возвращаюсь на свое место. Тайна становится все более непроницаемой. Глава 5 -- У японских таможенников втрое расширяется разрез глаз, когда мы проходим мимо них с небритыми физиономиями, руками и цветом лица более свинцовым, чем гроб посла, погибшего за границей при исполнении служебных обязанностей. Один из них -- сухарик желтый, как перезревший стручок фасоли, -- спрашивает нас на скрипучем французском, почему у нас нет багажа. Я объясняю ему, что с нами случился облом прямо перед вылетом фанеры из Парижа. Наше такси перевернулось. Вещи находились в багажнике, замок которого заклинило, и т.д. и т.п. В конце концов, мы выбираемся из аэропорта и садимся в тачку. Ее шофер -- старый бонза, который мог бы вполне сойти за китайца, если бы не был японцем. Я прошу его довезти нас до токийского Галери Лафайет[12] Он не сечет по-французски, но сносно болтает по-английски, благодаря чему мы находим взаимопонимание. Берю угрюмо пасет по сторонам. -- Я думал, что Япония похожа на доску для игры в лото, -- говорит он -- А здесь здорово смахивает на Асньер[13] ты не находишь? -- Отнюдь. Здесь ведь домики из картона, Толстяк. -- Значит, на картонный Асньер! -- поправляется Берюрье. -- Обалдеть, сколько здесь народа! Наверняка, их не было всех в Хиросиме в тот день, когда америкашки фуганули на нее фотку с Ритой Хаворт! Он ржет над своей шуткой и спрашивает: -- Что ты забыл в универмаге? -- Купить для тебя шмотки. Или ты хочешь вести следствие в домашних тапках и мексиканской шляпе, не говоря уж о подтяжках и штанцах с рецептом! -- Ладно уж, коли так, я хочу, чтобы ты купил мне лапсердак из белой фланели. Давно мечтаю о таком! -- Но зато пиджак об этом не мечтает! Белый цвет и ты -- абсолютно несовместимы! Мы нарисовываемся в огромном здании типа "островерха" с лорранским суперпокатым крестом в форме изящной свастики наоборот высотой в три этажа. Здесь продается всЕ: цветки лотоса в упаковке, peaктивные самолеты, оптические угольники, мотокультиваторы, сургуч, морские и заморские черепахи (с золотым ключиком), вертлюжные гаки и униформы цвета хаки, кастаньеты, короткошерстные белые qknm{, сафьяны и бананы, вспомогательные механизмы, принцы консорты, лавины, автострады, ключи зажигания, стручки, кратеры, катеры, экскаваторы, котлованы, фиорды, средневековые женские головные уборы, лиманды, меморандумы, филармонические оркестры, байдерки,нижние этажи, стойла, алтари, оборотни, секаторы, раввины, томагавки, тонзуры, губаны, кабаны, барабаны, гоночные ваньки-встаньки, консервированные вечерние сумерки, говорящие колибри, онагры, подагры, унции, пункции, общие функции, омары, американцы, радиоактивность, Хиросима-любовь моя, гранулы, фактотумы, квотумы, лицевые углы, изнаночные петли, газовые счетчики, лудильщики и безработные лудильщики, дисковые тормоза, временные правительства, средства самозащиты от рога носорога, рога для врага, цветы мимозы, шипы розы, пистолеты, конфеты, рупии, гупии, статьи из "Фигаро" со скидкой, индийские сатьи с накидкой, туалетная бумага, миски, виски, бараньи ребра, макет ребра Адама, вогнутые линзы, разогнутые дужки, оболочки для сосисок, Бакинская нефть, кубинская сеть, микадо, картины из "Прадо", ожерелья из жемчуга, жемчужины культуры, "Жем-Чук-Гек" в переводе на японский, ножи для харакири и шмотки, способные вместить в себя Берю. И вот он примеряет свой вожделенный белый пиджак. Глядя на него, можно подумать, что это первый причастник или свежеиспеченный вдовец в негативе. Он весь светится под лучами страны восходящего солнца! Мы расплачиваемся за чемоданы и за белье, чтобы после этого спокойно отправиться в гостиницу, не рассказывая там баек о полной приключений нашей замечательной жизни. Уж я-то могу себе позволить купить для нас такие штучки! Ну- ка, ребята, между нами и волосом на бифштексе, сколько раз вам приходилось видеть меня, бросающегося раскручивать новое дело даже без зубной электрошЕтки в кармане, а? Вспомните: Конго, Шотландия... и т.д. А начинать нужно всегда с покупки чемодана, чтобы придать себе респектабельный вид. Ведь стэндинг -- это прежде всего ваш фасад. Клевая липич, бобочка из кокона с лейблом "Path", шекель из свиной кожи -- и вы король! Но попробуй появиться в мятых шкарах -- и ты уже -- баклан и труболет! Мы нарисовываемся в супер-отеле "Фу-тца-на" хоть и небритыми, не в остальном -- при полном параде. Это впечатляющий билдинг с горячей водой, где надо, и лифтером в униформе лифтера. Отель возвышается посередине огромного японского сада во французском стиле. Мы снимаем две роскошные комнаты с видом в окно, туалетом с туалетной бумагой, обработанной серной кислотой, кроватями из колотого бамбука со спиннинговыми катушками и т.д. Полный отвал! Устроившись и побрившись, мы решаем пойти метануть, так как Толстяк уже рыдает от голода. Прямо в этом дворце есть люксовый ресторан, где можно познакомиться с японской кухней. Берю спрашивает, есть ли у них фаршированные лапы аллигатора, но ему отвечают, что блюдо дня -- "крылышки стрекоз под соусом из каперса". Он желает отведать. Еще мы заказываем печень ловчего, комара, почки копченой саранчи и сердцевинки водяных лилий в томате. Японская кухня содержит одну особенность, заключающуюся в том, что вы должны сами приложить руку к приготовлению пищи. На каждом столике есть маленькая печка, которую гарсон зажигает в начале обслуживания, а затем вы сами разбираетесь со своей хрумкой. Прямо как у себя дома! Как сказал бы мой друг Фернан Раймон, "вам остается лишь спросить себя, зачем вы пришли в ресторан". Однако этот "инициативный аспект" приходится Берю по душе. Он радуется, как ребенок. Игра в обед -- его слабость. Nthvh`mr спрашивает, что мы будем пить. Берю останавливает свой выбор на рисовой водке. Нам приносят графин, с которым Берю расправляется в два счета. -- Тебе нравится? -- спрашиваю я, боясь получить утвердительный ответ. -- Вкус весьма спесифыческий, а вообще -- ништяк! -- отзывается мой славный сотрапезник. Заметив на столе вторую бутылку, он тянется к ней, швырхает еще стаканчик, причмокивает хлебальником и заявляет: -- Эту ты должен попробовать, Сан-А, она намного лучше. -- Нет уж, спасибо. Пожалуй, я ограничусь пивом. -- Ты неправ, -- смеется Умноженный на десять, вливая в себя второй пузырь: -- Это first guality[14], цаца, нектар, "Хейг"! Его первый выход на поле многообещающ! Скулы пылают, взгляд клубится, язык зеленеет. Он весь во власти мягкой эйфории. Содержимое второй бутылки входит в него так же легко, как и первой. В этот момент появляется официант со спичками. Он пытается запалить печку, но она отказывает ему в этом удовольствии, как корова отказала бы быку, будь он похож на Бенуа-Александра Берюрье. Тогда гарсон отвинчивает крышку, вытаскивает щуп и констатирует, что иссякло топливо. Он хватает бутылку, которую только что прикончил Берю и, увидев, что она пуста, скорчивает мину, от которой грохнулся бы в обморок китайский фарфоровый болванчик. -- Что с вами, дружище? -- спрашиваю я. -- В этой бутылке только что был спирт для примуса, -- бледнеет бедолага. Берю хмурит брови: -- Так это, значит, был спирт? -- Ну да! -- Рисовый, вовсе недурственен, -- спокойно подтверждает Берю. Нобон взрывается, видя, что парень остолбенел от удивления. -- Ну, что вы на меня уставились?! Внесите ее в счет, и дело в шляпе! Ведь не ошибается тот, кто ничего не делает! -- Хорошо, месье, -- лепечет наш амфитреон 38 (это размер его подкашивающихся ножек). Берю успокаивается и спрашивает доверительным тоном: -- Вы не могли бы узнать, не завалялась ли у вас где-нибудь бутылочка Божеле? В общем-то, я не против эротической кухни, но у каждого свои привычки... Когда я веду Берю баю-бай, он уже бухой вдрызг. Амбал в восторге от Японии. Он засыпает со счастливой улыбкой на лице. Я следую его примеру. Чтобы создать себе хорошие стартовые условия, нужно быть свеженьким, как огурчик, друзья! Я просыпаюсь рано утром. Вычисляю, который час в Париже: что- то около одиннадцати часов вечера. Ноя должен во что бы то ни стало найти Старикана и поэтому рискую набрать его номер. Как всегда, я застаю его на месте. Вы ведь знаете все эти слухи в нашей конторе по поводу Папаши? Говорят, что он даже дрыхнет в своей берлоге. Я думаю, что на самом деле все обстоит гораздо проще. Наверняка, когда он возвращается домой, телефонная служба переключает его рабочий номер на домашний. Эта версия кажется мне самой подходящей, а вам, пучки кудели? Тем хуже для вас! Итак, Старикан на проводе. Мы не тратим время на пустой базар, так как минута переговоров стоит около 35 тысяч старых франков (я же не стану просить вас оплатить наш разговор). Я рассказываю ему о том, что случилось с Фузи Хотъубе и о нитроглицерине. Он в свою очередь говорит мне, что ничего не знает ни о Пино, ни о моем кузене. Посольство Японии в Париже qcnpekn дотла. Тяжело ранены два человека; стало известно, что это умышленный поджог; установлена тщательная слежка за Хелдером. Таково положение вещей на данный момент. Я прощу Пахана предупредить мою славную Фелиси, он мне говорит, что это уже сделано. Душечка! Он успевает подумать обо всем. Мы кладем трубки. Наш разговор через весь мир длился всего лишь семьдесят две секунды. Я захожу в клетуху Берю. Сначала я думаю, что дал маху и попал в комнату японца, но знакомый для моих евстахиевых лопухов храп подсказывает мне, что я не ошибся. С интересом склоняюсь над кроватью Амбала. Толстяк поменял цвет кожи. Он стал насыщенно канареечно-желтым. Я бужу его, и он улыбается мне. -- Как ты себя чувствуешь? -- беспокоюсь я. -- Ништяк! -- зевает Берю. -- У тебя не болит печень? -- Чего это ты? Какого ляда она должна у меня болеть? -- Да потому что ты желт, как тропический понос, дружище! Он встает и, яростно почесывая самую неблагородную часть своей демократической фигуры, направляется созерцать свою афишу в зеркале ванной. От этого его бросает в дрожь. -- Что это со мной? -- Это вчерашний спирт для примуса. Своей желтизной ты полностью обязан ему. Это его не очень волнует. -- Может быть и так. Теперь я не буду бросаться в глаза. Чтобы позволить себе желтизну, нужно жить в Японии. Так что, нет худа без добра. -- И все-таки не мешает свистнуть лекаря! -- Ты думаешь? -- Да, так будет лучше. Я звоню администратору и прошу прислать к нам лучшего тубиба[15] квартала. Он не заставляет себя долго ждать. Это маленький фруктик с бородЕнкой похотливого козла, тощий, как велосипедная спица, и отягощенный очками в золотой оправе. Пока он осматривает моего собрата, я спускаюсь взять интервью у портье. Показываю ему конверт, найденный в кармане Фузи Хотъубе и прошу его перевести с японского. Парень нежно теребит мочку уха (вы, наверное, догадались, что этот жест означает у японцев высшее интеллектуальное напряжение). -- Это не по-японски? -- спрашиваю я. -- По-японски, но... -- Но...? -- Это старо японский. Я не очень-то понимаю... Сейчас так уже не пишут иероглифы и... -- Но он не так уж и стар, так как на этом конверте наклеена марка! -- К сожалению, я не в силах помочь вам, месье. Но вы можете проконсультироваться у букиниста на соседней улице. Он торгует старинными книгами и, может быть, сможет помочь вам. Я благодарю футцана, даю ему чаевые и поднимаюсь узнать, как идут дела у Берюрье. Выходя из лифта, я слышу вопли, стоны, удары... Они исходят из комнаты Толстомясого. Я сломя голову врываюсь в номер. Какой спектакль! Доктор плавает на четвереньках посередине комнаты в разодранной рубашке, с порванным галстуком и без рукава на пиджаке. Под его правым глазом синеет огромный фонарь, очки превратились в две кучки стекла с торчащим из них концом золотой проволочки, наподобие хвостика от пробки с бутылки шампанского. Громила, более желтый, чем его жертва, мечется по комнате, onrpq` своими кулаками ярмарочного бойца. -- Что здесь происходит? -- удивляюсь я. Мой компаньон брызжет слюной: -- Что это за страна, где тубибы -- додики?![16] Он подлетает к доктору и лягает его под ребра своим копытом. Тот стонет. Мне приходится срочно вмешаться. -- Прекрати, Толстяк! Объясни, в чем дело! -- Ты же не знаешь, какую мерзость предлагал мне этот удод! И это мне, Берюрье! Как будто я похож на такого! Разве по мне не видать, что я -- нормальный мужчина?! Что мои нравы заодно с природой, а не против, а? Я тебя спрашиваю! -- Успокойся! Что он тебе сказал? -- Это настолько гадко, что я не осмеливаюсь повторить это даже тебе, Сан-А, хоть ты -- -- мой друг до гроба! Поняв, что мне так и не удастся ничего вытянуть из этой псины, я склоняюсь над врачом. -- Что случилось, доктор? -- Я хотел сделать ему акупунктуру, -- лепечет несчастный. -- Ты слышишь? -- визжит Толстяк. -- И он еще осмеливается повторять это! Подумать только, что у японцев такие замашки! Чего стоит один их флаг -- красный кружок на белом фоне! С ними все ясно! Это даже не эмблема, это целая программа! Я спешу объяснить Толстяку, что такое акупунктура. Он слушает, фыркает, произносит "Ну, ладно!", а затем взрывается снова: -- Я плачу тубибу не за что, чтобы он вгонял мне иглы под шкуру! Убери отсюда этого поганца! Я лучше приму аспирин. Теперь остается самое сложное -- успокоить тубиба и помешать ему обратиться за помощью к нашим японским коллегам. Я сочиняю для него роман о нервном расстройстве Берю и сую ему пригоршню долларов. Он прихлопывается и, наконец, причитая, убирается восвояси. Через секунду за дверью раздается дикий вопль. Без своих диоптрий несчастный передвигался наощупь. и вошел в лифт, не заметив, что его кабина находилась этажом ниже. В целом он отделался сломанной ногой, вывихнутым плечом, расплющенным носом и оторванным ухом. Могло быть и хуже! Я говорю Толстяку о последствиях его нетерпимости но он в ответ лишь пожимает плечами: -- Мне сразу не понравилась его рожа! Красивый фланелевый пиджак (как ни странно, до сих пор белый) бесстрастно подчеркивает желтизну моего ангелочка. Прямо-таки, белоснежная лилия с золотыми тычинками! -- Куда пойдем? -- справляется любезный поросенок. -- Сначала к библиотекарю, к которому мне посоветовали обратиться, а потом махнем в Кавазаки, по адресу парня, распотрошившего себя в самолете. -- Что мы забыли у библиотекаря? -- Дать ему расшифровать адрес на конверте... Собирайся и не ломай себе голову, остальное я беру на себя! Книжный магазин являет собой маленькую лавочку с витринами, где выставлены редкие издания. Нас встречает крупный, убеленный сединами старик в европейском костюме, но со странным колпаком из черного шелка на голове. Он не говорит по-французски, но трекает несколько фраз по-английски. Я показываю ему конверт и спрашиваю, не может ли он перевести нам текст. Он берет в руку наш бумажный прямоугольник, напяливает на нос очки с толстенными стеклами, смотрит, затем вооружается лупой, и когда я уже задаюсь вопросом, сможет ли он обойтись без большого телескопа токийской обсерватории, он вдруг вскрикивает и роняет лупу, швыряет конверт на лакированный столик так, как будто тот nafec ему пальцы, и мчится в подсобку. -- Ты только посмотри, -- говорю я Толстяку, -- ну и реакция у нашего книжного червя! -- Ты же знаешь, что у поноса свои причуды, -- философски замечает мой друг. Мы томимся в ожидании не менее десяти минут, а старой библиотечной крысы все нет. Я начинаю волноваться: Наверное, что- то случилось: старикана-япошку аж передернуло после того, как он ознакомился с текстом на конверте. Я зову его: -- Hello! Sir, please![17] Но в ответ -- тишина. Тогда я захожу в подсобку: никого. Следующая дверь ведет в комнату. Я продвигаюсь вперед, продолжая звать хозяина. И вдруг мои слова застывают в горле. Старый торговец книгами сидит на подушках в строгом костюме. Он только что сделал себе харакири. Та же самая церемония, что накануне в самолете: кинжал с обернутой в белый платок рукояткой. Его кровь стекает на подушки и образует на полу лужу. Старик еще жив, но лучше бы он был мертв. Его пергаментное лицо исказила предсмертная конвульсия, глаза уже закатились. Толстяк у меня за спиной застывает от удивления. -- Что это он сделал?! И он -- тоже! -- И он тоже. Берю. Пойдем, а то я потеряю дар речи. Прежде чем выйти из магазина, я забираю роковой конверт. На улице все спокойно. Воздух пахнет геранью, прохожие наслаждаются жизнью. Мы проходим сотню метров, не проронив ни слова, затем останавливаемся и обмениваемся долгим взглядом, полным взаимной тревоги. -- Все это происходит наяву или же нам снится кошмарный сон? -- Этот старый бумазей с ума что ли спятил? -- На это нам надо будет дать ответ, Толстяк. -- Это на него нашло после того, как он прочитал конверт? -- Да. Мы снова замолкаем. Увидев такси, я поднимаю руку. -- Куда едем? -- вздыхает мой друг. Вместо ответа я сажусь в пеструху. -- Агентство Франс-Пресс, -- бросаю я водителю -- Вы знаете, где это? Он утвердительно отвечает по-японски и жмет на газ. Глава 6 Помещение агентства "Франс-Пресс" находится по соседству с редакцией крупной токийской вечерней газеты "Нерогоносктобдит". Меня встречает восхитительная блондинка, чей взгляд игрив, как неотредактированное издание Гамиани. Я спрашиваю, француженка ли она, что, впрочем, абсолютно излишне, так как и слепой сразу поймет, что эта мышка с головы до пят славная дочь Парижа. Она кокетливо, чудесно и обворожительно одета в легонький костюмчик-двойку с альковами, от которых так и хочется найти застежки. Она заверяет меня в своей принадлежности к французской столице; подтверждает, что я -- ее соотечественник и что месье Рульт будет очень рад принять меня, для чего мне достаточно показать свою визитку. Вместо своей визитки я отделываюсь полицейским удостоверением. Малышка смотрит на него, хмурит бровки, njhd{b`er меня удивленным и одновременно заинтересованным взглядом, после чего удаляется, выписывая своей ломбадкой цифру 8.888.888.888 в благоухающем воздухе приемной. Спустя двадцать три секунды меня принимает Рульт (я предпочел оставить Берю за дверями приемной). Это крепкий парень с серебрящимися висками. -- Атлетичный, симпатичный и жизнерадостный, он протягивает мне ладошку шириной с капустный лист и восклицает: -- Привет французским легавым, прибывшим покорять Японию! Мы обмениваемся теплым хрящепожатием, после чего он кивает мне на кресло и подталкивает ко мне коробку с сигаретами, огромную, как сундук иллюзиониста. -- Вы курите? -- Иногда, но никогда не сосу заводские трубы, -- улыбаюсь я в ответ. Он смеется и хлопает меня по спине. У меня стальные мышцы, во мне требуется напрячь свою стальную волю, чтобы сдержать стон. -- Пропустим по глоточку? Я Отвечаю: "с удовольствием", спрашивая себя, что он имеет ввиду под "глоточком". Рульт отодвигает картину на стене. Оказывается, что это дверца, хитроумно срывающая содержимое маленького бара. Он берет два больших стакана, наполняет их на две трети виски и протягивает мне один из них. Я говорю ему, что явился от Старикана. Корреспондент ничуть не удивлен. Он лукаво подмигивает мне. -- Я вас ждал... Ощипанный дал мне телеграмму. Мне кажется, что я должен обязательно помочь вам. В чем загвоздка? -- В моих мозгах, -- говорю я -- Вот уже два дня, как они объявили сидячую забастовку. -- Вздрогнем, чин-чин! Я вас слушаю! -- Яп-яп! -- отвечаю я. Он хохочет от всей души, демонстрируя мне универсальную клавиатуру с тридцатью двумя клавишами из натуральной кости, а затем опрокидывает свой стакан так, как если бы в нем была чистая прохладная вода и, не откладывая в долгий ящик, наполняет его вновь. Я принимаюсь излагать ему все дело от А до Я. Он слушает, урча, как мишка-сладкоежка в предвкушении бочонка меда. "Как только едва", как говорит Берю, я заканчиваю, Рульт щелкает пальцами. -- Покажите мне этот конверт. -- Повинуюсь. Он берет бум-конверт, осматривает его так же, как это недавно делал книготорговец, морщится и возвращает мне. -- Надеюсь, что вы сейчас не сделаете себе харакири? -- спрашиваю его я. Рульт качает головой. -- Конечно, нет. Но должен сказать вам, что не понимаю того, что на нем написано. Кажется, это действительно японский, но древний японский язык... -- Древний! Но конверт-то с маркой! -- Эта марка мне незнакома. Жаль, что печать почти не видна, и нельзя прочитать дату, это могло бы помочь нам. Он с удивлением смотрит на меня и спрашивает: -- О чем вы думаете, дорогой комиссар? А я думаю о том, что парень Хелдер, который обхаживал японочку, укокошенную Фузи Хотьубе, является экспертом филателии. Не играет ли эта загадочная марка на еще более загадочном конверте ключевую роль в этом таинственном деле? -- У меня голова идет кругом. Это японское приключение -- настоящая китайская головоломка. Рульт наливает очередную порцию гари в мой сосуд. -- Послушайте, приходите-ка этим вечером к моей славной подруге, мистресс Ловикайфмен. Она устраивает небольшой прием, на который приглашен профессор Ямамототвердолобо, специалист по древним языкам. Вы сможете обратиться к нему с вашим непонятным дельцем. Тут он ненавязчиво меняет тему. -- Даже если профессор и не сможет вам помочь, вы не пожалеете об этом вечере, так как с Барбарой не соскучишься. Ее муж работал в американском посольстве. Два года тому назад он скончался от удара бамбуковой палкой одного не в меру ретивого студента-анархиста. Барбара не захотела вернуться на родину. Она решила развеять свою тоску в этой стране, и я, как могу, помогаю ей в этом. Я говорю "о'кей". Он дает мне адрес своей подружки, и я оставляю его на произвол секретарши. x x x А секретаршу уже вовсю охмуряет Берюрье. Вы можете смело смотреть на эту крошку под любым углом, она фотогенична по всей длине своих линий: миндалевидный разрез глаз, район талии в форме Х и грушевидные литавры. Для того, чтобы они были перпендикулярны позвоночнику, ей не нужно становиться на четвереньки или надевать бюстгальтер из железобетона. -- Ваш друг на редкость хорошо для японца говорит по- французски, -- замечает она. Толстяк адресует мне красноречивый взгляд за ее спиной, и я прихлопываюсь. Выйдя на улицу, он объясняет мне: -- Из-за своей желтизны я сказал ей, что -- местный, ну, сам понимаешь. Она уверяла меня, что я похож на японского актера Ниш- тяк-вна-туре. Прикольная кликуха, да? Окрыленный счастливыми мгновениями, проведенными наедине с красоткой секретаршей, он безудержно тараторит: -- Но я не стану спешить с заявлением о том, что мне удалось покорить эту сияющую вершину. -- Ты прав, не стоит спешить, иначе ты рискуешь угодить в пропасть забвения. -- Ну и ну! Не хватало, чтобы ты начал выражаться, как японцы! На этот раз, вместо того, чтобы искать такси, я иду в агентство "Хертц" и беру напрокат машину. Это замечательный Катчеворно -- последний писк автомобильной моды. После этого я направляюсь я Кавазаки. Мы проезжаем богатые кварталы, затем менее богатые, и, наконец, бедные и совсем бедные, прежде чем попасть в супербедные. Удивительная вещь, но даже в самых забытых Богом уголках японцам удается сохранить чистоту. Это самая вымытая нация в мире, так как ее представители моются не менее одного раза в сутки. Через час мы приезжаем в Кавазаки и каким-то чудом сразу же попадаем на улицу Фузи Хотъубе. Он поселился в довольно представительном квартале. Перед нами старая Япония. Восхитительные сады с искусственными ручейками и карликовыми кедрами, картонные домики, маленькие мостики, узенькие аллеи, посыпанные изумрудным гравием, чуете?! Берю полностью очарован. -- Эх! Увидела бы все это моя Толстуха! -- вздыхает он. Я притормаживаю и вскоре нахожу дом захаракиренного в самолете. Это изумительное сооружение, возвышающееся посередине любовно ухоженного сада, который отделен от улицы оградой высотой тринадцать сантиметров. Мы перепрыгиваем через нее на одной ножке и устремляемся к двери. Звонок отсутствует, зато есть гонг. Я ударяю в него. Эта xrsj` исправно вибрирует, но никто не отвечает. Тогда я решаю воспользоваться своим мальцом. Только на этот раз, мои дорогие и храбрые друзья, мне приходится иметь дело с японским замком -- самым мерзким замком в мире. Я скоро смекаю, что нет смысла слишком упорствовать. -- А что, если взломать? -- вздыхает Берю. -- Дверь? -- Нет, стену. Картон должен легко проломиться. С этими словами он толкает плечом стенку... и вверх тормашками летит на землю. Бумага неизвестным мне способом туго натянута на каркас, как кожа барабана, благодаря чему Толстяк отскакивает словно мяч. -- Невероятно, -- говорю я, -- это все равно, что пытаться раскусить зубами резиновый шарик. -- Заруби себе на носу, -- возражает мне Амбал, -- слово "невозможно" не для французов, особенно здесь, в Японии. Там, где отступает сила, берет верх хитрость! Через секунду он добавляет: -- Я дико извиняюсь... И начинает... Осмелюсь ли я сказать вам это? Нет, боюсь, что какая-нибудь очаровательная читательница наверняка упрекнет меня за эту непристойность Берюрье... Я колеблюсь. Ладно уж, чему быть, того не миновать! Несмотря ни на что, моя милая читательница будет читать о наших приключениях, потому что, если ее это шокирует, то, значит, и понравится. Ведь женщины предпочитают шампанское прокисшему компоту. Ну, так вот! Мой Берю, дорогой, уважаемый, благородный Берю, вспоминает, что он должен вернуть долг природе за все напитки, которые она любезно предоставила в его распоряжение. И... мягко, скромно, добросовестно, последовательно, но без всякого намека на перебои в работе предстательной железы он смачивает стену пивом, профильтрованным через почки[18]. Размеры мочевого пузыря отважного Берю подстать размерам его глотки. Операция занимает определенное время. Но результат того стоит. Тайфун над Кавазаки, чуваки! Халупы -- на произвол морских волн! Спасайте первыми детей и женщин! -- Сейчас, -- заявляет Берю-неукротимый, -- посмотрим, что увидим. И, правда, мы видим. Толстяк делает тридцати четырехметровый разбег, для чего слегка поворачивает свой мужественный профиль и выставляет вперед плечо. Внимание, стыковка! Он врезается в бумажную стену, и та уступает (уступайте места инвалидам!). Безудержный продолжает свое триумфальное шествие внутри дома. Он по инерции пролетает через зал, сметая все на своем пути. Пробивает следующую перегородку и оказывается в спальне. Влекомый стремительным порывом, он не останавливается на этом, и вот уже третья стенка не успевает попросить пощады. Все это сопровождается шумом хлопающих на шквальном ветру стягов. Соседи думают, что началось землетрясение, и собирают свои пожитки в чемоданы. А Берю выскакивает с другой стороны жилища, проносится через клумбу, сносит перила изящного мостика в форме ослиной спины и грохается в речушку, покрытую цветами лотоса. Конец пути! Финиш! Я помогаю своему приятелю выбраться из тины. Это весьма затруднительно, так как во время своего беспрецедентного полета через комнаты он нацепил на шею чудесную деревянную раму с портретом генерала Ди-Гола[19] Его красивый белый пиджак становится зеленым-презеленым. Точнее, бутылочно-зеленым, что в общем-то гармонирует с нравом и bjsqnl Берюрье. Он выплевывает трех китайских рыбок, стряхивает лепестки лотоса с ушей и изрыгает несколько добротных проклятий. Тем не менее, чувство гордости победителя компенсирует в его душе потерю красоты костюма. -- Ты видел, как я разделался с этим дергамом, Сан-А! -- Ты -- настоящий человек-торпеда. Толстяк! После бомбы в Хиросиме Япония не видела ничего подобного! Через оставшиеся в стенах пробоины мы легко проникаем в разрушенный дом Фузи Хотьубе. Нас встречают низкие столики, циновки и подушки. -- Это обстановка для безногого, -- усмехается Струящийся, -- конура для таксы. Кроме двух подобий комодов, мы не встречаем ни одного шкафа для одежды. В комодах -- только кимоно. Толстяк спрашивает у меня разрешение взять одно кимоно, для Берты в качестве военного трофея. Я соглашаюсь. Ведь Фузи Хотьубе они больше не понадобятся. Не считая тряпья и чайного сервиза, на этой хазе ничего нет. -- Выходит, что мы пришли сюда лишь для того, чтобы смочить мою задницу! -- ухмыляется Берю. Вдруг его лицо сжимается, а глаза расширяются. Губы растягиваются, как пара до смерти надоевших друг другу слизняков. -- Что с тобой, душечка? Но мне уже поздновато объяснять это на чертеже или покупать зеркало заднего вида. Я чувствую, как какая-то твердая штуковина беспардонно уперлась в мой бок. Мне не в первый раз суют шпалер под ребра. Поэтому я прихожу к выводу, что нас с Толстяком застукали. И действительно, в подтверждение моей мысли из-за спины его илистого Величества появляется мерзкая, будоражащая воображение харя. Ну, что же, каждому -- свое! Зато таких не ревнуют. Я не имею чести знать это рыло, но говорю себе, что этот брат- близняшка Толстяка может легко сделать заикой любую впечатлительную девушку, случайно встретившуюся с ним взглядом. В самых жутких ночных кошмарах я никогда не встречался с таким страшилкой! Представьте себе индивида в общем-то небольшого роста, но такого же в ширину, с глазами на 99% скрытыми под веками, -- земноводного чудища. У него круглая, гладкая и фантастически желтая ряха, рот в форме равнобедренного треугольника, суперсплюснутый нос и очень высокие и очень острые скулы. Сущий катаклизм! Бедный папочка, наверно, сделал себе харакири в день его появления на свет! От созерцания меня отвлекает чья-то рука, проскользнувшая подмышкой и начавшая ощупывать карманы моего пиджака. Тонкая, маленькая, восковая, жестокая рука. Я говорю себе, что судьба дарит нам шанс. Конечно, я рискую головой, но если рефлексы того фраера, сработают с опозданием на одну двадцатую секунду, мне этого будет достаточно. Мы оба с Толстяком безоружны. Объявлять войну этим заспинкам -- нам совсем не в цист, как сказал бы мой знакомый из Марселя, торгующий живой рыбой из цистерны. Но ваш Сан-Антонио, прекрасные дамы, если и не рыцарь без упрека, то уж наверняка месье без страха. В тот самый момент, когда рука оказывается во внутреннем кармане моего пиджака, я начинаю крутиться, как юла, головокружительно до умопомрачения! Я стараюсь изо всех сил, а мой мучитель оказывается плотно прижат ко мне. В этой круговерти дуло его бодяги соскальзывает вниз и теперь зажато между нами. Мне удается увидеть того, кто так неожиданно стал моим визави, -- это молодой японец с продолговатым лицом и глазами, m`onlhm`~yhlh два не зарубцевавшихся шрама. Все это происходит за промежуток времени, который понадобился бы пироману на те, чтобы поджечь бутыль эфира. Я откидываю свой чан назад и наношу чертовски удачный удар .в. лобешник приятеля. Вижу, как у него из глаз сыплются звезды, но за неимением времени не успеваю сосчитать их. Рекомендую вам сделать это вместо того, чтобы принимать снотворное. Мой обидчик отбывает в аут. Он обмяк в моих руках, и мне нужно лишь отстранить его от себя, чтобы дать возможность упасть. Но прежде, чем он занимает место в партере, я освобождаю его от аркебузы. Ну а сейчас можно себе позволить посмотреть, как идут дела у Берюрье. Ну что же, должен вам сообщить, что, слава Богу, мой малыш чувствует себя совсем не плохо. Окрыленный моим успехом, он со своей стороны с присущим ему юношеским задаром исполнил "Турецкий марш". В тот момент, когда я поворачиваюсь к нему, он добивает своего орангутанга дробными ударами копыт (я вам говорил, что мне удалось заменить его домашние тапочки на туфли?). Мой дорогой Берю так усердствует, что начинает тяжело дышать. -- Чертова кукла? -- возмущается он, вытирая обильный пролетарский пот. -- Когда он увидел, что ты вырубил его кента, он вздумал пальнуть в тебя из своей дуры. Но я вовремя мочканул его ногой по близняшкам. А еще говорят: "японцы, японцы"! Они такие же, как и все -- стоит им схлопотать по висюлькам, как они начинают просить замену. И вот в наших руках находятся две крупнокалиберные дуры в полном комплекте со своими хозяевами. Что делать? Предупредить полицию? Но зачем? Это может привести к малоприятным юридическим разбирательствам. Лучше уж самим заниматься своей кухней. Я обыскиваю обоих японцев. В их бумажниках имеются документы: одни на японском, другие на иероглифах, короче говоря, я в них ни бельмеса не въезжаю. Но вот мне попадается удостоверение, на обложке которого стоит надпись на двух языках -- японском и английском. Это слово, которое так же как и слово "Hotel" с небольшими вариациями хорошо известно во всех странах -- "Police". Я чувствую легкий приступ смущения. -- Ты видишь. Толстяк? -- обращаюсь я к своему сообщнику. Он пасет на гербы. -- Не может быть! Выходит, это наши японские коллеги? -- Выходит, что так. Соседи, наверное, вызвали легавых, когда увидели, как ты взламываешь дергам. -- Нужно познакомиться с ними и извиниться, -- решает Берю. -- Я думаю, что нам лучше смотаться, пока они в ауте. Иначе нас ждет куча неприятностей, мой храбрый малыш. -- Пожалуй, ты прав. Когда они оклемаются, то вряд ли поймут нас. Сказано -- сделано. Мы мылимся к нашей тачке. Черная полицейская машина стоит прямо за ней. За рулем сидит тип и читает газету, но, увидя нас, опускает ее. Я иду прямо к нему. Это маленький человек с недобрым взглядом. Он задает мне вопрос, на который -- и на то есть основания -- я не могу ответить. Я резко распахиваю дверцу. Он тянется к кобуре, но быстрота реакции Сан-Антонио уже стала притчей во языцах -- о ней недавно писали в спортивных рубриках ведущих газет. Я делаю ему японский ключ (правда, кстати?) с целью нейтрализовать его руку. Мой неразлучный друг Берю сходу предлагает ему продегустировать оплеуху "язычок проглотишь" в качестве Десерта, и шофер принимает ее за милую душу, да так, что за ушами трещит. Прежде чем сесть в нашу телегу, я спускаю xhm{ у полицейского автомобиля. А сейчас нам нужно побыстрее катить в Токио. С такой историей в багаже мы можем не обобраться хлопот. Ну и везет же нам: посадили себе на хвост японских легавых, когда и так дела -- не в жилу. Не следует исключать того, что наши жертвы заметили номер нашей каталки, и тогда готовься принимать гостей... Это прозорливо отмечает Берю в лынде стрита[20]. -- Наверное, есть способ замести следы, -- говорю я. -- Хотелось бы узнать, -- интересуется Амбал. -- Мы подадим заявление об угоне машины. -- Что это нам даст? -- В этом случае станет известна наша принадлежность к легаве. Тогда местной полиции не должна прийти в голову мысль брать у нас интервью. Он соглашается с тем, что это единственно правильное решение. Вернувшись в Токио, мы скромно оставляем машину в оживленном квартале и берем такси до гостиницы. По пути мы заскакиваем к Хертцу и сообщаем ему об угоне автомобиля. Может быть, эта затея слетка хромает, но я не вижу других путей. Очутившись у себя в номере, я снимаю верещалку и звоню Рульту в Агентство Франс-Пресс. -- Что-нибудь новенькое? -- с интересом спрашивает он. -- Нет, кроме неприятного недоразумения, о котором я вам расскажу в другой раз. Послушайте, дружище, если вдруг нам понадобится алиби, то вы не забыли, что мы покинули ваш кабинет четверть часа тому назад, правда? -- А как же! Об этом мне только что говорила моя секретарша, -- усмехается он -- А вы не забыли о сегодняшней вечеринке? -- Только о ней и думаю. Я кладу трубку. И все же это происшествие не дает мне покоя. Я думаю, что лучше известить о нем Старикана на крайний случай. Мне не хочется стать клиентом японских тюряг. Поэтому я заказываю новый разговор. Так же как и утром, после небольшого ожидания на другом конце провода, раздается голос дорогого Босса. Воздушными намеками (а он схватывает их на лету, как парус -- ветер) я рассказываю ему о втором харакири, о нашей экспедиции в Кавазаки и ее последствиях. Он говорит мне, что срочно свяжется с нашим посольством, чтобы в случае необходимости они были готовы быстро и эффективно помочь нам. Новостей об Агентстве Пинодер все нет. Мы расстаемся. Я ещЕ никогда так часто не общался по телефону с Лысым. Если дела так пойдут и дальше, то мой гостиничный счет испортит мне аппетит, как бочка тухлой сельди -- фужер шампанского. В тот момент, когда я кладу трубку, появляется Толстяк в пижамных шакаренках в цветочек. -- Я сдал свой костюм в чистку и глажку, -- говорит он -- Правда ведь, невезуха! Мой первый костюм из белой фланели... Но я надеюсь заполучить его к концу дня, чтобы надеть на вечеринку к американке. Я цементирую его энтузиазм: -- Будет лучше, если ты не пойдешь туда, Толстяк. -- Чего это вдруг? -- Надо же понимать, что с твоей желтизной ты непрезентабелен! Он хмурится. -- Послушай, Сан-А, ты меня удивляешь. Здесь миллионы ребят с таким же цветом кожи. -- Да, но для них -- это естественная окраска. Поверь мне, будет гораздо лучше, если ты отдохнешь. К тому же, твое вынужденное купание, да и... Он молча возвращается в свою комнату, яростно захлопнув за qnani дверь. Глава 7 День заканчивается без приключений. К восьми часам ваш милашка Сан-А, выкупанный, свежевыбритый, накрахмаленный, с уложенными волосами и благоухающий, покидает свой селоп. Он стучится к Берю, но Берю отсутствует. Его величество обиделось и смоталось, не проронив ни слова. Я спускаюсь в холл гостиницы и прошу портье вызвать для меня такси. Я зол, как собака. Плохо быть не в своей тарелке, да еще при этом шляться по чужой стране, не зная толком, чего ищешь. Я еще раз проклинаю свой бзик, заставивший меня очутиться в самолете и прилететь в Токио. Лучше бы я остался в Париже искать Гектора и Пино. Может быть, им сейчас приходится крайне туго, а тем временем ваш Сан-А метелит японских легавых, приняв их за бандитов. Он носится с конвертом, надпись на котором никто не может расшифровать, и спокойно наблюдает за тем, как японцы делают себе харакири... Он... -- Такси ждет вас, месье. Я направляюсь к выходу. В тот самый момент, когда я собираюсь пройти через дверную вертушку, ее блокирует огромный японец в национальном костюме. Я уже собираюсь облаять его, когда признаю в нем Берю. Чувак хоть куда! На нем черное шелковое кимоно (то самое, которое он отважно вынес из дома Фузи Хотьубе), с зеленым драконом на спине, изрыгающим огонь. Толстяк корчит мне рожу. Возмущенный его жестом, я толкаю вращающуюся дверь. Берю начинает рычать, так как его пузо попадает между дверным затвором и вертушкой. Он вырывается и догоняет меня на улице. -- Как я тебе нравлюсь в этом костюме, Сан-А? Я не могу сдержать улыбку. -- Ты похож на старого буддистского монаха. В честь чего ты так вырядился? -- На вечеринку! -- Какую вечеринку? -- У американки. В таком виде ты можешь официально представить меня как своего старого японского друга. -- Но... Он преграждает мне вход в такси. -- Послушай-ка меня, Сан-А. Со мной такие штучки не пройдут! Ты втянул меня в эту дребедень, не спрашивая моего желания. А теперь собираешься идти развлекаться без меня. На кось выкуси! В глубине души я чувствую, что бедный Толстяк прав. -- Ты не можешь выдавать себя за японца, так как не знаешь языка. -- Ну и что? Я ведь говорю по-французски. -- Да, но на этой вечеринке будут и японцы. Если они обратятся к тебе на японском, ты мигом сядешь в лужу. -- Ладно, я скажу им, что китаец, какая разница! Вперед! Как убедить этого упрямца? Я ус