мо в мой левый глаз, - левша. Убийца Бакстера и Кландона. - В самом деле, - Грегори еще сильнее сжал Мэри, ее белокурые волосы были растрепаны, лицо измазано, под правым глазом большой багровый синяк. Наверное, она пыталась вырваться, когда беглецы шли к бензоколонке. Однако она не выглядела испуганной или хорошо скрывала страх. - Меня верно предупредили. Генрих, мой... как бы... помощник. Он выполнял еще некоторые другие поручения, не так ли, Генрих? Он-то слегка побил вас, Кэвел. Я кивнул, это соответствовало истине. Генрих - простой исполнитель. Посмотрел на его жестокое грубое лицо и пустые глаза. Но с Грегори исполнитель вины не снимал. Он стал теперь понятнее: гангстеры типа Грегори стараются грязную работу переложить на других и не занимаются сами физической расправой. Грегори бросил взгляд на двух полицейских, вышедших из машины, кивнул Генриху. Тот вскинул пистолет, держа двоих на мушке. Те остановились. Я поднял пистолет и сделал шаг к Грегори. - Ни с места, Кэвел, - спокойно сказал Грегори и так ткнул дулом пистолета Мэри, что та застонала от боли. - Я не задумываясь убью ее. Я сделал еще шаг вперед. Нас отделяло четыре фута. - Ты ничего не сделаешь ей, - сказал я, - иначе я тебя убью. Ты это знаешь. Бог ведает, что ты поставил на карту, ради чего пошел на преступления и убийства. Но своей цели ты не достиг. И не откажешься от нее так просто, убив мою жену. Не правда ли, Грегори? - Забери меня от этого чудовища, Пьер! - хрипло и прерывисто пробормотала Мэри. - Мне... мне все равно, что он сделает. - Он ничего не сделает, моя дорогая, - спокойно сказал я. - Он не посмеет. И он знает об этом. - А вы, оказывается, психолог, - добродушно сказал Грегори, потом совершенно неожиданно прислонился спиной к автомобилю и сильно толкнул Мэри в мою сторону. Она машинально раскинула руки, я отпрыгнул назад, поймал ее, едва устояв на ногах, но стараясь держать Грегори под пистолетом. Грегори отвел руку со стеклянной ампулой, запечатанной голубой пробкой. В другой руке у него была стальная фляжка-контейнер, из которой он только что вынул ампулу. Я перевел взгляд с бесстрастного лица Грегори на ампулу в его руке и вдруг почувствовал, как вспотела ладонь, державшая рукоятку "хэкати". Повернулся, посмотрел на Шефа, Харденджера и стоящих позади меня полицейских - оба, Шеф и Харденджер, держали тяжелые пистолеты в руках. Потом посмотрел вперед на двух других полицейских, находящихся под прицелом Генриха, и сказал тихо, но отчетливо: - Никому ничего не предпринимать. В ампуле у Грегори дьявольский микроб. Вы все читали о нем сегодня в газетах и знаете, что произойдет, если разобьется стеклянная ампула. Они это очень хорошо знали. Мы застыли восковыми фигурами. Сколько нужно времени, чтобы жизнь в Англии вымерла после того, как будет выпущен на волю этот микроб? Я не мог вспомнить. Во всяком случае, немного. Да это сейчас и не имело значения. - Совершенно верно, - спокойно произнес Грегори. - В ампуле с розовой пробкой ботулинусный вирус, а в голубой - этот дьявольский микроб. Кэвел играл сейчас жизнью своей жены. Прошу поверить, что я не запугиваю. Сегодня вечером я надеюсь достичь своей цели, - он умолк, разглядывая каждого из нас по отдельности, глаза его сверкали. - Если же мне помешают достигнуть цели, то жизнь свою я в грош не поставлю, разобью эту ампулу. Прошу поверить, у меня нет иного выбора. Я ему полностью верил. Он совершенно обезумел. - А ваш помощник, - спросил я, - как он относится к вашему безразличию к его жизни? - Однажды я спас его из воды и дважды от электрического стула. Его жизнь принадлежит мне. Он это понимает. Кроме того, Генрих немой. - Вы безумец, - резко сказал я. - Вы нам сообщили, что ни огонь, ни холод, ни моря и горы не в состоянии остановить дьявольский микроб. - Уверен, что это сущая правда. Если мне придется умереть, то для меня безразлично: последует ли за мной остальное человечество. - Но... - Я умолк. - Боже мой, Грегори, ни один безумец, ни один самый чудовищный преступник за всю историю не осмелился и помыслить о такой, о такой... Ради всего святого, не делайте этого. - Может статься, что я психически ненормален, - ответил он. Я не сомневался в этом. Охваченный страхом, завороженно глядел, как неосторожно он переложил ампулу и, нагнувшись, сунул ее на мокрую дорогу под подошву своего башмака. Стоило ему опустить подошву - и... Я быстро прикинул, сможет ли пара выстрелов из "хэкати" отбросить его назад от ампулы? Но тут же оставил эту мысль. Безумец мог играть жизнью своего товарища, но я не был сумасшедшим. Даже на один шанс из миллиона я не согласился бы. - Я пробовал уже давить эти ампулы в лаборатории. Пустые, конечно, - продолжал разглагольствовать Грегори. - Получается очень просто. Между прочим, я запасся на всякий случай таблетками с ядом для себя и Генриха: смерть от дьявольского микроба, как мы наблюдали на животных, продолжительнее, чем от ботулинуса, и очень мучительна. Пусть каждый из вас по одному выходит вперед и сдает оружие. Постарайтесь соблюдать величайшую осторожность и не делать ничего, что заставило бы меня раздавить ампулу. Вы первый, Кэвел. Я взял пистолет за ствол и медленно протянул ему на вытянутой руке. Наша капитуляция и тот факт, что этот безумный убийца ускользнет и осуществит свой чудовищный план, не имели теперь никакого значения. Только бы Грегори не раздавил ампулу!... Один за другим мы сложили оружие. Затем он приказал нам выстроиться в шеренгу, и немой Генрих, подходя сзади, быстро и ловко обыскал каждого, чтобы убедиться, не спрятано ли у кого оружие. Только после этого Грегори осторожно убрал ногу с ампулы, наклонился, взял ее и опустил в стальную фляжку. - Надеюсь, лишнее оружие нам еще послужит, - добродушно сказал он. - Никто не хочет делать ошибки... гм... закон природы. Из кучи оружия, которое сложил Генрих на капоте "хамбера", он взял два пистолета, проверил, заряжены ли, и кивнул Генриху. Было странно смотреть, как Грегори что-то объяснял своему помощнику одними губами в полной тишине. Я немного умею читать по губам, но, вероятно, они говорили на иностранном языке, не по-французски, не по-английски, не по-итальянски. Генрих понимающе кивнул, глядя на нас с алчущим блеском в глазах. Мне не понравился его взгляд. Генрих показался мне вампиром. Грегори махнул пистолетом на полицейских, которые преследовали его в машине. - Снимите форму, - коротко бросил он. - Живо! Полицейские переглянулись. - Будь я проклят, если сниму, - сказал один из них, стиснув зубы. - Тебя убьют, если не снимешь, дурак! - выкрикнул я. - Разве ты не видишь, с кем имеешь дело?! Снимай! - Ни за что не сниму, - упорствовал полицейский. - Снимай, приказываю! - вдруг зло выкрикнул Харденджер. - Ему ты доставишь немного хлопот, если он будет снимать с тебя одежду, всадив пулю между глаз. Снимай! - выразительно и веско заключил он. Неохотно, словно полусонные, полицейские выполнили приказ и стояли, дрожа, на тяжелом холодном дожде. Генрих собрал форму, бросил в полицейский "ягуар". - Кто управляется с радио в машине? - спросил Грегори. Я почувствовал покалывание в сердце, чего именно и боялся. - Я, - ответил сержант. - Хорошо. Соединись со штабом. Передай им, чтобы сняли оцепление и отозвали машины, все полицейские машины, за исключением, разумеется, несущих обычную патрульную службу. - Делайте, что говорят, - устало сказал Харденджер. - Думаю, вы достаточно сообразительны, чтобы уяснить положение, сержант. Передайте в точности как он просит. Под дулом пистолета сержант выполнил все, что ему сказали. Когда он закончил, Грегори удовлетворенно кивнул. - Этого вполне достаточно, вполне. - Он поглядел, как Генрих садится в "хамбер". - Наша машина и машина двух дрожащих приятелей будут отогнаны в лес и управление разбито. Раньше рассвета их не найдут. С полицейской машиной и формой у нас вряд ли будут в пути хлопоты. - Он с сожалением посмотрел на "ягуар": - Есть ли в "ягуаре" портативный прожектор? Когда ваши руководители догадаются, что потеряли машину, она не будет нужна. А переносный прожектор, полагаю, имеется. Сержант! - Он подождал, пока Генрих выведет из строя машины, затем сказал: - Остается решить, что делать с вами. - У нас есть прожектор на батареях в багажнике, - равнодушно сказал сержант. - Достаньте. - Глаза и рот Грегори изобразили нечто вроде улыбки. Так, вероятно, улыбаются тигры, попавшие в ловушку вместе с человеком, который вырыл яму и устроил ловушку, а оказался вместе с тигром. - Я не могу расстрелять вас, хотя и не поколебался бы. Но поблизости живут. Не буду я и бить вас по затылку, поскольку не уверен, что вы спокойно это воспримете. Связать вас тоже не могу, так как у меня нет привычки таскать с собой достаточное для восьми человек количество веревок и кляпов. Но, кажется, одно из этих строений будет подходящим для меня, нечто вроде временной тюрьмы, где вы отдохнете. Сержант, включайте фары и ведите нас к одному из этих строений. Остальные будут следовать по двое. Миссис Кэвел и я будем замыкающими. Мой пистолет будет поблизости от ее виска. И если только любой из вас попытается бежать или устроить шум, сразу спущу курок. Строения, как и предполагалось, были безлюдны. Вечернее доение коров прошло. Из хлева доносилось движение и мерное пожевывание коров. Грегори миновал хлев, прошел молочную, служившую теперь сараем для трактора, большой свиной хлев и свекольный навес. Он постоял у амбара и, наконец, выбрал то, что искал, - длинное низкое каменное строение с высокими амбразурами окон. То ли каземат, то ли древняя часовня. Здесь делали сидр. Тяжелый старинный дубовый пресс в дальнем конце, дощатые нары для яблок вдоль всей стены, а у противоположной стояли закупоренные бочонки с недавно приготовленным сидром. Дверь давильни была из крепкого дуба, и если кто-нибудь задвинул бы снаружи запор, то для взлома двери понадобился бы таран. У нас не было тарана, но было лучшее орудие - отчаяние, изобретательность и общая смышленость. Конечно, Грегори не был столь безрассудным, чтобы предположить, будто эта давильня удержит нас вечно. Или что наши крики не услышат рано или поздно. Он знал, что мы не будем взламывать дверь, не будем звать на помощь, ибо ни один из нас не останется в живых, что этот дом сидра мы сможем покинуть только на носилках, покрытые одеялами. Ледяная рука смерти стала наигрывать Рахманинова вдоль моего позвоночника. - Отойдите к дальней стене и оставайтесь там, пока я не запру дверь снаружи, - приказал Грегори. - Время не позволяет произносить напыщенные прощальные речи. Через полсуток я стряхну пыль этой проклятой страны со своих ног в последний раз и буду думать обо всех вас. Прощайте. - Никаких великодушных жестов к побежденному врагу? - спокойно спросил я. - Вы просите пощады, Кэвел? У меня отыщется время для маленькой любезности человеку, который чуть не расстроил мои планы. - Он шагнул вперед, ткнул мне левой рукой пистолет в живот, а пистолетом в правой руке провел по моим щекам. Я почувствовал острую боль, и теплая кровь заструилась по щекам. Мэри вскрикнула, рванулась ко мне, но Харденджер удержал ее мощными своими руками и держал до тех пор, пока она не утихла. Грегори отошел и сказал: - Это тем, кто просит, Кэвел. Я кивнул в знак согласия. Даже не поднял руки к лицу. Больше изуродовать мое лицо он уже не мог, оно и до него было изуродовано. - Заберите миссис Кэвел с собой, - сказал я. - Пьер!.. - с отчаянием в голосе воскликнула Мэри. - Ты что говоришь? - воскликнул Харденджер и грубо выругался, а Шеф глядел на меня в немом удивлении. Грегори очень спокойно и равнодушно глядел на меня своими темными невыразительными глазами. Затем странно мотнул головой и произнес: - Теперь моя очередь просить. Простите меня. Не предполагал, что вы догадались. Надеюсь, когда настанет моя очередь... - Он осекся и повернулся к Мэри: - Несправедливо, чтобы такое прекрасное дитя... Не вовсе я бесчувственный, Кэвел... особенно если речь идет о женщинах и детях. Скажем, я вынужден был похитить детей с фермы в Альфингеме, но они уже свободны и будут с родителями через час. Да, да, было бы несправедливо. Идемте, миссис Кэвел. Она подошла ко мне, слегка коснулась моего лица. - Что это, Пьер? - прошептала она без всякого осуждения, скорее с любовью, удивлением и состраданием. - Что было бы несправедливо? - Прощай, Мэри, - сказал я. - Доктор Грегори не любит, когда его заставляют ждать. Скоро мы встретимся. Она хотела еще что-то сказать, но Грегори взял ее за руку и повел к двери. А немой Генрих с пистолетами в обеих руках наблюдал за нами безумными глазами. Затем дверь закрылась, стукнула задвижка, а мы все стояли, уставившись друг на друга в свете белого фонаря, стоявшего на полу. - Вшивая грязная свинья, - яростно закричал Харденджер. - Почему... - Заткнись, Харденджер, - тихо и повелительно сказал я. - Все разойдитесь. Наблюдайте за оконными амбразурами. Быстро! Ради бога, поживее! - В моем голосе было нечто такое, что заставило бы двигаться и египетскую мумию. Быстро и тихо семеро из нас заняли места у окна. Я прошептал: - Он собирается что-то подбросить в окно. Скорее всего ампулу ботулинусного вируса, токсина. Дорога каждая секунда. - Я знал, что достаточно мига, чтобы вытащить ампулу из стальной фляжки. - Поймайте ее! Необходимо ее поймать. Если эта ампула шлепнется на пол или ударится о стену, мы все станем мертвецами. Едва я умолк, как снаружи послышался шорох, метнулась тень руки и что-то влетело, крутясь, внутрь давильни. Блеснуло, переливаясь в свете фонаря, стекло. Я успел заметить красную пробку. Ампула ботулинуса! Ее кинули так ловко, что никто не успел поймать. Она ударилась точно о стык каменного полай каменной стены и разлетелась на тысячи звенящих осколков. Никогда не пойму, что заставило меня действовать, как говорится, с изумительной быстротой. Частица секунды - вот все время, которое потребовалось мне отреагировать, отчаянное желание выжить двигало мной. Совершенно автоматически, инстинктивно, не задумываясь поступил я. Еще когда ампула влетела, кружась, мой мозг отметил невозможность схватить ее, а руки уже тянулись к бочке сидра, находившейся рядом. Звон разбитой ампулы еще отдавался в ушах эхом, а я уже изо всей силы бросил бочку в то место, где ампула разбилась. Бочка и обручи разлетелись, словно сделанные из тонкой фанеры, и десять галлонов сидра залили часть пола и стены. - Еще сидра! - закричал я. - Лейте больше на пол, на нижнюю часть стены! Выливайте в воздух над тем местом, где разбилась проклятая ампула. Ради бога, не вымочитесь сидром. Быстрее! Быстрее!! - Ни черта это не поможет, - прохрипел побледневший Харденджер, но, несмотря на эти слова, сам уже выливал большую бочку сидра. - Что это даст? - Вирус гигроскопичен, - торопливо сказал я. - Ботулинус боится воды. У него в сотню раз больше тяги к водороду, чем к азоту. Вы ведь слышали, что говорил сегодня вечером Шеф. - Но ведь сидр не вода, - яростно сказал Харденджер. - Господи, помоги нам! - разозлившись, крикнул я. - Конечно, это сидр! У нас ведь другого ничего нет. Не знаю, каков будет результат. Впервые в жизни вам, Харденджер, следует молить, чтобы в алкоголе содержалось побольше воды. - Я хотел поднять еще бочку, поменьше, но задохнулся от боли в боку и уронил ее. Мелькнула мысль, что это результат воздействия вируса, но потом сообразил, что сломанное ребро воткнулось в легкое, когда я бросал первую бочку, но сгоряча не почувствовал никакой боли. Сколько нам осталось жить? Если какая-то часть вируса оказалась в воздухе, то сколько ждать наступления агонии? Надо вспомнить, что говорил Грегори о хомяке, когда мы стояли вчера у внешней двери лаборатории номер один. Пятнадцать секунд для дьявольского микроба и столько же для ботулинусного вируса. Для хомяка пятнадцать секунд. А для человека? Бог знает, возможно, полминуты. Максимально. Я нагнулся и поднял с полу фонарь. - Прекратите лить, - приказал я. - Остановитесь. Следите, чтобы сидр не промочил обувь или одежду. Если это произойдет, умрете. - Я посветил фонарем вокруг, а все вскарабкались повыше на настил, подальше от янтарного потока сидра, быстро заливающего каменный пол. Тут я услышал звук мотора полицейского "ягуара": Грегори, вместе с Генрихом и Мэри, отправился осуществлять свой безумный план, вполне уверенный, что оставляет после себя склеп с мертвецами. Прошло полминуты, не меньше. Никто не корчился в конвульсиях. Я медленно водил фонарем, вглядываясь в напряженные лица и освещая ноги. Задержал луч на одном из двух полицейских, у которых отобрали одежду. - Снимите правый туфель! - крикнул я. - Он намок. Да не рукой! Вы круглый идиот! Снимите носком другого туфля. Старший инспектор, левый рукав вашего мундира мокрый. - Харденджер стоял спокойно, не глядя на меня, пока я очень осторожно снял с него мундир и бросил на пол. - Мы... мы спасены, сэр? - нервно спросил сержант. - Спасены? Предпочел бы, чтобы в этом помещении находились живые кобры и тарантулы! Нет, мы еще не спасены. Некоторое количество этого чертова токсина проникнет в воздух, едва мокрые пол и стены станут просыхать. В воздухе тоже влажные пары, как вам известно. Когда брызги и пары начнут испаряться, то через минуту окажутся внутри нас. - Поэтому надо отсюда выбраться, - спокойно сказал Шеф. - И побыстрее. Не так ли, мой мальчик? - Да, сэр. - Я быстро огляделся. - Надо поставить две бочки по сторонам двери. И еще две рядом с ними, чуть-чуть сзади. Четверо встанут на них и будут раскачивать давильный пресс. Я не могу помочь, ребра разболелись. В этом прессе не меньше трехсот фунтов. Ни унции меньше. Как считаете, старший инспектор, четверо смогут его раскачать? - А что тут считать? - проворчал Харденджер. - Я сделаю это одной рукой, если от этого зависит наше спасение. Лишь бы выбраться из этого места! Давайте, ради бога, поживее! Никто не заставил себя просить. Поставить бочки оказалось нелегко. Они были полны, тяжелы, но отчаяние и страх умножали наши силы. Через двадцать секунд все четыре бочки стояли как надо, а в следующие двадцать секунд Харденджер, сержант и двое полицейских, по двое с каждой стороны, уже раскачивали пресс. Дверь была из крепкого дуба, с тяжелыми прочными петлями и такой же могучей задвижкой снаружи. И все же против четырех отчаявшихся людей, у которых жизнь была поставлена на карту, она не смогла устоять. После первых ударов дверь сорвалась с петель, и винный пресс вылетел вслед за ней через порог в темноту. Через пять секунд и все мы последовали туда же. - Вот фермы, - сказал Харденджер. - Зайдите. Может, у них есть телефон. - Подождите! - повелительно крикнул я. - Мы не имеем права это делать. А вдруг мы занесем вирус? Вдруг принесем смерть всей семье? Пусть нас немного промоет дождь, возможно, это поможет. - Черт возьми! Ждать нам нельзя. Это роскошь, - огрызнулся Харденджер. - Кроме того, если вирус не добрался до нас там, то здесь он и подавно ничего не сделает. Как вы думаете. Шеф? - Понятия не имею, - нерешительно сказал тот. - Пожалуй, вы правы. У нас нет времени... - Он в ужасе умолк, так как один из раздетых полицейских, тот самый, кто промочил туфли сидром, вдруг громко вскрикнул, закашлялся, подпрыгнул и молча рухнул в грязь. Скрюченные пальцы его вцепились в собственное горло. Его товарищ, другой раздетый полицейский, всхлипнул, шагнул вперед и наклонился, желая помочь своему другу, но тут же застонал, так как я схватил его за горло: - Не прикасайся к нему! - обезумев, закричал я. - Дотронешься и тоже умрешь! Вероятно, он получил порцию вируса, когда рукой пытался снять ботинок, а потом дотронулся до губ. Ничто на земле ему уже не поможет. Отойди. Держись от него подальше. Он умер через двадцать секунд. Эти двадцать секунд навсегда останутся в памяти кошмаром, который будет преследовать до самого смертного часа. Я много видел умирающих людей, но даже умиравшие от пули или осколка снаряда умирали мирно и спокойно по сравнению с этим полицейским. Тело его скрючилось в предсмертных конвульсиях. Дважды в последние перед смертью секунды его тело подбрасывало судорогами, и вдруг так же неожиданно он затих навсегда. От него остался бесформенный труп, лежащий в грязи вниз лицом. Во рту сразу стало сухо, каждый почувствовал противный вкус смерти. Не помню, сколько мы там стояли под тяжелым проливным дождем, уставившись на мертвеца. Наверное, долго. Затем поглядели друг на друга. И каждый думал об одном: кто будет следующим? В белом свете фонаря, который держал я, глядели друг на друга, силясь обнаружить первые признаки смерти в себе и в других. Неожиданно для себя я грубо выругался. Возможно, обругал собственную трусость, или Грегори, или ботулинусный вирус, не знаю. Затем резко повернулся и направился в хлев, унося с собой фонарь и оставив всех в темноте возле мертвеца. В дождливой кромешной темени они напоминали первобытных людей, фигуры, застывшие в каком-то мистическом обряде. Я искал шланг и нашел почти сразу. Вытащил его, поволок к колонке, закрепил и пустил струю. Потом кое-как взобрался на стоящую неподалеку тележку для перевозки сена и сказал Шефу: - Подходите, сэр, первым. Он подошел прямо под бьющую с силой вниз струю. Она окатила его с головы до ног. От струи Шефа пошатывало, но он старался прочно стоять. Все полминуты мужественно простоял, пока я обмывал его. Когда отвел струю, он был мокрый насквозь, словно всю ночь провел в реке, и так дрожал от холода, что я слышал мелкую дробь, которую выбивали его зубы. После такой процедуры можно было не опасаться заражения. Остальные четверо тоже прошли через это. Потом Харденджер проделал то же самое со мной. Вода была не хуже тяжелых полицейских дубинок и была ледяной, но стоило мне представить только что умершего человека и несколько его предсмертных мгновений, как возможность получить воспаление легких сразу показалась мне просто подарком. Харденджер кончил меня обливать, остановил воду и тихо сказал: - Прошу прощения, Кэвел. У вас на это было право. - Моя вина, - равнодушно сказал я, вовсе не желая этого. - Мне следовало его предупредить, чтобы не дотрагивался до рта и носа рукой. - Он мог бы и сам об этом подумать, - не в меру деловито сказал Харденджер. - Он знал об опасности столько же, ведь об этом напечатано сегодня во всех газетах. Давайте пойдем и узнаем, есть ли на ферме телефон. Теперь совсем другое дело. Грегори знает, что в полицейском "ягуаре", замешкайся он, будет жарко. Он одержал полную победу, черт побери его черную душу, и теперь его ничто не остановит. Двенадцать часов, говорил он. Двенадцать часов, и он добьется своего. - Через двенадцать часов Грегори будет мертв, - сказал я. - Что? - Ясно, почему он так уставился на меня. - Что вы сказали? - Он будет мертв, - подтвердил я. - Еще до рассвета. - Ну, ладно, - сказал Харденджер. - Мозги Кэвела не выдержали потрясений. Сделаем вид, что не слышали, никто ничего не слышал, - он взял меня за руку и уставился на светящиеся прямоугольники окон фермерского дома. - Чем скорее это кончится, тем скорее мы отдохнем, поедим и выспимся. - Отдохну после того, как убью Грегори, - сказал я. - Рассчитываю убить его сегодня ночью. Сначала верну Мэри. А потом убью его. - С Мэри ничего не случится, Кэвел. Мэри в руках этого безумца, вот что доконало Кэвела и привело его на грань помешательства, - сказал Харденджер. - Он ее отпустит, у него нет оснований не сделать этого. И вы поступили так вынужденно. Вы считали, что если она останется с нами в сарае, то с нами и умрет. Не так ли, Кэвел? - Уверен, что старший инспектор прав, мой мальчик. - Шеф шагал рядом и говорил тихо, чтобы не волновать меня. - Ей ничего не сделают. - Если я свихнулся, то вас это ни в коей мере не касается, - грубо ответил я сразу обоим. Харденджер остановился, еще крепче сжал мою руку и участливо поглядел мне в глаза. Он знал, что свихнувшиеся никогда не говорят об этом, потому что неколебимо уверены в своем здравом рассудке. - Не совсем понимаю, - мягко сказал он. - Не понимаете, так поймете потом, - и обратился к Шефу: - Вы должны убедить правительство продолжать эвакуацию центральной части Лондона. Продолжать радио- и телевизионные передачи. Будет нетрудно убедить людей эвакуироваться, можете поверить. Тут и хлопот немного: эта часть города по ночам безлюдна. - Я повернулся к Харденджеру: - Вооружите пару сотен самых лучших людей. Для меня также нужен пистолет и... нож. Я точно знаю, что Грегори собирается в эту ночь делать. Я точно знаю, что он надеется получить. Я точно знаю, как он собирается бежать из страны и откуда будет уезжать. - Когда ты все это узнал, мой мальчик? - очень тихо спросил Шеф, настолько тихо, что я его едва расслышал в шуме ливня. - Грегори слишком разговорился. Рано или поздно они все проговариваются. Грегори был скрытен, даже когда был убежден, что все мы через минуту умрем. Даже тогда он говорил мало. Но и такой малости достаточно. Полагаю, что теперь я знаю все. Догадался обо всем, когда еще мы нашли труп Макдональда. - Наверное, вы слышали то, что я не слыхал, - кисло сказал Харденджер. - Вы все слышали. Вы слышали, как он сказал, что собирается в Лондон, чтобы добиться разрушения Мортона. Он остался бы в Мортоне, чтобы самому убедиться в происходящем. А в Лондон послал бы кого-нибудь из своих подручных. Но ему неинтересно смотреть на разрушаемый Мортон, это его никогда не интересовало. Есть нечто иное, что ему предстоит сделать в Лондоне. Его трюк о происках коммунистов был чистейшей уткой, он даже не имел к нему никакого отношения. Мы сами это придумали от страха. Это первое. Второе. Он собирался в эту ночь утешить свое непомерное самолюбие. Третье. Он дважды спасал Генриха от электрического стула. Это указывает нам, что он за птица. Я не имею в виду, что он из адвокатов по защите уголовных преступников или из Ассоциации адвокатов США. Ясно, какого рода у него амбиция: могу поспорить, что сведения о нем находятся не только в досье Интерпола. Ясно, что он крупный американский гангстер, выслан в Италию. Отрасль дела, каким он занимается, составит интересный предмет изучения, так как преступники, как и хищники в джунглях, никогда не меняют своих пристрастий. Четвертое. Он надеется улизнуть из Англии в ближайшие двенадцать часов. И - пятое. Сегодня субботний вечер. Сложите вместе все эти данные и увидите, какие можно сделать выводы. - Допустим, вы нам о них расскажете, - неторопливо сказал Харденджер. И я рассказал им все. Ливень не прекращался, был таким сильным, как и прежде, когда мы покидали ферму. Несколько часов назад проливной дождь и быстро принятые меры по эвакуации зараженной ботулинусным токсином местности спасли всех жителей. Только несчастный полицейский оказался жертвой вируса, умерев в мучениях на наших глазах. И сейчас, в 3.20 утра, дождь был ледяным, но я не чувствовал его. Только безмерная усталость и сильная ноющая боль в правом боку при каждом вздохе да неотступное беспокойство донимали меня. Я мог безнадежно ошибиться, несмотря на всю уверенность тона в изложении своих догадок Шефу и Харденджеру. И тогда Мэри будет потеряна для меня навсегда. Я старался думать о других вещах. Окруженный высоким забором двор, где я стоял уже три часа, был темным и безлюдным, как и вся центральная часть Лондона. Эвакуация центра города началась сразу после шести часов, после закрытия учреждений, фирм и магазинов. В девятичасовой передаче радио сообщили, что согласно последнему полученному предупреждению время выпуска ботулинусного токсина передвинуто с четырех часов на 2.30. Однако спешки и паники не было. Не было и отчаяния. Казалось, ничего необычного не происходит, только масса людей с чемоданами - флегматичные лондонские жители, которые видели город в огне и сотни раз переносили ночные массированные бомбардировки во время войны, не собирались впадать в панику. Между 9.30 и 10.00 тысячи солдат методично прочесывали центральную часть города в поисках оставшихся жителей - мужчин, женщин, детей, чтобы всех отправить в безопасное место и никого не проглядеть. В 11.30 полицейский катер с потушенными огнями тихо пристал к берегу и высадил меня на северном берегу Темзы, ниже Хунгерфордского моста. В полночь вооруженные войска и полиция держали под контролем всю эту территорию, включая мосты через Темзу. В час ночи отключили освещение на доброй квадратной миле города - на миле, где находились войска и полиция. В 3.20, через пятьдесят минут после предупреждения о выпуске ботулинусного токсина, настала пора идти. Я вытащил из плохо подогнанного чехла одолженный мне пистолет "уэбли", проверил нож, прикрепленный рукояткой вниз к левой руке, и двинулся в темноту. Я никогда не был на новой вертолетной площадке Северного берега, но инспектор транспортной полиции так все толково объяснил, что теперь я мог найти туда дорогу с завязанными глазами. Так оно и было. С завязанными глазами. Слепой. В темном городе, в хмурой плачущей ночи. Темень была, хоть глаз выколи. К аэродрому можно пройти тремя путями. Он расположен на крыше станции, на сто футов выше лондонских улиц. Там имелось два лифта, но сейчас они вряд ли работали, так как электричество отключили. Между лифтами шла винтовая лестница за стеклом, просматриваемая снизу доверху. Воспользоваться ею было бы чистым самоубийством, так как Грегори не из тех, кто оставляет незащищенными уязвимые места. Существовала еще пожарная лестница по выходящей во двор стене станции. Этот путь был наиболее приемлем для меня. Двести ярдов от двора по узкому вымощенному булыжником переулку прошел быстро. Едва каменная стена сменилась деревянным забором, ухватился за его верх, подтянулся, спрыгнул на другую сторону и направился вдоль железнодорожной колеи. Довольно скоро я вышел к забору на противоположной стороне путей, просто наткнулся на него. Очутившись в переулке, повернул налево и направился в маленький задний дворик станции. Пересек дворик и прижался к стене. На тусклом фоне неба разглядел лестницу. Длинная, ненадежная, идущая резкими изломами маршей вверх и исчезающая в темноте. Первые два-три пролета сливались с темной высокой стеной. Около трех минут стоял я, не шелохнувшись, как оловянный солдатик. И вот услышал легкое шарканье на тротуаре, будто кто-то переминался с ноги на ногу. Звук не повторился, но мне и одного раза было достаточно. Кто-то стоял прямо под самой лестницей. Вряд ли это был обыкновенный лондонец, стоящий там для того, чтобы подышать свежим воздухом. Не повезло бедняге, что он там стоял, но это его уже не будет волновать после смерти. Присутствие здесь человека не смутило и не встревожило меня. Он не представлял ни угрозы, ни препятствия. Его присутствие, напротив, вызвало у меня вздох удовлетворения и облегчения. Я рисковал в своих предположениях, но я выиграл. Доктор Грегори поступил именно так, как я рассказывал Шефу и Харденджеру. Я вынул нож, потрогал лезвие большим пальцем. Узкое, как ланцет, и острое, как скальпель. Небольшой нож, но три с половиной дюйма стали могут лишить жизни так же, как и самый длинный стилет или тяжелая широкая сабля. Если знаете, куда бить, конечно. Я-то очень точно знал, где ударить и как. С десяти шагов был вдвойне точен с ножом, так же как и с пистолетом. Шестнадцать из двадцати футов я преодолел секунд за десять так бесшумно, словно летящая в свете луны снежинка. Теперь можно было довольно хорошо его рассмотреть. Он стоял, прислонившись спиной к стене, прямо под первой площадкой лестницы, прячась под ней от дождя. Голова свесилась на грудь. Он спал стоя. А ведь ему достаточно было скосить глаз, чтобы сразу увидеть меня. Ждать, когда он проснется, резона не было. Нож я направил лезвием вперед, но заколебался. Жизнь была на весах, а я колебался. Кто бы ни был этот тип, он, без сомнения, заслужил быть убитым. Но убить ножом ничего не подозревающего дремлющего человека? Достойно ли? Ведь сейчас не война. Я вытащил "уэбли", прокрался, как мышь, мимо спящего кота, взял пистолет за ствол и ударил под левое ухо, все еще чувствуя бессмысленную досаду из-за того, что не захотел проткнуть его ножом. В досаде стукнул его очень сильно. Звук походил на удар топора по сосновому полену. Подхватил обмякшее тело и осторожно опустил на землю. Он не очнется до рассвета, если только вообще очнется. Но какое это сейчас имело значение? Я стал взбираться по пожарной лестнице. Не торопясь, без спешки. Спешка могла все испортить. Поднимался медленно, ступая на каждую ступень и поглядывая вверх. Я был теперь слишком близко к цели, чтобы позволить себе преступную поспешность. После шестого или седьмого пролета стал взбираться еще медленнее, опасаясь, чтобы меня не осветили сверху, хотя там и не должно быть света, так как электричество в центре Лондона отключили. Но сверху шел свет. Я двинулся ему навстречу, пока не разглядел, что свет шел не из окна, а из решетчатой двери в стене. Осторожно приподнял голову на уровень двери и заглянул внутрь. Она находилась рядом с массивными железными балками, которые поддерживали крышу. Дюжина лампочек горела внутри. Маленькие слабые огоньки еще больше подчеркивали глубину мрака, нависшего над большим и пустым зданием. Шесть лампочек горело вверху, прямо над гидравлическими амортизаторами в конце путей. Мне стало ясно - это аварийное освещение на специальных батареях. Довольно прозаическое объяснение, но верное. Некоторое время я смотрел на ажурные, покрытые сажей перекрытия, затем осторожно надавил на дверь. Она, проклятая, так заскрипела, как скрипит виселица под ночным ветром. Виселица с качающимся на ней трупом. Я постарался не думать о трупах и отнял руку от двери, оставив ее полуоткрытой. Внутри увидел две железные лестницы, идущие снизу от стальной платформы. Одна вела наверх к трапу под широкой застекленной крышей, другая - вниз к трапу на уровне лампочек, горящих внутри станции. Первая, должно быть, служила для мойщиков окон, а вторая - для электриков. Очень мне надо было разбираться во всем этом! Стоило подниматься шесть пролетов, чтобы этим интересоваться... Я выпрямился. И в тот же миг шею сжала могучая рука, выдавливая из меня жизнь. Мне показалось, что это рука гориллы, желающей оторвать мне голову. Пару секунд не мог прийти в себя от шока. Ничего не успел сделать, а уже почувствовал тяжелый удар по правой руке, выбивший мой "уэбли". Он ударился о железную площадку и исчез во тьме. Я так и не услышал, как он упал на землю. Я боролся за жизнь. Левой рукой схватился за душившую меня руку и попытался ее вывернуть. С таким же успехом я мог бы пытаться выворачивать толстенную дубовую ветку. Рука медленно выдавливала из меня дух. Вдруг я почувствовал адскую боль в спине, чуть повыше почек. Но я продолжал сопротивляться, хотя чувствовал: еще несколько секунд - и я останусь без шеи. Тогда я оттолкнулся правой ногой от двери, и мы откатились к внешним поручням площадки. Он стукнулся животом о поручень, и мы оба повисли над мраком, готовые потерять равновесие. Его нога повисла в воздухе. Мгновение он еще держал меня за горло, но затем я освободился от железной хватки. Он пытался уцепиться за ограду, чтобы не свалиться вниз. Я отпрянул в сторону и упал на ведущий вверх пролет лестницы, судорожно дыша. Упал я на сломанное ребро, и свет померк у меня в глазах от боли. Если бы я хоть на миг поддался ей, то, наверное, сразу бы умер. Но смерть была той роскошью, которую я не мог себе позволить. Во всяком случае, не от руки этого типа, ибо теперь знал, с кем имею дело. Если бы он хотел просто сбросить меня, то достаточно было удара по голове. Если бы он хотел просто убить, то достаточно было выстрелить в спину. Если он не имел бесшумного пистолета и опасался шума, то мог бы ударить по голове и сбросить с высоты шестидесяти футов, что также было способом уничтожить меня. Но этот тип не хотел действовать тихо. Если он предназначил меня к смерти, то ему хотелось еще насладиться видом моей агонии. Садист с помутившимся рассудком. Жаждущий крови, сообщник Грегори, Генрих. Немой с пустыми глазами убийцы. Полулежа-полустоя на ступенях, я повернулся как раз тогда, когда он вновь подходил ко мне. Он шел, пригнувшись, с пистолетом в руке. Но он не хотел стрелять. От пули умирают слишком быстро, если, конечно, она пущена в нужное место. Вдруг я осознал, что он именно того и хотел: он водил пистолетом, выбирая то место на моем теле, которое не сразу меня прикончит пулей, а заставит помучиться. Я напряг руки, ухватившись сзади за лестницу, и выбросил ноги, рассчитывая одним ударом заставить Генриха больше не беспокоить меня. Но я плохо видел и, вероятно, плохо рассчитал. Моя нога скользнула вдоль его бедра и ударила по руке с пистолетом. Пистолет отлетел на край площадки и упал на ступеньку лестничного пролета. Он кошкой бросился за ним. Я был не менее проворен: когда он нагнулся у лестницы, нашаривая пистолет и найдя его, прыгнул на него сверху и ударил сразу двумя ногами. Он замычал, всхлипнул и рухнул, вылетев вниз по лестнице к нижней площадке. Но сразу поднялся с пистолетом в руке. Я не мешкал. Если бы попытался бежать по пролетам вверх к вертолетной площадке, он поймал бы меня через несколько секунд или спокойно убрал бы выстрелом. Даже если бы я добрался до вертолетной площадки, предположив, что время чудес еще не кончилось, то все равно внезапности уже не было. Там уже Грегори ожидал бы меня. Я оказался бы между двух огней. И тогда для Мэри все было бы кончено. Было так же самоубийственно и спускаться, чтобы встретить его внизу. Ждать, пока он поднимается, тоже не мог. У меня оставался только нож. Правая рука моя была отшиблена. Ею ножом уже невозможно действовать. Впрочем, даже если бы мы оба были безоружными, а я находился бы в отличной форме, и тогда вряд ли справился бы с этим феноменально мощным немым. А я был далеко не в отличной форме. Я проскочил в решетчатую дверь, словно кролик из норы, спасающийся от хорька. С отчаянием оглядел пустую платформу. Взобраться кошкой по вертикальной лестнице, которой пользовались мойщики окон, наверх или спуститься вниз по лестнице электриков? В полсекунды смекнул, что и то и другое невозможно. С одной рукой быстро не взберешься. Не успею достичь низа или верха лестницы, как Генрих снимет меня выстрелом. В шести футах от края платформы шла через всю ширину крыши станции гигантская балка. Я ни на миг не переставал сознавать, что едва остановлюсь, задумаюсь, как встречусь с Генрихом на этой пустой платформе. Для меня безразлично - вооруженным или нет он будет. И я не останавливался. Пролез под цепью, ограждающей платформу, и двинулся над пропастью в шестьдесят футов глубиной. Здоровой ногой осторожно и твердо ступал по балке, больная же нога, короткая, предательски соскальзывала по толстому слою сажи, скопившемуся здесь от проходящих бесчисленных поездов. Прыгнув, сразу больно ударился коленом о край балки, схватился левой рукой за нее и балансировал в продолжение смертельных трех секунд, стараясь сохранить равновесие. Гигантская пустая станция поплыла у меня в глазах, но все же каким-то чудом я сохранил