вшие ей вид альбиноса. Глаза имели такой
пастельно-голубой оттенок, что, казалось, вообще не имели
цвета. Она не накрасила губы. На ней было белое платье, на
шее - недорогие бусы из светлого камня.
   - Миссис Скотт, - сказал Карелла, - как вы себя
чувствуете сегодня?
   - Мне лучше, спасибо. Это мое любимое место. Здесь я
впервые увидела старика, когда Дэвид привел меня в этот дом.
   Она замолчала. Взгляд светло-голубых глаз остановился на
Карелле.
   - Как вы думаете, почему он покончил с собой, детектив
Карелла?
   - Не знаю, миссис Скотт, - ответил Карелла. - Где ваш
супруг?
   - Дэвид? В своей комнате. Он никак не может прийти в
себя.
   - А его братья?
   - Где-то в доме. Знаете, это очень большой дом. Старик
построил его перед своей свадьбой, в 1896 году. Он стоил
семьдесят пять тысяч долларов. Вы видели его брачные покои
на втором этаже?
   - Нет.
   - Они великолепны. Высокие ореховые панели, мраморные
столики, ванная, отделанная золотом. Чудесные окна и балкон
с видом на реку. В нашем городе осталось немного таких
домов.
   Миссис Скотт закинула ногу на ногу, и Карелла, посмотрев
на нее, подумал: "У нее красивые ноги. Настоящие
американские ноги. Безупречно стройные. Упругие полные
икры и тонкие лодыжки, и туфли за 57 долларов. Может, ее
муженек прикончил своего старика?"
   - Выпьете что-нибудь, детектив Карелла? Это разрешается?
   Карелла улыбнулся:
   - Но не одобряется.
   - А все же не запрещено?
   - Иногда можно.
   - Я позвоню Роджеру.
   - Пожалуйста, не беспокойтесь, миссис Скотт. Мне
хотелось бы задать вам несколько вопросов.
   - О? - Кристин казалась удивленной. Она высоко подняла
брови, и Карелла заметил, что они у нее черные. Как же быть
с пепельными волосами? Крашеные? Наверное. Пепельные
волосы и черные брови - невозможная комбинация! Да и вся
она какая-то неестественная. Миссис Кристин Скотт, которая
только что вышла из английской комедии нравов.
   - Каких вопросов?
   - Относительно того, что случилось вчера.
   - Да?
   - Расскажите мне.
   - Меня не было дома, я гуляла. Я люблю гулять по берегу
реки. И погода была такая великолепная, такой теплый
воздух, столько света...
   - А потом?
   - Я увидела, как Марк выбежал из дома и бросился к
гаражу. По его лицу поняла: что-то случилось. Я подбежала
к гаражу как раз в тот момент, когда он выходил с ломом в
руке, и спросила: "В чем дело?"
   - И что он ответил?
   - Он сказал: "Отец заперся в кладовой и не отвечает. Мы
хотим взломать дверь". Вот и все.
   - А потом?
   - Потом он побежал обратно к дому, и я за ним. Дэвид и
Алан были наверху, за дверью маленького кабинета. Он был
там, хотя, понимаете, у него есть очень большой и красивый
кабинет внизу.
   - Он часто находился в кладовой?
   - Да. Мне кажется, это было его убежищем. Он держал там
свои любимые книги и музыкальные записи. Убежище.
   - Он имел привычку запирать дверь?
   - Да.
   - Он всегда задвигал засов, когда заходил туда?
   - Да, насколько я знаю. Я часто приходила к нему в эту
комнату, чтобы позвать к обеду или что-нибудь сообщить, и
дверь каждый раз была заперта.
   - Что произошло, когда вы с Марком поднялись наверх?
   - Ну... Алан сказал, что дверь, очевидно, заперта, они
пытаются открыть ее и взломают замок.
   - Он волновался?
   - Конечно. Они стучали в дверь и страшно шумели, но отец
не отвечал. А вы бы не беспокоились?
   - Что? Ах, да, конечно, я стал бы беспокоиться. Ну, а
потом?
   - Они засунули лом между дверью и рамой и сорвали замок.
Марк попытался открыть дверь, но она не открывалась. Тогда
они потянули изо всех сил и увидели... увидели...
   - Что отец повесился, верно?
   - Да, - почти прошептала Кристин. - Да, верно.
   - Кто первый заметил его?
   - Я заметила. Я стояла немного поодаль, когда они
приоткрыли дверь. Мне была видна в щель комната, и я
увидела... это... это тело, которое висело там на веревке,
и я... я поняла, что это отец, и закричала. Алан вынул из
кармана складной нож, просунул руку внутрь и перерезал
веревку.
   - И тогда дверь открылась легко, не так ли?
   - Да.
   - Что было потом?
   - Они позвали Роджера и велели позвонить в полицию.
   - Что-нибудь трогали в комнате?
   - Нет. Даже к отцу не прикоснулись.
   - Никто не подошел к вашему тестю?
   - Они подошли, но не касались его. Было ясно, что он
умер. Дэвид сказал, что его, наверное, не нужно трогать.
   - Почему же?
   - Ну, потому что он уже умер. Он... я полагаю, он
думал, что придет полиция...
   - Но он сразу понял, что его отец покончил с собой,
верно?
   - Да... да, я думаю.
   - Но почему он предупредил остальных, чтобы они не
прикасались к телу?
   - Не могу вам сказать, - коротко ответила Кристин.
Карелла откашлялся.
   - Вы представляете, сколько стоил ваш тесть, миссис
Скотт?
   - Стоил? Что вы имеете в виду?
   - Какой у него был капитал? Сколько денег?
   - Нет. Не имею представления.
   - Но вы должны кое-что знать. Вам, конечно, известно,
что он был очень богатым человеком.
   - Да, конечно, это мне известно.
   - Но неизвестно, насколько богатым, верно?
   - Да.
   - Знаете ли вы, что он завещал разделить поровну между
тремя сыновьями 750 тысяч? Не говоря уже о Скотт Индастриз
Инкорпорейтед и многих других предприятиях. Это вы знали?
   - Нет, я не... - Кристин остановилась. - На что вы
намекаете, детектив Карелла?
   - Намекаю? Ни на что. Я констатирую факт наследования,
вот и все. Вы считаете, что в этом заключается какой-то
намек?
   - В этом - нет.
   - Вы уверены?
   - Да, черт вас побери, из того, что вы говорите, можно
сделать вывод, что кто-то намеренно... Вы это имеете в
виду?
   - Это вы делаете выводы, миссис Скотт, а не я.
   - Идите вы к черту, мистер Карелла, - сказала Кристин
Скотт.
   - Ммм, - ответил Карелла.
   - Вы забываете об одной мелочи, Карелла.
   - Например?
   - Мой тесть был найден мертвым в комнате без окон, и
дверь была заперта изнутри. Может быть, вы сможете мне
объяснить, как ваши слова об убийстве...
   - Это ваши слова, миссис Скотт.
   - ...об убийстве согласуются с очевидными фактами?
Неужели все детективы бессознательно стараются всех измазать
в грязи? В этом заключается ваша работа, мистер Карелла?
Копаться в грязи?
   - Моя работа - это защита закона и раскрытие
преступлений.
   - Здесь не было совершено никакого преступления. И не
нарушен никакой закон.
   - По законам нашего штата, - ответил Карелла, -
самоубийство тоже считается преступлением.
   - Значит, вы подтверждаете, что это самоубийство?
   - Внешне это выглядит именно так. Однако очень часто
"типичное самоубийство" оказывается убийством. Вы ведь не
будете возражать, если я расследую все как полагается?
   - Я возражаю только против вашей крайней невоспитанности.
К тому же помните, что я вам сказала.
   - Что именно?
   - Что он был найден в комнате без окон, запертой изнутри.
Не забывайте об этом, мистер Карелла.
   - Если бы я мог это забыть, миссис Скотт! - горячо
ответил Карелла.

        Глава 8

   Алф Мисколо скорчился у двери мужской уборной.
   Всего полминуты назад в него попала пуля 38-го калибра.
Люди в дежурной комнате застыли, словно выстрел парализовал
их и лишил дара речи. В воздухе, мутном от серо-голубого
дыма, тяжело висел запах карбида. Вирджиния Додж, чей
силуэт четко вырисовывался на фоне этого дыма, внезапно
предстала как вполне реальная и определенная опасность.
Когда Коттон Хейвз выбежал из-за своего углового стола, она
резко отвернулась от барьера и приказала:
   - Назад!
   - Там раненый! - возразил Хейвз, толкая дверцу барьера.
   - Вернись, или ты будешь следующим! - крикнула
Вирджиния.
   - Иди к чертям! - ответил Хейвз и побежал к двери
туалета, где лежал Мисколо.
   Пуля прошла сквозь спину Мисколо аккуратно, как иголка
сквозь ткань. Взорвавшись у выходного отверстия, она
вырвала под ключицей кусок размером с бейсбольный мяч.
Мисколо был без сознания и дышал с трудом.
   - Внеси его сюда, - сказала Вирджиния.
   - Его нельзя трогать, - ответил Хейвз, - ради бога, он...
   - Ладно, герой, - выдавила из себя Вирджиния, - сейчас
взлетишь на воздух.
   Она вернулась к столу, размахивая револьвером.
   - Внеси его сюда, Коттон, - сказал Бирнс.
   - Пит, если мы тронем его, он может...
   - Это приказ! Делай, как я говорю!
   Хейвз, прищурившись, повернулся к лейтенанту.
   - Слушаю, сэр. - Он даже не пытался скрыть свою злость.
   Поднять Мисколо, плотного и тяжелого, особенно теперь,
когда он был без сознания, оказалось нелегким делом. Хейвз
пронес раненого в комнату.
   - Положи его на пол так, чтобы его нельзя было увидеть из
коридора, - сказала Вирджиния и повернулась к Бирнсу: -
Если кто-нибудь войдет, скажите, что револьвер выстрелил
случайно. Никто не пострадал.
   - Мы должны вызвать к нему врача, - возразил Хейвз.
   - Мы никого к нему не вызовем, - отрезала Вирджиния.
   - Он же...
   - Положи его на пол, рыжий. За картотекой. И быстро.
Хейвз понес Мисколо за картотеку и осторожно опустил его на
пол. Вирджиния молча села за стол, положив сумку перед
бутылью с нитроглицерином и держа револьвер так, что его не
было видно из-за сумки.
   - Не забудьте, лейтенант, - прошептала она, когда Дейв
Марчисон, дежурный сержант, отдуваясь, остановился перед
барьером. Дейву было за пятьдесят, это был плотный мужчина,
который не любил подниматься по ступенькам, поэтому посещал
детективов на втором этаже только в случае крайней
необходимости.
   - Эй, лейтенант, что это была за чертовщина? Похоже на
выстрел.
   - Да, - не очень уверенно ответил Бирнс, - это и был
выстрел.
   - Что-нибудь...
   - Просто разрядился револьвер. Случайно, беспокоиться не
о чем. Никто не... никто не пострадал.
   - О господи, я напугался до смерти. Вы уверены, что все
в порядке?
   - Да. Да. Все в порядке.
   Марчисон с любопытством посмотрел на лейтенанта, потом
обвел глазами дежурную комнату. Он долго рассматривал
Вирджинию Додж и Анджелику Гомес, которая сидела, скрестив
стройные ноги.
   - Полно народу, начальник, а?
   - Да, сегодня у нас тесновато, Дейв.
   Марчисон продолжал с любопытством глядеть на лейтенанта.
   - Ну ладно, - наконец сказал он, пожав плечами, - раз все
в порядке, пока, Пит.
   Когда сержант отвернулся, Бирнс тихо произнес:
   - Срочно!
   - А?
   Бирнс слегка улыбнулся и ничего не ответил.
   - Ладно, пока, - повторил Марчисон и нерешительно пошел
по коридору.
   В дежурной комнате стояла тишина. Были слышны тяжелые
шаги Марчисона, спускавшегося на первый этаж по
металлическим ступеням.
   - У нас есть индивидуальные пакеты? - спросил Хейвз,
склонившись над Мисколо.
   - Должен быть один, - ответил Виллис, - в нашем мусорном
столе.
   Он быстро подошел к столу, стоявшему в углу комнаты, в
ящики которого детективы совали всякую всячину. Стол был
завален объявлениями о розыске, циркулярами из полицейского
управления и донесениями. В ящиках находились две пустые
кобуры, коробки со скрепками, пустой термос, краска для
снятия отпечатков пальцев, различные карточки, фишки и
прочие вещи, которые трудно внести в какой-нибудь реестр.
Виллис порылся в одном из ящиков, нашел пакет и передал его
Хейвзу, который тем временем разорвал воротник рубашки
Мисколо.
   - О господи, - сказал Виллис, - крови, как из заколотой
свиньи.
   - Это сука! - ответил Хейвз, надеясь, что Вирджиния Додж
услышит его. Со всей осторожностью, на которую был
способен, он сделал повязку.
   - У тебя есть что-нибудь подложить ему под голову?
   - Возьми мой пиджак, - сказал Виллис. Сняв пиджак, он
свернул его так, что получилось нечто вроде подушки, и почти
нежно подложил под голову Мисколо.
   Бирнс подошел к ним:
   - Ну как?
   - Ничего, нужен врач.
   - Как его вызвать?
   - Поговори с ней.
   - Это все без толку.
   - Какого черта, ты здесь старший!
   - Разве?
   - А что, не так?
   - Вирджиния Додж вбила клин в мое старшинство и расколола
его пополам. Пока она сидит здесь с этой проклятой бутылью,
я ничего не могу поделать. Ты хочешь, чтобы все мы погибли?
Этого ты хочешь?
   - Я хочу, чтобы к раненому позвали врача, - ответил
Хейвз.
   - Никаких врачей! - крикнула Вирджиния с другого конца
комнаты. - И не думайте об этом! Никаких врачей!
   - Понятно? - спросил Бирнс.
   - Понятно, - ответил Хейвз.
   - Не будь героем, Коттон. Здесь речь идет не только о
твоей жизни.
   - Я не настаиваю. Пит, но какая у нас гарантия, что она
не взорвет свою игрушку, как только появится Стив? И какое
мы имеем право приносить Стива в жертву нашему
эгоистическому желанию остаться в живых любой ценой?
   - А, по-твоему, лучше принести в жертву всех, кто сейчас
в этой комнате, ради того, чтобы спасти Стива?
   - Прекратите разговоры, - приказала Вирджиния, - пройдите
на другой конец комнаты, лейтенант! Ты, коротышка, туда! А
рыжий - в угол.
   Все разошлись. Анджелика Гомес наблюдала за ними с
улыбкой, явно забавляясь. Она поднялась - ее узкая юбка
натянулась, подчеркивая линию бедер, - и подошла, немного
раскачиваясь, к Вирджинии Додж, которая неподвижно сидела за
столом со своим револьвером и бутылью... Хейвз наблюдал за
ними. Он смотрел на них отчасти потому, что страшно
разозлился на шефа, и лихорадочно искал какое-нибудь
средство убрать Вирджинию Додж. Но он не мог отвести глаз
от Анджелики Гомес еще и потому, что пуэрториканкская девица
была самым красивым существом женского пола, которое ему
довелось видеть с незапамятных времен.
   Он не мог сказать с полной уверенностью, что интересует
его больше - круглые ягодицы Анджелики или бутыль на столе.
Он фантазировал не только относительно нитроглицерина, но и
относительно того, насколько взрывчатой может оказаться эта
крашеная блондинка, и с каждой минутой Анджелика Гомес
казалась ему все более привлекательной. Ее движения были
экономны и гармоничны. Тонкие лодыжки плавно переходили в
стройные икры и полные бедра, тонкий овал лица и чистая
линия шеи гармонировали с аристократическим носом. Она в
совершенстве владела своим телом и словно не сознавала свою
редкую красоту. Смотреть на нее было одно удовольствие.
"Эта женщина перерезала горло человеку, - напомнил себе
Хейвз, - хорошая девочка".
   - Эй, это бомба, правда? - спросила Анджелика Вирджинию.
   - Садись и не приставай ко мне, - ответила та.
   - Не надо быть такая нервная. Я только спросила вопрос.
   - Да, в этой бутылке нитроглицерин.
   - Вы ее будете взорвать?
   - Да, если надо будет.
   - Зачем?
   - Заткнись. Не задавай глупых вопросов.
   - У вас есть револьвер тоже, да?
   - У меня два револьвера, - ответила Вирджиния. - Один в
руке, другой в кармане плаща. И еще несколько в этом ящике.
- Она указала на ящик стола, куда положила Оружие
детективов, прибавив к ним револьвер Виллиса.
   - Я думаю, вы серьезная, да?
   - Да, я совершенно серьезна.
   - Эй, послушайте, отпустите меня, а?
   - О чем ты говоришь?
   - Отпустите меня, и я уйду отсюда. Сейчас вы здесь
главнее всех, правда? Вы слушали, что говорит этот парень
раньше, правда? Он говорит, вы вставили клин, правда?
Хорошо. Я уйду. Хорошо?
   - Ты останешься здесь, милашка, - твердо произнесла
Вирджиния.
   - Пор ке? Зачем?
   - Потому что если ты выйдешь отсюда, то станешь болтать.
А если разболтаешь кому не следует, все мои планы летят к
чертям.
   - Кому разболтаю? Не буду говорить никто. Сразу уеду из
чертов город. Может, вернусь Пуэрто-Рико. На самолет. Я
перерезала глотку этот парень, слышишь? Теперь эти сопляки
будут мне отомстить. И одно утро я просыпаюсь мертвая,
правда? Давай, как тебя, Кармен, отпусти.
   - Ты останешься, - сказала Вирджиния.
   - Кармен, не...
   - Останешься, - повторила Вирджиния.
   - Ну, а если я выйти? Если я просто выйти?
   - Получишь то же, что и тот легавый.
   - Ох, ну и стерва! - сказала Анджелика, вернулась к
своему стулу и уселась, скрестив ноги. Поймала взгляд
Хейвза, улыбнулась ему и сразу же натянула юбку пониже.
   Вообще-то Хейвз не изучал ее ноги. Ему пришла в голову
мысль. Он придумал план, состоящий из двух частей, и первая
часть плана - если его удастся выполнить - должна быть
выполнена именно там, где сидела пуэрториканкская девица.
Суть идеи заключалась в том, что в ход пускались два
металлических предмета. Хейвз был почти уверен, что один из
них подействует немедленно, а для второго понадобится
некоторое время, если это вообще сработает. Идея показалась
Хейвзу блестящей, и, завороженный ею, он уставился в
пространство. Случайно его взгляд сфокусировался на ногах
Анджелики.
   И теперь, используя тот факт, что Анджелика находится
поблизости от одного из предметов, и понимая, что Вирджинию
Додж следует отвлечь перед исполнением первой части плана,
он пробрался к Анджелике и достал из кармана пачку сигарет.
   - Закуришь?
   Анджелика взяла предложенную сигарету. "Мучас грасиас.
Большое спасибо", - сказала она, поднесла сигарету к губам и
посмотрела в лицо Хейвзу.
   - Нравятся ноги, парень?
   - Да, красивые ноги, - согласился Хейвз.
   - Чертовски красивые ноги, еще бы! Не так часто увидишь
такая ноги. Муй буэно, очень хорошо моя ноги. - Муй.
Очень, - снова согласился Хейвз.
   - Хочешь увидеть все остальное?
   "Если телефон зазвонит, - размышлял Хейвз, - Вирджиния
поднимет трубку. Она теперь слушает "все разговоры и ни за
что не пропустит ни одного, тем более что это может быть
Карелла. И если ее внимание будет отвлечено, у меня хватит
времени выполнить то, что я задумал, - пустить машину в ход,
чтобы все подготовить. Предположим, она будет действовать
импульсивно, как все люди, когда они... ладно, я слишком
много предполагаю. Но все же есть надежда. Ну давай,
телефон, звони!"
   - Я спросила вопрос, - перебила его мысли Анджелика.
   - Какой вопрос?
   - Хочешь увидеть остальной?
   - Это было бы очень мило.
   Хейвз, не отрываясь, смотрел на телефон. Он припомнил,
что обычно телефон звонил со злобной настойчивостью каждые
тридцать секунд. Всегда кто-нибудь докладывал о нападениях
и избиениях, о драках, ножевых ранениях, о кражах и
ограблениях и о тысяче других правонарушений и преступлений,
которые ежедневно совершались в районе. Почему же теперь
телефон молчит? Кто отменил на сегодня все происшествия?
Не нужно нам таких каникул, когда Стив вот-вот угодит в
ловушку, когда у Мисколо хлещет кровь из дыры размером в мою
голову, когда эта сука сидит здесь со своим бутылем и
аккуратным маленьким 38-м калибром.
   - Это будет чертовски мило, - сказала Анджелика, - и все
настоящий. Ты видишь моя грудь?
   - Вижу.
   Ну, телефон, звони!
   - Это мой настоящий грудь, - говорила Анджелика, - нет
бюстгалтер, я не ношу бюстгалтер. Веришь?
   - Верю.
   - Я тебе покажу.
   - Не надо. Я и так верю.
   - Как насчет это?
   - Насчет чего?
   - Ты говоришь другим и отпускаешь меня. Позже приходишь
гости, а?
   Хейвз покачал головой:
   - Никак нельзя.
   - Почему нельзя? Анджелика - это что-то!
   - Анджелика - это что-то, - согласился Хейвз.
   - Ну?
   - Первое. Ты видишь эту женщину, которая там сидит?
   - Si.
   - Она никого не выпустит отсюда. Понятно?
   - Si. Когда она уйдет?
   - Если она когда-нибудь уйдет. И, кроме того, я все
равно не смогу отпустить тебя, потому что тот человек,
который стоит у стены, это лейтенант, начальник над всеми
детективами. Если я отпущу тебя, он может меня уволить или
отправить в тюрьму.
   Анджелика кивнула.
   - Не пожалеешь, Анджелика - стоящий товар, можешь меня
поверить.
   - Я тебе верю.
   Хейвз не хотел возвращаться на свое место, потому что
должен был находиться рядом с Анджеликой, когда зазвонит
телефон, если он вообще зазвонит. В то же время он
почувствовал, что их разговор зашел в тупик и больше не о
чем говорить. Тогда он задал вечный вопрос:
   - Когда ты стала проституткой?
   - Я не проститутка, правда.
   - Брось, Анджелика, - сказал он ворчливо.
   - Ну хорошо, иногда. Но только чтобы покупать красивый
платья. Я красиво одеваюсь, правда?
   - Да, конечно.
   - Послушай, - приходи ко мне гости, а? Займемся этим
самым.
   - Милая моя, там, куда ты попадешь, занимаются только
изготовлением номерных знаков.
   - Чего? - спросила она, и в это время раздался
телефонный звонок.
   Этот звук застал Хейвза врасплох. Он автоматически
повернулся и чуть не протянул руку к стене, но потом
вспомнил, что должен ждать, пока Вирджиния возьмет трубку, и
увидел, как Бирнс пересек комнату, направляясь к ближайшему
столу, на котором стоял телефонный аппарат.
   Телефон пронзительно звенел в дежурной комнате.
   Вирджиния переложила револьвер в левую руку. Правой
подняла трубку и кивнула Бирнсу.
   - Восемьдесят седьмой участок. Лейтенант Бирнс.
   - Вот это здорово, теперь уже начальство сидит у
телефона? - сказал голос в трубке.
   Хейвз сделал шаг назад и прислонился к стене. Вирджиния
Додж сидела вполоборота к нему, так что он не мог поднять
руку. Потом она повернулась на своем стуле так, что
оказалась к нему спиной. Хейвз быстро поднял руку.
   - Кто говорит? - спросил Бирнс.
   - Это Сэм Гроссман из лаборатории. Кто еще может быть?
   Термостат был прикреплен к стене. Хейвз обхватил его
одной рукой и быстрым движением кисти поставил стрелку на
крайнее деление.
   В один из самых теплых октябрьских дней температура в
дежурной комнате должна была вскоре подняться до 98 градусов
по Фаренгейту.

        Глава 9

   Сэм Гроссман был детективом, лейтенантом и очень
аккуратным человеком. Другой, менее дотошный начальник
криминалистической лаборатории, отложил бы этот звонок до
утра. Кроме всего прочего, было уже без трех минут шесть, и
Гроссмана ждало дома семейство, которое не хотело обедать
без него. Но Сэм Гроссман верил в то, что лабораторные
исследования так же важны для раскрытия преступления, как и
работа детектива, и считал, что они должны идти рука об
руку. Сэм никогда не упускал возможности доказать своим
коллегам, которые часто круглые сутки были на ногах, проводя
расследование, что лаборатория нужна детективу, как воздух,
и к ней надо обращаться как можно чаще.
   - Мы закончили с телом. Пит, - сказал Сэм.
   - С каким телом?
   - Старик. Джефферсон Скотт.
   - Ах, да.
   - Над этим делом работает Карелла? - спросил Гроссман.
   - Да.
   Бирнс посмотрел на противоположный конец комнаты, где
сидела Вирджиния Додж. Услышав имя Кареллы, она выпрямилась
и очень внимательно прислушивалась к разговору.
   - Карелла - мастер своего дела, - заметил Гроссман, - он
сейчас в доме Скотта?
   - Я не знаю, где он, - ответил Бирнс. - Может быть. А
что?
   - Если он еще там, хорошо бы связаться с ним.
   - А почему, Сэм?
   - Причина смерти определена как удушье. Ты знаком с этим
делом, Пит?
   - Я читал донесение Кареллы.
   - Старик был найден висящим в петле. Шея не сломана,
никаких признаков насилия. Удушье. Похоже на самоубийство.
Помнишь, у нас было недавно дело Эрнандеса - тоже казалось,
что парень повесился, а на самом деле это было отравление
героином. Помнишь?
   - Да.
   - Здесь у нас другое. Старик действительно умер от
удушья.
   - Да?
   - Но удушье произошло не от петли. Он не повесился.
   - А что случилось?
   - Мы подробно обсудили это с нашим врачом. Пит, и мы
совершенно уверены, что не ошиблись. Повреждения на шее
старика показывают, что его задушили руками, а потом уже
накинули петлю на шею. Имеются также повреждения кожи,
произведенные петлей, но большинство оставлено руками. Мы
пытались снять с кожи отпечатки пальцев, но не смогли. Нам
не всегда удается снять отпечатки пальцев с кожи...
   - Значит, вы думаете, что Скотт был убит?
   - Да, - невыразительно ответил Гроссман. - Кроме того,
мы сделали несколько анализов той веревки, на которой он
висел. Тоже, что и в случае с этим парнем Эрнандесом.
Направление волокон веревки показывает, что старик не
спрыгнул со стула, как это казалось на первый взгляд. Его
повесили. Это убийство, Пит. Совершенно бесспорно.
   - Ладно, большое спасибо, Сэм.
   - Если вы думаете, что Карелла еще там, я свяжусь с ним
немедленно.
   - Я не знаю, где он сейчас, - сказал Бирнс.
   - Если он еще не ушел оттуда, ему следует знать, что
кто-то в этом доме - убийца, с очень большими руками.

   Дэвид Скотт сидел, сжав руки у себя на коленях.
Квадратные плоские кисти были покрыты тонкими бронзовыми
волосами, которые курчавились на пальцах. За его спиной,
далеко на реке, буксиры бросали в небо жалобные вечерние
гудки.
   Было 6.10.
   Перед ним сидел детектив Стив Карелла.
   - Когда-нибудь ссорились со стариком? - спросил Карелла.
   - А что?
   - Мне бы хотелось знать.
   - Кристин кое-что рассказала мне о вас и ваших
подозрениях, мистер Карелла.
   - Правда?
   - У нас с женой нет друг от друга секретов. Она сказала,
что ваши мысли идут в направлении, которое я, со своей
стороны, никак не могу одобрить.
   - Мне очень жаль, мистер Скотт, что я не заслужил вашего
одобрения. Но надеюсь, убийства вы тоже не одобряете.
   - Именно это я имел в виду, мистер Карелла. И мне бы
хотелось сказать вам вот что. Мы Скотты, а не какие-нибудь
паршивые иностранцы из трущоб Калвер-авеню. Я не обязан
сидеть здесь и выслушивать ваши ни с чем не сообразные
обвинения, потому что у Скоттов имеются юристы, способные
справиться с меднолобыми детективами. Итак, если вы не
возражаете, я сейчас же вызову одного из этих юристов...
   - Сядьте, мистер Скотт!
   - Что?..
   - Сядьте и сбавьте тон. Если вам кажется, что следует
позвать одного из ваших юристов, о которых вы упомянули, вы
прекрасно сможете сделать это в трущобной дежурной комнате
87-го участка, куда мы приведем вас, вашу жену, ваших
братьев и всех прочих, кто находился в доме в тот момент,
когда ваш отец повесился, как вы утверждаете.
   - Вы не можете...
   - Я могу, и я это сделаю, если нужно. А теперь сядьте.
   - Я...
   - Сядьте.
   Дэвид Скотт сел.
   - Вот так-то лучше. Я не утверждаю, что ваш отец не
покончил с собой, мистер Скотт. Может быть, все было так,
как вы говорите. Самоубийцы не всегда оставляют записки,
так что, возможно, ваш отец действительно повесился. Но из
того, что я узнал от Роджера...
   - Роджер - это лишь лакей, который...
   - Роджер сказал мне, что ваш отец был очень веселым и
жизнерадостным человеком, богатым человеком, на которого
работала гигантская корпорация с предприятиями в шестнадцати
из сорока восьми штатов. Он был вдовцом в течение
двенадцати лет, так что мы не можем предположить, что
самоубийство было вызвано угрызениями совести из-за покойной
жены. Короче, он казался счастливым человеком, которому
было для чего жить. А сейчас скажите, почему такой человек,
как он, захотел свести счеты с жизнью.
   - Этого я не могу сказать. У отца не было привычки
исповедоваться передо мной.
   - Да? Вы никогда с ним не говорили?
   - Ну, конечно, я говорил с ним. Но по душам никогда.
Отец был очень скрытным.
   - Вы любили его?
   - Конечно! Господи, это же мой отец!
   - Согласно современной психиатрии, это может быть
достаточной причиной для ненависти.
   - Я посещал психоаналитика целых три года, мистер
Карелла, и хорошо знаком с современной психиатрией. Но я не
могу сказать, что ненавидел отца, и, конечно, не имею
отношения к его смерти.
   - Возвращаясь к старому вопросу... Вы ссорились с ним?
   - Конечно. У детей постоянно бывают небольшие
расхождения с родителями, не так ли?
   - Вы когда-нибудь были в том кабинете наверху?
   - Да.
   - А вчера днем?
   - Нет.
   - Точно?
   - Да, пока мы не увидели, что дверь заперта.
   - Кто первый увидел это?
   - Алан. Он поднялся наверх за стариком, но тот не
ответил. Алан потянул к себе дверь, но она оказалась
заперта. Тогда он позвал остальных.
   - Как он узнал, что дверь заперта?
   - Она не поддавалась. Ни на дюйм. Мы все по очереди
пытались открыть ее, но это никому не удавалось. Тогда мы
потянули дверь все вместе, но ничего не помогло. Ясно, что
она была заперта изнутри. Если вы намекаете, с
деликатностью бульдозера, на то, что здесь что-то нечисто, я
надеюсь, вы не забудете об этом факте. Невозможно, чтобы
кто-нибудь из нас убил отца, вышел из комнаты и запер ее
изнутри. Абсолютно невозможно.
   - Откуда вы знаете?
   - Дверь очень плотно прилегает к раме. Между ними нет ни
малейшего зазора.
   - Вы, кажется, весьма тщательно изучили этот вопрос.
   - Я занялся этим только после того, как обнаружилось, что
отец умер. Должен признать, у меня мелькнула мысль, что
отец убит кем-то. Разумеется, не членом семьи, а кем-то,
понимаете? Но потом я понял, что никто не мог бы сделать
этого, потому что, выйдя из комнаты, нельзя было запереть
дверь. Внутренний засов мог закрыть только сам отец.
Значит, убийство исключается.
   - Мистер Скотт, - сказал Карелла, - можно просунуть
сквозь зазор между дверью и рамой крепкий и тонкий шнур?
   - Почему вы спрашиваете?
   - Если накинуть на рукоятку засова кусок шнура, потом
вывести концы наружу и закрыть дверь, то можно задвинуть
запор и втянуть шнур. И все это можно проделать снаружи.
   - В данном случае это было бы невозможно. Конечно, такой
наблюдательный детектив, как вы, должен был бы заметить.
   - Что заметить?
   - В верхнем коридоре всегда сильный сквозняк - дует из
окна в холле. Когда отец приспособил под кабинет эту
кладовую, в ней сначала было очень неуютно. Тогда он велел
оббить дверь и раму, как иногда оббивают наружную дверь.
   - Как это?
   - Металлическая полоса вокруг двери и металлический желоб
вокруг рамы. Полоса вплотную входит в желоб, так что дверь
закрывается почти герметически.
   - Думаю, не так плотно, чтобы нельзя было просунуть
тонкий шнур.
   - Может быть, мистер Карелла, но дело не в этом.
   - В чем же?
   - Из-за этих металлических полос дверь закрывалась с
трудом. Надо было тянуть ее на себя изо всей силы и
налегать всем весом - а у отца был немалый вес, - и потом
уже задвигать запор, фактически задвигать его в скобу,
прибитую к дверной раме. Вы понимаете, к чему я говорю это?
   - Да. Если дверь запиралась с таким трудом, то было бы
невозможно просунуть задвижку в скобу из коридора с помощью
шнура. Я понял, что вы имеете в виду.
   - Итак, предположим, что я ненавидел своего отца, жаждал
получить свою долю наследства. Предположим, что все мы
желали его смерти. Но что делать с закрытой дверью? С
дверью, запереть которую можно было только с огромным трудом
и лишь изнутри. Никакой шнур не помог бы запереть эту дверь
снаружи, и перед этим неопровержимым фактом даже вы должны
будете признать, что мой отец покончил жизнь самоубийством.
   Карелла тяжело вздохнул.
   Магазины закрывались в шесть, и Тедди Карелла бродила по
улицам, размышляя, стоит ли зайти в кафе и выпить чашку
кофе. Стив обещал роскошный пир, и ей не хотелось, чтобы
чашка кофе спутала его планы.
   Стояла чудесная, теплая погода, необычная для октября.
Октябрь - ее любимый месяц, даже когда погода капризничает.
   "Может быть, я пристрастна, - думала Тедди, - но этот
месяц - настоящий праздник для глаз. Пусть у меня никуда не
годные уши - это звучит как-то самоуничижительно, почти
по-китайски, - но зато зоркие глаза, вбирающие в себя все
краски осени.
   Интересно, как я буду выглядеть в платье для беременных.
   Ужасно.
   Я потолстею.
   А Стив - не разлюбит меня?
   Конечно, нет, что за глупые мысли. Только, потому, что
женщина раздувается и становится похожей на пузырь, теряет
талию и приобретает висячие груди и толстый зад и....
   Господи, Стив меня возненавидит!
   Нет. Не разлюбит. Любовь терпелива и великодушна,
любовь - это добро. Интересно, как я буду относиться к
Стиву, если он вдруг станет весить восемь тысяч фунтов?
   Господи, я буду любить его, даже если он будет весить
десять тысяч фунтов. Но ему нравится моя фигура и, может
быть... Я сделаю все, что в моих силах, сяду на диету и
буду следить за своим весом, и я позвоню лейтенанту Бирнсу,
попрошу его, чтобы он посылал по вызову к хорошеньким
вдовушкам только холостяков.
   Решено, никакого кофе. Может быть, в самом кофе не так
уж много калорий, но зато в сахаре... Никакого кофе. Я
похожу и буду любоваться на витрины, это полезно для фигуры.
   Или, может быть, пойти прямо в участок?
   Может, Карелла вернется немного раньше, чем думал. Я
сделаю ему сюрприз. Да, я так и сделаю. Пойду к нему на
работу и подожду его.
   Может быть, он обрадуется, когда войдет в дежурку и
увидит меня".

   Человек шел по улице с опущенной головой. Ветра не было,
по крайней мере сильного, воздух словно ласкал легкими
прикосновениями, но человек тащился с опущенной головой,
потому что никогда не чувствовал себя человеком в этом
городе, никогда не был самим собой. Он старался держать
голову пониже, втягивая ее как можно больше в плечи, словно
черепаха, ожидающая неизбежного удара.
   Человек был хорошо одет. Твидовый костюм, аккуратный
синий галстук приколот к белой рубашке тонкой золотой
булавкой, на ногах - темно-синие носки и черные туфли. Он
знал, что выглядит точно так же, как любой другой прохожий,
но казался сам себе нереальным, чужим. Человек шел, засунув
руки глубоко в карманы и опустив голову.
   Поскольку он смотрел себе под ноги, то заметил лист
голубой бумаги, лежащей на тротуаре. И так как ему некуда
было особенно спешить в этом враждебном городе, заставлявшем
чувствовать себя ничтожеством, он поднял бумагу и стал
изучать ее, пробегая по строчкам любопытными карими глазами.
   Голубой лист бумаги был первым экземпляром шедевра,
сочиненного Мейером, который он пустил по ветру, просунув
сквозь решетку окна на втором этаже полицейского участка •
87. Остальных двух экземпляров на тротуаре не было. Лежал
только один голубой лист бумаги, и человек, изучив его,
подошел к большой уличной урне, установленной прямо под
лампой утла дома. На урне было написано: "Соблюдайте
чистоту в нашем городе".
   Человек скомкал послание Мейера и бросил его в урну.
Потом сунул руки в карманы, опустил голову и продолжал путь
по враждебному городу.
   Имя этого человека было Хуан Альверра, и он прибыл всего
три месяца назад из Пуэрто-Рико. Никто в этом городе не
позаботился о том, чтобы научить Хуана английскому языку,
которым пользовался Мейер, трудясь над своим сочинением.
   Хуан Альверра умел читать и писать только по-испански.

        Глава 10

   Коттон Хейвз закрыл одно окно, затем второе. С улицы
словно напирал душный мрак, просачиваясь сквозь решетку за
стеклом. Свисающие с потолка шесть лампочек, которые
включались одним выключателем, находившимся у самого барьера
возле вешалки, слабо защищали от натиска темноты. В
дежурной комнате установилась напряженная тишина, тишина
ожидания.
   Анджелика Гомес сидела, положив ногу на ногу и
нетерпеливо покачивая носком модной лодочки на высоком
каблуке.
   Она снята жакет и побесила его на спинку стула. Ворот
блузы разошелся, еще больше открывая ничем не стесненную
грудь. Она думала о своем - может быть, о человеке по имени
Касым, которому она перерезала глотку и чьи друзья имели
право отомстить ей; может быть, о безжалостном законе;
возможно, об острове в Карибском море, где живут простые
люди, где всегда сияет солнце и где она работала на сахарных
плантациях во время сбора тростника и по ночам пила ром под
звуки гитары, доносившейся с черных бархатных холмов.
   За столом сидела Вирджиния Додж, одетая во все черное -
черное платье, черный плащ и черные туфли. Даже ее
бесформенная кожаная сумка была черная. В руке - вороненая
сталь револьвера. Перед ней - бесцветная маслянистая
жидкость, готовая взорваться от малейшего толчка. Пальцы
Вирджинии отбивали дробь на столе. Ее карие глаза
беспокойно шныряли по комнате, словно птицы, бьющиеся об
оконное стекло, и постоянно возвращались к барьеру в
ожидании детектива, который послал на смерть ее мужа.
   На полу, за высокими металлическими ящиками картотеки,
лежал Алф Мисколо, полицейский клерк. Он был без сознания,
дышал с трудом и не сознавал, что, может быть, умирает. Ему
казалось, что он снова стал ребенком и подносит к
карнавальному костру кипу бумаги, чтобы костер разгорелся
еще ярче на самой середине улицы. Ему казалось, что он
счастлив.
   Коттон Хейвз спрашивал себя, поднялась ли температура в
комнате.
   Это трудно было определить. Сам Хейвз сильно потел, но
он всегда потел, когда нервничал. Он не понимал до конца,
что решил Бирнс. Может, пожертвовать Кареллой, чтобы его
остальные подчиненные остались в живых. Но Хейвз никак не
мог примириться с этим. Ему не приходилось много потеть,
когда он служил в 30-м участке. Участок находился в
фешенебельном районе, и, по правде говоря, Хейвз не очень-то
радовался переводу в 87-й участок. Это произошло в июне, а
теперь был октябрь, - несчастные четыре месяца, а он уже
чувствовал себя частью 87-го участка, работал вместе со
всеми, всех знал, и его очень беспокоила судьба одного из
полицейских 87-го участка по имени Стив Карелла. Может
быть, лейтенант был прав.
   Хейвз сделал для себя открытие: 87-й участок находился в
странном районе, и в нем работали странные люди. Он отнесся
крайне враждебно к своему переводу, не желая иметь дела с
трущобами и их обитателями, заранее считая детективов 87- го
участка безнадежными циниками, утратившими всяческие иллюзии
и идеалы. Но очень быстро убедился в противном.
   Он понял, что в трущобах живут обычные люди. Им хотелось
любви, хотелось уважения, и не всегда стены трущобы были
звериной клеткой. Хейвз узнал все это от своих товарищей, и
был крайне удивлен, когда понял, что люди, работающие в 87-м
участке, руководствуются принципами, нисколько не снижавшими
эффективности их борьбы за соблюдение закона, -
человечностью и честностью. Когда нужно, они проявляли
жестокость, но старались понять того, кто нарушил закон. По
их мнению, житель трущоб необязательно преступник. Вор был
вором, но оставался человеком. Человечность и честность.
Эти принципы, казалось, не очень подходили людям, ежедневно
встречавшимся лицом к лицу с насилием и внезапной смертью.
   И вот теперь, в этой комнате, люди столкнулись с
ситуацией, которая никак не согласовывалась ни с
человечностью, ни с логикой. Вирджиния Додж сидела за
столом, ожидая свою жертву, как воплощение алогичности и
бесчеловечности.
   Может быть, Вирджиния Додж по-своему была права. Око за
око, зуб за зуб - разве не так сказано в Библии? Отец
Хейвза был религиозным человеком и назвал сына в честь
Коттона Мезера, воинствующего пуританского священника, ярого
охотника за ведьмами.
   Джеремия Хейвз не мог согласиться с тем, что суды над
ведьмами в Селеме были порождением врожденных суеверных
страхов, зависти и желания отомстить за мелкие обиды. Он не
считал Коттона Мезера виновным в том, что лихорадочная охота
за ведьмами в Селеме приняла характер массового психоза.
   И вот теперь в роли охотника за ведьмами выступает
Вирджиния Додж. Она жаждет мести. Стив Карелла нанес ей
непоправимый вред, отправив ее супруга в тюрьму, где тот
скончался. Может быть, блаженной памяти преподобный Перрис
в 1692 году счел, что жители Селема нанесли ему подобный же
вред, когда торговались относительно того, сколько дров ему
понадобится на зиму. Может быть, преподобный Перрис
совершенно бессознательно подбросил дров в костры, на
которых сжигали ведьм, давая против них показания, чтобы
отомстить мелочным горожанам. Но в поведении Вирджинии Додж
не было и намека на то, что она действует бессознательно.
Она пришла сюда, чтобы убить Кареллу, чтобы утолить жажду
мести.
   "Интересно, стало у нас жарче?" - подумал Хейвз, оглядел
комнату и увидел, что Виллис развязывает галстук. Коттон
надеялся, что, если температура в комнате действительно
повысилась, никто не скажет об этом и никто не пойдет к
термостату, чтобы переставить его стрелку на нормальный
уровень.
   Прислонившись к стене у вешалки, лейтенант Бирнс смотрел
на Хейвза, прищурившись.

   Единственным, кто заметил, что Хейвз перевел стрелку
термостата, был Бирнс. Во время разговора с Гроссманом он
увидел, как Хейвз быстро шагнул к стене и взялся за
термостат. Позже он наблюдал за Хейвзом, когда тот закрывал
окна, и понял: у него что-то на уме, его действия не
случайны, а связаны между собой.
   Бирнс старался понять, в чем заключается план Хейвза.
   Он видел действия Хейвза, но был совершенно уверен, что
никто, кроме него, не заметил этого. Хейвз явно
рассчитывал, что духота в комнате поможет ему осуществить
его план. Кто первый пожалуется на духоту? Берт Клинг уже
снял пиджак и вытирал пот со лба. Виллис развязал галстук.
Анджелика Гомес задрала юбку, открыв колени, будто сидела на
скамейке в парке, обдуваемая речным ветерком.
   Кто первый скажет: "Здесь жарко, как в пекле"?
   Прежде всего, для чего Хейвзу понадобилась жара?
   Бирнс надеялся, что план Хейвза не авантюра.
   Но тут же подумал, что всякий план будет авантюрой, пока
на столе стоит бутыль с нитроглицерином.
   Берт Клинг начал потеть...
   Он чуть было не подошел к окну, чтобы открыть его, но тут
же вспомнил одну вещь.
   Ведь Коттон недавно подходил к окну, чтобы его закрыть!
   Кажется, он видел, как Коттон...
   Ведь температура в комнате контролируется термостатом.
Кто перевел стрелку? Коттон?
   Может быть, у него есть план?
   Может, есть, а может, нет. Во всяком случае, Берт Клинг
скорее растает и превратится в лужу на деревянном полу
дежурной комнаты, чем откроет окно. Он ждал с любопытством
и потел все сильнее.

   Хел Виллис хотел было сказать о том, как жарко стало в
комнате, но тут заметил, что рубашка Берта Клинга промокла
от пота. Закрыв на минуту глаза, Берт провел рукой по лбу и
стряхнул на пол капли пота.
   Внезапно Хел Виллис понял