - Вам повезло, что мы не стреляли. В перестрелке погибли Фернальд и Отис! Мы не отвечали огнем, потому что вы были там! Алстер помнил Фернальда и Отиса. Невелика потеря! Он бросил немецкую каску на землю: - А теперь слушайте меня. Одну группу я ликвидировал, но остались еще две. Они дожидаются нас. Я знаю, где они располагаются, и могу подавить их. Но вы останетесь здесь! В окопах! Через десять минут после моего отхода весь огонь на левый фланг! - Куда вы собираетесь? - испуганно спросил капитан. - Туда, где я могу принести хоть какую-то пользу! Дайте мне десять минут, и потом открывайте огонь. Не прекращайте стрельбу по крайней мере три или четыре минуты, но, ради Бога, обстреливайте левый фланг! Смотрите, не прикончите меня. Мне необходим отвлекающий маневр. Он внезапно замолчал и, прежде чем капитан вымолвил хоть слово, вновь направился в поле. Оказавшись в высокой траве, Скарлетт пополз от одного трупа к другому, снимая с безжизненных голов каски. Собрав пять касок, он залег и стал ждать стрельбы. Капитан сделал свое дело. Со стороны можно было подумать, что началась битва при Шато-Тьерри. Через четыре минуты огонь прекратился. Скарлетт встал и побежал в расположение роты. Когда он показался с поднятыми в руке касками, солдаты разразились приветственными возгласами. Даже капитан, чья обида и злость растворились в восхищении, присоединился к своим людям: - Черт бы вас побрал, Скарлетт! Это самый смелый поступок, какой я видел на войне! - Не так быстро, - возразил Скарлетт с неслыханной до того скромностью. - Мы расчистили центр и левый фланг, но справа еще осталась парочка фрицев. Пойду выкурю их. - Вам незачем идти туда. Пусть удирают. Вы сделали более чем достаточно. Капитан Дженкинс изменил свое мнение об Алстере Скарлетте. - Если вы не возражаете, сэр, мне кажется, я должен пойти. - Что вы имеете в виду? - Мой брат... его звали Ролли. Фрицы убили его восемь месяцев назад. Позвольте мне прикончить их, и вы овладеете плацдармом. Алстер Скарлетт скрылся в поле. Он точно знал, что делает. Несколько минут спустя американский лейтенант подполз к скале, окруженной валунами и кустарником. Он ждал, когда вторая рота предпримет штурм соснового лесочка. Он прислонился к шершавому камню и посмотрел в небо. И в этот момент началось. Солдаты подбадривали себя громкими криками: а вдруг попадутся отступающие враги? Раздались беспорядочные выстрелы: кое у кого дрогнули на спусковом крючке пальцы. Когда рота достигла леса, началась стрельба залпами. Они палят в покойников, думал Алстер Скарлетт. А он был сейчас в полной безопасности. Для него война закончилась. - Стой, где стоишь, - произнес голос с сильнейшим немецким акцентом. - Не шевелись! Скарлетт потянулся к пистолету, но голос, раздавшийся сверху, был весьма выразительным. Дотронься он до пистолета - и тут же будет убит. - Вы говорите по-английски? - это было единственное, что пришло на ум лейтенанту Скарлетту. - Сравнительно неплохо. Не двигайся! Мой пистолет направлен тебе в голову... В то же самое место, в которое ты послал пулю капралу Крегеру. Алстер Скарлетт замер. Значит, там действительно кто-то был! И он его слышал!.. Труп в поле! Но почему немец не убил его? - Я делал то, что должен был делать, - и вновь это было единственное, что в данную минуту мог придумать Скарлетт. - Не сомневаюсь. Также не сомневаюсь, что у тебя не было иной альтернативы, кроме как открыть огонь по своим войскам... У тебя очень странное представление о своем предназначении в этой войне, не находишь? Скарлетт начинал понимать. - Эта война закончилась. - Я окончил высшее военное училище в Берлине по курсу военной стратегии и немного представляю себе, что наше поражение неизбежно... После прорыва линии Мезьера у Людендорфа не останется выбора. - Тогда зачем убивать меня? Немецкий офицер вышел из-за большого валуна и остановился перед Алстером Скарлеттом, его пистолет был направлен американцу в голову. Скарлетт увидел молодого широкоплечего человека и сразу же понял, что они похожи. Он увидел человека высокого, как и Скарлетт, с уверенным взглядом таких же, как и у него, ярко-голубых глаз. - Ради Бога, мы же можем выбраться из всего этого! Мы можем покончить с этим! Какого черта надо приносить друг друга в жертву? Или даже одного из нас... Я могу помочь, вы понимаете? - Действительно можешь? Скарлетт посмотрел на того, кто взял его в плен. Он знал, что не должен молить о пощаде, не должен выказать слабости. Он должен оставаться спокойным, логичным. - Слушайте меня... Если вас возьмут в плен, вы окажитесь в лагере вместе с тысячами других. Это в том случае, если вас не застрелят. Очутись я на вашем месте, я бы не стал полагаться на какие бы то ни было офицерские привилегии. Пройдут недели, месяцы, может быть, год или даже больше, прежде чем займутся вашим делом! Прежде чем вас освободят! - И вы в состоянии что-то сделать? - Да, черт возьми, могу! - А зачем вам это надо? - Потому что я хочу выбраться из этого!.. И вы хотите того же!.. Если бы вы этого не хотели, я бы уже был покойником... Мы нужны друг другу. - Что вы предлагаете? - Вы - мой пленник. - Вы что думаете, я спятил? - Оставьте себе свой пистолет! Возьмите из моего все патроны... Если кто-то нам встретится - я веду вас на допрос в тыл. Потом мы достанем вам одежду... Если доберемся до Парижа, я дам вам денег. - Каким образом? Алстер Скарлетт самоуверенно усмехнулся. То была усмешка богача: - Это мое дело... У вас есть иной выбор? Убейте меня - и вы уже пленник. А может, и покойник. И у вас не так много времени... - Встать! Руки на скалу! Скарлетт подчинился. Немецкий офицер вынул из кобуры его револьвер и забрал коробки с патронами. - Повернись! - Меньше чем через час сюда придут остальные. Мы были в авангарде, но не очень-то оторвались. Немецкий офицер сделал движение пистолетом: - В полутора километрах отсюда есть несколько крестьянских домов. Пошевеливайся! Левой рукой он бросил Скарлетту его револьвер без патронов. Два человека быстро шли через поле. На севере артиллерия начала свой утренний обстрел. Сквозь облака прорвалось солнце и разогнало туман. Было ясно. Примерно в миле на юго-запад виднелось несколько домов. Амбар и два небольших каменных здания. Чтобы добраться до заросшего луга, надо было пересечь широкую пыльную дорогу. Пастбище было обнесено забором, правда, сейчас живности не было и в помине. Из трубы самого большого дома струился дымок. Кто-то развел огонь, а это означало, что кто-то готовит пищу и наслаждается теплом. У кого-то еще оставались припасы. - Может, зайдем в эту лачугу? - предложил Алстер. - Нет! Здесь скоро пройдут ваши войска. - Да ради Бога, нам надо найти вам одежду! Неужели это непонятно? Немец щелкнул предохранителем своего "люгера", поставив его на боевой взвод: - Вы непоследовательны. Мне казалось, вы предлагаете провести меня в тыл - в глубокий тыл - через ваши линии. Якобы для допроса... Проще было бы убить вас прямо сейчас. - Да нам обязательно надо раздобыть одежду! Вы только представьте: я один конвоирую немецкого офицера! Да первый же попавшийся капитан сразу сообразит, как можно этим воспользоваться! Или же какой-нибудь майор, или полковник, мечтающий выбраться с фронта... Такое уже бывало. Мне просто прикажут передать вас им с рук на руки, и все на этом закончится. А если вы будете в штатском, мне будет намного проще... Сейчас все перепуталось! Немецкий офицер медленно взвел курок и в упор посмотрел на лейтенанта: - Вы что, действительно хотите, чтобы для вас война закончилась? В каменном доме был лишь старик - глухой, бестолковый, перепуганный визитом странной пары. Американский лейтенант держал в руке незаряженный пистолей и делал вид, будто конвоирует немца. Он приказал старику принести еды и найти одежду - любую одежду для его "пленника". Поскольку Скарлетт едва говорил по-французски, он повернулся к немцу: - Почему бы вам не сказать ему, что мы оба немцы? Что мы в ловушке, пытаемся прорваться сквозь линии заграждения! Любой француз знает, что немцы бегут по всему фронту. Немецкий офицер улыбнулся: - Я уже сказал. Но он еще больше перепугался... Между прочим, он сказал, что так сразу и подумал. А знаете почему? - Почему? - Он сказал, что от нас за версту воняет бошами. Старик, возившийся у открытой двери, вдруг выбежал наружу и на подгибающихся ногах затрусил в поле. - Боже праведный! Остановите его! Остановите его, черт возьми! - вопил Скарлетт. Немецкий офицер уже держал свой пистолет в руке: - Не волнуйтесь. Нам так или иначе пришлось бы его убрать. Он помог нам принять решение. Прозвучали два выстрела. Старик упал, молодые противники посмотрели друг на друга. - Как мне называть вас? - спросил Скарлетт. - Пусть будет... Штрассер. Грегор Штрассер. Оба офицера без труда прошли через линии союзников. Бросок американской армии из Ренвилля был стремительным и неотвратимым. Но он окончательно нарушил связь между войсками и командованием. По крайней мере так казалось Ал стеру Скарлетту и Грегору Штрассеру. В Реймсе парочка натолкнулась на грязных, измученных и голодных солдат - это было все, что осталось от Семнадцатого корпуса французов. В Реймсе не возникло никаких проблем: в ответ на все вопросы французы лишь пожимали плечами. Они двинулись на запад, в направлении Вилль-Коттерье. Дороги на Эпернэ и Мо были забиты прибывающим подкреплением и обозами с продовольствием. Пусть другие болваны ложатся под пули, думал Скарлетт. Ночью они вошли в предместья Вилль-Коттерье и, срезая путь, направились через поле к небольшой роще. - Отдохнем здесь несколько часов, - сказал Штрассер, - и не пытайся сбежать. Я не собираюсь спать. - Ты спятил, приятель! Ты нужен мне не меньше, чем я тебе!.. Одинокий американец, болтающийся в сорока милях от своей роты - а рота, между прочим, на фронте! Думай головой! - Ты говоришь очень убедительно, но я не такой идиот, как наши одряхлевшие имперские генералы. Я не прислушиваюсь к пустым, пусть даже убедительным аргументам. Я слежу за своими флангами. - Устраивайся. От Коттерье до Парижа добрых шестьдесят миль, и еще неизвестно, во что мы можем влипнуть. Надо поспать... Можем делать это по очереди. - Так точно! - презрительно рассмеялся Штрассер, - ты говоришь, как еврейский банкир из Берлина: "Ты делай то, а мы сделаем это. И не спорь, пожалуйста". Спасибо за совет, американец, нет. Я не буду спать. - Как скажешь, - пожал плечами Скарлетт, - теперь я начинаю понимать, почему вы, парни, проиграли войну. Скарлетт перевернулся на другой бок: - Вы упорствуете из любви к упрямству. Несколько минут они молчали. Наконец Штрассер тихо ответил: - Мы не проиграли войну. Нас предали. - Ну конечно! Патроны были холостые, а ваша артиллерия стреляла по своим. Я уже сплю. Немецкий офицер говорил спокойно, словно размышлял вслух: - Во многих патронах не оказалось пороха. Многие винтовки и пулеметы не работали... Предательство... По дороге из Вилль-Коттерье проехали несколько грузовиков, за ними повозки, запряженные лошадьми. Фары машин исполняли причудливый танец - вверх-вниз, вверх-вниз. В лесу завыл какой-то зверь, издали доносились крики солдат-караульных. Опять эти глупые бараны, думал Ал стер Стюарт. - Эй, Штрассер, что происходит? - Скарлетт повернулся к коллеге-дезертиру. - Что? - Штрассер клевал носом и за это злился на себя, - ты что-то сказал? - Просто хотел, чтобы ты знал: я запросто мог бы сейчас тебя оглушить и уйти... Я спросил, что происходит. Я имею в виду, что будет с вами?.. Я знаю, что ждет нас. Надо полагать, парады. А вы? - Никаких парадов. Никаких празднеств... Слезы. Взаимные упреки. Пьянство... Многих казнят. Это можно сказать наверняка. - Кого? Кого казнят? - Среди нас есть предатели. Их найдут и уничтожат без всякой жалости. - Вы безумцы! Я и раньше говорил, что вы безумцы, а сейчас знаю точно! - А как, по-твоему, нам надо поступить? Вы еще не заражены. Но все впереди!.. Большевики у наших границ, уже идет инфильтрация. Они сожрут нас изнутри, мы начнем гнить. И евреи! Евреи наживут на этой войне миллионы. Поганые еврейские спекулянты! Сегодня семиты продают нас, завтра наступит ваша очередь. Евреи, большевики, вонючие маленькие человечки! Мы все их жертвы и не понимаем этого. Мы сражаемся друг против друга, вместо того чтобы объединиться и ударить по ним! Алстер Стюарт сплюнул... Сына Скарлатти не интересовали проблемы быдла. И быдло его не интересовало. И тем не менее он был обеспокоен. Штрассер не быдло, высокомерный германский офицер ненавидел заурядных людишек так же, как и он сам. - Ну и что вы станете делать, когда разделаетесь с этими людьми? Будете изображать из себя владык гор? - Многих гор... Очень многих гор. Скарлетт отодвинулся от немецкого офицера. Но не закрыл глаза. Очень многих гор... Алстер Скарлетт никогда не помышлял о власти. ...Скарлатти сколачивали миллион за миллионом, но Скарлатти не обладали властью. Тем более сыновья Скарлатти. Они никогда не будут править... Элизабет ясно дала это понять. - Штрассер? - Да? - Кто эти люди? Твои люди... - Преданные, могущественные. Их имена нельзя произносить вслух. Они восстанут из пепла поражения и объединят элиту Европы. Скарлетт повернул лицо к небу. Сквозь низкие серые облака сверкали звезды. - Штрассер? - Что? - Куда ты пойдешь? Я имею в виду, когда все кончится. - В Гайденхайм. Там живет моя семья. - Где это? - Между Мюнхеном и Штутгартом, - немецкий офицер смотрел на странного рослого американского дезертира. Дезертир, убийца, помощник и сообщник своего врага. - Завтра ночью мы будем в Париже. Я дам тебе денег. Они хранятся в Аржане у одного верного человека. - Данке. Алстер Скарлетт сменил положение. Прямо перед глазами у него была чудесно пахнущая земля. - Значит... Штрассер, Гайденхайм. И это все? - Это все. - Придумай мне имя, Штрассер. - Что ты имеешь в виду? Придумать тебе имя? - Именно это. Имя, по которому ты будешь знать, это я, когда у меня появится возможность вступить с тобой в контакт. Штрассер на мгновение задумался: - Что ж, очень хорошо, американец. Давай подберем тебе имя, которое тебе трудно будет забыть, - Крегер. - Кто? - Крегер - капрал Генрих Крегер, в голову которого ты выстрелил под Мез-Арагоном. 10 ноября в три часа пополудни вступил в силу приказ о прекращении огня. Алстер Стюарт Скарлетт купил мотоцикл и отправился в обратный путь, во вторую роту четырнадцатого батальона. Он прибыл в месторасположение батальона и стал разыскивать свою роту. Это оказалось непросто. Лагерь был набит пьяными солдатами всевозможных родов войск. На следующий день после объявления перемирия армию поразил массовый алкоголизм. За исключением второй роты. Во второй роте проходила церковная служба. Поминование павшего в бою товарища. Пехотного лейтенанта Алстера Стюарта Скарлетта. Скарлетт с интересом наблюдал службу. Капитан Дженкинс сдавленным голосом прочитал прекрасный заупокойный псалом и повел своих людей на молитву. - Отче наш на небесах... - некоторые солдаты плакали в голос. Жалко портить такое зрелище, подумал Скарлетт. В его наградном листе, в частности, говорилось: "...Уничтожив в одиночку три пулеметные точки противника, он установил месторасположение четвертой, которую также уничтожил и тем самым спас жизни многих солдат союзников. Он не вернулся с этой операции и был сочтен погибшим. Однако до самого приказа о прекращении огня девиз второго лейтенанта Скарлетта был боевым кличем второй роты. "За старину Ролли!" - эти слова вселяли ужас в сердца врагов. Милостью Божией второй лейтенант Скарлетт присоединился к своим боевым товарищам на следующий день после объявления перемирия. Изможденный и ослабевший, он вернулся к славе. Согласно приказу президента, он награждается..." Глава 5 Уже в Нью-Йорке Алстер Скарлетт обнаружил, что статус военного героя позволяет ему делать все, что угодно. Теперь для него отпали последние ограничения - например, необходимость являться вовремя или необходимость быть хотя бы минимально вежливым. Еще бы: он прошел самое сложное испытание, какое только может выдержать мужчина - лицом к лицу встретился со смертью. По правде говоря, это испытание выдержали тысячи, но лишь немногие из них были официально признаны военными героями, а уж такими деньгами владел он один. Элизабет, потрясенная военными подвигами сына, предоставила в его распоряжение все, что можно было купить за деньги. Даже Чэнселлор Дрю изменил свое отношение к младшему брату: теперь он считался главным мужчиной в семье. Таким вошел в двадцатые годы нашего века Алстер Стюарт Скарлетт. Его привечали все - от тех; кто составлял сливки светского общества, до тех, кто говорил от имени народа. Сам он не мог привнести в жизнь общества ни мудрости, ни понимания, но все же вносил свою лепту, весьма специфическую: на нем сфокусировались симпатии общества. Его требования к жизни были совершенно неумеренными, но неумеренной была и сама жизнь. Это прошедшее войну поколение жаждало бесконечных удовольствий и самым старательным образом избегало глубоких размышлений, страданий и боли. Больше им ничего не было нужно. Но у Генриха Крегера был свой счет. Письма от Штрассера поступали в абонированный почтовый ящик на Манхэттене. "Апрель 1920 г. Мой дорогой Крегер! Наконец-то мы стали официальной организацией: мы дали новое имя и новую жизнь утратившей свою силу Рабочей партии. Теперь мы называемся Национал-социалистическая рабочая партия Германии - и, дорогой мой Крегер, не принимайте это название всерьез. Но это отличное начало - таким названием мы привлекли многих. Версальский договор оставил от Германии одни обломки. Но это хорошо. Хорошо для нас. Люди злы. Они злы не только на победителей, но и на наших внутренних врагов". "Июнь 1921 г. Дорогой Штрассер! Все получили свой кусок пирога, и я не пропустил своей доли - нашей доли! Все мечутся в поисках добычи, все ищут нужных людей. Скоро и я стану "нужным человеком". Но в деньгах я не заинтересован - к черту деньги! Это для быдла! Мне нужно иное. Нечто более важное..." "Январь 1922 г. Мой дорогой Крегер! Все идет так медленно, ужасно медленно, это меня бесит. А тут еще инфляция, депрессия стали просто невыносимыми. Деньги обесцениваются прямо на глазах. Адольф Гитлер сменил в партии Людендорфа. Помните, я говорил вам, что я не имею права упоминать некоторые имена? Одним из таких было имя Людендорфа. Гитлеру я не доверяю. В нем есть что-то дешевое". "Октябрь 1922 г. Дорогой Штрассер! Лето было чудесным, осень и зима обещают стать еще лучше. "Сухой закон" скроен словно по нашему заказу! С ума сойти! Теперь проще простого приманить кого угодно деньгами. Сунешь немного - и ты в деле... И в каком деле! Моя организация растет. И структура ее великолепна - вам бы точно понравилось!" "Июль 1923 г. Мой дорогой Крегер! Здесь многое меня беспокоит. Кстати, я уезжаю на север, и вы можете писать мне по адресу, который я сообщаю ниже. Гитлер - глупец. События в Руре могли бы стать для него шансом объединить всю Баварию - я имею в виду политически. Люди готовы. Они жаждут порядка, они устали от хаоса. Вместо этого Гитлер мечется из стороны в сторону и всюду носится со старым дурачком Людендорфом. Он явно ничего не соображает, я в этом уверен. Боюсь, что нам двоим места в партии нет. Зато на севере наметился подъем. Здесь организуется "Черный рейхсвер", военизированная группировка, которая симпатизирует нашему делу". "Сентябрь 1923 г. Дорогой Штрассер! Прошел год, отличный год! Забавно: можно ненавидеть в своем прошлом какой-то эпизод, но потом, оказывается, этот эпизод превращается в главное твое достояние. У меня есть такое достояние. Я веду двойную жизнь, и жизни мои никак не пересекаются. Это потрясающе! Мне самому это доставляет огромное удовольствие - вот так управлять двумя своими жизнями. Надеюсь, что вы будете рады, что не убили тогда во Франции своего друга Крегера". "Декабрь 1923 г. Мой дорогой Крегер! Срочно уезжаю на юг. То, что произошло в Мюнхене, ужасно! Я ведь предупреждал: не надо путча! Всего можно добиться политическими методами. Но они не послушали. Несмотря на помощь наших "друзей", Гитлеру грозит длительное тюремное заключение. Бог знает, что случится с бедным стариком Людендорфом. Фон Сект разогнал "Черный рейхсвер". Почему? Мы ведь все стремимся к одному. Депрессия ввергла страну в катастрофу. Ну почему люди, имеющие, в конечном счете, общие цели, сражаются друг с другом? Представляю, как рады нашим столкновениям жиды и коммунисты! Это ужасная страна". "Апрель 1924 г. Дорогой Штрассер! Недавно я столкнулся с первой реальной трудностью, но сейчас уже все под контролем. Помните, Штрассер? Контроль - вот что главное... Проблема проста: слишком многие хотят одного и того же. Все хотят стать большими шишками! А в то, что места хватит для всех, никто не верит. Это очень похоже на то, о чем писали вы: сражаются между собою те, кто не должен бы сражаться. Тем не менее я уже почти завершил задуманное. Скоро в моем списке будут тысячи! Тысячи! И мы можем осуществить то, о чем мечтали". "Январь 1925 г. Мой дорогой Крегер! Это мое последнее письмо. Пишу из Цюриха. После того как герра Гитлера выпустили из тюрьмы, он вновь захватил лидерство в партии, и, я должен признать, расхождения между ним и мною слишком глубокие. Возможно, все может разрешиться в нашу пользу - у меня хватает сторонников. Хватало, по крайней мере. Мы находимся под пристальным наблюдением. Веймар боится нас - и правильно делает. Я уверен, что мою переписку просматривают, мои телефонные разговоры прослушиваются, все мои действия тщательно изучаются. Шансов у меня нет. Сейчас. Но время идет, и скоро настанет наш час. Составлен общий план, и я взял на себя смелость предложить включить Генриха Крегера. Это замечательный, фантастический план. Вам следует связаться с маркизом Жаком Луи Бертольдом из лондонской фирмы "Бертольд и сыновья". Сделать это следует к середине апреля. Единственное известное ему - и мне - имя, под которым вы фигурируете: Генрих Крегер". В городе Вашингтоне, на Кей-стрит, в кабинете, окна которого выходили на улицу, сидел за письменным столом некий седовласый человек. Ему было шестьдесят три года и звали его Бенджамин Рейнольдс. Через два года он должен был уходить в отставку, а пока отвечал за деятельность одного из агентств при Министерстве внутренних дел. Официально это агентство называлось "Агентством по исследованиям рынка и деловой активности", на самом же деле его именовали "Группа 20". Правда, это название было известно не более чем пяти сотням человек. Агентство называлось так потому, что в нем работали, двадцать высококвалифицированных следователей, отлично знавших бухгалтерское дело. Министерство внутренних дел отряжало этих сотрудников для расследования различных щекотливых ситуаций, например, когда какой-то политик очень уж настаивал на выделении денег из федерального бюджета для поддержки какого-то промышленника или группы промышленников, которые; в свою очередь, поддерживали или обещали поддержать данного политика на выборах. Во время войны, когда американские промышленники день и ночь работали над военными заказами, у двадцати следователей работы тоже было по горло. Их ведь было всего двадцать, а промышленников, жаждущих при помощи дружественных политиков получить эти выгодные заказы, было по всей стране хоть пруд пруди. Однако штат агентства решили не увеличивать, а направлять сотрудников на контроль лишь наиболее крупных - а потому самых чреватых скандалами - заказов. Но и таких хватало. После войны пошли разговоры о том, что "Группа 20" теперь ни к чему. Но оказалось, что талант и знания следователей необходимы и в мирное время. Сферой их деятельности стали высокопоставленные федеральные служащие, которые жаждали как можно глубже запустить руку в федеральный карман. Но иногда "Группа 20" выполняла и некоторые специальные задания других отделов министерства или других министерств. На этот раз "Группу 20" смутило явное нежелание Министерства финансов предоставить материалы, касающиеся финансового положения человека по фамилии Скарлетт. - Но почему, Гловер? - спросил седоволосый человек. - Это главный вопрос: почему? Они что, боятся, что мы найдем какие-то нарушения и сможем их доказать? - А почему вообще преступают закон? - ответил вопросом на вопрос тот, к кому обращались, - этот человек был лет на десять моложе Рейнольдса. - Ради прибылей. "Сухой закон" дает массу возможностей для извлечения сверхприбылей. - Нет! Черт побери, такого быть не может! - Рейнольдс швырнул на стол свою трубку. - Вы ошибаетесь! Денег у этого Скарлетта столько, сколько вам и за сто жизней не заработать! Это все равно что сказать, будто Меллоны решили открыть в Филадельфии букмекерскую контору. Не имеет никакого смысла... Хотите выпить? Рабочий день уже закончился, и Бен Рейнольдс и человек по имени Гловер были в конторе одни. - Вы меня шокируете, Бен, - ухмыльнулся Гловер. - Ну и черт с вами. Мне больше останется. - Только чтобы вы не спились... Хорошая штучка? - Как уверял продавец, "доброе старое виски прямо из доброй старой Англии" доставлено морем, - Рейнольдс достал из верхнего ящика стола фляжку в кожаном футляре, взял с подноса два стакана для воды и щедро плеснул. - Ладно, Бен, но если исключить вопрос прибыли, то тогда что, черт побери, остается? - Понятия не имею! - Ну хорошо. А нам обязательно в это соваться? - Никто не хочет лезть в такие дела... О, они в клочья разорвут любого мистера Смита или мистера Джонса, они вытряхнут мозги из какого-нибудь бедного придурка из Ист-Орэнджа, штат Нью-Джерси, только потому, что он, видите ли, соорудил слишком шикарный подвал! Но таких, как Скарлетт, пусть он черт знает что творит, трогать не смей! - Бен, вы меня простите, но я что-то не понимаю... - Как же! Да знаете ли вы, кто этот Скарлетт? Тот самый наследничек "Скарлатти индастриз". А у них полно дружков на Капитолийском холме. Запомните: Министерство финансов очень нуждается в финансах. Вот оно их и получает - от "Скарлатти индастриз". - И что вы намерены делать? - Я собираюсь выяснить, с чего это слон решил попить из птичьей ванночки. - Как? - Нашлю на них Кэнфилда. Он сам, сукин сын, из птичьей ванночки. - Перестаньте, Бен. Он хороший парень, - Гловеру не понравилась эта инвектива Рейнольдса. Он любил Мэтью Кэнфилда - способный парень, все схватывает на лету. Если б у него были деньги завершить образование, из этого молодого человека получился бы большой толк. Откровенно говоря, он даже слишком хорош для государственной службы - куда лучше многих других... Рейнольдс глянул на своего помощника. Похоже, он понял, о чем тот думает. - Да, он неплохой парень... Сейчас он в Чикаго. Вызовите его. Завтра вечером он должен быть здесь. Глава 6 Следователь Мэтью Кэнфилд лежал в купе пульмановского вагона и курил свою предпоследнюю тонкую сигару. В вагоне-ресторане поезда Чикаго - Нью-Йорк тонких сигар не оказалось, и потому каждая затяжка казалась ему драгоценной: он с ужасом смотрел, как растет столбик пепла. Рано утром он прибудет в Нью-Йорк, пересядет на другой поезд и приедет в Вашингтон до намеченного срока: это должно произвести из Рейнольдса благоприятное впечатление. Рейнольдс убедится, что он, Кэнфилд, способен быстро справиться с проблемой, даже такой малой, как раньше отпущенного срока добраться из Чикаго. Конечно, последнее задание было легким. Он завершил его еще несколько дней назад и все оставшееся время жил в Чикаго на правах гостя того самого сенатора, чью деятельность его послали расследовать: сенатор обвинялся в том, что он выплачивал деньги из госбюджета служащим, которые на самом деле были лицами подставными, а денежки забирал себе. Интересно, почему его отозвали в Вашингтон? Он вообще с опаской относился к этим вызовам. Возможно, в глубине души он каждый раз был уверен, что вызывают его не для того, чтобы дать какое-то новое задание, а чтобы заняться им самим. Что, если "Группа 20" начнет расследовать его собственную деятельность? И найдет улики. Не похоже. Вряд ли им это удастся. Мэтью Кэнфилд был профессионалом - правда, он и сам понимал, что есть специалисты и покрупнее. Но все-таки он тоже профессионал. И у него не было никаких угрызений, он заслужил те паршивые деньги, которые ему удавалось выжать. И почему бы нет? Он ведь не зарывался, много не брал. Они с матерью заслужили хоть что-то. В конце концов это федеральный суд в городе Талса, штат Оклахома, дал указание закрыть отцовский магазин. Это федеральный судья вынес приговор: "Ненамеренное банкротство". И это федеральное правительство не пожелало выслушать объяснений: их интересовал лишь факт - отец больше не может платить кредиторам. Человек работал четверть века, кормил семью, послал сына в университет - и вот все мечты, все надежды пошли прахом, и убил их один лишь удар деревянным молоточком по маленькой мраморной плите. Суд! Государство! Чушь собачья... - Вы получаете новое задание, Кэнфилд. Это задание не сложное. - Отлично, мистер Рейнольдс. Всегда готов. - Да. Я знаю, что вы всегда готовы... Через три дня вы должны быть у тридцать седьмого причала Нью-Йоркской гавани. Таможенные нарушения. Я постараюсь дать вам максимальную информацию и прикрытие. Но, конечно, Бенджамин Рейнольдс не собирался давать Мэтью Кэнфилду всю возможную информацию. Он хотел, чтобы Мэтью Кэнфилд сам заполнил пробелы, которые он, Рейнольдс, намеренно оставил. Они знали лишь одно: операции, которые вел "крестный отец" Скарлатти, имели какое-то отношение к причалам Вест-Сайда. Главное было увидеть там Скарлатти. Убедиться своими глазами. И сделать это незаметно. И совершить это мог только человек типа Мэтью Кэнфилда, хорошо знающий тайны мира взяток, подкупов и коррупции. Он это и сделал. В ночную смену 3 января 1925 года. Мэтью Кэнфилд, на этот раз таможенный инспектор, проверил декларацию парохода "Генуя-Стелла" и махнул бригадиру грузчиков: "Можно!" Можно разгружать первый трюм, тюки шерсти с острова Комо. И тогда это и случилось. С крана сорвались два тюка. Они упали на причал, и из-под слоев шерсти потекла жидкость, имеющая характерный запах чистого спирта. Все на причале замерло. Несколько человек рысью рванули к телефонным будкам, вокруг упавших тюков тут же выросла толпа очень крепких мужчин, вооруженных крючьями. Все они жили контрабандой и были готовы стоять насмерть, защищая эту жизнь. Кэнфилд взлетел в стеклянную будку над причалом и внимательно наблюдал за разъяренной толпой. Между теми, кто стоял на причале, и командой на борту "Генуя-Стелла" началась яростная перебранка. Пятнадцать минут оппоненты вовсю орали друг на друга, сопровождая вопли непристойными жестами. Но к оружию не прибегали: все они чего-то ждали Кэнфилд понял, что таможенники тоже не собираются вызывать власти. - Бога ради! Кто-нибудь, позовите полицию! Четверо таможенников хранили молчание. - Вы что, не слышите? Вызовите полицию! Ответом вновь было молчание. Наконец один из них заговорил. Он стоял рядом с Кэнфилдом и смотрел вниз, на армию головорезов. - С полицией никто не связывается, парень. Тогда тебе крышка - в доках можно уже не появляться. - Да и не только в доках, - добавил второй таможенник. Он спокойно сидел за столом и читал газету. - Но почему? Там же сейчас смертоубийство будет! - Сами все выяснят. Между собой, - сказал старший. - Из какого порта тебя перевели?.. С озера Эри?.. Тогда у вас там были другие правила. Другой флот - другие традиции. - Но и там было полно такого дерьма! Третий таможенник внимательно посмотрел на Кэнфилда: - Слушай, сосунок, не лезь не в свое дело. Понял? - О чем это вы говорите? Черт побери, о чем это вы говорите? - Иди сюда, сосунок, - третий таможенник, тощий, в помятой, плохо сидящей форме, взял Кэнфилда за локоть и отвел в угол. Остальные делали вид, что их все это не касается, но следили за ними глазами. Видно было, что они волнуются, даже боятся. - У тебя есть жена, дети? - спросил тощий. - Нет... А что? - А у нас есть, вот что! - тощий сунул руку в карман и достал несколько банкното