, что после убийства ее застали у окна; она стояла, прижавшись лицом к стеклу. Очень на нее похоже. Он знает за ней эту манеру. Обращаешься к ней, а она будто не слышит, стоит, не шевелясь, и смотрит в окно, минут десять, час, потом вдруг поворачивается и спрашивает как ни в чем не бывало: - Ты что-то сказал? - О чем ты задумалась? - Ни о чем. Просто так. Я никогда ни о чем не думаю, ты ведь знаешь. Странная она. И Адриена тоже. Ее большие, окаймленные огромными ресницами глаза чаще всего не выражали никакого чувства. Все женщины со странностями. А мужчины? О свойствах мужчин и женщин толкуют вкривь и вкось. Пишут всякий вздор, не имеющий ничего общего с действительностью. А он сам, Ален, разве не странный тип? Какой-то полицейский, вышедший подышать, двинулся к нему, поправляя пояс; должно быть, захотел проверить, что тут за машина. Ален нажал на газ. Завтра утром, в газетах... Он удивился, что до сих пор еще не подвергся нападению репортеров и фотографов. Видимо, дело пока что - ну, это все равно ненадолго! - пытались замолчать. Из уважения к нему? Или к его высокопоставленному свояку? В семье Бланше все занимали высокие посты: отец, трое сыновей. Наверно, судьба старшего сына была решена уже в день рождения: "Политехническая школа" <Самые привилегированные высшие учебные заведения Франции>. Когда родился средний, изрекли: "Нормальная школа" <Нормальная школа - педагогический институт с филологическим уклоном>. Младшему предназначили: "Министерство финансов". И вышло как нельзя лучше. Все они достигли высокого положения, все трое восседали в просторных кабинетах государственных учреждений, двери которых отворяет представительный швейцар с цепью на шее. От них смердило. - Дерьмо! Дерьмо! И еще раз дерьмо! Он их не выносил. Нет, надо что-то делать, слышать человеческие голоса, с кем-то говорить! С кем - этого он и сам не знал. Улица Риволи. Он вошел в знакомый бар. - Привет, Гастон! - Вы один, господин Ален? - Как видишь. Чего не случается на белом свете! - Двойное виски? Ален удивленно пожал плечами. С чего бы это он вдруг стал пить не то, что всегда? - Надеюсь, ваша жена здорова? - Полагаю, что вполне. - Но ее нет в Париже? Ален снова обрел свой вызывающий тон. - Наоборот. Она именно в Париже. До того в Париже, что дальше ехать некуда. В самом пупе, можно сказать. Гастон недоуменно посмотрел на него. Какая-то парочка прислушивалась к их разговору, наблюдая за ним в зеркале позади стойки с бутылками. - Моя жена сидит в предварилке. Его слова не произвели на бармена никакого впечатления. - Ты никогда не слышал про предварилку на набережной Орлож? Бармен как-то неопределенно улыбнулся. - Она убила свою сестру. - Несчастный случай? - Маловероятно. У нее в руках был пистолет. - Вам бы все шутить. - Завтра утром прочтешь в газетах. Получи с меня. Ален положил на стойку стофранковый билет и встал с табурета, так ничего и не решив. Четверть часа спустя он подъезжал к своему дому. На тротуаре, у подъезда, толпилось не меньше двадцати человек, среди которых легко было узнать фоторепортеров с аппаратами через плечо. Он чуть было не нажал на газ, но передумал. Зачем? Он затормозил, и в ту же минуту его ослепили вспышки магния. Репортеры бросились к машине, он открыл дверцу и вышел, стараясь по возможности сохранять достоинство. - Минутку, Ален... - Валяйте, ребята... Он дал себя сфотографировать сначала у распахнутой дверцы на краю тротуара, потом-закуривая сигарету. В руках у репортеров были блокноты. - Скажите, господин Пуато... Новичок. Еще не знает, что все зовут его запросто Аденом. - Послушайте, братцы, по-моему, здесь сыровато? А? Почему бы вам не подняться ко мне? Нужно было знать Алена так, как знала его Мур-мур, чтобы заметить, насколько необычно звучит его голос. Нет, в нем не слышалось подавленности, как на набережной Орфевр. Наоборот, теперь в нем напряженно звенели металлические нотки. - Входите же. Все входите. __Восемь человек втиснулось в лифт, остальные устремились вверх по лестнице. На площадке перед входной дверью произошла заминка: Ален хлопал себя по карманам, пытаясь найти ключ. В конце концов он обнаружил его в кармане, куда никогда не клал. - Выпьете? - спросил он, направляясь к бару и бросив на ходу пальто в кресло. Фоторепортеры после мгновенного колебания решились все же не упускать эффектный кадр. Ален и глазом не моргнул, когда щелкнули аппараты. - Всем виски? Только один попросил фруктового сока. Мокрые ноги оставляли темные следы на бледно-голубом ковре, покрывавшем пол. Высокий костлявый парень в мокром дождевике уселся в кресло, обитое белым атласом. Зазвонил телефон. Ален медленно подошел и снял трубку. В другой руке у него был стакан, и перед тем, как ответить, он отпил половину. - Да, я... Конечно дома, раз отвечаю... Узнал ли тебя? Разумеется, узнал... Надеюсь, тебя не шокирует, что я продолжаю говорить тебе "ты". И, повернувшись к журналистам, пояснил: - Это мой свояк... Муж... Затем в трубку: - Ты ко мне приезжал?.. Когда?.. А, так мы разминулись... Я отвозил белье Мур-мур... Не понимаю, как мы не встретились в уголовной полиции. Ты был в одном кабинете, а я в другом... Что, что?.. Я шучу?.. Ну, знаешь ли... Мне очень жаль, что я вынужден повторить это тебе в такую минуту, но ты всегда был, есть и будешь образцовым кретином. Будь спокоен, я потрясен не меньше твоего, если не больше... Потрясен не то слово... Раздавлен... Что?.. Что спрашивали? Спрашивали, конечно, известно ли мне что-нибудь о мотивах... Ответил, что ничего... Нет, это правда... А ты что-нибудь знаешь?.. Подозреваешь, может быть? Репортеры на ходу делали записи, щелкали затворы фотокамер, комната стала наполняться запахом виски. - Наливайте себе, кролики, наливайте. - Что ты там говоришь? - встревоженно спросил Бланше. - Разве ты не один? - Нас здесь... Подожди, посчитаю... Вместе со мной девятнадцать человек... Нет, нет, не волнуйся, это не оргия... Восемь фоторепортеров. Остальные - журналисты... Только что вошла молодая дама, тоже журналистка... Налей себе, дама, крольчишка. - Сколько они у тебя еще пробудут? - Могу спросить, если хочешь. Сколько времени вы собираетесь здесь пробыть, ребята? Затем в трубку: - Говорят, что около получаса... Хотят задать мне несколько вопросов. - Что ты им скажешь? - А ты? - Я их уже выставил за дверь. - Ну и зря. - А я ведь хотел с тобой поговорить. - Поздно уже. - Ты не смог бы потом ко мне заехать? - Боюсь, что буду не в состоянии вести машину. - Пил? - Как всегда. - Тебе не кажется, что в подобную минуту... - Именно в такую минуту и полезно отвлечься. - Тогда я сам к тебе заеду. - Домой? Сегодня? - Нам необходимо поговорить. - Необходимо? Для кого? - Для нас всех. - Особенно для тебя, конечно? - Я буду через час. Постарайся хоть теперь не распускаться. Неужели у тебя нет ни капли выдержки и достоинства? - К чему мне это? У тебя хватит на нас обоих. Хоть бы нотка живого чувства в голосе. Ну и тип! И ни слова об Адриене, которую сейчас, вероятно, потрошат в Институте судебной медицины. Или о Мур-мур-будто ее и не было. - Итак, крольчишки, после того, что вы слышали, мне, собственно, нечего добавить. Я приехал домой, чтобы переодеться и отправиться ужинать с друзьями. Рассчитывал застать дома жену. В парадном меня поджидал инспектор полиции... - Значит, это он сообщил вам, что случилось? Он вам здесь сказал? - Нет. Он приехал выяснить, есть ли у меня пистолет. Я ответил, что есть, стал искать в ящике, но не нашел. Тогда он отвез меня к своему шефу на набережную Орфевр. - К комиссару Руманю? - Да, к нему. - Сколько времени длился допрос? - Около часа. Точно не скажу. - Ваше первое чувство, когда вам сообщили, что ваша жена убила свою сестру? - Я был ошеломлен. Ничего не понимал. - Какие отношения существовали между сестрами? - Хорошие. Это естественно. - Вы полагаете, что это убийство из ревности? - При убийстве из ревности обычно фигурирует третье лицо. - Вы правы. - Стало быть, вы отдаете себе отчет в том, что означает подобное предположение? Наступило молчание. - Если этот человек и существует, я его не знаю. Некоторые многозначительно переглянулись. - Да у вас пустые стаканы! Он налил себе и передал бутылку одному из фоторепортеров. - Налей-ка своим ребятам, крольчишка. - Вы помогали вашей жене в работе? - Ни разу даже не читал ее статей. - Почему? Вам это было неинтересно? - Наоборот! Я просто хотел, чтобы она чувствовала себя свободной и писала без оглядки на меня. - Она никогда не выражала желания работать для журнала "Ты"? - Нет, она мне об этом не говорила. - Вы были очень близки? - Очень. - Вы полагаете, что преступление было предумышленным? - Я знаю не больше, чем вы. Есть еще вопросы? Возможно, за ночь я приду в себя и к утру стану нормальным человеком, начну что-то соображать. А теперь у меня в голове сумбур. К тому же сейчас сюда приедет мой свояк, а он отнюдь не жаждет с вами встретиться. - Он служит во Французском банке? - Совершенно верно. Это человек с большим весом, и ваши главные редакторы несомненно посоветуют вам проявить сдержанность в отношении него. - Но вы сами не слишком-то сдержанно говорили с ним сейчас по телефону. - Старая привычка. Я всегда был дурно воспитан. Наконец они ушли, и Ален с сожалением закрыл за ними дверь. Окинув взглядом бутылки и пустые стаканы, сдвинутые с привычных мест стулья и кресла, разбросанные по ковру обертки фотопленки, он хотел было к приходу Бланше привести все в порядок, даже наклонился, чтобы подобрать мусор, но тут же выпрямился, пожав плечами. Ален слышал, как остановился лифт, но дверь открывать не пошел: ничего, пусть Бланше возьмет на себя труд позвонить, как все люди. Но тот позвонил не сразу, минуту постоял на площадке, то ли в нерешительности, то ли полагая, что так будет приличнее. Наконец раздался звонок, и Ален не спеша пошел к двери. Он не протянул руки, его свояк - тоже. Пальто Бланше было покрыто капельками дождя, шляпа намокла. - Ты один? Похоже, что сомневается. Того и гляди, пойдет проверять, не подслушивает ли кто в спальне, в ванной или на кухне. - Один - не то слово. Бланше стоял в пальто со шляпой в руке и оглядывал бутылки и стаканы. - Что ты им сказал? - Ничего. - Но ведь что-то пришлось же тебе отвечать на их вопросы? Раз уж ты согласился принять журналистов... Все Бланше, отец и три сына, были крупные, широкие в груди и плечах. И упитанные, но лишь настолько, чтобы иметь внушительный вид. Отец дважды был министром. Вероятно, в свое время станут министрами и сыновья. Все они снисходительно посматривали на людей сверху вниз и, судя по всему, одевались у одного портного. Муж Адриены снял наконец пальто, положил его на стул и, видя, что Ален взял бутылку, поторопился отказаться: - Мне не надо, спасибо. - Это я себе. Наступило долгое, неловкое молчание. Поставив стакан на низкий столик возле кресла, Ален подошел к застекленной стене, еще усеянной каплями дождя. В темноте мерцали огни Парижа. Внезапно он обнаружил, что стоит, прижавшись лбом к холодному стеклу, словно для того, чтобы освежиться, - и отпрянул назад. В такой же позе застали Мур-мур на Университетской улице у тела Адриены. Бланше наконец сел. - Послушай, что тебя заставило приехать ко мне в такой поздний час? - Я думаю, нам необходимо договориться. - О чем? - Какие мы будем давать показания. - Но ведь мы уже дали показания. - Что касается меня, то допрос был весьма формальным. Допрашивал помощник комиссара, который к тому же старается не слишком усложнять себе жизнь. Однако завтра или послезавтра нам предстоит встреча со следователем. - Это в порядке вещей. - Что ты будешь говорить? - Что ничего не понимаю. Бланше вперил в Алена взгляд, в котором можно было прочесть одновременно и страх, и презрение, и гнев. - И это все? - А что я могу сказать еще? - Жаклина выбрала себе адвоката? - По-видимому, она предоставила это мне. - И кого ты пригласил? - Пока еще не знаю. - Адвокат будет всячески обелять свою подзащитную. - Разумеется. - Всеми доступными средствами. - Полагаю, что да. Ален подначивал свояка. Он не выносил его, а сегодняшний Бланше выводил его из себя. - Какую же версию он выдвинет для защиты? - Это уж его дело, но не думаю, чтобы он выбрал версию о необходимой самообороне. - Что же тогда? - А что бы ты предложил? - Кажется, ты забыл, - с пафосом произнес возмущенный Бланше, - что я муж жертвы. - А я - муж женщины, которой придется добрую часть жизни провести в тюрьме. - Но кто виноват? - А тебе это известно? Снова молчание. Ален закурил сигарету и протянул портсигар свояку, но тот отрицательно покачал головой. Как подойти к этому деликатному пункту, не уронив своего достоинства? Вот именно, потому что в голове у Бланше все это время вертелась лишь одна мысль, точнее, вопрос, и он искал случая его задать. - Комиссар спросил у меня, были ли мы дружной парой. Ален не удержался и с иронией посмотрел на свояка. - Я сказал, что да. Ален немного досадовал на себя за то, что предоставляет этому толстому, рыхлому человеку беспомощно барахтаться и даже не пытается протянуть руку помощи. Впрочем, он отдавал себе отчет, каких усилий стоило его зятю говорить спокойным тоном. - Я заверил его, что мы с Адриеной любили друг друга так же, как в первые дни супружества, - произнес он глухо. - Ты убежден, что не хочешь выпить? - Нет. Не хочу. Не знаю почему, но комиссар очень интересовался, где и как она проводила вторую половину дня до моего возвращения со службы. - Кто? - Адриена, конечно. Он расспрашивал, выходила ли она после обеда из дому, встречалась ли с друзьями... - А она встречалась? Бланше задумался. - Не знаю. У нас за ужином часто собирались гости. Мы тоже бывали на ужинах, на официальных приемах, получали приглашения на коктейли. Адриена ходила гулять с детьми. Вместе с няней водила их в Ботанический сад. - Ты все это рассказал ему? - Да. - Он счел твои сведения исчерпывающими? - Не совсем. - А ты сам? И тут Ален услышал первое нерешительное признание. - Я тоже. - Почему? - Потому что сегодня вечером я расспросил Нана. Это была их няня, уже вторая или третья. Но все няни получали в доме Бланше имя Нана - так было проще для хозяев. - Сначала она упиралась, отнекивалась, но в конце концов заплакала и призналась, что Адриена редко гуляла с детьми в Ботаническом саду. Приведя их, она куда-то уходила и возвращалась за ними, только когда уже надо было идти домой. - У женщин всегда находятся дела в городе: портниха, магазины. Глядя в упор на Алена, Бланше вдруг судорожно глотнул, потом опустил глаза. - Скажи мне правду. - Какую правду? - Ты сам прекрасно знаешь, что это необходимо: так или иначе все раскроется. Произошло убийство, и наша личная жизнь будет выставлена напоказ. Ален еще не решил, как быть. - Кроме того, признаюсь тебе, что не могу... Недокончив, Бланше поднес платок к газам. Он держался сколько мог. Но теперь самообладание отказало ему. Ален из деликатности отвернулся, давая свояку время прийти в себя. Настал момент нанести роковой удар, но прежде Ален выпил свое виски. Он не любил Бланше, никогда не мог бы его полюбить и все же сейчас почувствовал к нему жалость. - Что ты хочешь узнать, Ролан? Впервые, именно в этот вечер, он назвал его по имени. - Ты не догадываешься? Разве ты... Разве вы с Адриеной... - Ладно. Положи свой платок в карман. И попытайся хоть раз не смешивать свои чувства со столь драгоценным для тебя понятием собственного достоинства. Будем говорить как мужчина с мужчиной. Согласен? - Согласен, - глубоко вздохнув, прошептал тот. - Прежде всего постарайся усвоить, что я тебе ничего не собираюсь вкручивать. Все, что ты сейчас услышишь, - чистая правда, хоть мне и самому бывало порой трудно поверить, что это так. После знакомства с Мур-мур мне понадобились месяцы, чтобы убедиться, что я ее люблю. Она ходила за мной, как собачонка. Я привык видеть ее всегда рядом с собой. Когда мы на несколько часов расставались, потому что мы ведь оба работали, она всегда находила возможность мне позвонить. Мы вместе спали, и когда мне случалось ночью проснуться, я протягивал руку и чувствовал тепло ее тела. - Я пришел не для того, чтобы говорить с тобой о Мур-мур. - Подожди. Сегодня вечером я словно прозрел. Мне кажется, впервые в жизни я вижу вещи в их истинном свете. В тот год Мур-мур уехала на каникулы к родителям. Дочерний долг! - Адриена жила тогда уже в Париже? - Да. Но она интересовала меня не больше, чем какая-нибудь канарейка, которую увидишь, заходя к знакомым. Мур-мур уехала всего на месяц, но я уже через неделю места себе не находил. Ночью рука моя натыкалась только на одеяло. В барах, в ресторане я инстинктивно поворачивался направо, чтобы поговорить с Мур-мур. Это был самый длинный месяц в моей жизни. Я уже готов был позвонить ей, умолять, чтобы она все бросила и вернулась. Отец Жаклины был профессором филологического факультета в Эксан- Прованс. Семья владела небольшой виллой в Бондоле, где и проводила каждое лето. Ален не рискнул тогда поехать в Бандоль: он боялся скомпрометировать Жаклину. - Наконец она вернулась, но я еще ничего не решил. И вот как-то ночью в кабачке на левом берегу мы сидели в компании с друзьями, и я у нее спросил, выйдет ли она за меня замуж. Так мы и поженились. - Но это ничего не объясняет. - Наоборот, этим-то все и объясняется. Я не знаю, что люди называют любовью, но у нас дело обстояло именно так. В иные дни нам приходилось класть зубы на полку. Не всегда, разумеется. Бывали у нас и пиршества. Но бывали и посты. Если ей, скажем, не удавалось пристроить статью. Я тогда еще не помышлял о журнале. Что касается Адриены, она жила у себя, в своей комнате и прилежно занималась. - Вы брали ее с собой, когда отправлялись в театр или кафе? - Время от времени. Нам больше нравилось быть вдвоем. Возможно, и она не искала нашего общества. Она любила сидеть, забившись в уголок, и смотреть в одну точку. - И все-таки... - Да. И все-таки это произошло. Глупо. Случайно. Я даже затрудняюсь сказать, кто из нас сделал первый шаг. Я был мужем ее сестры. Иначе говоря, на меня имела право только ее сестра - больше никто. - Ты ее любил? - Нет. - Циник, - злобно бросил Бланше. - Оставь. Я ведь тебя предупреждал - разговор будет мужской. Ей так захотелось. Не отрицаю, быть может, хотел этого и я. Любопытства ради: что скрывается за ее бесстрастным лицом. - А теперь ты знаешь? - Нет... Да... Думаю, что она просто скучала. - Настолько, что в течение почти семи лет... - Но мы встречались нечасто, время от времени. - Что ты называешь "время от времени"? - Примерно раз в неделю. - Где? - Какое это имеет значение? - Для меня имеет. - Если тебе так необходимо представить себе все подробности, тем хуже для тебя. В одном доме на улице Лоншан. Там сдаются однокомнатные меблированные квартиры. - Но ведь это отвратительное место! - Не мог же я отправиться с ней на улицу Ла Врийер. На улице Ла Врийер помещался роскошный особняк Французского банка, где служил Бланше. - А некоторое время спустя она у подруги познакомилась с тобой, Ролан. Ты стал за ней ухаживать. - Значит, она тебе решительно все рассказывала? - Думаю, что да. - Может быть, она даже с тобой советовалась? - Может быть. - Ну и сволочь же ты! - Знаю. Но в таком случае нас на земном шаре миллионы. Потом она вышла за тебя замуж. - Вы продолжали встречаться? - Гораздо реже. - Почему? - Она стала хозяйкой дома. Потом забеременела. - От кого? - От тебя, не бойся. Я принимал все меры предосторожности. - И на том спасибо! - Дай мне договорить. Мур-мур я об этом никогда не заикался. А я довольно часто рассказывал ей о своих похождениях. - Так у тебя одновременно были еще и другие? - Я, слава богу, не высокопоставленное должностное лицо, и мне не нужно дрожать за безупречность репутации. Когда мне нравится девушка... - Ты ложишься с ней в постель, а потом бежишь и рассказываешь об этом жене. - А почему бы и нет? - И после этого ты утверждаешь, что вы друг друга любите! - Ничего подобного я не утверждал. Я только сказал, что, когда Мур- мур не было рядом, мне ее не хватало. - Моей жены тебе тоже не хватало? - Нет. Это вошло в привычку. Может быть, каждый из нас боялся порвать, чтобы не огорчить другого. И все же этот момент настал. Около года назад, за два дня до рождества, двадцать третьего декабря. - Благодарю за точность! - Спешу добавить, что в этот день между нами ничего не было. Мы только распили бутылку шампанского. - И больше не встречались? - У вас или у нас, в театре... - А наедине? - Нет. - Поклянись! - Если настаиваешь-пожалуйста, хоть я и не понимаю смысла этого слова. Лицо Бланше постепенно наливалось краской, стало багровым, и от этого вся его фигура словно распухла, сделалась еще более рыхлой. А в общем-то все Бланше под хорошо сшитой одеждой скрывали рыхлость. - Как ты объясняешь... - Ты уверен, что не хочешь выпить? - Теперь - да, налей немного. Бланше поднялся и встал посреди комнаты, похожий на огромное привидение. - Держи. - Все это откроется, не так ли? - Боюсь, что да. - Ты расскажешь обо всем следователю? - Я буду вынужден отвечать на его вопросы. - Журналисты ни о чем не подозревают? - Прямых намеков они не делали. - Я думаю о детях. - Нет, ты думаешь не о детях. Если бы ты мог научиться быть искренним с самим собой и смотреть правде в глаза!.. - Итак, около года назад... - Клянусь еще раз, если для тебя это что-то значит. - Но если это так, не понимаю, почему Мур-мур вдруг, ни с того ни с сего, вздумала... - Убить сестру? Что ж, признаюсь тебе: я этого тоже не понимаю. Уходя из дому, она уже знала, что это сделает. Иначе она не взяла бы мой пистолет, к которому не прикасалась ни разу в жизни, по крайней мере, при мне. - Возможно, - прошептал после минутного молчания Бланше, - тут замешан кто-то другой. И он бросил на Алена притворно сочувственный взгляд, в котором сквозило явное злорадство. - Ты думал о таком варианте? - напрямик спросил Бланше. - Насколько я способен в настоящее время думать. - Если у Адриены был кто-то еще... Ален отрицательно покачал головой. По сравнению с Бланше черты его лица казались более резкими, более решительными. - Ты заблуждаешься. Ты видишь все в превратном свете. Не забывай, что в глазах Адриены я обладал главным образом тем достоинством, что принадлежал ее сестре. Иначе я был бы ей не нужен. - Выходит, что... Ого, этот надутый индюк, кажется, ожил! Даже рыхлости вдруг поубавилось - так весь и подобрался. - Что ж, все очень просто. Волею судеб Мур-мур и тут оказалась первой. Адриена снова не захотела отстать. Но на этот раз Мур-мур надоело, и она устранила ее - раз и навсегда. - Похоже, тебя это не очень трогает... Ален не стал спорить, он только пристально в упор посмотрел на свояка. Бланше почувствовал, что зашел слишком далеко. На мгновение его охватил страх, физический страх, как бы его не ударили, не сделали ему больно. - Прости. Ален сидел неподвижно, со стаканом в руке. - Так-то, - сказал он, чтобы что-то сказать. Потом поднялся и, направляясь к бару, выдохнул: - У каждого из нас есть к ним свой счет. - И все это ты выложишь следователю? - Все - нет. - Но ведь ты только что говорил... - Я расскажу лишь о том, что знаю. Все остальное- одни предположения, для них ему и своего ума хватит. - Ты никого не подозреваешь? - Кто это мог быть? Нет. - Но ведь ты же проводил со своей женой больше времени, чем я с Адриеной. Ален пожал плечами. Разве он обращал внимание на то, что делала и чего не делала Мур-мур? От нее требовалось одно: сидеть с ним рядом, возле его правого локтя, так, чтобы можно было до нее дотянуться и она слышала его голос. - Ты думаешь, она будет давать показания? - На вопросы комиссара она отвечать отказалась. - Но, может быть, завтра? - Почем я знаю. Лично мне на все наплевать. Им нечего было больше сказать друг другу, и они молча бродили по просторной комнате. Несмотря на все выпитое, Ален не чувствовал опьянения. - Ты не собираешься домой? - Конечно, собираюсь. Но не думаю, чтобы мне удалось заснуть. - А я, наоборот, засну, как сурок. Бланше надел пальто, отыскал шляпу и помедлил, не зная, следует ли протянуть руку Алену, который стоял довольно далеко от него. - Как-нибудь на днях встретимся. Может быть, даже завтра. Следователь, вероятно, захочет устроить нам очную ставку. Ален пожал плечами. - Попытайся, чтобы... чтобы поменьше было разговоров об Адриене, чтобы о ней не сложилось слишком дурного мнения... - Доброй ночи. - Спасибо. Бланше ушел, жалкий, неловкий. Закрыв за собой дверь, он даже не стал вызывать лифт, а прямо направился к лестнице. Лишь тогда Ален дал себе волю - у него из груди вырвался звериный вой. 3 Ночь прошла беспокойно. Алён то и дело просыпался, а один раз, пробудившись, с удивлением обнаружил, что лежит не на своем привычном месте, с левой стороны кровати, а на месте Мур-мур. Его мучила изжога. В конце концов пришлось встать и полусонному тащиться в ванную, чтобы принять соду. Едва рассвело, как он услышал над собой чей-то голос. Кто-то тряс его за плечо. Это служанка, мадам Мартен, будила его. Она приходила ежедневно в семь утра и уходила в полдень. Сегодня выражение ее лица было сурово. Она окинула Алена недобрым взглядом. - Кофе подан, - доложила она сухо. Ален никогда не нуждался в людской жалости. Он ненавидел сантименты. Он хотел смотреть на вещи трезво и считал себя циником; однако в это утро ему так не хватало человеческого участия. Не надевая халата, он вошел в гостиную, где зажженные лампы пытались перебороть сумеречный свет раннего утра. За широкой стеклянной стеной сквозь мутную синь отсвечивали влагой темные крыши: вчерашние, бурно несшиеся по небу рваные тучи умчались, но небо было затянуто густой серой пеленой, плотной и неподвижной. Обычно из окна открывалась вся панорама города-от собора Парижской Богоматери до Эйфелевой башни. Однако сегодня видны были только ближайшие крыши да несколько освещенных окон. Свет горел, несмотря на то что было уже восемь утра. Он жадно пил кофе, оглядывая комнату, где стулья и кресла были вновь расставлены по своим местам, а пустые бутылки и стаканы исчезли. Занятая уборкой мадам Мартен ходила взад и вперед по комнате, шевеля губами, словно говорила сама с собой. Ей было лет пятьдесят. На журнальном столике лежали газеты, которые она обыкновенно приносила утром, забирая их по дороге у привратницы. Но Ален не испытывал желания в них заглянуть. Его не мутило с похмелья, но он чувствовал себя разбитым, душевно и физически. В голове по-прежнему было пусто. - Хочу сразу же вас предупредить... На этот раз губы шевелились уже не беззвучно. Она говорила. - ...что работаю у вас последний день. Почему - она не объяснила. Впрочем, он и не спрашивал у нее объяснений. Жуя рогалик - тесто вязло в зубах - он налил себе вторую чашку кофе. Наконец он решился, подсел к телефону и попросил соединить его с Сен-Вилье-ла-Виль. - Алло!.. Лулу? Лулу - Луиза Биран, их кухарка, жена садовника. - Вы газету сегодня читали? - Нет еще, но тут приходили соседи... И у нее тоже голос был совсем не такой, как обычно. - Вы не всему верьте, что станут говорить люди и что будет в газетах. Точно еще ничего не известно. Как Патрик? Сыну было пять лет. - Все в порядке. - Примите меры, чтобы до него ничего не дошло. - Сделаю все, что от меня зависит. - А как вы там вообще? - прибавил он из вежливости. - Вообще - ничего. - Будьте так любезны, мадам Мартен, приготовьте мне еще чашечку. - Да, сейчас вам лишняя чашка кофе не помешает. - Я вчера поздно лег. - Оно и видно: вся квартира вверх дном. Он пошел чистить зубы, открыл краны, намереваясь принять ванну, но передумал и встал под холодный душ. Он не знал, чем заняться, куда себя деть. Обычно его утро подчинялось определенному ритму, движения были четкими, целеустремленными. А тут он забыл включить радио, а когда вспомнил, то так и не решился это сделать, боясь услышать свое имя и имена своих близких. В памяти его возник похожий на тоннель длинный коридор, в конце которого он вручил полицейскому чемодан для Мур-мур. Она тоже, должно быть, уже встала. Их, наверно, будят очень рано, часов в шесть? - Ваш кофе на столе. - Спасибо. Он сел за стол прямо в купальном халате и, решившись наконец взять газеты, прочитал на первой странице: Молодая журналистка-убийца своей сестры. А пониже более мелким шрифтом было напечатано: Драма на почве ревности? Тут же была помещена плохая фотография Мур-мур: прикрыв лицо руками, его жена пересекает двор уголовной полиции. У Алена не хватило мужества ни прочитать репортаж, ни просмотреть другие утренние газеты. Он не выспался. По утрам он всегда сразу ехал на улицу Мариньяно, чтобы прийти в редакцию одним из первых и просмотреть почту. Сегодня на улицу Мариньяно не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он подумал, не лечь ли ему и не поспать ли еще немного. Несмотря на враждебность мадам Мартен, ее присутствие действовало на него успокаивающе. Он, кажется, что-то забыл? Ален знал, что день предстоит тяжелый, предельно загруженный, но не в силах был стряхнуть с себя оцепенение. В голове был сплошной туман. Ах да, вспомнил - адвокат! Лучше других он знал адвоката, который занимался делами его еженедельника. Он же консультировал Алена, когда тот начал выпускать пластинки. Звали его Эльбиг, Виктор Эльбиг. Кто он по национальности, определить было трудно. Говорил он с акцентом, который можно было принять в такой же мере за чешский, как за венгерский или польский. Занятый маленький человечек неопределенного возраста, толстенький, сияющий, в огромных, похожих на лупы очках, с ярко-рыжими волосами. Жил он одиноко в квартире на улице Школ, среди невероятного беспорядка, что не мешало ему быть одним из известнейших адвокатов по гражданским делам. - Алло! Виктор?.. Я тебя не разбудил? - Что ты! Разве ты забыл, что день у меня начинается с шести утра? Я уже знаю, о чем ты меня сейчас попросишь. - Видел газеты? - Во всяком случае, достаточно осведомлен, чтобы посоветовать тебе обратиться к Рабю. Филипп Рабю был адвокатом, успешно выступавшим в самых нашумевших процессах за последние двадцать лет. - Тебе не кажется, что тем самым ты заранее признаешь дело трудным? - Но ведь твоя жена убила свою сестру, так? - Да- - Она этого не отрицает? - Она созналась. - Как она мотивирует свой поступок? - Никак. - Это уже лучше. - Почему? - Потому что Рабю продиктует ей линию поведения. А как это отзовется на тебе? - Что ты имеешь в виду? - Быть может, читателям твоего еженедельника не очень придется по душе роль, которую ты играл в этом деле. - Никакой роли я не играл. - Это правда? - Думаю, что правда. Вот уже скоро год, как я не прикасался к ее сестре. - Тогда звони Рабю. Ты с ним знаком? - Довольно хорошо. - Желаю удачи. Филипп Рабю живет на бульваре Сен-Жермен. Ален часто встречался с ним на премьерах, ужинах и коктейлях. Итак, номер его телефона... Четкий, даже резкий женский голос: - Кабинет адвоката Рабю. - Говорит Ален Пуато. - Подождите, пожалуйста, минутку. Сейчас посмотрю. Он терпеливо ждал. Квартира на бульваре Сен-Жермен была огромной. Однажды он по какому-то торжественному случаю попал туда на прием. Видимо, адвокат сегодня еще не заходил к себе в кабинет. - Рабю слушает. Я в общем-то ждал вашего звонка. - Я сразу подумал о вас, чуть было даже не позвонил вчера вечером, но не осмелился вас побеспокоить. - Я выступал вчера с защитой в Бордо и вернулся очень поздно. Ваше дело представляется мне не слишком сложным. Я только удивлен, каким образом мог такой человек, как вы, влипнуть в подобную историю. Она наделает шуму, и тут уж ничего не попишешь. Вы не знаете, ваша жена уже дала какие-нибудь показания? - Судя по словам комиссара Руманя, она только призналась в убийстве, но на другие вопросы отвечать отказалась. - Для начала неплохо. А муж? - Вы его знаете? - Встречался. - Бланше утверждает, что для него это полная неожиданность. Он провел часть минувшей ночи у меня. - Он питает к вам неприязнь? - Если и питал, то забыл об этом. Бланше сам не знает, на каком он свете. Я тоже. - В таком деле, старина, нелегко будет затушевать неблаговидность вашей роли. - Но ведь не из-за меня же это произошло. -- Разве вы не были любовником вашей свояченицы? - Последнее время уже не был. - С каких пор? - Около года. - Вы рассказали эту историю комиссару? - Рассказал. - И он поверил? - Но это же правда. - Правда или нет, но публику это будет шокировать. - Но ведь речь идет не обо мне, а о моей жене. Сегодня ее снова будут допрашивать? - Конечно. - Я хотел бы, чтобы вы согласились ее повидать. - Я завален делами, но вам отказать не могу. Кто из следователей ведет дело? - Не знаю. - Вы говорите из дому? - Да. - Не уходите, пока я вам не позвоню. Постараюсь разузнать подробности во Дворце правосудия. Ален набрал номер телефона редакции: - Это вы, Мод? Одна из телефонисток, с которой он любил иногда уединиться на часок. - Как вы себя чувствуете, патрон? - Сами понимаете как, крольчишка. Борис уже пришел? - Просматривает почту. Соединяю. - Алло! Борис? - Да, Ален! Я был почти уверен, что ты не приедешь утром в редакцию, и занялся почтой. Фамилия Бориса была Малецкий. У Алена он работал главным редактором. Жил в предместье Парижа, по дороге на Вильнев-Сен-Жорж, с женой и не то четырьмя, не то пятью детьми. Борис был одним из немногих сотрудников журнала, кто не проводил время в компании Алена и его приятелей, а сразу после работы уезжал домой. - Журнал вышел? - - Уже поступил в продажу. - Телефоны пока молчат? - Трезвонят без передышки. По всем номерам. Ты чудом ко мне прорвался. - Чего им надо? - Это в основном женщины. Горят желанием узнать, правда ли это. - Что именно? - Что ты был любовником свояченицы, как намекают газеты. - Ничего похожего я репортерам не говорил. - Да. Но это не мешает им строить догадки. - Что вы им отвечаете? - Что следствие только началось и пока ничего не известно. - Как будет со следующим номером? - спросил Ален, выдав этим вопросом свою растерянность. - Все нормально. Если ты спрашиваешь мое мнение, я считаю так: никаких намеков на случившееся. Содержание оставим таким, как намечали. - Да, ты, конечно, прав. - Тебя здорово выбило из колеи? - Минутами бывает скверно. Возможно, я к вам заеду в течение дня. Сидеть здесь в одиночестве - выше сил. Ален снова попытался припомнить, что он предполагал сегодня делать. Вчера вечером ему казалось, что день будет настолько заполненным, что не останется и минуты о чем-нибудь думать. И вот он торчит в своей застекленной комнате, одинокий, как маяк на скале. У Алена были родители, и он давно собирался их навестить. Они жили неподалеку на площади Клиши вот уже скоро полвека, но Ален редко бывал у матери и отца. Он уже направился было к двери, но спохватился: ему ведь должен звонить Рабю. Тогда он снял трубку, решив поговорить с матерью. Его не волновало, что мадам Мартен слышит его разговоры. Отныне у него нет секретов, ничего, что было бы скрыто от постороннего взгляда. Газеты не упустят случая разобрать по косточкам его жизнь. - Алло!.. Мама?.. Это я, Ален. Я хотел бы к вам заехать, но не знаю, смогу ли выбрать минутку. Я сейчас дома... Нет, мадам Мартен еще здесь. Она только что потребовала расчет... Почему? А ты не читала газеты. А папа? Он ничего не сказал?.. Ни слова? Он у себя в кабинете? Его отец был зубным врачом и принимал больных с восьми утра до восьми вечера, а то и позже. Это был крупный мужчина с седыми волосами ежиком и серыми глазами. От него веяло таким спокойствием, таким терпением и состраданием, что больные стыдились показывать перед ним свой страх. - Что, что?.. А!.. Нет, кое-что правда, а кое-что наврано. Вранья с каждым днем будет прибавляться. Загляну к вам, как только смогу. Целую, мама. Передай привет отцу. Мадам Мартен с тряпкой в руках изумленно уставилась на него: как это у такого чудовища могут быть отец и мать? Чем еще заполнить часы ожидания? Он курил сигарету за сигаретой. Перед его глазами вставал Дворец правосудия на набережной Орфевр; виделись его мрачные коридоры и камеры предварительного заключения, он неотступно думал о всей той сложной и страшной машине, которая вот-вот придет в действие, но пока что словно забыла о его, Алена, существовании. А чем заполняют время там эти женщины, арестантки? Что делают в часы, свободные от допросов? В десять часов раздался телефонный звонок. Он бросился к аппарату. - Алло! Я слушаю. - Соединяю вас с мэтром Рабю. - Алло!.. Алло!.. Это Рабю? - Да, я у телефона. Все в порядке. Следователя уже назначили. Его фамилия Бените. Что о нем сказать? Довольно молод, лет тридцать пять- тридцать шесть. Порядочен, не карьерист. В одиннадцать он вызывает вашу жену на допрос. Она будет давать показания в моем присутствии. - Значит, полиция передает ее судебным властям? - Да, поскольку она созналась и сомнений в личности убийцы нет. - А меня допрашивать будут? - Когда дойдет очередь до вас, пока не знаю. Это станет известно к полудню, я вам сразу же сообщу. Сейчас я уезжаю во Дворец правосудия. Куда вам позвонить? - В редакцию. Если не застанете меня на месте, скажите телефонистке, она мне передаст. Какие у него еще дела? Ах да. - Сколько я вам должен, мадам Мартен? Она достала из кармана передника лоскуток бумаги. На нем были написаны карандашом цифры. В общей сложности ей причитается сто пятьдесят три франка. Он вынул из бумажника две стофранковые ассигнации. О том, чтобы вернуть сдачу, она и не заикнулась. - Ключ оставите у привратницы. - Если вы никого не сможете найти... - Спасибо, обойдусь. Лифт он вызывать не стал - спустится пешком. Лестница была широкая, просторная - и зачем только изуродовали ее этими витражами? Они придают ей такой старомодный, претенциозный вид. На каждую площадку выходила всего лишь одна квартира. На третьем жили богачи латиноамериканцы, целая семья с четырьмя детьми, "роллс-ройсом" и шофером. Хозяин квартиры в свое время получил образование во Франции, а затем стал у себя на родине главой государства, стоял у власти в течение многих лет, но был свергнут в результате военного переворота. На втором этаже помещалось правление акционерного общества по добыче нефти. На первом - консульство. Привратницкая была роскошная - настоящий салон, а привратница, мадам Жанна, - весьма почтенного вида дама; муж ее служил в каком-то министерстве. Сегодня она прятала от Алена глаза: еще не решила, как с ним держаться. - Мне так жаль вашу жену, - промямлила она наконец. - Да... - Один господь знает, когда она теперь снова будет дома. - Надеюсь, это произойдет в самом ближайшем будущем. Он ненавидел фальшь сочувственных слов, но сейчас уже начинал привыкать. - Скажите, пожалуйста, мадам Жанна, не знаете ли вы какой-нибудь женщины, которая согласилась бы обслуживать меня? - Разве мадам Мартен от вас уходит? - Да, только что отказалась. - Вообще-то ее можно понять, хотя сама я, наверно, так бы не сделала. Люди иной раз поступают необдуманно. Особенно мужчины, верно? Ален не стал возражать. Все равно она будет считать, что во всем виноват только он. Стоит ли зря тратить время и разубеждать? - Есть у меня тут на примете молодая женщина. Она ищет работу. Постараюсь увидеть ее сегодня. Вам ведь только на утренние часы, да? - Как ей будет удобно. - Ас оплатой?.. - Сколько скажет, столько и буду платить. Дождь лил по-прежнему. Над головами прохожих покачивались раскрытые зонтики. Решетка парка Монсо в конце улицы казалась чернее обычного, позолота на ее остриях потускнела. Машинально идя к своей малолитражке, он вдруг вспомнил про машину Мур-мур. Где она ее оставила? Неужели автомобиль все еще стоит на Университетской улице у дома Бланше? Он не мог бы объяснить - отчего, но ему стало неприятно при мысли, что машина жены брошена без присмотра под открытым небом. Он повернул на левый берег и направился к Университетской улице. В пятидесяти метрах от особняка, где на втором этаже жила Адриена с мужем, стояла, блестя под дождем, машина Мур-мур. Перед решеткой дома темнели кучки любопытных. Вероятно, среди них б