и предметы надо прятать. -- Большие. -- Но какой величины? Он поднял руку на расстоянии одного метра и тридцати двух сантиметров от пола. -- Есть вещи такой высоты, -- не смущаясь ответил он. Но вещь такой величины не может быть картиной. В таком случае, что же это такое? Действительно, в цирке Барнаби происходят странные вещи и сборище в нем тоже довольно-таки странное. -- Это твердое или мягкое? -- Твердое. Можно сказать, игра в догадки. Я еще мог бы спросить его: не кладет ли оно яйца, не выкрашено ли в зеленый цвет, есть ли у него шерсть, говорит ли оно "мама", не колется ли, не поет ли, не моется ли, а если моется, то моется ли водой, есть ли у него ослиные уши, лазает ли оно по стенам, тяжелое ли оно, говорит ли по-английски, можно ли его разрезать ножницами, как оно пахнет, есть ли такое же у генерала де Голля, есть ли у него два таких же, есть ли у него три, может ли оно быть выше головы, видно ли это в темноте, мажет ли оно пальцы, носит ли оно бороду, летает ли, растет ли это в садах, есть ли на нем ручные часы, похоже ли оно на Франко, или же у него умный вид, мог ли написать его Пикассо, пользуются ли им вдовы, хранится ли это под целлофаном, hleer ли оно право на сидячее место, дорого ли оно стоит, производится ли это во Франции, боится ли оно сырости, находится ли это в свободной продаже во всех больших аптечных магазинах... Да, я мог бы обо всем этом спросить, а также еще о многом другом, но решил воздержаться от этого. -- Я думаю, нам надо выйти из цирка, -- сказал я. -- Положите это в багажник вашей машины, дайте мне ключи и бумаги на нее и скажите, куда я должен все это отвезти. Но, как говорил Ван Гог, он слушал не тем ухом. -- Ты шутишь! А если тебя обыщут? -- Меня не станут обыскивать. -- Почему же, скажи на милость. -- Потому что комиссар Ферна-Брасса был любовником моей сестры, и я табу в его глазах. Он сделал ей шесть маленьких детей, и он знает, что я могу испортить его карьеру, устроив скандал. Вот почему я могу позволить себе быть хитрым. Барнаби улыбнулся. -- О, понимаю! Ну, что ж, раз дело обстоит так, мы сделаем, как ты говоришь. Когда это будет погружено, вы уедете, а я буду ждать вас за две улицы отсюда и сам займусь выгрузкой. Банко? Он крепко пожал мои пять. -- Встретимся через три минуты перед моим фургоном. Нужно действовать быстро. -- Он ушел, а я отправился за Храбрейшим. -- Беру, -- начал я ему, -- есть срочное дело. Ты помчишься к ближайшей стоянке такси, сядешь в такси и отправишься за две улицы отсюда и там будешь ждать кремовый "кадиллак" патрона. За рулем буду я. Потом появится папаша Барнаби и заменит меня за рулем своей тачки. С этого момента ты и начинаешь действовать. Осторожно последуй за ним и запомни то место, куда он приедет. Потом срочно возвращайся, и мы проведем конференцию. Усек? -- Что это еще за махинация? -- возмутился Необъятный. -- А как же мой деликатный вечер, который пропадает в этой беготне? -- Я все объясню тебе потом. Что же касается твоих развлечений, то ты их получишь, только потерпи немного. Я тебе обещаю это. -- Ты допустишь ошибку с моим котеночком, пока меня не будет, беспокоился он. -- Можешь не беспокоиться и прояви ловкость, Толстяк. Нельзя, чтобы Барнаби тебя увидел. -- Я сделаю это, как для себя. Я побежал к фургону патрона. Он как раз запирал багажник с таинственным грузом. Он нервничал, король тепленькой вещички. Да, это верно, мы оба хозяева этой вещи, он и я. -- Ты думаешь, что сможешь проехать, сынок? -- беспокоился он. -- Раз я вам сказал, босс, все будет в порядке! -- Если тебе это удастся, ты получишь хорошенький подарок. Барнаби обещает тебе это. -- Идите и ждите меня, и не заботьтесь об остальном, -- сказал я. Он был похож на продавца старых машин. -- Если у тебя нет возражений, сынок, то хозяйка поедет с тобой. Слышите, друзья? Вот что может расстроить мои намерения и рискует все испортить. Но разве была возможность отказать? -- Конечно, у меня нет возражений! Выход мадам Барнаби из фургона не был замечен. Я хотел бы, чтобы ее можно было увидеть на фотографии в журнале, а также, чтобы ее можно было отправить со следующим автомобилем. Она похожа на новое средство передвижения. На ней было надето вышитое серебром платье в стиле Жанны д'Арк. Оно было похоже на wexs~. На ней также были серебряные босоножки, накидка из серой норки, покрытая сверху донизу бриллиантами. Когда она шла, можно было подумать, что это идет большая люстра из галантереи зеркал. На ней была положена вечерняя косметика, и это было настоящим произведением искусства. Духи, которыми она надушилась, вызывают желание отправиться на каникулы на борту фургона. Она даже вставила свою праздничную искусственную челюсть, которую она употребляет для икры, жирной печенки и светских поцелуев. -- Значит, это нечто вроде похищения? -- жеманилась эта ужасная женщина, повалившись на кожу "кадиллака". -- Если можно так сказать, то что-то вроде этого, -- согласился я и прибавил, быстро стрельнув на нее глазами: -- Увы! Это только мечты, прекрасная мадам! Я заслужил вздох. Поверьте мне, эта малютка охотно позволила бы увезти себя. С безразличным видом я опустил электрофицированные стекла "кадиллака", чтобы не задохнуться. Я не знаю, где мадам Барнаби берет свои духи, но уж во всяком случае не на улице Фабурш- Оноре. Она, вероятно, собирает их с самого дна цистерн. -- Со всеми этими неприятностями, -- ворковала эта голубка, -- мой муж не может сомкнуть глаз, а так как он достаточный эгоист, то не дает спать и мне. Я, вероятно, очень осунулась, да? Она осунулась, но это произошло вследствие похудения на пятьдесят лишних килограммов жира. Я заверил ее, что у нее шелковистая кожа и лицо мадонны, что привело ее в восторг. Я довел свой "контр-миноносец" до опушки цирка. В лагере царила странная атмосфера. Начало манежа, конец забастовки, проект всеобщей мобилизации создают подобный же климат. Меня остановили двое легавых в полной амуниции. -- Здесь проехать нельзя! -- изрекли они. -- Почему? -- спросил я у них. -- Сперва надо осмотреть машину. У матушки Барнаби начались судороги, от которых задрожала вся машина. -- Позовите комиссара Ферна-Брасса, -- предложил я. -- Но мне дано распоряжение не получать приказы от кого-либо иного, возразил верзила с темными усами. -- От меня -- нет, но от него -- да. Позовите его, и он даст вам распоряжение. Церберы начали совещаться. Потом один из них закричал: -- Синьор комиссар! Появился Ферна-Брасса. Его люди стали ему объяснять, почему его потревожили. Он выслушал их и пробормотал, саркастически глядя на меня. -- Никаких исключений, все должно быть осмотрено. Я спокойно покинул тачку. Теперь создавалось уж слишком много шума. Я взял Ферна-Брасса под руку. -- Кроме шуток, коллега, -- сказал я, -- я играю в слишком крупной игре в данный момент. Все вы рискуете шлепнуться на землю. -- Что такое вы тащите в этой машине? -- Дело в том, что я сам этого не знаю, но клянусь вам, что, если вы отмените свое распоряжение, я вскоре буду знать это и скажу вам. -- Ладно, -- проговорил мой коллега. -- Но это в последний раз я оказываю вам доверие. Если вы будете продолжать действовать один, вы пожалеете об этом. Он бросил приказ своим служащим, которые с сожалением отошли nr машины. Я бросился к рулю и постарался как можно быстрее увеличить между нами дистанцию. -- Что вы ему сказали? -- поинтересовалась матрона. -- То, что было нужно, как вы сами могли убедиться. Нет, вы подумайте, эти флики считают, что им все разрешено. Почти у всех под носом насилуют вашу сестру и еще хотят быть со мной хитрыми! Я испытывал все же некоторое беспокойство относительно этой легковерной дамы, но эта сдобная булочка думала только о своих ключах от багажника и готова была даже сосать их, как будто это были не ключи, а лапки лангуста. Я спилотировал эту добрую машину до назначенного места. Синьор Барнаби шагал журавлиными шагами, с руками, засунутыми в карманы, с сигарой, всунутой в его большую пасть, и был похож на столб на сельской площади. С беспокойным видом он бросился ко мне. -- Ну, как? -- Все о'кей, босс, -- ответил я ему, так как он прекрасно понимал по-английски. Тут вмешалась его увешанная бриллиантами матрона. -- Он был потрясающ! Эти бродяги хотели обшарить машину, но он освободился от них. Тут хозяин цирка засиял, как прожектор охранников во время беспорядков в тюрьме. -- Это хорошо, сынок, это тебе зачтется. -- Потом он добавил: -- Теперь ты можешь слезать, я сяду на твое место. Немного недоверчив, не правда ли? Но это было еще не все. -- Вот хозяйка для начала предложит тебе стаканчик, не так ли, дорогая? Нежная Лолита поспешила выйти из машины, в восторге от предложения. Что же касается циркового деятеля, то он сразу же, без всяких церемоний, отъехал. Он спешил спрятать свой груз и нашел идеальный способ помешать мне проследить за ним: он навязал мне на шею эту добрую женщину. Итак, мы остались вдвоем на краю тротуара, она и я. Я с беспокойством осмотрелся вокруг. Издалека виднелась его кремовая машина, а за ней следовал другой фургон. Беру находился на тропе войны. Он маневрировал на высшем уровне, так как я ничего не заметил во время короткого разговора с Барнаби. -- Куда мы идем? -- жеманно спросила она. На ней надет вечерний наряд, и ей хочется в нем показаться. Кольчуга из чистого серебра, серьги из чистого углерода, роскошный мех -- все это она напялила не для того, чтобы чистить на кухне овощи. Что ей было нужно, так это роскошную коробку с фонтаном, освещенную свечами. -- Я оплачу ваш стакан в каком-нибудь кабаре, -- решила она. Бедная малютка, она принимает меня за глупого козленка. Как будто какая-то "мадам" могла "платить" за стакан Сан-Антонио. -- А как же ваш муж? -- заметил я. -- Он далеко поехал? -- Не особенно, но только он рискует задержаться там. Пошли! Она протянула свое крылышко и потащила меня. У нее сила, как у докера, у этой Лолиты. Когда Барнаби женился на ней, она, вероятно, исполняла на ярмарках роль женщины-силачки. Через несколько минут ходьбы мы уже спускались по нескольким ступенькам в коробку в стиле Сан-Жармен де При. По-итальянски -- Стромболи. Она заслужила свое имя: в этой коробке пахло горячим. Там находилась только молодежь, танцующая твист. Наше появление позабавило общество. Попадая в такие места, я wsbqrbs~ себя так же хорошо, как человек в скафандре верхом на лошади. Мы забились в дальний угол и заказали шампанское. -- Побыстрей! -- как говорят у нас во Франции. Мадам Барнаби начала меня обрабатывать. Она уверяла меня, что у меня самые красивые глаза в мире и что братья Лиссаж предложили бы мне целое состояние за то, чтобы я у них выступал. Потом она взяла меня за руку и сказала, что у меня горячие руки, в чем я и сам не сомневаюсь. В-третьих, Лолита утверждала, что такие губы, как мои, самые чувствительные из всех встреченных ею. И как бы я мог сомневаться в этом, когда 17.894 женщины и 33 мужчины говорили мне уже об этом. Ее ужасное колено прижималось к моему, ее пальцы лежали на моих, ее щеки находились около моих щек, ее бочонок был около моего бедра, ее дыхание находилось у меня в носу, а ее ужасные духи пахли понемногу повсюду. -- О, дорогой, -- говорила она, закрывая глаза, -- как приятно прожить хоть одно мгновение около вас. Она прочитала это в "Изнасилованной и довольной", страница 122; шестая строка сверху. Она выучила эту фразу наизусть, чтобы при случае воспользоваться ею. Вокруг нас происходило большое оживление. Молодые люди окружили нас большим кругом и стали бросать нам "лацци". Я поймал три дюжины, потому что это всегда может пригодиться, но потом я обнаружил, что не составляю исключения, как предмет шуток, и накинулся на самого здорового из них. Он выплюнул зуб в довольно-таки приличном состоянии, и все тут же замолчали, чтобы хорошенько рассмотреть его. Сразу же наступила тишина. Лолита еще сильней прижалась ко мне. -- Ты сильный, знаешь, -- просюсюкала она. Маленький Сан-Антонио тогда сказал себе, что хорошее всегда вытекает из плохого. Что, если я воспользуюсь расположением Лолиты, чтобы вытянуть у нее из носа зелень, как говорят в Йоркшире, в котором большинство людей говорят по-английски. Это хорошая мысль, не правда ли? -- Вы уверены, что месье Барнаби надолго задержится? -- спросил я, лаская кончиками губ белокурые усы моей партнерши. -- Ну, да. -- Он поехал к друзьям? -- Да. Я подождал чуть-чуть, потом позволил себе вольность. Сквозь серебристое платье я ущипнул ее за сильно натянутую подвязку. И сразу шутливым тоном спросил: -- Что же такое ваш муж увез с такими предосторожностями? Она собиралась ответить, но не смогла. Кто-то схватил наше ведерко с шампанским и вылил его содержимое на наши лица. Я задыхаюсь и отряхиваюсь, в то время как Лолита, со своей стороны, старается делать то же самое. Я оглянулся и увидел мисс Мугуэт, стоящую со злобной миной у нашего столика. -- Отвратительная личность! -- выругалась она. -- С такой старой шкурой, как эта! Разве это не стыдно? Мамаша Барнаби вытерла лицо салфеткой, которую ей дал метрдотель. Ее красное, охра, зеленое, голубое, черное, белое -- все смешалось. И вот она превратилась в радугу. В радугу, которой никак не удается отдышаться. Радугу, потерявшую вставную челюсть. Так как она слишком сильно жестикулировала, ее платье объявило о своей несостоятельности. Произошло нечто, похожее на взрыв в подъемнике. Раздался глухой шум, похожий на шум бадьи, выбрасывающей свое qndepfhlne. Это ее левая грудь выпала на стол. К нашему столику устремились официанты. Самый коренастый из них изображает Жана Вольжана и подсовывает под грудь руку, чтобы с усилием запихать ее обратно. Остальные следят за этим его маневром. Дама из вестибюля прибежала с норковой накидкой, которую она стыдливо накинула на беспорядок в одежде мадам Барнаби. Во время этого базара мисс Мугуэт продолжала действовать. Она бросила мне в лицо все, что могла схватить: стаканы, блюдца, пепельницы, бутылки. Ей не удалось ослепить меня, хотя она даже бросила в мое лицо пригоршню пуговиц от мужских брюк. Оркестр играл итальянский гимн, чтобы попытаться успокоить умы. Напрасно! Патрон появился из своих апартаментов, где его массажист занимался массированием его престательной железы. Половина его тела была одета, остальное было абсолютно голым. На нем надет очень красный полувер, он стал ругаться по-египетски, по- арабски, по-албански, по-неаполитански, но в особенности по- итальянски. Потом он схватил сифон и стал поливать нас. Мадам Барнаби (для близких Лолита) получила струю в декольте. До этого там уже поместились двенадцать льдинок и два бокала шампанского. Она решила, чтобы упростить проблему, лишиться сознания, и ей удалось это сделать в тот момент, когда официантам удалось совладать с ее левой грудью, связать ее, надеть на нее путы и водворить на место. Если говорить о борьбе по правилам и без правил, то это относилось ко второму типу. Я бы сказал, что правильнее назвать это битвой, но битвой без правил. Вечно у меня заботы о правде, даже в такой момент! Один англичанин, выигравший сражение, стал бить патрона по лицу на основании того, что поведение последнего было недостойным. Кстати, естественно, что полиция тоже решила заглянуть в эту коробку. Шесть верховых карабинеров, трое на мотоциклах и эскадрон из аэропорта примчались на шум, и, в конце концов, нашли дверь погреба, через которую проникли и мы. Нас эвакуировали на тротуар: мадам Барнаби, мисс Мугуэт и меня самого. Ночь была прекрасной: на небе сверкали звезды и сияла луна. Сидя на мусорном ящике, мадам Барнаби бросила сквозь ворчание: -- Как это все прекрасно! -- Замолчите, старуха, -- оборвала ее мисс Мугуэт. -- И вам не стыдно? Лолита выглядела теперь отвратительно. -- Вы можете взять своих слонов под мышку и отправляться искать другую работу в другом месте, -- заявила она. -- Ах, да! -- сказала мисс Мугуэт. -- А вам, если я поговорю с вашим мужем, может быть придется искать другого мужа в другом месте. Мне кажется, ему не понравится эта штука, вашему Барнаби. Такие разговоры продолжались в течение семи минут, двух целых и двух десятых секунды. В конце концов мне удалось успокоить дам. Голос рассудка, даже если он говорит в нос и заикается, приходит к тому, что доходит до слушателей. Наконец наступило спокойствие. -- Каким образом получилось, что вы пришли в эту коробку? -- спросил я Мугуэт. -- Я следила за вами, -- ответила она. -- Следили? -- Да. Вы покинули "кадиллак" патрона, чтобы остаться с этой образиной... Тогда мне захотелось узнать, что вы будете делать вдвоем. Я никогда такого от вас не ожидала! Такой красивый мужчина! -- Но ведь между ней и мной ничего нет! -- протестовал я. -- Могло быть, -- возразила Мугуэт. -- Никогда бы не было, -- гарантировал я. -- Я слишком уважаю мадам Барнаби, чтобы дать волю той пожирающей меня страсти, которая наполняет мою душу... Говоря это, я подмигнул Мугуэт. Она успокоилась, и мы вернулись в лагерь без затруднений и никого не встретив по дороге. Это подтверждало тот факт, что препятствия плохо приживаются в итальянском климате. Глава 8 Барнаби, король цирка, еще не вернулся, что избавило его достойную супругу от тяжелых объяснений по поводу ее потрепанного вида. Я оставил даму моей мечты в мрачном раздумье и увлек Мугуэт к своему фургону, чтобы упрочить свое прощение. Перед тем как переступить порог, мисс Каприза начала кривляться, говоря, что у нее к этому не лежит сердце и тому подобное. Я ей ответил, что это совершенно не имеет значения, хочется ли ей или нет, лежит ли у нее к этому сердце или нет: важно все остальное, кроме сердца. А так как остальное у нее было, то она согласилась войти. Я закрыл дверь и собрался зажечь торшер, но моя кокетка остановила меня. -- Нет, darling, -- пропела она по-рязански, -- пусть останется благоприятная темнота, чтобы наши дрожащие тела могли без ограничения сливаться. Она была права. Люблю девушек, говорящих ясно. Я провел ее к дивану и уложил ее на него. Там я и любил ее. Зная, какие вы все испорченные, я не сомневаюсь, что вы ожидаете самых детальных описаний наших сношений. Если бы я не удержался от этого, вы бы кончили тем, что стали бы находить удовольствие в самих моих рассказах. Поэтому я не буду показывать всю порнографию в цвете. Иначе о чем потом мечтать? Когда имеешь, как это бывает и с остальными, под носом лакомый кусочек, долго не размышляешь. Постойте, но, если даже я вам скажу, что сделал ей "болгарский водоворот", вы не поймете, в чем дело, согласны? И тем не менее, я ей сделал "болгарский водоворот", и также "сигару Фиделя", и затем "турецкий волчок", затем "противоатомное убежище", не забывая также и множество других вещей. Она была довольна. Она мне это говорила, она мне это прокричала, она мне это вопила, она меня уверяла в этом, она мне это доказывала, она мне это повторяла по-английски, по-немецки, по-шведски, жестикулируя между движениями. Словом, замечательная партнерша! Воспитание слонов воспитывает женщину! В этом я не ошибаюсь. Когда я покинул мадемуазель, ноги ее были в форме восьмерки, глаза в форме ноля, а тело в форме лебедя. Как умирающий Гете, она потребовала света, и получила его. Шатаясь, она отправилась в ванную, чтобы подмазать губы черным, а глаза красным. Тут я заметил на полу странный предмет: это были штаны. Я с удивлением смотрел на них, так как они не ophm`dkef`kh ни мне, ни Беру и были истерзаны в лохмотья. Я задавал себе вопрос, кто бы мог быть этот господин, одевавший таким образом брюки, когда он вышел из-под дивана, на котором мы с Мугуэт баловались. Человек, о котором я вам говорю, -- это мой знакомый коллега Ферна-Брасса, потерявший всю свою элегантность и добрую часть своего достоинства. Он был почти голый, в лохмотьях и весь исцарапанный. Его галстук болтался за спиной, волосы были взъерошены, нос порезан, губы растрескались, трусы порвались, одно ухо оборвано, половину пиджака он держал в окровавленных руках. Я ошеломленно смотрел на него. -- Вы тут что-то ищете или просто ожидаете автобуса? -- спросил я его. Он плюнул. -- Где он? -- Кто "он", мой дорогой? -- Тигр! Я обследовал тут, у вас, и огромный тигр бросился на меня... я... Он упал в обморок при воспоминании о той титанической битве, которую выдержал. Я привел его в чувство, введя в него некоторое количество виски. Потом я вышел и позвал парня из конюшни. -- Вызови санитарную карету и быстро! -- сказал я. Парень положил охапку сена, которую нес, и ушел. Ферна-Брасса щелкал зубами. -- Он хотел меня сожрать, -- захлебывался в слезах мой коллега. -- Но счастье, что мне удалось залезть под диван. Где она, эта мерзкая тварь? -- Ее найдут, коллега, и заставят дорого заплатить за такие штучки. Да, лишать штанов офицера полиции при исполнении им служебных обязанностей! Это позор! Я подмигнул ему. -- Во всяком случае, вы теперь можете быть спокойны, вы будете в безопасности, пока другие будут проводить это запутанное следствие. Мои слова пролили немного бальзама на его раны. -- Это ведь правда, -- просопел он. -- Что это была за мысль проводить у меня обыск? Значит, вы не доверяете своему другу Сан-Антонио? -- Вы столько вещей скрывали от меня! -- А в других фургонах вы что-нибудь нашли? -- Ничего! Подъехала санитарная машина, и я попрощался с Ферна-Брасса. Теперь у меня было совершенно свободное поле деятельности. Но теперь я не мог рассчитывать на сотрудничество итальянской полиции. Как только мой знаменитый коллега был увезен, я отправился в ванную комнату, посмотреть, что там делается. Я обнаружил довольно удивительное зрелище. Просто захватывающее дух. Представьте себе мисс Мугуэт, облокотившуюся об умывальник, с лицом, спрятанным в руках. Тигр -- большой тигр Толстяка -- стоял позади нее, положив передние лапы ей на плечи, и с умилением лизал ей затылок, а мисс Мугуэт ворковала замирающим голосом: -- Нет, дорогой! Нет, хватит, это слишком! Но ведь ты ненасытен! -- Даю слово, кончится тем, что я начну ревновать! -- сказал я. Она выпрямилась, подскочила, увидев тигра, все поняла, стала кричать, прижимая руку ко лбу, закатила глаза и лишилась чувств. Что же, женщина есть женщина, парни. Она отлично укрощает толстокожих, но, как и любой, при виде тигра лишается чувств. Из- за какого-то несчастного тигра! Я сказал Медору, чтобы он оставался спокойным, так как эта дама, которая может быть настоящей львицей, обязанности тигрицы выполнять не сможет. После этого я освежил лицо мисс Мугуэт нашатырным спиртом, что быстро привело ее в себя. Она ушла, несколько окрепшая, как раз в тот момент, когда входил Беру. Вы заметили, как прекрасно распланированы приходы и уходы в моем фургоне? Можно подумать, что находишься в пьесе Лабиша... Толстяк в игривом настроении показал мне пакет с тортом, который он держал в руке. -- Это для Медора, -- пояснил он. -- Ведь сегодня же воскресенье! Он пошел угощать своего херувима, а вернувшись, объявил: -- Миссия выполнена, комиссар. Я смог проследить Барнаби до самого конца. Он отправился на маленькую улочку очень близко от вокзала. Эта улочка -- я запомнил ее название -- улица Ниа Дюк. Патрон остановился перед номером двенадцать. Он позвонил у одной из дверей, и двое парней, которые, видимо, его ждали, вышли. Они втроем опорожнили от товара багажник. Потом все трое вошли в дом и пробыли там часа два. Потом вышел один Барнаби и с очень довольным видом сел в свой "кадиллак", чтобы вернуться домой. Теперь все известно, и мы можем отправиться на прогулку? -- Одну секунду, Толстяк. На что был похож товар, о котором идет речь? Он сделал гримасу. -- Я не мог рассмотреть. Босс поступил очень хитро: он положил товар в футляры от музыкальных инструментов. Можно было подумать, что он разгружает оркестр, понимаешь? Это было похоже на флейты, на саксофоны и прочие инструменты! Я медленно продумал это соображение, что было довольно-таки трудно. Было слишком рано, чтобы наносить ночной визит людям, которых не знаешь. Это нужно будет проделать немного позже. Когда мы приготовились к выходу, появился Барнаби с губами, растянутыми в улыбку. -- Спасибо, сынок, -- сказал он мне, -- вот, возьми, чтобы немного развлечься. Он сунул мне в руку билет итальянского банка. Я посмотрел на него: это был билет в пятьсот лир. Немного скуповат этот босс. Для него рисковали честью и достоинством, а он предлагает сумму, которую другой постеснялся бы дать портье в отеле! Полное отсутствие воспитания! -- Я не знаю, как вас благодарить, патрон, -- проскулил я. -- Это слишком! Это слишком много! Как мне выразить вам свою благодарность? Я просто онемел! Ваше великодушие сжимает мне горло. Я не проживу достаточно долго, чтобы отблагодарить вас за все. Он похлопал меня по плечу. -- Ну, ну, это ничего, сынок, ты заслужил это. -- Я куплю себе карамельки, -- сказал я, -- медовые. Я, как муха, люблю мед и... Вот почему вы должны позволить мне поцеловать вас! Прежде чем он успел опомниться, я налепил два поцелуя на его щеки. Он быстро отступил, и в этот момент Медор Толстяка издал мяуканье, которое заставило затрястись фургон. Встревоженный Барнаби бросился ко мне. -- Что такое я услышал? -- спросил он. -- Это похоже на рев тигра? -- Нет, -- отрезал Беру, -- это сделал я своим животом. Это со мной случается, когда Кристофор Колумб сталкивается с другими предметами. Удовлетворенный таким медико-фантастическим объяснением, Барнаби отправился к своей толстушке, а мы с Беру тоже отправились в путь. Глава 9 -- Куда это мы отправились? -- спросил Беру, беспокоясь о том, чтобы провести деликатный вечер. Этот день воздержания (как говорят в Аусбурге, во Франкфурте, на Борнео и Спиро) воодушевил его, а преследование привело в норму. -- Я знаю одну довольно симпатичную коробку, -- ответил я ему, думая о Тортиколи. -- Там есть сестренки? Я воздержался от того, чтобы ответить ему, что там, скорее, находятся братишки. -- Есть! -- Не стану скрывать от тебя, я обязательно подцеплю себе одну. Я уже представляю ее себе: красивая, хорошо сложенная, с довольно тонкой талией и хорошим балконом над ней, довольно в теле и с небольшими усиками, чтобы можно было судить о цвете волос этой дамы. -- Такая найдется, -- обещал я ему. -- К тому же, у меня полно монеты для такого рода развлечений. Ты отдаешь себе отчет, что с тем, что я зарабатываю, я смог бы купить себе королеву, если бы она мне понравилась. Коробка Тортиколи еще не была полностью заполнена, когда мы там появились, но я был уверен, что в свое время она будет полна. Оба официанта, из которых один, узнав меня, заулыбался, бросилсь к нам. -- Вот сюда, синьор, это лучший столик. Они посмотрели на Беру, и рыжий прошептал мне: -- Не во гнев будет сказано, синьор, но ваша подружка не очень красива. Для вас можно подыскать получше. -- Не беспокойтесь, дружок, об этом. Мы вместе уже долго, она и я. Привычка в любви -- это одно из проявлений порока. Мы заказали бутылку золотистого шампанского, и Толстяк сразу выпил половину, чтобы немного прийти в себя. -- Здесь больше мужчин, -- заметил он. -- Сразу видно, что мы находимся близко от Африки: женщины остаются в гаремах. Он был огорчен, и, чтобы покончить со своим разочарованием, он решил утопить его в шампанском. Оркестр, естественно, заиграл "Миланскую грабительницу", песню, сопровождаемую аккомпанементом спагетти. Освещение было притушено, а потому мне трудно было рассмотреть присутствующих. Нечего и говорить, что сегодня вечером здесь присутствовали месье-дамы! Блондин с обесцвеченными волосами произвел фурор среди публики. Нужно быть Беру, чтобы ничего не заметить. Внезапно я насторожился, увидев входившего маркиза Умберто ди Чаприни. Он был не один. В противоположность своему обыкновению, его сопровождала очаровательная молодая женщина с томными глазами. Она была влита в платье, напоминающее кожу золотистого угря (эти угри самые редкие), которое выгодно выставляло ее гармоничные формы. Когда она шла, ее зад как бы жил своей жизнью h был очарователен. Маркиз осматривал присутствующих, приветливо махал рукой и, обходя столик за столиком, оказался перед нами. Он сжался, побледнел, потом порозовел, улыбнулся и пробормотал: -- Какой приятный сюрприз! -- Что вы, монсиньор, вы еще больше обрадовали меня, -- ответил я, протягивая ему руку. Будучи в смятении, он поцеловал мне руку. -- Вот это -- синьор Берурье, -- квакнул я. Маркиз решил не оставаться в долгу. Он указал на даму и сказал, после того как представил ее нам: -- Барбара! У девочки были длинные ресницы, черные и загнутые. Она немного помигала ими, потом бросила из-под них взгляд, более выразительный, чем соло на мандалине. -- Очарована, -- сказала она. -- Вы с кем-нибудь условились встретиться? -- спросил я у маркиза. -- Нет. -- Тогда окажите нам честь и составьте нам компанию, маркиз! -- Охотно! Они располагаются за нашим столиком. Беру поражен красотой этой мышки, что очень похвально с его стороны. Он смотрит на нее довольно бесстыдно: точно так же кот смотрит на сливки. -- Как продвигается ваше следствие? -- спросил маркиз. -- Хромает, -- ответил я. -- Очень вяло. Ничего не ясно. Мы погрязли в неизвестности. -- Вскоре после вашего ухода... -- начал Тото. -- Я знаю, -- оборвал я его, -- вам нанес визит один из чинов итальянской полиции. -- Я нагнулся к нему. -- Я хочу воспользоваться этой благоприятной возможностью, которую нам предоставил случай, маркиз, чтобы воззвать к вашему благословенному отношению и попросить о маленькой услуге, которая будет вам дешево стоить... Я сделал глоток роскошного "Порье". -- Когда вы здесь появились, вас приветствовало большинство присутствующих, не правда ли? И так как вы обладаете преимуществом быть знакомым с большинством из них, не можете ли вы мне сказать, не видите ли вы среди этой публики людей, которые знали несчастных Градос? Он сделал гримасу. -- Синьор комиссар, я не осведомитель полиции. -- Разве то, что вы поможете полиции задержать убийцу двух наших друзей, постыдно? Он был поражен этим аргументом. -- Пожалуй, вы правы. -- Итак? -- Я пройдусь к бару, чтобы получше рассмотреть зал. -- Прошу вас. Он встал, оставив нам Барбару. Какая королева! У нее голос, который хватает вас за одно место, и взгляд, который хватает за другое. Мы не переставали любоваться ею. Этот маркиз, вероятно, способен на многое. Такая прекрасная сестренка, как синьорина Барбара, сводит его с прямого пути. Это фатально. Тут я констатировал невероятную вещь. Я поделюсь ею с вами, но я уверен, что вы мне не поверите. Тем не менее, я вам скажу: девочка смотрит только на Беру. Я бы очень хотел, чтобы Мастер потратил на нее всю монету, чтобы соблазнить ее, но боюсь, что его шарм скоро исчезнет. Он с триумфальным видом подмигнул мне. -- У меня есть определенный шанс, -- прошептал он, прикрывая pnr рукой. Мне всегда говорили, что женщины отдаются тем, кто их желает, но тем не менее... Беру вне себя. Он проводит ищущей рукой под столом, и по судорожным его движениям я догадываюсь, что девочка не очень сердится. -- Сдерживай себя, Толстяк, -- сказал я. -- Все видно. -- Как жаль, что я не говорю по-итальянски, -- простонал мой компаньон. -- Но ведь всегда найдется возможность заставить себя понять, когда у тебя есть монета и возможность тратить ее, не правда ли, девочка? -- спросил он, лаская декольте девочки Барбары. Она извивается. Видимо, ей нравятся драчуны, забияки, Гаргантюа, силачи, подлецы. Она доказывает это, положив свою красивую головку на плечо Храбреца. Он прямым ходом отправляется на седьмое небо без лестницы. Стеклянный взгляд, рот, искривленный в экстазе, ласкающая рука: он ощущает мгновения невыразимого блаженства. Я подумал, что, когда маркиз появится и увидит, что здесь делается, с ним будет истерика. Два кризиса в большом спектакле -- это слишком много, и я твердо решил пресечь битву в самом начале. Но мои опасения были напрасны. Когда ди Чаприни вернулся, он улыбнулся при виде парочки, сидящей щекой к щеке. -- Капитан, ваш друг очень понравился Барбаре, -- сказал он. Я должен был догадаться, что он не устроит истерики из-за девочки. Он приходит с ней ради фасада. Она служит для него ширмой. -- А что касается наших небольших дел, то в каком они положении? спросил я его. -- Ну что ж, я думаю, что смогу дать вам некоторые указания, -- уверил меня маркиз. -- Правда, монсиньор? -- За столом слева от оркестра сидит пара, вы их видите? -- Превосходно, маркиз. -- В ту ночь, когда мы ушли отсюда, Градос и я, эта пара последовала за нами по улице. -- Интересно, ну а потом? -- Донато обернулся, и сделал это еще несколько раз до того, как мы сели в машину. Он сказал: "Поторопимся". Он казался испуганным и обеспокоенным. -- Почему же вы ничего не рассказали мне об этом случае, когда я приходил к вам? -- У меня это выскочило из головы, только теперь, увидев эту пару здесь, я вспомнил... -- И что же произошло? -- Ничего. Но в течение всего пути отсюда до моего дома Донато не переставал смотреть в заднее стекло. Приехав ко мне, он попросил у меня разрешения воспользоваться моим телефоном, и как раз тогда он и вызвал синьору Кабеллабурна. Когда он закончил свой рассказ, пара, о которой он говорил, поднялась с места. -- Маркиз, -- сказал я Умберто, -- вы можете одолжить мне вашу машину? -- У меня есть "феррари". Но, знаете, это взятый напрокат, сломанный автомобиль. -- А у нас, -- прохрипел я, -- когда не хотят дать машину, говорят, что машина как женщина: ее не одалживают. Но для вас, как я вижу, это непонятно, так как вы не ревнивы. Действительно, Беру держал Барбару в своих объятиях, сжимая ee своими мощными лапами и прижимаясь к ней щекой. Ди Чаприни снисходительно улыбнулся. -- Барбара мне не жена, -- проговорил он. Потом добавил: -- Но если вы позволите мне вести машину, это только доставит мне удовольствие. -- Охотно. Мы оставили наших ласточек наедине. Беру отвел свою руку от губ Барбары. У него губы были как у обезьяны -- от красной помады этой дамы. -- Вы снимаетесь? -- спросил он. -- Мы отправляемся на работу, -- ответил я, присоединившись к паре, остановившейся у гардероба. -- Когда ты вернешься в цирк, -- тихо шепнул мне Беру, -- сперва спроси у меня, можно ли тебе войти, потому что у меня есть намерение пригласить мадемуазель посетить наш зверинец, и может случиться, что я как раз буду занят на рессорном матраце. -- Будь спокоен, ведь я очень скромен. Мы влезли в "феррари" красного цвета и стали ждать, когда те, другие, отправятся в путь. Они заняли места в черной "ланчии". В машине Чаприни его герб был вышит на спинках сидений. Он представляет собой голову лошади с красной уздечкой на фоне песка и горделивый девиз: "Ни в чем нет отказа". Итак, собираясь начать преследование, Умберто (для друзей Тото), стал натягивать (за неимением лучшего) перчатки цвета сливочного масла. Преследование началось. Черная "ланчия" свернула на вио Вилито, потом она направилась на авеню Помпулус, на котором огни кинотеатра "Ромус" уже погасли. Я посоветовал Умберто немного отстать от них, чтобы не возбуждать их подозрений. В конце улицы Лаватори I, с ее фонтанами и текущей водой на площади, мы свернули на улицу Фелини и поехали по ней в направлении Персонагранта, очаровательной местности с бесподобным географическим расположением, потому что она находится в 200 километрах от Монблана, и в 250 от Средиземного моря, и в 700 от Парижа. Мы мчались с большой скоростью. Мы пересекли один за другим и в хронологическом порядке: Санта Мутардамора, Патермаркони, Бендвелло, Жиати Россо. Наконец, "ланчия" покинула Национальную Б14, чтобы свернуть на проселочную дорогу 0001. Километр, еще 388 метров -- и машина парочки остановилась перед герметически запертыми воротами поместья. Мужчина вынул из кармана ключ и открыл ворота. Потом вошел в них вместе со своей девицей. Маркиз подождал пятнадцать секунд и в свою очередь приблизился. -- Вы бы лучше оставили свою машину снаружи, -- сказал я. Он оказался очень безрассудным, этот милый синьор. -- Ба, -- проговорил он, -- увидим. Он ехал медленно, с потушенными фарами. В конце аллеи, окаймленной кустарниками, возвышался дом, мрачный и строгий при лунном свете. Пара вошла в него. Маркиз остановил машину, и мы пошли вдоль кустов, скрываясь в тени. На фасаде дома светились окна. Играет музыка, органная музыка, которую я с удовольствием слушаю. -- А что теперь? -- спросил Умберто, который, видимо, вошел во вкус. Он не трус, этот Тото, но если эти господа накинутся на нас, это может дорого стоить. -- Вы вооружены? -- спросил я. -- Вооружен? Я? Да вы что?! -- воскликнул он. -- А вы? Он широко раскрыл глаза, козленок. Я вытащил свою пушку. -- Более или менее, -- прошептал я. -- В моей профессии чаще пользуются этим, чем контрабасом. Один за другим мы подошли к круглому крыльцу. Мы поднялись на него по ступеням, которые в случае срочной необходимости дают возможность и спуститься с него, и я осторожно толкнул дверь. По счастью, она оказалась незапертой. Я вошел, по-прежнему сопровождаемый Тото, в небольшой холл, такой небольшой, что он скорее походил на вестибюль типа коридора -- служебный вход. Луч света просачивался сквозь щель внизу двери. Оттуда и раздавалась музыка. Я нагнулся, чтобы посмотреть в замочную скважину, но тут дверь стремительно распахнулась, и я оказался нос к носу с типом из "ланчии". Он ожидал моего визита, это очевидно. Ударом колена в живот он толкнул меня назад. Я поднял руку, в которой держал пушку, чтобы обезвредить его, но мой маленький храбрый маркиз ударил меня по запястью. Это нехорошо. Мой верный друг "ты всегда убиваешь" полетел в комнату. Девица из "ланчии" подобрала его. У ее приятеля имелась собственная артиллерия, которую он приставил мне между глаз. -- Если ты пошевелишься, я выстрелю! -- сказал он. -- Не стоит хвастаться этим, -- сказал я. -- Я тоже умею стрелять. Но ему не нравились шутки. Этот тип был какой-то холодный, бледный и темный, со сломанным носом, неприятными глазами и грубыми манерами. Я немного перестал интересоваться им и перенес все свое горячее внимание на маркиза. -- Скажите, вы, -- спросил я его. -- Я знаю, что в силу ваших испорченных нравов у вас есть обыкновение делать низости, но как вы решились на такой сверх-подобный поступок? Теперь я понимаю, почему вы с такой готовностью предложили мне помочь. -- Любопытные люди всегда бывают наказаны, мой дорогой, -- ответил Тото с важностью. -- Французскому полицейскому нечего делать в нашей стране. Если бы вы принадлежали к итальянской полиции, мы бы приняли менее чрезвычайные меры. -- Не устраивайте патриотических выступлений, Тото, -- умолял я его. Это может заставить меня стошнить, и тогда на ковре может появиться мерзкое пятно. Он покачал головой. -- Как легко вы воспринимаете вещи, комиссар. -- Достаточно, -- оборвал его человек из "ланчии". -- Я задам тебе несколько вопросов. Ты ответишь на них или не ответишь -- это твое дело. Если ты ответишь, будет хорошо, если ты не ответишь, буд