вторить! -- кричу я бармену в белой куртке. -- Тоже двойной? -- Естественно. Я уже немного окосел и чувствую, что после второго скотча совсем забухею, но именно это мне и надо, чтобы поднять дух. Я пью пойло, полуприкрыв глаза, потом зову бармена. Он подбегает. -- С вас пятнадцать франков, месье! Я пожимаю плечами. -- До войны на эти деньги можно было купить столовую эпохи Генриха Третьего! Это его веселит. -- Попробуйте поднять себе настроение столовой эпохи Генриха Третьего, месье. Потом поделитесь впечатлениями! -- Очень остроумно! Я достаю свой лопатник и натыкаюсь на клочок синей бумаги. Это угол конверта. Осматривая его внимательнее, я обнаруживаю след чернильного оттиска штемпеля. Бармен танцует на месте, ожидая, когда я наконец с ним рассчитаюсь. Я расстаюсь с двумя десятками, чтобы отделаться от него, и погружаюсь в изучение улики. Посветив с обратной стороны синей бумаги спичкой, я обнаруживаю три буквы. То ли штемпель был плохо смочен чернилами, то ли содержимое конверта помешало хорошо проштамповать марку, но я разбираю "си". Ставлю фунт изюма против фунта лиха, что это относится к адресу почтового отделения, откуда было отправлено письмо. -- Бармен! Телефонную книгу, пожалуйста! -- Она в кабине, месье! С ума сойти, как услужливы в наше время люди! Иду пролистать издание ведомства Почт, Телеграфа и Телефона. Найдя страницу с адресами почтовых отделений Парижа, начинаю пробегать ее глазами и ногтем, интересуясь только последними буквами. Прочтя "Боэси", я вздрагиваю. Это подходит... Я продолжаю, но других совпадений не нахожу. Ладно, съездим туда... Странное дело... Выйдя из бара, я замечаю большой магазин канцелярских принадлежностей. Поколебавшись, но зная, что надо всегда слушать свою интуицию, захожу в него и спрашиваю, есть ли в продаже синие конверты из бумаги, идентичной моему образцу. Я нахожу почти такой же и покупаю его. От виски я совсем залудился, и тротуар пляшет у меня перед глазами "Прекрасный голубой Дунай", а население Парижа удваивается. Я стискиваю зубы, желая, чтобы все встало по местам. К счастью, свежий весенний воздух этого утра приводит меня в чувство. Возвращаюсь на почту. Перед ней и вокруг стоит огромная толпа народу... Писаки осаждают помещение. "Скорая" увозит останки моей покойной субретки. Рассекая толпу, возвращаюсь на место... нашего преступления. Ларут там... Он бросает на меня недружелюбный взгляд. -- У вас очень удачно получаются фокусы а-ля Фантомас, -- скрипит он зубами. -- Слушайте, Ларут, сейчас не время... -- Во всяком случае, если я открою рот, в самое ближайшее время в вашей Службе пойдет череда отставок. Я беру его под руку. -- Я прошу у вас срок до завтра, чтобы найти убийцу. Если мне это не удастся, можете спускать на меня всех собак, согласны? Он смотрит на меня с удивлением. -- Это очень короткий срок. -- Я сам назначил его себе. Можете вы сделать то же самое? -- О'кей. Мы обмениваемся рукопожатием, и я снова иду к статуе из топленого сала. -- Вот синий конверт, -- говорю я ей. -- Он должен немного напоминать тот. -- Он точно такой же. -- Хорошо. Вы можете положить в него предмет, похожий по форме на тот, что лежал в предыдущем? -- Да, конечно!.. Она смотрит по сторонам, серьезная, натянутая (это только образное выражение, потому что кожа этой коровищи так натянута, что едва не лопается. Непонятно, как она еще может моргать!). Вижу, она берет кусок картона, складывает его вчетверо и кладет в конверт. -- Вот, -- шепчет она. -- Но тот был немного тяжелее... Я сую между слоями картона мою связку ключей, -- Такой? -- Совершенно точно... -- Так, теперь еще одна деталь, о которой я забыл вас спросить: как был написан адрес? Ее взгляд на секунду затуманивается. -- От руки, -- вспоминает она. -- Заглавными буквами. Я пишу на листке имя и фамилию погибшей, добавляю: "До востребования, почтовое отделение, ул. Ла Тремойль, Париж". -- Вы можете переписать этот текст на конверт, стараясь q{lhrhpnb`r| тот почерк? -- Конечно... Она высовывает язык, который мог бы служить не только для наклейки марок, и пишет три строчки, о которых я ее попросил. Когда она закончила, я сую конверт в карман. -- Спасибо. Пинюш в надвинутой на глаза шляпе изображает перед публикой великого сыщика. Прямо адмирал на капитанском мостике эсминца. Так и слышишь его голос: "Открыть огонь!" или "Право руля". Я быстро выхожу и направляюсь к своей машине. Глава 6 Приближается полдень, и в почтовом отделении на улице Ла Боэси целая толпа народу. Окошко "До востребования" осаждают особо рьяно. Там полно молоденьких работниц с озабоченными минами, несколько неверных жен и сумасшедших юнцов. Все обуреваемые жаждой получить корреспонденцию. Эти жалкие образчики рода людского нуждаются в еженедельных пылких клятвах. Это помогает им жить. Так они меньше чувствуют одиночество. А где-то есть еще одна угорелая кошка (или кот), посылающая им привет! О них где-то думают... Они не одиноки. В общем, дурь собачья! Вечная комедия, в которой каждый нуждается, чтобы верить в себя! Стадо мыслящих свиней с огнем, горящим в заднице. Они внушают мне жалость... Готов купить пузырек красных чернил, чтобы подписаться под этими словами вместо крови, а то она слишком светлая! Впрочем, у большинства мужиков в жилах как раз и текут красные чернила! Я бегу подальше от этого хвоста жалких недоумков к окошку "Оплата писем". Если бы сотрудница из "Оплаты" могла мне помочь, я был бы у нее в неоплатном долгу. Что вы сказали? Неудачный каламбур? Спасибо, я и сам заметил. Видимо, профессиональная деформация. Малютка просто очаровательна. У нее голубые глаза, миленькая мордашка и восхитительный рот, украшенный заячьей губой. Я без слов протягиваю ей мой конверт. Она его берет, взвешивает на руке и кладет на весы. -- Письмо или образец? -- Письмо! Она сверяется с табличкой весов и цен. А пока я открою вам окошко моих мыслей. Я пришел сюда из-за детали, которая наверняка ускользнула от вашего внимания по причине слабоватого развития ваших мозговых клеточек: письмо с бомбой было надлежащим образом оплачено. Вывод: отправитель его взвешивал... Поняли? Ну и хорошо. -- Семьдесят пять франков, -- сообщает малютка. Она начинает отделять от блока марки, но я ее останавливаю: -- Подождите... Она поднимает на меня свои глаза небесного цвета, такие прекрасные, что один из них внимательно следит за другим благодаря конвертирующему страбизму. -- Да? Я предъявляю ей мое удостоверение. Она берет его, подносит к носу и читает: "Полиция". -- Мадемуазель, вы работали вчера на этом месте? -- Да, а что? -- Внимательно посмотрите на конверт, на который собирались наклеить марки. Он вам ничего не напоминает? Мой вопрос сбивает ее с толку. Она внимательно смотрит на lem, потом на письмо. -- Что?.. -- в испуге бормочет она. -- Послушайте, мне известно, что через ваши руки ежедневно проходят сотни писем и бандеролей... Однако, возможно, вы запоминаете некоторые, чей вид, вес или форма показались вам... необычными? На сей раз просекла. Она берет мой конверт, крутит в своих хорошеньких ручках, усеянных волосатыми бородавками, потом читает надпись и грациозным движением шеи с эллептическим зобом поворачивает ко мне сияющее лицо: -- Ну да, я его помню: фамилия перед именем... Так редко делают, когда пишут даме... -- Вы помните человека, который принес это письмо? -- Да, прекрасно помню. Это была дама... И ржет, аж сгибается пополам! -- Почему вы смеетесь? -- Я не смею вам сказать... Если бы я мог себе позволить, то заставил бы ее сожрать все марки вместе с весами. -- Послушайте, лапочка, я уже взрослый мальчик, и моя мама мне все рассказала, так что рожайте! -- Эта самая особа... -- Ну?! Это что, лизальщица зада марок хочет довести меня до инфаркта? Давно я не испытывал такого напряжения, клянусь! -- Я ее знаю. Мое изумление так велико, что вы бы успели сварить яйцо всмятку прежде, чем я прихожу в себя. -- Вы ее знаете? -- Да. То есть чисто визуально... Она работает на тротуаре в районе церкви Сент-Мадлен. И личико юной красавицы заливается краской вокруг огромного родимого пятна бордового цвета, украшающего ее правую щеку. Я говорю себе, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тут какое-то совпадение. -- Вы уверены в том, что говорите? -- Да. Я даже припоминаю одну деталь... Не знаю, заинтересует ли она вас... -- Я вам это скажу, когда узнаю, что это за деталь. -- Женщина, о которой я вам говорю, попросила меня не очень сильно шлепать штемпелем по конверту, потому что в нем лежало что-то хрупкое! Вот теперь, ребята, я получил веское подтверждение Правдивости ее слов! -- Вы говорите, что эта достойная особа работает на тротуаре в районе Мадлен? -- Да, на улице Сэз... Я вижу ее там каждый день в полдень, потому что обедаю с моим женихом в баре по соседству. -- Вы можете позвать директора? Она его зовет своим козлиным голосом с приятными блеющими интонациями, перекрывая шум. Тот является. Холодный, корректный. -- В чем дело? Она показывает на меня: -- Этот месье из полиции; он хочет с вами поговорить. Я достаю удостоверение. Его надо всегда держать под рукой, если хочешь поразить своих сограждан. -- Мне на полчаса нужна ваша служащая, чтобы получить от нее крайне важные свидетельские показания. Вы можете ее заменить на это время? -- Разумеется, господин комиссар. -- Спасибо. Мадемуазель, прошу вас надеть пальто и следовать за мной... Она не заставляет повторять еще раз. Во всей этой истории она видит только возможность смыться, хоть ненадолго, с работы и произвести впечатление на подруг. Через восемь секунд она выскакивает в зал в миленьком бежевом пальто, латаном и перелатаном. Ноги у нее красиво изгибаются радугой, что еще больше усиливает ее хромоту. Когда она выходит, какой-то молодой невежа с силой отпускает дверь, и она хлопает юную красавицу по горбу. Я испепеляю этого придурка убийственным взглядом. Мы медленно едем по улице Сэз, как такси, ищущее пассажиров. Я выезжаю на бульвары и разворачиваюсь, чтобы снова проехать по этой улице, которая, как все в Париже, имеет одностороннее движение. Мадемуазель выпяливает зенки, высматривая путану, которую мы ищем. Я притормаживаю перед каждой из этих дам, но моя спутница отрицательно качает головой. -- Ее здесь нет, -- говорит она наконец. Это наполняет меня грустью, и, согласитесь, есть от чего. Для очистки совести мы делаем еще три заезда, и в тот момент, когда я уже собираюсь уезжать, малышка издает радостный крик: -- Вот она! Она показывает на девицу, сложенную, как богиня, которая выходит из гостиницы, закутанная в синюю лису. Ее сопровождает старый лопух-провинциал. Наверняка тот, кого она только что удовлетворила. Я проезжаю мимо девицы, не сбавляя скорости -- Вы уверены? -- настаиваю я. -- Да, да! Я готова поклясться, что это она. Вздох, вырывающийся из моей груди, мог бы наполнить воздухом одноместную спасательную шлюпку. -- Держите, моя милая, вот вам десять "колов". Съешьте пирожное и возвращайтесь на базу на такси. Прощу прошения, но теперь мой черед играть. Она немного разочарована. Я высаживаю ее перед кондитерской и говорю, что завтра мы увидимся снова. После этого спешу вернуться на улицу Сэз. Путанка ходит по тротуару мелкими шажками из-за узкой юбки и каблуков-шпилек. Я смотрю на нее, стараясь придать своему взгляду максимум похотливости. Она, чуть наклонив голову, отвечает мне обворожительной улыбкой. Как раз в этот момент от тротуара отъезжает фургончик, и я спешу поставить мою тачку на его место. Она с восторгом следит за моим маневром. Эта красивая черноволосая куколка с такой фигуркой -- хоть сейчас на выставку. Останавливаюсь рядом с ней. -- Скажите, красавица, сколько стоят ваши прелести? Она улыбается. -- Ради такого красавца, как вы, я готова на любые безумства... Пятьдесят франков, и вам гарантированы незабываемые ощущения! -- Я не привык так швырять деньги на девчонок... Ты сделаешь мне скидку, очаровательница? -- Пошли, мы договоримся... Она идет в соседний отельчик. Я следую за ней, вовсе не чувствуя гордости за себя. Плачу за номер и открываю дверь. Комната чистая, довольно большая, обставлена современной мебелью. Я иду закрыть окно и задернуть шторы. -- А ты маленький распутник, -- оценивает шлюха. -- Ты любишь темноту... -- Это у меня наследственное: мой отец был фотографом. -- Плюс ко всему ты еще и остроумен! -- Что, заметно? Она награждает меня последней улыбкой, потом спрашивает с тревожной любезностью: -- Как насчет небольшого подарка мне, зайчик? Я достаю из лопатника пять "косых" и стыдливо кладу их на стол. Она хватает их и убирает в свою сумочку, а затем приступает к раздеванию. Ее стриптиз длится рекордно короткое время. Наконец она остается голой, как платан в январе, и делает несколько танцевальных движений, желая показать мне свои прелести. -- Ты сложена, как "феррари"! -- восклицаю я, чтобы доставить ей удовольствие. -- Слушай, твои груди своей формой напоминают мне купол Отеля Инвалидов! -- А пощупай, какие они упругие! Я воздерживаюсь. Она действительно великолепно сложена, но сейчас не время для игр, запрещенных святой Мартой. Девица удаляется в сторону ванной. Пока она возится с кранами, хватаю ее шмотки и прячу их в шкаф. Поворот ключа, и я убираю его к себе в карман. -- Что ты делаешь? -- спрашивает девица из ванной. Сидя на краю кровати, я отвечаю: -- Жду тебя... И это чистая правда, ребята, я ее жду... С большим нетерпением! Глава 7 Мисс Улица Сэз возвращается в костюме Евы. -- Как, дорогой, -- щебечет она, -- ты не приготовился? -- Я готов, -- уверяю я. -- Сверхготов! Не хватает только пуговицы на "молнии" моих брюк. Она смеется и подходит одарить меня фирменной лаской. Я беру ее за запястье, мягко и нежно, и, глаза в глаза, спрашиваю: -- Скажи, знойная красавица, кто тебе велел отправить вчера некий синий конверт? Это производит на нее такое же впечатление, как поцелуй в губы от асфальтоукладчика. В ее глазах появляются кровавые ниточки, а лицо, наоборот, становится белым словно мел. Она с трудом выговаривает: -- Ты это о чем? Я в десятитысячный раз достаю мое удостоверение. Слово "полиция", написанное крупными буквами, заставляет ее рот искривится. -- Так ты легаш! -- говорит она тоном, ясно показывающим, сколь мало уважения она питает к людям моей профессии. -- Как видишь. Но речь не об этом... Я задал тебе вопрос и хочу получить на него ответ. Она вскакивает, охваченная яростью. -- Что за хренота! С меня довольно. Я не имею с мусорами ничего общего, кроме тех, что из полиции нравов... Я зарегистрирована, прошла медосмотр, так что пошел ты!.. Забирай свои бабки, а я ухожу! Она ищет свои тряпки, но не находит и останавливается, ошарашенная. -- Мои шмотки! -- требует она. -- Я отдам их тебе после того, как ты мне ответишь, королева lnecn сердца! -- Если ты не отдашь их мне немедленно, я позову на помощь... -- Валяй! -- отвечаю я с улыбкой. -- Явятся архангелы, я прикажу тебя задержать и доставлю в мой кабинет. А уж там ты заговоришь, обещаю! Я поднялся с тобой сюда только потому, что спешу и не имею времени устраивать тебе представление под названием "Поиски пятого угла"... Она секунду размышляет, потом решительной походкой идет к двери и берется за ручку. Я хватаю ее за руку. -- Стоп! Подтянув ее к себе за лапку, я отвешиваю ей пару оплеух по морде, чтобы вернуть ей краски. Она качается от силы ударов, а ее моргалы наполняются слезами. Развивая свое превосходство, я толкаю ее на кровать. Она пытается подняться, но я ее укладываю прямым в челюсть. Ее зубы производят звук падающих фишек домино. Она валится навзничь и замирает. Я быстро срываю со штор шнурки, чтобы сделать из них веревки для Мисс Сладострастие. Когда она возвращается из страны грез, то может шевелить только пальцами, веками и мозгами, гоняя в них мрачные мысли. От ее взгляда, брошенного на меня, мог бы случиться выкидыш у тигрицы. Но я видел и не такое, а потому даже глазом не моргнул. -- Теперь я тебя слушаю. Хочу честно предупредить, что, если через три минуты ты не сообщишь нужную мне информацию, с тобой произойдет такое, что переходит все границы воображения... Вместо того чтобы взяться за ум, эта массажистка простаты обзывает меня легавой сукой. Да, сукой. И кого? Меня, Сан- Антонио! Человека, заменяющего отсутствующих мужей и падающих от усталости бриджистов. Я даю ей выпустить пар. Надо выпустить из шины воздух, прежде чем вынимать камеру. Когда она сорвала себе глотку, я иду к биде, наполняю этот сосуд водой, закручиваю кран и отправляюсь за упрямой девочкой. Я вам уже говорил, что рядом со мной Геракл -- доходяга- дистрофик? Взвалив ее одним движением на плечо, иду в туалет, не обращая внимания на ее вопли и попытки вырваться. Жильцы гостиницы, услышав этот гам, должно быть, думают, что я получаю удовольствие по полной программе! Небось все припали к замочной скважине, надеясь увидеть, что это за телка так громко зовет свою мамочку. По звукам они зачисляют ее в путаны экстракласса! Они наверняка хотели бы получить ее в следующий свой приход в это местечко. Труженицы тротуара редко выкладываются на работе на полную катушку. В наше время профессиональная добросовестность становится редким явлением! Стоит им только получить ваши бабки, как сразу: "Поторопись, дорогой, я жду моего бухгалтера!" Я кладу брюнетку на кафельный пол, приподнимаю верхнюю часть ее тела и окунаю ее головой в воды биде. Этот брат унитаза впервые видит лицо! Малышка делает "буль-буль", напоминая водолаза, у которого появилась дырка в шлеме. Я поднимаю ее голову. Обладательница синей лисы вся красная и задыхается. -- Ну, девочка, начнешь колоться или продолжим? Она пытается перевести дыхание и, вдохнув несколько кубиков кислорода, бормочет: -- Падла! Назвать падлой меня, Сан-Антонио! Самого крутого полицейского Франции! Она получает право на более продолжительное погружение. Когда я вынимаю ее из вазы, так радушно принявшей ее, мне становится страшно, потому что она потеряла сознание. А вдруг у нее было слабое сердце и она отбросила копыта? Хорош я буду! Я быстренько делаю ей искусственное дыхание. Она выплевывает воду и открывает моргалы. -- Как себя чувствуешь, Венера ты моя подводная? Я понимаю, что на этот раз она расколется. Она держалась сколько могла, но теперь заговорит. Поскольку она щелкает зубами, я отношу ее на кровать и накрываю одеялом. -- Начинай, красавица, я жду. Она шепчет: -- Письмо мне велел отправить Джо Падовани. -- Джо Турок? -- Да... Я в удивлении чешу нос. Падовани родился не в Стамбуле, как можно подумать из-за его кликухи, а в Бастии, как и все парни, разгуливающие по Парижу с машинкой для выдачи пропуска на тот свет под левой подмышкой. Турком его зовут за необыкновенную силу[5]. Он разрывает пополам колоду карт из пятидесяти двух листов и поднимает зубами столик в бистро. Я с ним никогда не встречался, но рожу и послужной список знаю по картотеке. Это не какая-то там мелкая сошка... Наркотики, сутенерство, вооруженное ограбление -- биография, напоминающая страницу криминальной хроники. Он также участвовал в разборках между бандами, но еще ни разу не влезал в то, что мы называем крупным делом. То, что его имя всплыло в данном случае, меня несколько озадачивает. Пока я размышляю, девица немного приходит в себя... Она тяжело дышит, пытаясь восстановить дыхание. Выглядит она по-настоящему жалко. Ее вид разорвал бы сердце даже судебного исполнителя, если бы у судебных исполнителей было сердце. -- Еще один момент, сладкая моя: ты знала, что лежит в конверте? Она икает с невинным видом. -- Я -- нет... Джо мне просто велел обращаться с ним поосторожнее и предупредить на почте, что в нем хрупкий предмет! Вот сволочи! Разумеется, малышка Тротуар не знала о содержимом конверта. Ее парень не счел нужным ее информировать. Он послал на почту ее, потому что боялся, что адская машина рванет в тот момент, когда на письмо будут ставить штемпель... Вот трусы! Храбрятся только потому, что ходят с пушками, но бросаться в воду спасать утопающего не станут. И отговорка известна: они не умеют плавать! Я смотрю на прекрасную брюнетку. После купания она немного поблекла. -- Ты работаешь на Падовани? -- А вам-то что? -- Ты что, принимаешь меня за английскую королеву? -- А если да?.. В ней что-то происходит. Просыпается то, что должно было проснуться уже давно: любопытство. До сих пор у нее не было времени задавать вопросы, все шло слишком быстро... Она шла от сюрприза к сюрпризу; от тревоги к испугу... Но теперь она спрашивает себя, что значит мое поведение. -- Так, значит, ты не в курсе того, чем занимается твой мужик? -- Он не трепло... -- Ты слышала о найденной на рынке отрезанной голове? Она становится зеленой, как салат, и бормочет: -- Это брехня! -- Что ты говоришь! А тебе известно, что лежало в конверте, с которым надо осторожно обращаться? Бомба, моя дорогая... И эта штуковина убила хорошую девушку, которая в своей жизни не обидела даже мухи. Я думаю, что твоему Падовани придется за это заплатить... Где можно найти этого джентльмена? Снова молчание. Какой неразговорчивый экземпляр! -- Хочешь повторения сеанса в биде? Я знаю, что у тебя хорошая дыхалка, но все-таки... В любом случае, заговоришь ты или нет, я возьму его еще до вечера... Ну так что? Она опускает голову. -- Я не стукачка, -- заявляет она. -- Он мой мужик, а сдавать своего мужика непорядочно! -- Замечательно... Я достаю из кармана пару складных ножниц, которыми стригу себе ногти, беру большую прядь волос путаны и начисто ее срезаю. Отрезанную прядку прилепляю ей на ГРУДЬ. -- Для начала я сделаю тебе короткую стрижку, а если не заговоришь и тогда, твоя голова станет голой, как у Юла Бриннера! Женщины все одинаковы: как бы они ни любили своих мужиков, а собственная красота им дороже! Вот и эта воет, будто с нее сдирают кожу: -- Нет! Нет! -- Где живет Джо? Она снова колеблется. Я хватаю следующую прядку ее косм, отрезаю покороче и прилепляю отрезанные волосы себе под нос. -- Ну как, похож я на Тараса Бульбу? Это переполняет чашу. -- Вы найдете его в "Баре Друзей" на улице Ламарк! -- Когда его можно там застать? -- Он приходит около часа... -- Ты обычно присоединяешься к нему там? -- Только вечером. -- Ладно... Надеюсь, ты не лепишь мне горбатого, а, воинственная девственница? Если да, я лишу тебя не только ботвы, а сниму весь скальп... У меня есть дружок индеец. Большой спец по этому делу. Тут я влепляю ей парочку прямых в челюсть, усыпляющих ее на некоторое время. Выйдя из номера, спускаюсь к дежурному администратору. Там стоит старый лакей, опирающийся на щетку в ожидании прихода своей смерти. Он останавливает на мне восхищенный взгляд. -- Вы умеете получить за свои деньги полную программу! -- говорит он. Это заставляет меня вспомнить, что я забыл взять свои бабки. -- Можно позвонить? -- Пятьдесят сантимов! Пока я набираю номер своего кабинета, лакей пытается подтолкнуть меня к исповеди. -- Ах, какая прелесть эта Мари-Жанна, -- говорит он. -- Я слышу в ее адрес одни только комплименты... Она милая, послушная... -- Это верно, -- соглашаюсь я. -- Надо только найти к ней подход! На том конце снимают трубку. Узнаю блеющее "алло" Пинюша. -- А, это ты, -- произносит он. -- Есть что-нибудь новенькое? -- Немного... Я советую ему прислать пару парней, способных устоять перед щедро выставленными прелестями Мари-Жанны, чтобы забрать ее из гостиницы. -- Пусть не забудут взять ее сумочку, -- прошу я. -- В нее вложена часть моего капитала. -- Что делать с девицей? -- Одеть, потому что она голая, как статуя, и засунуть в секретную камеру. Потом ты вскочишь в тачку и в темпе полетишь за Берюрье, который должен мариноваться на улице Ланкри. Опять- таки не теряя времени, вы оба поедете в "Бар Друзей", где буду ждать я... Ведите себя так, будто мы не знакомы. Понял? -- Понял! Я кладу трубку. Мойщик раковин выглядит совершенно одуревшим. Я меряю его взглядом. -- Что происходит? -- спрашивает он. -- Заглохни, шестерка! -- Но, месье! -- Закрой хлебало, сказал. Будешь возникать, я сломаю твою щетку, а поскольку только она и поддерживает тебя в вертикальном положении, ты шлепнешься на пол, как коровье дерьмо! Бросаю взгляд на часы. Они мне говорят: полдень. Самое время поехать повидать Турка. Глава 8 "Бар Друзей" не отличается от других заведений того же типа. Это типично парижская забегаловка со стойкой, несколькими мраморными столиками и стеклянной клеткой, в которой очкастая дама продает табачные изделия, лотерейные билеты и блеклые почтовые открытки, прославляющие Эйфелеву башню. Когда я захожу в данное питейной заведение, народишко пьет у стойки свой аперитив, обсуждая будущие налоги. Налоги -- это то, что больше всего занимает людей в нашей стране в наше время. По утрам, пожимая пятерню приятеля, каждый спрашивает, что нового в этой области придумал министр финансов. Он, как вы помните, малый изобретательный! Его конек -- налоги! Чем больше он выдумывает, тем сильнее худеет чулок со сбережениями француза. Осматриваю выпивох, но Турка не видать. Меня охватывает тревога. А вдруг этот достойный господин сделал ноги? Может, он подхватил коклюш и врач порекомендовал ему сменить климат? Покупаю первый на сегодня выпуск "Франс суар", но о деле там пока ничего нет. Чтобы убить время, читаю "газетку, потягивая скотч. Проходит четверть часа. Клиенты отваливают домой есть антрекот. Скоро остаются только две молоденькие продавщицы, которые жуют сандвичи в глубине зала. Я ощущаю, как по ногам у меня начинают бегать мурашки. Только бы эта падла Турок не прослышал о моем приходе... Мои тикалки показывают час десять... Заказываю второй скотч, и тут являются звезды Службы, то бишь Пинюш и Берю... Два добрых черта! Как мы и договаривались, они делают вид, что не знают меня, садятся на два столика дальше, заказывают беленького с сиропом и просят принести им доску для "421". Через минуту кабачок превращается в заповедник азартных игр. Прямо Монте-Карло какое-то! Они начинают орать друг на друга, как два грибника, одновременно увидевших огромный белый. Пинюш уверяет, что Берюрье смухлевал, а тот, отвергая это обвинение, rpeaser дисквалифицировать своего противника, потому что он сделал лишний ход. Бармен, увлеченный спором, подходит с намерением призвать стороны к примирению. В этот момент входит человек, увидеть которого я уже и не надеялся, -- Джо Падовани, он же Турок. Ошибиться нельзя, я узнаю его приветливую физию. Когда смотришь на нее, то не сомневаешься, что человек произошел от обезьяны. Кроме того, понимаешь, что некоторые так и остановились на полпути. Он маленький, но жутко широкий. Огромные мускулы натягивают костюмчик цвета бордо, который ему сумел пошить его портной. Его голова имеет точно квадратную форму. Волосы коротко острижены, огромные кустистые брови, нос, украшенный несколькими шрамами, кривой рот и странные глаза, светлые и холодные. Он подходит к стойке, заказывает большой стакан красного и выпивает его со сверхзвуковой скоростью. Я принимаю решение. Подойдя к нему, я кричу: -- Да это ж старина Падовани! Как дела, Турок? Он резко оборачивается и меряет меня холодным взглядом. -- Я вас не знаю! -- заявляет он. Он уверен в себе. У этого малого безупречная память, и если он решил кого-то не узнавать, то упорствовать бесполезно. -- Ничего страшного, -- отвечаю. -- Сейчас познакомимся. Я достаю стальные браслеты и пытаюсь надеть их на него. Обычно эту операцию я провожу за четыре секунды, но сегодня меня ждет кровавое поражение. Турок отступает на шаг и выбрасывает ногу мне в низ живота. Этот тип все делает основательно. Я чувствую жуткую боль в ушибленном месте и падаю на колени. Мои игроки в "421" делают прыжок к Падовани. Пинюш поспевает первым, как раз вовремя, чтобы попробовать хук в челюсть, от которого отлетает в другой конец бара, к даме, продающей сигареты... Настает черед Берю. Он отвешивает удар в пузо Турка. Но -- увы! -- это производит такой же эффект, как удар дамским веером. Берю останавливается, оглушенный собственным ударом. Турок, который, можете мне поверить, полностью заслужил репутацию силача, отвечает ему ударом в нос, и Толстяк начинает обливаться кровью, как недорезанная свинья. Не теряя времени, Падовани отвешивает ему апперкот по зубам, и рот Берю становится похожим на кусок сырого мяса. Красивое родео. Стоит жуткий шум. Девочки в глубине зала издают пронзительные крики. Кабатчик совсем белый; из осторожности он убегает за стойку, чтобы между ним и разрушителем было препятствие. Продавщица вопит: "Перестаньте, господа!" -- но полицию не зовет, потому что знает клиента и догадывается, что, если подложит ему свинью, возмездие не заставит себя ждать. Я выхватываю свою пушку. Думаете, "П-38" производит на Турка впечатление? Хренушки! Он бросается на меня и ударом по запястью вышибает шпалер из моей руки. Этот гад уделывает нас, как щенков, что мне совершенно не нравится. Берю, а он самый упрямый, вновь вступает в драку. Ему удается садануть гориллу в брюхо, но Падовани очень легко переносит удар. Он хватает Берю за ухо, дергает, и кончик мочки отрывается... Берю воет, словно волк на луну. Поскольку я подхожу ближе, то получаю право на новый удар ногой. И нет никакого способа скрутить этого сукина сына! Надо было вызвать взвод спецназа и запросить помощи армии. Это не человек, а взбесившийся бульдозер... Он бьет, набрасывается, разделывается с любым. Одной клешней он прикладывает Толстяка башкой об стойку, а другой ksohr меня по правой руке. Полный провал. Сейчас он от нас уйдет... Но тут вмешивается здоровенный мужик. Назовем его Пино и не будем больше об этом. Старый лис, поняв, что силой нам Турка не взять, решил действовать хитростью. Пока мы с ним возились, Пинюш обошел стойку, схватил сифон, и я вижу, как он поудобнее берет его правой рукой. Я изо всех сил толкаю Падовани к стойке, чтобы сделать его более доступным для Пино, который от всей души шарахает Турка штуковиной для газированной воды по башке. В удар он вложил все свои силы, можете мне поверить. Слышится громкое "бум!". Сифон раскалывается. Падовани замирает... и медленно сползает на пол. Просифонило, так сказать! Его череп венчает открытая рана... Пино бросает горлышко сифона в бак для мытья посуды, поправляет свой грязный галстук и умиротворенным голосом говорит мне: -- Помню, в двадцать восьмом я находился в Тулоне в связи с делом Рагондена... Его никто не слушает, и он продолжает разглагольствовать перед пустыми стаканами. Берюрье, прислонившись к стеклу кассы, вытаскивает вставную челюсть, чтобы оценить нанесенный ей урон. Он трогает свои туфтовые зубки на пластмассовом нЕбе... Клыки сказали "прости- прощай" в полном составе и вываливаются из ячеек, как зернышки риса из дырявого мешка. Толстяк рычит через помятые десны. -- Эту челюсть мне сделали как раз по размеру, -- хнычет он, как будто эти штуки кто-то покупает готовыми в супермаркете. -- Не волнуйся, -- успокаиваю я его, -- это будет записано как производственная травма... Тебе возместят урон, Толстяк, погоди немного... А сейчас убери свои клыки и помоги мне погрузить месье в машину... -- Куда его повезем? -- В контору... Когда Берю теперь говорит, это похоже на ходьбу по лужам в дырявых сапогах. Кровь продолжает медленно течь из его разбитого рта и полуоторванного уха. Самую толстую струйку он вытирает полотенцем хозяина бара. В тошниловке никто не рыпается. В этом районе такие сражения не в новинку. Тут подваливают два ажана, которых позвала сумевшая ускользнуть одна из двух кисок. Эти господа являются с дубинками наготове. Они бы начали ими колотить, если бы я не показал мои документы. Их отношение сразу меняется, и именно они волокут нашего быка ко мне в тачку. Из предосторожности мы упаковываем его по полной программе. Пинюш садится рядом с ним, Берю и я впереди. И мы трогаемся в путь. Приезд в управление ознаменован приходом в чувство Турка. Он выглядит таким же довольным, как парень, прикуривший сигарету от выигрышного билета лотереи. Он бы хотел прямо сейчас начать матч- реванш, но, к счастью, браслеты держат его крепко. Дружище Берю, к которому вернулась большая часть его способностей, выдает ему большую порцию успокоительного своим кованым башмаком. Мы волочим Турка в мой кабинет, дверь которого Пино запирает с настоящим наслаждением. Берюрье кладет свою шляпу на наиболее подходящее для нее место, то есть на пол, потом делает то же самое с пиджаком. Он в полном спокойствии, какого уже не встретишь ни на Олимпе, ни на Олимпийских играх! Я, знающий его, могу вас уверить, что некоему Жозефу Падовани скоро будет очень больно. Толстяк закатывает изношенные рукава рубашки, потом немного ослабляет подтяжки, чтобы удобнее себя чувствовать. Наконец он развязывает галстук, сует его в штаны и идет к своему шкафу опрокинуть рюмашку божоле. Пока идут эти приготовления, Пино садится за стол, предварительно толкнув гориллу в плетеное кресло. Я чувствую, что дрожу, как жеребец, собирающийся бежать на больших скачках. Возвращается Берюрье. -- С чего начнем? -- осведомляется он непринужденным тоном. Я поворачиваюсь к Турку. -- Полагаю, этот подонок не заговорит сразу. По-моему, ему надо подать закуску, чтобы заставить сесть за стол[6]. Падовани нагло смеется. -- Вы что, серьезно держите меня за бабу? Ах вы... Он долго перечисляет эпитеты, которых мы, по его мнению, достойны. Мы его слушаем, как будто он дает нам рецепт приготовления цыпленка или колбасы. Когда он замолкает, истощив свое воображение, Берю подходит к нему. Несмотря на браслеты, Падовани сжимается и бросается на Толстяка. Берю получает удар плечом в витрину и летит на пол через стол. Я бросаюсь на Турка и шарахаю его кулаком по кумполу. Ему становится плохо. Опрокидываю его в кресло и очень ловко прикрепляю к нему при помощи ремня, никогда не покидающего нижний ящик стола. Берю красный, как на грани инсульта, что предвещает большой взрыв. Он возвращается, выпучив глаза... Полуоторванное ухо свисает на его физиономию. Он похож на толстого кролика. Он внимательно осматривает Падовани. Кинг-Конг плюет ему прямо в морду. Толстяк терпеливо стирает слюну. Вдруг его физиономия освещается, как церковь при полуночной мессе. Он копается в шкафу и достает початую банку консервов -- мелко рубленной свинины в сале. Берю выгребает массу обеими руками, всей пригоршней, и размазывает по роже корсикашки. Месье Громила в шоке! Он унижен до самых дальних глубин своей души... Берюрье, всегда любивший пошутить, размазывает консервы по щекам своего мучителя, забивает ему нос, набивает в уши, залепляет глаза... -- Кушай, малыш, -- приговаривает он. -- Ты расходуешь слишком много сил и должен хорошо питаться. Пино, сходи за разбитым зеркалом, которое висит в туалете. Он подставляет Падовани зеркало, как это делает хороший парикмахер, закончивший добросовестную стрижку... -- Какой симпатичный уркаган, -- смеюсь я. -- Больше не трогайте, сейчас сделаем снимок на память. Звоню в лабораторию фотографу. -- Бери твою вспышку, -- говорю я ему. -- Надо сделать семейный портрет. Меня осенила гениальная идея. Эти крутые парни куда более уязвимы в психологическом плане, нежели в физическом. Горилла начинает беситься. -- Очень смешно! -- шипит он. До прихода фотографа мы его не трогаем. Рыжий Бертран привык ничему не удивляться. Амбал с рожей, вымазанной салом, для него обычный сюжет, не хуже остальных. Он настраивает свой аппарат и делает несколько снимков месье Сокрушителя. -- Быстренько напечатай, -- говорю я. -- Это пойдет в последний выпуск "Франс суар"... Снимки мне нужны через несколько минут. -- Будет сделано, господин комиссар. Я поигрываю пилочкой для mncrei. -- Ну что, красавчик Падовани, -- обращаюсь я к корсиканцу, -- мне кажется, весь блатной мир помрет со смеху, увидев твою физию в газете. Хорошо еще, что за убийство тебя отправят на гильотину, а не то тебе пришлось бы эмигрировать... Он пожимает квадратными плечами и тоном, который хотел бы сделать презрительным, хотя в нем сквозит тревога, шипит: -- Как будто брехаловки станут печатать эту хреноту! Я разражаюсь хохотом. -- Ты что, действительно никогда не видел, чего они печатают на первой странице? "Принц Ранье Монакский дает наследнику слабительное". Или "Брижит Бардо стрижет ногти на ногах возле карусели"! Я не развиваю тему дальше. -- Я покажу тебе газету. А пока ты можешь рассказать мне об отрезанной голове и взрывающемся письме... Это его тоже потрясает. Он хмурит брови, и вокруг летят крошки консервов. -- Чего? У него невинный вид ребенка, слопавшего пять кило варенья. Я закуриваю сигарету. Пино хочет воспользоваться моим огоньком и подставляет свой погасший бычок. Я подношу пламя к его усу. -- Умой этого урода, -- прошу я Пинюша. -- На него смотреть тошно. -- Я сам займусь этим, -- отзывается Берю. Он приносит ведерко воды, выливает его на голову Турку, а затем смятой газетой стирает маску из сала. -- Падовани, -- говорю я, когда он вернул себе -- чуть не написал "человеческий" -- свой обычный вид. -- Падовани, нам известно, что именно ты положил человеческую голову в корзину требушатника... Тебя видела девушка по имени Маргарита Матье... Она дала свидетельские показания, и по ее описанию мы поняли, что таинственный расчленитель -- это ты... Но у нас не было доказательств... Тогда мы поставили тебе ловушку, в которую ты и попал... Правда, не так, как я рассчитывал, увы! Твоя бомба разнесла Маргариту на куски, но этой посылкой ты выдал себя... Он перебивает меня: -- Это все туфта! Туфта, слышите? Оставьте вашу брехню для фраеров, меня на это не купишь!.. Я требую адвоката! И немедленно! -- Вот тебе адвокат! -- отвечает Берюрье, рассекая ему бровь. -- Он назначенный, но все равно хороший. Я выхожу в соседнюю комнату и звоню в службу, арестовавшую девку Турка. -- Доставьте шлюху в мой кабинет. Немедленно. -- Слушаюсь, господин комиссар. Увидев свою мочалку, корсикашка поджимает губы. Этого он не ожидал. Девица чувствует себя неуютно и старается избегать взгляда своего громилы. Она думает о том, что произойдет, если однажды они встретятся нос к носу. На улице Сэз начнется большой шухер! Я подхожу к девице. -- Вы признаете, что по просьбе этого человека отправили вчера из почтового отделения на улице Ла Боэси довольно тяжелый конверт синего цвета? -- спрашиваю я ее торжественным тоном. -- Да, -- шепчет она. Я делаю знак двум полицейским, конвоирующим ее. После их ухода наступает гробовая тишина. Я смотрю на Падовани, он на меня. Несмотря на высокомерный вид, в его взгляде читается растерянность. Возвращается Бертран, неся в металлических щипцах db` еще влажных снимка. Он кладет их на мой стол и ждет дальнейших указаний. Я смотрю на фотографии и корчусь от безумного хохота. -- Падо, ты обязательно должен это увидеть! Я подвигаю снимки к нему. Он колеблется, потом, движимый любопытством, смотрит. Его лицо становится белым. -- Очень смешно, -- снова шипит он. Я возвращаю сни