Жорж Сименон. Бегство г-на Монда Глава I Шестнадцатого января, едва минуло пять часов пополудни - большая стрелка чуть-чуть качнулась вправо, г-жа Монд, сопровождаемая потоком холодного воздуха, ворвалась в приемную комиссариата полиции. Она, должно быть, выпрыгнула из такси или из собственной машины, тенью скользнула по тротуару улицы Ларошфуко, наверняка споткнулась на плохо освещенной лестнице и толкнула дверь с такой силой, что При- сутствующие долго с удивлением смотрели, как медленно возвращается на место ее грязная серая створка с автоматическим замком, и этот контраст казался настолько нелепым, что, вероятно по привычке, одна из женщин в наброшенной на плечи шали и без головного убора, которая стояла в очере- ди уже больше часа, подтолкнула одного из ребятишек, цеплявшихся за ее юбку, и шепнула: - Закрой-ка дверь. До этого вторжения все были здесь как свои. С одной стороны барьера письмоводители - кто в полицейской форме, кто в пиджаках - писали или грели руки у печки; с другой стороны посетители сидели на скамье возле стены или просто стояли; когда кто-нибудь выходил со свежесоставленной бумагой в руке, очередь продвигалась на одно место, и первый письмоводи- тель поднимал голову; все мирились с дурным запахом, скудным светом двух ламп под зеленым абажуром, с монотонностью ожидания, с фиолетовыми чер- нилами, которыми заполняли формуляры, и, без сомнения, случись вдруг ка- тастрофа, которая изолировала бы комиссариат от остального мира, все, кто здесь находились, зажили бы вместе, одной семьей. Не толкаясь, женщина в черном с очень белым, напудренным лицом и по- синевшим носом протиснулась в первый ряд. Ни на кого не глядя, она сухи- ми, точно эбеновое дерево, и цепкими, словно клюв хищной птицы, пальцами в черных перчатках рылась в сумочке, и все ждали, все смотрели, как она протягивает над барьером визитную карточку. - Прошу доложить обо мне комиссару. Чтобы приглядеться к ней повнимательнее, времени было вполне достато- чно, однако толком ее никто не запомнил. - Похожа на вдову, - доложил чиновник комиссару полиции, который у себя в кабинете, полном сигарного дыма, вел дружеский разговор с главным администратором "Театр де Пари" [1]. - Попросите подождать. И служащий, прежде чем занять свое место и взять документы, которые ему подавали, повторил: - Попрошу подождать. Женщина продолжала стоять. В изящной обуви с непомерно высокими каб- луками она казалась на грязном полу цаплей, подобравшей под себя одну ногу. Она никого не замечала. Ее ледяной взгляд, остановившийся неизвес- тно на чем, возможно на золе, высыпавшейся из печки, падал сверху вниз, губы дрожали, как у старух, что молятся в церкви. Дверь открылась. Вышел комиссар. - Мадам... Он закрыл за ней дверь, указал на стул с зеленой суконной обивкой, потом, держа в руке визитную карточку посетительницы, медленно обошел письменный стол в стиле ампир и сел. - Госпожа Монд? - вопросительно произнес он. - Да, госпожа Монд. Я живу в доме двадцать семь - а по улице Балю. И она враждебно уставилась на плохо притушенную Сигару, которую коми- ссар раздавил в пепельнице. - Чем могу быть полезен? - Я пришла заявить об исчезновении мужа. - Прекрасно... Простите. Он придвинул к себе блокнот, взял серебряный цанговый карандаш. - Вы говорите, мужа? - Да, мужа. Он исчез три дня назад. - Три дня назад. Значит, тринадцатого января. - Да, именно тринадцатого января я видела его в последний раз. На ней была черная каракулевая шуба, от которой исходил легкий аромат фиалок, руки в перчатках теребили тонкий, тоже пахнущий фиалкой плато- чек. "Похожа на вдову", - доложил секретарь. Однако вдовой она не была, по крайней мере до тринадцатого января, когда исчез ее муж. Но комиссар почему-то подумал, что она ведет себя как настоящая вдова. - Простите, что я не знаю господина Монда: в этот квартал меня назна- чили всего несколько месяцев назад. Приготовившись записывать, он ждал. - Мой муж-Норбер Монд. Вы, разумеется, слышали о торговом доме Монд, служебные помещения и склады которого находятся на улице Монторгейль? Комиссар, скорее из вежливости, кивнул. - Мой муж родился в том же особняке на улице Балю, где прожил всю жизнь и где мы живем до сих пор. Комиссар снова кивнул. - Ему было сорок восемь... Я вдруг подумала: а ведь сорок восемь ему исполнилось в день исчезновения. - То есть тринадцатого января. И у вас нет ни малейшего представле- ния... Разумеется, у посетительницы не было ни малейшего представления, о чем свидетельствовали ее напряженность и натянутость. - Таким образом, вы хотите, чтобы мы начали розыск? Ее презрительная гримаса могла означать - либо это очевидно, либо, напротив, совершенно ей безразлично. - Итак, тринадцатого января... Простите за вопрос: у вашего мужа не было причин покончить с собой? - Никаких. - А какое у него финансовое положение? - Торговый дом Монд, комиссионные и экспортные операции, который еще в тысяча восемьсот сорок третьем году основан Антони Мондом, дедом Нор- бера, - один из самых солидных в Париже. - Ваш муж не спекулировал? Не играл? На камине, за спиной комиссара, стояли часы из черного мрамора, которые раз и навсегда остановились на пяти минутах первого. Почему все считали - пять минут первого ночи, а не дня? Глядя на них, все неизменно думали, что это пять минут первого по- полуночи. Рядом громко тикал будильник - он показывал точное время. Бу- дильник находился в поле зрения г-жи Монд, тем не менее она периодически склоняла длинную тощую шею и глядела на маленькие часики, которые, напо- добие медальона, носила на груди. - Оставим денежные проблемы... У вашего мужа, мадам, не было никаких интимных огорчений? Простите мою настойчивость... - Любовницы у мужа не было, если вас интересует это. Спросить, а нет ли у нее любовника, комиссар не решился: такое каза- лось просто невероятным. - А со здоровьем у него все в порядке? - Никогда в жизни не болел. - Хорошо... Хорошо... Прекрасно... Не расскажете ли распорядок дня вашего мужа тринадцатого января? - Встал он, как обычно, в семь утра. Он всегда ложился и вставал ра- но. - Простите, вы спите в одной комнате? Сухой, злобный кивок. - Он встал в семь и прошел в ванную, где, несмотря на - какая разни- ца! выкурил первую сигарету. Потом спустился вниз. - Вы были в постели? Снова "да", но не сразу. - Он разговаривал с вами? - Сказал: "До свидания", как и каждое утро. - Вы не подумали тогда, что у него день рождения? - Нет. - Потом он спустился вниз... - И позавтракал у себя в кабинете. Он там никогда не работает, но ка- бинетом дорожит. Большой оконный проем застеклен витражами. Мебель под готику. Она, должно быть, не любила ни витражи, ни готику и, может быть, меч- тала использовать эту комнату по другому назначению, а ее упорно занима- ли под кабинет. - У вас много слуг? - Супруги-привратники; она делает всю черную работу по дому, а он - метрдотель. Потом, кухарка с горничной. Не говорю о Жозефе - это шофер, он женат и не ночует в доме. Я встаю обычно в девять после того, как от- дам Розали распоряжения на день. Розали - моя горничная. Она служила у меня еще до замужества. Я хочу сказать, до моего второго замужества. - Господин Монд ваш второй муж? - Первым браком я была за Люсьеном Гранпре, четырнадцать лет назад погибшим в автомобильной катастрофе. Каждый год ради удовольствия он участвовал в двадцатичетырехчасовом пробеге из Мана. В приемной очередь на засаленной скамье постепенно двигалась вперед, кое-кто смиренно выскальзывал наружу, осторожно приоткрывая дверь. - Одним словом, в то утро все было как обычно? - Как обычно. Около половины девятого от дома отъехала машина. Муж любил сам разбирать почту, поэтому в контору уезжал рано. Через четверть часа ушел и его сын. - У вашего мужа есть сын от первого брака? - У нас у каждого по сыну, а у него еще и дочь, она замужем. Какое-то время молодые жили с нами, но потом переехали на набережную Пасси. - Хорошо, очень хорошо... Ваш муж действительно отправился в контору? - Да. - Он приезжал на обед? - Он почти всегда обедает в ресторане у Центрального рынка, рядом со своим офисом. - И когда же вы забеспокоились? - Вечером, часов в восемь. - Значит, с утра тринадцатого января вы его больше не видели? - Сразу после трех я позвонила ему и попросила прислать мне Жозефа с машиной: надо было сделать кое-какие покупки. - Он отвечал вам нормально? - Нормально. - Не сказал, что задержится, не намекал на возможный отъезд? - Нет. - Просто вечером, в восемь, не вернулся к ужину, так? - Так. - И с тех пор не подавал никаких признаков жизни. В конторе его тоже не видели? - Нет. - В котором часу он уехал с улицы Монторгейль? - Около шести. Он мне ничего не сказал, но я знала его привычку-перед возвращением домой заглянуть на улицу Монмартр в "Арку" выпить рюмочку портвейна. - В тот вечер он тоже заходил туда? - Не знаю, - с достоинством ответила она. - Позвольте спросить, мадам, почему лишь сегодня, то есть только че- рез три дня, вы решили заявить об исчезновении господина Монда? - Я надеялась, что он вернется. - Подобные отлучки уже были? - Ни разу. - А его никогда не вызывали внезапно по делам в провинцию? - Никогда. - И тем не менее вы ждали его целых три дня? Не отвечая, она прис- тально посмотрела на комиссара маленькими черными глазками. - Вы, надеюсь, сообщили его дочери, которая, как вы сказали, замужем и живет на набережной Пасси? - Она сама недавно явилась в дом и вела себя так, что мне пришлось выставить ее за дверь. - Вы не ладите с падчерицей? - Мы не видимся с ней. Во всяком случае, последние два года. - Но ваш муж продолжал встречаться с ней? - Она сама приходит к нему на работу, когда ей нужны деньги. - Если я хорошо понимаю, ваша падчерица, нуждаясь в деньгах, отправ- лялась на улицу Монторгейль и просила их у отца. Кстати, он ей давал? - Да. - Там ей и сообщили, что господин Монд не появлялся, так? - Возможно. - И тогда она побежала на улицу Балю. - Где собиралась забраться к нему в кабинет и все перерыть. - Вы догадываетесь, что она хотела найти? Молчание. - В общем, если предположить, что господина Монда нет в живых, а это маловероятно... - Почему? - Повторяю, маловероятно, вопрос состоит в том, оставил ли он завеща- ние. На каких условиях заключен ваш брак? - На условиях раздельного владения имуществом. У меня свое состояние, дом на авеню Вилье. - А что думает об исчезновении отца ваш пасынок? - Ничего он не думает. - Он до сих пор живет на улице Балю? - Да. - Ваш муж перед уходом не затевал ничего нового? Скажем, в делах. Для этого ведь нужен оборотный капитал. - Кассир, господин Лорисс, имеет право подписи. - Он нашел текущий счет в банке в порядке? - Нет, напротив. Тринадцатого января, около шести вечера, муж зашел в банк. - Но в это время банк должен быть уже закрыт. - Для обычных клиентов - да, но не для него. Служащие работают долго, и он заходил через служебный вход. Муж снял со своего счета триста тысяч франков. - Таким образом, на следующий день кассир оказался в затруднительном положении? - Нет, не на следующий. В тот день у него не было крупных операций, и только вчера, когда для платежей потребовалась значительная сумма, он узнал о снятии денег. - Если я правильно понимаю, ваш муж исчез, не оставив денег ни на свое предприятие, ни вам, ни детям? - Не совсем так. Большая часть его состояния, в акциях и других цен- ных бумагах, находится в сейфе, в банке. Однако из сейфа он в последнее время ничего не брал, даже не спускался в хранилище, что и подтвердил мне директор. А ключ лежит дома, на своем месте, в маленьком ящичке письменного стола. - У вас есть доверенность? - Да. - В таком случае... - начал комиссар с непроизвольным облегчением. - Я заходила в банк: я ведь обещала нашему кассиру вернуть деньги на счет. В доступе к сейфу мне отказали под тем предлогом, что я не могу доказать в соответствии с формулой закона, жив ли мой муж. Комиссар вздохнул и полез за сигарой. Он понял: это все. - Итак, вы хотите, чтобы мы начали расследование. Она только посмотрела на него еще раз, потом встала, вывернула шею и взглянула на часы. Минутой позже она уже шла через приемную, где женщина в шали, клонясь влево под тяжестью ребенка на руках, униженно объясняла, что уже пять дней, с тех пор как за драку арестовали ее мужа, сидит без денег. Когда г-жа Монд пересекла тротуар, окрашенный красным светом фонаря у полицейского участка и шофер Жозеф закрыл за ней дверцу машины, она наз- вала ему адрес своего поверенного, от которого уехала час назад и кото- рый теперь снова ждал ее. Все, что она рассказала комиссару, было правдой, но детина порой яв- ляется самой крупной ложью. Г-н Монд проснулся в семь утра и тихо, не дав голодному воздуху про- никнуть под одеяло, выскользнул из постели, где неподвижно лежала жена. Так было всегда. Каждое утро он делал вид, будто думает, что она спит. Он не зажигал лампу в изголовье и обходил просторную кровать в темноте, чуть тронутой тонкими полосками света, пробивающимися сквозь щели став- ней. Босиком, со шлепанцами в руках. И тем не менее г-н Монд был уверен: стоит посмотреть на подушку - и он видит маленькие черные глаза жены. Только в ванной он вздыхал полной грудью, открывал то отказа краны, включал электробритву. Он был толстый, вернее, как говорится, крупный мужчина. Редкие свет- лые волосы, растрепанные по утрам, придавали его розовому лицу детское выражение. Да и глаза, голубые глаза, пока он, бреясь, смотрелся в зеркало, вы- ражали удивление, которое наводило на мысль о детстве. Казалось, просы- паясь по утрам, когда не чувствуешь возраста, г-н Монд удивлялся, увидев в зеркале мужчину зрелых лет, с выцветшими ресницами, короткими рыжева- тыми усиками под крупным носом. Натягивая кожу под бритвой, он гримасничал. Неизменно забывая о напо- лнявшейся ванне, бросался к кранам в тот момент, когда вода выплескива- лась через край, и этот предательский шум доносился до г-жи Монд. Кончив бриться, он с удовольствием, хоть и не без горечи, еще немного смотрел на себя, сожалея, что теперь он уже не толстый, когда-то искрен- ний мальчишка, а давно - к чему ему никак не удавалось привыкнуть, - зрелый мужчина, переваливший на вторую половину жизни. В то утро в ванной он вспомнил, что сегодня ему исполнилось сорок во- семь. И ничего другого. Ему сорок восемь. Скоро пятьдесят. Он чувствовал себя разбитым. В теплой воде он потянулся, чтобы снять мышечную уста- лость, накопившуюся за столько лет. Он был почти готов, когда наверху зазвенел будильник: Ален, его сын, сейчас тоже встанет. Г-н Монд кончил одеваться. В одежде он был весьма разборчив: любил костюмы без лишних складок, без пятен, мягкое прохладное белье и порой, на улице или у себя в кабинете, с удовольствием посматривал на свои на- чищенные до блеска ботинки. Ему сорок восемь. Вспомнит ли об этом жена? А сын? А дочь? Никто, ко- нечно, не вспомнит. Разве что г-н Дорисс, старик кассир, который был ка- ссиром еще при его отце, скажет сокрушенно: - Поздравляю вас, господин Норбер. Он прошел через комнату, наклонился над кроватью, поцеловал жену в лоб. - Тебе нужна машина? - Утром нет. Если понадобится днем, я тебе позвоню. Странный это был дом, единственный в мире для г-на Монда. Его приоб- рел дед, когда здание уже побывало в руках многих владельцев. И каждый внес столько изменений, что ни о каком плане теперь и речи не было. Одни двери заделывали, другие прорубали. Из двух комнат делали одну, пол поднимали, коридор перекраивали, после чего получились неожиданные повороты и еще более неожиданные ступеньки, где спотыкались посторонние и до сих пор спотыкалась г-жа Монд. Даже в солнечные дни здесь царили мягкие, словно пыль времен, сумер- ки, благоухавшие, если так можно выразиться, ароматом чуть пресным, но приятным для тех, кто давно к нему привык. По стенам проходили газовые трубы, на черной лестнице оставались га- зовые рожки, а на чердаке кучей валялись ненужные керосиновые лампы раз- ных эпох. Некоторые комнаты перешли во владение г-жи Монд. Чужая, безликая мебель смешалась со старой мебелью дома, оттеснив кое-что в чуланы, но кабинет сохранился таким, каким Норбер Монд знал его всегда-с красными, желтыми, голубыми витражами, которые в зависимос- ти от положения солнца поочередно озарялись, заливая углы комнаты яркими цветными огнями. Завтрак г-ну Монду приносила не Розали, а кухарка. Все в доме было точно распределено по минутам г-жой Монд, и каждый знал свое место в лю- бое время дня. Впрочем, это к лучшему, потому что г-н Монд не любил Ро- зали: вопреки образу, который вызывало ее имя, девица она была сухопа- рая, хворая и злая со всеми, кроме хозяйки. В тот день, 13 января, он просмотрел газеты, макая в кофе рогалики. Слышал, как Жозеф открывает ворота и выводит машину. Г-н Монд немного подождал, глядя в потолок, словно надеялся, что сын поедет вместе с ним, во такого, признаться, никогда не случалось. Он вышел из дома. На улице подморозило, над Парижем поднималось блед- ное зимнее солнце. В этот момент г-н Монд даже не помышлял о бегстве. - Доброе утро, Жозеф. - Доброе утро, мсье. По правде говоря, все началось, как грипп. В машине г-на Монда зазно- било. Он всегда страдал насморками. В иные зимы мучился целыми неделями и ходил с полными карманами мокрых платков, что его унижало. Возможно, сегодня он чувствовал себя разбитым еще и потому, что спал в неудобной позе или на его пищеварение плохо подействовал вчерашний ужин. "Кажется, я заболею!" - подумал он. Потом, когда машина проезжала Большими бульварами, он вместо того, чтобы, по обыкновению, посмотреть время на пневматических часах, машинально поднял глаза и увидел розовые горшочки труб, выделяющиеся на бледно-голубом небе, где плыло маленькое белое облачко. Это напомнило ему о море. От гармонии розового с голубым на него сло- вно повеяло Средиземноморьем, и он позавидовал тем, кто живет сейчас на Юге и ходит в тонких белых шерстяных брюках. Навстречу плыли запахи Центрального рынка. Машина остановилась у подъезда, над которым вывеска с желтыми буквами гласила: "Торговый дом Норбер Монд, основан в 1843". За воротами раскинулся старый двор; взятый под стеклянную крышу, он теперь походил на вокзал. Двор окружали высокие, как на железной дороге, платформы, где на машины грузили ящики и тюки. Мимо, толкая перед собой тележки, проходили кладовщики в синих халатах и здоровались: - Добрый день, господин Норбер. Конторки со стеклянными дверьми, каждая под своим номером, располага- лись все на одной стороне, тоже как на вокзале. - Здравствуйте, господин Лорисс. - Здравствуйте, господин Норбер. Поздравит Лорисс его с днем рождения или нет? Нет, не вспомнил, а ведь страничку календаря уже вырвал. Г-н Лорисс, которому перевалило за семьдесят, сортировал, не вскрывая, письма и раскладывал их маленькими кучками перед хозяином. Этим утром стеклянная крыша двора была желтой. Она не пропускала сол- нца: слишком толстый слой пыли покрывал ее, но в хорошие дни крыша каза- лась желтой, светло-желтой; правда, даже в апреле, когда, например, сол- нце вдруг скрывалось за облаками, она, случалось, становилась настолько темной, что приходилось зажигать лампы. Сегодня солнце имело огромное значение. Так же как и запутанная исто- рия с клиентом из Смирны, человеком явно недоброжелательным, процесс с которым тянулся уже больше полугода, но которому каждый раз удавалось уйти от своих обязательств, да так ловко, что, хотя он и был не прав, с ним в конце концов, устав спорить, соглашались. - В бордоский "Голубой дом" груз отправили? - Вагон скоро уйдет. В девять двадцать, когда все уже были на своих местах, г-н Монд уви- дел Алена - тот шел к себе в иностранный отдел. Ален, сын Монда, не за- шел к отцу поздороваться. Каждый день одно и то же. Тем не менее г-н Монд неизменно страдал от этого. Каждое утро ему хотелось сказать сыну: "Мог бы и ко мне зайти". Он не решался. От застенчивости. Он стыдился своей уязвимости. Кроме того, сын мог неправильно истолковать его слова, посчитав, что за ним устанавливается контроль, - он ведь всегда опаздывал. К тому же Бог зна- ет почему! Выйди он чуть раньше, сел бы в машину с отцом. Неужели только из принципа, из желания показать свою независимость он приезжал в контору один, на автобусе или метро? Однако год назад, когда он понял, что явно неспособен сдать экзамены на бакалавра, на вопрос, что он собирается делать, Ален сам ответил: - Работать у отца. Только часов в десять-одиннадцать г-н Монд словно ненароком заходил в иностранный отдел, небрежно клал руку Алену на плечо и тихо ронял: - Здравствуй, сын. - Здравствуй, отец. Ален был хрупок, как девушка. Его длинные загнутые девичьи ресницы взлетали, словно крылья бабочки. Он всегда носил галстуки пастельных то- нов, а карманчик его пиджака украшали кружевные платочки, которые очень не нравились отцу. Нет, это не грипп. Сегодня у г-на Монда все шло не так. В одиннадцать позвонила дочь. Именно тогда, когда у него в кабинете находились два ва- жных клиента. - Извините. На другом конце провода раздалось: - Это ты?.. Я в городе. К тебе можно заехать?.. Да, сейчас. Сейчас он не мог ее принять. Чтобы закончить с клиентами, потребуется не меньше часа. - Нет, днем не смогу... Я заеду завтра утром... Дело терпит. Деньги, разумеется. Опять деньги! Муж-архитектор. Двое детей. Им все- гда не хватает денег. Интересно, что они с ними делают? - Хорошо, завтра утром. Вот и она не вспомнила, что у отца день рождения. Монд пообедал в одиночестве в ресторанчике, где для него всегда был накрыт столик и офи- цианты звали его просто г-ном Норбером. На скатерти и графине играло солнце. Когда гардеробщица надевала на него толстое пальто, он увидел себя в зеркале постаревшим. Зеркало, похоже, было неважное: свой нос он видел там неизменно кривым. - До завтра, господин Норбер. До завтра... Почему это слово так врезалось ему в память? В прошлом году в то же самое время он почувствовал себя усталым, пресытившимся, связанным одеждой, совсем как сейчас. Он рассказал об этом Букару, прия- телю-врачу, с которым часто встречался в "Арке". - У тебя в моче нет фосфатов? Никому ничего не говоря, Монд тайком взял на кухне баночку из-под го- рчицы, утром помочился в нее и увидел в золотистой жидкости нечто похо- жее на мелкий белый песок. - Тебе надо отдохнуть, развлечься. А пока принимай утром и вечером вот это. Букар выписал ему рецепт. Больше г-н Монд не решался мочиться в бан- ку, которую, впрочем, выбросил на улице, предварительно разбив, чтобы никто ею не воспользовался. Он прекрасно понимал - здесь совсем другое. В тот день в три часа, без всякого настроения работать, он стоял на одной из платформ застекленного двора и отрешенно смотрел на суетившихся кладовщиков и шоферов. В крытом брезентом грузовике слышались голоса. Почему он прислушался? Какой-то мужчина говорил: - За ней бегает сын хозяина, подарки делает. Вчера он принес ей цве- ты. Г-н Монд побледнел как полотно, застыл на месте, но, признаться, отк- рытия для себя не сделал-с некоторых пор он догадывался. Речь шла о его сыне и о шестнадцатилетней помощнице кладовщика, которую взяли на работу три недели назад. Значит, так оно и есть. Он вернулся к себе в кабинет. - Звонила госпожа Монд. Машина потребовалась. - Скажите Жозефу... С этого момента он больше не думал. Колебаний у него не возникало. И необходимость принимать решение явно не назрела: никакого решения просто не было. Лицо его оставалось бесстрастным. Работающий напротив г-н Лорисс нес- колько раз посмотрел на него украдкой и нашел, что сейчас он выглядит намного лучше, чем утром. - А знаете, господин Лорисс, мне сегодня стукнуло сорок восемь. - Боже мой! Простите, мсье, я совсем забыл. Дело со Смирной оконча- тельно выбило меня из колеи. - Ничего, господин Лорисс, ничего. В голосе Монда, как вспомнил потом Лорисс, слышалась непривычная лег- кость. Позже кассир признался старшему кладовщику, который служил в фир- ме почти так же давно, как и он сам: - Странно, но у него был такой вид, словно он избавился от всех за- бот. В шесть г-н Монд отправился в банк, где прошел в кабинет директора, по обыкновению с готовностью принявшего его. - Не посмотрите ли, сколько у меня на счету? На счету оказалось трис- та сорок тысяч франков с небольшим. Г-н Монд подписал чек на триста ты- сяч и получил деньги в пятитысячных купюрах, которые разложил по карма- нам. - Я мог бы отправить их вам, - предложил заместитель директора. Впоследствии он понял, вернее, так ему показалось, что в тот момент г-н Монд был еще готов оставить деньги и взять лишь несколько тысячефра- нковых купюр. Но об этом никто никогда не догадался. Он подумал о ценных бумагах в сейфе. Там хранилось их больше чем на миллион. "При такой сумме, - решил он, - у моих не возникнет затруднений". Он знал, что ключ от сейфа в ящике его письменного стола, жене это известно, и доверенность в порядке. Сначала он собирался уехать без денег: забирать их казалось ему ни- зостью. Это все портило. Выйдя из банка, он покраснел и даже чуть было не вернулся назад. А потом он больше ни о чем не хотел думать. Он пошел по улицам, время от времени поглядывая на себя в стеклах витрин. Возле Севастопольского бульвара зашел в третьеразрядную парикмахерскую, занял очередь, а когда она подошла, сел во вращающееся кресло и поспросил сбрить ему усы. Глава II Он делал большие глаза, по-детски, трубочкой, вытягивал губы, стара- ясь в зеркале не смотреть на других, а сосредоточиться на своем собственном изображении. Ему казалось, что он не такой, как все, и что теперь, разделавшись с ними, предает их. Еще немного - и он вопросил бы у них прощения. Молодой парикмахер, однако, обслуживал его с безразличным видом. В тот момент, когда г-н Монд откинулся в кресле, парикмахер подмигнул кол- легам, подмигнул быстро, машинально, без улыбки или иронии, что походи- ло, скорее, на какой-то масонский знак. Неужели он настолько отличается от других своей ухоженностью, хорошей, из тонкого сукна, одеждой, изящ- ной, сшитой на заказ обувью? Он был в этом уверен. И торопился завершить превращение. К тому же ему неприятно было смотреть на парикмахера, на его розовый, выпирающий на затылке пластырь, который, видимо, скрывал мерзкий фиоле- товый фурункул. Неприятно было смотреть и на коричневый от табака указа- тельный палец, мелькавший перед глазами, вдыхать отвратительный запах никотина и мыла для бритья. Но даже эти маленькие страдания доставляли ему удовольствие! Он только-только входил в новую для себя роль. Превращение еще не за- кончилось. Он не хотел глядеть ни Налево, ни направо и видеть в исписан- ном мелом зеркале мужчин в очереди; все они читали спортивные газеты, бросая время от времени безразличные взгляды на сидящих в креслах. Когда в день первого причастия - он тогда учился в коллеже Станисла- ва-Монд, опустив глаза, осторожно вернулся на свое место, закрыл лицо руками и долго сидел неподвижно в ожидании обещанного ему превращения. То, что происходило сейчас, казалось ему бесконечно более важным. Он вряд ли мог бы не то что это объяснить, но даже логически обдумать слу- чившееся. Когда он только что решил... Да нет, ничего он не решал. И ни- чего не должен был решать. Все, что он сейчас переживал, не столь уж но- во. Вероятно, он часто мечтал об этом или же так часто думал, что, каза- лось, сейчас просто повторяет нечто уже сделанное. Он смотрел на себя - его щека была натянута пальцами парикмахера - и думал: "Итак, жребий брошен! " Он не удивлялся. Он готовился к этому уже давно, всегда. Только нос его не привык к запаху дешевого одеколона в таком количестве: раньше он чувствовал его, лишь когда проходил мимо какого-нибудь расфранченного рабочего. Коробил его и пожелтевший от табака палец, и пластырь, и сом- нительной чистоты простыня на собственной шее. А может быть, он сам мозолил глаза: его ведь удивляло, например, что десять человек читают одни и те же спортивные газеты; может быть, это он раздражал всех и на него будут указывать пальцем? И если он пока не испытывал бурной радости от избавления, то лишь по- тому, что превращение только-только начиналось. Да, он еще совсем нови- чок. - Освежить? Он расслышал, но помедлил; затем быстро ответил: - Простите?.. Да, пожалуйста. Однажды он сбрил свои усики щеточкой, которые сегодня вновь исчезли. Это было давно - в самом начале его второго брака. Радостный и, как ему казалось, помолодевший, он вернулся домой на улицу Балю. Жена посмотрела на него маленькими черными, уже жесткими глазками и процедила: - Что с вами? Вы просто неприличны. Нет, он не стал неприличным, он стал совсем другим человеком. В его лице появилось вдруг что-то простодушное, и причиной тому явились как выдававшаяся вперед верхняя губа, так и весь рот, который, казалось, по- стоянно о чем-то умоляет, не то дуется и капризничает. Монд расплатился и неловко вышел, все время извиняясь, поскольку спо- тыкался о вытянутые ноги ожидающих. Всякое начало - а это было именно начало - трудно. Монд нырнул в пе- реулок и пошел по едва знакомым кварталам. Ему казалось, что все на него смотрят, он чувствовал себя виновным и в том, что сбрил свои усы, как преступник, который боится быть опознанным, и в том, что в его карманах триста тысяч франков. А вдруг полицейский на углу бульвара остановит его и спросит... Монд выбирал самые темные, самые таинственные улицы, освещенные почти так же скупо, как в былые времена. Ну разве не удивительно в сорок восемь лет - именно в сорок восемь! -решиться на то, что не удалось в восемнадцать, ровно тридцать лет на- зад? И чувствовать себя почти так же, как тогда: не думать ни о жене, ни о детях, ни о чем случившемся с тех пор? Он прекрасно помнил свою первую попытку. Был такой же зимний вечер. Он жил на улице Балю - он всегда жил там, - хотя занимал тогда комнату на третьем этаже, над кабинетом отца, теперь это комната Алена. В то время освещались еще газом. Было часов одиннадцать вечера. Они поужинали вдвоем с матерью, женщи- ной доброй, с тонкими чертами лица, матовой кожей и меланхоличной улыб- кой. В тот вечер она выглядела бледнее обычного, глаза у нее были крас- ные, заплаканные, и огромный дом вокруг них казался пустынным. Слуги хо- дили бесшумно и разговаривали тихо, словно в доме несчастье. Отец еще не вернулся, что случалось нередко. Зачем же тогда около пя- ти он прислал кучера за чемоданом и шубой? Он вечно менял любовниц. С недавних пор ею была маленькая актриса - ее афишами пестрел весь Париж, которая казалась опаснее других. Отец всегда был весел, одет с иголочки; каждое утро к нему в особняк приходил парикмахер, после чего отец отправлялся в клуб заниматься фех- тованием, а днем его уже видели на скачках в серой шляпе и визитке. Неужели он ушел навсегда? Норберу очень хотелось утешить мать. - Иди спать, - сказал он ей с чуть печальной улыбкой. - Ничего страш- ного. В тот вечер он долго стоял в своей комнате у окна, прижавшись лицом к стеклу. Погасив свет, смотрел на улицу. Шел мелкий дождь. Улица Балю вы- мерла, он не видел ничего, кроме двух огней: пламя газового рожка метрах в пятидесяти от дома и красноватый, словно светящийся экран, прямоу- гольник штор какого-то окна, за которым порой мелькала тень. Со стороны улицы Клиши угадывалась жизнь, и Норбер Монд, прижавшись пылающим лбом к стеклу, чувствовал, как его охватывает дрожь. Позади ца- рила глубокая, полная, пугающая тишина. Знакомый особняк, привычные ком- наты, предметы, которые он видел изо дня в день, все они - он это чувствовал - жили угрожающей и страшно неподвижной жизнью. Даже воздух казался живым, таил в себе угрозу. Черный призрачный мир сжимал его, стараясь любой ценой удержать, по- мешать ему уйти, узнать другую жизнь. И тут прошла женщина. Он видел лишь черный силуэт, зонтик. Подобрав платье, она быстро шла по блестевшему от воды тротуару, потом повернула на углу улицы, и его охватило желание бежать, вырваться из дома; каза- лось, он, пусть даже с огромным трудом, еще может это сделать и тогда, выбравшись наружу, будет спасен. Его подмывало сорваться с места, броситься сломя голову в поток жиз- ни, несущийся мимо застывшего дома. Норбер вздрогнул: в темноте бесшумно отворилась дверь. От страха он чуть не закричал и уже открыл было рот, но нежный голос чуть слышно спросил: - Спишь? В тот день у него еще был выбор, но он упустил свой час. И снова упустит его, намного позже, когда будет женат первый раз. Удивительно сладостно и одновременно страшно думать об этом теперь, когда он наконец совершил то, на что уже давно решился. Тогда ему было тридцать два года. Он выглядел точно так же, как сей- час, может, чуть полнее: его еще в школе прозвали Булочкой! Однако рох- лей он не был. Было воскресенье. Опять воскресенье, но, насколько он помнил, - в на- чале зимы, в самые темные дни, когда больше чувствуется осень, чем приб- лижение весны. Почему в тот раз дом на улице Балю был пуст? Слуги куда-то ушли. Оче- видно, было воскресенье. Но Тереза, его жена, такая хрупкая на вид, та- кая искренняя? Она-то что... Дети, и сын, и дочь, болели. Нет, только пятилетняя дочь, у нее слу- чился коклюш. Алену едва исполнился год, и в то время у него, что бы он ни съел, начиналась рвота. И все же их мать ушла. Не важно под каким предлогом. Тогда ей верили безусловно, и уж никто не подозревал, что... Короче, он был один. Еще не совсем стемнело. Подмораживало. Не только дом, но и весь Париж с проез- жающими где-то вдалеке машинами казался пустынным. Малышка кашляла. Вре- мя от времени ей надо было давать ложку сиропа - бутылка стояла на ками- не; Норбер и сейчас мог безошибочно указать где. Накануне, даже в тот день утром, даже час назад он еще обожал и жену, и детей. Сумерки пеплом затягивали дом, а Норбер так и не включал свет, расха- живая взад-вперед и все время возвращаясь к окну, задернутому гипюром в цветочек. И с навязчивой точностью познавал новое ощущение - клетчатое плетение гипюра между лбом и прохладой стекла. Вдруг, глядя на мужчину в зеленоватом пальто, который зажигал на ули- це единственный газовый фонарь в поле зрения Норбера, ему стало все без- различно; дочь кашляла, но он даже не обернулся; ребенка в кроватке, мо- жет быть, рвало, а он смотрел на уходящего мужчину и чувствовал, как его самого тянет вперед, как ему тоже непреодолимо хочется куда-нибудь ид- ти... Идти куда глаза глядят! Неизвестно зачем, возможно с мыслью исчезнуть, он спустился к себе в кабинет. Долго, словно оторопев, неподвижно стоял на одном месте, пока не вздрогнул от крика: знавшая его с рождения кухарка - теперь она уже умерла - еще в шляпке, с замерзшими в митенках руками, надсаживалась: - Вы что, оглохли? Не слышите, как надрывается малышка? И вот сейчас Монд шел по улице. Чуть ли не с ужасом он смотрел на прохожих, которые задевали его, на темные, спутывающиеся в бесконечности улицы, полные незримой жизнью. Около площади Бастилии Монд перекусил - помнится, он пересек наискось Вогезскую площадь - в маленьком ресторанчике с бумажными салфетками на мраморных столиках. - Завтра! Потом прогулялся вдоль Сены. В этом он тоже непроизвольно выполнил давным-давно установленный ритуал. Но еще оставались стыдливость, неловкость. Он действительно был нови- чок. Чтобы сделать все правильно, чтобы дойти до конца, ему следовало спуститься по каменной лестнице к воде. Каждый раз, переезжая утром че- рез Сену, он бросал взгляд под мосты, чтобы оживить старое воспоминание еще тех времен, когда учился в коллеже Станислава и для прогулки ходил туда пешком; под Новым мостом он увидел двух стариков неопределенного возраста, всклокоченных, грязных, словно неухоженные статуи; они сидели на груде камней, один жевал хлеб, другой обматывал ноги полотняной тряп- кой. Монд не знал, который час. И ни разу не задумался об этом с тех пор, как вышел из банка. Улицы опустели. Автобусы проходили все реже. Потом появились толпы людей, которые громко разговаривали - должно быть, из театров и кино повалила публика. По его понятиям, ему следовало найти какую-нибудь простенькую гости- ницу вроде той, что он видел возле Вогезской площади. Но он еще не реша- лся. Из-за своего костюма, из-за трехсот тысяч франков. Около бульвара Сен-Мишель он вошел в скромный, но приличный дом. Пах- ло едой. Ночной портье в домашних туфлях долго перебирал ключи, прежде чем вручил один из них постояльцу. - Пятый этаж. Вторая дверь. Постарайтесь не шуметь. Впервые, в сорок восемь лет, словно сделав себе подарок на день рож- дения, о котором никто не вспомнил, он оказался совсем один, правда еще не став человеком улицы. Его никогда не покидал страх кого-нибудь обидеть, оказаться не на своем месте. Нет, не из робости. Себя самого он не стеснялся, он стесня- лся смутить других. Вот уже минут десять он бродил вокруг узкого дома, найти который не составило большого труда. Светило солнце, благоухающее съестное, перепо- лнив мясные и молочные, выплеснулось на тротуар, и пробираться сквозь толпу домашних хозяек и торговцев, которыми кишел рынок на улице Бюси, было нелегко. Время от времени инстинктивным движением, которого он и сам стыдился, г-н Монд ощупывал карманы, чтобы убедиться, не украдены ли деньги. А кстати, как он поведет себя, если вдруг придется переодеваться при пос- торонних? Вопрос занимал его какое-то время, однако он нашел решение-бу- мага и бечевка. С бумагой все просто: достаточно купить газеты в любом киоске. Но не глупо ли покупать целый моток бечевки, когда нужен лишь небольшой кусок? Именно это он и сделал. Еще пришлось долго идти по кварталу, где про- давали только продукты, пока наконец не встретился писчебумажный мага- зин. Доставать деньги при всех Монд не мог, поэтому зашел в бистро, зака- зал кофе, спустился в туалет. Туалет находился в подвале, рядом с бутыл- ками; дверь не закрывалась. Это было узенькое - плечи касались стен - помещеньице с серой цементной дырой в полу. Монд завернул деньги в газету, накрепко перевязал бечевкой, остатки бумаги и веревки бросил в дыру, а когда спустил воду, она брызнула с та- кой силой, что замочила ботинки и обрызгала брюки. Кофе он так и не выпил. Сознавая, что вид у него виноватый, вернулся, чтобы проверить, не следит ли за ним владелец заведения. Потом он направился к узкому дому с голубым фасадом и надписью жирны- ми черными буквами: Прокат и продажа одежды. - Вы знаете, что делает Жозеф с одеждой, которую вы ему отдаете? - довольно неприязненно заметила ему однажды жена. - Он перепродает ее на улице Бюси: вы же отдаете ему почти новые вещи. Она преувеличивала. Всегда преувеличивала. Она страдала, когда деньги транжирились. - Не понимаю, к чему эта благотворительность: мы ему платим, и платим хорошо, даже намного больше, чем он заслуживает. Он вошел. Маленький человек, с виду армянин, встретил его, вопреки ожиданиям, без всякого удивления. Заикаясь, г-н Монд спросил: - Мне бы костюм, простенький, неброский... Не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду? - Что-нибудь все-таки приличное? Если бы он осмелился, то сказал: - Обычный костюм, как у всех. По всему дому, во всех комнатах висела разная одежда, в особенности фраки, костюмы для верховой езды и даже два полицейских мундира. - Ткань потемнее, да? Не очень новый? Вскоре Монд заволновался, потому что оставил пакет внизу, а сам нахо- дился сейчас на третьем этаже. Вдруг украдут? Ему показывали костюмы, но почти все были ему либо тесноваты, либо велики-то рукава длинны, то брюки. Он стоял посреди комнаты в трусах, когда вошла женщина, жена торговца: она пришла что-то сказать мужу и не обратила никакого внимания на посетителя. За кого его принимают? Конечно, за человека, который скрывается. За вора, убийцу, банкрота! Он страдал. Превращение оказалось мучительным. Зато примерно через час он будет свободен. - Вот, кажется, пиджак на вас. Не знаю, найдутся ли подходящие брюки. Хотя постойте. Вот эти... Монд согласился, не решаясь возражать. Правда, одежда оказалась луч- ше, чем ему хотело