в бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по тротуару мусорный контейнер. Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее явно никто не хочет срывать. Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера -- вдруг там Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив церберше: "Что, дышите свежим воздухом?" -- Вы к Берюрье? -- окликает она меня. -- Да. -- Я вас знаю, -- уверяет она. -- Вы его начальник? -- Точно. -- Их здесь нет! Я останавливаюсь в подъезда. -- А где они? -- Летом они живут за городом у свояченицы. -- Где? -- В Нантерре. Желаете адрес? -- Еще бы! Она закрывает глаза и декламирует: -- Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь. -- Тысяча благодарностей. У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо. Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся недалеко от старого завода "Симка". Вот, оказывается, что в семье Берюрье называется "жить за городом". Впрочем, воздух здесь действительно отличается от парижского, потому что с другой стороны дома находится химический завод. Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме, дверь от авеню). Стучу в дверь. Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки, whuh, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется. Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки. Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос спрашивает: -- Какого хрена вам тут нужно в такое время? Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду ящерицы. -- Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, -- говорю. -- Я его начальник, комиссар Сан-Антонио. -- О! -- отвечает Гигантская Ящерица. -- Я слышал о вас от этого придурка. Входите! Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка. -- Сандр! -- вопит Динозавр. -- Что это за бардак? -- спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине. Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто -- женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца "Беарн". -- Доброе утро, мадам, -- вежливо здороваюсь с Катафалком. Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет: -- Феликс, подними меня, я хочу видеть! Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим. В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище -- ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез. -- О! -- восклицает Толстякова корова. -- Да это же комиссар! По какому случаю? -- Мне нужен Бенуа, -- объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах. -- Сандр! -- снова вопит Ящерица. -- Н-ну! -- мычит сонный Берю. Толстуха указывает мне на катафалк. -- Представляю вам мою сестру Женевьев. Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными. Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться. Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад. Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть. Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно. Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров opnhgbndhr особо сильное впечатление. -- Эй, Берю, -- кричу я, -- ты идешь или нет? Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит. -- Зачем ты приперся в этот бордель? -- удивляется Жирдяй. Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам. -- Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее. Он исчезает. -- А куда именно вы его везете? -- спрашивает Толстуха. -- В Глазго, -- отвечаю я. -- Черт! В Японию! К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы. -- Ты чЕ, тронулась, Берта? Это в Дании. -- А что дальше? -- беспокоится коровища. -- Дания, разумеется, -- просвещает ее образованный родственник. -- Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы. Из комнаты галопом выбегает Берю. Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его. -- Сматываемся, -- говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть. -- Твой свояк микроцефал? -- Ничего подобного, -- говорит Берю. -- Он слесарь-сантехник. Глава 4 Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально, горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у безрукого. Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами. -- Опусти воротник пиджака! -- говорю я ему. -- Ты похож на замерзшего клошара. Мастодонт подчиняется. -- А теперь? -- спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы. -- Теперь ты похож просто на клошара. -- Я замолкаю, окаменев. -- Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку! -- Опять ты хреноту порешь? -- ворчит Толстяк. Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности. -- Черт, в спешке сборов... Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный. -- Это заметно? -- беспокоится мой напарник. -- Не особо, -- говорю, -- потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк. Он обещает это сделать, и мы приземляемся. Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы "Херст" ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину. Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня. Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную "бентли" размером с катафалк. Толстяк раздувается от гордости. -- В ней я буду выглядеть как английская королева, -- заявляет он. -- Боже, храни королеву, -- вздыхаю я. Майбексайд-Ишикен, миленький городок с пятью тысячами жителей, находится километрах в пятидесяти от Глазго. Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски "Мак-Геррел" и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием "Рука моей сестры в штанах турка". Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года. Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу. -- Я выпью мюскаде, -- заявляет Берю. -- Ты не в Нантерре, Толстяк, -- объясняю я. -- Не забывай, это страна виски. -- Я не догматик, -- отрезает мой приятель. -- Выпью виски. -- Он обращается к улыбающейся владелице ресторана: -- Ту виски ин большие гласс! Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам. Она сообщает, что сейчас не время для алкоголя. Мне предстоит тяжелый труд: растолковать Берю, что в Великобритании нельзя пить спиртное в любое время суток. Он меня слушает с лицом, помертвевшим от разочарования. -- Скажи ей, что мы французы, -- предпринимает он последнюю попытку, -- и нам не обязательно соблюдать эти правила. Я бросаю на него строгий взгляд. -- Слушай, дружище, нам придется выпить чаю. Мне нужно расспросить эту старую грымзу, и я не хочу попирать законы страны. Толстяк моментально замыкается во враждебном молчании. Когда перед нами стоит дымящийся чайник, я начинаю расспрашивать даму с пучком. К счастью, она разговорчива и рада поболтать с французом. За время меньше того, чем требуется Берю, чтобы выпить сто сантилитров ронского, я узнаю, что винный завод Мак-Геррелов один из крупнейших в округе. Он действительно находится в Майбексайд-Ишикене, но владельцы живут в трех километрах отсюда, в Стингинесе. По тому, что их жилище называется Стингинес Каста, я без особого труда делаю вывод, что они местные помещики и владеют замком. Выпив глоток чая на двоих и купив Берю белую рубашку, мы направляемся в Стингинес. В округе всего одна гостиница -- "Большой отель щедрого шотландца". Несмотря на длинное название, это весьма скромное заведение. Его содержит супружеская чета -- мистер и миссис Мак-Хантин, которым помогает служанка лет восемнадцати с очень милой фигуркой. Я объясняю, что мы французские туристы, заехавшие в страну волынок, и нас встречают, как Анкетиля, после того как он в пятый раз выиграл Тур де Франс. Мак-Хантин -- тип лет шестидесяти, лысый, со светлыми усами, толстыми блестящими щеками и животом, не дающим забыть о страсти шотландцев к регби. Его половина, наоборот, высокая, тощая, но при этом совсем не неприятная. Нам дают две самые лучшие комнаты в гостинице: туалет на том же этаже, а горячая вода на кухне. Служанка приносит мой багаж. Глядя на ее круп, я принимаю решение. Этот цветочек мне подходит. Не только с сентиментальной точки зрения, но и в плане получения информации о местных жителях. Я сразу перехожу к делу и достаю мою улыбку восемьдесят четвертого размера, к которой добавляю убийственный взгляд, проникающий глубже, чем ренгеновские лучи. Она краснеет. Сообщение принято, командир! И вот мы одни в моей комнате. Она мне объясняет, как открыть занавески на окне. Изобретательные люди эти шотландцы: достаточно потянуть за веревочку, и шторы откроются. Затем она мне демонстрирует, как открывать воду: достаточно повернуть кран против часовой стрелки. Остроумно, а? Потом показывает, что на кровати лежат два одеяла, шотландские, а в комоде есть ящики. Исчерпав информацию, она замолкает и смотрит на меня своими огромными голубыми глазами, полными невинности и восхищения. Я спрашиваю ее заглавие. Ее зовут Кэтти Мэппл. Я ей говорю, что она очень хорошенькая, она мне верит. В общем, дела идут как по маслу. Я прикидываю, стоит ли сразу демонстрировать ей мой фирменный поцелуй, и решаю, что нет. Время работает на меня. Дадим ей привыкнуть к моей привлекательной внешности. А пока я работаю на ее национальной территории и даю однофунтовую бумажку, напечатанную в Англии. Сообразив, что это первый случай в истории Шотландии, чтобы джентльмен дал такие чаевые, я вздрагиваю: она сочтет меня чокнутым, вызовет санитаров, и они меня по-быстренькому запрут в дом хи-хи. Ничего такого не происходит. Кэтти ведет себя разумно: кладет купюру в карман. За такие деньги она готова покрасить Букингемекий дворец кисточкой для ресниц. -- Вы чудесная девушка, -- заявляю я, взяв ее за подбородок. Она очень скромно отвечает мне "да" и убегает, не потому, что я ее пугаю, а из-за того, что ее зовет мамаша Мак-Хантин. Убегая, она наталкивается на веселого Берюрье. -- Может, я и ошибаюсь, -- говорит Толстяк, -- но меня не удивит, если ты быстро добьешься успеха. Ты только не смейся, но мне понравилась хозяйка. Она немножко костлява, но после Берты это внесет некоторое разнообразие. Он секунду размышляет, потом робко спрашивает: -- Сан-А, скажи, как по-английски будет "Вы мне нравитесь"? День проходит тихо-мирно. Пока Толстяк дрыхнет в гостинице, я болтаюсь по поселку. На холме, доминирующем над диким озером с серой водой, высится Стингинес Кастл. Это феодальный замок с узкими окнами, витражами собора и трехвековыми деревьями. Когда я, дойдя до подножия холма, сажусь на траву, замечаю выезжающий q парадного двора маленький черный "триумф", управляемый очаровательной белокурой девушкой, чьи волосы развеваются по ветру. Я видел ее какую-то секунду, но этого достаточно, чтобы разглядеть, насколько она красива. Не знаю, является она постоянной жительницей замка или нет, но в обоих случаях очень хочу с ней познакомиться. И как можно ближе. Я в задумчивости возвращаюсь в гостиницу, когда на прекрасную шотландскую провинцию начинают медленно опускаться сумерки. Толстяк ждет меня перед тройной порцией виски, поскольку сейчас как раз час "Ч", точнее, час "В". Очевидно, он уже выпил несколько стаканчиков, если судить по его физиономии, светящейся, как взлетно-посадочные полосы Орли в туманный день. Он встречает меня кудахтаньем гиппопотама, которого щекочут. -- Знаешь, парень, -- сообщает он мне, -- акции с хозяйкой резко идут вверх. Я ее пощупал на лестнице, и она посмеялась. Это хороший знак, а? -- Еще какой! Мы садимся за стол, и веселое настроение достойного полицейского разом падает, как беременная женщина в духоте метро. Меню: вареная баранья нога и горох, тоже вареный. Баранья нога напоминает старую шину, а горох -- дробь. Когда горошина падает на тарелку, кажется, что потерял пуговицу от ширинки. Берюрье хнычет: -- Эти люди учились готовить на заводе, производящем химическое оружие. Ах, видела бы меня моя Берта! Поскольку голод не тетка, он съедает и шину, и дробь А я тем временем смотрю во все глаза на служанку. В тот момент, когда она приносит десерт (яблочный пирог), я прошу ее зайти ночью ко мне в комнату для крайне важного сообщения. Она в очередной раз краснеет и соглашается взмахом ресниц. -- Что ты у нее спросил? -- ворчит Берю. -- Какой масти была вороная лошадь Генриха Восьмого, -- отвечаю я. Почти полночь (по Гринвичу), когда Кэтти скребется в мою дверь. Она сменила юбку из шотландки на халат, тоже из шотландки. Как только она вошла, я сразу обнимаю ее. Под халатом у нее лифчик и трусики (естественно, тоже в шотландскую клетку). Мне говорили, что англичане очень расположены к Общему Рынку, но я не знал, что до такой степени Кэтти всей душой за сближение европейских наций. Клянусь вам, она усваивает мою методу в шесть секунд. Опыта у нее никакого, зато есть огромное желание его приобрести. Я вкалываю как каторжный. Способная девочка. Веселье в разгаре, хотя огонь в моей комнате не горит. Наконец Берюрье начинает колотить в стену ботинком. -- Эй, Сан-А, -- орет Толстяк, -- пожалей хоть немного свою телку! Тебя что, снимают для телевидения? Мы успокаиваемся. Наступает время разговоров шепотом. Я начинаю объяснять детке, теперь исключительно по-английски, как я рад, что познакомился с ней. Я ей говорю, что ее деревушка просто потрясающая, а на холме прекрасный замок. Так, потихоньку, я подвожу ее туда, куда мне нужно, и она читает мне длинную лекцию о семействе Мак-Геррел. Завод принадлежит старухе Мак-Геррел Хелен-Дафне. Этой старой kedh лет семьдесят, и живет она в кресле на колесиках, потому что копыта сказали ей прости-прощай. Два года назад делом руководил ее племянник Арчибальд, но этот достойный человек погиб в Африке во время сафари, и старуха, жившая на Лазурном берегу вместе с внучатой племянницей Синтией, быстро вернулась, чтобы взять все в свои руки. Поскольку она слишком стара и больна, чтобы напрямую руководить бизнесом, то пригласила для этого специалиста, некоего Мак- Орниша. Ее внучатой племяннице Синтии лет двадцать пять. Она красивая блондинка и спортсменка. Готов поспорить на караван верблюдов против каравана тещ, что именно ее я видел за рулем "триумфа". Она помолвлена с местным папенькиным сынком сэром Конси, сыном баронета Экзодуса Конси. Но дело затянулось, и о свадьбе пока не слышно. Когда любезная и щедрая Кэтти оставляет меня, чтобы отправиться отдохнуть, что она вполне заслужила, я быстренько классифицирую моих персонажей. Меня бы удивило, если бы мамаша Мак-Геррел была замешана в контрабанду наркотой. У пожилой леди есть менее легкомысленные занятия. Это также не подходит ни для возраста ее племянницы, ни для положения сына баронета. Нет, на первый взгляд я склонен подозревать Мак-Орниша. Этот парень руководит заводом, значит, имеет все возможности организовать известный вам маленький бизнес. Надо присмотреться к нему повнимательнее. Глава 5 На следующий день мы с Толстяком едем в город за покупками. Я покупаю бинокль, а Берю шикарный спиннинг. У меня начинается стадия наблюдения, и Мастодонт мне пока не нужен. Поскольку он слишком увивается возле мамаши Мак-Хантин и ее муж уже начинает на него недобро коситься, я посоветовал ему порыбачить на озере Стингинес, которое считается рыбным. В округе даже ходит легенда, что в нем живет чудовище, появляющееся примерно раз в пятьдесят лет. -- Вот бы его поймать! -- мечтает Берю. -- Они бы точно напечатали мой портрет в своих брехаловках. Сорок восемь часов мы наслаждаемся настоящим отпуском. Лежа на свежей траве, я отмечаю все поездки в замок и из замка и знакомлюсь с персонажами. Я замечаю старушку Дафну, которую дворецкий, торжественный как сама Англия, вывозит по утрам и после обеда в парк; замечаю молодого сэра Конси, у которого, на мой взгляд, унылый вид, и мистера Мак-Орниша, ночующего в замке после дня на заводе; и любуюсь прекрасной Синтией. Каждый день после обеда девушка ездит в Майбексайд-Ишикен на своем маленьком "триумфе" и возвращается в сумерках с развевающимися по ветру волосами... Вечером, проглотив отвратительную стряпню папаши Мак-Хантина, я иду в постельку на встречу с мисс Кэтти. Первый день рыбалки Берю оказывается удачным: шесть форелей, самая маленькая из которых весит не меньше восьмисот граммов. Жирдяй на седьмом небе от счастья Это его праздник! Он хочет сфотографироваться со своими трофеями. Он вмиг забывает о костлявой хозяйке и ходит за Мак-Хантином до тех пор, пока тот не разрешает ему приготовить улов самому, правда, с условием, что Берю купит на свои деньги масло, необходимое для готовки. -- Завтра, -- ликует Мамонт, -- я надеюсь на еще лучший результат! -- Завтра, -- говорю я ему, -- у тебя будут лучшие занятия, mefekh, рыбалка. -- Какие? -- Ты совершишь вооруженное нападение. Он осушает кружку "гиннеса", облизывает своим коровьим языком толстые губы и заявляет: -- С тобой надо быть готовым ко всему, но я бы все-таки хотел, чтобы ты мне объяснил, что к чему. -- Нам надо проникнуть в Стингинес Кастл, приятель. -- Ну и что? -- Я придумал способ быть встреченным с фанфарами. -- Давай, я тебя слушаю. -- Ты переоденешься... -- В кого? -- В кого хочешь. Главное, чтобы ты стал неузнаваемым. -- КлЕво! Мне это нравится. А потом? -- Наденешь маску. -- Это мне тоже нравится. Продолжай. -- И засядешь на дороге, ведущей к замку. Сразу за боковой дорогой, уходящей к озеру, представляешь себе? -- Как будто нахожусь там. Дальше! -- В сотне метров впереди рассыплешь гвозди. -- На кой хрен? -- Чтобы проколоть шины малышки Синтии, племянницы хозяйки замка. -- Не врубился... -- Имея проколотые колеса, девочка будет вынуждена остановиться. -- Понял. А потом? -- Выскочишь из кустов с револьвером в руке. -- Я? -- Ты! Крикнешь ей: "Мани!" Только не вздумай орать на французском! -- Значит, я буду грабить дилижанс. -- Да, нападешь на девушку, а тут появляюсь я. -- Как благородный рыцарь на белом коне! -- усмехается Жирдяй. -- Именно. Моя тачка будет спрятана на боковой дороге. Как только я увижу, что ты занялся девочкой, сразу выскочу, наброшусь на тебя и сделаю вид, что молочу. -- Вот спасибочки! И это вся роль, что ты можешь мне предложить? -- Нет, я еще подумываю дать тебе роль лопуха в документальном фильме о жизни растений. -- А удары правда будут туфтовыми? -- Ты думаешь, я хочу тебя убить? -- Это все? Презрительное пожимание плечами. -- Да. Ты удерешь. Он подзывает Кэтти и просит принести еще одну кружку пива. Малышка кивает на часы, показывая ему, что время приема алкоголя закончилось пять минут назад. Тогда Толстяк приходит в страшную ярость, и мне приходится употребить все мое влияние на красотку, чтобы добиться для него нового "гиннеса". Успокоившись, мой напарник спрашивает: -- А ты? -- Что я? -- Ты чего будешь делать? Ухлестывать за девицей? -- Именно. И довезу детку до замка, потому что шины ее тачки будут проколоты. -- Ты забыл одну вещь, комиссар хренов. -- Инспектор Берюрье, попрошу вас! -- Ты забыл, что если я разбросаю на дороге гвозди, то они проколют шины и твоему катафалку. Я же говорил, что Берю наделен большим здравым смыслом. Из этой горы сала иногда выходят стоящие замечания. Он радуется моему смущению. -- Ну что, хитрец? -- Заткнись, Берюрье, дай подумать. -- Валяй думай, -- усмехается Толстяк и осушает одиннадцатую кружку "гиннеса". -- Можно было бы положить поперек дороги ствол дерева, чтобы заставить ее остановиться, -- предлагаю я, -- вот только это не проколет шины, а мне обязательно нужны спущенные колеса. Это даст мне великолепный предлог довезти ее до Стингинес Кастл. Берю элегантно прикрывает рукой рот из-за рвущихся на волю газов от пива, но они находят другой выход, и ему не остается ничего иного, кроме как скрипнуть спинкой стула, чтобы подобрать пару к этому звуку. -- У меня есть лучший вариант, -- сдержанно говорит он, вдохнув смесь кислорода, углекислого газа, крошек табака и пивной пены. -- Намного лучший. -- Неужели это возможно? -- Я лягу поперек дороги, и твоей шлюхе придется затормозить, если она не захочет меня раздавить... -- Надеюсь, что не захочет. -- У меня будет в руке нож, и, как только она выйдет из своей тачки, я проколю передние колеса. -- Браво, Толстяк! -- А потом я сыграю задуманную сценку. Я пожимаю мощную десницу славного Берю. -- Ты не умен, Толстяк, но гениален. -- Не надо комплиментов, -- отвечает мой доблестный товарищ. Лежа на крыше моей "бентли", я вглядываюсь в горизонт через бинокль и различаю на далеком повороте маленький "триумф" мисс Синтии. Девушка в машине одна. Настал момент действовать. Сую два пальца в рот и издаю долгий свист. Мне отвечает другой свист: Берю услышал мой сигнал. Теперь его черед играть. Звук мотора быстро нарастает. Эта девочка умеет управлять машиной -- гонит на ста двадцати в час! Только бы она успела затормозить. Если она раздавит моего Берюрье, я никогда не утешусь! Встревоженный, я разворачиваюсь на крыше моего катафалка, настраиваю бинокль и между листьями замечаю Толстяка, лежащего поперек дороги, раскинув руки крестом. Мой достойный корешок оделся шотландцем. Представляете: Берю в килте! "Триумф" выезжает на прямой участок дороги. Он черной стрелой проносится мимо дороги, на которой спрятался я, и тут раздается дикий вой тормозов. Над дорогой поднимается облако белой пыли. Машина останавливается в пятидесяти сантиметрах от мужа ББ, которая едва не овдовела. Берю не только толстый, но и крутой! Чтобы играть в такой аттракцион, подпустить спортивную машину на пятьдесят сантиметров и не шелохнуться, нужно иметь стальные нервы. Белокурая Синтия выпрыгивает из своей тачки и подходит к лежащему. Он уже не лежит. Я слышу "пффф" проколотых шин, потом удивленное восклицание девушки, которая видит вскочившего амбала в маске, размахивающего пушкой и орущего: "Мани! Мани!" Нельзя терять ни секунды. Твой выход, Сан-А. Вторая серия, в главной роли знаменитый комиссар Сан-Антонио, человек, который me боится никого и ничего. Я спрыгиваю на землю, седлаю "бентли", срываюсь с места, несусь, поворачиваю, торможу, выскакиваю, вмешиваюсь... Мне требуется огромная сила воли, чтобы не заржать. Слово полицейского, Берю стоит того, чтобы взглянуть на него. Он надел килт, но сохранил под ним штаны и потому больше похож на грека, чем на шотландца. Пиджак застегнут наперекосяк, на голову натянут женский чулок, что делает его физиономию устрашающей. Поверх чулка он нахлобучил широкий берет в зеленую и красную клетку. Я бросаюсь к нему. Берю, войдя в роль, направляет свой шпалер на меня. Я великолепным ударом вышибаю пушку из его руки, и она улетает на дорогу. Затем я бью его в челюсть без особой силы. Толстяк изображает нокаут и падает на колени. И тут, как всегда бывает, случается непредвиденное. Мисс Синтия, которой я еще не успел заняться, приближается вооруженная английским ключом (хотя сама шотландка) и изо всех сил швыряет его в чайник Толстяка. Берю ловит ключ физией, и я понимаю, что его вставная челюсть приказала долго жить. Звук такой, будто уронили коробку домино. -- Ой... твою мать, поганая! -- вопит он по-французски. Я хватаю его за горло, чтобы помочь подняться и защитить от новых действий предприимчивой амазонки. -- Сваливай, лопух! -- шепчу я ему на ухо. Он понимает, что настал момент делать ноги, и бросается в кусты Вместо того чтобы преследовать его, я теряю время на поиски револьвера, поднимаю его и кричу на оксфордском английском: -- Руки вверх! Берю не останавливается по двум веским причинам: во-первых, мы договорились, что он должен смыться, а во-вторых, он не понимает языка Черчилля. Для красоты сцены я дважды стреляю в его сторону. Но Жирдяй уже исчез в зарослях на берегу озера. Я издаю разъяренный вопль и поворачиваюсь к малышке. Ой-ой- ой! Вблизи она в один миллион девятьсот шестнадцать тысяч раз прекраснее, чем издали. Она натуральная блондинка, и ее волосы похожи на золотые нити. Знаю, что это сравнение очень заезжено, но оно прекрасно отвечает действительности. Глаза не синие, а сиреневые, с маленькими золотистыми точками. Рот... нет, не могу описать, это надо видеть... Она загорелая, ее тело безупречно. Все великолепно: прекрасная грудь, восхитительные руки, изящные лодыжки, подтянутый живот, легкая шея... В общем, все. -- Этот бандит не причинил вам вреда? -- беспокоюсь я, когда она заметила мое молчаливое восхищение. Я говорю по-английски, но с таким сильным французским акцентом, что она бормочет: -- Вы француз? Бормочет она по-французски. Чтобы бормотать на иностранном языке, как и для того, чтобы ругаться, надо им хорошо владеть. Разумеется, она тоже говорит с акцентом, но с таким милым, что так и хочется поискать его у нее между зубами. -- Это заметно? -- Да. Не знаю, как вас благодарить. Вы подоспели вовремя. -- Благодарите случай, -- отвечаю я. -- Подумать только, я сомневался, ехать сюда или нет... Надо заявить в полицию. Она пожимает плечами. -- Этот человек явно сумасшедший. Вы заметили, как он одет? -- Вооруженный сумасшедший опасен. -- Я позвоню Мак-Хесдрессу. -- Кто это? -- Шериф. Вспомнив правила хорошего тона, я кланяюсь. -- Моя фамилия Сан-Антонио, -- говорю. Она протягивает мне руку. -- Счастлива познакомиться. Синтия Мак-Геррел. Наше рукопожатие продолжается ровно столько, чтобы стать чем- то большим, чем просто рукопожатием. -- Этот негодяй проколол покрышки моей машины, -- вздыхает нежная красавица. -- Ничего страшного. Мы откатим ваш "триумф" на обочину, и я с радостью отвезу вас... -- Вы очень любезны. Сказано -- сделано. И вот мы едем в Стингинес Кастл. Первая часть моего плана полностью удалась. Правда, Берю потерял в драке свои домино, но дело стоило такой жертвы. -- Вы проводите здесь отпуск? -- спрашивает Синтия. -- Да, -- отвечаю. -- Я писатель и хочу написать роман с шотландской героиней[2]. -- Очень интересно. А что вы уже написали? Я быстро и небрежно перечисляю, как мэтр, не желающий проявлять нескромность: -- "Даму с гортензиями", "Граф Монте-Белло", "Клубок ужей", "Любите ли вы Брахму" ... -- Я уверена, что читала эти вещи, -- говорит Синтия. -- Они переведены на сорок два языка, в том числе на немой хинди и монегаскский[3]. Она смеется. -- Сразу видно, что вы француз. -- Почему? -- Вы любите смеяться. -- Очень. А вы? -- Я не решаюсь. -- Почему? -- Вы прекрасно знаете, что у англичанок длинные зубы. -- Покажите ваши. Она показывает. -- У вас чудесные зубы, -- заявляю я, думая о зубах Берюрье. И добавляю: -- Я бы хотел сделать из них ожерелье. Мило болтая, мы доехали до Стингинес Кастл. Замок ужасно большой и важный. В нем три островерхие башни и гигантское крыльцо. Мажордом, которого я уже видел в бинокль, выходит на крыльцо. Можно подумать, что он играет роль английского дворецкого в третьесортной постановке и немного переигрывает. -- С мисс не произошло аварии? -- осведомляется он, даже не глядя на меня. -- Проколола две шины, Джеймс, -- беззаботно отвечает Синтия. -- Предупредите тетю, что я вернулась с французским другом... Сочтя эту фразу представлением, главшестерка удостаивает меня кивком, от которого его позвонки жалобно скрипят. -- Это Джеймс Мейбюрн, наш дворецкий, -- сообщает Синтия, увлекая меня в гостиную. Не знаю, представляете ли вы себе зал Ваграм, но в любом случае позвольте вас заверить, что в сравнении с большой гостиной Мак-Геррелов он похож на писсуар. Комнату освещают четырнадцать окон, а в камине можно было бы построить восьмикомнатный домик с гаражом... Девушка указывает мне на диван. -- Садитесь, месье Сан-Антонио. В вас есть испанская кровь? -- Да, по линии друга моего отца, -- совершенно серьезно отвечаю я. Она фыркает. -- Вы очень веселый. С вами не соскучишься. -- Не знаю, что вам ответить, мисс. Особы, проводящие время в моем обществе, постоянно подавляют зевки. Я закрываю рот, потому что восемнадцатая дверь большой гостиной открывается и, толкаемая похожим на надгробный памятник Джеймсом Мейбюрном, в комнату въезжает в своем кресле на колесиках миссис Дафна Мак-Геррел. Глава 6 Хозяйка виски "Мак-Геррел" имеет все необходимое, чтобы добиться в честной борьбе места в музее ужасов. Рядом с ней Дракула выглядит херувимчиком. Представьте себе старую даму с мужиковатым лицом, квадратной челюстью, широкими ноздрями и очень густыми усами. У нее совершенно седые волосы (в Шотландии суровые зимы), разделенные пробором. На Дафне длинное фиолетовое платье, делающее ее похожей на старого епископа, а на шею она повесила золотую цепочку чуть- чуть поменьше той, на которую крепится якорь "Королевы Елизаветы". Не знаю, была ли она замужем, но если да, я снимаю шляпу перед смельчаком, польстившимся на нее. Лично я предпочел бы отправиться в свадебное путешествие с механической землечерпалкой. У старухи здоровенные ручищи и кулаки, способные разукрасить портрет любому боксеру. Она бесцеремонно рассматривает меня сквозь маленькие овальные очки в металлической оправе. Синтия вводит ее в курс дела. Старуха молча слушает, а когда ее племянница заканчивает рассказ, поднимает трость с серебряным яблоком, как сержант, отдающий приказ музыкантам начинать. Слуга придвигает кресло ко мне. Дафна благодарит меня голосом, наводящим на мысли о конкурсе любителей выпускать газы в церкви. Она спрашивает меня о моих литературных трудах. Я сообщаю ей название моего будущего романа: "Любовник леди Джителейн" и на ходу выдумываю сюжет. Это будет история егеря, влюбленного в своего хозяина, лорда Джителейна. Жена лорда, узнав о секрете егеря, ставит ему капкан в сортире, в результате чего егерь попадает сначала в больницу, а потом в монастырь. Лорд Джителейн вешается от отчаяния, а леди Джителейн раскаивается. Мои собеседницы кивают, заявляют, что это чудесная история, и пророчествуют, что книга будет хорошо продаваться. Дафна спрашивает меня, где я остановился. Узнав, что в местной гостинице, она начинает кричать и умолять меня переселиться в замок. Мне часто говорили о шотландском гостеприимстве, но я думал, это туфта. Сначала я жеманничаю, уверяя их в моем смущении, но дамы настаивают. Поскольку малышка Синтия настаивает особо, а это предложение отлично устраивает мои дела, я наконец соглашаюсь. Я с некоторой ностальгией вспоминаю о бедняге Берю, и тут мне в голову приходит потрясающая идея. -- Я в Стингинесе не один, -- говорю, -- со мной слуга. -- Ничего страшного, пусть и он переезжает в замок, места достаточно. Мы договариваемся, что завтра я переберусь к Мак-Геррелам со своими пожитками, а пока меня просят остаться на ужин. По- opefmels смущенный и переполненный восторгом, я опять соглашаюсь. -- Виски? -- предлагает мне Синтия. -- С удовольствием. Джеймс Мейбюрн приносит бутылку "Мак-Геррела" с двумя звездочками (особый сорт, для элиты). Я делаю вид, что удивлен этикеткой. -- Это ваши родственники? -- спрашиваю я, показывая на пузырек. -- Мы! -- поправляет прекрасная Синтия. -- Мы производим его много лет. Во Франции нашу марку знают плохо, потому что мы почти не экспортируем ее, но без хвастовства скажу, что в Соединенном Королевстве мы пользуемся большим успехом. Большим успехом! Я думаю о героине, содержавшемся в бутылках Пти-Литтре. Это виски, во всяком случае, отличного качества. Можно встать и ночью, чтобы хлебнуть его. Я говорю об этом дамам, и они кажутся счастливыми. -- Хотите осмотреть замок и выбрать себе апартаменты, месье Сан-Антонио? -- спрашивает малышка. -- С радостью, -- спешу ответить я. И я искренен. Ваш Сан-А доволен собой, друзья. Согласитесь, что он все чертовски ловко устроил. Я в цитадели, и в мою честь зажигают иллюминацию. Замок огромен и более готичен, чем шрифт в названии немецкой газеты. Коридоры, коридоры, коридоры... Огромные залы, кровати с балдахинами, гигантскими каминами, потайными дверями... Одна комната на втором этаже в левом крыле меня привлекает особо, потому что напоминает особо любимый мною фильм ужасов. В ней стоит кровать с колоннами, обтянутая зеленоватым атласом с геральдическими лилиями. Низкая дверь ведет в странную туалетную комнату: ванна медная, краны похожи на вентили шлюзов, а в раковине можно организовывать гонки моторных лодок. Чтобы умываться в этом озере, надо быть морским механиком. За туалетной комнатой находится другая спальня, намного меньшего размера. -- Если вы позволите, -- говорю я Синтии, -- я обоснуюсь в этих апартаментах. Мой слуга может поселиться в дальней комнате и, таким образом, всегда будет у меня под рукой. -- Как вам угодно. Она смотрит на меня блестящими глазами. Мне кажется, что шотландцы не Казановы, и, когда местным дамам хочется получить кайф, им приходится прибегать к помощи иностранных гостей. Все эти блондины с глазами, выразительными, как дырки швейцарского сыра, небось лет двенадцать смотрят на девчонку, не решаясь заговорить с ней, и еще двенадцать говорят о погоде, прежде чем предложить трахнуться. А мы, французы, действуем быстро, потому что знаем: жизнь коротка и надо быть порасторопнее, если хочешь получить свой кусок пирога до того, как придет костлявая баба с косой. У Синтии влажные губы и глаза, а щеки розовеют. -- Подумать только, мне спас жизнь французский писатель, -- вздыхает она. -- Это будет главной радостью моей жизни, -- уверяю я. Я беру ее за руку, она не возражает. Я говорю себе, что тот, кто может малое, может и большое, а потому отпускаю руку и обнимаю ее за талию. Мисс не возражает. Я немного наклоняю голову, и наши губы соединяются. Ее губы пахнут лесной клубникой, и поскольку я люблю десерт, то беру большую порцию без сахара. Она обвивает меня руками и прижимается своим телом к моему так крепко, что разлепить нас можно только домкратом или паяльной лампой. -- Хелло! -- произносит голос. Мы мгновенно расстаемся. Время сосчитать до раз, и в дверях появляется длинный тип лет двадцати восьми с бледным унылым лицом. Такое впечатление, что он провел каникулы в фамильном склепе. У него гладкие темные волосы, выпуклый лоб и жеманные жесты. -- О, Синтия, сердце мое, я вас повсюду искал. Просюсюкав это, он ждет, пока нас представят друг другу. По его взгляду я чувствую: он догадался, что мы разговаривали не о биржевом курсе. -- Сэр Филип Конси, мой жених, -- объявляет Синтия. -- Месье Сан- Антонио, великий французский писатель. Короткое и сухое рукопожатие. Антипатия возникает спонтанно, как и симпатия. Мне с первой же секунды хочется его раздеть, связать, окунуть в бочку с медом, а потом сунуть в муравейник. Со своей стороны сэр Конси хотел бы увидеть меня сидящим на проводе под высоким напряжением. Снаружи дребезжит тоненький колокольчик. -- За стол! -- приглашает Синтия. Думаю, даже самые тупые из вас догадаются, что я в жизни уже несколько раз ужинал, но мне редко доводилось принимать пищу в таких условиях. Ужин проходит в столовой более просторной, чем конференц-зал дворца Мютюалите, в обществе старухи в кресле на колесиках и сэра Конси, с веселой, как операция на селезенке, физиономией. Кроме жениха Синтии, за столом присутствует директор завода Мак-Орниш. Мак-Орниш кругленький малый, красный, как собрание кардиналов, с приличным брюшком. У него маленькие пухлые руки, блестящие губы, флюоресцирующий нос, светлые волосы, редкие и больные, разложенные по черепу, усеянному темными пятнами, обвислые щеки, глаза запятыми, глубокая, как ров Венсеннского замка, ямка на подбородке и голос маленького мальчика с увеличенными гландами. Он много говорит, в то время как остальные едят молча. Его любимая тема -- погода: какой она была сегодня, какой будет завтра. Подданные ее величества чемпионы по разговорам о погоде. Может, потому, что их остров часто окутан туманами? Или потому, что они нация мореплавателей? Или из-за того, что в Соединенном Королевстве жутко скучно? Но, как бы то ни было, в Великобритании столетиями, если не тысячелетиями, говорят о погоде. Это продолжается в течение всего ужина. Затем мы переходим в гостиную, Я прошу разрешения везти каталку тети Дафны, и она оказывает мне эту честь. Кажется, это даже глубоко тронуло ее. К счастью, у меня есть права на вождение тяжелых грузовиков. КлЕвый кортеж, ребята. За мной следует Синтия. За ней идет ее женишок, а замыкает процессию Мак-Орниш, катящийся, как бочонок. Сигары, виски... Для знаменитого Сан-А настал момент применить секретный прием. Это расследование не похоже на остальные. Оно напоминает партию в шахматы. Здесь нельзя лезть напролом. Чтобы достичь цели, надо продвигаться осторожно