й из всех, так он, представляете, бегал за мной чуть ли не три месяца. Я знала, чего он хотел, но не торопилась. Он приезжал из Рубе, был человек известный, богатый. До ужаса боялся, что его увидят возле каба- ре, и всегда отправлял вперед рассыльного удостовериться, нет ли кого на улице. Он не хотел, чтобы я танцевала. Он снял мне хорошенькую квартирку на тихой улочке с новыми домами. Все так бы и продолжалось, не встреть я Жана. Когда он появлялся, то всегда приносил съестное - самое лучшее, что находил: лангустов раз в десять больше, чем здешние, ананасы, первую клубнику в маленьких, проложенных пенопластом коробочках, шампанское, и мы устраивали праздничный обед. И вдруг совсем другим тоном она спросила: - О чем бишь я рассказывала? Он не понял. Она кивнула на соседний столик, наклонилась и прошептала: - Говоря с парнем о рыбе, она заметила, что никогда не позволила бы себе продавать ее по такой цене. Я была права: она торговка рыбой! Что же до молодых людей, то, видимо, до сегодняшнего вечера они жили как ко- шка с собакой. - О чем я говорила?.. Ах да, что вы должны знать: я ничем не обязана Жану. Напротив! Время от времени я заходила в "Красный шар". Как посети- тельница. У меня там остались хорошие друзья. Но я вела себя строго, мо- жете мне поверить. Тогда-то я и встретила Жана. Он служил в скобяной лавке, но сначала фанфаронил - он, мол, из высших кругов. Все, что зарабатывал, уходило на одежду и выпивку. Да и красивым его не назовешь. На свою беду, я попалась. Не пойму, как влюбилась. Сначала он гово- рил, что покончит с собой, если я отвергну его предложение, устраивал мне сцены по любому поводу. Он был такой ревнивый, что я не решалась выходить из дома. Он ревно- вал даже к моему другу, и жизнь стала просто невыносимой. "Вот и хорошо! Мы уедем, и ты будешь принадлежать только мне", - твердил он. Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц и часть должен отдавать матери. Так вот, он добился чего хотел. Однажды вечером пришел весь бледный. Я была со своим приятелем. Он вызвал меня через привратницу, которая жи- ла на первом этаже. "Мадмуазель Жюли, не могли бы вы спуститься на минутку? " По его виду привратница тоже сообразила, что дело серьезное. Он стоял в коридоре. Как сейчас вижу: торчит у вешалки, в свете цветного фонаря. "Он у тебя?" - процедил Жан сквозь зубы. "Что с тобой? Ты в своем уме? " "Сейчас же спускайся. Мы уезжаем". "Уезжаем?" "Возьми что можешь. Поезд в двенадцать десять". И совсем тихо - от него пахло спиртным: "Я взял кассу". Вот как все произошло. Что оставалось делать? Я сказала ему, чтобы ждал меня на улице, а сама снова поднялась наверх. Своему приятелю я объяснила, что моя сестра, которая ждет ребенка, просит меня немедленно приехать. Бедняга ничего не заподозрил. Разочарованный, он сделал большие гла- за, поскольку в тот вечер еще ничего не получил. "Ладно, попробую прийти завтра". "Да, приходи завтра". Он ушел. Я подняла шторы и увидела Жана, который стоял под газовым фонарем на углу. Я побросала вещи в чемодан. У меня был только этот. Пришлось оставить еще совсем новые платья и три пары обуви. Мы сели в ночной поезд. Жан очень боялся. Ему везде мерещились полицейские. Даже в Париже он не чувствовал себя в безопасности и не захотел остановиться в гостинице, опасаясь, что у него попросят удостоверение личности, поэтому мы сразу же пересели на марсельский поезд. Что я должна была ему сказать? Сделанного не воротишь. Сюда мы прие- хали ночью. Почти час бродили с вещами по улицам, прежде чем он решился зайти в гостиницу. Она поглощала намазанную горчицей колбаску и время от времени похрус- тывала маринованным огурчиком. - Он сразу же заболел. Я сама ухаживала за ним. По ночам его мучили кошмары, он громко разговаривал, порывался встать, бился - пришлось его удерживать. Так продолжалось неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять ты- сяч франков. С этими деньгами он хотел сесть на пароход в Южную Америку. Но в Марселе таких не оказалось. Все отправлялись из Бордо. Вчера вечером я почувствовала, что задыхаюсь, что устала, что мне не хватает воздуха, и я сказала ему, что часок пройдусь. Мне надо бы дога- даться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да, может, я и догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не огляну- лась. Через две улицы отсюда - не знаю их названия - я увидела свет, как в "Красном шаре", услышала музыку. Мне так захотелось танцевать, что удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг по- чувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но уви- дела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и улыбающихся, что с первого взгляда становилось ясно - это их свадебное путешествие. - Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь спо- собен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне следует быть настороже. Да-да! Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже тор- говец апельсинами, предложил проводить меня. Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара. Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним. - Жан! - кричала я. - Послушай! Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал со- бирать чемодан. По-всякому обзывал меня. И все равно, клянусь вам, я любила его. И даже сейчас, встреть я его... Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртно- го и ликеров. - Кофе? Рюмочку ликера? Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он под- мечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг про- тив друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки с кофе, рюмки с коньяком или ликером - немолодой полный мужчина со све- жим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина, ко- торая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю губу, изогнутую в форме буквы "л". Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в сумочку, подозвала официанта. - У вас есть сигареты? И губы ее сразу же окрасили бледный кончик сигареты розовым цветом плоти, еще более женским, чем женская кровь. Она рассказала все. До конца. И теперь, опустошенная, смотрелась в зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабо- ченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви - о жизни. Что думала она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оцениваю- щий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться. А он, смущенный, сознавая глупость своего вопроса, пролепетал: - Что же вы собираетесь делать? Она сухо пожала плечами. Как он завидовал тем, у кого не было забот о завтрашнем дне и кто не возлагал на свои плечи никакой ответственности! - У вас есть деньги? Прищурив глаза от дыма, который она выпускала прямо ему в лицо, жен- щина взяла свою сумочку и протянула Монду. Он уже открывал ее ночью и теперь снова увидел грим, огрызок каранда- ша, несколько смятых купюр, одна из которых была тысячефранковая. Женщина жестко заглянула ему в глаза, потом презрительная, нестерпимо презрительная улыбка искривила ее губы, и она сказала: - Меня беспокоит совсем другое. Было уже поздно. Они оставались чуть ли не одни в опустевшем зале, где официанты начали наводить порядок и подавальщицы готовили в углу приборы к вечеру. - Официант! - Слушаю. Зазвучали цифры, отлавливаемые чернильным карандашом и выстраивавшие- ся в блокноте, затем листов оторвался и лег на салфетку перед г-ном Мон- дом. У него в бумажнике было много денег. Он положил туда столько, сколько влезло, и теперь стеснялся открывать его, но все-таки открыл, украдкой, как скупой, и понял, что Жюли это заметила, что она увидела пачку денег и снова посмотрела на него с подозрением. Они встали одновременно, направились в вестибюль, вышли на залитую солнцем улицу, не зная, что делать, как быть: остаться вместе или разой- тись в разные стороны. Машинально они двинулись к набережной, смешались с толпой зевак, ко- торые наблюдали за проказами уличных сорванцов, за стариками с удочками. Через час г-жа Монд выйдет из машины у полицейского комиссариата на улице Ларошфуко. Но г-н Монд не думал об этом. Он ни о чем не думал. Он шел посреди огромного мира. Его кожа на солнце пахла весной. Туфли пок- рылись тонкой пылью. Вокруг витал аромат духов его спутницы. Они прошли метров двести, просто так, когда она вдруг остановилась. - Не хочу больше ходить, - заявила она. Они вернулись назад, снова прошли мимо четырехэтажного застекленного здания ресторана, где сейчас мелькали лишь черно-белые фигуры официан- тов. Пошли дальше, по Канебьер, и перед пивной, большой полосатый тент которой, несмотря на сезон, был опущен, г-н Монд предложил: - Присядем? Они сели у окна, за мраморный столик на одной ножке, он с бокалом пи- ва, поставленным на картонный кружок, она с чашечкой кофе, который не стала пить. Она ждала. Потом сказала: - Я мешаю вам заняться своими делами. - У меня нет никаких дел. - А ведь и правда. Вы же говорили, что вы - рантье. Где вы живете? - В Париже, но я уехал. - Без жены? - Да. - Из-за женщины? - Нет. Ее глаза выразили недоумение, потом опять подозрительность. - Почему же тогда? - Не знаю. Просто так. - У вас нет детей? - Есть. - И вы спокойно оставили их? - Они взрослые. Дочь замужем. Неподалеку от них играли в бридж какие-то солидные, преисполненные важности особы; двое парней возраста Алена играли на бильярде, погляды- вая на себя в зеркала. - Я не хочу больше ночевать в этой гостинице. Он понял, что она стремится убежать от неприятных воспоминаний, и не ответил. Между ними пролегло долгое молчание. Они сидели, неподвижные, тяжелые, и атмосфера вокруг них омрачалась. Скоро зажгут свет. От стек- ла, возле которого они сидели, теперь веяло холодком. Жюли смотрела на толпу, прогуливающуюся по тротуару, - может быть, потому, что ничего другого ей не оставалось, может, просто для виду, а может, надеясь или боясь - увидеть Жана. - Вряд ли я останусь в Марселе, - сказала она наконец. - Куда же вы поедете? - Не знаю. Куда-нибудь подальше. В Ниццу или в какой-нибудь уголок на берегу моря, где никого нет. Мне надоели мужчины. В любой момент оба могли встать, попрощаться, разойтись в разные сто- роны и никогда больше не встретиться. Казалось, они просто не знают, как это сделать, и потому продолжают сидеть. Чувствуя себя неловко за столиком с пустой кружкой, г-н Монд подозвал официанта, снова заказал пива. Она же задержала официанта и спросила: - Когда уходит поезд на Ниццу? - Сейчас принесу расписание. Она передала его г-ну Монду, и тот нашел два поезда: один, скорый, уходил из Марселя в семь, другой, девятичасовой, останавливался на каж- дой станции. - Вы не находите, что здесь уныло? Тишина угнетала, зал казался пустым, словно между редкими посетителя- ми было слишком много воздуха; каждый звук слышался отдельно от других, приобретал огромное значение - и восклицания картежников, и удары шаров, и сухие щелчки шкафчика для тряпок, то открываемого, то закрываемого официантом. Зажигались лампы, и от этого становилось несколько легче, но тогда, в сумерках, возникало тягостное серо-пепельное зрелище улицы, за- бавное шествие мужчин, женщин, детей; незнакомые друг с другом, они шли быстро или медленно, задевая, обгоняя соседей, направляясь Бог знает ку- да, а может, и никуда, а пузатые автобусы, битком набитые людьми, увози- ли свой груз по всем направлениям. - Вы позволите? Официант позади них задергивал на медной штанге плотные шторы из кра- сного мольтона, одним-единственным движением сводя на нет внешний мир. Глядя на свой бокал с пивом, г-н Монд вздохнул. Он увидел стиснувшие сумочку руки своей спутницы. И ему пришлось как бы проделать огромный путь во времени и пространстве, чтобы найти самые простые, самые глупые слова, которые, когда он их наконец произнес, растаяли в банальности об- становки: - Мы можем сесть на девятичасовой. Жюли ничего не ответила, но осталась сидеть; пальцы ее на сумочке из крокодиловой кожи разжались. Она закурила новую сигарету, а позже, около семи, часа аперитивов, когда пивную заполнили посетители, они вышли, серьезные и мрачные, как обычная супружеская пара. Глава V Иногда он хмурился. Его светлые глаза становились неподвижными. И только они выдавали тревогу; однако в такие моменты он терял почву под ногами и даже мог бы, не сохраняй он к себе известного уважения, потро- гать лакированные перегородки, чтобы убедиться, что они доподлинно су- ществуют. Он снова был в поезде, где стоял особый запах - запах ночных поездов. В четырех купе вагона второго класса шторы были задернуты, свет выклю- чен, и когда г-н Монд в поисках места наудачу открывал дверцы, он беспо- коил спавших людей. Он стоял в коридоре, прислонясь к перегородке с номером на эмалирова- нной табличке. Он поднял шторы, окно было темное, холодное, липкое; из- редка мелькали огни небольших вокзалов побережья, и по чистой случайнос- ти их вагон всегда останавливался у фонарей с буквами "М" и "Ж". Норбер курил. Он сознавал, что курит сигарету, держит ее в пальцах, выпускает изо рта дым - как раз это и сбивало его с толку, вызывало го- ловокружение; он сознавал, он постоянно видел себя без зеркала, перехва- тывал какой-нибудь собственный жест, какую-нибудь позу и был почти уве- рен, что узнает их. Однако, как он ни рылся в своей памяти, в подобной ситуации он еще не оказывался. Без усов! В поношенном готовом костюме! Так тянулось до этого машинального движения... Он чуть повернул голо- ву: в углу купе Жюли, прикрыв глаза, казалось, спала, хотя порой, глядя в пространство, словно размышляла о чем-то важном. Жюли тоже являлась частью его воспоминаний. Он нисколько не удивился, увидев ее здесь. Он узнавал ее. Боролся с собой, отказываясь думать о предыдущей жизни. Но вот уже много раз, он был в этом уверен, он давал себе слово утром все записать, но так и не собрался, - во всяком случае, раза три-четыре, никак не меньше, ему снился один и тот же сон: он плывет в лодке-плоско- донке, гребет длинными тяжелыми веслами, а вокруг пейзаж, который он, даже спросонья, даже на расстоянии помнит до мельчайших подробностей, пейзаж, которого он никогда не видел в своей жизни - зеленоватые лагуны, голубовато-фиолетовые холмы, какие бывают на полотнах старых итальянских мастеров. Всякий раз, когда ему снился этот сон, он, узнавая местность, испыты- вал удовольствие, словно вернулся в знакомые края. Но в поезде, при Жюли такое не представлялось возможным. Норбер был спокоен. Он рассуждал. Речь шла о сцене, которую он часто видел в испол- нении других актеров и теперь страстно хотел пережить сам. Вот почему он то и дело поворачивался к купе лицом, на котором чита- лось удовлетворение, когда он видел спящую спутницу... Отсюда же вопросительный жест женщины, вздернувшей подбородок, когда поезд шумно въехал в вокзал побольше и новые пассажиры бросились брать вагон приступом! Жест означал: "Где это мы?" Поскольку застекленная дверь была закрыта, Монд произнес, чеканя сло- ги так, чтобы она прочитала по губам: - Тулон... И повторил: - Ту-лон... Ту-лон... Она не поняла, знаками пригласив его в купе и указав на свободное ме- сто рядом; он вошел, сел, и голос его вновь обрел звучность: - Тулон. Она достала из сумочки сигарету. - Дай прикурить. Она впервые обращалась к нему на "ты", потому что, безусловно, тоже перешагнула определенный барьер. - Спасибо... По-моему, лучше ехать в Ниццу. Она говорила шепотом. В углу напротив спал седой, очень пожилой муж- чина, а его жена, тоже немолодая, следила за ним, как за ребенком. Види- мо, он плохо себя чувствовал, поскольку она уже давала ему маленькую зе- леную таблетку. Она смотрела на Жюли и на г-на Монда. И Монду было стыд- но, потому что он догадывался: она плохо думает о них. А еще потому, что она сердилась на Жюли: дым сигареты мог потревожить старика, но сказать об этом она не решалась. Поезд отошел от станции. - Ты знаешь Ниццу? Теперь "ты" не казалось уже столь естественным. Жюли употребила его явно преднамеренно. Г-н Монд мог бы поспорить, что сделала она это из-за дамы напротив: это было вполне логично и соответствовало сложившейся си- туации. - Немного. Не очень хорошо. По правде сказать, он провел там со своей первой женой три зимы под- ряд после рождения дочери: ребенок страдал бронхитом, и в то время врачи еще рекомендовали в таких случаях Ривьеру. Монды останавливались в большом буржуазном отеле на Английском бульваре. - А я совсем не знаю. Оба замолчали. Она докурила сигарету, неловко притушила окурок в уз- кой медной пепельнице, закинула ногу на ногу, потом в поисках удобного положения вновь вытянула ноги-Монд ясно видел их в голубоватой темноте, укуталась в шелковый платок и в конце концов положила голову на плечо спутника. Это тоже пробудило в нем воспоминания... Впрочем, нет! В этой позе он десять, сто раз видел других, пытался представить их чувства, а теперь сам стал одним из действующих лиц, и молодой человек, стоявший в коридо- ре, - он, должно быть, сел в Тулоне - смотрел на него, прижавшись лицом к стеклу. Потом последовали шествие по вокзальным перронам, через пути, привыч- ная неспешная толкотня у выхода, поиски билетов по всем карманам... - Уверяю, вы сунули их в левый кармашек жилета. Она снова говорила ему "вы". Со всех сторон выкрикивали названия гос- тиниц, но она никого не слушала. Выбирала дорогу сама. Шла прямо, проби- раясь через толпу ловчее спутника, и когда они вошли в здание вокзала, сказала: - Багаж лучше оставить в камере хранения. У них было только по чемодану, однако чемодан Жюли был тяжелым и, главное, громоздким. Таким образом, выйдя из вокзала, они не выглядели приезжими. Они сразу же направились к центру города; стояла теплая ясная ночь, но некоторые кафе были еще открыты. Вдали светились огни казино, и отблески их ложились на гладь залива. Жюли не выражала ни восторга, ни удивления. Она несколько раз подво- рачивалась на высоких каблуках и теперь держала мужчину под руку, но ве- ла все-таки она. Не говоря ни слова, она шла вперед со спокойствием му- равья, которым движет инстинкт. - Это и есть знаменитый Английский бульвар, да? Фонари, уходящие в бесконечность. Широкая полоса бульвара вдоль моря, маленькая желтая бру- счатка, пустые скамейки, вереницы машин перед казино и роскошными о ге- лями. Жюли не восхищалась. Она все шла, поглядывая на улицы, которые они пересекали, наконец свернула в одну из них, приблизилась к жалюзи, зак- рывавшим дверь пивной, заглянула в щель. - Зайдем посмотрим? - Это же кафе, - возразил он. Но она указала на дверь в том же здании, рядом с кафе, на вывеску бе- лыми буквами "Отель" над ней. Они вошли в освещенное пространство. Жюли устало опустилась на темно-красную банкетку и сразу же - там было много народа-открыла сумочку, поднесла к лицу зеркальце и провела по губам по- мадой. - Есть хотите? - спросила она г-на Монда. В Марселе они не поужинали: перед отходом поезда, пока еще было вре- мя, они не успели проголодаться. - Что у вас есть? - Отличные равиоли. Если желаете, луковый суп для начала. Или бифш- текс с кровью. Некоторые столики были уже заняты - люди ужинали; перед Мондом и Жюли тоже поставили приборы. Несмотря на свет электрических шаров, в воздухе, словно гризайль, витала усталость. Присутствующие говорили тихо, ели с полной серьезностью, как полагается на настоящей трапезе. - Посмотрите в угол налево, - шепнула она. - Кто это? - Не узнаете? Парсонс, один из трех братьев Парсонс, воздушных акро- батов. С женой. Не стоило бы ей надевать этот костюм - она в нем ка- кая-то маленькая и толстая. Она заменила в номере Люсьена, одного из братьев, с которым в Амстердаме случилось несчастье. Обычные люди. Мужчина, на вид лет тридцати пяти, выглядел, скорее, хорошо одетым рабочим. - Должно быть, они здесь на гастролях... Смотрите! Тремя столиками дальше... Жюли постепенно оживлялась, ее апатия исчезла; чтобы подчеркнуть ска- занное, она то и дело хватала спутника за руку, надеясь вызвать у него восхищение. - Жанина Дор! Певица. Певица с бледным лицом, обрамленным лоснящимися волосами, с глубокими тенями вокруг огромных глаз, с кровавым ртом, черная, словно ворон, тра- гическая и надменная, сидела за столиком одна, распахнув манто, и ела спагетти. - Ей, пожалуй, за пятьдесят. Несмотря на возраст, только она умеет своими песнями держать зал по часу в напряжении. Я должна взять у нее автограф. Жюли внезапно поднялась и направилась к хозяину, который стоял возле кассы. Г-н Монд не знал, что она собирается делать. Их обслуживали. Он ждал. Увидел, как она уверенно заговорила с хозяином, а тот повернул к ней голову, очевидно, согласился, и она вернулась. - Дайте мне квитанцию из камеры хранения. Она отнесла квитанцию и возвратилась. - У них есть один двухместный номер. Разумеется, если это вас не сму- щает. Впрочем, двух свободных комнат все равно нет, а потом, это выгля- дело бы странно. Смотрите! Четыре девушки справа от дверей... Танцовщи- цы. Она ела сосредоточенно, как в Марселе, замечая, однако, все, что про- исходило вокруг. - Хозяин сказал, что еще рано. Сейчас закончилась программа в мю- зик-холлах, а казино и кабаре заработают только после трех. Интересно... Он понял не сразу. Лоб женщины прорезала капризная складка. Должно быть, она подумала об ангажементе. - Кормят здесь вкусно и недорого. Да и комнаты, кажется, чистые. Они пили кофе, когда рассыльный доложил, что багаж доставлен и уже в номере. Несмотря на утомительную прошлую ночь, спать Жюли расхотелось. Она смотрела на Жанину Дор, которая через маленькую дверь направилась к гостиничной лестнице - Они все живут здесь Через час появятся и остальные. Еще час - ну, это уж слишком, даже чересчур Она выкурила последнюю сигарету, зевнула и поднялась. - Пойдем. Любовью они занялись лишь на третий день. Три суматошных дня. В их комнате с окнами на узенький дворик мебель была старая, мрачная, на полу - серый потертый ковер, из которого лезли нитки, кресло покрыто коври- ком, обои скорее коричневые, чем желтые, в углу ширма, а за ней - туалет и биде. В первый вечер Жюли раздевалась за ширмой; она вышла в пижаме в голу- бую полосочку, но уже ночью сняла брюки: они ее стесняли. Г-н Монд спал на соседней постели; кровати разделял ночной столик и коврик. Спал он плохо: сказывался ужин. Несколько раз, услышав в пивной шум, он хотел спуститься вниз и попросить соды. Он встал в восемь, тихо оделся, не разбудив спутницу, которая сброси- ла с себя одеяло: радиатор шпарил нещадно, в комнате было жарко и душно. Может быть, это и угнетало его ночью. Он спустился вниз, оставив чемодан на виду: пусть Жюли не думает, что он сбежал. В пустом кафе обслужить Монда было некому, и он отправился завтракать в какой-то бар, полный рабочих и служащих; потом погулял у моря, забыв о том, другом море, на берегу которого когда-то мечтал расп- ластаться и выплакаться Может быть, он еще не освоился? В светло-голубом по-детски небе - та- ким же, как на школьной акварели, было и море - гонялись друг за другом белые на солнце чайки; поливальные машины чертили мокрые полосы на ще- бенке дорог. Он вернулся около одиннадцати, по привычке постучал в дверь. - Войдите. Она не знала, что это он. В трусиках и лифчике, включив в патрон лам- пы электрический утюг, она гладила свое вечернее шелковое платье. - Хорошо спали? - спросила она. Поднос с завтраком стоял на ночном столике. - Через полчаса я буду готова. Который час? Одиннадцать? Вы не подож- дете меня внизу? Монд ждал ее, просматривая местную газету. Он уже привык ждать. Они позавтракали еще раз, теперь вдвоем. Потом вышли на улицу и направились на Английский бульвар; возле казино она снова попросила его подождать и исчезла в игорном доме. Затем она потащила его на одну из центральных улиц. - Подождите меня... На эмалированной табличке греческое имя и слово "импресарио". Жюли вернулась взбешенная. - Свинья! - бросила она, ничего больше не объясняя. - Может, погуляе- те один? - А вы куда? - Мне еще надо пройтись по двум адресам. И, свирепо стиснув губы, она зашагала по улицам незнакомого ей горо- да, расспрашивая полицейских, поднимаясь на верхние этажи, вытаскивая из сумочки записки с новыми адресами. - Я знаю, где можно выпить аперитив. Они оказались в "Арке", элегантном баре. Прежде чем войти, Жюли подк- расилась. Держалась она вызывающе. Г-н Монд понял: ее стесняет его убо- гий вид. Она даже сомневалась, сумеет ли он прилично вести себя в таком заведении, и потому сделала заказ сама, повелительным тоном, усевшись на высокий табурет и положив ногу на ногу: - Два розовых, бармен. Она демонстративно грызла оливки. Пристально разглядывала посетителей - и мужчин, и женщин. Злилась, что никого не знает, что она новенькая, на которую все смотрят не без удивления из-за ее дешевого платья и скро- много пальто. - Пойдем обедать. У нее нашелся адрес и для этого. Потом, с некоторым смущением, она сказала: - Не возражаете, если вернетесь один?.. О, дело совсем не в том, о чем вы думаете. Поверьте, после всего, что я пережила, мужчины мне опро- тивели, и теперь уж я не попадусь на удочку. Но я не хочу быть вам обу- зой. У вас ведь своя жизнь, верно? Вы были так любезны! Я уверена, что встречу кого-нибудь из знакомых. В Лилле я перезнакомилась со всеми ар- тистами, которые приезжали на гастроли... Спать он не лег, а пошел прогуляться в одиночестве по улицам. Потом, уже устав ходить, забрел в кино. Еще один знакомый образ, который наплы- вал из таинственных запасников памяти: билетерша с электрическим фонари- ком ведет одинокого пожилого мужчину по темному залу, где уже начался фильм, звучат голоса, и на экране жестикулируют люди, более крупные, чем в натуре. Когда он вернулся в "Жерлис" - так называлась его гостиница и пивная, - в зале за столиком он заметил Жюли среди группы акробатов. Она видела, как он проходил. Он понял, что она говорит о нем. Он поднялся в номер, а она пришла четверть часа спустя и в этот раз разделась при нем. - Он обещал похлопотать обо мне. Шикарный тип. Его отец, итальянец, был каменщиком, и он начал с того же. Еще день, потом другой, и г-н Монд стал уже привыкать, порой даже не думал об этом. В тот день после обеда Жюли решила: - Я посплю часок - ночью поздно вернулась. Вы днем не спите? Ему тоже хотелось спать. Они поднимались друг за другом, и он предс- тавил себе пару, пары, сотни пар, поднимающихся именно так по ступенькам лестницы. И на него повеяло теплом. Номер еще не убирали. Обе разобранные постели являли глазам синеватую белизну простыней; на подушке Жюли остались следы губной помады. - Вы не раздеваетесь? Обычно, когда он отдыхал днем - в Париже, в прежней жизни, ему это изредка удавалось, - он укладывался в одежде, подложив под обувь газету. Он снял пиджак, жилет. Знакомым уже ему извивающимся движением Жюли стя- нула платье через голову. Она не слишком удивилась, когда он с расширенными от смущения глазами подошел к ней. Она явно ждала. - Задерни шторы. Она легла, оставив возле себя место. Думала о чем-то своем. Каждый раз, глядя на Жюли, он видел у нее на лбу складку, которую хорошо знал. В сущности, она не сердилась. Так оно было естественнее. Но возникли новые проблемы, и спать ей вдруг расхотелось. Подперев голову рукой, упершись локтем в подушку, она смотрела на него с новым интересом, слов- но теперь получила право требовать у него отчета. - А все-таки, чем ты занимаешься? И, поскольку он не понял точный смысл ее вопроса, она добавила: - В первый день ты сказал, что ты рантье. На рантье ты не очень-то смахиваешь. По-моему, они выглядят иначе. Чем ты занимался раньше? - Раньше чего? - Ну, до того, как уйти? Она неотвратимо приближалась к истине, как и тогда, когда ночью, сой- дя с поезда в Ницце, шла к "Жерлису", где оказалась на своем месте. - У тебя жена. И ты говорил, что есть дети. Как же ты ушел? - Вот так. - Поссорился с женой? - Нет. - Она молодая? - Почти моих лет. - Понятно. - Что вам понятно? - Тебе просто захотелось погулять. А когда кончатся деньги или уста- нешь... - Нет, здесь другое. - Что же тогда? И он смущенно, стыдясь главным образом все опошлить глупыми словами на разобранной постели перед женщиной с обнаженной грудью, которую она теперь от него не прятала и которая больше не вызывала у него никаких желаний, пробормотал: - Мне все надоело. - Ну, как знаешь, - вздохнула она. Жюли пошла мыться - сделать это сразу после любовных утех она полени- лась - и из-за ширмы продолжала: - Странный ты все-таки человек. Он одевался. Спать уже не хотелось. Он не чувствовал себя несчастным. Даже мерзкий гризайль атмосферы был частью его стремлений. - Тебе хоть нравится в Ницце? - спросила она еще, выйдя голой, с по- лотенцем в руке. - Не знаю. - И я тебе еще не надоела? Говори прямо. Я думаю, как же мы оказались вместе? Это не в моем характере... Парсонс обещал мне помочь. Он в хоро- ших отношениях с художественным руководителем "Пингвина". Я скоро выка- рабкаюсь. Зачем она говорит, что бросит его? Он не хотел этого, что и попытался дать ей понять: - Мне сейчас так хорошо... Взглянув на него - она как раз надевала бюстгальтер, - Жюли расхохо- талась; он впервые услышал, как она смеется. - Да ты шутник! Словом, когда захочешь уйти, скажи... Позволь дать тебе один совет: купи себе другой костюм. Надеюсь, ты не скуп? - Нет. - Тогда оденься поприличней. Хочешь, я схожу с тобой? У твоей жены вкуса нет, что ли? Она снова легла. Закурила сигарету, пустила дым в потолок. - Если дело только в деньгах, скажи, не стесняйся. - У меня есть деньги. Пачка купюр, завернутых в газету, все еще лежала в чемодане, и он ма- шинально взглянул на него. С тех пор как они остановились в "Жерлисе", он не закрывал чемодан на ключ, боясь обидеть свою спутницу. Под предло- гом необходимости кое-что оттуда достать он убедился: пакет на месте. - Ты уходишь? Не зайдешь за мной часов в пять? Днем г-на Монда можно было видеть на набережной; он сидел на скамей- ке, опустив голову, щурясь от солнца и синевы моря, где перед ним молни- ей проносились чайки. Он сидел не шевелясь. Вокруг играли дети; иногда обруч заканчивал свой бег у его ног, иногда к нему подлетал мяч. Казалось, он спит. Лицо его как-то отяжелело, одрябло, губы оставались полуоткрыты. Несколько раз он вздрагивал: ему слышался голос г-на Лорисса, кассира. Ни о жене, ни о детях он не вспомнил ни разу, а вот старый педантичный служащий всплывал в его памяти. Он забыл о времени, и отыскала его Жюли. - Так и знала, что ты прилип к скамейке. Почему? Этот вопрос долго мучил его. - Пойдем купим тебе костюм, пока еще магазины открыты. Видишь, я ду- маю о тебе, а не о себе. - Мне надо зайти в гостиницу за деньгами. - Ты оставляешь деньги в номере? Ну, ты глупишь. Особенно если их много. Она ждала его внизу. Чтобы не отцеплять скрепку, он взял пачку в де- сять тысяч франков. Горничная убирала коридор, но видеть его не могла: он закрыл дверь. Слова Жюли встревожили его. Он влез на стул и положил пакет сверху на шкаф. Она повела его в английский магазин готовой, но элегантной одежды. Сама выбрала ему брюки из тонкой серой шерсти и темно-синий двубортный пиджак. - В фуражке вполне сойдешь за владельца яхты. Она настояла, чтобы он купил себе летние туфли из светло-коричневой кожи. - Теперь совсем другое дело. Иногда я спрашиваю себя... Больше она ничего не сказала, лишь взглянула на него украдкой. Она, видимо, уже приезжала в "Арку" одна, потому что, когда они вошли в гостиницу, бармен сделал ей незаметный знак, а какой-то молодой чело- век подмигнул. - Невеселый у тебя видик. Они пили. Ели. Потом пошли в казино, где Жюли почти два часа играла в шар [4] и, выиграв сначала две или три тысячи франков, просадила затем все, что у нее было в сумочке. Раздосадованная, она дала сигнал: - Пошли! Они уже привыкли ходить вместе. Устав, Жюли брала его под руку. Маши- нально они замедляли шаг за несколько метров от гостиницы, словно люди, которые возвращаются к себе. Зайти в пивную она не захотела. Они закрыли дверь. Жюли заперла ее на задвижку - она всегда принимала эту меру предосторожности. - Где ты прячешь деньги? Он указал на шкаф. - На твоем месте я поостереглась бы. Он залез на тот же самый стул, что днем, провел рукой по верху, но обнаружил лишь толстый слой пыли. - Ну, что там? Он оцепенел. Она потеряла терпение. - Что ты стоишь как истукан? - Пакет исчез. - Деньги? Подозрительная от природы, она не поверила. - Пусти, я сама посмотрю. Ей не хватало роста даже со стула. Она сбросила вое со стола, забра- лась на него, - А сколько было? - Почти триста тысяч франков. Чуть меньше. - Что ты сказал? Ему стало стыдно столь огромной суммы. - Триста тысяч. - Надо немедленно предупредить хозяина и вызвать полицию. Я сейчас... Он удержал ее. - Нет. Нельзя. - Почему? Ты спятил? - Не надо. Я объясню тебе. Впрочем, это пустяки. Я найду выход. Мне пришлют деньги. - Так ты богат? Теперь она просто злилась. Казалось, она сердится на него за то, что он ее обманул; она легла, не говоря ни слова, отвернулась и на его: "Спокойной ночи" ответила неразборчивым ворчанием. Глава VI Было и горько, и приятно. Так порой человек, испытывающий боль, холит ее в себе, оберегает, чтобы она не исчезла. Г-н Монд не сердился, не во- змущался, не сожалел. Лет в четырнадцать-пятнадцать, еще в лицее, он во время Поста пережил период острого мистицизма. Дни, а порой и ночи он проводил в духовных упражнениях, стремясь к совершенству, и случайно со- хранил фотографию того времени, фотографию групповую, поскольку тогда он с пренебрежением относился к воспроизведению своего образа - похудевший, печальный, с кроткой улыбкой, которая потом, когда произошла реакция, показалась ему противной. В другой раз, уже много позже, после второй женитьбы, жена сказала ему, что ей неприятно дыхание курящего человека. Он отказался не только от табака, но и от алкоголя, даже от пива. В этом умерщвлении плоти он черпал свирепое удовольствие. Он снова похудел, да так, что через три недели пришлось идти к портному перешивать костюмы. Важно ли теперь, как подогнана его одежда? За два месяца он похудел еще больше, но чувствовал себя бодрее. И хотя цвет лица у него из розо- вого стал серым, он при любой возможности охотно смотрелся в зеркало, читая на своем лице не только безмятежность, но и тайную радость, и поч- ти болезненное удовольствие. Труднее всего оказалось бороться со сном. Он всегда любил хорошо пос- пать. Теперь, скажем в четыре утра, ему приходилось прибегать к ма- леньким хитростям, чтобы не заснуть. Впрочем, в этот час по "Монико" разливалась всеобщая усталость. Г-н Рене, художественный руководитель, безупречный в своем смокинге и белос- нежной манишке, второй раз заходил в буфетную, вызывающе сверкая ослепи- тельными зубами. Г-н Монд видел, как он прошел через зал: крошечный глазок на уровне лица позволял Норберу наблюдать за клиентами и главным образом за персо- налом. Г-н Рене, с гладкими волосами, синеватыми на четверть ногтями, мимо- ходом раздавал улыбки направо и налево, словно государь, осыпающий прид- ворных милостями. Так, в теплом свете дансинга он следовал до двуствор- чатой двери, с одной стороны обитой красным бархатом, а с другой - гряз- ной и невзрачной; и в тот момент, когда он привычным жестом толкал дверь, улыбка его исчезала, скрывая от глаз великолепные белые зубы уро- женца Мартиники. - Который час, Дезире? Часы ведь не выставляют на обозрение публики в месте, где все искусс- тво подчинено одной цели - сделать так, чтобы зритель забыл о времени. Г-н Монд сам выбрал это имя. Дезире Клуэ. Еще в Марселе, когда они сидели в пивной на Канебьер, Жюли спросила, как его зовут. Захваченный врасплох, он не смог ничего придумать. На глаза попалась желтая вывеска над мастерской с другой стороны улицы: "Дезире Клуэ, сапожник". Теперь для одних он был Дезире, для других - мелких служащих - г-н Дезире. Буфетная представляла собой длинную комнату, служившую раньше кухней в чьей-то квартире Выкрашенные зеленой масляной краской стены по- желтели, а местами потемнели до коричневого. Дверь В глубине вела на черную лестницу, что позволяло выйти из здания на боковую улицу, и порой посетители проходили через владения Дезире. Посетители, в основном игроки, не обращали внимания ни на грязь, ни на беспорядок. Их ничуть не заботило, что на кухне "Монико" стояла скве- рная газовая плита, красная резиновая трубка которой все время выскаки- вала; на плите лишь разогревали то, что рассыльный приносил из соседнего бистро. Мойки не было. Грязные тарелки и приборы складывали в корзину, И только стаканы с буквой "М", расставленные в шкафу, мыли здесь же. На полу, под столом, держали шампанское, а на стол сваливали в кучу откры- тые банки с гусиным паштетом, ветчину, куски холодного мяса. Дезире располагался в закутке, с другой стороны дансинга, на возвыше- нии вроде эстрады, где стоял пюпитр. Он отвечал: - Четыре часа, господин Рене. - Долго сегодня. В зале кроме девиц оставались едва ли с полдюжины посетителей, кото- рые больше не танцевали; после каждой мелодии возникали длительные пау- зы, и г-н Рене чуть заметным движением руки, издали призывал музыкантов джаза к порядку. Г-н Рене ел. Почти каждый раз, приходя в буфетную, он что-нибудь ел: трюфель, вытащенный пальцами из паштета, кусочек ветчины, ложечку икры, а если хотел подкрепиться основательно - наливал из бутылки остатки ви- на, делал большой бутерброд и, завернув манжеты, медленно ел, присев на краешек стола, который предварительно вытирал. Выпадали минуты, когда Дезире оставался без дела. Его назначили эко- номом, передав под его надзор все, что имелось в буфетной: напитки, съестное, сигареты, конфетти, серпантин и прочую мишуру. Он должен был следить за тем, чтобы отсюда ничего не выносили без правильно заполнен- ного счета, затем, через глазок, убедиться, что именно этот счет, а не другой подан клиенту - официанты ведь способны на все, однажды ночью ему пришлось раздеть одного из них, чтобы найти деньги, которые тот хотел прикарманить. Жюли была в оранжевом зале. Ее клиенты ушли. Устроившись за столиком с Шарлоттой, крупной блондинкой, они лениво обменивались фразами, делая вид, что пьют, и всякий раз, когда проходивший мимо г-н Рене пощелкивал пальцами, вставали, чтобы потанцевать вдвоем. В "Монико" Дезире попал благодаря Жюли. В тот вечер, обнаружив пропа- жу денег, он хотел уехать. Не важно куда. Куда глаза глядят. Увидев, как легко он смирился, Жюли возмутилась: она была не способна понять, что в подобном случае человек может испытывать чуть ли не облегчение. А именно так оно и было. Это должно было случиться. По ошибке, по не- опытности, из робости, если так можно сказать, он взял в Париже столь значительную сумму денег, не последовав, таким образом, неписаному, но тем не менее непреложному правилу. Решение уехать не удивило и не взвол- новало его: он знал - это неизбежно. И напротив, отправляясь в банк, чтобы взять триста тысяч франков, он чувствовал себя смущенным, винова- тым. В те два предыдущих раза, когда он думал о побеге, мысль о деньгах ему даже в голову не приходила. Ему следовало просто остаться на улице без денег. И теперь это наконец случилось. - Подожди, я зайду на минутку к хозяину. Жюли спустилась вниз. Вернувшись через несколько минут, она объявила: - Я не ошиблась. Ну куда ты пойдешь? Здесь наверху есть свободная ко- мнатушка-комната прислуги Фред обычно сдает ее на месяц и недорого. А я поживу в этом номере денек - другой, и если ничего не найду, тоже пере- берусь на седьмой этаж. Но я уверена, что найду. И она нашла. Сначала место танцовщицы в "Монико" дня себя, а через несколько дней и для него - должность, которую он занимал уже почти два месяца. В принципе общего между ними больше ничего не было Изредка, когда Жю- ли оставалась