ая тишина, за которой следует вопрос в лоб: -- Почему вы так поступили? -- Я хотел таким образом скрыть его до тех пор, пока не узнаю, что он из себя представляет. -- Значит, вам не известна его ценность? -- Нет, месье. -- Тем лучше, -- произносит Старикашка после короткой паузы. Он оборачивается к своим дружкам и отдает им распоряжения. Те понимающе кивают. Старикан вновь обращается ко мне: -- Двое из этих месье отвезут вас на почту. Они не отпустят вас от себя ни на шаг, а если вам вдруг вздумается ускользнуть от них, то пощады не ждите. Он достает из кармана маленький лаковый футлярчик и открывает его. Внутри находится перстень с печаткой внушительных размеров. -- Уважаемый гость, -- говорит мне очкастый павиан, -- сейчас я посвящу вас в секрет этого перстня. Он одевает его себе на указательный палец и ногтем большого приводит в действие пружинку потайного механизма. Из печатки выскакивает острое жало величиной с иголку проигрывателя. -- Один укол этой игры, и вы -- на том свете, -- говорит мой гостеприимный хозяин. Он совершает обратный маневр, и игла возвращается в свое гнездо. Затейник снимает перстень и надевает его на палец одного не самого симпатичного мерзавца из своей банды. -- Месье Падекарбюратомамото будет постоянно держать вас за руку. При малейшей попытке... Я думаю, что вы и сами понимаете... -- Еще бы не понять, -- усмехаюсь я. -- Ваш друг останется пока здесь. Если вам вдруг каким-то чудом удастся убежать, он тут же будет казнен и весьма неприятным способом. Минута молчания. Старый краб с золотыми перископами склоняет голову. -- Это все, что я хотел сказать. Он дает знак своей шайке. Падекарбюратомамото и другой симпапон подходят и развязывают меня. Затем Падекарбюратомамото берет меня за руку. -- Смотри не лопухнись, Сан-А, -- кричит мне вслед Берю. x x x Очутившись на бридже, а точнее на деке[31], я замечаю, что мы находимся на роскошной яхте. Я не знаю, каково ее водоизмещение, могу лишь сказать, что оно более чем внушительное. Якорь брошен в нескольких кабельтовых от берега, и капитан Кишкатонкаотума дает команду спустить шлюпку to the sea.[32] Тремя минутами after[33] мы спускаемся по веревочной лестнице и занимаем места в быстроходном катере. Я ненароком бросаю взгляд на корму судна, чтобы узнать его название, так как это может мне пригодиться. Яхта бела, как лебедь. Она называется "Гасисветнетохана". Это гордое имя четко откладывается на мой подчерепной счет. Через несколько минут мы причаливаем в тихой закрытой бухточке. Японский сад спускается здесь почти к самому морю. В глубине его возвышается изумительное по красоте строение из бамбука. Надо думать, что это берлога одного из местных толстосумов. Мои конвоиры ведут меня к роскошному жилищу. У меня возникает догадка, что оно принадлежит скромному владельцу яхты. Один из двух моих церберов, тот, который, пожалуй, посимпатичнее, подгоняет огромный лимузин (не из Лимы, а из гаража, расположенного в двух шагах от бамбукового дворца) и Падекарбюратамамото толкает меня на заднее сидение автомобиля. Этот умник чертовски чтит указания своего хозяина и ни на один зуб (как сказал бы Берю) не оставляет меня. -- Это на центральной почте? -- спрашивает он. -- Да.. Мы едем проселочной дорогой, благоухающей вереском, жасмином, uphg`mrelni, гелиотропом, резедой, диким папоротником, увядающей греновилльской гвоздикой и лотосом (пользуясь случаем, хочу искренне поблагодарить своего школьного учителя ботаники, месье Парфюмье, а также подружек по школьной скамье, за непреходящие знания к области флоры и издаваемой ею ароматов). Миновав двести двадцать два метра сорок один сантиметр этого райского уголка, мы выезжаем на трассу Кавазаки -- Токио. Все молчат. Рука Падекарбюратомамото вполне заменяет мне браслет. Я чувствую, как она квазибесповоротно покоится на моей руке. Откинувшись на мягкие подушки лимузина, я предаюсь размышлениям. Говорю себе: "А сейчас, мой дорогой Сан-Антонио, что может с тобой случиться? Что ты собираешься делать? (наедине с собой, я обращаюсь к себе на "ты")". Итак, мы скоро прибудем на почту. Естественно, там нет никакого письма на мое имя. Меж бесславно вернут на борт "Гасисветнетохана", а затем... Я не осмеливаюсь рассматривать это "затем". Мы попали в руки типов, знающих толк в заплечных делах. Даже то, что я видел, оказалось весьма существенным и убедительным, и у меня нет ни малейшего сомнения в том, что они сдержат свои обещания, и ни малейшего желания участвовать в их играх по полной программе. Я мог бы рискнуть своей шкурой и попытаться рвануть когти, но тем самым я подписал бы смертный приговор великому человеку (вы поняли, что я имею в виду Александра-Бенуа Великого?). Представьте: инспектор Берюрье погиб при исполнении служебного задания. Да ещЕ какой смертью, японский бог! Старый стручок может обрезать ему уши сигарными ножницами или влить в него канистру бензина с кремнями для зажигалок, чтобы затем прикурить от его последнего вздоха. Что делать? Я собираюсь с мыслями, концентрируюсь и отравляю срочную телеграмму Всевышнему с уведомлением о получении и оплаченным ответом. Но ответа все нет, а мы продолжаем свой путь. Вот и Токио. Мы проезжаем район старых немецких заводов "Бесштаяензаден- Куипокаго-рячкрупп" и минуем площадь Шитокрыто, в центре которой возвышается величественная статуя Никляду-Никзаду -- изобретателя японской тачки с двойным карбюратором. Наша телега останавливается перед солидным зданием. Приехали на базу, дорогие дамы-господа! Я принимаюсь насвистывать незатейливую песенку "Папа -- китаец, мама -- японка, великое счастье любого ребенка", ставшую шлягером у швейцарских акушеров. Мой наставник как будто прирос ко мне. Похоже, что он не знаком с взглядами ведущих педагогов, утверждающих, что "наставник не должен быть навязчивым". Мы заходим в огромный зал с многочисленными окошечками. Под стеклянной крышей во всю бурлит почтовая жизнь, здесь стоит невообразимый сюм и гам (не шум, а именно сюм, так как "шу" у японцев произносится с легким присвистом). Пара моих спутников окружает меня плотнейшим вниманием, сравнимым разве что с тем, которое вы уделили бы мадам Мишель Морган, если бы она соизволила прийти к вам в гости. Мои сторожевые псы ведут меня прямиком к окошку "до востребования". Как назло (для вас это было бы "к счастью"), у окошка ни души, -- добро пожаловать, Сан-А! Меня встречает улыбкой распустившейся фиалки восхитительная японочка. -- Я должен получить письмо на свое имя, -- говорю я ей по- английски. И выплевываю ей свою имя, как младенец надоевшую ему манную кашу, так как у меня возникла идея, братцы! -- Извините, повторите, пожалуйста, -- просит меня очаровательное дитя. Я повторяю ей с ещЕ большим смаком. -- У вас есть с собой документы? -- Конечно, мисс! Вот умничка, я бы, наверное, расцеловал еЕ через окошко, не будь оно таким узкоглазым! Наступил момент проверить вашу соображалку: сможете ли вы догадаться, зачем я затеял эту игру? Ну что, слабо?! Тогда слушайте: я невнятно произнес свое имя для того, чтобы девчушка попросила взглянуть на мои кептухи, прежде чем безуспешно искать несуществующее письмо в своей картотеке, ясно? А хотел этого я для того, чтобы дать себе логически обоснованный повод слегка приподнять руки. Падекарбюратомамото держит меня за левую руку чуть выше локтя. Смекаете? Так вот, чтобы достать документы из внутреннего левого кармана своего пиджака, я должен проделать следующие движения: поднять левую руку к левому лацкану, придержать его и слегка оттянуть, чтобы позволить правой руке попасть в карман. Ну как, врубаетесь? Если нет, то скажите -- и я набросаю вам схемку. Говорите, не стоит? Тогда, о'кей! Так как яп мертвой хваткой вцепился в мою левую руку, прежде чем поднять ее, я поворачиваюсь к нему и вежливо прошу: -- Вы позволите? Это обращение направлено на то, чтобы он слегка ослабил свою хватку. Все происходит так, как я хочу. Он не отпускает меня, но его пальцы слегка разжимаются. Тогда я выполняю первую часть движения, схватив левой рукой левый лацкан своего пиджака. Naturlich то, что я рассказываю вам это с такими подробностями, логически оправдано. Вам может показаться это затянутым, так как я даю вам замедленный художественно-литературный пересказ (впрочем, это уже мало похоже на беллетристику, прошу прощения!). Теперь мне остается выполнить второе движение. Вместо того, чтобы сунуть свою правую руку во внутренний карман пиджака, я веду ее поверху, постепенно превращая в кулак. Мне требуется, чтобы он достиг кончика подбородка Падекарбюратомамото, вырубив его, прежде чем он успеет воспользоваться своей иглой. Я не могу позволить себе размахнуться -- это чревато последствиями, поэтому предельно концентрируюсь на ударе. Все мои внутренние силы переливаются в родную правую. Очаровательная почтарка ждет с милой дальневосточной улыбкой. O'key, Сан-А! Вперед, сынок! И не забывай свою славную Фелиси, которая сейчас скучает по тебе, натирая паркет в твоей спальне. За свою полную приключений доблестную службу я отвесил немало сногсшибательных пачек, но такой еще не бывало! Лучший крюк правой за всю историю бокса. Если вам кто-нибудь скажет, что его провел Робинсон во время своего поединка с Ла Мотто, пошлите его подальше и знайте, что он был нанесен вашим бесподобным Сан-А в зале Главпочтамта Токио. Чрезвычайно короткий, до треска сухой, молниеносный, как отзыв посла во время разрыва дипломатических отношений! Фантастика, ребята! Он попадает в самое яблочко. Сию же сотую секунды япошка летит с копыт. Он не успел воспользоваться своим убийственным перстнем, или же я ничего не почувствовал. Четко следуя траектории своего волшебного кулака, я перепрыгиваю через Падекарбюратомамото и мчусь к выходу со скоростью быстрее звука, стука и белого света, который некоторым не мил. На своем пути я сбиваю кучу народца и выскакиваю на улицу. Закономерный вопрос: где второй тип? Сидит ли он у меня на хвосте или приводит в чувство своего коллегу? У меня нет времени, чтобы оглянуться. Сломя голову мчусь вперед. G`oskhb`~q| в тачку, так как перед выездом заметил интересную деталь -- у нее отсутствует ключ зажигания. Жму акселератор, он вежливо отвечает "да". Врубаю скорость, сразу вторую, она не упрямится, тем более, что я щедро вдул горючку в карбюрашку. И тут, откуда не возьмись, перед машиной возникает второй тип, демонстрируя мне номер из родео. Этот месье отнюдь не растерялся. В отчаянном прыжке он бросается на капот и распластывается на нем. Лучше бы он выступал с этим номером в цирке! Я пытаюсь сбросить его, виляя влево вправо, но он обладает ловкостью тренированной макаки. Вместо того, чтобы шмякнуться об асфальт, он расчехляет свою дуру. Нас разделяет лишь лобовое стекло. Шалун-негодник закрывает мне обзор, и я вынужден рулить, почти стоя. Вот-вот в меня уставится дуло пистолета. Эти японцы отважны до слез! Он знает, что выстрелив в меня, лишит машину управления, за этим неизбежно произойдет авария, и у него появится стопроцентная возможность испытать своим чаном прочность дорожного покрытия, но ему на это наплевать! Первая пуля разнесет лобовое стекло, вторая -- лоб находящегося за ним Сан-Антонио. Что делать? Я резко торможу. Преследующая меня полицейская машина не может избежать столкновения и страстно целует зад моего лимузина. Следует ужасный удар, и храбрый стрелок исчезает с капота. Признаюсь, что он успел изрядно намозолил. мне глаза в качестве декоративной пробки для радиатора. Я снова жму на газ. При этом моя телега подпрыгивает, и я чувствую, что еЕ колеса переезжают что-то мягкое. Впрочем, это уже мелочи. Полицейская машина снесла себе весь перед об мой зад и не может тронуться с места. Сидящие в ней гапки -- в отрубе, но один, самый стойкий из них, выскакивает наружу и палит во всю дурь по моей лайбе. Пули надсадно визжат по кузову. Ну и пусть, лишь бы мне не попали по темечку и не продырявили шины. К счастью, нет! Расстояние между мной и стрелком стремительно увеличивается. Я спасен! Теперь мне следует поторопиться. Сам я свободен, но меня ждет Толстяк, запертый в трюме и перевязанный, как домашняя колбаса (надеюсь, что моя метафора хоть немного успокоит его в этот трудный момент). На кон поставлена его драгоценная жизнь. Если на борту яхты есть телефон, то его песенка спета. Но если Падекарбюратомамото не может предупредить своего шефа на расстоянии, у меня появляются минимальные шансы. Если бы я располагал несколькими лишними минутами, все было бы проще, так как легавые заметили мой номер. Мою машину легко узнать, и японские баллоны очень быстро сели бы мне на хвост, чему я был бы только рад, приведя их за собой на яхту. Но если бы они накрыли меня раньше, то за время переговоров с ними от Толстяка остались бы рожки да ножки. Мое великолепное умение ориентироваться и водить машину приводят к тому, что я вскоре оказываюсь на тихой дороге, благоухающей вереском, жасмином, хризантемой, гелиотропом, резедой, диким папоротником, увядающей гвоздикой и лотосом. Я останавливаюсь у дома как раз в тот момент, когда там раздается телефонный звонок. Стало быть, я успел в самый раз. Ясно, что Падекарбюратормото (или что-то в этом роде) уже не успеет предупредить домашнюю челядь и приказать им доложить о случившемся на яхту, гордо белеющую в бесконечной лазурной дали, как сказала бы какая- нибудь лауреатка литературной премии "Фемина". Я оставляю тачку за зарослями гелиоштопоров с неуместными в данный момент цветами и мылюсь в направлении причала, где плавно onj`whb`erq на воде катер, похожий на легкую чайку, которую нежно баюкают волны (как сказал бы какой-нибудь талантливый детский писатель). Едва я успеваю подбежать к причалу, как сзади появляется спешащая парочка -- матрос и слуга в развевающемся атласном кимоно. Я распластываюсь за грудой морских снастей-мордастей. Оба раздолбая нарисовываются у катера, и матросик с разбега плюхается в него. Слуга тем временем отвязывает канат. Я жду, пока он закончит, затем выскакиваю из своего укрытия и сталкиваю его с причала. Рядом со снопом брызг, вызванным его падением, стокгольмский фонтан показался бы вам одноногим скрюченным ревматиком. Благодаря моему высокому порыву, безвестная шестерка в кимоно на глазах преображается в кисть великого художника- мариниста, которую маэстро в сердцах швырнул в ночной горшок мешающего ему работать ребенка. Пока слуга барахтается в воде, я запрыгиваю в катер. Матрос, который все это время был занят запуском мотора, так ничего и не заметил. Он выпрямляется и сталкивается носом с парой фунтов моей крепко сжатой ладони. Крюк в шнобель, накат коленом по бейцам и левый в челюсть. Быстро и качественно. И вот. уже матросик отдыхает на дне катера, прикинувшись грудой тряпья. Я обыскиваю его и к своему великому удовольствию нахожу у него за поясом многозарядный шпалер, с которым можно смело идти на носорога. Освобождаю морского волка от его автоматического плавника и спихиваю за борт немного освежиться. Меня ждут голубые просторы! Я врубаю скорость: катер сигает метра на три и стрелой летит вперед. С удовольствием прокатился бы сейчас на водных лыжах, будь у меня водила за штурвалом, свободное время и ангел-хранитель, которому я мог бы доверить своего Берю! На борт "Гасисветнетохана" высыпали узкоглазки, поджидающие прибытия катера. Среди них и старик-очкарик. Я подхожу вплотную к яхте, но мне не спешат спускать трап. До меня доносится голос очкастого худышки: -- Что случилось, комиссар? -- Я привез вам конверт. -- А почему вы вернулись один? -- Дело в том, что мы сбили пешехода. Нас задержала полиция, но мне удалось улизнуть... -- Неужели? Его голос полон таким недоверием, что я удивляюсь, почему яхта еще не дала крен (жаль, а то бы за борт плюхнулся очкастый старый хрен!). -- Если вы не верите мне, то послушайте радио, по нему должны сообщить об этом дорожном происшествии -- оно было впечатляющим. -- И вы не воспользовались таким случаем, чтобы спастись? -- оппонирует мне лотоглазый. -- Напротив, я испугался того, что, не дождавшись нас, вы убьете моего друга, и поэтому решил действовать на свой страх и риск. -- Почему вы сами управляете катером? -- Ваш матрос не захотел везти меня к вам, а я ничего не смог ему объяснить, так как он не понимает по-английски вот почему я был вынужден объясниться с ним при помощи кулака. И тут я иду ва-банк. -- Если вы не верите мне, так и скажите! Неужели вы все боитесь одного единственного человека?! Как вы можете даже предположить, что я вернулся рассказывать вам байки с пустыми руками? Мой сарказм приносит плоды. -- Хорошо, -- говорит гном. -- Вам сейчас спустят корзину, в которую вы положите конверт. -- Согласен, только сначала спустите ко мне моего друга. -- Ни в коем случае! Я достаю из своего бумажника конверт с письмом от любовницы, нежной и незабвенной Марты Индюкар. -- Хватит издеваться надо мной, -- гордо бросаю я. -- Вы сами добились этого, не захотев спускать мне трап. Ваше недоверие говорит о ваших недобрых намерениях. Отдайте мне друга, и вы тотчас получите свой конверт. Иначе я разорву его на кусочки и брошу в воду! Я подхожу к борту катера. -- И не вздумайте стрелять в меня! Я уйду под воду вместе с ним! Наступает напряженная тишина. Старый бонза отдает указания своим слугам. -- Ладно, -- говорит он. -- Но не вздумайте обманывать меня, это обойдется вам чрезвычайно дорого! Я понимаю, что он имеет в виду, когда замечаю над собой четырех типов с внушительными дурами в руках. Как только я передам им конверт, они откроют огонь. У меня не хватит времени отойти от борта. Как можно ускользнуть от четырех головорезов, держащих наготове свои плавники? Через несколько минут на палубу выводят Толстяка. Он на ходу натягивает свои шмотки, отпуская при этом соленые морские словечки в адрес японских яхтсменов. Тут мне в голову приходит одна из самых безумных и нахальных идей за всю мою славную карьеру. Мне нужно срочно задействовать Толстяка, пока он еще на посудине. Это наш последний шанс. Для этого я должен переговорить с ним таким образом, чтобы нас никто не понял. Так как старый хрыч говорит по-французски, я должен буду воспользоваться герметичным языком, доступным только для понимания Толстяка. -- Эй Берю, растопырь свои хлопалки, кореш! -- кричу ему я. -- Черт возьми, на фига ты сюда вертанулся?! -- восклицает мой благородный друг. -- Я тут решил сварганить салат не по сезону, чувачина, и нам в цист кидануть муриков со шпейками, чтоб ты слындал. Зацепи четырехшнифтового бабая и торцани его в мою скорлупку, а сам линяй макитрой вниз! Старый япошка трясется от возмущения. -- Молчать! -- кричит он. -- Или говорите по-французски! Я не... Он не успевает закончить фразу, так как Громила делает ему свой very famous[34] номер высшего пилотажа. Пока желтолицые разворачивали веревочный трап, он сиганул вперед, и не успевает месье и глазом моргнуть, как папаша Божий одуванчик летит за борт. Старичок вопит, как ошпаренный мартовский кот и мешком плюхается на дно моего катера. Я, как могу, смягчаю его падение, но несмотря на все мои старания, он хлопается хлебальником об палубу и напрочь освобождается от зубов. Его доминошки, родные и вставные, рассыпаются по настилу, как горстка риса. Он в полном отрубе. Я поднимаю его и прижимаю к себе. Телохранители не решаются стрелять. Они находятся в полной растерянности. В Берю вцепляются трое узкоглазок. Он отчаянно отмахивается от них. Мой друг рвет и мечет; от его красивого синего пиджака в белую полоску, как испуганные чайки, летят в воздух клочья. Наконец, ему удается прыгнуть за борт вместе с намертво вцепившимся в него бульдожкой. Двое борцов плюхаются в j`jnl-нибудь метре от катера. Вода ничуть не охлаждает их пыл. Сын страны восходящего солнца водружает свою граблю на шею Берю и медленно перекрывает ему доступ кислорода. Мой медный Толстяк, не очень-то дружащий с водой, отбивается как может -- а в этой мокрой стихии может он плохо -- и вскоре начинает пускать пузыри. Тогда свободной рукой я навожу свою волыну, и забодяживаю пульку в чан япончика. Грохот выстрела смягчается нежным бульканьем морской воды... Обидчик Берю идет ко дну, оставив за собой на поверхности красную ленточку крови. -- Быстрее залезай в лодку! -- кричу я Толстяку. На борту яхты продолжается замешательство. Благодаря присутствию Биг Бонзы на моем катере, его головорезы отказываются поливать меня свинцом из страха укокошить своего благодетеля. Отфыркиваясь, его Толстейшее Величество карабкается на борт моей посудины. Его потуги способны вызвать крен у танкера. Я чуть было не принимаю морскую ванну, но, к счастью, мое копыто застряло в щели настила, и мне удается избежать купания in extremis[35] (как говорят в Ватикане). -- Занимай место за штурвалом. Толстяк. Отпусти черную ручку, затем нажми на белую. Он четко выполняет команды, продолжая отфыркиваться и сохраняя устойчивый багрянец. Мотор дико взывает, и катер мчится вперед. Ребята на яхте до слез огорчены нашим отъездом. Когда нас разделяет полмили водного пространства, Толстяк позволяет себе оглянуться назад. Он сияет, как лучи восходящего солнца на лбу медного Будды. -- Знаешь, Сан-А, -- взволнованно начинает он, -- ты знаешь... Он трясет своей бесшабашной башкой. -- Ввек не забуду, что нам удалось отмочить! Самый потрясный номер за все наши гастроли, скажи, дружище! -- Я говорю, Толстяк! Он протягивает мне свою широкую ладонь, густо покрытую с тыла шерстью. Мы обмениваемся крепким взволнованным шейк-хэндом[36]. Глава 10 -- А что сейчас? -- спрашивает Толстяк. Мы заходим в тихую бухточку. Я подозрительно оглядываюсь по сторонам. -- Сейчас присмотри за папашей, а я займусь всем остальным. Я кидаю свои штиблеты, носки и штанцы на прибрежный песок. Затем разворачиваю лодку носом в открытое море и прихватываю веревкой рычаги газа и переключения скоростей. Я прыгаю в воду предварительно дернув разом за обе веревки. Катер резко стартует, оставляя за собой шлейф белой пены. Освобожденный от груза человеческих тел, с заблокированным до упора рычагом газа, он стремительно уносится в голубую даль. Когда я надеваю брюки, он превращается в маленькую черную точку на горизонте. -- Интересно, куда он доплывет? -- задумчиво вопрошает Берю. -- Если он не врежется в Маркизовы острова, у него есть шанс причалить в Чили, -- предполагаю я. Я склоняюсь над старикашкой. Тот до сих пор в ауте. Думаю, он схлопотал небольшую трещину в черепушке или что-нибудь в этом роде. Так или иначе, последний зубец уже прорезался между его расквашенных губ. Никак наскажешь, что наш дорогой старичок находится в хорошей форме! Мы присаживаемся на душистой траве чудесного сада. -- Как тебе удалось выкрутиться на почте? -- спрашивает мой верный спутник. Я рассказываю ему об этом приключении. От моего рассказа его прошибает слеза, и он прижимает меня к своей груди гладиатора: -- Значит, ты вернулся, чтобы спасти меня, Тони?! Вместо того, чтобы заложить их легавым, ты рисковал своей шкурой, чтобы вытащить из беды своего кента! Я этого никогда не забуду, дружище! Закруглившись с сеансом слезного признания в любви, мы решаем действовать, в связи с чем проводим укороченный военный совет. Ситуация весьма туманна. -- Этот милок, -- говорю я, кивая на старикана, -- наверняка большая шишка со связями. Мы не говорим по-японски, и, вообще, мне не хотелось бы что-то объяснять японской полиции. Если нас там задержать, дело может обернуться не в нашу пользу. Будет гораздо лучше, если я сначала свяжусь с нашим посольством. -- Годится, -- говорит Толстяк, -- Иди, я присмотрю за старичком, можешь быть спокоен -- он от меня никуда не денется. В этом замечательном саду находится маленькая бамбуковая хижина, куда мы относим старикана без очков, потерянных во время падения. -- Жди меня здесь. И смотри не высовывайся! Я ухожу на разведку. Я иду по тропинке, которая вскоре пересекается с другой, ведущей в свою очередь к еще одной, благодаря которой я перехожу через мостик, и замечаю среди рощи карликовых кедров весьма располагающее жилище, окрашенное в веселые тона. Я подхожу ближе. Вдруг дверь распахивается, и мне навстречу бросается стайка хорошеньких девушек. Это сон, ребята! Их не меньше двух десятков, все японочки и все как на подбор! Они одеты в кимоно, переливающиеся всеми цветами радуги, и сандалии. с деревянными подошвами, нежно цокающими по мелкому гравию. Эти мадмуазелечки, щебеча и смеясь, окружают меня. Они толпятся, подталкивая друг друга локтями, фыркают и трогают меня кончиками пальцев, как будто сомневаются в моем существовании, также как я сомневаюсь в их. Они задают мне вопросы, которые я не могу понять. -- Вы говорите по-французски? -- спрашиваю я у них. В ответ слышу хор красоток, напевающих: -- Фран-цусь-кх! Фран-цусь-ки! Одна из них робко выходит вперед со словами: -- Я говорю чуть-чуть... Это самая красивая девушка. Потрясающая фигурка, атласная кожа, миндалевидные глаза, сияющие как бриллианты, на голове -- огромный, черный, как смоль, шиньон, искрящийся стеклянными шариками заколок. Можно подумать, что эта красотка нарисована кистью величайшего японского художника на блюде из тончайшего фарфора. -- Откуда вы идти? -- спрашивает она. -- Мы прогуливались с другом по побережью. Вдруг мы услышали стоны и вскоре обнаружили пожилого мужчину, который лежал неподалеку отсюда в бессознательном состоянии. Она переводит мои слова своим спутницам, которые взволнованно галдят и жестикулируют руками. -- Где тот мужчина и ваш друг? -- Пойдемте... Мы направляемся к укрытию. Для этого нам приходится выбрать тропинку, ведущую через мостик, и сливающуюся с другой, которая в свою очередь выводит нас на ту, которая ведет прямиком к uhfhme По пути я болтаю со своей маленькой спутницей, Ее зовут Мояпопанежнакаклотос, что у французов примерно соответствует имени Лю-лю. Дом, в котором она живет со своими подругами, является школой гейш. Но сегодня -- читхи-верг, и у них выходной. Они остались без преподавателей и развлекают себя сами, как могут. Если я правильно понял, то я представляю подарок судьбы для этих милых крошек. Моя Люлю учится на первом курсе. Она должна в июне сдавать дип-лом и, если ей это удастся, то ее на следующий год примут в аспиран-дуру, где она собирается специализироваться в области экстатических языков Востока; поэтому она сейчас зубрит "Камасутру" для того, чтобы отхватить первую премию -- незабываемую ночь любви в кампании закоренелого евнуха. Короче говоря, это добросовестная ученица. Берю выражает неописуемое удивление, увидев меня в сопровождении табуна резвых милашек. -- Где ты подцепил этот зверинчик? -- спрашивает он. От такого изобилия у моего Толстяка шнифты начинают сползать со своих орбит. -- Сам Будда направил к ним мои стопы, -- говорю я. -- Представь себе, что мы пришвартовались к школе гейш в выходной день. -- Не может быть! -- И тем не менее! С видом завоевателя Берю выгуливает свой взгляд по моим спутницам. -- Значит, это все наше?! x x x Восхитительная Моялопанежнакаклотос ведет нас в комнату, где мы укладываем старика. Он бредит, бесконечно повторяя какие-то слова. -- Что он говорит? -- спрашиваю я свою солнцеликую. -- Господин говорит, что он -- сын Бога, -- серьезно отвечает она. -- Он бредит, моя прелесть, не стоит на это обращать внимание. -- Нужно вызвать врача. -- У меня есть прекрасный врач. Давайте позвоним ему. Я даю ей номер телефона Рульта. Пока Берю присматривает за пострадавшим, мы идем звонить в соседнюю комнату. Эти мадмуазельки решили угостить нас легким завтраком. Они чрезвычайно возбуждены нашим присутствием. Люлю объясняет мне, что ее подруги ужасно рады встрече с нами, так как они как раз на следующей неделе должны изучать премудрости французской любви, а тут им представилась возможность приятно удивить своих учителей, если, конечно, мы не возражаем поделиться с ними своими знаниями. Они уже изучили элементарные виды любви -- английскую и американскую; сентиментальную любовь -- немецкую, русскую и польскую;дикарскую любовь -- монгольскую и конголезскую, себялюбивую любовь -- швейцарскую и шведскую; шуточную любовь -- типа бельгийской; ну а под занавес программы им осталось лишь пройти бесстыжую любовь, то есть французскую. -- Значит, в вашей классификации французская любовь считается конечной точкой? -- Да, но в ней существуют еще свое деление. -- То есть? -- Например, порочная любовь. -- Это как? -- Так называемая "лионская любовь"... Она спрашивает меня cnknqnl, сочащимся страстной надеждой: -- Вы случайно не из Лиона? -- Я -- нет, -- говорю я, -- но мой компаньон -- лионец. Мояпопанежнакаклотос радостно вскрикивает и сообщает приятную новость своим прелестным однокашкам, которые радостно хлопают в ладоши. Не переставая болтать, мы дозваниваемся в агентство "Франс- Пресс". Трубку берет Рульт собственной персоной. Слушаю. -- Говорит Сан-А! -- Наконец! Я с самого утра пытаюсь дозвониться к тебе в гостиницу. -- С нами случилась удивительная, потрясающая и сногсшибательная история, Рульт Срочно приезжай ко мне с машиной "скорой помощи"! -- "Скорой помощи"? -- Да, у нас тут перелом -- У твоего друга? -- Наоборот, у моего главного врага. По понятным причинам я не могу отвезти его в больницу. Может быть, у тебя есть на примете какой-нибудь укромный уголок, где мы могли бы привести его в порядок без вмешательства стражей порядка? -- Я позабочусь об этом. Да, черт возьми! Где ты сейчас? Я переадресовываю вопрос Люлю, после чего отвечаю: -- В специальной школе гейш "Кайфутвоя" В трубке воцаряется тишина, и я начинаю думать, что наш разговор прервали (как говорит мой знакомый гинеколог по поводу нежелательной беременности), поэтому кричу настойчивое "Алло!". -- Да! Пощади мои барабанные перепонки, -- просит меня Рульт. -- Что ты забыл в этом почтенном учебном заведении? Как тебе удалось попасть туда? Это ведь школа закрытого типа. -- Что-то вроде борделя в бункере? Он смеется. -- Наверное, тебе понравились ученицы? -- Увидишь сам! -- О'кей, сделаю все необходимое, хотя ты можешь подвести меня под монастырь. Жди меня через пару часов... -- Спасибо, чувак! С Берю и праздником в душе я усаживаюсь за стол. Вот так завтрак, друзья! Судите сами, рис со стрекозьими крылышками, ушки майских жуков в ментальном масле и фисташковые пестики в уксусе-мускусе. Но гораздо больше всех этих изысканных блюд нас радует обслуживающий персонал. Эти лапочки с ножек до головы пропитаны ласковым вниманием к своим гостям. Они от всей души потчуют нас, делают нам массаж живота, чтобы улучшить процессы пищеварения, нежно наигрывают на мандолинах, мелодично подливая нам чай и вытирая наши губы. Берю попросил винца, но, увы, последняя бутылка портяги была выпита профессором из Лиона во время его последней командировки в этот храм знаний. После десерта наши восхитительные хозяйки привечают нас, склоняют, возбуждают, завлекают, щекочут, прижимают, сжимают, ласкают, приглашают, встречают, принимают, постигают, оценивают, говорят нам о нашей бесценности, показывают нам ее, доказывают (не на словах, а на деле), обнимают, обвивают, вызывают, совращают, поглощают, потребляют, изымают, расстегивают, меняют, передают друг дружке на поруки, осаждают, пленяют,, взаимозаменяют, заворачивают, разворачивают (по длине), потрясают, изумляют, ошеломляют, выжимают, вновь наполняют и окончательно опустошают! Конец света! Всемирный потоп! Вселенское блаженство! Толстяк -- в полном ауте. Я -- тоже. -- Я, наверное, успел порадовать с полдюжины, -- вздыхает он. - Jncd` я расскажу об этом у нас в конторе, мне никто не поверит. Но ты -- мой свидетель, Сан-А! Ты ведь подтвердишь им это? -- Я гораздо больше, чем свидетель, корифан! Я -- твой главный сообщник. Я ведь сам ублажил четырнадцать цыпочек! -- Это твой рекорд? -- Да, и я горжусь им! Жаль, что его не занесут в книгу рекордов Гинесса! Берю ликует: -- Знаешь, -- говорит он. -- Здесь я за один час узнал о любви больше, чем за всю свою жизнь, несмотря на то, что моя Берта в постели тоже -- не снеговая баба и не египетская мумия под гусеницами трактора. Она знает такие штучки, которых ты не найдешь в Лapycce[37]. Но по сравнению с этими лапочками, она столь же темпераментна, как тяпка на прополке сорняка! С этих пор, когда я буду выполнять свои супружеские обязанности, мне не придется ломать голову над тем, чем бы ее удивить! Он умолкает, так как появляется делегация юных гейш. Они преклоняют перед нами колени, а самая старшая из них, некая Лю- Ткни-Ню, вручает мне маленький цветок лотоса из золота, а Берю -- серебренный цветок сурепки. Люлю объясняет мне, что у них это является высшими наградами за достижения в области любовных утех, которые учредила их организация. Цветок лотоса до сих пор вручался лишь трижды: два раза -- посмертно, так как награжденные скоропостижно скончались в одночасье, в третий раз -- заочно некому Ай-Болиду, который получил сию награду, будучи в звании почЕтной гейши. Что касается "серебренного цветка сурепки", то это более распространенная награда, что отнюдь не умаляет ее достоинства. Толстяк, находящийся на седьмом небе от счастья, куда он вознесся без помощи лифта, клянется никогда не расставаться с ней. Я возвращаюсь к изголовью нашего старичка-страдальца. Он еще не оклемался, так что если у вас есть желание сделать ставку на его земную жизнь, не спешите, господа, вы здорово рискуете! Я слышу настойчивые автомобильные гудки за окном, наверное, это прибыл Рульт. Действительно, наш дружок уже здесь, перед входной решеткой из бамбука, за рулем "скорой помощи". Я открываю ему, а он в свою очередь еще шире распахивает глаза при виде наших красоток. -- У вас с другом ноги -- в форме "W" -- попутно замечает он. -- Есть от чего Я все расскажу тебе по дороге, нам нужно побыстрее сматывать отсюда удочки, приятель! Он хватает складные носилки, и мы мчимся за нашим старичком. Но очутившись в комнате, Рульт застывает от удивления, -- Не может быть! -- бормочет он. -- Что? -- Ты знаешь, кто это? -- Не имею понятия. -- Это Бяку-Хамури, глава одной из самых знатных семей японской империи, а заодно, и самых богатых. Этот господин стоит миллионы долларов! -- Ты уверен в этом? -- Еще бы! Я сто раз видел его во время официальных приемов. Он крупнейший магнат, владеющий промышленными и оборонными предприятиями, банками, макаронными фабриками и торговым флотом. Перед ним дрожит сам император! Я почЕсываю затылок. -- Ты ошеломил меня своим известием! -- А я из-за тебя рискую потерять свое место! Хорошо еще, если меня не упекут за решЕтку после всего этого! -- Никто об этом ничего не узнает. -- Ты думаешь, что здесь живут папуасы? Японская полиция не хуже нашей, сынок! Они откроют следствие и... -- Пошевели мозгами, у меня очень многое завязано на этом деле. Давай сначала определим папашу Бяку-Хамури, а я введу тебя в курс дела по дороге. Мы уходим: Рульт, Берю, старая развалина и я. Прощайте, прелестные обитательницы райского уголка! У наших милашек на кончиках ресниц дрожат бусинки слЕз. Они машут нам на прощанье веерами. У Берю слезы так сжимают горло, как пояс верности сжимает интимное место жены крестоносца. Наконец, мы выкатываемся. -- Ты решил, куда мы отвезем папашу? -- спрашиваю я у Рульта. -- К Барбаре. -- Ты с ума сошел! Как мы сможем незамеченными подняться на шестой этаж ее дома? -- Мы повезем его не в ее квартиру в Токио, а в загородный дом. -- Она не подумает, что мы злоупотребляем ее гостеприимством? -- Барбара?! Чем больше ей злоупотребляют, тем больше ей это нравится, -- смеется Рульт. x x x Спустя три четверти часа наша карета подкатывает к поместью неутомимой мисс Ловикайфмен. Она поджидает нас в изумрудном бомбоно[38], принимая солнечную ванну в тени бледноножника с отражающей листвой и пуленепробиваемой кроной, с бутылкой виски под своей прекрасной ручкой. -- Хелло! -- приветствует нас она. -- Не стоит, я это не пью, -- отвечает Берю, думая, что ему преложили сорт лимонада, в то время как в его поле зрения находится бутылка Black and White[39]. Он лобызает ручку нашей хозяйке. Но эта невинная форма вежливости не удовлетворяет аппетит любвеобильной дамы, которая возвращает ему приветствие засосом пухлых губ. Толстяк, растративший весь свой любовный пыл и думающий лишь о том, как бы отдохнуть, пытается протестовать, но Барбара списывает это на его настроение. -- Эй, -- говорит она, -- вы часом не импотент? Тогда Громила гордо указывает на свою петлицу. -- Нельзя так говорить с мужчиной, носящим эту награду, -- заявляет он. Мы оставляем их выяснять отношения и несЕм папашу Бяку-Хамури в отведенную ему комнатуху. Уложив его на кровать, Рульт, кторый был санитаром у сантехников во время последней войны, осматривает пострадавшего. -- Ничего себе, -- говорит он, -- У него, по-моему, сломана челюсть. -- Да, он упал вниз головой с шестиметровой высоты в лодку. -- Черт возьми! Мне придется вызвать врача. -- Мы сильно рискуем! -- Нет. У меня есть знакомый бельгиец, который работает в местном университете и не откажется оказать мне услугу. Он звонит по телефону, после чего я вкратце рассказываю ему о наших приключениях. Мой рассказ ошеломляет его. -- Клянусь, я ни черта не понимаю в этой истории! -- восклицает Рульт. -- Что представляет из себя этот конверт? Сегодня утром я onbeqhk объявление в холле своего агентства и ко мне пришел швейцарский профессор, специализирующийся в изучении восточных языков. Я хмурю брови. -- Значит, ты кому-то показывал конверт? -- Да, но не волнуйся, я знал, что он собирается вскоре уезжать в Лондон. Поэтому у меня возникла мысль дать такое объявление: "Ищу специалиста-европейца для расшифровки документа". Я усмехаюсь: -- Ты в самом деле чокнутый, Рульт, или прикидываешься? -- Что тут такого? Нам в любом случае нужен был результат! -- И ты его получил? Он отрицательно качает головой. -- Нет. Тип, которому я показал конверт, не смог расшифровать текст, несмотря на то, что съел собаку на восточных языках. -- Больше никто не приходил? -- Никто. -- Срочно позвони секретарше и попроси ее снять объявление! -- Не стоит, я сам снял его перед тем, как уйти. -- Молодец! Мы идем пропустить стаканчик в компании воркующих голубков. Берю уже вошел в форму и флиртует на газоне со своей кралей в бомбоно. -- Мне кажется, что я и вправду неотразим, -- доверительно шепчет он мне. -- Она сказала, что я мужчина ее мечты. Она любит полных и сильных мужчин со шрамами и грубыми манерами, короче говоря, таких как я. Через секунду он встает и просит разрешения позвонить по телефону. Я выбиваю из него признание: -- Ты собираешься звонить Берте? -- Да, -- признается он, краснея, -- на этот раз моя песенка спета, Сан-А. Я думаю, что эта женщина создана для меня, ну а я как-нибудь привыкну к японскому образу жизни. Я пытаюсь урезонить его, но Толстяк неумолим и не хочет ничего слышать. -- Начать с того, что ты не сможешь работать здесь по специальности, Берю! -- Ничего, я сменю еЕ. -- И чем же ты займешься? -- Буду вест