девочка начинает мне действовать на нервы! -- Не стоит, эта прекрасно подойдет. -- О, тогда... Она продолжает более острым почерком, потому что раздражена. Я диктую под внимательными взглядами моих помощников: -- В ночь с 30 на 31 марта сего года я находилась на Центральном рынке... Официантка пишет, потом снова останавливается. -- Это неправда, меня там не было... Я вообще никогда не хожу на Центральный рынок! -- Об этом не беспокойтесь, малышка! Продолжайте. -- Да, но мне бы хотелось узнать, что это означает! -- протестует она. -- Вы мне доверяете, да? Взгляд становится бархатным, -- Разумеется. -- Тогда положитесь на меня. В данный момент вы помогаете полиции! И я продолжаю, твердо решив, что больше не потерплю никаких замечаний: -- ...и видела, как некто положил в корзину с коровьими головами сами знаете что! Я прекрасно сумел почувствовать стиль рыженькой. Радуясь этому, гоню вовсю: -- Я ничего не сказала полиции, потому что не люблю легавых... -- О! -- протестует девушка. Я загоняю вызванный ее чувствами протест обратно ей в горло. -- Ладно, ладно, пишите... и не имею никаких оснований помогать им в их работе. Но вам, если вы заплатите мне небольшую сумму, я расскажу все. Абзац! -- Это тоже писать? -- Нет. Начинайте следующую фразу с новой строки... -- А-а! -- Если мое предложение вас заинтересует... Берюрье, следящий за рождением письма, заглядывая через плечо девушки, считает нужным вставить свое слово: -- "Заинтересует" с двумя "р"! -- уверенно заявляет он. Киска смотрит на меня. -- Не слушайте этого жирдяя, моя дорогая... Он учил орфографию за рулем трактора! Обиженный Берюрье заявляет: -- Ну, как хотите. Лично я всегда ставлю два. Я улаживаю инцидент красноречивым пожатием плечами. -- ...дайте мне об этом знать объявлением в вашей газете. Тогда я назначу встречу вашему человеку, который и принесет мне бабки. Она заканчивает писать. -- Подпись ставить? Я останавливаюсь в нерешительности. -- Как вас зовут? -- Маргарита Матье! -- Тогда подпишите просто: Маргарита М. -- Готово. -- Спасибо. Теперь конверт. Главному редактору "Франс суар", Париж... Хозяин тошниловки теряет терпение. -- Закончили вы свой треп или нет? -- рычит он. -- Вы за кого принимаете мою официантку? За маркизу де Севинье[3], что ли? -- Возвращайтесь к своим обязанностям, дитя мое, -- советую я, даю ей щедрые чаевые, но удерживаю за руку. -- Скажите, а в котором часу вы заканчиваете свой каторжный труд у этого рабовладельца? -- В четыре часа! -- О'кей... Я буду ждать вас напротив за рулем мой машины. Договорились? Она в восторге взмахивает ресницами. Подходит кабатчик, выпятив пузо. -- Это меня вы зовете рабовладельцем? -- осведомляется он тусклым голосом. Его пухлая морда бледна, как брюхо дохлой рыбы. Он упирает кулаки в бедра, потому что видел в своей родной провинции, что так делают артисты в пьесах. -- Возможно, -- соглашаюсь я. -- Здесь ведь нет других рабовладельцев, верно? -- Я не потерплю, чтобы грязный мусор оскорблял меня в моем же доме! -- вопит он. -- Меня достали эти унижения! Да лучше принимать клошаров, чем легашей! Я быстрым движением расстегиваю пряжку его ремня, и он едва успевает подхватить брюки. -- Он еще снимает с меня штаны! -- завывает продавец горячительных напитков. Я встаю и сую письмо Маргариты себе в карман. -- Не возникай, а то я натравлю на тебя налоговую службу. Он решает засмеяться. -- Давайте, только ничего у вас не выйдет! -- Посмотрим! Пинюш хлопает меня по карману: -- И что ты собираешься с этим делать, Сан-А? Я и сам точно не знаю. -- Попытаемся прорвать нарыв... Что получится, то и получится... -- Какие приказы для меня? -- спрашивает Берюрье. -- Оплати выпивку и отправляйся на рыбалку до новых распоряжений! Я их оставляю и иду отдать письмо дежурному полицейскому, попросив отослать его пневмопочтой... После этого я запираюсь в своем кабинете и звоню на набережную Орфевр моему достойному коллеге комиссару Трануку, ведущему данное дело. -- Это Сан-Антонио, он же Бычья Голова. Он смеется. -- Знаете что, старина, "Франс суар" скоро получит одно письмо, о котором наверняка поставит в известность вас. Не обращайте на него внимания. Это я решил подшутить над писаками. Мне надоело быть мишенью для их острот. -- Хорошо, -- обещает Транук. После нескольких язвительных слов поддержки кладу трубку. Я начал с отчаянного шага, но ведь главное -- делать хоть что- нибудь, верно? Я возвращаюсь домой, напевая ностальгическую мелодию, вызывающую у меня желание оказаться на пляже Лазурного берега! Глава 4 Фелиси приготовила тушеную телятину, которой я нажираюсь под завязку. После этого я позволяю себе небольшую сиесту, попросив мою славную матушку разбудить меня ровно в три часа, что она и делает. Вот она, красивая жизнь, скажете вы, и я с вами согласен на все сто процентов, хотя и не считаю вас такими уж знатоками в данном вопросе. Ставлю свою гостиную против приглашения погостить у английской королевы, что следующие несколько часов будут очень напряженными. Ваш друг Сан-Антонио весь наэлектризован, а когда он в таком состоянии, это значит -- что-то случится. Я надеваю итальянскую рубашку светло-розового, как лосось, цвета и жемчужно-серый костюм, повязываю серо-розовый галстук, и вот я превратился в красивого парня. Целую маму, которая спрашивает, вернусь ли я ужинать, на что я отвечаю уклончиво, и улетаю за моей сиреной из тошниловки. Как я уже имел честь вам сказать, я уже несколько дней не бегал по бабам и чувствую себя в отличной форме, чтобы сыграть "Возвращение Казановы". Вы скажете, что я питаю особую любовь к служанкам, на что я вам отвечу, что это лучше всего подходит мужчине, дорожащему своей свободой. Среди моих подружек были и телки из высшего общества, и ученые, и артистки... Так что я могу судить о них со знанием дела. Когда такой парень, как я, трахает этих девиц, он сразу сталкивается со множеством неприятностей. Эти кривляки дорого берут за свое тело. Даже раздевшись донага, они все равно не голые. На них остается такой толстенный слой предрассудков, светских условностей и претензий, что для получения удовольствия приходится думать об официантках, естественных и не воображалистых. Любовь в кино необходима, но кино в любви, на мой вкус, просто мерзопакостно! Любовь -- это такой момент, когда мозги надо повесить на вешалку рядом с прикидом. Может, вы до такой степени идиоты, что любите "синие чулки", nazqm~yhe вам тайные порывы своей души в момент, когда вы уже начали с ней лежачую игру? Или тех, что оттопыривают мизинчик на руке, когда пьют чай, и мизинчик на ноге, когда занимаются любовью? Давайте поговорим об этих! Поговорим в третьем лице... Да что я! В четвертом! Да, для этих жеманных дуг надо придумать четвертое лицо! Революция в грамматике! И надо определить их с социальной точки зрения, а для этого вешать этим самым четвертым лицам на задницу табличку: "Берегись! Литературные работы! Не имеющим ученой степени -- воздерживаться, имеющим -- проходить мимо!" Вот смотрите, мужики, вы часто заваливаете баб, даже не зная, на что кладете руки! Вы доверяете их формам и большим глазам, а сами не понимаете, что вместо того, чтобы поиграть в папу-маму, они будут вам рассказывать о своем втором "я". Нам надо создать Лигу, а? Общество друзей покоя -- единственного и настоящего, который нам дают в постели наши подружки! А до того, если вы приходите в приличный дом или с вами начинает кокетничать баронесса, мой вам совет: трахните лучше горничную! С ней вам не придется обсуждать романы Пруста или посещать выставку Бюффе! А если от служанки пахнет жавелевой водой, а не "Конкет" от Ланком, утешайтесь мыслью, что подарки ей не нанесут смертельный удар вашему бюджету! Так, философствуя, я преодолел расстояние, отделяющее мое постоянное место жительства от Большого дома[4]. Официантка уже на месте и прохаживается в драповом пальтишке, делающем ее похожей на сиротку. Это как обратная сторона медали. Служанок надо снимать в их рабочей одежде, потому что в ней они выглядят наиболее выигрышно. А любой другой вид у них не ахти! Я останавливаюсь рядом с ней и открываю дверцу машины. Она садится в нее, как будто бросается в Сену. -- Езжайте быстрее! -- умоляет она. -- Мне кажется, патрон о чем- то догадывается. -- В конце концов, ваша личная жизнь его не касается, верно? Она краснеет, и я понимаю, что Жирдяй заставляет ее отрабатывать сверхурочные, когда слишком много выпивает за обедом. -- Куда мы поедем? -- осведомляется она после того, как я повернул за угол. -- Что вы скажете о сеансе в кино, для начала? Программа, возможно, не блещет оригинальностью, но в таких случаях я сторонник классических методов. Она всплескивает руками и спрашивает, видел ли я "Тремоло". Я отвечаю, что нет. Мы идем в кинотеатр, где демонстрируют этот шедевр. Фильм рассказывает историю певца-рогоносца... Потеряв свои волосы и жену, бедняга теряет и голос! Его неприятности завершаются потерей ключей. Этот фильм заставляет думать... (совсем о другом, естественно). Парик тенора изготовлен фирмой Дюгомье, а отсутствие голоса восполняет фонограмма Тино Росси. Рыженькая в восторге. -- Какая прелесть, -- уверяет она, когда мы выходим. Моя первая забота после выхода на свежий воздух -- покупка номера "Франс суар". Вижу, письмецо Маргариты произвело желаемый эффект. Оно опубликовано полностью на первой странице. Я набрасываюсь на предваряющую его статью, как голодный волк на антрекот виноторговца. Редактор сообщает, что публикует эту новость, не ручаясь за ее достоверность, и добавляет, что готов встретиться с Маргаритой М., когда и где она пожелает. Он дает слово, что onqrso`er так с согласия полиции, и клянется, что явится обсуждать условия совершенно один... -- Мы не едем? -- теряет терпение моя спутница. Я киваю. -- Сию секунду, мое сокровище... Куда поедем? Сейчас еще слишком рано, чтобы ужинать. Она отводит глаза. -- Мы могли бы поехать ко мне, -- предлагает она. -- У меня должно остаться немного аперитива... Это апельсиновая настойка, которую мама присылает мне из деревни! Я хватаюсь за предоставленную возможность обеими руками. -- С радостью, моя маленькая Маргарет, но сначала мне надо заехать по делам на улицу Реомюр... Я доезжаю до редакции "Франс суар" и оставляю машину во втором ряду, посоветовав моей милашке соблазнить контролера за правильностью парковки, если таковой будет бродить поблизости. Она мне это обещает и, чтобы продемонстрировать свои возможности, несколько раз взмахивает ресницами. -- Превосходно, -- говорю ей я. -- С такими способностями к соблазнению вам бы следовало сниматься в кино, а мамаше Мэнсфилд осталось бы только торговать тапочками. Я вбегаю в редакцию газеты и спрашиваю, где найти моего приятеля Бло, ведущего во "Франс суар" рубрику для коллекционеров. Он проходит по коридору как раз в тот момент, когда швейцар мне сообщает, что он уже ушел. Мы здороваемся. -- Пошли в бар, -- говорит он мне. -- Я тебя угощу скотчем... -- Нет времени... Я сую ему под нос последний выпуск. -- Ты знаешь парня, написавшего эту статью о моем "рыночном" деле? -- Естественно! Это Ларут. -- Я могу с ним встретиться? -- Пошли... Мы идем через редакционные залы, заваленные различными бумагами, где сотрудники занимаются при свете своих настольных ламп чем-то таинственным. Шагая по этому лабиринту, Бло мне объясняет, что доволен своей жизнью. Он имеет право на симпатию со стороны начальства и на месяц оплачиваемого отпуска... а еще он скоро получит повышение. В будущем году его переведут на клевую работу -- писать текст к комиксам. Поскольку это занимает всего одну строчку, он не переутомится. -- Понимаешь, -- говорит он мне, -- это место я получу благодаря моей способности ужимать текст. Возьмем пример из номера тысяча сто шестьдесят четыре сборника частных объявлений... Он берет газету и читает: -- "Сельма надеется, что ее муж Кэролл вернет Девонской строительной компании похищенные у нее деньги". -- По-моему, это и так достаточно коротко, -- оцениваю я. -- Правильно! -- возбуждается Бло. -- Но я сделал бы еще лучше!.. -- Ну-ка! -- Вот как бы написал я: "Кэролл, верни ден. Д. С. К. -- Сельма". -- Браво, ты гений! -- Мы присутствуем при революции в языке, -- доверительно объявляет мне Бло. -- Сейчас идет сокращение. Завтра мы все будем изъясняться звукоподражательными словами! Надо только не отставать от этой тенденции. -- Верно, -- соглашаюсь я, -- будущее за молчанием! Если бы я занимался кинобизнесом, поспешил бы изобрести немое кино! На }rnl можно сделать целое состояние! Мы открываем последнюю дверь и оказываемся лицом к лицу с парнем, сидящим без пиджака, в одной рубашке, и пытающимся одновременно пить пиво, лапать секретаршу, говорить по телефону жене, что задержится на работе, и читать последний номер "Пари- матч". Наше появление его нисколько не смущает, и он не торопится прекращать свои многочисленные дела. Наконец, отложив "Матч", положив трубку, осушив бутылку и вытащив руку из-под юбки девицы, он с радушным видом поворачивается к нам. -- Ну надо же! -- восклицает он. -- Знаменитый комиссар Сан- Антонио! Он протягивает мне руку. -- Вы меня знаете? -- удивленно спрашиваю я. -- Кто же в прессе вас не знает? Ларут поворачивается к Бло: -- Он еще и скромняга! Ну как, комиссар, читали наш последний выпуск? У меня есть кое-что новенькое. -- Знаю. Потому-то я и пришел к вам... -- Слушаю вас... Он сцепляет руки на животе и кладет ноги на стол на американский манер. -- Это письмо придумал я, -- сообщаю я ему, указывая на первую страницу брехаловки. Его рожа становится такой страшной, что затмила бы самого Квазимодо! -- Что?! -- Да... Мне нужна ваша помощь, чтобы получить результат. Это дело -- темный лес, и приходится углубляться в него с фонарем! -- Почему вы не предупредили меня заранее? -- Потому что вы могли отказаться... А потом, если бы я посвятил вас в секрет, ваша статья никогда бы не получилась такой натуральной и убедительной... Он приходит в себя от изумления. -- Вы хитрец, Сан-Антонио. -- Я несчастный полицейский, не знающий, с какого конца взяться за дело, вот и все! Ларут отпускает секретаршу взмахом той самой руки, что заставляла ее трепетать, и отбрасывает назад свою пышную шевелюру. Именно в эту секунду начинает трещать телефон. Он снимает трубку, уверяет, что это не месье Лазарефф, и советует собеседнику пошире открыть газовый кран, чтобы больше не надоедать согражданам. Затем орет на телефонистку, которая должна была знать, что он ушел из редакции больше часа назад. -- Может быть, теперь мы сможем поговорить, -- вздыхает он. -- Я вас слушаю. Я, как добрый парень, выкладываю ему всю правду; рассказываю обо всем: о неофициальном расследовании, порученном мне Стариком, о том, в какой пустоте мы барахтаемся, и о прорыве нарыва, который я пытаюсь вызвать, насторожив убийцу. -- В общем, -- говорит он, -- вы хотите заставить убийцу поверить, что существует свидетель. Вы надеетесь, что он попытается убрать эту фиктивную Маргариту? -- Именно так! -- И чего конкретно вы хотите от меня? -- Чтобы вы опубликовали в завтрашнем номере статью, в которой расскажете, что Маргарита запросила сто тысяч франков за свой рассказ. Она требует выслать половину этой суммы до востребования в почтовое отделение на улице Ла Тремойль... Сразу, по получении аванса, она назначит вам встречу, чтобы сделать naey`mmne признание... Он кивает и секунду смотрит на меня насмешливым взглядом. -- Да, понимаю... Но хотел бы знать, зачем вы обратились ко мне, если организовали эту операцию втихую? -- Я собирался попросить какую-нибудь женщину позвонить вам, но побоялся, что вы раз в кои-то веки можете сохранить дело в тайне... Вы могли умолчать об этих переговорах, а мне нужно, чтобы о них было всем известно. -- Не боитесь, что вмешаются ваши коллеги? -- Нет, я их предупредил, что это шутка. Они и пальцем не шевельнут! Ларут, исход дела находится на кончике вашей авторучки. Если вы мне поможете, то получите право на отличный материал, даю слово. Я с тревогой смотрю на него. -- Естественно, я помогу вам, Сан-Антонио. Я просто думал, что у вас феноменальная наглость... -- Знаю. Это последствие плохо вылеченной кори... -- Выпьем по стаканчику? Кажется, всех журналистов мучает жажда. -- В другой раз. Меня ждут в машине. Значит, я могу на вас рассчитывать? -- Можете. Давайте пять! Над столом поднимается пятерня, служащая ему для того, чтобы расстегивать на дамах лифчики. Я ее пожимаю и отваливаю, незаметно прихватив конверт с печатью газеты. Малышке Маргарите приходится тяжеловато. Она беседует с контролером, на которого совершенно не действуют ее чары и который посасывает свой карандаш, готовясь записать номер моей тачки. Я появляюсь в нужный момент с бумагами в руке. Контролер -- молчаливый южанин (эти хуже всего) -- прячет свой блокнот в карман, не сказав ни слова. -- Вы появились вовремя, -- лепечет моя раздатчица алкогольных напитков, -- еще немного, и, несмотря на все мои усилия... Это намек на то, что она очень старалась. -- Теперь поедем ко мне? -- теряет она терпение, видя, что, вместо того чтобы тронуться с места, я достаю из кармана авторучку. -- Одну секундочку, лапочка. Я вывожу на конверте ее имя, а вместо адреса -- почтовое отделение на улице Ла Тремойль. Затем достаю из кармана газетный лист, разорванный на кусочки размером с купюру, сую их в конверт, прилепляю две марки и, не выходя из машины, опускаю послание в почтовый ящик. -- Ну вот... Где вы живете, сердце мое? -- Улица Банкри. -- Значит, машина повернута в нужную сторону. Я еду до площади Республики, объезжаю вокруг статуи огромной женщины и останавливаюсь перед дверью дома Маргариты. -- Вы живете одна? -- С подругой. Мы из одной деревни. Но она сейчас у родителей. Отдыхает после болезни... -- О'кей... Мы поднимаемся на шестой этаж. Архитекторы, создавшие этот дом, даже не догадывались о том, что когда-нибудь изобретут лифты. Квартирка состоит из двух комнат, величиной с телефонную кабину каждая, плюс шкаф, именуемый кухней. -- Располагайтесь! Не знаю, что она под этим подразумевает. Я на всякий случай jk`ds плащ на стул и сажусь на диван. Малышка, чтобы оправдать цель визита, достает из буфета сомнительный флакон, в котором осталось на два пальца еще более сомнительной жидкости. Когда она наливает это в стакан, я не без законной тревоги спрашиваю себя, разливает ли она аперитив или мочу, которую приготовила для анализа. Однако пробую. Ваш Сан-Антонио чертовски смелый парень! Нельзя сказать, что это отрава, но тем более не стану утверждать, что вкусно. Я отставляю стакан. Маргарита подсаживается ко мне на диван с видом слишком вежливым, чтобы быть честным. Я начинаю с нескольких влажных поцелуев; она на них отвечает несколькими "Вы обещаете быть разумным?", за которыми следует робкое "Вы не разумны" и, наконец, "Я не знала, что вы так распущены"... Потом наступает полное молчание, потому что наши губы соединились. Я веду серьезную работу! У меня в этом деле большой опыт, четыре золотые медали, три серебряные и три бронзовые, одна из которых называется "За боевые заслуги". Начинаю с "Песни балалаек", исполняемой соло на подвязках для чулок; продолжаю "Теперь я большой" на тромбоне за кулисами и -- апофеоз -- "Ночь на Лысой горе", оркестр и хор под управлением Сан-Антонио -- Гран-При на конкурсе постельной гимнастики! Через час рыженькая уже не соображает, на земле она или где, а я, торжествуя, спускаюсь с моего розового облака с такой жаждой, будто прошел через Сахару. Маргарита от радости напевает "Луиджи" гнусавым голосом капрала. Если бы я слушал только голос своей души, то закрыл бы милой девочке рот и полетел бы к более литературным развлечениям, но я не делаю это, во-первых, потому, что я человек галантный, а во- вторых, она мне понадобится в самое ближайшее время. Глава 5 На следующий день появляется статья Ларута, написанная в том стиле и духе, о котором мы договорились. В ней говорится, что таинственная Маргарита М. связалась с редактором и попросила его послать часть запрошенной суммы на адрес почтового отделения на улице Ла Тремойль на имя Маргариты Матье. Наш друг объявляет, что газета не остановится ни перед какими жертвами и пошлет деньги, хотя полиция не советовала это делать. Прочитав эти враки, я пересекаю улицу и захожу в кафе напротив. В этот час там почти никого нет, только Пино играет в домино с хозяином соседней молочной. Маргарита моет посуду. Хозяин изучает налоговую декларацию, потягивая из полупустого стакана божоле, чтобы немного прийти в себя. Я заговорщицки подмигиваю Маргарите и отвожу ее в сторонку, отчего кабатчик сразу начинает беситься. Он уверяет, что его заведение принимают за один из тех домов, открытия которых вновь хотели бы французы, и решает, что после Маргариты будет набирать персонал только мужского пола! Я даю ему выкричаться и спрашиваю мою добычу: -- Ты завтра заканчиваешь в четыре? -- Нет. Завтра у меня выходной! -- Тем лучше. Встречаемся в десять утра у тебя. Я хочу попросить тебя сделать одну маленькую работенку... Взять с почты пришедшее до востребования письмо... В ее глазах загорается яркий огонек. -- То, что ты написал вчера? Тут она меня чуть не убила. С женщинами всегда так. Они притворяются, что не интересуются вашими делами, а потом вдруг -- p`g! -- и просят разъяснений в тот момент, когда вы этого меньше всего ждете! -- Какого дьявола?.. -- начинаю я. Она показывает на лежащий на стойке номер "Франс суар". -- Я прочла... и поняла. Ты устраиваешь убийце ловушку, да? Ты надеешься, что он будет меня поджидать в помещении почтового отделения, чтобы потребовать у меня объяснений... Я постукиваю по ее воробьиному лбу. -- Слушай, а тут кое-что есть! Но я смущен. Я выбрал эту девочку в качестве приманки, потому что считал ее полной дурочкой, которая сделает все, о чем я ее попрошу, не раздумывая, и вот... Я начинаю искать обходные пути. -- Боишься? -- С тобой я ничего не боюсь... -- Ты молодчина! Значит, слушай. Завтра приходи на почту на улице Ла Тремойль в десять утра, поняла? -- Договорились. -- В окошке "До востребования" возьми адресованный тебе конверт, но не открывай его, ладно? Положи его в сумочку осторожно, как кладешь свой кошелек... -- Хорошо. -- Перед уходом оставь ключ от квартиры под половиком. -- Зачем? -- Один из моих людей будет у тебя, чтобы защищать тебя. Он положит ключ на то же самое место, где найдет его. Ты вернешься прямо домой на метро, ясно? -- Да, милый... -- В квартиру войдешь самым обычным образом. -- Хорошо. А потом? Этим вопросом она загоняет меня в угол. -- Потом, зайчик мой, будет видно! -- Слушайте, Сан-Антонио, если вы трахаете моих официанток во внерабочее время, это их дело. Что поделать, если им нравятся легавые! Но когда вы отвлекаете их от работы -- это уже мое дело! Я безжалостно рассматриваю его в упор. -- Слушай, кабатчик, такую морду, как твоя, надо прятать в штаны. Там она будет на своем месте. После этих прекрасных слов я отваливаю; что вы хотите, я не выношу ревнивцев! Бывают дни, когда так и хочется дать им пинка под зад. Берюрье сморкается в рукав. -- Ты считаешь меня полным идиотом? -- спрашивает он. -- Да, -- решительно отвечаю я. -- И тем не менее ты знаешь, что обычно я делаю все не так, как остальные, но тут, правда... Он пожимает плечами. -- Ну ладно. А чего мне делать, когда я войду в квартиру девчонки? -- Ляжешь на диван и будешь ждать развития событий. Конечно, потом ей придется жечь благовония, чтобы прогнать твой запах немытого свина, но, не разбив яиц, омлета не пожаришь. Он уходит, сильно хлопнув дверью. Я собираюсь последовать его примеру, но тут мой телефон начинает исполнять свою небесную музыку. Это Ларут. Просит меня не забывать о нем в моих молитвах. Он желает получить эксклюзив на рассказ обо всем, что может произойти дальше. Я клянусь ему в верности на клинке моей шпаги и мчусь на skhvs Ла Тремойль. Когда я туда приезжаю, часы показывают всего лишь восемь. Мне неслыханно везет -- я нахожу свободное место для моей машины. Заняв его, начинаю серьезно размышлять. Убийца наверняка прочитал вторую статью Ларута. Как он среагирует? Вот в чем вопрос, как говаривал Шекспир, а он знал классиков! Он мог почуять ловушку. В этом случае он не покажется. Возможно, он не слишком опасается этого запоздалого свидетельства и ждет, что будет дальше. Но, возможно, он забеспокоился и захочет для очистки совести встретиться с Маргаритой для приватной беседы. В этом случае у него есть единственная ниточка, чтобы выйти на нее: почтовое отделение, куда, как он знает, она должна прийти. Он должен спрятаться поблизости от окошка и ждать. Я тоже жду. Это самое веселое в нашей работе. Поскольку моя морда появлялась в связи с этим делом во всех газетах, я думаю, что для меня будет крайне неосторожно показываться. Поэтому я составил маленький планчик с согласия директора почтового отделения. Сегодня утром одна из телефонных кабин объявлена сломанной. К стеклу приклеили табличку с соответствующим текстом и дыркой достаточного размера, чтобы через нее мог смотреть Пино. Он сидит в кабинке, откуда открывается общий вид на почтовое отделение, с окошком "До востребования" на первом плане. Я же сижу в кафе напротив и веду беседу с его хозяином. Это молодой человек, милый и улыбающийся. Он немного хмурит брови, когда я достаю свое удостоверение, но успокаивается после того, как я ему объяснил, что займу на часть утра его телефон. Он согласен помочь в выполнении моего задания и ведет меня за зал, где находится маленький закуток для щеток и телефона. Он вешает на дверь табличку "Не работает", и я располагаюсь в этом помещении, напоминающем большой шкаф, с сигаретами, иллюстрированным журналом и бутылкой мюскаде. Теперь мне остается только ждать. Пинюш записал себе номер этого заведения и должен мне позвонить ровно в девять. Действительно, едва я успеваю сесть верхом на стул, как начинает дребезжать звонок. Снимаю трубку. Тишина, следующая за моим жестом, -- это уже Пино. Я слышу его астматическое дыхание. -- Рожай, старый хрен, -- ворчу я. -- А, это ты, -- говорит он. -- Не теряй время, -- отвечаю. -- Я узнал тебя еще до того, как ты открыл рот! -- Как? -- По запаху лука. Ты опять жрал на завтрак селедку? -- Да, -- признается мой достойный коллега. -- Ну, так что у тебя нового? Он издает носом стон. -- У моей жены был приступ острого ревматизма... Я всю ночь не мог заснуть... -- Я тебя не о том спрашиваю, болван! Что происходит на почте? -- Ничего особенного, -- отвечает он. -- Все как обычно. -- Кто-нибудь поджидает у окошка "До востребования"? -- Тут стоит очередь. Довольно много народу... -- Присмотрись к ним повнимательнее. Если кто задержится после своей очереди, не теряй его из виду. Держи меня в курсе, ясно? -- Понял. Я вешаю трубку и наливаю себе солидную порцию вина, чтобы развеять черные мысли. Четверть часа спустя Пинюш звонит снова и говорит, что +nwepedmhjh; ушли. В ту секунду, что он докладывает, у окошка нет ни одного человека. -- Должно быть, у них вообще бывает мало народу, -- высказывает он предположение. -- Вот в отделении на улице Анжу, например... О! -- перебивает он сам себя. -- Клиент... Подходит к окошку... -- Что он делает? -- Просит выдать ему посылку. Кажется, служащая из окошка "До востребования" также выдает не полученные вовремя посылки и бандероли. -- А теперь? -- Он расплачивается... -- А сейчас? -- Уходит... -- Больше на горизонте никого? -- Старая дама получает перевод, и молодой человек заказывает телефонный разговор с Монтаржи... -- И все? -- Да. Слушай, Сан-А... -- Что? -- Я задыхаюсь в этой конуре! Представь себе, я сегодня надел толстый свитер! -- В такую теплынь? -- Ты же знаешь, в марте и апреле погода неустойчивая... Не дав ему закончить, я вешаю трубку и, наведенный на это упоминанием названия текущего месяца, начинаю напевать "Апрель в Португалии". Новая четверть часа ожидания. Мои часы показывают полдесятого. Телефон снова затягивает свою арию. -- Алло! -- Месье Дюпоншель? -- спрашивает женский голос. -- Чего? -- Это кафе Дюпоншеля? -- А! Простите... Что вы хотите? -- Поговорить с месье Дюпоншелем. -- Он уехал закупать устрицы. -- Куда? -- Кажется, в Маренн. Баба начинает брюзжать, но я спешу повесить трубку. Сейчас не время давать какой-то идиотке, способной часами трепаться по телефону, занимать линию. Новый звонок. На этот раз звонит Пинюш. Он тяжело дышит. -- У меня начинает кружиться голова, -- сообщает он. -- У меня тоже. Дальше что? -- По-прежнему ничего. Здесь никто не поджидает... Тут только настоящие клиенты. Они уходят, сделав то, зачем приходили... Разочарование сминает мне душу, как шелковую бумагу. -- Продолжай смотреть в оба, Пинюш! Никогда не знаешь... -- В котором часу должна прийти малышка Маргарита? -- Около десяти... -- Я еще никогда не ждал женщину с таким нетерпением... -- Не остри, у тебя и так мозги разжижаются! О! Что я подумал... Рядом с окошком нет какого-нибудь рабочего? -- Нет. А почему ты спрашиваешь? -- Часто на людей, чье присутствие кажется естественным, не обращаешь внимания... Они словно сливаются с окружающей средой, как хамелеоны. Понимаешь? Он усмехается: -- У меня достаточно хорошие глаза, чтобы заметить этих хамелеонов, Сан-Антонио, не беспокойся! Мы временно прекращаем беседу. Я добиваю бутылочку белого. В этом закутке я себя чувствую, как рыба в стакане для зубного протеза. Нервозность вызывает у меня дрожь, чувствую, что лоб взмок от пота. Недалеко от моего укрытия бездельник, прикативший во Францию из-за океана, терзает электрический биллиард, пытаясь его заставить выплюнуть крупный выигрыш! Этот козел принимает аппарат за боксерскую грушу и лупит по нему сжатыми кулаками. Цифры мелькают на экране со скоростью, превышающей звуковую. Наконец раздается жуткий грохот, который, сам не знаю почему, заставляет меня подумать о взбесившихся роботах! Мюскаде с опозданием вызывает у меня урчание в животе. Сегодня оно оказалось недостаточно сухим. Я с грустью массирую пузо. Телефон заливается снова. На этот раз звонил молочник, желающий узнать, сколько порций йогурта должен доставить к полудню. Я ему говорю притаранить двенадцать тысяч и, поскольку он выражает сильное удивление, объясняю, что у "нас" сегодня банкет вегетарианцев. Расстаюсь с ним нажатием пальца на рычаг телефона и за время новой паузы успеваю выкурить три сигареты. Шкаф, где я пребываю, прокурен, как Дворец спорта в день матча по боксу. Я не свожу глаз с куска эбонита, периодически доносящего до меня тусклый голос Пинюша. О господи, неужели ничего не произойдет! Весь этот тщательно подготовленный спектакль ничего не даст! Я начинаю беситься. Ларут будет считать меня лопухом. На этот раз я точно окажусь по уши в зловонной субстанции, выставленный на всеобщее посмешище. Звонок! Пинюш откашливается в трубку. -- У меня спазмы в желудке! -- объясняет он. Я жду продолжения, надеясь услышать нечто более важное. Он продолжает: -- По-прежнему ничего особенного не замечаю. Сейчас уже начало одиннадцатого и... Молчание. -- Эй, ну что там? -- Вот и Маргарита... -- Ты уверен? -- Ну а как же! На ней твидовый костюм... Какая она хорошенькая! Знаешь, Сан-Антонио, будь я лет на двадцать помоложе... -- Это ничего бы не изменило, недоразвитый ты мой! При твоей роже тебе надо было бы иметь карманы, набитые бумажками по десять "штук", чтобы понравиться ей! -- Знаешь, ты говоришь очень обидные вещи... -- Не обращай внимания! Что она делает? -- Подходит к окошку... -- Там кто-то есть? -- В окошке? Толстая брюнетка с усами! -- Что делает малышка? -- Показывает свое удостоверение личности... -- На горизонте кто есть? -- Абсолютно никого, если не считать почтальоншу, рассказывающую телефонистке, что в прошлое воскресенье ездила к брату в Арпажон... -- Что происходит? -- Усатая в окошке смотрит в коробке... -- Дальше? -- Берет письмо и протягивает его Маргарите. -- Поблизости по-прежнему никого? -- Да. Дело накрылось. Теперь это уже точно. Такой преступник, как rnr, кого мы ищем, не станет часами торчать у окошка почтового отделения, следя за входящими и выходящими. Пино замолчал. -- Ну что ты там! -- ору я. -- Рассказывай! -- Я тебе что, спортивный комментатор? Чего рассказывать? Маргарита кладет письмо в сумочку... не открыв его. -- И уходит? -- Да... Ой, нет, погоди! Мое сердце начинает вдруг бешено колотиться. -- Что? -- рявкаю я. -- Эта, в окошке, зовет ее! -- Зачем? -- Погоди, мне плохо видно... Ага, она дает ей второе письмо... Я обалдел. Я ждал чего угодно, только не этого... Второе письмо! -- А теперь? -- Маргарита его берет... Смотрит на него... Она выглядит удивленной... -- Еще бы... Она уходит? -- Нет... -- Тогда что она делает? -- Подходит к пюпитру рядом со стеклом. Она явно хочет прочитать это самое письмо. Я вам рассказывал о сигналах тревоги, начинающих иногда звучать в моей черепушке? Так вот, один из них вдруг начинает трезвонить. -- Пино! -- Я слушаю... -- Беги к ней! Она не должна открывать это письмо, слышишь? Не должна! -- Понял и... Он не договаривает фразу... Я слышу в наушнике жуткий грохот. Тот же шум доходит до меня напрямую, через улицу... Наступает секунда ужасного молчания, потом раздаются крики. Я выскакиваю из кабины и мчусь через забегаловку. Патрон, прислуга и посетители толпятся в дверях и глазеют на здание почтового отделения, откуда выбегают люди. Оконные стекла разлетелись на мелкие кусочки... На улице царит неописуемая паника! Я расталкиваю зевак, бегу навстречу толпе удирающих и врываюсь в помещение почты. Моим глазам предстает печальное зрелище, как выражаются в романах, награждаемых Французской Академией. На полу лежит жутко изувеченное тело Маргариты. Пино, со свисающими усами и глазами в форме запятых, стоит в двух метрах от нее и смотрит во все глаза... Медленно подхожу к трупу. Бедная девушка лежит на спине. Посреди ее груди огромная кровавая дыра, а низ лица больше не существует. Я никогда еще не видел такую отвратительную смерть. С трудом сдерживаю желание завыть. Мои мозги начинают качаться. Я подхожу к пюпитру и, положив голову на руку, рычу по- звериному, чтобы как-то выпустить душащую меня ярость и скорбь. Я говорю себе: "Сан-Антонио, ты всего-навсего старая калоша без подошвы! Твоя самонадеянность сделала тебя убийцей! Ты убил эту девочку, которая так любила жизнь... Ты воспользовался ею как приманкой, и волк ее съел... Если у тебя еще осталось то, что оправдывает ношение брюк, ты немедленно пустишь себе в башку маслину! Ты не заслуживаешь того, чтобы продолжать жить!" Кто-то трогает меня за руку. Я поднимаю на этого "кого-то" qbne потрясенное лицо. -- Надо что-то делать, -- шепчет Пино. Он выглядит не менее подавленным, чем я. Он прикрыл труп своим старым плащиком, воняющим, как вагон для перевозки скота... Поскольку люди начинают набираться смелости, коль скоро ничего больше "не бахает", он их отталкивает: -- Полиция! Разойдитесь! И ни к чему не прикасаться! Его решительность придает мне сил. Да, Пинюш прав: надо что-то делать! Я должен поймать сукина сына, устроившего это. Я замечаю директора -- коренастого, совершенно лысого мужчину. -- Закройте двери! -- приказываю я ему. -- И попросите ваших подчиненных вернуться на свои места! Он начинает действовать. Я опускаюсь на колени возле трупа. Малышка Марго держит в правой руке уголок синего конверта. Я осторожно вынимаю его и кладу в мой бумажник. Потом делаю Пинюшу знак подойти. -- Ты все видел. Можешь мне рассказать, как это произошло? Он подкручивает свои усы, один из которых короче другого по меньшей мере на четыре сантиметра. -- Я не успел ничего понять. В тот момент, когда ты мне велел бежать, это и жахнуло. Она стояла ко мне спиной... Раздался страшный грохот, пошел дым... А потом я увидел ее уже такой. -- Другие пострадавшие есть? -- Кажется, задело телефонистку Мы начинаем ее разыскивать и находим полулежащей на стуле, смертельно бледную и с не представляющей опасности раной на голове. -- Вызывай "скорую"! -- Хорошо. Я щелкаю пальцами и кричу: -- Служащую из окошка "До востребования"! Подходит усатая толстуха, уже описанная мне Пинюшем. Она весит пару тонн и напоминает статую из топленого свиного сала, сделанную Пикассо для продавца масла! -- Предупреждаю вас, дорогая мадам, -- иду я в атаку, -- что возлагаю огромные надежды на то, что ваши показания помогут поймать гнусного убийцу! Она поправляет свои огромные сиськи и адресует мне жалкую улыбку. -- Какой кошмар, -- вздыхает она. -- Согласен. Вы передали этой несчастной первое письмо... -- Да. -- А второе отдали не сразу... -- Это правда... Я чуть не забыла о нем, потому, что фамилия на конверте стояла перед именем и я положила его немного дальше... -- Хорошо. Вы заметили свою ошибку, позвали девушку, отдали ей письмо... Каким из себя оно было? -- Очень толстым... Она отводит указательный палец на добрый сантиметр от большого. -- Оно было тяжелым? -- Не меньше ста граммов... -- Скажите, оно было оплачено должным образом? -- Да. -- Значит, вы не брали с девушки доплату? -- В этом не было нужды. -- Вы не заметили штамп отделения, откуда было отправлено это письмо? Она пожимает плечами: -- Нет! -- Постарайтесь вспомнить! -- Я уже старалась. Вы знаете, к нам каждый день приходят сотни писем, и если бы я запоминала, откуда отправлено каждое... Естественно! Я принимаю желаемое за действительное. -- Значит, если не считать веса, вы не заметили в этом письме ничего необычного? -- Нет, совершенно ничего. Конверт был синим... из очень плотной бумаги. -- Спасибо... Я поворачиваюсь к Пино: -- Займись тут всем, старик... -- А ты куда? -- спрашивает он. -- И сам толком не знаю... Мне надо проветрить мозги... Бросив прощальный взгляд на малышку Маргариту, я выхожу. Фасады Парижа заливает солнце. Воздух теплый. При мысли, что рыженькая уже никогда больше не будет вдыхать парижский весенний воздух, у меня наворачивается слеза. Мстительным ударом кулака я давлю ее, как клопа! Нет, нельзя распускать нюни. Действовать! Вот ответ. Действовать быстро. Не раскисать. Хорошенько подумать... Я захожу в один бар на улице МарбЕф и заказываю двойной скотч. Проглотив его, чувствую, что в мои мозги поступают калории. В мрак моей души начинает проникать лучик надежды. А знаете, почему ко мне возвращается надежд а? Потому что в определенном смысле -- вы только не подпрыгивайте -- я получил результат. Убийца проявился. Наконец-то расследование сдвинулось с мертвой точки, понимаете? Конечно, я не узнал ничего конкретного и заплатили мы слишком высокую цену, но моя хитрость заставила преступника выйти из тени. Он сделал это способом, который я не предусмотрел, с коварством, достойным Макиавелли, но все-таки показал нам, что он здесь, затаился в темноте и внимательно наблюдает, готовый нанести новый удар. Надо вывести эту падлу из обращения, иначе начнется большая заварушка. -- По