е трогают. Он откинулся назад и подогнул свои короткие ноги, наклонив голову и скрестив пухлые руки на вызывающем уважение животе. Его глаза все время оставались прикрытыми за толстыми стеклами очков. Главной заботой было иногда протирать стекла шелковой подкладкой галстука, и, когда он это делал, взгляд становился влажным и беззащитным, что приводило в замешательство того, кто заставал его за этим занятием. Однако его внезапное вмешательство и пустая, бессодержательная реплика Тарра, которая последовала за объяснением Гиллема, будто послужили сигналом для передышки собравшимся, которые задвигали стульями и стали прочищать глотки. Лейкон заговорил первым: - Джордж, что вы предпочитаете? Могу я предложить вам виски или что-нибудь еще? - Он спрашивал таким заботливым тоном, будто предлагал аспирин от головной боли. - Я забыл поинтересоваться раньше, - извиняясь, пояснил он. - Джордж, давайте по рюмочке. Зима, в конце концов. Глоточек чего-нибудь. - Все в порядке, не беспокойтесь, ради Бога, - ответил Смайли. Он предпочел бы чашечку горячего кофе, но что-то мешало ему попросить. К тому же он помнил по прошлому разу, что кофе здесь готовят отвратительно. - Гиллем? - обратился Лейкон. Нет, Гиллем также посчитал невозможным выпить вместе с Лейконом. Тарру ничего предлагать не стали, и он продолжил свой рассказ. По его словам, он спокойно воспринял присутствие Ирины. Он подготовил пути к отступлению еще до того, как вошел в дом, и теперь, ничуть не смутившись, начал действовать. Он не стал выхватывать пистолет, или зажимать ей рот рукой, или, как он выразился, делать еще какую-нибудь глупость вроде этого, а сказал, что пришел поговорить с Борисом по личному делу. Он жутко извиняется, но он останется здесь, пока не явится Борис. С хорошим австралийским акцентом, изображая тамошнего оскорбленного продавца автомобилей, он объяснил, что никогда не опускается до того, чтобы встревать в чужой бизнес, и поэтому будет трижды проклят, если позволит какому-то паршивому русскому, который не в состоянии платить за свои удовольствия, в одну ночь увести у себя девчонку и украсть деньги. Хоть он и разыгрывал смертельное оскорбление, но старался не повышать голоса, все время гадая, как она поступит. И вот так, сказал Tapp, это все и началось. Когда он вошел в комнату Бориса, было 11.30. А ушел он в 13.30, договорившись о встрече на следующий вечер. За эти два часа ситуация коренным образом изменилась. - Заметьте, мы не сделали ничего предосудительного, просто стали хорошими знакомыми, верите ли, мистер Смайли? На мгновение Джорджу показалось, что эта вкрадчивая усмешка претендует на его самые сокровенные тайны. - Без сомнения, - вяло согласился он. В присутствии Ирины в Гонконге не было ничего необычного, и Тесинджер не нашел оснований проявлять к ней особый интерес, объяснил Tapp. Ирина и сама была членом делегации, она хорошо разбиралась в тканях. - Если уж на то пошло, то она была гораздо квалифицированнее, чем ее приятель, если можно его так назвать. Сущий ребенок и, по-моему, слегка синий чулок, но зато молода, и, когда она перестала плакать, у нее появилась чертовски приятная улыбка, - причудливо живописал Tapp. - Она была приятным собеседником, - еще раз подчеркнул он, будто бросая кому-то вызов. - Когда в ее жизнь вошел мистер Томас из Аделаиды, она уже дошла до края, терзаясь мыслью о том, как жить дальше с этим чертовым Борисом. Ей казалось, что я сам архангел Гавриил. С кем еще она могла поговорить о своем муже без опаски? У нее не было приятелей в составе делегации, у нее вообще не было никого, кому бы она доверяла; даже дома, в Москве. Тот, кто через все это не прошел, тот не поймет, что это такое - поддерживать разваливающиеся отношения, постоянно находясь в разъездах. - Смайли снова впал в глубокий транс, - Отель за отелем, город за городом, нельзя даже непринужденно поговорить с соотечественниками или ответить на улыбку незнакомца, ,так она описывала свою жизнь. Она считала, что такое положение вещей отравляет ей жизнь, мистер Смайли, и все эти ее страстные признания и пустая бутылка из-под водки возле кровати говорили сами за себя. Почему она не может жить, как все нормальные люди? - повторяла она. Почему она не может наслаждаться божественным сиянием солнца, как все остальные? Она любит осматривать достопримечательности, она любит детей. Почему у нее не может быть своего собственного? Ребенка, рожденного на свободе, не в рабстве. Она продолжала повторять: рожденного в рабстве, рожденного на свободе. " Я жизнерадостный человек, Томас. Я нормальная общительная девушка. Я люблю людей. Почему я должна обманывать тех, кого люблю?" Затем она обмолвилась, что вся беда в том, что когда-то, давным-давно, ее отобрали для работы, которая сделала ее холодной, как старуха, и лишила общения с Богом. Вот почему она постоянно пьет и плачет не переставая. К этому времени она слегка подзабыла о своем муже, более того, стала извиняться за свою хандру. - Tapp снова запнулся. - Я чуял, мистер Смайли, у нее золотое сердце. Я всегда чую это с самого начала. Знание - сила, говорят они, сэр, и в Ирине была э т а сила; в ней была какая-то неподдельность. Может быть, это называется безрассудством, но она была готова отдать всю себя без остатка. Я очень тонко чувствую душевную щедрость в женщине, когда сталкиваюсь с этим, мистер Смайли. У меня талант. Господи, как описать это чутье? Ну вот, например, некоторые люди способны ощущать воду под землей". Он, казалось, ожидал сострадания, и Смайли сказал: "Я понимаю" - и дернул себя за мочку уха. Увидев такую странную реакцию на свои слова, Tapp молчал дольше обычного. - Первое, что я сделал следующим утром, - это отменил свой вылет и переехал в другой отель, - произнес он наконец. Внезапно Смайли широко открыл глаза: - Что ты передал в Лондон? - Ничего. - Почему? - Потому что он хоть и дурак, но хитрый, - вставил Гиллем, - Наверное, я боялся, что мистер Гиллем скажет: "Возвращайся домой. Tapp", - Он бросил на Гиллема многозначительный взгляд, но не удостоился ответного. Видите ли, как-то раз, еще будучи сопляком, я ошибся и попался в ловушку. - Он как идиот вляпался в историю с польской девкой, - сказал Гиллем. - Тогда он тоже почувствовал щедрость ее души. - Я знал, что Ирина не приманка, но как я мог рассчитывать, что мистер Гиллем поверит мне? Никоим образом. - Вы сообщили Тесинджеру? - Черт побери, конечно нет. - Как же ты объяснил Лондону, что отложил свой полет? - Я должен был лететь в четверг. Я посчитал, ,что дома меня никто не хватится до вторника. Особенно после того, как оказалось, что Борис яйца выеденного не стоит. - Он не дал никакого объяснения, и административно-хозяйственный отдел с понедельника начал считать его находящимся в самовольной отлучке, - пояснил Гиллем. - Он нарушил все писаные правила. А также некоторые неписаные. К середине недели даже Билл Хейдон забил во все колокола. И я был вынужден все это выслушивать, - добавил он едко. Как бы то ни было, Tapp и Ирина встретились на следующий вечер. А через день они встретились опять. Первое свидание состоялось в кафе, и оно не заладилось. Они слишком заботились о том, чтобы их не увидели, потому что Ирина была напугана до смерти, не столько из-за своего мужа, сколько из-за охранников, приставленных к делегации, горилл, как называл их Tapp. Женщина вся дрожала и отказалась от выпивки. Во второй вечер Tapp продолжал ухаживать за ней, рассчитывал на проявления душевной щедрости. Они сели в трамвай до Виктория-Пик, затесавшись между двумя раскрашенными американскими матронами в белых носках. На третий день Рикки взял напрокат автомобиль и повез ее вокруг Новых территорий, пока она вдруг не начала дергаться из-за близости китайской границы, так что они вынуждены были повернуть к пристани. Но как бы то ни было, ей эта поездка понравилась, она то и дело восхищалась опрятной красотой всех этих рыбных прудиков и рисовых плантаций. Tapp тоже остался доволен поездкой, потому что они оба удостоверились, что за ними не следят. Но Ирина, как он выразился, так и не раскололась. - А теперь я вам расскажу чертовски странную вещь. В самом начале я из кожи вон лез, изображая Томаса-австралийца. Я навешал ей много лапши об овечьей ферме неподалеку от Аделаиды и большом особняке со стеклянным фасадом и светящейся надписью "Томас", что стоит на главной улице. Она мне не поверила. Она кивала, дурачилась, ждала, пока я закончу очередной пассаж, затем говорила: , ,Да, Томас", "Нет, Томас" - и переводила разговор на другую тему. На четвертый вечер он повез ее на холмы, возвышающиеся над северным побережьем, и Ирина призналась Тарру, что она влюбилась в него, и что она работает на Московский Центр, и ее муж тоже, и что она знает: Tapp такой же фермер, как она - торговец. Женщина определила это по его настороженности и по тому, как он умеет слушать глазами. - Она решила, что я - полковник английской разведки, - выпалил Tapp без тени улыбки. - Она то плакала, то через минуту смеялась и, по-моему, была близка к тому, чтобы двинуться окончательно. То она вела себя как чокнутая героиня дешевого романа, то как красивый, резвящийся, неиспорченный ребенок. Англичане были ее любимой нацией. "Джентльмены", - все повторяла она. Я принес ей бутылку водки, и она выпила половину за полминуты. Ура, за английских джентльменов. Борис был ведущим, а Ирина его дублером. Это их совместная работа, а в один прекрасный день она будет разговаривать с Перси Аллелайном и расскажет ему о себе большой секрет. Борис "пас" гонконгских бизнесменов и попутно работал "почтовым ящиком" для местной советской резидентуры. Ирина была его связной, изготавливала микроснимки, зашифровывала донесения и "выстреливала" радиограммы в "спрессованном" режиме за доли секунды, чтобы исключить подслушивание. Все как в романе, понимаете? Два ночных клуба были местом свиданий и запасным пунктом для связников. Но на самом деле Борису больше нравилось пить, волочиться за танцовщицами и впадать в депрессии, и еще уходить гулять часов на пять, потому что он не мог долго оставаться в комнате со своей женой. Все, что оставалось Ирине, это торчать дома, плакать или надираться вдрызг и фантазировать, как она сидит вместе с Перси у камина и рассказывает все, что знает. Я дал ей выговориться там, на верху холма, в машине. Я даже старался не двигаться, чтобы не перебивать ее. Мы смотрели, как сумерки опускаются на гавань, и восходит чудная луна, и крестьяне снуют мимо со своими длинными шестами и керосиновыми лампами. Для полной идиллии не хватало только Хамфри Богарта в смокинге. Я придерживал ногой бутылку с водкой и не двигал ни единым мускулом. Правда, мистер Смайли, честное слово! - воскликнул он с беззащитностью человека, который страстно хочет, чтобы ему поверили. Но глаза Смайли оставались закрытыми, он был глух ко всем мольбам. - Она разошлась не на шутку, - объяснил Tapp, как будто это произошло вдруг и он не имел к этому никакого отношения. - Она рассказала мне историю всей своей жизни, от рождения до встречи с полковником Томасом, то бишь со мной. Мама, папа, юношеские увлечения, вербовка, обучение, дурацкое полузамужество - все. Как она сошлась с Борисом во время учебы и с тех самых пор они не расставались: одна из великих нерушимых связей. Она назвала мне свое настоящее имя, свой оперативный псевдоним и все имена, под которыми ее отправляли в поездки; затем вытащила свою сумочку и, как фокусник, стала показывать мне свой "магический набор"; авторучку с тайником, кодовую таблицу внутри, скрытую микрофотокамеру, все, что было нужно для разведывательной работы. "Подожди, пусть все это увидит Перси", - сказал я ей, будто подыгрывая. Это все было серийным хламом, заметьте, ничего примечательного, хотя материал довольно качественный. В довершение ко всему она начинает выкладывать мне все о советской агентурной сети в Гонконге: агенты, явки, "почтовые ящики" - все. Я чуть с ума не спятил, запоминая это. - Так ты таки спятил, - бросил Гиллем. Да, согласился Tapp, почти спятил. Он знал, что она говорит не всю правду, но знал и то, что правда трудно давалась девушке, которая с юных лет стала шпионкой, и для новичка у нес явно получалось неплохо. - Я вроде бы стал ей даже сочувствовать, - сказал он при очередной вспышке притворной откровенности. - Я почувствовал, что мы понимаем друг друга с полуслова и нам ничего не мешает. - Ну, ясно, - вставил Лейкон одно из своих редких замечаний. Он был очень бледен, но то ли охвативший его гнев, то ли серый свет дальнего утра, вползающий через жалюзи, производил этот эффект, различить было трудно. Глава 7 Итак, я оказался в дурацкой ситуации. Я встречался с ней на следующий день и через день и подумал, что если она еще не окончательно шизанулась, то до этого совсем недалеко. То говорит о том, что Перси поручит ей самую ответственную работу в Цирке под руководством полковника Томаса, и спорит со мной до хрипоты на предмет того, присвоят ей лейтенанта или майора. То через минуту заявляет, что никогда не будет больше ни на кого работать, а будет выращивать цветы и трахаться без передышки на сеновале с Томасом. А еще у нее был бзик на почве монашества: баптистские монахини, мол, непременно очистят ее душу. Я чуть не сдох. Кто, черт их дери, когда-нибудь что-нибудь слышал о баптистских монахинях, спрашиваю я ее? Не имеет значения, говорит она. Баптисты лучше всех, ее мать была крестьянкой, уж она-то знает. Это будет вторая величайшая тайна, которую она мне поведает. "А первая-то какая?" - спросил я. Будто и не слышит. Только знай себе повторяет: мы в смертельной опасности, с большей мне еще и сталкиваться не приходилось, для нас нет никакой надежды, если только она не переговорит с братцем Перси. "Что За опасность, ради Бога? Что ты знаешь такого, чего не знаю я?" Она была самолюбивой, как кошка, но, когда я попытался надавить, она будто воды в рот набрала, и я перепугался до смерти, что она удерет домой и выложит все Борису. К тому же и время поджимало. Уже среда, а делегация должна была вылететь в Москву в пятницу. Как профессионал, она чего-то стоила, но как можно было доверять такой психопатке? Вы знаете, что творится с женщиной, когда она влюблена, мистер Смайли. Она едва... Тут Гиллем оборвал его. - Оставь-ка это при себе, понял? - приказал он, Tapp слегка помрачнел. - Знал я только то, что Ирина хочет перебежать, поговорить с Перси, как она это называла. У нее оставалось три дня, и я понимал, что, чем быстрее она убежит, тем лучше для всех. Если бы я стал ждать, она могла бы что-нибудь выкинуть ненароком. Так что я наконец решился и пошел к Тесинджеру, как только он открыл свою контору. - Среда, одиннадцатое число, - пробормотал Смайли, - в Лондоне раннее утро. - По-моему, Тесинджер принял меня за привидение. "Мне нужно говорить с Лондоном, лично с руководителем Лондонского Управления". Тафти упирался до посинения, но в конце концов разрешил. Я сел за его стол и сам зашифровал послание, используя одноразовый код, пока Тесинджер наблюдал за мной, вздыхая и причитая. Нужно было составить начало и концовку торговым шифром, потому что у Тесинджера была "крыша" экспортера. Это заняло у меня больше получаса. Я так нервничал, ,просто кошмар. Затем сжег дотла этот чертов листок из шифроблокнота и отстучал послание. В этот момент ни единая душа на целом свете не знала, что обозначали эти цифры на клочке бумаги, ни Тесинджер, никто, только я. Я запрашивал для Ирины предоставление в срочном порядке статуса перебежчика. Я потребовал все те приятные вещи, о которых она даже не заикалась: деньги, гражданство, новый паспорт, никакой огласки и жилье. В конце концов, образно выражаясь, я был ее деловым представителем, вы согласны со мной, мистер Смайли? Смайли поднял глаза, будто удивившись, что обращаются к нему. - Да, - сказал он довольно доброжелательно, - да, я полагаю, образно выражаясь, именно им ты и был. - Насколько я его знаю, он не должен был этим ограничиться, - буркнул Гиллем себе под нос. Догадавшись, что он имел в виду, Tapp вспыхнул. - Это ложь, черт возьми! - вскрикнул он, густо покраснев. - Это... - Но, встретившись злобным взглядом с Питером, он тут же умолк, а затем вернулся к своей истории. - Я вкратце обрисовал ее карьеру за последнее время и допуск, включая поручения, которые ей давал Центр. Я просил прислать следователей и самолет ВВС. Она думала, что я буду просить о личной встрече с Перси Аллелайном на нейтральной территории, но я посчитал, что всему свое время. Я предложил им прислать пару "фонарщиков" Эстерхейзи, чтобы они о ней позаботились, и, может быть, еще психиатра. - Почему "фонарщиков"? - резко перебил Смайли. - Они же не имеют права заниматься перебежчиками. "Фонарщики" - команда Тоби Эстерхейзи - базировались не в Брикстоне, а в Эктоне. Их работой было обеспечивать поддержку основных операций: наблюдение, прослушивание, транспорт и явочные квартиры. - Ах да, мистер Смайли, вы, может, не знаете, ,но Тоби очень преуспел с тех пор, как вы ушли, - объяснил Tapp. - Говорят, даже его "уличные художники" ("Уличные художники" - на сленге Секретных служб означает людей, осуществляющих наружное наблюдение, слежку) разъезжают на "кадиллаках", а еще отбивают хлеб у "головорезов", когда им это удастся. Правда, мистер Гиллем? - Они стали основной рабочей силой Лондонского Управления, - коротко сказал Гиллем. - Издержки латерализма. - Я посчитал, что у следователей полгода уйдет на то, чтобы вытянуть из нее все возможное, а она почему-то помешалась на Шотландии. Более того, ,у нее было заветное желание провести там остаток жизни. С Томасом. Растить наших деток среди зарослей вереска. Я передал это в экспедицию Лондонского Управления с пометкой "молния" с просьбой переправить только с нарочным офицером. Гиллем вставил: - Это новая формула для максимального ограничения количества причастных к информации. Этим предполагается исключить обработку у шифровальщиков. - Но не в Лондонском Управлении? - спросил Смайли. - Это их дело. - Вы, я думаю, слышали, что эта работа лежит на Билле Хейдоне? - поинтересовался Лейкон, внезапно повернувшись к Смайли. - Он фактически шефствует над всеми операциями, точно так же, как Перси во времена Хозяина. Они поменяли названия, ,в этом все дело. Вы же знаете, какое значение ваши старые приятели придают названиям. Вы должны ввести его в курс дела, Гиллем, познакомить с положением вещей. - О, я думаю, представление у меня есть, спасибо, - вежливо сказал Смайли. Тарра же он спросилс напускной задумчивостью; - Говоришь, она упоминала о большой тайне? - Да, сэр. - Ты намекнул как-то об этом в своем донесении в Лондон? Он что-то затронул, в этом не было никакого сомнения; он нащупал болевую точку, потому что Tapp вздрогнул и метнул недоверчивый взгляд на Лейкона, а затем на Гиллема. Поняв, в чем дело, Лейкон поспешил оговориться. - Смайли ничего не знает, кроме того, что вы ему рассказали сегодня в этой комнате, - пояснил он. - Правильно, Гиллем? Тот утвердительно кивнул, наблюдая за Джорджем. - Я передал Лондону только то, что она мне рассказала, - сердито признал Tapp таким тоном, будто у него украли хорошую историю. - Какими словами, точнее? - не унимался Смайли. - Мне интересно, помнишь ли ты. - "Утверждает, что имеет дополнительные сведения, важные для благополучия Цирка, но пока не раскрывает их", что-то вроде этого. - Спасибо. Большое спасибо. Они ждали от Тарра продолжения. - Я также просил руководителя Лондонского Управления проинформировать мистера Гиллема, что я выпутывался из неприятного положения, а не просто прогуливал все это время. - Ну и как? - спросил Смайли. - Никто мне ничего не передал, - сухо отозвался Гиллем. - Я околачивался там весь день в ожидании ответа, но до вечера он так и не пришел. Ирина делала свою обычную работу. Видите ли, я настаивал на этом. Она хотела изобразить легкое недомогание, ,чтобы остаться в постели, но я и слышать не хотел об этом. Делегация должна была посетить несколько фабрик на Коулуне, и я попросил ее не отставать от остальных и вообще выглядеть умницей. Я заставил ее пообещать мне не притрагиваться к бутылке. Я не хотел, чтобы она в последний момент начала заниматься самодеятельностью и наломала дров. Я хотел, чтобы, пока она не сбежит, все шло нормально. Подождал до вечера, затем отправил повторную "молнию". Ничего не выражающий взгляд Смайли застыл на побледневшем лице Тарра. - Вы, конечно, получили подтверждение? - спросил он. - "Мы ознакомились с вашим сообщением". Это все. Меня бросало в пот всю ночь. К рассвету ответ так и не пришел. Я думал: может быть, этот самолет королевских ВВС уже где-то на подходе? Лондон всегда тянет, считал я, пока не согласованы все детали, чтобы дать подробные указания. Я имею ввиду, когда вы так далеко, вы должны верить, что у них все в порядке. Что бы вы ни думали, вы должны в это верить. И я очень часто думаю, что так оно и есть, правда, мистер Гиллем? Никто ему не ответил. - Я беспокоился об Ирине, понимаете. Черт возьми, я понял совершенно точно, что, если ей придется ждать еще день, она двинется. В конце концов ответ-таки пришел. Но это был вовсе даже и не ответ, если разобраться. Это была обыкновенная увертка: "Сообщите, где именно она работала, имена тех, с кем была знакома и контактировала в Московском Центре, имя ее нынешнего начальника, дату принятия в Центр". Господи, не знаю, что еще. Я быстро составил ответ, потому что в три часа у меня было с ней свидание в городе у церкви... - У какой церкви? - снова вмешался Смайли. - У Английской баптистской. - Ко всеобщему изумлению, Tapp снова покраснел. - Она любила туда ходить не на службу, а так, поглазеть. Я покрутился возле входа, стараясь не вызывать подозрений, но она так и не показалась. Первый раз она не пришла, как договорились. У нас был запасной вариант: встреча через три часа на вершине холма. Оттуда по уводящим вниз ступеням можно за две минуты добраться снова до церкви, и так, пока мы не встретимся. В случае, если что-нибудь не так, она должна была оставить купальник на подоконнике. Она была помешана на плавании, плавала каждый день. Я вернулся к "Александре": нет купальника. Предстояло убить два с половиной часа. Кроме как ждать, больше ничего не оставалось. Смайли спросил: - С какими пометками приходили телеграммы из Управления? - Срочные. - А ты свои отправлял "молнией"? - Да, оба раза. - Телеграмма из Лондона была кем-нибудь подписана? Пришлось вмешаться Гиллему: - Сейчас они никогда не подписываются. Периферия общается с Управлением как с единым целым. - Там стояла пометка "расшифровать лично"? - Нет, - сказал Гиллем. От Тарра ждали продолжения. - Я покрутился возле офиса Тесинджера, но там меня почти никто не знал, а он не очень-то жаловал "головорезов"; он затевал какую-то аферу на материке, в Китае, и, кажется, боялся, что я могу ненароком испортить все дело. Так что я решил лучше посидеть в кафе, и тут вдруг мне в голову пришла мысль: я ведь могу съездить в аэропорт. Знаете, как иногда бывает, приходит внезапно идея: "А не сходить ли мне в кино?" Я поймал такси и попросил гнать что есть мочи. Даже торговаться не стал. Какая-то паника меня охватила. Я растолкал очередь в справочную и попросил назвать мне все рейсы в Россию - и прямые, и с пересадкой. Я как полоумный раз за разом просматривал расписание и орал на китайских дежурных, но они все отвечали, что со вчсрашнего дня до сегодняшних шести часов вечера рейсов нет. Но у меня было предчувствие. Я должен был выяснить все до конца. Как насчет чартерных рейсов, спросил я, не указанных в расписании, грузовых, случайных транзитных? Ничего, точно ничего, не было отправлено на Москву начиная с сегодняшнего утра? И тут эта молоденькая девушка - китайская стюардесса - наконец признается. Видно, я ей чем-то приглянулся, и она сделала мне одолжение. Советский самолет вне расписания отбыл два часа назад. Всего четыре пассажира на борту. Самым примечательным из них была большая женщина. Дама. Без сознания. Они вынуждены были подвезти ее к самолету на каталке, голова и лицо были полностью перевязаны бинтами. Ее сопровождали два санитара и доктор. Я позвонил в "Александру" в надежде на чудо. Ни Ирина, ни ее так называемый муж не выписались из гостиницы, сказали мне там, но в комнате никто не отвечает. В этом вшивом отеле даже но знали, что они уже уехали. Наверное, музыка звучала уже давно, но Смайли заметил это только сейчас. Он слышал какие-то разрозненные фрагменты, доносящиеся из разных уголков дома: гамма на флейте, детская мелодия в проигрывателе, более уверенно звучала скрипичная пьеса. Просыпались многочисленные дочки Лейкона. Глава 8 Возможно, она д е й с т в и т е л ь н о заболела, - флегматично произнес Смайли, обращаясь больше к Гиллему, чем к кому-нибудь другому. - Возможно, она действительно была без сознания. Возможно, ее увозили настоящие санитары. Впечатление такое, что она, мягко говоря, была немного взбалмошной. - Он добавил, мельком взглянув на Тарра: - В конце концов, между вашей первой телеграммой и отлетом Ирины прошли только сутки. Вряд ли можно обвинять Лондон. - Т е о р е т и ч е с к и можно, - сказал Гиллем, уставившись в пол. - Это невероятно быстро, но в принципе возможно, если кое-кто в Лондоне... - Они все напряглись. - Если кое-кто в Лондоне хорошо побегал. И в Москве тоже, разумеется. - Это как раз то, что я сам себе говорил, сэр, - с гордостью сказал Tapp, присоединившись к точке зрения Смайли и игнорируя Гиллема. - Это прямо-таки мои слова, мистер Смайли. Расслабься, Рикки, сказал я, а то ты скоро будешь шарахаться от собственной тени, если не поостынешь. - Или все-таки русские вычислили, - подчеркнул Смайли. - Скажем, охранники пронюхали о ваших контактах и убрали ее. Было бы чудом, если бы они н е пронюхали, судя по тому, как вы оба себя вели. - Или она рассказала мужу, - предположил Tapp. - Я разбираюсь в психологии не хуже любого другого, сэр. Я знаю, что может произойти между мужем и женой, когда они поссорятся. Она хочет досадить ему. Разозлить, вызвать гнев, пожалуй. "Хочешь знать, что я тут делала, пока ты там пьянствовал и отплясывал?" - что-то вроде этого. Борис бежит к гориллам и все им выкладывает, они шарахают ее чем-нибудь тяжелым по голове и увозят домой. Я мысленно прокрутил все эти варианты, мистер Смайли, поверьте. Я долго думал об этом, правда. Как и любой мужчина, когда от него уходит женщина. - Давай не будем отвлекаться, ладно? - прошипел Гиллем, взбесившись окончательно. Теперь-то, сказал Tapp, он, пожалуй, готов признать, что за те двадцать четыре часа он слегка вышел из себя. - Но сейчас это со мной бывает не слишком часто, правда, мистер Гиллем? - Достаточно часто. - Я чувствовал это почти физически. Можно сказать, был подавлен. Мысль о том, что лакомую добычу грубо вырвали у него из рук, вызвала у Рикки Тарра бессильную ярость, которая нашла выход в безумном хождении по местам, как-то связанным с ней. Он пошел к "Колыбели кошки", затем к "Анжелике" и до рассвета посетил еще полдюжины мест, не говоря о том, что по пути успел пообщаться с несколькими девушками. В какой-то момент он решил отправиться на другой конец города и учинить небольшой скандал в "Александре": он надеялся перекинуться парой слов с этими гориллами из охраны. Когда он немного остыл, продолжая думать об Ирине и о том, как они были вместе, он вознамерился перед возвращением в Лондон обойти тайники, дабы проверить, не оставила ли она ему чего случайно. Отчасти он это сделал просто для того, чтобы отвлечься. - Отчасти, я думаю, мне была невыносима мысль, что ее письмо валяется в какой-нибудь дыре. А ведь писала она его, что называется, обливаясь кровавыми слезами, пытаясь, как это частенько бывало, оправдать себя. У них было два условленных места для писем. Первое - недалеко от гостиницы, на стройплощадке. - Знаете эти строительные леса из бамбука, которые используют китайцы? Потрясающе. Я видел, как чернорабочие с железобетонными плитами карабкались по ним на двадцатый этаж. Там торчит кусок бракованной трубы, сказал он, высотой по плечо, очень удобный. Казалось наиболее вероятным, что Ирина впопыхах должна была воспользоваться именно этим тайником, но там оказалось пусто. Второй тайник был в задних рядах церкви "под тем местом, где они кладут брошюрки", как объяснил Рикки. - Там есть подставка, сделанная из старого гардероба, понимаете ли. Если опуститься на колени перед задней скамейкой и пошарить кругом, можно нащупать шатающуюся доску. За этой доской есть углубление, где полно мусора и крысиного помета. Уверяю вас, это замечательный тайничок, лучше не бывает. Наступила короткая пауза, и перед ними словно предстали образы Рикки Тарра и его возлюбленной из Московского Центра, преклонивших колени бок о бок в заднем ряду баптистской церкви в Гонконге. И вот в этом втором тайнике, продолжал Tapp, он нашел не просто письмо, а целый дневник. Написано было четко и на обеих сторонах бумаги, так, что кое-где проступали черные чернила. Написано было очень торопливо, почти без исправлений. С первого взгляда он понял, что она писала в минуты просветления. Это не оригинал, учтите. Это только моя копия. Засунув свою длинную руку за пазуху, он вытащил оттуда кожаную сумочку, пристегнутую к широкому ремешку. Из нее он достал замусоленную стопку бумажных листов. - Я думаю, она спрятала этот дневник буквально перед тем, как они ударили ее, - заметил он. - Может быть, она в это самое время в последний размолилась. Я сам сделал перевод. - Надо же, я и не знал, что вы говорите по-русски, - удивился Смайли. Это замечание все пропустили мимо ушей, кроме Тарра, который тут же ухмыльнулся. - А-а, так ведь для нашей профессии нужна определенная подготовленность, мистер Смайли, - объяснил он, раскладывая страницы по порядку. - Я, может быть, не так силен в юриспруденции, но знание чужого языка иногда имеет решающее значение. Я надеюсь, вы слышали, что говорят поэты? - Он оторвался от дела и усмехнулся еще шире. - "Познать другой язык - значит познать другую душу". Великий король написал это, сэр, Карл V. Мой отец не упускал случая процитировать кого-нибудь, надо отдать ему должное, хотя - это, наверное, забавно, но сам он, кроме английского, ни черта больше не знал. Если не возражаете, я буду читать вслух. - Да он ни одного слова не знает по-русски, - сказал Гиллем. - Они все время разговаривали на английском. Ирина закончила трехгодичные курсы английского языка. - На этот раз объектом своего пристального внимания Гиллем выбрал потолок, а Лейкон - свои руки. И только Смайли наблюдал за Тарром, который втихомолку посмеивался над своей собственной шуткой. - Готовы? - спросил он. - Ну, ладно, начнем. "Слышишь ли ты меня, Томас, я обращаюсь к тебе". Она звала меня по фамилии, - объяснил он. -. Я сказал, что меня зовут Тони, но она все равно называла меня Томасом, это понятно? "Это дневник - мой подарок для тебя в случае, если они заберут меня, прежде чем я успею поговорить с Аллелайном. Я бы с радостью отдала тебе свою жизнь, Томас, и, конечно, свое тело" но боюсь, эта жалкая тайна станет единственным, чем я смогу тебя осчастливить. Распорядись ею как следует. - Tapp поднял взгляд. - Помечено понедельником. Она писала этот дневник четыре дня. - Его голос стал монотонным, даже скучным. - "В Московском Центре больше болтают, чем бы этого хотелось нашему начальству. Особенно всякие мелкие сошки любят возвышаться в собственных глазах, давая понять, что они осведомлены кое о чем. Перед тем как меня устроили в Министерство торговли, я два года работала инспектором в Архиве нашего Главного Управления на площади Дзержинского. Это была такая скучная работа, Томас, и атмосфера не из приятных, а я ведь была не замужем. У нас поощрялась подозрительность по отношению друг к другу, это такое напряжение - никогда не раскрывать своего сердца, ни разу. У меня в подчинении был чиновник по фамилии Ивлев. Хотя он ни в социальном плане, ни по чину не был мне ровней, гнетущая атмосфера сблизила нас. Прости, но иногда плоть говорит вместо сердца, ну почему ты не появился раньше! Несколько раз у нас с Ивлевым совпадали ночные дежурства, и в конце концов мы решили пренебречь условностями и встретиться за пределами этого здания. Он был блондином, Томас, как и ты, и меня тянуло к нему. Мы встретились в кафе в одном из бедных московских кварталов. Нас в России учат, что в Москве нет бедных кварталов, но это ложь. Ивлев сказал мне, что на самом деле его зовут Брод, но он не еврей. Он как-то принес мне немного кофе и несколько пар чулок, присланных ему полулегально товарищем из Тегерана. Он был очень милым. Говорил, что глубоко восхищен мною, а однажды сказал, что работал в отделе, связанном с учетом донесений всех зарубежных агентов, завербованных Центром. Я рассмеялась и сказала: мол, таких записей не существует, и только безнадежный мечтатель мог бы рассчитывать, что такое большое количество секретов будет сосредоточено в одном месте. Хотя, наверное, мы оба были мечтателями". Tapp снова прервался. - Здесь переход к следующему дню, - пояснил он. - Повествование открывается множеством "Доброе утро, Томас", и молитвами с вкраплениями признаний в любви. Женщина не может обращаться в пространство, говорит она, поэтому она пишет Томасу. Ее благоверный ушел рано, и у нее есть свободный час. О'кей? Смайли хмыкнул что-то нечленораздельное. - "Во второй раз я встретилась с Ивлевым в комнате двоюродного брата его жены, преподавателя Московского государственного университета. Мы были одни. Во время этого свидания, хранившегося в глубокой тайне, произошло то, что мы в донесениях называем деянием, порочащим работника. Думаю, Томас, ты и сам не раз совершал подобные поступки!Во время этого свидания Ивлев также рассказал мне следующую историю, которая сделала нас еще ближе. Томас, ты должен быть осторожен. Слышал литы когда-нибудь о человеке по имени Карла? Это старая лиса, самая коварная в Центре, самая таинственная, даже имя его непривычно для русского уха. Ивлев был до крайности напуган, рассказывая мне об этих событиях, которые, по его словам, сопряжены с величайшей конспирацией, возможно, с большей мы еще никогда не сталкивались. История Ивлева заключается в следующем. Тебе следует рассказывать ее только л ю д я м , з а с л у ж и в а ю щ и м а б с о л ю т н о г о д о в е р и я , Томас, по причине ее чрезвычайной секретности. Ты не должен рассказывать ее в Цирке, потому что никому нельзя доверять, пока загадка не раскроется. Ивлев сказал, что это неправда, что он когда-то занимался учетом агентов. Он придумал это только для того, чтобы показать мне, как глубоки его познания в делах Центра, и убедить меня, что я влюбилась не в кого попало. Правда состояла в том, что он помогал Карле в одной из его крупных операций и даже однажды был направлен в Англию с конфиденциальным поручением "под крышей" водителя и помощника шифровальщика в посольстве. Эту задачу он выполнял под рабочим псевдонимом Лапин. Таким образом, Брод стал Ивлевым, а Ивлев - Лапиным: бедняга чрезвычайно гордился этим. Я не стала говорить ему, что означает "Лапин" по-французски (Lapin ( ф р . ) - кролик). Если бы ценность человека определялась количеством его имен! Задачей Ивлева было обслуживать "крота". "Крот" - это внедрившийся агент, названный так потому, что глубоко укореняется в империалистической почве Запада, в данном случае это был англичанин. "Кроты" очень ценны для Центра, потому что для их внедрения требуется много лет, зачастую пятнадцать или двадцать. Большинство таких английских агентов были завербованы Карлой еще до войны и происходили из высших слоев буржуазии, некоторые даже считались аристократами, людьми знатными, испытывающими отвращение к своим предкам и превратившимися в скрытых фанатиков коммунизма, гораздо больших фанатиков, чем их пассивные английские товарищи-рабочие. Некоторые из них умудрились даже подать заявления о вступлении в партию, но Карла вовремя успел их остановить и поручить какую-то специальную работу. Другие сражались в Испании против режима Франко; там их и отыскивали вербовщики и направляли к Карле. Третьи попались в сети на войне во время вынужденного сотрудничества Советского Союза и Великобритании. Кое-кто впоследствии, разочарованный тем, что война не привнесла социализм на Запад..." Здесь она вроде как прерывается, - пояснил Tapp, не отрываясь от рукописи. - У меня здесь написано "прерывается". По-моему, ее "старикан" вернулся раньше, чем она ожидала. Чернила все размазались. Бог знает, куда она засунула эту писанину. Может быть, под матрас. Если подразумевалось, что это шутка, то она не удалась. - "Крот", которого Лапин обслуживал в Лондоне, был известен под кодовым именем Джералд. Этот очень засекреченный человек был завербован самим Карлой. Обслуживание "кротов" доверяют только высококвалифицированным товарищам, говорит Ивлев. Поэтому, в то время как на первый взгляд Ивлев-Лапин был в посольстве едва ли - непустым местом, подверженным всяческим унижениям из-за своей кажущейся незначительности (например, его ставили за стойку бара вместе с женщинами во время протокольных мероприятий), на самом деле он был человеком большим, секретным помощником полковника Григория Викторова, который работал в посольстве под фамилией "Поляков". Здесь вмешался Смайли, попросив произнести фамилию по буквам. Tapp отреагировал как актер, которого прервали во время монолога, и поэтому ответил довольно грубо: - П-о-л-я-к-о-в, запомнили? - Спасибо, - ответил Смайли с непоколебимой учтивостью, всем своим видом показывая, что это имя ему решительно ни о чем не говорит. Tapp продолжил: - "Викторов и сам опытный и очень хитрый профессионал, сказал Ивлев. Его "крыша" - работа атташе по культуре, и, таким образом, он мог связываться с Карлой по официальным каналам. Как работник посольства Поляков организует лекции в британских университетах и обществах по культурным связям с Советским Союзом, но теневой работой полковника было получение донесений от "крота" Джералда и передача инструкций в соответствии с указаниями Карлы из Центра. Для этой цели Викторову-Полякову постоянно нужны связные и курьеры, и бедняга Ивлев временно стал одним из них. Но так или иначе, настоящим куратором Джералда является Карла в Москве". Здесь какой-то резкий переход, - объявил Tapp. - Она пишет ночью, то ли пьяная вдрызг, то ли до смерти перепуганная, и шурует через всю страницу без знаков препинания. Тут и про чьи-то шаги в коридоре, и про сальные взгляды этих горилл. Пропустим, ладно, мистер Смай-ли? - И, получив маленький одобрительный кивок, он продолжил: - "Меры для обеспечения безопасности "крота" - это нечто из ряда вон выходящее. Письменные доклады из Лондона в Московский Центр Карле даже после шифровки разделяли на две части и отправляли с разными курьерами, в других случаях писали симпатическими чернилами под традиционной дипломатической корреспонденцией. Ивлев рассказывал мне, что Джералд выдавал иногда больше секретного материала, чем Викторов-Поляков успев