вия." - Сначала я подумал, что ударов было несколько. - Почему? - Потому что у него разорвано ухо и на лице имеется несколько неглубоких ссадин. Теперь же, когда больного обрили, я осмотрел его более тщательно. - И пришли к выводу?.. - Простите, где это произошло? - Под мостом Мари. - Была драка? - Кажется, нет. Говорят, на потерпевшего напали ночью, во время сна. Как вы думаете, это правдоподобно? - Вполне. - И вы полагаете, что он сразу потерял сознание? - Я в этом почти убежден. А теперь, после того что вы мне рассказали, мне понятно, почему у него разорвано ухо и лицо в царапинах. Его вытащили из воды, не так ли? Эти второстепенные ранения доказывают, что беднягу не несли, а волокли по камням набережной. Там есть песок? - В нескольких метрах от этого места разгружают баржу с песком. - Я обнаружил песчинки в ране. - Значит, по-вашему, Тубиб... - Как вы сказали? - удивился профессор. - Так его зовут на набережных. Не исключено, что когда-то он был врачом. И вдобавок первым врачом, которого комиссар за тридцать лет своей деятельности обнаружил под мостом Сены. Правда, в свое время Мегрэ как-то набрел там на бывшего преподавателя химии из провинциального лицея, а несколько лет спустя - на женщину, которая в прошлом была известной цирковой наездницей. - Возможно ли, с медицинской точки зрения, чтобы человек, в бессознательном состоянии сброшенный в реку, сразу же очнулся от холодной воды и закричал? - спросил Мегрэ. Профессор почесал затылок. - Хм... вы многого от меня требуете. Мне не хотелось бы утверждать безоговорочно... но я не вижу в этом ничего невозможного. Под воздействием холодной воды... - Он мог прийти в себя? - Не обязательно. Бывает, что в коматозном состоянии больные что-то говорят и мечутся. Не исключено... - Во время вашего осмотра он не сказал ни слова? - Несколько раз простонал. - Когда его вытащили из воды, у него якобы были открыты глаза... - Это ничего не доказывает. Полагаю, вы хотели бы на него взглянуть? Пойдемте со мной. Профессор Маньен повел полицейских в палату. Старшая сестра удивленно и неодобрительно смотрела на них. Все больные молча следили за этими неожиданными посетителями, которые, пройдя по палате, остановились у изголовья одной из коек. - Смотреть тут, собственно, почти не на что! - обронил профессор. В самом деле, бинты, окутавшие голову и лицо бродяги, оставляли открытыми только глаза, ноздри и рот. - Сколько шансов, что он выкарабкается? - Семьдесят из ста, а то и восемьдесят, ибо сердце довольно крепкое. - Благодарю вас, профессор. - Вам сообщат, как только он придет в сознание. Оставьте старшей сестре номер своего телефона. До чего же было приятно снова очутиться на улице, увидеть солнце, прохожих, желтый с красным автобус, что стоял у паперти Собора Парижской богоматери. Из автобуса выходили туристы. Мегрэ шел молча, заложив руки за спину, и Лапуэнт, чувствуя, что комиссар озабочен, не заговаривал с ним. Они вошли в здание Сыскной полиции, поднялись по широкой лестнице, казавшейся особенно пыльной при солнечном свете, и, наконец, очутились в кабинете комиссара. Прежде всего Мегрэ открыл настежь окно и проводил взглядом караван баржей, спускавшихся вниз по течению. - Нужно послать кого-нибудь сверху осмотреть его вещи. Наверху размещалась судебно-медицинская экспертиза, различные специалисты, техники, фотографы. - Лучше всего взять машину и перевезти сюда его пожитки. Мегрэ отнюдь не боялся, что другие бродяги завладеют вещами Тубиба, но уличные мальчишки могли все растащить. - Тебе придется пойти в управление мостов и дорог... Думаю, что в Париже не так уж много красных машин "Пежо-403". Перепиши все номера с двумя девятками... Возьми в помощь сколько нужно ребят: пусть они проверят эти машины и их владельцев. - Ясно, шеф. Оставшись один, Мегрэ прочистил и набил трубки и взглянул на ворох служебных бумаг, скопившихся на столе. В такую великолепную погоду ему не хотелось завтракать в кабачке "Дофин", и после недолгого раздумья он отправился домой. В этот час яркое солнце заливало столовую. На госпоже Мегрэ было платье в розовых цветочках, почему-то напомнившее комиссару розоватую кофту толстухи Леа. С рассеянным видом он ел телячью печенку, зажаренную в сухарях. - О чем ты думаешь? - вдруг спросила его жена. - О бродяге. - Каком бродяге? - О бродяге, который когда-то был врачом. - А что он натворил? - Насколько мне известно, ничего худого. А вот его, когда он спал под мостом Мари, ударили по голове и потом бросили в Сену. - Он умер? - Его вовремя вытащили речники. - За что же его так? - Об этом-то я и думаю... Кстати, он родом из тех же мест, что и твой свояк. Сестра госпожи Мегрэ была замужем за дорожным инженером и жила в Мюлузе. Чета Мегрэ часто ездила к ним в гости. - Как его зовут? - Келлер. Франсуа Келлер. - Странно, что-то знакомая фамилия... - Она довольно распространена в тех местах. - А не позвонить ли сестре? Комиссар пожал плечами. Потом подумал: а почему бы и нет? Правда, сам он мало верил в успех этого предприятия, но знал, что жене приятно будет поговорить с сестрой. Подав кофе, госпожа Мегрэ вызвала по телефону Мюлуз. Ожидая вызова, она повторяла про себя, словно пытаясь вспомнить: - Келлер... Франсуа Келлер... Раздался звонок. - Алло, алло! Да, да, я заказывала Мюлуз. Это ты, Флоранс? Что? Да, это я. Нет, ничего не случилось... Из Парижа, из дому. Он рядом, пьет кофе. Чувствует себя хорошо... Все в порядке... У нас тоже. Наконец дождались весны... Как дети? Гриппом? Я тоже немножко прихворнула на прошлой неделе. Послушай, я тебе звоню по делу. Ты случайно не помнишь некоего Келлера, Франсуа Келлера? Что? Сейчас узнаю... Сколько ему лет? - повернувшись к мужу, спросила она. - Шестьдесят три года. - Шестьдесят три года... Да... Ты его лично не знала? Что ты говоришь?.. Не разъединяйте, барышня... Алло! Да, он был врачом. Добрых полчаса пытаюсь вспомнить, от кого я о нем слышала. Думаешь, от твоего мужа?.. Да, подожди! Я повторю мужу все, что ты сказала, ему ведь не терпится. Этот Келлер женился на девушке, по фамилии Мервиль. Кто такие Мервили? Советник суда? Значит, Келлер женился на дочери советника суда? Ну-ну... Тот умер? Давно? А дальше? Не удивляйся, что я повторяю твои слова, иначе я что-нибудь забуду. Почтенная семья, давно живущая в Мюлузе. Дед был мэром. Плохо слышу... Статуя? Вряд ли это имеет значение. Не беда, если ты в этом не уверена. Алло! Келлер женился на ней. Единственная дочь... На улице Соваж? Молодожены жили на улице Соваж. Чудак? Почему? Ты точно знаешь? Да, да, поняла! Такой же дикий, как и его улица*. * Соваж - по-французски "дикий". Жена смотрела на Мегрэ с таким видом, будто хотела сказать, что делает все от нее зависящее. - Да, да. Все равно, даже если это и неинтересно. С ним ведь никогда ничего не поймешь... Иной раз какая-нибудь мелочь. Да... В каком году? Значит, прошло почти двадцать лет. Она получила от тетки наследство. А он от нее ушел. Не сразу. Прожил еще с год. У них были дети? Дочь? За кого? Руслэ? Аптекарские товары? Она живет в Париже? Госпожа Мегрэ повторила мужу: - У них была дочь, которая вышла замуж за сына Руслэ, фабриканта аптекарских товаров. Они живут в Париже. Потом снова заговорила в трубку: - Понимаю... Послушай, постарайся разузнать обо всем подробнее. Да, спасибо! Поцелуй за меня мужа и детей. Звони в любое время, я не выхожу из дому. В трубке послышался звук поцелуя. Теперь госпожа Мегрэ обратилась к мужу: - Я была уверена, что слышала эту фамилию. Ты понял? По всей вероятности, это тот самый Франсуа Келлер, что женился на дочери советника суда. Советник умер незадолго до их свадьбы. - А его жена? - спросил комиссар. Госпожа Мегрэ пытливо взглянула на мужа: уж не подтрунивает ли он над ней? - Не знаю. Флоранс ничего не сказала про нее. Лет двадцать тому назад мадам Келлер получила наследство от одной из своих теток. Теперь она очень богата. А доктор всегда слыл чудаком. Ты слушал, что я тебе говорила? По словам сестры, он настоящий дикарь. Семья Келлер переехала из прежнего дома в особняк, неподалеку от собора. Доктор еще год прожил с женой, а потом внезапно исчез. Флоранс сейчас позвонит своим приятельницам - конечно, тем, кто постарше, - чтобы разузнать подробности. А потом мне все сообщит. Тебе же это интересно? - Мне все интересно, - вздохнул Мегрэ, поднимаясь с кресла, чтобы взять с подставки следующую трубку. - А тебе не придется поехать в Мюлуз? - Еще сам не знаю. - Возьмешь меня с собой? Они улыбнулись друг другу. Окно было распахнуто настежь. Ярко светило солнце, невольно нагоняя непрошеные мысли об отпуске. - До вечера... Я запишу все, что сестра мне расскажет. А потом можешь посмеяться над нами... ГЛАВА III Юный Лапуэнт, видимо, бегал по Парижу, разыскивая красные машины марки "Пежо-403". Жанвье тоже не было на месте: его вызвали в клинику, и там он беспокойно мерил шагами коридоры, поджидая, когда жена подарит ему четвертого ребенка. - У тебя срочная работа, Люка? - Потерпит, шеф! - Зайди ко мне на минутку. Он хотел послать его в больницу за вещами Тубиба. Утром Мегрэ как-то не подумал об этом. - Тебя, конечно, начнут гонять из кабинета в кабинет и ссылаться на разные правила. Поэтому лучше заранее запастись письмом со множеством печатей, чтобы это произвело на них впечатление. - А кто его подпишет? - Подпиши сам. Им ведь важны только печати. Мне хотелось бы также получить отпечатки пальцев этого самого Франсуа Келлера... Кстати, не проще ли мне самому позвонить директору больницы? Откуда-то прилетел воробей, уселся прямо на подоконник и теперь поглядывал на мужчин, расхаживавших по комнате, которая, должно быть, представлялась ему своеобразным человечьим гнездом. Мегрэ крайне вежливо предупредил директора больницы о том, что к ним зайдет бригадир Люка. Итак, все обошлось как нельзя лучше. - Никакого письма не нужно! - объявил Мегрэ, вешая трубку. - Тебя немедленно проведут к директору, и он сам будет тебя сопровождать. Оставшись один, Мегрэ принялся перелистывать телефонный справочник абонентов Парижа. "Руслэ... Руслэ... Амедэ... Артюр, Алин..." Там было множество разных Руслэ, но он остановился на фамилии, выделенной жирным шрифтом: "Фармацевтическая лаборатория Рене Руслэ". Лаборатория находилась в Четырнадцатом округе, неподалеку от Орлеанской заставы. Ниже значился домашний адрес этого Руслэ - бульвар Сюшэ, Шестнадцатый округ. На часах было половина третьего. Неожиданно налетел порыв ветра, завертел на мостовой клубы пыли, как бы предвещая грозу, но быстро утихомирился, и вот снова по-весеннему засияло солнце. - Алло! - раздался низкий и приятный женский голос. - Простите, я хотел бы поговорить с мадам Руслэ. - Кто говорит? - Комиссар Мегрэ из Сыскной полиции. Женщина помолчала, потом спросила: - А по какому вопросу? - По личному делу. - Я мадам Руслэ. - Вы родились в Мюлузе и ваша девичья фамилия Келлер?" - Да. - Мне необходимо встретиться с вами как можно скорее. Вы не разрешите заехать к вам? - Вы хотите сообщить мне что-то неприятное? - Мне нужно только получить от вас кое-какие сведения. - Когда вам угодно меня видеть? - Я могу выехать немедленно... - Не мешай мне разговаривать, Жанно! - сказала она кому-то, должно быть ребенку. Чувствовалось, что госпожа Руслэ удивлена, заинтригована, встревожена. - Я жду вас, господин комиссар. Наша квартира на четвертом этаже. Мегрэ любил парижские набережные в утренние часы. Вид их всегда пробуждал в нем множество воспоминаний. Особенно было приятно вспоминать о совместных прогулках с госпожой Мегрэ, когда они неторопливо бродили по берегу Сены через весь Париж. Мегрэ нравились также и та спокойная улица, и красивые дома, и зелень богатых кварталов, куда вез его сейчас в маленьком полицейском автомобиле инспектор Торанс. - Подняться с вами, шеф? - Пожалуй, не стоит. В вестибюль, облицованный белым мрамором, вела двустворчатая дверь из кованого железа и стекла. Просторный лифт поднимался плавно и бесшумно. Мегрэ едва успел нажать кнопку звонка, как дверь отворилась, и лакей в белой куртке почтительно принял из его рук шляпу. - Пожалуйте сюда! У порога лежал красный мяч, на ковре валялась кукла, и в приоткрытую дверь комиссар успел заметить няню, уводившую по коридору маленькую девочку в белом. Отворилась другая дверь - должно быть, из будуара, расположенного рядом с гостиной. - Входите, господин комиссар! Мегрэ полагал, что госпоже Руслэ должно быть лет тридцать пять. Однако она выглядела куда моложе. Интересная брюнетка в легком летнем костюме. Взгляд столь же приветливый и мягкий, как и голос. Едва слуга затворил за собой дверь, как она обратилась к гостю: - Садитесь, пожалуйста! С той минуты, как мне позвонили, я не перестаю ломать себе голову... Вместо того чтобы прямо перейти к цели своего визита, Мегрэ невольно спросил: - Сколько же у вас детей? - Четверо: одиннадцати, девяти, семи и трех лет. Судя по всему, она впервые видела у себя в доме полицейского и теперь смотрела на него во все глаза. - Вначале я подумала, не случилось ли чего-нибудь с мужем. - Он в Париже? - Нет, он на съезде в Брюсселе, и я тотчас же позвонила ему. - Вы помните своего отца, мадам Руслэ? Казалось, она немного успокоилась. В комнате повсюду стояли цветы, а через большие окна виднелись деревья Булонского леса. - Да, я его помню, хотя... Она замялась. . - Когда вы его видели в последний раз? - Очень давно... Мне было тогда тринадцать лет... - Вы еще жили в Мюлузе? - Да... Я переехала в Париж только после замужества. - Вы познакомились со своим будущим супругом в Мюлузе? - Нет, в Ла-Боле, куда мы с мамой ездили каждый год. Вдруг послышались детские голоса, крики. В коридоре кто-то шлепнулся. - Извините меня, одну минуту. Она вышла, прикрыв за собой дверь, и что-то сказала тихо, но довольно решительно. - Простите, пожалуйста... Дети сегодня не в школе, и я обещала пойти с ними гулять. - Вы узнали бы вашего отца? - Думаю, что да. Мегрэ вытащил из кармана удостоверение личности Тубиба. Судя по дате выдачи документа, снимок был сделан лет пять назад. Это была обычная карточка, отснятая фотоавтоматом, какие стоят в крупных магазинах, на вокзалах или в полицейской префектуре. Франсуа Келлер не побрился и не приоделся даже ради такого случая. Щеки его заросли густой бородой, которую он, вероятно, время от времени подстригал ножницами. Голова слегка облысела. Взгляд был рассеянный и безразличный. - Это он? Держа документ в слегка дрожавшей руке, госпожа Руслэ нагнулась, чтобы лучше его рассмотреть. Вероятно, она была близорука. - Отец сохранился в моей памяти не таким, но я почти уверена, что это он. И она еще ниже склонилась над карточкой. - Вот с лупой я могла бы... Обождите, я сейчас принесу. Госпожа Руслэ положила удостоверение на столик, вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с лупой в руке. - У отца был маленький, но глубокий шрам над левым глазом. Так и есть... Его довольно трудно различить на такой фотографии, но все же вот он. Взгляните сами!.. Мегрэ тоже посмел рел в лупу. - Я так хорошо помню об этом шраме потому, что отец пострадал из-за меня... Как-то в воскресенье мы гуляли за городом. Мне было тогда около восьми лет... День выдался очень жаркий. Вдоль пшеничного поля росло много маков, и мне захотелось нарвать букет. А поле было окружено колючей проволокой. Отец раздвинул ее, чтобы я могла пролезть. Он придерживал нижнюю проволоку ногой и слегка нагнулся вперед... Странно, что я так хорошо помню эту сцену, хотя забыла многое другое! Нога у него, очевидно, соскользнула, и проволока, спружинив, ударила его по лицу. Мама боялась, что поврежден глаз. Вытекло много крови. Мы побежали на ближайшую ферму, чтобы промыть глаз и наложить повязку... Вот с тех пор у него и остался шрам. Рассказывая об этой истории, она с беспокойством поглядывала на Мегрэ и, казалось, оттягивала ту минуту, когда комиссару придется сообщить ей подлинную причину своего визита. - С ним что-нибудь случилось? - Прошлой ночью его ранили, и притом в голову, но врачи думают, что его жизнь вне опасности. - Это произошло в Париже? - Да, на берегу Сены... Затем тот или те, кто на него напали, бросили его в воду. Комиссар не сводил с нее глаз, следя, как она реагирует на его слова, но госпожа Руслэ и не пыталась укрыться от его пристального взгляда. - Вам известно, как жил ваш отец? - Лишь в общих чертах... - То есть? - Когда он нас покинул... - Вы мне сказали, что вам было тринадцать лет. А вы помните, как он уехал? - Нет. Утром я не нашла его дома и очень удивилась. Тогда мама сказала мне, что отец отправился в далекое путешествие... - Когда вы узнали, где он находится? - Через несколько месяцев маме сообщили, что отец живет в Африке, в лесах, и лечит там негров... - И это было действительно так? - Думаю, да... Позднее люди, встречавшиеся там с отцом, подтвердили эти слухи. Он поселился в Габоне, на врачебном пункте, расположенном в сотнях километров от Либревиля... - И долго он пробыл в Габоне? - Во всяком случае, несколько лет. Между прочим, в Мюлузе одни считали отца чуть ли не святым, другие... Мегрэ ждал. Поколебавшись, она добавила: - Другие называли его фантазером, полусумасшедшим... - А ваша матушка? - Думаю, что мама смирилась со случившимся... - Сколько ей сейчас лет? - Пятьдесят четыре года... Нет, пятьдесят пять... Теперь я знаю, что отец оставил ей письмо, но она мне никогда его не показывала. Видимо, он написал, что не вернется и поэтому готов взять на себя все неприятности, связанные с разводом. - Они развелись? - Нет. Мама рьяная католичка... - Ваш муж в курсе дел? - Конечно. Мы от него ничего не скрыли. - Вы знали, что ваш отец возвратился в Париж? Веки ее вздрогнули, и Мегрэ почувствовал, что она готова солгать. - И да, и нет... Сама я никогда его не видела... И у нас с мамой не было полной уверенности, что он действительно вернулся. Впрочем, один из жителей Мюлуза рассказывал маме, что встретил на бульваре Сен-Мишель человека-рекламу, удивительно похожего на отца... Это был старый друг мамы... Он добавил, что когда он окликнул этого человека по имени, тот вздрогнул, но не признался... - Ну, а вашей матушке или вам не приходила мысль обратиться в полицию? - А зачем? Отец сам избрал свой удел... Он понимал, что не может жить с нами. - Вас не тревожила его судьба? - Мы с мужем не раз говорили о нем. - Ас вашей матушкой? - Конечно, я спрашивала ее об отце... и до замужества, и после. - Как же она смотрит на эту историю? - В нескольких словах трудно это объяснить. Мама его жалеет... И я тоже. Но иногда я спрашиваю себя: не чувствует ли он себя так счастливее... И, понизив голос, смущенно добавила: - Есть люди, которые не способны приноровиться к нашему образу жизни... Да и потом мама... Чувствовалось, что госпожа Руслэ волнуется. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, постояла, глядя на улицу, потом вернулась обратно. - Я не могу сказать о ней ничего дурного. Но у нее свои взгляд на вещи... впрочем, как и у каждого человека. Может быть, выражение "властный характер" слишком сильно по отношению к ней, но мама любит, чтобы все делалось так, как ей хочется. - После ухода отца у вас сохранились с матерью хорошие отношения? - Более или менее... И все же я с радостью вышла замуж и... - ...и избавились от ее опеки? - Не без этого, - улыбнулась она. - Конечно, это не слишком оригинально: ведь многие девушки оказываются в таком же положении. Мама любит бывать в гостях, принимать у себя, встречаться с видными людьми... В Мюлузе у нее собиралось самое избранное общество. - Даже когда отец жил с вами? - Да, в последние два года. - А почему в последние два? Комиссар вспомнил о телефонном разговоре госпожи Мегрэ с сестрой и почувствовал себя как-то неловко: ведь сейчас он узнает без ее помощи все эти подробности. - Потому что мама получила наследство от тети... Раньше мы жили очень скромно, в тесной квартирке и даже не в лучшем районе города. Отец в основном лечил рабочих... Наследство свалилось на нас как снег на голову... Вскоре мы переехали на новое место. Мама купила особняк возле собора... Ей нравилось, что над порталом был герб... - Вы знали родных вашего отца? - Нет. Только видела несколько раз его брата, которого потом убили на фронте. Если не ошибаюсь, он погиб где-то в Сирии... во всяком случае, не во Франции. - А родителей вашего отца? Снова послышались детские голоса, но на сей раз она не обратила на них внимания. - Его мать умерла от рака, когда папе исполнилось пятнадцать лет... А отец был подрядчиком по столярным и плотничьим работам. Мама говорила, что у него под началом было человек десять. Однажды, когда мой отец еще учился в университете, деда нашли повесившимся в мастерской, и выяснилось, что он был на краю банкротства. - Но вашему отцу все же удалось закончить курс? - Да, он одновременно учился и работал у аптекаря. - А какой характер был у вашего отца? - Очень ласковый. Я понимаю, что мой ответ не может вас удовлетворить, но именно таким он и запомнился. Очень ласковый и немного грустный. - Бывали у него ссоры с вашей матерью? - Я никогда не слышала, чтобы отец повысил голос... Правда, если он не был занят дома, то, как правило, все свое свободное время проводил у больных. Помнится, мама упрекала его за то, что он не следит за собой, ходит всегда в одном и том же неглаженом костюме, иной раз по три дня не бреется. А я говорила ему, что у него колется борода, когда он меня целует. - Об отношениях вашего отца с коллегами вам, очевидно, мало что известно? - То, что я знаю, исходит от мамы, только тут трудно отделить правду от полуправды. Она, конечно, не лжет, но в ее изложении все выглядит так, как ей хотелось бы видеть... Раз она вышла за отца, то одно это уже делало его человеком необыкновенным. "Твой отец - лучший врач в городе, - говорила она мне. - И, безусловно, один из лучших врачей во Франции. К сожалению..." - Госпожа Руслэ снова улыбнулась. - Вы, разумеется, догадываетесь, что за этим следовало... Отец не сумел приспособиться... Он не хотел поступать, как другие... Мама не раз давала ему понять, что дедушка повесился отнюдь не из-за угрозы банкротства, а потому что страдал неврастенией... У него была дочь, которая какое-то время провела в психиатрической больнице... - Что с ней стало? - Не знаю... Думаю, что и мама ничего о ней не знает. Во всяком случае, она уехала из Мюлуза. - А ваша матушка по-прежнему живет там же? - Мама давно переехала в Париж. - Вы можете дать ее адрес? - Орлеанская набережная, двадцать девять-бис. Мегрэ вздрогнул, но она ничего не заметила и продолжала: - Это на острове Сен-Луи... С тех пор, как остров стал одним из самых модных районов Парижа... - Знаете, где было совершено покушение на вашего отца? - Конечно, нет... - Под мостом Мари... В трехстах метрах от дома вашей матери. Она обеспокоенно нахмурилась. - Это ведь мост через другой рукав Сены, не так ли? Мамины окна выходят на набережную Турнель. - У вашей матери есть собака? - Почему вы об этом спрашиваете? Несколько месяцев, пока ремонтировали дом Мегрэ на бульваре Ришара Ленуара, супруги жили на Вогезской площади и часто по вечерам гуляли по острову Сен-Луи. В этот час владельцы собак или слуги обычно прогуливали своих питомцев по набережным Сены. - У мамы только птицы. Кошки и собаки приводят ее в ужас.-- Внезапно переменив тему разговора, она спросила: - Куда же поместили отца? - В ближайшую к мосту Мари больницу. - Вы, несомненно, хотели бы... - Не теперь... Возможно, позднее я попрошу вас навестить его, чтобы окончательно установить его личность. Но сейчас голова и все лицо у него забинтованы. - Он очень страдает? - Он без сознания. - За что же его так? - Вот это я и пытаюсь выяснить. - Может быть, произошла драка? - Нет. По всем данным, его ударили, когда он спал. - Под мостом?.. Комиссар поднялся. - Вы, наверно, сейчас пойдете к маме? - Это необходимо. - Разрешите позвонить ей по телефону, чтобы сообщить о случившемся? Мегрэ помедлил с ответом. Он предпочел бы увидеть, какое впечатление произведет это известие на госпожу Келлер. Однако отказать не решился. - Благодарю вас, господин комиссар. Об этом происшествии напечатают в газетах? - О покушении, вероятно, уже напечатано, но лишь несколько строк, и фамилия вашего отца, конечно, не упоминается - ведь и я узнал ее лишь около полудня. - Мама будет настаивать, чтобы фамилию не называли. - Я сделаю все, что в моих силах. Когда госпожа Руслэ провожала гостя до передней, крошечная девчурка подбежала к ней и уцепилась за юбку. - Сейчас пойдем гулять, детка. Беги попроси Нана одеть тебя. Торанс расхаживал взад и вперед перед домом госпожи Руслэ. Маленький черный автомобиль Сыскной полиции выглядел довольно жалко среди длинных, сверкающих никелем частных машин. - Набережная Орфевр? - Нет. Остров Сен-Луи, Орлеанская набережная... Дом был старинный, с огромными воротами, но содержался в отличном состоянии. Медные ручки, перила, лестница, стены - все было начищено, отмыто, выскоблено. Даже консьержка, в черном платье и белом переднике, походила на служанку из хорошего дома. - Вы приглашены? - Хм... Нет, но мадам Келлер ждет меня. - Минутку, прошу вас... Швейцарская походила на маленькую гостиную, где пахло не кухней, как обычно, а воском для паркетов. Консьержка сняла телефонную трубку. - Как доложить? - Комиссар Мегрэ. - Алло!.. Берта?.. Скажи, пожалуйста, мадам, что некий комиссар Мегрэ просит его принять... Да, он здесь... Ему можно подняться?.. Благодарю... Можете подняться... Третий этаж, направо. Поднимаясь по лестнице, Мегрэ вдруг подумал, стоят ли еще на причале, у набережной Селестэн, фламандцы или же, подписав протокол, уже спускаются по руке к Руану. Не успел он позвонить, как дверь распахнулась и молоденькая, хорошенькая горничная окинула комиссара любопытным взглядом, будто бы впервые увидела живого полицейского. - Пожалуйста, сюда... Позвольте вашу шляпу... Комнаты с очень высокими потолками были отделаны в стиле барокко: повсюду позолота, мебель, щедро украшенная резьбой... С порога слышалось щебетанье попугайчиков. В приоткрытую дверь гостиной видна была громадная клетка, а в ней - не менее десятка птичьих пар. Прождав минут десять, Мегрэ в знак протеста закурил трубку. Впрочем, он тотчас же вынул ее изо рта, как только в гостиную вошла госпожа Келлер. Мегрэ был поражен, увидев перед собой маленькую, хрупкую и еще молодую женщину. Она казалась лет на десять старше дочери, не больше. У нее были голубые глаза и великолепный цвет лица. Черное с белым платье очень ей шло. - Жаклин звонила мне, - сразу же сказала она, указывая Мегрэ на неудобное кресло с высокой жесткой спинкой. Сама она села на пуф, обитый старинной ковровой тканью. Держалась она прямо - так, должно быть, ее приучили в монастырском пансионе. - Итак, вы разыскали моего мужа? - Мы его не разыскивали, - возразил комиссар. - Ну, разумеется... Но вообще я не понимаю, ради чего он мог бы понадобиться вам... Каждый волен жить так, как ему нравится... Что же, он в самом деле вне опасности или вы сказали это, чтобы не волновать дочь? - Профессор Маньен считает, что восемьдесят процентов за то, что он поправится. - Маньен?.. Я с ним хорошо знакома... Он не раз бывал здесь... - Вы знали, что ваш муж в Париже? - И знала, и не знала. После его отъезда в Габон прошло около двадцати лет. За это время я получила всего две открытки, да и те были написаны в первые месяцы его пребывания в Африке... Госпожа Келлер не разыгрывала перед Мегрэ комедию скорби, она смотрела ему прямо в лицо, как женщина, не теряющаяся ни в каких ситуациях. - Вы хоть уверены, что речь идет действительно о нем? - Ваша дочь опознала его. Мегрэ протянул госпоже Келлер удостоверение ее мужа с фотографией. Она подошла к комоду, взяла очки и долго рассматривала карточку. На лице ее не отразилось ни малейшего волнения. - Жаклин права. Конечно, он изменился, но и я бы поклялась, что это Франсуа. - Она подняла голову. - В самом деле он жил поблизости? - Под мостом Мари. - А ведь я проходила не раз по этому мосту... Одна моя хорошая знакомая живет как раз напротив, на том берегу Сены. Мадам Ламбуа... Должно быть, вы слышали о ней, ее муж... Мегрэ абсолютно не интересовало, какое высокое положение занимает супруг госпожи Ламбуа. - Вы не встречались с мужем после того, как он покинул Мюлуз? - Ни разу. - Он не писал вам? Не звонил? - Кроме двух открыток, я не имела от него никаких известий... Во всяком случае, прямым путем... - А косвенным? - Как-то у друзей я столкнулась с бывшим губернатором Габона, господином Периньоном. Он спросил, не родственница ли я некоего доктора Келлера. - Что же вы ответили? - Правду. Он был очень смущен. Я с трудом вытянула из него кое-какие сведения. Господин Периньон признался, что Франсуа не нашел там того, что искал... - А что же он искал? - Понимаете ли, Франсуа был идеалист... Он не создан для современной жизни. После разочарования, постигшего его в Мюлузе... На лице Мегрэ промелькнуло удивление. - Разве дочь вам об этом не рассказывала? Впрочем, она тогда была еще слишком мала и редко видела отца... Вместо того чтобы подобрать себе подходящую клиентуру... Вы не откажетесь от чашечки чаю?.. Нет? В таком случае, извините меня - я привыкла пить чай в это время. - Она позвонила. - Подайте чай, Берта! - На одну персону? - Да. Что я могу вам предложить, комиссар?.. Виски? Ничего? Как вам угодно. Так о чем я говорила?.. Ах, да... Если я не ошибаюсь, существует такой роман, который называется не то "Врач бедняков", не то "Сельский врач"... Так вот, муж был своего рода врачом для бедных, и, если бы я не получила наследства от тети, мы вскоре тоже превратились бы в бедняков... Учтите, я ничего не имею против него... Такова уж была у него натура... Его отец... впрочем, неважно... В каждой семье свои проблемы. Зазвонил телефон. - Вы разрешите?.. Алло! Да, это я... Алиса?.. Да, дорогая, может быть, немного запоздаю... Нет, нет, напротив, очень хорошо... Ты видела Лору?.. Она там будет?.. Я больше не могу с тобой говорить - у меня тут один посетитель... Потом расскажу. До свидания! - Улыбаясь, она уселась на прежнее место. - Это жена министра внутренних дел. Вы ее знаете? Мегрэ лишь отрицательно мотнул головой и машинально опустил трубку в карман. Попугайчики госпожи Келлер раздражали его не меньше, чем помехи в разговоре. Вот и теперь вошла горничная и стала накрывать стол к чаю. - Франсуа хотел стать ординатором, больничным врачом, и два года упорно готовился к конкурсу... Если вы будете в Мюлузе, всякий скажет, что тогда допустили вопиющую несправедливость: Франсуа, несомненно, был лучшим, наиболее подготовленным из кандидатов. Мне думается, что в больнице он оказался бы на своем месте... Взяли, по обыкновению, протеже одного влиятельного лица. Но это же не причина, чтобы все бросить... - Значит, это-то разочарование и привело... - Не знаю, может быть, и так... Я слишком редко видела мужа... Если даже он сидел дома, то обычно запирался у себя в кабинете. Он и раньше был каким-то диковатым, а с того дня вообще... будто утратил власть над собой... Я не хочу говорить о нем дурно... Мне и в голову не приходила мысль о разводе, хотя в своем письме он предложил мне развестись. - Он пил? - Дочь говорила вам об этом? - Нет. - Да, он стал пить... Заметьте, я ни разу не видела его пьяным, хотя в кабинете всегда стояла бутылка вина... Правда, другим случалось видеть, как он выходил из паршивеньких бистро, где люди его положения обычно не бывают. - Вы начали рассказывать мне про Габон. - Я думаю, что муж хотел стать вторым доктором Швейцером*. Надеюсь, вы понимаете меня?.. Лечить негров в джунглях, построить там больницу, постараться не видеть белых, а особенно людей своего круга... * Швейцер, Альбер (1875 - 1965) - крупный французски ученый, врач и прогрессивный деятель. Организовал в Габоне хирургическую клинику и лепрозорий. - И это ему удалось? - Судя по тому, что мне - кстати, весьма неохотно - сообщил губернатор, ему удалось лишь восстановить против себя администрацию и местные крупные компании... Может быть, из-за климата он стал пить еще больше. Не подумайте, что я говорю это из ревности, я никогда его не ревновала... Там, в Габоне, он жил в хижине... с негритянкой, и кажется, у них были дети... Мегрэ смотрел на клетку с попугайчиками, пронизанную лучами солнца. - Ему дали понять, что его дальнейшее пребывание там нежелательно. - Вы хотите сказать, что его выслали из Габона? - По всей вероятности, да. Я не знаю толком, как это делается, а губернатор говорил весьма уклончиво... Но так или иначе, Франсуа пришлось уехать. - Как-то раз один из ваших знакомых встретил его на бульваре Сен-Мишель. Когда же это случилось? - Дочь и об этом вам говорила? Имейте в виду, я вовсе не уверена, что это был именно он. Просто человек с рекламой местного ресторана был похож на Франсуа... Когда мой знакомый назвал его по имени, он вздрогнул... - Ваш знакомый заговорил с ним? - Франсуа посмотрел на него так, будто никогда в глаза его не видел. Вот и все, что мне известно. - Я только что говорил вашей дочери, что сейчас не время просить вас посетить больницу, чтобы опознать его, - ведь все лицо у него забинтовано. Но когда ему станет лучше... - А вы не думаете, что это будет слишком тягостно? - Для кого? - Для него, конечно! - И тем не менее необходимо устранить малейшие сомнения насчет его личности. - Я почти убеждена, что это он... Хотя бы из-за шрама... Помню, это было в воскресенье, в августе... - Я знаю. - В таком случае, я не вижу, чем еще могу быть вам полезной... Мегрэ поднялся - ему не терпелось выскочить на улицу и больше не слышать этой ужасной трескотни попугайчиков. - Надеюсь, что в газетах... - Обещаю вам, что в газетах будет лишь краткое сообщение. - Это важно не столько для меня, сколько для моего зятя. Человеку деловому всегда неприятно, когда... Заметьте, зять был в курсе дел, он все понял и примирился... Так вы и в самом деле ничего не хотите выпить? - Благодарю вас. Очутившись на тротуаре, Мегрэ спросил Торанса: - Где здесь можно найти скромненькое, тихое бистро? Страшно хочу пить! Эх, поскорее бы кружку холодного пива с густой шапкой пены! И они действительно нашли тихое полутемное бистро, но пиво там, увы, оказалось тепловатым и безвкусным. ГЛАВА IV - Список у меня на столе, - сказал Люка. Как всегда, он старательно выполнил поручение. Мегрэ увидел перед собой не один, а несколько списков, напечатанных на машинке. Прежде всего - опись самых разнообразных предметов. Сотрудник судебно-медицинской экспертизы подвел их под рубрику "рухлядь", хотя вещи эти, некогда хранившиеся под мостом Мари, составляли все движимое и недвижимое имущество Тубиба! Фанерные ящики, детская коляска, рваные одеяла, старые газеты, жаровня, котелок, "Надгробные речи" Боссюэ и все остальное было свалено теперь наверху, в углу лаборатории Дворца Правосудия. В следующем списке перечислялась одежда Келлера, доставленная Люка из больницы. И, наконец, на отдельном листе было выписано все содержимое его карманов. Вместо того чтобы просмотреть этот последний список, Мегрэ отодвинул его в сторону и с любопытством вскрыл коричневый бумажный пакет, куда бригадир Люка сложил все мелочи. В эту минуту Мегрэ, освещенный лучами заходящего солнца, представлял собой занятное зрелище - ни дать ни взять, ребенок, который нетерпеливо развязывает мешочек под рождественской елкой, ожидая найти в нем бог весть какое сокровище! Сначала комиссар извлек и положил на стол очень старый, помятый стетоскоп. - Он находился в правом кармане пиджака, - пояснил инспектор. - Я попросил в больнице проверить его, и мне сказали, что он неисправен. Почему же, в таком случае, Франсуа Келлер носил его при себе? Надеялся починить? Или же хранил его как реликвию, как последний своеобразный символ своей профессии? Затем Мегрэ вынул перочинный нож с тремя лезвиями и пробочник с треснувшей роговой ручкой. Как и все остальное, он, скорее всего, откопал его в каком-нибудь мусорном ящике. Еще вересковая трубка, мундштук которой был скреплен проволокой. - В левом кармане... - пояснял Люка. - Она еще влажная. Мегрэ невольно принюхался. - Табака, наверно, нет? - спросил он. - На дне мешка валялось несколько окурков. Но они так размокли, что превратились в сплошную кашу. Перед мысленным взором комиссара мелькнул образ человека, который останавливается на тротуаре, нагибается за окурком, разворачивает гильзу и ссыпает табак в трубку... Мегрэ, разумеется, не подал вида, но в глубине души ему было приятно, что Тубиб курил трубку. Ни его дочь, ни жена не упоминали об этой детали. Гвозди, винтики. Для чего? Бродяга, видимо, подбирал их во время раскопок мусорных ящиков и набивал ими карманы, не задумываясь, пригодятся ли они ему когда-нибудь. Очевидно, он считал их своеобразными талисманами. Недаром в его карманах нашли еще три предмета, совсем уж бесполезные для человека, который ночует под мостами и от холода завертывается в газеты. Это были три шарика - три стеклянных шарика с желтыми, красными и зелеными волокнами внутри. Такой шарик дети обменивают на пять или шесть простых, а потом любуются его необыкновенными красками, переливающимися на солнце. Вот и все содержимое мешка, кроме нескольких монет да кожаного кошелька с двумя пятидесятифранковыми билетами, слипшимися от воды. Мегрэ взял один из шариков и принялся перекатывать его на ладони. - Ты взял у него отпечатки пальцев? - Да. Все больные смотрели на меня во все глаза... Потом я поднялся в архив и перебрал для сравнения карточки с дактилоскопическими данными. - И что же? - Ничего. Келлер никогда не имел дела ни с нами, ни с судом. - Он еще не пришел в себя? - Нет. Когда я стоял возле его койки, глаза его были полуоткрыты, но, скорее всего, он ничего не видел. Дышит он со свистом. Иногда тихонько стонет... Прежде чем вернуться домой, комиссар подписал необходимые бумаги. Несмотря на сосредоточенное выражение лица, в Мегрэ угадывалась какая-то задорная легкость, что было под стать искрящемуся, солнечному парижскому дню. Уходя из комнат, Мегрэ - неужто по рассеянности? - опустил один из стеклянных шариков себе в карман. Был вторник, и, следовательно, дома его ждала запеканка из макарон. Обычно в остальные дни блюда менялись, но по четвергам у Мегрэ всегда подавался мясной бульон, а по вторникам - макаронная запеканка, начиненная мелконарубленной ветчиной или тонко нарезанными трюфелями. Госпожа Мегрэ тоже была в отличном настроении, к по лукавому блеску ее глаз комиссар понял, что у жены есть для него новости. Он не сразу сказал ей, что побывал у Жаклин Руслэ и мадам Келлер. - Я здорово проголодался! Госпожа Мегрэ думала, что он тотчас же засыплет ее вопросами, но он не торопился и принялся расспрашивать ее лишь тогда, когда они уселись за стол, стоявший перед открытым окном. Воздух казался синеватым, на небе еще алели полосы вечерней зари. - Звонила тебе сестра? - Кажется, Флоранс неплохо справилась. За день она успела обзвонить всех своих приятельниц. На столе