ваш Сан-А! Я выбрасываю вперед ногу, и мой каблук летит ему в морду. Он щелкает зубами, как крокодил, потом спрыгивает с кровати, и мы начинаем новый поединок. Он хватает настольную лампу и швыряет ее мне в витрину. Мне не удается полностью увернуться, и ее ножка срывает волосяной покров над моим правым ухом. У меня в глазах загораются искры, среди которых горит и моя звезда. Я бью его кулаком, но месье убирает голову и набрасывается на меня. Мы падаем на его кровать. Если бы кто нас увидел, то решил, что Сан-А поголубел. Однако, несмотря на то что мы катаемся по постели, между нами не происходит ничего, кроме обмена ударами. Мы сваливаемся и катимся к камину. Конси отпрыгивает в сторону, но -- вот непруха! -- стукается черепушкой о мрамор и остается неподвижным. Это ж надо: самому себя отправить в нокаут! Подождав немного и видя, что он лежит не шевелясь, я кладу руку на его халат послушать сердце. Оно бьется довольно неплохо. Я иду в ванную, мочу полотенце под струЕй холодной воды и возвращаюсь сделать ему компресс. Через несколько секунд он приходит в себя. -- Ну как, лучше? -- Голова болит! Надо думать! На макушке у него вырастает баклажан размером с мой кулак. Я помогаю бедняге лечь на кровать. -- Послушайте, -- говорит он, -- я не причастен к покушению, в котором вы меня обвиняете. Возьмите газету и прочтите на последней странице... Я читаю. На последней странице статья, посвященная угону грузовичка, принадлежащего Конси. Машину украли прошлым вечером со стройки. -- Вот видите! -- торжествует Филип. -- Кроме того, я всю ночь провел здесь в обществе двух моих друзей. Мм пили и играли в шахматы с десяти часов вечера до пяти утра. Хотите получить их свидетельские показания? Это сэр Хакачетер и лорд Хаттер... Разочарованный тон придает его голосу странные интонации. Он выглядит грустным. Слишком сильно ему досталось. А что, если он действительно невиновен? Меня опять донимает маниакальная идея Старика. -- Хотелось бы мне знать, что вы здесь ищете на самом деле, -- говорит Конси. -- Ваше поведение неестественно, месье Сан- Антонио. Я пожимаю плечами. -- В один из ближайших дней я вам все расскажу, а пока остановимся на этом. Прикладывайте компрессы и пейте аспирин. -- Вы возвращаетесь к Синтии? -- скрежещет он зубами. -- Точнее, к ее тетке. -- Скажите ей, что я хочу ее увидеть. Она мне даже не позвонила утром, чтобы узнать, как я себя чувствую. -- У нее не было времени. В замке начался пожар, а это зрелище очень отвлекает. В общем, я нисколько не продвинулся. Действительно ли грузовичок был угнан? Действительно ли Филип провел ночь со своими приятелями? Поспешность, с какой он представил свое алиби, мне не нравится. Ладно, пора возвращаться в замок блатных. Глава 13 -- Черт бы вас всех подрал! Неужели ни один из этих кретинов не говорит по-французски! Это восклицание, вылетающее из группы внимательно слушающих слуг, доказывает, что в ее середине находится доблестный Берюрье. Я подхожу ближе и вижу яростно жестикулирующего багрового Толстяка со спиннингом в руке, -- Эй, рыболов, -- окликаю я его, -- ты чего разоряешься? Он расталкивает Мейбюрна, горничную, садовника, кастеляншу, кухарку и лакея. -- Чего я разоряюсь! -- орет Жирдяй. -- Чего я разоряюсь! Ты только посмотри! И он потрясает каким-то безобразным обломком. -- Он особо прочный, -- объясняет Берю. -- Гнется, но не ломается. -- Так что случилось, Толстяк? Ты поймал кита? -- Хуже! -- Объясни. -- Представь себе, рыбачу я уже добрый час и вдруг вижу перед собой остров. Я его уже давно приметил, но думал, это мираж или у меня в голове еще не прояснилось, потому и продолжал ловить рыбку. Забрасываю крючок рядом с островом и что же вижу? Остров разевает пасть, перед которой хлебальник крокодила все равно что муравьиный, сжирает мой крючок и ныряет, высунув из воды зеленый хвост метров в двенадцать длиной, не меньше... Я обалдеваю, подсекаю, спиннинг пополам. И вот что остается у меня в руках. -- Ты пошел на рыбалку с бутылкой виски? -- подозрительно спрашиваю я. -- Естественно, -- признается Толстяк. -- Утра тут холодные даже в это время года, -- Он заводится: -- Ты чего себе воображаешь? Я клянусь, что это не так. Дай мне закончить. Чудовище, а это то самое, про которое нам рассказывали, выскакивает из воды, подняв вот такой фонтан. Поставь себя на мое место. Я разозлился... Вытаскиваю мою пушку и влепляю в него весь магазин, все восемь маслин. Эта тварь заорала, как летний лагерь, в полном составе свалившийся со скалы, и -- плюх! -- ушла под воду. Озеро бурлило, как будто это был "Тетанус" (Берюрье, очевидно, хотел сказать "Титаник"). А я остался сидеть как дурак. -- А как кто ты надеялся сидеть? -- Что? Он слишком взволнован, чтобы возмущаться. -- На поверхности озера осталась лужа крови. Готов поспорить, она еще там... Я размышляю. Или Толстяк допился до чертиков и у него начались видения, или упустил рыбу, размеры которой преувеличивает. Или, что кажется мне неправдоподобным, в озере действительно есть чудовище. -- Я обязательно должен вытащить эту тварь! -- говорит он. -- Представляешь себе: рыбешка в двадцать метров длиной! Я хлопаю его по руке. -- Успокойся, приятель. Ты сможешь пугать этой сказкой внуков. -- Но у меня нет детей! -- жалуется Берю. -- Ты еще успеешь их сделать, раз специализируешься на монстрах. Он щелкает пальцами. -- Кстати, о детях. Я должен тебе рассказать... Он поистине mehqwepo`el! -- Возвращаясь с рыбалки, я замечаю, что у меня совсем не осталось виски... -- Ну и?.. -- Подхожу к маленькому домику на холме над озером. Не знаю, замечал ты его или нет. -- Замечал, дальше что? -- Стучу в дверь, и знаешь, кто мне открывает? Глэдис из Монружа, бывшая путана, которую я знал, когда работал в бригаде нравов. Я узнаю ее, она меня, мы стоим и пялимся друг на друга. Тогда я вспомнил, что она шотландка. Она вернулась на родину, когда подработала деньжонок, и вышла замуж за некоего Рэда О'Паффа, бывшего служащего рыбохраны. Ну, мы поговорили, вспомнили прошлое. Глэдис тут дохнет от скуки, бредит Парижем. По ее словам, свежий воздух и тростники не заменят берегов Марны. Как я понял, с тоски она хлещет по-черному. Если бы я долго жил вдали от Парижа, то тоже запил бы... Кстати, -- говорит он, меняя тему, -- что насчет пожара? -- Погасили. Мне кажется, твоя идея была... -- Светлой? -- шутит он. -- Да. Дерьмо всегда прячут в пепел. -- Чего будем делать теперь? -- Собирать чемоданы. -- Возвращаемся во Францию! -- ликует он. -- Я -- да, а ты -- нет... -- Что?! От этого трубного рева потолок нашей комнаты сразу покрывается трещинами. (Я забыл вам сказать, что за разговором мы вернулись к себе.) -- Успокойся, я всего на день или два. -- В Париж? -- Нет, в Ниццу. А ты в это время спрячешься где-нибудь неподалеку и будешь следить за милой компанией. -- А где мне спрятаться? -- В гостинице мамаши Мак-Хантин, например. Он качает своей головой довольного рогоносца. -- Нет, я предпочитаю остановиться у Глэдис. Ты же знаешь, Сан- А, по-английски я ни бум-бум, а мне нужно с кем-нибудь общаться. -- Помнится, ты довольно успешно общался с мадам Мак-Хантин. -- Это верно, -- припоминает он. -- Но если я поселюсь здесь, это не помешает мне сходить к ней сыграть соло на чулочных подвязках, если захочется. Я останавливаю полет его мысли: -- Живи где хочешь, но мне нужна серьезная работа. Я вернусь, как только управлюсь... -- А меня оставляешь в стране, где водятся морские чудовища, а бандиты живут в замках! Это нечестно, Сан-А. -- Кстати, -- бросаю я, -- говорил тут по телефону со Стариком и упомянул о твоем продвижении. Он отнесся к этому очень благожелательно. -- Клянешься? -- Твоей головой! Это придает ему сил. За время меньшее, чем требуется телезрителю, чтобы выключить телевизор, когда обьявлена передача о газовой промышленности, мы собираем наши вещи и прощаемся с хозяйками. Я ссылаюсь на то, что должен вести переговоры о заключении контракта на экранизацию написанной мной биографии Робеспьера. Дамы встречают новость с достоинством, флегматичностью и большим самообладанием. Я благодарю их за гостеприимство, говорю "до скорого", целую pswjh и отчаливаю. По дороге я высаживаю моего "слугу" у тропинки, ведущей к дому мадам О'Пафф, и советую: -- Будь осторожен и смотри в оба! А я скоро вернусь. Быстро я принял решение, а? Ваш любимый Сан-Антонио всегда доверяет своему чутью. Если ты полицейский, то надо следовать своим внутренним побуждениям. Они ведут к успеху. Так вот, выйдя от сэра Конси, я рассудил следующим образом: "Мой маленький Сан- Антонио, что тебя больше всего удивляет в этой истории?" Изучив проблему, я ответил себе прямо: "Поведение старухи Дафны". Семидесятилетние парализованные леди, возглавляющие банды, существуют только в романах моего старого друга Джеймса Хедли Чейза. Так вот, продолжая свой тет-а-тет с самим собой, я говорю: "Ты тут возишься с шотландскими призраками, а ключ к разгадке наверняка находится в Ницце". И вот я еду. В аэропорту Глазго я узнаю, что рейс на Париж будет через два часа. Чтобы убить время, иду в буфет выпить пару стаканчиков скотча, а чтобы его сэкономить, звоню Старику. -- Лечу в Ниццу, -- сообщаю я. -- Что? Появилось что-то новое? -- Может быть, но пока я предпочитаю вам ничего не рассказывать, господин директор. Вы можете попросить ребят из ниццкой полиции навести справки о Дафне Мак-Геррел? Мне бы хотелось узнать, где и как она жила, с кем водила знакомство, ну и так далее. Смех Старика. -- Мой добрый друг, я отдал соответствующие инструкции уже сорок восемь часов назад. Снимаю шляпу! Лысый знает свою работу. -- И что же? -- На юге потихоньку работают, но рапорта я пока не получил. Во сколько вы будете в Орли? -- Часам к четырем дня. -- Я забронирую вам место в первом же самолете, вылетающем в Ниццу. Там вас встретит комиссар Фернейбранка. Расследование поручено ему. -- Отлично. -- Берюрье с вами? -- Я оставил его следить за этими милягами. -- Вы правы. До скорого. Я вешаю трубку и прошу еще на пару пальцев виски у барменши, с которой флиртую до отлета самолета. Глава 14 Я однажды уже встречался с комиссаром Фернейбранка на национальном совещании старших офицеров полиции. Приземлившись в Ницце, я его не вижу. Прохожу в зал ожидания и замечаю его сидящим в кресле: нога на ногу, торс прямой, голова слегка наклонена, в зубах спичка. Он невысокий, коренастый, от анисовки у него уже начинает отрастать живот, кожа смуглая, волосы, как у индейца, а нос похож на нескладную картошку. -- Эй, коллега! Он протягивает мне руку: -- Вы приехали из Шотландии, как мне сказали? -- Еще утром я играл дуэт на волынке с одной миленькой xnrk`mdnwjni. Он хлопает меня по спине: -- Вы все такой же! -- Все больше и больше, -- отвечаю. -- Это составляет мой шарм. -- Самолет не вызвал у вас жажду? -- Еще какую! -- А мне больше хочется пить, когда я его жду, чем когда лечу сам. Мы идем пропустить по стаканчику. Фернейбранка не спешит заговорить о деле. Он считает, что в восемь вечера о работе надо забыть. -- Придете к нам поужинать? Моя жена приготовила бараньи ножки и хороший рыбный суп. Они вылечат вас от шотландской кухни. Я принимаю приглашение. Мы сидим в столовой мадам Фернейбранка и ни слова не говорим о Мак-Геррелах. Из окна кухни я вижу пятьдесят квадратных сантиметров Средиземного моря, составляющего особую гордость моего коллеги. Он мне показывает его так, будто море принадлежит ему. Вы не можете себе представить, как хорошо я себя чувствую. В этом запахе шафрана, чеснока, анисовки и оливкового масла жизнь приобретает совсем другие краски. Поющий акцент хозяев дома звучит сладкой музыкой для моих уставших ушей. -- Ну, -- говорю я, садясь перед супницей, из которой идет такой запах, что от него потекли бы слюнки даже у соляного столба, -- можно сказать, что я счастлив. Фернейбранка разражается бесконечным смехом. -- Итак, -- спрашиваю я, принимаясь за суп, -- что вы скажете о нашей клиентке? -- Вы хотите поговорить о ней прямо сейчас? -- Простите, но я увяз в этом деле, время поджимает и... -- Ладно, ладно... Фернейбранка не любит, когда его подгоняют в работе. Он шумно втягивает в себя ложку супу и с полным ртом начинает рассказ: -- В течение пятидесяти лет семейство Мак-Геррелов владеет домом на Променад-дез-Англе. Шикарный такой домина в стиле рококо, очень английский. Восемнадцать лет назад миссис Мак- Геррел обосновалась в нем, как думали, навсегда. Она была больной и очень деспотичной особой. Скупая, как все шотландцы. У нее была всего одна служанка, занимавшаяся всем домом, в котором хозяйка занимала одну или две комнаты, а в остальных держала мебель под чехлами... Он замолкает, чтобы проглотить вторую ложку, потом отхлебывает провансальского розового. Его плохое настроение испарилось. Южанин не может быть не в духе, когда разговаривает. Я ожидаю продолжения и получаю его. -- Соседи еще помнят эту старую скрягу, которую служанка катала в кресле на колесиках по приморским бульварам. Кажется, у нее была трость, и когда она злилась, то била ею служанку через плечо. Людей это возмущало. Я не жалею, что приехал. Ловлю сладкий акцент коллеги, и мои мысли начинают проясняться. -- А потом? -- подгоняю его я. -- Потом к ней приехала девушка. Ее племянница, бедная сиротка. И знаете, что выкинула старуха? -- Нет. -- Уволила служанку. Она приютила у себя племянницу, чтобы сэкономить на жалованье. Вот жлобина! Теперь уже бедняжечка вела хозяйство и катала кресло. Ее тетка бить не решалась, зато постоянно изводила жалобами, унижала, оскорбляла... Люди говорят, s девочки постоянно были слезы на глазах. Да, совсем забыл. Ее имя Синтия. Не очень католическое, но все равно красивое... Я даю ему доесть суп, выпить очередной стаканчик розового и куснуть натертую чесноком баранью ножку. Дыхание моего коллеги вызывает в памяти окрестности дешевого ресторана в обеденное время. Мадам Фернейбранка, у которой сердце большое, как гостиничная перина, и чувствительное, как ноги почтальона, который надел слишком маленькие носки, плачет в свою тарелку. Как это печально: юная золотоволосая девушка толкает кресло- каталку противной старухи, похожей на злую колдунью. Есть от чего сжаться сердцу южанки. -- Дальше? -- подгоняю я. -- Ну, девчонка стала красивой девушкой с округлостями, как у капота "ланчии". -- О, Казимир! -- возмущается мадам Фернейбранка, шокированная смелостью сравнения, а может, и из зависти, потому что ее собственные молочные пакеты похожи на спущенные пляжные матрасы. Фернейбранка игриво смеется. -- А потом в один прекрасный день мамаша Мак-Геррел улетела к себе на родину. Кажется, ее племянник погиб в Африке и ей пришлось заняться делами. Довольно короткое молчание. -- Как это грустно, -- заключает хозяйка дома. -- Отлично, Ферней, -- говорю я, -- вы сделали полный обзор положения. А теперь, если не возражаете, перейдем к деталям... -- Может быть, лучше перейти к бараньей ноге? -- шутит он. -- Одно другому не мешает. Мадам, ваш рыбный суп просто божествен. Она воркует: -- О, господин комиссар, мне очень приятно. Довольная, она подает такое ароматное блюдо, что у меня сводит кишки. -- Какие детали? -- возвращается мой коллега к нашим баранам (точнее, овцам). -- С кем старуха общалась в Ницце? -- Ни с кем, кроме своего врача. -- Вы узнали имя и адрес этого эскулапа? Он достает бумажник и вынимает листок бумаги, покрытый заметками -- Доктор Гратфиг, улица Гра-дю-Бид... -- Зато Синтия должна была иметь кучу знакомых. Она наверняка училась, имела товарищей, общалась с торговцами. -- Не особо. Когда она приехала, ей было четырнадцать лет. Вместо того чтобы отдать девочку в лицей, старуха записала ее на заочные курсы, чтобы обучение оставалось английским. У Синтии была тяжелая жизнь: служанка, сиделка, да еще и учеба в одиночку. Она общалась только с местными коммерсантами. Вот все, что мне может сообщить Фернейбранка. Это немало. Теперь я лучше разбираюсь в пружинах дела. -- Скажите, Казимир, Мак-Геррелы по-прежнему владеют своим домом? -- Да, по-прежнему. -- Они его сдали? -- Нет, стоит закрытый. -- Для скупердяев это означает потерю неплохого источника доходов, а? -- Да, верно. Мы заканчиваем ужин, разговаривая совсем о другом. Казимир мне рассказывает последний марсельский анекдот. Я знаю его уже лет двадцать, но смеюсь, чтобы доставить ему удовольствие. Чтобы не остаться в долгу, я рассказываю ему анекдот про голубого, который пришел к психиатру. Он его не понимает, но, чтобы dnqr`bhr| мне удовольствие, ухохатывается. Мы прикончили три бутылки розового и пребываем в легкой эйфории, когда я вдруг заявляю: -- Ну ладно, пора за работу! Фернейбранка хлопает себя по ляжкам: -- Ха-ха! Очень смешно. На такие хохмы способны только парижане. Поскольку я встаю из-за стола с совершенно серьезным видом, он перестает смеяться. -- Вы куда? -- К Мак-Геррелам, мой добрый друг. -- Но... -- Да? -- Я же вам сказал, что там уже два года никто не живет! -- Ну и хорошо, значит, путь свободен. -- Как вы собираетесь войти в дом? -- Вообще-то через дверь, если замок не очень сложный. Пауза. -- Хотите пойти со мной? -- Но... Но... Он смотрит на свою жену, на пустую бутылку и на мое обаятельное улыбающееся лицо. Мои методы его ошарашивают. -- В такое время! -- На юге я предпочитаю работать в ночной прохладе. Пойдемте со мной, коллега Всю ответственность я беру на себя. Он следует за мной. Большой дом покрашен охрой, но очень давно, и на фасаде заметны следы струй дождя Балконы заржавели, сад запущен. Только две пальмы сохраняют дому вид летней резиденции По моей просьбе Ферней заехал в комиссариат за отмычкой. Ворота мы открываем без труда. -- Слушайте, Сан-Антонио, -- шепчет Ферней, которому явно не по себе, пока мы идем по аллее, -- то, что мы делаем, незаконно. -- Зачем же тогда быть представителем закона, если не иметь возможности хоть изредка нарушать его? -- возражаю я. Пока до него доходит, мы тоже доходим -- до крыльца. Несколько попыток, и дверь открывается. Нам в нос бьет запах плесени и нежилого помещения. -- Попытаемся найти рубильник, -- говорю. -- А вы хотите включить свет? -- беспокоится Фернейбранка. -- Владельцы находятся за две тысячи километров отсюда, так что меня удивит, если они увидят свет... Освещая себе путь фонариком, я иду в кладовку, нахожу рубильник, поднимаю рычаг. Вспыхивает свет. Довольно удручающее зрелище. Обои отслоились, потолки в трещинах, лепные украшения крошатся, повсюду паутина. Мы осматриваем комнаты одну за другой. Прямо замок Дрыхнущей Красотки. Кресла под чехлами, кровати и столы накрыты покрывалами. В этом есть что-то похоронное... -- Эге, -- шепчет мой друг, -- хорошенький кошмарчик, а? -- Да, неплохой, -- соглашаюсь я. Мы обходим оба этажа, открывая все двери, включая те, что от шкафов, и те, что ведут в туалеты. -- Скажите, -- вдруг спрашивает Казимир, -- а что конкретно вы ищете? -- Не знаю, -- серьезно отвечаю я, -- именно поэтому обыск так увлекателен. Мы спускаемся в погреб. Классическое подвальное помещение: котел системы отопления, винный погреб, чулан. Котел полностью проржавел, угля почти не осталось. В винном погребе мы находим rnk|jn пустые бутылки и ящики. В чулане хранятся садовые инструменты, такие же ржавые, как котел. Фернейбранка недоволен. Он собирался поиграть с приятелями в белот, а вместо этого приходится торчать в заброшенной вилле, пропахшей плесенью. Знаменитый столичный коллега начинает действовать ему на нервы. -- Не очень-то мы продвинулись, -- усмехается он. В тот момент, когда он усталым голосом произносит эти пророческие слова, между моих ног пробегает крыса, да так быстро, что я не успеваю шарахнуть ее каблуком. -- Поганая тварь! -- ворчит мой коллега. -- Но откуда она вылезла? -- Отсюда. Я показываю на дыру в полу погреба. Странно, крысиная нора находится не в стене, а в самой середине цементного пола. Я беру какой-то прут, валяющийся рядом, и сую его в дыру. Прут опускается вертикально на добрый метр, прежде чем остановиться. Я поворачиваюсь к Фернею. Король анисовки уже не смеется. Он смущен. -- Что это значит? -- спрашивает он. -- Сейчас увидим. Я копаюсь в инструментах и нахожу лом. Вставляю его конец в крысиную нору и с силой нажимаю. Под моим ботинком громко хрустит цемент. -- Вы ничего не замечаете, Казимир? -- спрашивай) я знаменитого полицейского Лазурного берега. -- Замечаю, -- отвечает он. -- В некоторых местах цемент отличается от остального. Он со вздохом берет мотыгу и помогает мне рыть. Через пять минут мы снимаем пиджаки, через десять закатываем рукава, через пятнадцать начинаем плевать на ладони, а через двадцать снимаем цементную корку толщиной сантиметров в тридцать. Расширить дыру уже проще. Этот слой цемента клали люди, имевшие весьма слабые представления о строительном деле. Слишком много песка. Когда бьешь по цементу, он крошится или отлетает кусками. Мы снимаем больше квадратного метра. С нас льет пот, будто мы только что из сауны. -- Отличное средство для пищеварения! -- брюзжит Фернейбранка. Мы откладываем лом и мотыгу и беремся за лопаты. Мои руки горят, но меня воодушевляет непонятная сила. Я рою изо всех сил и устанавливаю рекорд для Лазурного берега, где лопаты служат рабочим главным образом как подпорки. Полчаса усилий. Фернейбранка не выдерживает. -- Ой, мамочка! -- стонет он, садясь на ящик. -- Вы меня совсем выжали, коллега. Я впервые рою землю не в саду, а в погребе. Я ничего не отвечаю, потому что достиг цели. Эта цель -- скрюченный скелет, на котором еще сохранились куски тряпок, которые были платьем. -- Взгляните-ка, Казимир... Он подходит, наклоняется и присвистывает. -- Это вы и рассчитывали найти? -- Пока не начал копать, нет. Меня привело сюда шестое чувство, оно мне подсказывало что-то в этом духе. -- Вы догадываетесь, кто это может быть? -- Ну... Я указываю на Казимира и, наклонившись к скелету, объявляю: -- Позвольте вам представить комиссара Казимира Фернейбранка, миссис Мак-Геррел. Глава 15 Доктор Гратфиг -- крайне занятой человек, специалист по ревматизму. Это высокий тощий брюнет, веселый, как цветная фотография живодерни, носит очки в черной черепаховой оправе и имеет озабоченный вид, обычно свидетельствующий или о неприятностях в семейной жизни, или о больной печени. На нашу просьбу прийти он откликается без восторга. Осмотрев скелет, кивает: -- Я совершенно уверен, что это моя бывшая пациентка. Я прекрасно знаю деформацию ее нижних конечностей, равно как и искривление позвоночника. Я видел достаточно много ее рентгеновских снимков, чтобы быть абсолютно уверенным. Некоторые из них хранятся у меня до сих пор. Фернейбранка отпускает шутку: -- Если бы вы проявили немного терпения, доктор, то вам не пришлось бы делать эти снимки снаружи. Вот он, ее скелет, снимай не хочу. Это ни у кого не вызывает улыбки, особенно у врача. Мы выходим на свежий воздух, и я прошу доктора зайти с нами в соседнее бистро, чтобы поговорить в более подходящем месте, чем этот погреб-кладбище. Он заставляет себя упрашивать, но в конце концов соглашается. Сидя перед большим стаканом минералки, он отвечает на наши вопросы. -- Вы практически единственный человек в Ницце, хорошо знавший Дафну Мак-Геррел, доктор. Что за человек она была? -- Она много страдала. Ее характер был таким же искривленным, как и ее ноги! Кроме того, будучи шотландкой, она являлась самой прижимистой из всех моих пациенток. Выплачивала мой гонорар с шестимесячным опозданием и с вечным брюзжанием, но при этом требовала к себе особого внимания. Представляете себе этот тип людей? -- Представляю. А ее племянница? Док снимает очки и протирает их крохотным кусочком замши. -- Очаровательная девушка, которой досталась роль несчастной сиротки. Мадам Мак-Геррел относилась к ней скорее как к прислуге, а не как к родственнице. -- Расскажите мне о ней. Мое сердце сильно бьется. Из нас троих я, несомненно, могу рассказать о Синтии больше всего. -- Она была доброй, милой, послушной... кроме разве что в конце. Мне показалось, в ее поведении появилось бунтарство. Видно, рабство у тетки стало для нее совершенно невыносимым. Однажды она меня попросила (тайком, разумеется) прописать старухе снотворное, потому что та не давала ей покоя даже по ночам. -- Вы это сделали? -- Да, и с тем большей охотой, что больная действительно нуждалась в нем. Она страшно страдала от ревматических болей... -- Синтия ни с кем не общалась? -- Насколько мне известно, нет. Я никогда не видел в их доме никого постороннего. -- Может быть, вы встречали Синтию с кем-нибудь в другом месте? -- Нет, Он вдруг замолкает, и я понимаю, что у него мелькнула какая- то мысль. -- Вы о чем-то вспомнили, доктор? -- любезно настаиваю я. -- Действительно. -- Я вас слушаю. -- Дело в том... -- Речь идет об очень важном деле. Совершено уже два убийства, и ваш долг рассказать мне все... -- Ну что ж, представьте себе, что однажды вечером, скорее даже ночью, когда мы с женой возвращались от друзей из Каина, я заметил девушку на улице. -- Сколько могло быть времени? -- Часа два ночи. -- Где она была? -- Она выходила в обществе мужчины из ночного бара "Золотая дудка", довольно сомнительной репутации. -- Вы уверены, что это была именно она? -- Тем более уверен, что она меня узнала и спряталась за своего спутника. -- Как он выглядел? Врач пожимает плечами. -- Я не успел его рассмотреть. Я так удивился, встретив эту девушку в такое время в подобном месте... Однако мне кажется, это был довольно молодой и довольно высокий парень... Я позволяю себе похлопать его по согнутому плечу, так велика моя радость. -- Вы оказали полиции большую услугу, доктор. Спасибо! -- Это здесь, -- говорит мне Фернейбранка, показывая пальцем на низкую дверь, к которой надо спуститься по четырем ступенькам. Изнутри доносятся звуки музыки и шум голосов. Светящаяся вывеска над дверью изображает стилизованную дудку, над которой идут неоновые буквы: "Золотая". -- Что это за заведение? -- Пфф, не более сомнительное, чем многие другие. Здесь есть всего понемножку: туристы, местная "веселая" молодежь... Он показывает на ряд из примерно пятидесяти мотоциклов, выстроившихся у стены заведения. -- А блатные? -- Тоже, но ведут себя тихо. Мы заходим. В этой норе так накурено, что в нее не согласился бы войти ни один шахтер даже за месячное жалование. Из проигрывателя рвется истеричная музыка. На танцевальной дорожке, размером чуть больше почтовой марки, трутся друг о дружку несколько парочек, нашептывая обещания, которые тут же начинают выполнять. У стойки толпа. Несколько типов расступаются, давая нам дорогу. По-моему, комиссара здесь хорошо знают. Бармен, длинный лысый мужик с большим носом, подмигивает ему. -- Приветствую, господин комиссар. Какой приятный сюрприз... Вам, как обычно, маленький стаканчик? Фернейбранка краснеет из-за присутствия рядом знаменитого Сан- Антонио, которого воспринимает как сурового пуританина. -- Точно, -- отвечает Казимир и делает знак бармену. -- Мы можем поговорить, Виктор? Виктор без радости кивает. Должно быть, он постукивает, скорее даже стучит вовсю, но не на публике же. Он наливает нам два стаканчика и подходит, скребя затылок. -- Да? Я достаю из кармана водительские права Синтии, которые сохранил у себя после гоп-стопа Толстяка, и показываю на фотку: -- Вы знаете эту девушку? Виктор кивает своей физией термита-туберкулезника. -- Ага, вроде бы знаю, но уже давно ее тут не видел. -- Расскажите нам немного. -- О чем? -- О том, как она себя вела, когда заходила в "Дудку"... Он j`w`er головой: -- Странная киска. Пришла как-то вечером совсем одна, села за столик в глубине зала и заказала виски. Она была похожа на лань, вырвавшуюся из загона. Выпила, закрыв глаза, закашлялась, потом расплатилась и ушла. Все заняло каких-то три минуты. -- А потом? -- Она вернулась на следующий вечер. На этот раз сидела дольше и выпила два скотча. Ребята пытались ее снять, пригласить потанцевать, но она им не отвечала. Это стало у нее привычкой. Малышка приходила каждый день. Когда в десять вечера, когда в час, а То и позже... По-разному. Еще бы, черт возьми! Она дожидалась, пока заснет старуха. Для этого она и просила у Гратфига снотворное для тетушки Дафны. Она задыхалась в своей тюрьме, и "Дудка" стала для нее отдушиной. -- Продолжайте, старина, вы очень увлекательно рассказываете. -- Правда? -- жалко улыбается бармен, бросая на меня взгляд, кривой, как штопор. -- Считайте это официальным заявлением. -- Так вот, через некоторое время ее закадрил один малый. -- Кто? -- Пфф, один бывший актеришка, без особых талантов. Продулся в казино и с тех пор промышлял по маленькой... -- Что вы подразумеваете под "промышлял"? Бармен косится на Фернейбранка. Мой коллега подбадривает его кивком, и тогда парень засовывает в ноздрю палец. -- Он работал с наркотой? -- Я понял, что да, -- уклоняется он от прямого ответа. Звенья цепочки соединяются одно с другим со скоростью, превышающей световую. -- Как его заглавие? -- Ну, вы знаете... Фернейбранка раздраженно прищелкивает языком. -- Колись, сынок, -- сухо советует он, -- тебе не впервой. -- Его звали Стив Марроу. -- Это его настоящее имя? -- Думаю, да. А вообще я с его свидетельства о рождении ксерокс не снимал. -- Где он здесь кантовался? -- В гостинице "Приморская сосна". -- И вы говорите, он соблазнил малышку? -- В два счета, может, потому, что тоже был англичанином. Эта девочка была такой строгой, что не отвечала даже тем парням, которые заговаривали с ней вежливо, а в его объятия упала, так сказать, как перезревший плод с ветки. -- Красивая метафора. Что дальше? -- Дальше ничего... Они какое-то время продолжали встречаться, а потом исчезли. Я осушаю свой стакан. -- Налейте-ка нам по новой, мой славный Виктор, и выпейте с нами. -- В какой гостинице вы собираетесь остановиться? -- вдруг беспокоится Фернейбранка, когда мы выходим из "Золотой дудки", выпив в ней немало стаканчиков. Говорит он с трудом. Его язык явно хочет обскакать полет мысли. -- Думаю, -- отвечаю я, -- что мне прекрасно подойдет гостиница "Приморская сосна". Глава 16 Стоит темная шотландская ночь, экономно расходующая свет звезд, когда я останавливаю свою шикарную "бентли" недалеко от дома, в котором живет мамаша О'Пафф. На лугу клонится под ветром трава, ухают совы, вокруг озера квакают лягушки. Справа на горизонте, как мощная крепость, возвышается массивный силуэт Стингинес Кастла. Меня бы нисколько не удивило, если бы по этой равнине прошло привидение. Действительно странный уголок. Бывшая путанка из Монружа живет в жалком старом домишке, открытом всем сквознякам. Стекла в нем в трещинах и заклеены бумагой, что придает жилищу еще более жалкий вид. Я складываю руки рупором и замогильным голосом зову: -- Берю! Никого! Я свищу, стучу в дверь, в стекла, в ставни -- все напрасно. Спорю на что хотите, Берю и Глэдис нализались виски. Я толкаю дверь, и она с удивительной покорностью распахивается, как студенческая демонстрация перед полицейской машиной. Бледный свет звезд позволяет мне различить посреди комнаты светлую массу. Я включаю свет и вижу Глэдис, развалившуюся на полу. Ее голова лежит прямо на разошедшихся досках, одна рука вытянута, юбки задрались, рот широко открыт. Эта почтенная жрица любви сильно изменилась. При той роже, что у нее сейчас, ей только и оставалось, что уехать в Шотландию. На мой взгляд, ей бы следовало забраться куда-нибудь посевернее, в Исландию или в Берингов пролив, потому что теперь она совершенно непригодна к употреблению. Ее морда, покрытая фиолетовыми прыщами, распухла, волосы, которые она больше не красит, похожи на парик гвардейца эпохи Луи Шестнадцатого. Это -- пьянчужка во всей ее омерзительности. Она храпит, как работающий бульдозер. Я зычным голосом зову: -- Берю! Потом в надежде привести этого алкаша в чувство кричу: -- Старшего инспектора Берюрье к телефону! Ноль. Я осматриваю хибару. На это не требуется много времени, так как в ней лишь две жалкие комнатушки. Толстяка там нет, однако на куче ящиков я замечаю его чемодан. Хижина провоняла копченой селедкой, табаком и старой резиновой обувью. Я возвращаюсь к лежащей на полу даме и деликатно трогаю ее мыском ботинка. -- Мадам Глэдис, вас не затруднит очнуться на пару секунд? Мне нужно с вами поговорить. Хренушки! Баба продолжает храпеть. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио берет за ручку ведро и идет к ближайшему колодцу за водой. Ледяной душ -- это лучший способ приводить пьяных в чувство. Она фыркает, чихает, открывает один глаз и начинает изрыгать ругательства. -- Уже лучше, Глэдис? -- справляюсь я любезным тоном. Ее мутный глаз тяжело смотрит на меня. Я поднимаю ее за блузку и прислоняю к стене, но ее голова падает на грудь. -- Где Берюрье? -- спрашиваю я. Мамаша О'Пафф издает несколько нечленораздельных звуков, затем последовательно называет меня сукиным сыном (из чего я делаю вывод, что она намерена в самое ближайшее время усыновить меня), заячьим дерьмом (я не имею ничего против этих милых зверьков и их экскрементов), свежеиспеченным педерастом (слова "свежеиспеченный" напоминает что-то такое здоровое и кулинарное, что сглаживает оскорбительный смысл второй части определения) и импотентом (это ее право, поскольку у меня никогда не хватит lsfeqrb` доказать ей обратное). Я принимаю наилучшее решение, то есть иду набрать еще одно ведро воды и с самым что ни на есть спокойным видом выплескиваю половину ей в портрет. Новые фырканья, новый кашель, новая порция ругательств, еще более изощренных, чем предыдущие. Знаменитый Сан-Антонио на время откладывает в сторону изысканную вежливость, делающую его в некотором смысле Кольбером полиции. -- Слушай, Глэдис, -- перебиваю я ее, -- если ты не ответишь на мои вопросы, я буду лить тебе в морду воду до тех пор, пока не опустеет колодец. Ты меня понимаешь? В подтверждение слов я выплескиваю на нее часть того, что осталось в ведре. -- О'кей, дорогая? -- Чего тебе от меня надо, падаль ходячая? -- спрашивает наконец знакомая Толстяка. -- Моего друга Берюрье, который у тебя жил. -- Я его не видела... -- Врешь. Если будешь врать, тебя посадят в тюрягу, где не будет виски, и ты подохнешь от жажды. Кроме того, в твоей камере, куколка, будет полно летучих мышей и тараканов! -- Ты друг Берю, -- бросает она на французском. -- Ты француз... Вы все крикуны и трепачи. Она замолкает и вдруг начинает плакать, как фонтаны Рон-Пуэна на Елисейских Полях. -- Ах, черт бы меня подрал, на кой черт я уехала из Монружа? Чтобы подыхать от виски в этой проклятой стране? Я тронут, как школьник. -- Ну, мамаша, не надо, у каждого своя жизнь. Сплошное счастье в цветах производят только в Голливуде, и оно продолжается час тридцать пять на киноэкране, Я спрашиваю, где Берю? Она продолжает выплакивать скотч, но отвечает сквозь слезы: -- Я вам сказала, что он не возвращался. Он пообедал здесь в полдень, ушел и не вернулся... -- Вы знаете, куда он пошел? -- Нет. Я спросила, а он мне ответил: "Профессиональный секрет". Свинья паршивая! -- Полагаю, он вам сказал, что вернется к ужину? -- Конечно! Он привез из города холодного цыпленка и пару бутылок скотча... -- Вы пили, дожидаясь его? -- Да. -- Вы никого не видели? -- Видела. Я навостряю уши. -- Кого? -- Днем, когда этот мерзкий легаш только что отвалил, пришел какой-то тип и спросил некоего Сан-Антонио. -- Да? -- Говорю же я вам, француз хренов! -- Ну и что? -- Я ему ответила, что не знаю такого, и это святая правда, не знаю я никакого Сан-Антонио. А вы его знаете? -- Никто никого не знает, -- наставительно и уклончиво отвечаю я. -- Что было дальше? -- Я думала, этот парень меня задушит. Он был белым, как мертвец, и скрипел зубами. -- Вы его не знаете? -- Я часто видела его вместе с девушкой из Стингинес Кастла. Молодой аристократ с противной мордой и пластырем на бровях. Сэр Конси! Нет никаких сомнений, меня искал жених Синтии. Как он узнал, что Берю находится у мамаши Глэдис? Я допустил ошибку, оставив моего друга здесь. Эти мерзавцы запаниковали и схватили его. В замке не поверили в мой отъезд. Черт! Мой Берю! Не могли же его убить, когда его назначение было почти в кармане! Это придает мне сил. -- После этого визита вы больше никого не видели, Глэдис? -- Нет. -- Точно? -- Говорю же тебе, сопляк! Она снова заводится и клянется, что, если я буду сомневаться в ее словах, она сунет меня носом в ту часть своего тела, которую я считаю совершенно непригодной для употребления и которую не облагородит даже присутствие в ней моего носа. Я оставляю отставную шлюху в одиночестве и прыгаю в мою похожую на катафалк "бентли". На колокольне церкви отбивают полночь -- час преступлений, когда я звоню в дверь сэра Конси. -- Хелло! -- слышится из переговорного устройства голос унылого аристократа. -- Это Сан-Антонио. Вопль. Дверь открывается, я поднимаюсь до лестнице На площадке вырисовывается прямоугольник света Сын баронета ждет меня. Он в смокинге Когда я подхожу, мужской голос кричит по-английски: -- Нет, Фил, держите себя в руках! Но парень уже не может удержать себя в руках и бросается на меня. Вам не кажется, что этого многовато? Это стало традиционным, как все в Англии: едва мы встречаемся, сразу завязываем драку. Он начинает с удара, нацеленного в мои фамильные драгоценности, но я успеваю встать боком, отчего зарабатываю здоровенный синячище на ляжке; за этим следует серия хуков. Я шатаюсь, отступаю, падаю, а когда пытаюсь подняться, эта гнида с гербом отвешивает мне удар ботинком в челюсть. -- Фил, прошу вас, это же нечестно, -- наставительно говорит голос. Сквозь туман я успеваю заметить элегантного молодого человека с благородной внешностью, сидящего в кресле, закинув ногу на ногу. Сэр Конси не обращает на замечание никакого внимания. Он снова бьет меня ногой. У меня такое чувство, что я провожу уик-энд во взбесившейся бетономешалке. Удары сыплются на меня со всех сторон. Бац! Бум! Шмяк! Я пытаюсь отбиваться, но град ударов достает незащищенные места. Высокий элегантный молодой человек встает. Сэр Конси, утомившись, останавливается. Я вдыхаю три литра кислорода и решаю сыграть свою партитуру. Каждому свой черед, верно7 Я начинаю резким ударом толовой. Он Ловит мой кумпол брюхом и валится на пол. Будучи более честным, чем он, я не бью его, пока он лежит. Я даже простираю любезность до того, что помогаю ему встать, схватив за галстук-бабочку. Чтобы взяться крепче, я поворачиваю запястье, и сын баронета задыхается. -- Сволочь! -- кричу я. -- Подлюка! Он пытается отбиваться, но я уже не чувствую его ударов Мощным толчком я швыряю его к стене. Войдя в соприкосновение со qremni, сэр Конси издает "хааа". Я подхожу. Он выдохся, но пытается пойти мне навстречу Однако я встречаю его четырнадцатью ударами, нанесенными со всей силой и точностью. Молодой человек из хорошей семьи в нокауте падает на ковер. Я тихонько массирую костяшки пальцев и выполняю несколько гимнастических упражнений. -- Великолепно, -- оценивает зритель. Он кланяется и называет мне свое заглавие: --