е вместе со мной. Сегодня вечером я ужинаю со своим добрым другом генералом Гансом Шайдером и непременно расскажу ему, как вы вели себя здесь сегодня. Уж он вам покажет! Ноэлли заметила, что ефрейтор как будто бы узнал ее, но она не была в этом уверена. Возможно, на него просто подействовало упоминание о генерале Шайдере. - Простите меня, фрейлейн, - заикаясь, сказал он. - Конечно, я узнал вас. Ефрейтор повернулся к Исраэлю Кацу, спокойно сидевшему за столиком. Руку он по-прежнему держал в кармане. - Но я не знаю этого господина. - Если бы вы, дикари, ходили в театр, - заметила Ноэлли с необыкновенным презрением, - так узнали бы его. Мы что, арестованы или можем идти? Молодой ефрейтор видел, что на него уставились все посетители бистро. Нужно было немедленно принимать решение. - Разумеется, фрейлейн и ее друг не арестованы, - заявил он. - Приношу свои извинения, если причинил вам неудобства. Я... Исраэль Кац взглянул на ефрейтора и холодно сказал: - На улице идет дождь, ефрейтор. Не мог бы кто-нибудь из ваших солдат найти нам такси? - Конечно. Сейчас найдем. Исраэль Кац вместе с Ноэлли сел в такси, а немецкий ефрейтор остался стоять под дождем, провожая взглядом отъезжавшую машину. Когда через три квартала такси остановилось у светофора, Исраэль открыл дверцу, в знак благодарности крепко сжал Ноэлли руку и, не сказав ни слова, исчез в вечерней темноте. В семь часов вечера, когда Ноэлли вошла к себе в театральную уборную, ее поджидали там двое мужчин. Один из них оказался немецким ефрейтором, которого она встретила в кафе после посещения выставки. Другой был в штатском, альбинос, совершенно лысый, с воспаленными и покрасневшими глазами. Он чем-то напоминал Ноэлли несформировавшегося ребенка. Это был человек старше тридцати лет, с лунообразным лицом и высоким, женским голосом. Однако он обладал каким-то необъяснимым качеством, от которого становилось страшно. От него веяло смертью. - Мадемуазель Ноэлли Пейдж? - Да. - Я - полковник Курт Мюллер из гестапо. Полагаю, что с ефрейтором Шульцем вы уже встречались. Ноэлли с безразличным видом повернулась к ефрейтору. - Нет... мне кажется, что нет. - В кафе сегодня во второй половине дня, - подсказал ей ефрейтор. Ноэлли обратилась к Мюллеру: - Я встречаю массу людей. Полковник кивнул головой. - Трудно запомнить каждого, если у вас столько друзей, фрейлейн. Ноэлли согласилась с ним: - Именно так. - Например, друг, с которым вы были в кафе сегодня после обеда. Он сделал паузу, смотря Ноэлли прямо в глаза. - Вы заявили ефрейтору Шульцу, что он выступает с вами сегодня на сцене, так? Ноэлли бросила на гестаповца удивленный взгляд. - Ефрейтор, по-видимому, не понял меня. - Нет, фрейлейн, - возмутился ефрейтор. - Вы мне сказали... Полковник повернулся к нему и посмотрел на него ледяным взором. Ефрейтор замолчал на полуслове. - Возможно, - дружелюбно заметил Курт Мюллер. - Так часто бывает, когда человек говорит на иностранном языке. - Верно, - поспешно подтвердила его слова Ноэлли. Краем глаза она заметила, что лицо ефрейтора стало багровым от злости, но он помалкивал. - Извините, что зря побеспокоил вас, - сказал Мюллер. У Ноэлли расслабились плечи, и она вдруг почувствовала, в каком сильном напряжении находилась во время разговора с полковником. - Ничего страшного, - ответила ему Ноэлли. - Может быть, дать вам билеты на сегодняшний спектакль? - Я уже видел эту пьесу, - отказался гестаповец, - а ефрейтор Шульц уже купил билет. Тем не менее благодарю вас. Мюллер направился к двери, но вдруг остановился. - Когда вы назвали ефрейтора Шульца дикарем, он решил сходить на вечернее представление и посмотреть, как вы играете. Разглядывая в фойе фотографии актеров, ефрейтор не нашел среди них вашего друга из кафе. Вот тогда-то он и позвонил мне. У Ноэлли сильно забилось сердце. - Так, для справки, мадемуазель. Если ваш друг не выступает с вами на сцене, то кто же он? - Э... э... просто друг. - Как его имя? - писклявый голос по-прежнему звучал мягко, но положение становилось опасным. - Какое это имеет значение? - спросила Ноэлли. - Приметы вашего друга совпадают с описанием опасного преступника, которого мы ищем. Нам сообщили, что сегодня во второй половине дня его видели в окрестностях Сен-Жермен-де-Пре. Ноэлли стояла и смотрела на него, лихорадочно стараясь придумать что-нибудь вразумительное. - Как зовут вашего друга? - настаивал полковник Мюллер. - Я... я не знаю. - Ага, значит, вы не были знакомы с ним? - Нет. Он пристально посмотрел на нее, сверля своими воспаленными глазами. Его взгляд казался холодным как лед. - Но вы же сидели с ним за одним столиком. К тому же вы помешали солдатам проверить у него документы. Почему? - Мне стало его жалко, - ответила Ноэлли. - Он подошел ко мне... - Где? Ноэлли быстро сориентировалась. Кто-нибудь наверняка видел, как они вместе с Исраэлем входили в бистро. - У кафе. Он сказал мне, что солдаты преследовали его за кражу продуктов для жены и детей. Преступление показалось мне столь ничтожным, что я... - она с мольбой посмотрела на Мюллера, - помогла ему. Мюллер с минуту изучал ее, а потом понимающе кивнул головой. Его лицо выражало восхищение. - Теперь я понимаю, почему вы такая великая актриса. Он улыбнулся, но улыбка тут же исчезла с его лица. Он снова заговорил, и голос его звучал еще мягче. - Позвольте дать вам один совет, мадемуазель Пейдж. Мы хотим ладить с вами, французами. Мы стараемся сделать из вас наших друзей и союзников. Тем не менее каждый, кто помогает нашим врагам, сам становится врагом Германии. Мы поймаем вашего друга, мадемуазель, допросим его и, смею вас уверить, развяжем ему язык. - Мне нечего бояться, - возразила ему Ноэлли. - Вы ошибаетесь, - произнес он едва слышно. - Вам надо бояться меня. Кивком головы полковник Мюллер приказал ефрейтору следовать за ним и направился к двери, но снова остановился. - Если ваш друг даст о себе знать, немедленно сообщите мне. В противном случае... Он улыбнулся ей, и оба мужчины ушли. Обессилевшая Ноэлли опустилась на стул. Она понимала, что выглядела неубедительно, но ее застали врасплох. Она была уверена, что происшествие в бистро уже забыто. Теперь она вспомнила некоторые рассказы о зверствах гестапо, и от ужаса у нее похолодела спина. А вдруг они действительно поймают Каца, и тот заговорит, скажет, что они с Ноэлли старые друзья, и тогда раскроется ложь об их случайной встрече. Хотя, в сущности, все это не так уж важно. Если только... Ноэлли вновь пришла в голову кличка, о которой она подумала в ресторане: _Т_а_р_а_к_а_н_. Через полчаса Ноэлли вышла на сцену. Она постаралась отрешиться от всего и полностью сосредоточиться на исполнении роли. В зале сидела благодарная публика, и каждый раз, когда Ноэлли выходила кланяться, ей устраивали бурную овацию. Возвращаясь к себе в артистическую уборную, она все еще слышала аплодисменты. Ноэлли открыла дверь. На ее стуле сидел генерал Ганс Шайдер. При виде Ноэлли он поднялся на ноги и вежливо обратился к ней: - Мне сообщили, что сегодня вечером мы ужинаем вместе. Они поужинали в "Ле Фрюи пердю" на берегу Сены в тридцати километрах от Парижа. Туда их отвез в блестящем черном лимузине шофер генерала. Дождь прекратился, и ночь была прохладной и приятной. Во время ужина генерал ни разу не упомянул о дневном инциденте. Поначалу Ноэлли собиралась отказаться от поездки с ним, но потом решила, что необходимо выяснить, много ли немцы знают на самом деле и чем это ей грозит. Когда они закончили есть, генерал Шайдер сказал: - Сегодня во второй половине дня мне позвонили из гестапо и сообщили, что вы заявили ефрейтору Шульцу о предстоящем ужине со мной сегодня вечером. Ноэлли слушала его, не говоря ни слова. Генерал продолжал: - Я решил, что вам будет крайне неприятно, если я отвечу "нет", и что мне доставит большое удовольствие сказать "да". Он улыбнулся: - Вот мы и встретились. - Все это выеденного яйца не стоит, - запротестовала Ноэлли. - Помочь человеку, который украл продукты... - Бросьте! - резко оборвал ее генерал. Ноэлли удивленно посмотрела на него. - Не считайте всех немцев дураками. Не делайте подобной ошибки. И не относитесь к гестапо легкомысленно. - У меня нет с ними ничего общего, генерал, - пояснила Ноэлли. Он поигрывал ножкой своей рюмки. - Полковник Мюллер подозревает вас в оказании помощи человеку, который ему до зарезу нужен. Если это действительно так, то вас ждут большие неприятности. Полковник Мюллер никогда ничего не забывает и никогда ничего не прощает. С другой стороны, - закончил он свою мысль, тщательно подбирая слова, - если вы больше не увидитесь со своим другом, все это просто забудется. Хотите коньяку? - Да, - ответила Ноэлли. Он заказал два "Наполеона". - Вы давно живете с Арманом Готье? - Уверена, что вы знаете ответ на свой вопрос, - заметила Ноэлли. Генерал Шайдер улыбнулся. - Да, я действительно знаю ответ. На самом деле я хотел спросить вас, почему вы отказывались пообедать со мной раньше. Из-за Готье? Ноэлли отрицательно покачала головой. - Понятно, - холодно заметил он. В его голосе было что-то очень грустное, и это удивило Ноэлли. - В Париже полно женщин, - попыталась она успокоить его. - Вам есть из кого выбрать. - Вы не знаете меня, - тихо возразил генерал. - Иначе вы не стали бы так говорить. Он несколько смутился. - В Берлине у меня остались жена и ребенок. Я их очень люблю, но вот уже больше года живу в разлуке с ними и не имею ни малейшего представления, когда увижу их снова. - Кто заставлял вас ехать в Париж? - безжалостно спросила Ноэлли. - Я вовсе не ищу у вас сочувствия, а только пытаюсь объяснить вам, что я за человек. Я не бегаю за каждой юбкой. Просто когда я увидел вас на сцене, со мной что-то произошло, - продолжал он, - и у меня возникло огромное желание познакомиться с вами. Мне хотелось бы, чтобы мы были добрыми друзьями. Он говорил спокойно и с большим достоинством. - Ничего не могу обещать вам, - ответила ему Ноэлли. Он кивнул головой. - Я понимаю. Однако он, конечно, не понимал. Ноэлли уже решила больше не видеться с ним. Генерал Шайдер тактично перевел разговор на другую тему, и они побеседовали о театре и актерской профессии. Он удивил ее широтой познаний в этой области. У генерала был восприимчивый и глубокий ум. Шайдер рассуждал то об одном, то о другом, во всем находя с Ноэлли общие интересы. Он излагал свои мысли весьма искусно, и она не скучала. Генерал изо всех сил старался выведать у Ноэлли ее биографию. Сильный, уверенный в себе, в военной форме оливкового цвета, Шайдер имел вид типичного немецкого генерала. Однако в нем чувствовалась какая-то мягкость, выдававшая совершенно иные черты характера. Он скорее напоминал интеллигента-ученого, а не полководца. И все-такие на лице у него красовался огромный шрам. - Откуда у вас такой шрам? - спросила Ноэлли. Шайдер провел пальцем по рассеченной части лица. - Много лет назад я участвовал в дуэли. По-немецки мы называем это wildfleisch, что означает "гордая кожа". Они заговорили о нацистском мировоззрении. - Мы вовсе не чудовища, - заявил генерал Шайдер. - У нас нет желания править миром. Однако мы не собираемся мириться с тем наказанием, которое понесли за поражение в войне более двадцати лет назад. Немецкий народ наконец-то сбросил с себя ярмо Версальского договора. В своей беседе они коснулись и оккупации Парижа немецкими войсками. - Ваши французские солдаты не виноваты в том, что мы вошли в столицу так легко, - сказал генерал Шайдер. - Основную ответственность за это несет Наполеон III. - Вы, конечно, шутите, - заметила Ноэлли. - Нет, я говорю совершенно серьезно, - заверил ее Шайдер. - Во времена Наполеона толпа всегда удачно пользовалась путаницей извилистых парижских улиц во время столкновений с солдатами императора. Парижане возводили баррикады и устраивали засады. Решив положить этому конец, Наполеон поручил префекту барону Жоржу Эжену Осману выпрямить улицы и украсить Париж широкими бульварами. Вот по этим-то бульварам и вошли в город наши войска. Боюсь, что история неблагосклонно отнесется к барону Осману. После ужина, когда они уже возвращались в Париж, Шайдер спросил: - Вы любите Армана Готье? Генерал задал этот вопрос как бы между прочим, но Ноэлли почувствовала, что ответ для него будет многое значить. - Нет, - медленно ответила она. Он с удовлетворением кивнул головой. - Я так и думал. Я уверен, что мог бы принести вам счастье. - Такое же, как вашей жене? Генерал Шайдер на минуту замер, словно его ударили, а затем выразительно посмотрел на Ноэлли. - Я умею быть настоящим другом, - тихо произнес он. - Будем надеяться, что мы с вами никогда не станем врагами. Ноэлли вернулась домой почти в три часа утра. Арман Готье ждал ее и очень волновался. - Где ты, черт возьми, пропадала? - спросил он, завидев ее на пороге. - Ходила на свидание. Ноэлли перевела взгляд с него на комнату. Там царил полнейший развал. Создавалось впечатление, что по квартире пронесся ураган. Все ящики в столах были выдвинуты, их содержимое выброшено на пол. Кто-то перерыл шкафы, перевернул лампу и свалил небольшой столик. Она заметила, что одна из его ножек сломана. - Что случилось? - спросила Ноэлли. - Здесь побывало гестапо. Боже мой, Ноэлли, что ты там натворила? - Ничего. - Тогда почему они это сделали? Ноэлли принялась ходить по комнате, ставя на место мебель и о чем-то напряженно думая. Готье схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. - Я хочу знать, в чем дело! Ноэлли глубоко вздохнула. - Хорошо. Она рассказала ему о встрече с Исраэлем Кацем, скрыв лишь его имя и умолчав о последующем разговоре с полковником Мюллером. - Я не знаю, правда ли, что мой друг и человек по кличке Таракан одно и то же лицо, но это не исключено. Пораженный Готье опустился на стул. - Боже мой! - воскликнул он. - Мне плевать, кто он! Но я не хочу, чтобы ты якшалась с ним. Ведь из-за него мы с тобой можем погибнуть! Я ненавижу немцев не меньше тебя... Готье вдруг осекся, не будучи уверенным, что Ноэлли ненавидит их. Затем продолжил свою мысль: - Дорогая, до тех пор пока здесь распоряжаются немцы, мы должны подчиняться им. Ни ты ни я не можем себе позволить угодить в гестапо. Как, ты говоришь, имя и фамилия этого еврея? - Я их тебе не называла. Готье взглянул на нее. - Он был твоим любовником? - Нет, Арман. - Он для тебя что-нибудь значит? - Нет. - Ну и ладно. У Готье отлегло от сердца. - Думаю, нам не о чем волноваться. Они не могут обвинять тебя в чем-то серьезном за одну-единственную и случайную встречу с этим человеком. Если ты больше не будешь видеться с ним, они обо всем забудут. - Конечно, забудут, - согласилась Ноэлли. Отправляясь на следующий вечер в театр, Ноэлли обнаружила, что за ней по пятам идут два гестаповца. Начиная с того дня, куда бы Ноэлли ни отправлялась, за ней неизменно был хвост. Сперва это ей только казалось. Просто возникало предчувствие, что за ней кто-то наблюдает. Тогда Ноэлли оборачивалась и замечала в толпе неприятного типа с немецкой внешностью в штатском, который как будто бы не обращал на нее внимания. Через некоторое время у нее вновь закрадывалось подозрение, что за ней следят. Теперь уже появлялся другой субъект, похожий на немца, но гораздо моложе первого. Каждый раз рядом с ней оказывался новый шпик. Несмотря на то что все они носили штатскую одежду, отличить их не представляло большого труда. На лице у них было написано безграничное презрение к французам, чувство собственного превосходства и крайняя жестокость - безошибочные признаки принадлежности к гестапо. Ноэлли не стала рассказывать об этом Готье, поскольку считала, что не стоит еще больше беспокоить его. Обыск, произведенный гестаповцами в его квартире, сильно подействовал ему на нервы. Готье постоянно твердил, что при желании немцы могут поставить крест на их карьере, и Ноэлли признавала его правоту. Достаточно было почитать газеты, чтобы убедиться, что немцы не знают жалости к врагам. Несколько раз звонил генерал Шайдер и просил передать об этом Ноэлли, но она не обращала внимания на его домогательства. Разумеется, актриса не хотела ссориться с немцами, но и дружить с ними тоже не собиралась. Ноэлли решила вести себя с ними, как Швейцария, - соблюдать нейтралитет. Пусть исраэли кацы всего мира сами заботятся о себе. Правда, Ноэлли все-таки слегка интересовало, в чем же состояла просьба Каца, но она не имела ни малейшего желания связываться с ним. Через две недели после того, как Ноэлли виделась с Исраэлем Кацем, газеты поместили на первой полосе сообщение о том, что гестапо удалось поймать группу саботажников, действовавших под руководством Таракана. Ноэлли прочитала в прессе все заметки по этому поводу, но ни в одной из них не говорилось о поимке самого Таракана. Она вспомнила выражение лица Каца, когда немцы стали окружать его в бистро, и поняла, что живым он им не дастся. "Конечно", подумала Ноэлли, "все это может оказаться лишь моей фантазией. Вполне вероятно, что он просто безобидный плотник, которым представился мне". Да, но если это так, почему им серьезно интересуется гестапо? Действительно ли он Таракан? Поймали его или нет? Ноэлли подошла к окну своей квартиры, выходившему на авеню Мартиньи. На улице под фонарем стояли двое шпиков в плащах и ждали. Чего? Ноэлли вдруг встревожилась. Подобно Готье, ею овладело беспокойство, однако тут же сменившееся злостью. Ей пришли на память слова полковника Мюллера: "Вам надо бояться меня". Это был вызов. Ноэлли чувствовала, что Исраэль Кац еще даст о себе знать. Он дал о себе знать самым неожиданным образом - через ее консьержа, крохотного человечка старше семидесяти лет со слезящимися глазами и сморщенным, высохшим лицом. У него выпали все нижние зубы, и, когда он говорил, его трудно было понять. Ноэлли вызвала лифт, и консьерж уже ждал ее в кабине. Они спускались вниз вместе, и до остановки лифта он успел пробормотать ей: - Торт, заказанный вами на день рождения, готов, и вы можете получить его в булочной-кондитерской на рю де Пасси. Ноэлли удивленно посмотрела на него, полагая, что неверно истолковала его слова, а затем сказала: - Но я не заказывала никаких тортов. - Рю де Пасси, - настойчиво повторил консьерж. И тут Ноэлли поняла. Однако, догадавшись, в чем дело, она все же не собиралась идти туда, пока не заметила двух гестаповцев, ждущих ее на другой стороне улицы. За ней следят, как за преступницей! Шпики о чем-то переговаривались и не видели Ноэлли. Разъяренная, она обратилась к консьержу: - Где здесь служебный вход? - Пожалуйста сюда, мадемуазель. Ноэлли последовала за ним, прошла по коридору, спустилась в цокольное помещение и выбежала на улицу. Через три минуты она поймала такси и отправилась на встречу с Исраэлем Кацем. Булочная-кондитерская представляла собой обычную лавку, расположенную в захудалом районе, где жили представители среднего класса. Ноэлли открыла дверь и вошла. С ней поздоровалась низкорослая женщина в безукоризненно чистом белом переднике. - Слушаю вас, мадемуазель. Ноэлли колебалась. Еще не поздно уйти, отступиться и не влезать в сомнительное и опасное дело, которое, в сущности, ее не касается. Женщина ждала. - У вас... у вас должен быть для меня торт, испеченный ко дню рождения, - заявила Ноэлли, чувствуя себя не в своей тарелке. Ей казалось глупым, что для такого серьезного случая используются какие-то детские уловки. Женщина понимающе кивнула головой. - Торт готов. Вы можете взять его, мадемуазель Пейдж. Повесив на дверь табличку с надписью "закрыто" и заперев замок, она обратилась к Ноэлли. - Пойдемте со мной. Он лежал на койке в маленькой задней комнате булочной. Лицо покрылось потом от боли и напоминало посмертную маску. Простыня, в которую его завернули, пропиталась кровью, и на левое колено был наложен толстый жгут. - Исраэль! Он повернулся лицом к двери, и простыня упала на пол. Ноэлли увидела, что его колено превратилось в утопающее в крови месиво из мяса и раздробленных костей. - Что случилось? Исраэль Кац попробовал улыбнуться, но из этого ничего не вышло. Он заговорил хриплым голосом, в котором от боли чувствовалось крайнее напряжение: - Они наступили на Таракана, но ведь нас не так-то легко раздавить. Выходит, она была права. - Я читала об этом, - сказала Ноэлли. - Ты выдержишь? Исраэль сделал глубокий болезненный вдох и утвердительно кивнул головой. Он говорил с трудом, задыхаясь. - Меня ищет гестапо. Они перевернули вверх дном весь Париж. Единственный шанс на спасение - исчезнуть из города... Если мне удастся добраться до Гавра, друзья морем переправят меня за границу. - Сумеет ли кто-нибудь из твоих друзей вывезти тебя из Парижа на машине? - спросила Ноэлли. - Можно спрятаться в кузове грузовика... Исраэль слабо покачал головой. - Повсюду заставы. И мышь не проскочит. И даже Таракан, подумала Ноэлли. - Ты можешь ехать с такой ногой? - спросила Ноэлли, чтобы выиграть время. Она пыталась принять решение. Он сжал губы и изобразил подобие улыбки. - Я и не собираюсь путешествовать с ней, - ответил Исраэль. Ноэлли бросила на него недоуменный взгляд. В это время открылась дверь, и в комнату вошел огромный, широкоплечий бородатый мужчина. В руке он держал топор. Подойдя к кровати, мужчина отбросил простыню. Ноэлли почувствовала, как у нее побелело лицо. Она вспомнила генерала Шайдера и лысого альбиноса из гестапо и тут же представила себе, что ее ждет, если она попадет им в лапы. - Я помогу тебе, - сказала Ноэлли. 7. КЭТРИН. ВАШИНГТОН-ГОЛЛИВУД, 1941 ГОД Кэтрин Александер казалось, что наступил новый этап ее жизни. Душа переполнилась чувствами, каким-то чудесным образом поднимавшимися на такую головокружительную высоту, что просто дух захватывало. Когда Билл Фрейзер был в городе, они каждый вечер обедали вместе, ходили на концерты, в оперу или в драматический театр. Билл нашел ей небольшую, но очень уютную квартиру недалеко от Арлингтона и вызвался оплачивать ее. Однако Кэтрин настояла на том, чтобы делать это самой. Он покупал ей одежду и драгоценности. Поначалу Кэтрин возражала. Воспитанная в строгих правилах протестантской этики, она считала неприличным принимать от него дорогие подарки. Когда же Кэтрин убедилась, что Фрейзеру доставляет огромное удовольствие одевать и украшать ее, то перестала спорить с ним по этому поводу. "Как там ни крути", рассуждала Кэтрин, "но ты стала любовницей". Она всегда считала это слово постыдным. Любовница представлялась ей чуть ли не падшей женщиной, скрывающейся от людей где-нибудь на окраине города, постоянно меняющей квартиры и живущей на грани душевного срыва. Тем не менее сейчас, когда она сама была любовницей, Кэтрин обнаружила, что ее представления оказались ложными. Просто она спит с мужчиной, которого любит. Здесь нет ничего низкого и грязного. Все делается совершенно естественно. "Интересно", думала Кэтрин, "что поступки, совершаемые другими, часто воспринимаются нами как нечто ужасное, но стоит самой сделать то же самое, и ты уже чувствуешь свою правоту". Фрейзер был заботливым и понимающим спутником, и Кэтрин казалось, что они всю жизнь прожили вместе. Кэтрин заранее знала, как он отнесется к тому или иному событию, и научилась улавливать даже самые незначительные перемены его настроения. Вопреки заверениям Фрейзера она по-прежнему оставалась равнодушной к половой жизни с ним. Кэтрин убеждала себя, что в их отношениях секс играет незначительную роль. Она не школьница, которая гоняется за приятными ощущениями и не может жить без удовольствий. "В жизни надо довольствоваться малым", с горечью думала Кэтрин. В отсутствие Фрейзера его рекламным агентством управлял заведующий отделом выполнения заказов Уоллас Тернер. Уильям Фрейзер старался как можно меньше заниматься делами своего агентства, чтобы целиком посвятить себя работе в государственном департаменте. Однако, когда в его предприятии возникала какая-нибудь крупная проблема, сотрудники агентства обращались к нему за советом. У Фрейзера вошло в привычку обсуждать подобные вопросы с Кэтрин. Таким образом он проверял на ней свои решения. Он находил, что она создана для бизнеса. Нередко Кэтрин подавала ему идеи для проведения рекламных кампаний, которые оказывались весьма эффективными. - Если бы я не был таким эгоистом, Кэтрин, - сказал ей однажды за ужином Фрейзер, - то послал бы тебя на работу в агентство и поручил бы самостоятельное выполнение одного из заказов наших клиентов. Но я бы так скучал по тебе, - добавил он. - Я хочу, чтобы ты была здесь со мной. - Я тоже хочу остаться здесь, Билл. Я счастлива, что у нас все так сложилось. И Кэтрин не покривила душой. Единственное, чего она жаждала, так это выйти за него замуж, хотя для спешки не было повода. Фактически они во всех отношениях уже были мужем и женой. Как-то во второй половине дня, когда Кэтрин заканчивала выполнение очередного задания, в контору вошел Фрейзер. - Как ты смотришь на то, чтобы сегодня вечером отправиться за город? - спросил он. - Это было бы чудесно. Куда именно? - В Вирджинию. Мы обедаем с моими родителями. Кэтрин удивленно посмотрела на него. - Они знают про нас? - спросила она. - Не все, - улыбнулся он в ответ. - Только то, что у меня потрясающая помощница и что я привезу ее обедать. Если она и почувствовала разочарование, то не подала виду. - Прекрасно, - заявила Кэтрин. - Я забегу домой и переоденусь. - Я заеду за тобой в семь часов. - Договорились. Дом Фрейзеров был расположен в красивой холмистой местности в штате Вирджиния и представлял собой постройку колониального стиля, возведенную на ферме, территория которой занимала двадцать четыре гектара. Часть земли была покрыта высокой сочной зеленой травой, а остальное составляла пахота. - Никогда не видела ничего подобного, - восхищалась Кэтрин. - Это одна из лучших коневодческих ферм Америки, - пояснил Фрейзер. Машина проехала мимо загона для породистых лошадей, миновала ухоженный выгул около конюшен и оставила позади домик конюха. - Я словно попала в другой мир, - воскликнула Кэтрин. - Как я завидую тебе, что ты рос здесь. - Ты думаешь, что тебе бы понравилось жить на ферме? - Да это, в сущности, и не ферма, - простодушно заметила она. - Когда живешь здесь, создается впечатление, что владеешь целой страной. Они приблизились к дому. Фрейзер повернулся к ней. - Мои отец и мать несколько консервативны, - предупредил он Кэтрин, - но тебе не о чем волноваться. Веди себя естественно. Ты нервничаешь? - Нет, - ответила Кэтрин. - Я в полной панике. Сказав это, она вдруг с удивлением отметила, что говорила неправду. Следуя давней привычке, которой подвержены все девушки, впервые встречающиеся с родителями возлюбленного, Кэтрин притворилась, что испытывает ужас. На самом деле ее просто разбирало любопытство. Однако у нее не оставалось времени подумать о своем поведении. Они уже вылезали из машины, и одетый по всей форме дворецкий с добродушной улыбкой распахнул перед ними дверь. Казалось, что полковник Фрейзер и его супруга сошли со страниц учебника американской истории, посвященных периоду до Гражданской войны. Кэтрин больше всего поразило, что они такие старые и слабые. По всей вероятности, в молодости полковник Фрейзер был жизнерадостным и энергичным красавцем. Теперь от его красоты и силы не осталось и следа. Он очень напоминал Кэтрин кого-то, и она мучительно старалась вспомнить кого. Кэтрин была шокирована, когда наконец догадалась, что он похож на своего сына, только совсем постаревшего и высохшего. Волосы у полковника покрылись сединой и сильно поредели, голубые глаза выцвели и когда-то сильные руки были изуродованы артритом. Жена Фрейзера-отца выглядела аристократкой и все еще сохраняла некоторые черты своей былой красоты. Она благосклонно и тепло отнеслась к Кэтрин. Вопреки заверениям Фрейзера об обратном, у Кэтрин сложилось впечатление, что она попала на смотрины. Полковник и его жена весь вечер задавали ей вопросы. Старики вели себя в высшей степени прилично, но пытались разузнать о ней все. Кэтрин рассказала им о своих родителях и описала свое детство. Она обрисовала им свои постоянные переходы из одной школы в другую как веселое приключение и скрыла от них, как тяжело она это переживала. Во время беседы с родителями Фрейзера Кэтрин украдкой поглядывала на него и заметила, что он очень доволен и гордится ею. Обед был великолепен. Он прошел при свечах в огромной старомодной зале с мраморным камином. Блюда подавались лакеями, одетыми в ливреи. Кэтрин посмотрела на Билла Фрейзера, и сердце ее преисполнилось глубокой благодарностью к этому человеку. У нее сложилось впечатление, что при желании она тоже сможет жить такой жизнью. Она знала, что они с Фрейзером любят друг друга. И все-таки ей чего-то не хватало. Ей недоставало душевного трепета, волнения, подъема. "Наверное", рассуждала она, "я слишком много жду. Пожалуй, меня испортили Гэри Купер, Хэмфри Богарт и Спенсер Трейси. Любовь не похожа на рыцаря в сверкающей броне. Она скорее напоминает порядочного фермера в сером твидовом костюме. К черту все эти фильмы и книги!" Разглядывая полковника, Кэтрин представила себе Фрейзера через двадцать лет и нашла, что он будет выглядеть точно так же, как отец. Она вдруг задумалась, замолчала и затихла до конца вечера. По дороге домой Фрейзер спросил ее: - Тебе понравился вечер? - Да, очень. У тебя такие милые родители. - Ты им тоже пришлась по душе. - Я рада. Она сказала правду, если не считать, что ее несколько беспокоило собственное равнодушие при встрече с ними. Кэтрин казалось, что ей стоило больше понервничать накануне такого события. На следующий вечер во время ужина Фрейзер сообщил Кэтрин, что ему предстоит провести неделю в Лондоне. - В мое отсутствие, - заявил он, - ты сможешь заняться интересной работой. Нас попросили взять на себя руководство съемкой рекламного фильма о наборе пилотов в армейскую авиацию. Его снимает в Голливуде компания "Метро-Голдвин-Майер". Я хочу, чтобы ты курировала этот фильм, пока я буду в отъезде. Кэтрин недоверчиво уставилась на него. - Я? Да я даже "Брауни" [простая дешевая кинокамера] не смогу зарядить! А что я понимаю в фильмах о подготовке военнослужащих? - Ты знаешь об этом не меньше других, - улыбнулся Фрейзер. - Дело кажется тебе незнакомым, но не стоит волноваться. Ведь там будут продюсер и прочие специалисты. Командование сухопутных сил собирается привлечь к съемкам голливудских актеров. - Зачем? - Видимо, они считают, что солдаты не сумеют достаточно убедительно сыграть самих себя. - Как это похоже на военных! - Сегодня у меня состоялся долгий разговор с генералом Мэтьюзом, и он раз сто употребил слово "обаяние". Военные хотят, чтобы фильм получился шикарным. Они начинают широкую кампанию по набору в армию молодых людей из цвета американского общества. Это один из первых фильмов такого рода. - В чем же состоит моя роль? - спросила Кэтрин. - Просто следить за тем, чтобы все шло гладко. За тобой последнее слово. Я заказал тебе билет на авиарейс в Лос-Анджелес. Самолет вылетает завтра в девять утра. Кэтрин кивнула головой: - Хорошо. - Будешь скучать по мне? - Сам знаешь, что буду, - ответила она. - Я привезу тебе подарок. - Мне не нужны подарки. Просто возвращайся целым и невредимым. Секунду она колебалась, а затем спросила: - Ведь обстановка ухудшается. Я права, Билл? Он кивнул головой в знак согласия. - Да, - ответил он. - Думаю, что скоро мы вступим в войну. - Какой ужас! - Будет еще ужаснее, если мы не вступим в нее, - тихо заметил Фрейзер. - Англия чудом выбралась из Дюнкерка. Если Гитлер вдруг решит сейчас перейти Ла-Манш, мне кажется, англичане не сумеют остановить его. Они молча допили кофе, и Фрейзер оплатил счет. - Хочешь зайти и остаться на ночь? - спросил он. - Только не сегодня, - ответила Кэтрин. - Тебе завтра рано вставать. Да и мне тоже. - Ну ладно. Он отвез ее домой. Перед сном Кэтрин задалась вопросом, почему она не осталась у Билла накануне его отъезда. И не нашла ответа. Кэтрин выросла в Голливуде, хотя и не была там ни разу. Сотни часов провела она в темных залах кинотеатров, забыв обо всем на свете и перенесясь в волшебное царство, созданное киностолицей мира. Кэтрин навсегда осталась благодарна фабрике грез за эти часы счастья. Когда самолет приземлился, Кэтрин охватило волнение. Там ее уже ждал лимузин, чтобы отвезти в отель. Пока автомобиль ехал по широким, освещенным солнцем улицам, Кэтрин прежде всего обратила внимание на пальмы. Раньше она только читала о них и видела на фотографиях, но реальность превзошла все ее ожидания. Пальмы встречались здесь повсюду. На фоне неба они выглядели высокими. Нижняя часть их грациозных стволов была голой, а наверху красовалась шапка из широких листьев. В центре каждого дерева выделялся шероховатый круг ветвей, который напомнил Кэтрин грязную нижнюю юбку, неряшливо свисавшую из-под зеленой пачки балерины. Машина подъехала к огромному зданию, похожему на заводской корпус. Над входом висела большая вывеска: "Уорнер бразерс", а под ней бросалась в глаза надпись: "Высокое качество картин неотделимо от высокой гражданственности". Автомобиль миновал ворота, и Кэтрин вспомнила о Джеймсе Кэгни в "Янки дудл дэнди" и Бэтти Дэвис в "Мрачной победе". На лице Кэтрин появилась счастливая улыбка. Водитель повел машину по бульвару Заходящего солнца к отелю "Беверли Хиллз". - Здесь вам понравится, мисс. Это один из лучших отелей мира. Действительно, никогда в жизни Кэтрин не видела такого красивого здания. Оно находилось севернее бульвара Заходящего солнца за полукругом тенистых пальм, посаженных в широких скверах. Изящная подъездная аллея вела к парадному входу отеля, выкрашенного в нежно-розовый цвет. Услужливый молодой помощник управляющего проводил Кэтрин в номер, который оказался шикарным бунгало, расположенным в саду за главным корпусом отеля. На столе она увидела два букета цветов: один - с приветствием от администрации, другой - побольше и покрасивее, с карточкой от Фрейзера: "Хотел бы сейчас быть там с тобой. Или чтобы ты была здесь со мной. С любовью. Билл". Помощник управляющего передал Кэтрин три телефонных послания. Все они поступили от Аллена Бенджамина. Он, как ей сообщили, станет продюсером учебного фильма, который будет сниматься под ее руководством. Когда Кэтрин читала карточку Билла, зазвонил телефон. Она бросилась к аппарату, схватила трубку и воскликнула: - Билл? Однако выяснилось, что на проводе Бенджамин. - Добро пожаловать в Калифорнию, мисс Александер, - сказал он высоким, пронзительным голосом. - Говорит капрал Аллен Бенджамин, продюсер этой маленькой киностряпни. Капрал. Она полагала, что руководителем такого мероприятия назначат полковника или по крайней мере капитана. - Завтра приступаем к съемкам. Вы в курсе того, что вместо солдат пригласили актеров? - Да, я слышала об этом, - ответила Кэтрин. - Съемочный день начинается в девять утра. Не могли бы вы прийти в восемь? Мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели на них. Вы ведь знаете, что нужно армейской авиации. - Хорошо, - бодро согласилась Кэтрин. Она не имела ни малейшего представления о том, что нужно армейской авиации, но решила, что вполне достаточно руководствоваться здравым смыслом и отобрать актеров, похожих на пилотов. - В семь тридцать утра я пришлю за вами машину, - произнес тот же голос. - Всего за полчаса вы доберетесь до "Метро-Голдвин-Майер". Встретимся в тринадцатом павильоне. Кэтрин удалось заснуть только к четырем часам утра. Ей показалось, что едва она успела закрыть глаза, как тут же раздался телефонный звонок и телефонистка сказала ей, что у входа в отель ее ждет машина. Через тридцать минут Кэтрин уже ехала в "Метро-Голдвин-Майер". Это была крупнейшая в мире киностудия. Здесь разместилась ее основная база, состоявшая из тридцати двух киносъемочных павильонов и огромного административного корпуса, в котором работали двадцать пять высокопоставленных чиновников студии и самые прославленные в индустрии развлечений режиссеры, продюсеры и актеры. Кроме того, у студии имелись еще две рабочие территории. На одной находились стационарные сценические площадки со сменными декорациями в зависимости от снимаемого фильма. В течение трех минут можно было из Швейцарских Альп попасть в западный город, оттуда - в жилой квартал Манхэттена, а потом на гавайский пляж. На второй, расположенной на дальнем конце бульвара Вашингтон, - реквизит и плоские декорации стоимостью в несколько миллионов долларов для съемок под открытым небом. Обо всем этом рассказала Кэтрин девушка-гид, которой поручили проводить ее до тринадцатого павильона. - Здесь целый киногород, - гордо заявила девушка. - Мы сами снабжаем себя электроэнергией, ежедневно готовим пищу для шести тысяч человек, строим свои собственные съемочные площадки на специально отведенном участке, расположенном за студией. Мы полностью обеспечиваем себя сами. Нам никто не нужен. - Кроме зрителей. Проходя по улице, они миновали замок. Собственно говоря, был только фасад, поддерживаемый опорами. Напротив него раскинулось озеро, а через квартал Кэтрин увидела фойе театра. Только фойе, без самого театра. Кэтрин громко рассмеялась, и ее провожатая бросила на нее удивленный взгляд. - Что-нибудь не так? - спросила она. - Нет, - ответила Кэтрин. - Все прекрасно. На улице им попадались на глаза десятки статистов, в основном ковбоев, мирно беседовавших с индейцами на пути в съемочный павильон. Вдруг из-за угла выскочил какой-то мужчина и чуть не врезался в Кэтрин. Она отпрянула в сторону и заметила, что он одет в рыцарские доспехи. За ним появились девушки в купальных костюмах. Кэтрин решила, что ей придется по душе кратковременная работа в индустрии развлечений. Ей захотелось, чтобы ее отец посмотрел на все это. Как бы он радовался! - Ну вот мы и пришли, - сказал гид. Они остановились у огромного серого здания с вывеской "Павильон N_13". - Теперь я покину вас. Вы найдете дорогу? - Да, конечно, - ответила Кэтрин. - Благодарю вас. Девушка кивнула головой и ушла. Кэтрин повернулась к съемочному павильону. Там горела надпись: "Не входить на красный свет!". Красный свет был выключен. Кэтрин взялась за ручку и попробовала открыть дверь. У нее ничего не вышло. Дверь оказалась слишком тяжелой. Изо всех сил она попыталась еще раз, и дверь отворилась. Шагнув внутрь, Кэтрин наткнулась на вторую дверь, такую же тяжелую и массивную. Казалось, что это не кинопавильон, а барокамера. В необычном помещении, похожем на пещеру, сновали десятки людей, и каждый занимался каким-то своим, непонятным делом. Группа в несколько человек была одета в летную форму, и Кэтрин догадалась, что