едователя. Налитые кровью глаза его блестели, и это не укрылось от Бланше. - Присаживайся. Гостиная была огромная, с очень высоким потолком, они стояли как среди пустыни. Старомодная, по-видимому казенная, мебель лишь усиливала ощущение бесприютности. Света громадной хрустальной люстры не хватало, чтобы разогнать темноту, и в углах затаились тени. Свояки смотрели друг на друга, но руки не протягивали. - Он будет с минуты на минуту. К счастью, тесть в самом деле не заставил себя ждать. Раздался звонок, послышались шаги Альбера, стук открываемой двери. Наконец слуга ввел в гостиную человека, не уступавшего ростом Бланше, но сухопарого и слегка сутулого, с тонким, бледным лицом. Костлявыми пальцами он крепко, с какой-то настойчивостью пожал руку Алену. Затем, все так же молча, подошел и протянул руку второму зятю, после чего вдруг закашлялся, прикрыв рот носовым платком. - Не обращайте внимания. Жена лежит больная, с бронхитом. Врач запретил ей ехать. Так оно, пожалуй, и лучше. А я тоже вот подхватил простуду и никак не отделаюсь. - Может быть, пройдем ко мне в кабинет? Кабинет был обставлен мебелью стиля ампир, но выглядел так же казенно, как и гостиная. - Что будете пить, господин Фаж? - Все равно. Немножко портвейна, если у вас найдется. - А ты? - Шотландское виски. Бланше секунду поколебался, потом пожал плечами. Андре Фаж был моложав: на тонко очерченном лице ни единой морщинки, только зачесанные назад волосы густо присыпаны сединой. В нем чувствовался человек уравновешенный и мягкий - словом, типичный интеллигент в общепринятом представлении. Альбер наполнил бокалы. Фаж посмотрел поочередно на Алена и на Бланше и, как бы подытоживая свои мысли, заметил: - Вы попали в скверную переделку, а я потерял обеих дочерей. Я даже не знаю, какую мне больше жаль. Голос его, глухой от сдерживаемого волнения, казалось, проходил сквозь войлок. Он остановил взгляд на Алене. - Вы говорили с ней? Ален так редко виделся с тестем, что держался с ним почти как чужой. - Да, сегодня днем в кабинете у следователя. - И как она? - Я был поражен ее спокойствием, самообладанием, тем, как она одета. Вид у нее был такой, словно она пришла с визитом. - Узнаю Жаклину! Она была такая с самого детства. Еще совсем маленькой, когда у нее случалось какое-нибудь ребячье горе, забьется, бывало, в темный уголок - иной раз даже в стенной шкаф залезала - и сидит там, пока не успокоится и не возьмет себя в руки, а потом выйдет - и как ни в чем не бывало. Он пригубил портвейн и поставил бокал. - Вчера и сегодня я старался не заглядывать в газеты. Теперь я не скоро смогу их читать. - А как вы узнали? - От нашего полицейского комиссара. Он счел своим долгом самолично прийти ко мне и сделал это очень тактично. Жена у меня больна, как я вам говорил. Я просидел возле нее почти всю ночь, мы разговаривали вполголоса, словно это случилось у нас в доме. Он осмотрелся по сторонам. - Где же это произошло? - обратился он к Бланше. - В спальне, вернее, в маленьком будуаре рядом со спальней. - А где дети? - Ужинают с Нана в комнате для игр. - Они знают? - Пока что нет. Я им сказал, что с мамой произошел несчастный случай. Дети! Шестилетний Бобо и трехлетняя крошка Нелли. - Да, это от них не уйдет. - Тело привезут завтра утром. Похороны - в субботу в десять часов. - Церковные? Фаж был неверующим, и дочери его воспитывались в духе атеизма. - Да, я заказал мессу с публичным отпущением грехов. Ален почувствовал себя лишним. Зачем он тут торчит? И тем не менее не сделал попытки уйти: слишком сильно было обаяние личности Фажа. Он всегда испытывал симпатию к тестю, они могли бы стать друзьями. Кстати, Фаж, кажется, защищал диссертацию об отношении Бодлера к своей матери! Ален слушал, не чувствуя желания вступить в разговор. Собеседники были внутренне так несхожи между собой, что вряд ли понимали друг друга. Особенно это относилось к Бланше. Люди с разных планет. А может, это он сам не такой, как все? Но ведь он, как и они, женат, у него ребенок, загородная вилла. И работает он с раннего утра до позднего вечера, а случается, и до ночи. Лампы светили тускло. Или это ему так кажется? Со вчерашнего дня ему всюду темно. Такое чувство, точно ты заперт в сумрачном помещении, а чужие слова доносятся откуда-то издалека. - Ужин подан, сударь. У Альбера появились на руках белые перчатки. Длинный стол, должно быть на двенадцать персон, был сервирован серебром и хрусталем. Посередине возвышалась ваза с цветами. Неужели Бланше еще в состоянии думать о цветах? Или сработал автоматический механизм заведенного в доме порядка, а хозяин тут ни при чем? Они разместились довольно далеко друг от друга. Фаж, сидевший во главе стола, склонился над тарелкой супа. - Вы не знаете, она очень мучилась? - Врач сказал, нет. - Когда она была подростком, я звал ее Спящей Красавицей. Ей не хватало живости, кокетливости, того женственного очарования, которым так щедро наделена Жаклина. Она словно спала наяву и от этого была какая-то вялая. В памяти Алена невольно возник образ Адриены в разные минуты их знакомства и затем связи. Он сравнил свои воспоминания с портретом, нарисованным ее отцом. - Она редко играла в детские игры, могла часами сидеть у окна, глядя на облака. - Тебе не скучно, дочурка? - Мне? Нет, не скучно. - Нас с женой иногда тревожило, что она такая тихая. Мы боялись, не носит ли ее апатия болезненный характер. Но наш врач, доктор Марнье, успокоил нас на этот счет. - Погодите жаловаться, - сказал он. - Когда она проснется, ей удержу не будет. Ваша девочка живет напряженной, очень интенсивной внутренней жизнью. Воцарилось молчание, Бланше воспользовался им, чтобы в свою очередь прочистить горло; правда, кашлял он не так долго, как тесть. Альбер подал рыбное филе. - Потом между сестрами вспыхнуло соперничество, они начали враждовать, хотя мы делали все, чтобы избежать этого. Я думаю, так бывает между детьми во всех семьях. Началось это с того дня, когда Жаклине было разрешено ложиться спать на час позже, чем сестре. Адриена заупрямилась: она тоже не будет спать. Бунт продолжался несколько месяцев. У нее слипались глаза, но она боролась со сном и не засыпала. Кончилось тем, что мы пошли на компромисс: стали укладывать их в одно время, на полчаса раньше, чем полагалось Жаклине, на полчаса позже, чем полагалось Адриене. - Вы несправедливо обошлись с Жаклиной, - заметил Ален. Он сам удивился, что назвал жену Жаклиной, а не Мур-мур, как обычно. - Знаю. Когда имеешь дело с детьми, несправедливость неизбежна. Тринадцати лет Адриена потребовала, чтобы ее одевали точно так же, как сестру, хотя той было уже шестнадцать. Прошло еще два года, и Адриена стала курить. Мы с женой старались проявить максимум терпимости, не делали различия между старшей и младшей. Считали, что, если они открыто взбунтуются против нашей родительской власти, будет хуже. Взгляд его застыл, устремленный в одну точку. Перед ним вдруг предстало настоящее. - Хотя что могло быть хуже того, что случилось теперь? - добавил он упавшим голосом. Он посмотрел на одного зятя, потом на другого. - Я не знаю, кого из вас двоих жалеть больше. Лицо его омрачилось, и он принялся за еду. Теперь за столом слышно было только постукивание вилок по фарфору. Альбер убрал опустевшие тарелки, поставил на стол жаркое из куропаток, налил в бокалы бургундское. - Я ездил посмотреть на нее. Туда, - проговорил Бланше. Туда, то есть в Институт судебно-медицинской экспертизы. Алену случалось там бывать. Металлические шкафы с ящиками, похожие на стеллажи для картотеки, только в ящиках трупы. - Нет, я не мог бы, - пробормотал отец. Может, все это не на самом деле? Может, это во сне? Уж не сцена ли это из какого-то спектакля: три актера в убийственно медленном темпе играют свои роли, то и дело перемежая реплики невыносимо долгими паузами. Ален едва удерживался, чтобы не вскочить, не закричать, не замахать руками. Надо немедленно что-то сделать, - хватить, скажем, тарелку об пол, только бы очнуться от этого бреда, вернуться к жизни. Собственно, они говорили о разных существах. Фаж - о двух своих малышках, девочках, подростках. О своих двух дочерях. - Когда-то я мечтал, что у моих детей не будет от меня тайн, я хотел быть их наперсником, другом, который может быть им полезен. Он задумался, повернулся к Бланше. - Адриена была с вами откровенна? - Н-нет. Не слишком. Она не испытывала потребности в душевных излияниях. - Ас вашими друзьями? - Она была хорошей хозяйкой, хотя всегда держалась в тени. Мы почти не замечали ее присутствия. - Вот видите! Она осталась прежней. Она жила в своем внутреннем мире, бессильная открыть его кому бы то ни было. А Жаклина, Ален? Ален молчал, не зная, что ответить. Он боялся причинить боль этому человеку, принявшему с такой целомудренной кротостью удар, нанесенный ему судьбой. - Мур-мур... Так я ее звал... - Да, знаю. - Мур-мур очень дорожила своей независимостью, оттого и журналистику не захотела бросить. Работа была той сферой ее бытия, куда доступ для меня был закрыт. Она никогда не обращалась ко мне за помощью или советом. Какую-то часть суток всецело отдавала своим делам. Этими часами она распоряжалась полновластно, но в остальное время не отходила от меня ни на шаг. - То, что вы рассказываете, очень любопытно. Я словно сейчас вижу, как она пристроилась на кресле у меня в кабинете и учит уроки. Входила она всегда так бесшумно, что я каждый раз вздрагивал от неожиданности, когда, подняв голову, обнаруживал ее сидящей напротив меня. - Пришла поговорить? - Нет. - Ты уверена, что ничего не собиралась мне сказать? Она отрицательно качала головой. Ей достаточно было сидеть у меня в кабинете - вот и все. И я опять принимался за работу. Когда она сообщила нам, что решила продолжать образование в Париже, я понял: она не хочет учиться в Эксе, потому что тут она всегда будет профессорской дочкой. Неправда! Просто Мур-мур решила по-своему устроить свою жизнь. - Разумеется, Адриена и здесь не захотела отстать. Так мы с женой оказались одни, как раз тогда, когда надеялись, что дочери станут утешением нашей старости. Он опять перевел взгляд с одного зятя на другого. - Но они предпочли вас. Что было на десерт, Ален не заметил. Они поднялись из-за стола и вместе с хозяином проследовали в кабинет, где им предложили гаванские сигары. - Кофе будете пить? Ален не решался покоситься на свои часы. Маятник стоячих часов в стиле ампир был остановлен. - Я никогда не вмешивался в их дела. Не требовал, чтобы они писали мне чаще, подробней. Скажите, они встречались после замужества? Ален и Бланше вопросительно переглянулись. - Жаклина иногда приезжала к нам вместе с Аленом, - сказал Бланше. - Но нечасто. - В среднем, раза два в год, - уточнил Ален. Свояку почудился в его словах упрек. - Мы всегда были вам рады, ты это знаешь. - И у вас, и у нас хватало своих дел. - Они перезванивались. Думаю, что даже время от времени встречались где-нибудь в городе, чтобы выпить вместе чашку чая. Ален мог бы поклясться, что за все семь лет они вряд ли встретились в городе больше двух раз. - Мы виделись в театрах, в ресторанах. Фаж опять перевел взгляд с одного на другого, но по его глазам нельзя было догадаться, о чем он думает. - Уик-энды вы проводили у себя на вилле, Ален? - Иной раз и часть недели тоже. - Как поживает Патрик? - Стал совсем взрослым. - Он знаком со своим двоюродным братом и сестрой? - Да, они видались. Фаж не спросил, сколько раз, и хорошо сделал. Должно быть, и он чувствовал себя здесь не в своей тарелке: слишком уж все в этом доме походило на театральную декорацию и слишком уж трудно было судить по его обстановке, чем наполнена повседневная жизнь его обитателей. Внезапно, безо всякого перехода он вернулся к главному: - Значит, она так и не сказала - почему? Ален отрицательно покачал головой. - И никто из вас не догадывается? Ответом было молчание, еще более глубокое, чем после первого вопроса. - Возможно, Жаклина все-таки заговорит? - Сомневаюсь, - вздохнул Ален. - Как вы полагаете, свидание мне разрешат? - Безусловно. Обратитесь к следователю Бените. Он очень приличный человек. - Как знать, быть может, мне она откроется? Но он сам сомневался в этом и только грустно улыбнулся. Он был очень бледен, губы казались бескровными, и потому несмотря на свой рост он выглядел немощным. - По правде говоря, мне думается, что я ее понял. Он снова посмотрел на них-сначала на одного, потом на другого. Алену почудилось, что во взгляде, адресованном ему, было больше симпатии, - на Бланше тесть посмотрел более холодно. Но кроме симпатии было еще любопытство, а быть может, и подозрение. - Что ж, так оно, возможно, лучше, - закончил он, вздохнув. Сигару взял только сам Бланше-от ее приторного, тяжелого аромата в комнате стало душно. Ален приканчивал не то четвертую, не то пятую сигарету. Фаж не курил. Достав из кармана коробочку, он положил в рот таблетку. - Велеть принести вам стакан воды? - Не беспокойтесь. Я привык. Это антиспазматическое. Ничего страшного. Разговор иссяк. Бланше открыл шкаф, служивший баром. - Что бы такого вам предложить? У меня есть бутылка старого арманьяка... - Нет, благодарю. - Спасибо, не хочется. Отказ, видимо, сильно задел Бланше: на секунду он даже замер в каком-то остолбенении, большой, рыхлый, похожий на разобиженного толстого мальчика. - Простите, - придя в себя, обратился он к Фажу, - что я не предложил вам с самого начала. Быть может, у меня вам будет лучше, чем в отеле? У нас есть комната для гостей. - Благодарю, но я привык к "Лютеции" - я останавливаюсь там уже не первый год. Я познакомился с этой гостиницей еще студентом, в дни моих первых приездов в Париж. Ее постояльцами были чуть ли не все мои товарищи и профессора. Только вот внешне - она с тех пор подалась так же, как я. Он встал, и его худое тело распрямилось, словно аккордеон. - Мне пора. Я признателен вам обоим. Все то же непроницаемое выражение лица. О чем он думает? Он их почти не расспрашивал. И возможно, не только потому, что боится быть нескромным. - Я тоже еду, - заявил Ален. - Может, побудешь еще немного? Уж не хочет ли Бланше ему что-то сообщить? Нет, наверно, боится, как бы Ален наедине с тестем не сболтнул лишнего. - Мне завтра рано вставать. Альбер подал им пальто. - Гроб будет установлен в гостиной. Двери были уже распахнуты, и комната казалась огромной. Тесть, наверно, заранее представляет себе черные драпировки, одинокий гроб на траурном постаменте и горящие вокруг него высокие свечи. - Благодарю, Ролан. - Спокойной ночи, господин Фаж. Спускаясь по лестнице, Ален учтиво держался позади тестя. Потом под ногами у них заскрипел гравий - они шли по тупичку, обрамленному черными, как антрацит, деревьями. С ветвей капала вода. - До свиданья, Ален. - Я на машине. Может быть, подвезти вас? - Благодарю. Я лучше пройдусь пешком. Фаж посмотрел на пустынный, все еще поблескивающий от дождя асфальт и, как бы обращаясь к самому себе, выдохнул: - Мне нужно побыть одному. Алену вдруг стало зябко. Он поспешно пожал протянутую ему костлявую руку и бросился в машину. Еще один камень на сердце. Хороший урок ему преподали, и он чувствовал себя провинившимся школьником. Ему бы тоже не мешало побыть одному, но не хватало мужества. Он вел машину вперед с одной мыслью - заехать в бар, чтобы вокруг были люди, не важно кто, но люди. Те, кому он небрежно бросал: - Привет, кролики! Ему тут же освободят местечко, официант склонится к нему: - Двойное, господин Ален? Ему было стыдно. Он ничего не мог с собой поделать. 5 Зазвенел звонок - далеко-далеко и совсем близко; потом стало тихо, и опять-трезвон. Кто-то ему сигналит. Кто бы это мог ему сигналить? Он не в состоянии пошевелиться, его засунули в темную, тесную трубу. Дико болит голова: наверно, ударили чем-то тупым. Это продолжалось долго. Наконец Ален сообразил, что лежит у себя на кровати. Он встал, и его шатнуло. Ha подушке рядом лохматилась рыжеволосая голова. Он стоял совсем голый. Теперь до него дошло, что звонит звонок в передней. Он поискал глазами халат, обнаружил его на полу и стал надевать, не попадая в рукава. Выйдя в гостиную, он взглянул в окно. Над Парижем брезжил рассвет, окаймляя узенькой желтой полоской темное море крыш. Звонок загремел опять, но Ален уже открывал дверь. Перед ним стояла незнакомая молодая женщина. - Привратница, конечно, меня предупреждала... - О чем? - Что придется долго звонить. Лучше будет, если вы мне дадите ключ. Он не мог взять в толк, о чем идет речь. Голова раскалывалась. Он одурело смотрел на маленькую толстушку. Она встретила его взгляд не робея, мало того- еле удерживаясь от смеха. - Сразу заметно, не очень-то вы рано улеглись, - заключила она. Она сняла свое грубошерстное синее пальто. Он не решался спросить, кто она такая. - Разве привратница не сказала вам про меня? Ему казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он видел привратницу последний раз. - Я ваша новая приходящая. Меня зовут Минна. Она положила на стол пакет, завернутый в шелковистую бумагу. - Если не ошибаюсь, вас надо разбудить в восемь и подать кофе с рогаликами. Кофе вы пьете много? Где у вас кухня? - Она очень тесная. Сюда. - А пылесос? - В стенном шкафу. - Вы снова ляжете? - Да, попытаюсь уснуть. - Разбудить вас ровно в восемь? - Не знаю. Нет. Я вас позову. Акцент выдавал в ней уроженку Брюсселя. Алену даже захотелось спросить, не фламандка ли она, но нет, это чересчур сложно. - Делайте, что найдете нужным. Он вернулся в спальню, притворил дверь, уставился, хмуря брови, на рыжую голову, но выяснение этого вопроса тоже отложил на потом. Поскорей две таблетки аспирина. Он разжевал их, помня объяснение врача: через слизистую оболочку рта лекарство всасывается быстрее, чем через желудок. И запил таблетки водой из-под крана. За дверью висела его пижама. Увидев ее, он скинул халат и переоделся. Сколько Ален ни силился, он ничего не мог припомнить. За всю жизнь такое случалось с ним всего раза два-три, не больше. Ванна была наполнена мыльной водой. Кто принимал ванну? Он сам или рыжеволосая незнакомка? Он ужинал у этого кретина Бланше. Бр-р-р! Вспомнить жутко! Вероятно, ушел, хлопнув дверью? Нет... нет... Он вдруг увидел, как стоит на тротуаре рядом с Фажем. Отличный дядя! Такому всю душу открыть можно. Да, конечно. Люди считают, что ему, Алену, все трын-трава - он ведь циник, и все же, не будь Фаж его тестем... Перед глазами у него снова возникла фигура Фажа в длинном сером пальто, удалявшаяся, растворяясь, во мраке ночной улицы. Потом Ален пил. Неподалеку. В каком-то незнакомом первом попавшемся кафе. Обычно он в такие никогда не заглядывал. Несколько завсегдатаев - с виду чиновники - играли в карты. Они с удивлением поглядывали на него. Ему было все равно. Вероятно, его узнали по фотографиям в газетах. - Двойное! - Двойное? Что именно? - Образования не хватает? Хозяин и бровью не повел. - Если вы хотите, чтобы я налил вам из первой попавшейся бутылки... - Виски. - Так бы сразу и сказали. "Перье" <Название минеральной воды типа нарзана>? - "Перье" я у вас не просил. Ален набивался на скандал. Ему надо было сорвать на ком-нибудь сердце. - Вода у вас, а не виски. - А вы когда-нибудь в жизни пили воду? Нет, здесь он явно ни на кого не способен произвести впечатление. - И все-таки это не виски, а вода из-под крана. Одной стопки ему показалось мало. Он выпил три или четыре. И когда двинулся к выходу, все смотрели ему вслед. Он оглянулся - нарочно, назло. Ну и кретины! Серийного выпуска по образцу Бланше, только на несколько ступенек ниже. Он показал им язык. Потом долго не мог отыскать свою машину. Красную, а то какую же. Желтая - это машина Мур-мур. Она в гараже. Жене она теперь не скоро понадобится. Он попробовал представить себе жену и свояченицу девочками, это показалось ему забавным и даже чуточку непристойным. В каком месте он пересек Сену? Он вспомнил, как ехал по мосту, луна выглянула между облаков, расплескав дрожащий блеск по воде. Он ехал разыскивать своих друзей-приятелей. Он знал наперечет все кафе и бары, где их можно найти. Кого именно-не все ли равно. У кого на свете больше приятелей, чем у него? Не надо было жениться. Одно из двух: либо ты женишься, либо ты... - Как никого? - Я их сегодня не видел, господин Ален. Двойное? - Ладно, крольчишка, наливай. Почему бы и не выпить? Больше ему ничего не остается. Никому он не нужен. Даже в редакции сегодня прекрасно обходились без него. Борис великолепно справлялся сам. Занятная личность этот Борис. Кругом, куда ни плюнь, сплошь занятные личности. - Прощай, Поль. - Спокойной ночи, господин Ален. Это, кажется, было в кафе "У Жермены", на улице Понтье. Оттуда... Он принял третью таблетку аспирина, почистил зубы, прополоскал рот, чтобы избавиться от противного вкуса. Умылся холодной водой, причесал волосы. До чего же мерзкая рожа! Просто противно. Потом он еще куда-то заезжал. Куда? Все как сквозь землю провалились. За целую ночь он не встретил никого из своей компании. Куда они подевались? Может, нарочно, чтобы случайно не встретиться с ним? Боятся, как бы их не увидели вместе? Он вернулся в спальню, подобрал с ковра узенькие дамские трусики и бюстгальтер, положил их на стул, приподнял одеяло. Лицо было незнакомое, совсем юное, во сне оно хранило выражение чистоты и невинности. Губы вытянуты вперед, как у надувшейся маленькой девочки. Кто она такая? Как очутилась здесь? Ален покачнулся и подумал, не лучше ли снова лечь и уснуть. Набрякшие веки отяжелели - мерзкое ощущение. Он вернулся в гостиную. Минна уже начала уборку. Она сняла с себя платье и переоделась в нейлоновый халатик, довольно прозрачный, во всяком случае, сквозь ткань густо чернели подмышки. - Как вас зовут? - Минна. Я уже вам говорила. Почему ее все время разбирает смех? Может, она ненормальная? - Хорошо, Минна. Сварите мне кофе, только покрепче. - Да, сегодня оно вам не помешает. Он не обиделся. Она пошла на кухню, а он, глядя на ее колышущиеся бедра, подумал, что как-нибудь непременно займется ею. У него еще ни разу в жизни не было любовного приключения со служанкой. Почему-то служанками у них всегда бывали женщины немолодые, ему припоминались поблекшие, неулыбчивые, горестные лица. Вероятно, у этих созданий в прошлом были одни несчастья, и за это они злились на весь мир. Желтая полоска на небе стала шире, а желтизна засветилась. Дождь давно перестал. За последние дни такой видимости по утрам не было - Ален даже различал вдали башни собора Парижской Богоматери. Кажется, ему кто-то должен позвонить, - всплыла обрывочная одинокая мысль. Да, ему должны звонить. И по важному делу. Он дал слово, что никуда не уйдет, пока не дождется звонка. Из кухни знакомо и уютно запахло кофе. Минна, конечно, не догадается, что он пьет кофе из большой синей чашки - сколько магазинов он обошел, прежде чем нашел чашку, куда влезало в три раза больше, чем в обычную кофейную. Он направился в кухню. По взгляду Минны он понял, что она сочла его появление лишь предлогом. На ее лице не отразилось ни смущения, ни испуга. Она ждала, стоя к нему спиной. Он открыл дверцу стенного шкафа. - Моя чашка - вот. По утрам я пью только из нее. - Хорошо, месье. Она снова чуть не прыснула. В чем дело? Что ей наплели про него? Ей наверняка что-то про него наговорили. Про него теперь говорят все - тысячи, десятки тысяч людей. - Сейчас подам. Когда она вошла, он гасил в пепельнице сигарету. Вкус у табака был отвратительный. - Нынче ночью вам небось и поспать-то не пришлось по-настоящему? Он кивнул, подтверждая ее предложение. - Она-то, наверно, еще не проснулась? - А откуда вы знаете, что у меня в спальне кто-то есть? Она прошла в угол и подняла с пола оранжевую атласную туфлю на высоченном каблуке-гвоздике. - Их же должно быть две? Разве не так? - Гипотеза весьма правдоподобная. Она фыркнула. - Вот умора! - Умора? Что умора? - Так, ничего. Все. Вы смешной. Он обжегся своим кофе. - Сколько вам лет? - Двадцать два. - Давно в Париже? - Пока только полгода. Он не осмелился спросить, чем она эти полгода занималась. Он недоумевал, зачем ей понадобилось идти в прислуги. - Мне правильно сказали, что вам нужна приходящая и только на утренние часы, да? Он пожал плечами. - Мне все равно. А вам? - Я ищу места, чтобы на весь день. - Пожалуйста. - А платить тоже будете вдвойне? Кофе немного поостыл, и он начал пить маленькими глотками. Сначала его чуть не вырвало, потом тошнота прошла. - А ваша дама не рассердится? - Вот уж чего не знаю, так не знаю. - Вы ее сейчас пойдете будить? - Наверно. Так, наверно, будет лучше. - Тогда я заварю еще кофе. Через минуту будет готов. Вы меня позовете. Он снова проводил взглядом ее вертлявый зад и вошел в спальню. Притворив за собой дверь, приблизился к постели и потянул за край простыни. Рыжеволосая открыла один глаз, зеленовато-голубой, медленно оглядевший его с ног до головы. На лице Алена глаз задержался. - Хэлло, Ален, - проговорила неизвестная глуховатым голосом, продолжая лежать все так же неподвижно. Она хоть что-то помнила. Значит, если и была пьяна, все же не так, как он. - Который час? - Не знаю. Это не важно. Теперь на него смотрели оба глаза. Она сбросила простыню, открыв небольшие упругие груди с розовыми, едва выступающими сосками. - Как ты себя чувствуешь? - Скверно! - Сам виноват. Она говорила с чуть заметным английским акцентом, и он поинтересовался: - Ты англичанка? - По матери. - Как тебя звать? - Забыл? Бесси... - А где мы встретились? Он опустился на край кровати. - Кофе у тебя, случайно, в доме не водится? Он с трудом поднялся, с трудом дошел до гостиной, потом до кухни. - Минна, вы оказались правы. Она просит кофе. - Сейчас принесу. И рогалики подать? Привратница сказала, чтобы я обязательно купила вам рогаликов. - Раз принесли, давайте. Он вернулся в спальню. Измятая постель была пуста. Бесси, совершенно нагая, вышла из ванной и снова улеглась, прикрыв простыней ноги до колен. - Чья это зубная щетка, слева от зеркала? - Если зеленая, то жены. - Твоей жены? Той самой, что... -- Да. Моей жены, той самой, что. В дверь постучали. Бесси не шелохнулась. Вошла Минна с подносом в руках. - Куда поставить? - Дайте сюда. Они посмотрели друг на друга с любопытством, но безо всякого чувства неловкости. - Она давно у тебя? - спросила Бесси, когда служанка вышла. - С сегодняшнего дня. Я увидел ее в первый раз полчаса назад, выйдя открыть дверь на ее звонок. Она жадно пила кофе. - Ты, кажется, о чем-то меня спрашивал? - Да. Где мы встретились? - В кафе "Погремушка". - На улице Нотр-Дам-де-Лоретт? Чудно. Я там никогда не бываю. - Ты кого-то искал. - Кого? - Ты не сказал. Только все твердил, что тебе очень важно разыскать его. - А кем ты у них там? Такси-гёрл? - Нет, я танцовщица. Вчера я была не одна. - Кто с тобой был? - Два твоих приятеля. Одного зовут Боб... - Демари? - По-моему, да. Он писатель. Ага, значит, Демари. Два года назад он получил премию Ренодо и теперь сотрудничал в журнале "Ты". - А второй кто? - Погоди. Фотограф какой-то. Несчастный такой, больной, что ли. Голова еще у него чуть набок. - Жюльен Бур? - Может, и так, не помню. - В измятом костюме? - Ага. Бур всегда ходил в измятом костюме, и лицо у него казалось перекошенным, возможно оттого, что он держал голову набок. Занятный тип этот Бур. Лучшие фото в журнале принадлежат ему. В своих снимках он умеет подать наготу так, что никому и в голову не придет говорить о непристойности. Пусть этим занимаются другие журналы - "Ты" стремится войти в доверие к людям. В его фотографиях должны узнавать себя самые обыкновенные девушки и женщины. Скажем, изображена на снимке спящая девушка, она лежит чуть небрежно, рубашка соскользнула с плеча, видна грудь. Но, заметьте, только одна, как своего рода ценность, одна из величайших ценностей, подаренных природой человечеству. Идеи поставлял своим сотрудникам Ален. - Тексты должны производить такое впечатление, будто это письма наших читательниц. Никаких изысков. На фото-если комната, то такая, в каких живет большинство читателей. Если женское лицо, то без излишней косметики: ни накладных ресниц, ни ярко накрашенных полуоткрытых губ, за которыми поблескивают ослепительные зубы. Идея журнала осенила его как-то днем, в квартирке на улице Лоншан, когда он глядел на одевавшуюся свояченицу. В то время он еще занимался журналистикой - поставлял заметки о театральной жизни, об артистах кабаре, высидел несколько песенок. Тогда же родилось и название. - А ты вот... ты... - произнес он вполголоса. - Что я? Не такая, как все? В том-то и дело, что она была совершенно такая, как все. - Мне пришла в голову одна мысль. Основать журнал. В следующий раз расскажу. Он сам возился с макетом будущего издания, сам написал все тексты. С Буром он еще не был знаком, и пришлось немало поучиться, прежде чем он добился от журнальных фотографов того, что ему было нужно. - Да нет, старик. Какая же это невинная девушка! - А ты попробуй уговори невинную девушку показать тебе голый зад! Знакомый владелец типографии предоставил ему кредит. Люзен, впоследствии ставший у него агентом по рекламе, разыскал свободную квартиру на пятом этаже дома на улице Мариньяно. - О чем ты задумался? - спросила Бесси, жуя рогалик. - А у меня вид, будто я о чем-то думаю? Скажи, что я там вытворял? - Все распространялся про какого-то парня - вот, мол, у кого голова. - А как его зовут, я не говорил? - Ты упомянул, что ужинал с ним. - С тестем, что ли? - Может быть, не знаю. Ты все хотел ему рассказать что-то очень важное. Твердил, что важно все, абсолютно все. А потом усадил меня рядом с собой и стал лапать. - А кавалеры твои не возражали? - Фотограф, видно, разозлился. Ты опрокинул свое виски, и он упрекнул тебя, что ты слишком много пьешь. А ты ему: "Заткнись, не то я тебя так по морде съезжу, своих не узнаешь". И обругал его чудно как-то, я такого ругательства никогда не слыхала. Постой. Да, вспомнила. Ты ему крикнул: "Присосок вонючий!" Я уж думала - подеретесь. Но прибежал официант, и фотограф сразу ушел. - А Демари? - Посидел еще минут пять и тоже распрощался. - Ну и что потом? - Ты велел подать большую бутылку шампанского. Заявил, что вообще- то шампанское - дерьмо, но в честь такого дня полагается пить шампанское. И почти всю бутылку выдул сам. А я бокала три-четыре. - Тоже надралась? - Немножко. В самый раз. - А машину кто вел? Я? - Нет, хозяин кабаре помешал тебе. Вы стояли на тротуаре и спорили- долго. Потом тебе надоело, и мы поехали на такси. - Она выпила кофе, и он взял у нее поднос. - А у нас с тобой что-нибудь было? - Не помнишь? - Нет. - Я почти спала. А ты был как бешеный. Орал на меня: "Шевелись, черт тебя подери! Шевелись, дрянь ты этакая!" До того рассвирепел, что влепил мне пару затрещин. И все орешь: "Шевелись, стерва!" И надо же, подействовало! Она рассмеялась, глядя на него блестящими глазами. - А ванну кто принимал? - Оба. - Что, вместе? - Ну да. Уперся: вдвоем и вдвоем. А после ванной пошел еще себе виски налил. Неужели ты уже выспался? - Голова кружится. Какой-то я весь разбитый. - Прими таблетку аспирина. - Уже принял три. - Звонили тебе по телефону? - Нет. Не знаю даже, кто мне должен звонить. - Ты раз десять вспоминал про этот звонок и каждый раз хмурился. Он машинально поглаживал ее по бедру. На этой кровати никогда не спала ни одна женщина, кроме Мур-мур. А Мур-мур спала на ней всего две ночи назад. Какой сегодня день? Наверно, он все-таки нехорошо поступил, что привел ее сюда. Ладно, это он обдумает после. Глаза у него слипались. Он снова лег в постель. Ему сразу стало легче. За стеной слышалось слабое гудение пылесоса. Его рука протянулась, нащупала бедро Бесси. Кожа у нее была такая же белая и нежная, как у Адриены. Но думать о жене и, свояченице теперь не хотелось. Раза два-три ему показалось, что он уже засыпает, но потом он сознавал, что не спит, что лишь задремал на минуту. В мире много странного, много всякой мути, ну и пусть, но мир существует. Вот слышно даже далекое рычание автобусов и время от времени - визг тормозов. Он изогнулся, вывернулся, стягивая с себя пижаму, скомкал ее и бросил поверх простыней, в изножие кровати. Он почувствовал, как Бесси прижалась к нему всем своим жарким телом. Он не шевелился. Он боялся очнуться от внезапного ощущения блаженства, но пальцы ее с острыми ноготками повели его за собой, и он нырнул в нее. На этот раз он тотчас сообразил, что звонит телефон, и проснулся мгновенно. Протягивая руку к трубке, кинул взгляд на часы. Они показывали одиннадцать. - Алло! Ален Пуато слушает. - Говорит Рабю. Я звонил к вам в редакцию. Я еще в тюрьме Птит- Рокетт. Сейчас еду к себе. Неплохо, если бы вы через полчасика могли быть у меня. - Что-нибудь новое? - Смотря что считать новым. Вы мне нужны. - Хорошо, буду. Возможно, немного опоздаю. - Особенно не задерживайтесь. У меня после вас еще одна встреча. А в два часа я выступаю в суде. Ален спрыгнул с кровати, встал под душ. Он еще мылся, когда в ванную вошла Бесси. Накинув на плечи мохнатый купальный халат, он взялся за бритву. - Ты надолго? - Не могу сказать. Скорей всего на целый день. - А мне что делать? - Что хочешь. - Можно, я еще посплю. - Пожалуйста. - Мне вечером быть здесь? - Нет. Сегодня не надо. - А когда надо? - Там видно будет. Оставь свой телефон. Денег дать? - Я пошла с тобой не из-за денег. - Я не спрашиваю, из-за чего ты пошла. Мне все равно. Нужны тебе деньги? - Нет. - Хорошо. Налей мне виски. В гостиной стоит шкафчик, который служит баром. - Когда мы вернулись ночью, я обратила на него внимание. Можно выйти туда в таком виде? Он пожал плечами. Минут через пять он уже натягивал брюки. Разбавив виски водой, выпил стакан с маху, как пьют неприятное лекарство. Внезапно вспомнил, что сегодня у него нет машины. Придется потом заехать за ней на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт. - Ты уж меня извини, крольчонок. Тут дело серьезное. - Догадываюсь. А кто это? - Адвокат. - Твоей жены? Он вышел в гостиную. - Значит, вы нанимаете меня на полный день? - Да, мы же договорились. Ваш ключ в кухне на столе. К восьми утра готовить кофе с рогаликами, будить-в восемь. Он мчался по лестнице, перепрыгивая через три-четыре ступеньки, на углу поймал такси. - Бульвар Сен-Жермен, сто шестнадцать. Кажется, так. Верно, дом 116, он ничего не перепутал. Вспомнив, что Рабю живет на четвертом этаже, Ален вошел в лифт. Звонок. Открыла очкастая секретарша. Должно быть, узнала его. - Сюда. Подождите, пожалуйста, минутку. Мэтр Рабю говорит по телефону. Справа - двухстворчатая дверь; налево - коридор, куда выходят рабочие комнаты. Стрекот пишущих машинок. В коридоре то и дело появляются стажеры - их у Рабю всегда много, - делают вид, что прогуливаются, а сами краешком глаза косят на него, Алена. Дверь открылась. - Заходите, старина. Я целый час беседовал с вашей женой. - Она наконец решилась заговорить? - Не совсем в том смысле, как мы этого ожидали. О непосредственных мотивах преступления она так ничего и не сказала. Как, впрочем, и о многом другом. Но она меня не прогнала, а это уже некоторый прогресс. Знаете ли вы, что ваша жена очень умная женщина? - Да, мне об этом уже не раз говорили. Он не добавил, что, на его вкус, ум отнюдь не принадлежит к числу наиболее ценных женских достоинств. - Такую твердость характера и воли нечасто встретишь. Сегодня она в тюрьме второй день. Ей дали крохотную одиночку. Сначала ее хотели поместить вместе с другой заключенной, но она отказалась. Возможно, теперь передумает. - Ее переодели в арестантское платье? - Подследственные носят свое. Работать ее пока что не заставляют. От свиданья с вами она отказалась наотрез. В этом пункте она непоколебима. И все это очень спокойно, без рисовки. Она тотчас дает вам почувствовать: раз она что-то решила, бесполезно ее переубеждать. "Передайте ему, - сказала она мне, - что я не хочу его видеть. Если мы и встретимся, то лишь на суде, но там это неизбежно, и, кроме того, мы будем далеко друг от друга". Так она мне сказала, слово в слово. Я пытался объяснить ей, в каком тяжелом состоянии вы находитесь, но она спокойно возразила: "Он никогда не нуждался во мне. Ему необходимы просто люди, не важно кто, лишь бы кто-то был под боком". Ален был настолько ошеломлен, что пропустил последующие фразы адвоката мимо ушей. "...Ему необходимы просто люди, не важно кто..." Это была правда. Он всегда испытывал потребность в том, чтобы вокруг толкались приятели, сотрудники. Стоило ему остаться одному, как им овладевала тревога, смутная, тягостная. Его томило ощущение грозящей неизвестно откуда опасности. Вот почему прошлой ночью, несмотря на опьянение, он привел к себе эту девку. Что будет с ним сегодня вечером? А завтра? Он вдруг увидел себя бесприютно слоняющимся по своей квартире, которая некогда служила мастерской художнику, один на один с ночным Парижем. - Днем к ней придет на свидание отец. На это она согласилась сразу же. "Мне жаль отца! - сказала она. - Для него-да, для него это действительно крушение всей жизни". Я сообщил ей, что ее мать больна, но это известие ее не огорчило, она даже не поинтересовалась, что с матерью. Я пытался завести с ней разговор о ее защите на суде. Нельзя же в самом деле допустить, чтобы ее приговорили к двадцати годам, а то и к пожизненному заключению. Мотивировка преступления должна вызвать у присяжных сочувствие к подсудимой. Я вижу лишь одну возможность - убийство на почве ревности. Но вы в этом случае отпадаете. - Почему? - Вы мне сами сказали: вот уже почти год, как вы со свояченицей не встречались. Слишком запоздалая ревность - в нее никто не поверит. Не думайте, что полиция сидит сложа руки. Не позже чем сегодня вечером детективы обнаружат, а скорей всего уже обнаружили, меблированную квартиру, которая служила местом встреч. И в ваших же интересах во что бы то ни стало выяснить, кто этот человек, вставший между сестрами. Он взглянул на Алена, который вдруг побледнел. - Это непременно нужно? - Мне кажется, я вам уже все объяснил. Не стану уверять, что тут нет для вас ничего неприятного, но либо мы все болваны, либо надо считать, что такой человек был. Постарайтесь припомнить, не замечали ли вы в поведении вашей жены в последние месяцы чего-нибудь необычного. Ален вдруг почувствовал, как кровь, секунду назад отхлынувшая от его лица, горячей волной заливает ему щеки, лоб, уши. Как он раньше об этом не подумал? Вопрос Рабю, покоробивший его своей грубостью, освежил в его памяти прошлое - возможно, помогло этому и то, что произошло в минувшую ночь между ним и Бесси. На протяжении всех лет их совместной жизни Мур-мур никогда не тяготилась супружескими обязанностями. Они даже придумали особую игру, которая была их секретом. Мур-мур читала, смотрела телевизор или писала статью. Внезапно полушепотом он обращался к ней: - Посмотри на меня, Мур-мур. Она оборачивалась к нему, все еще занятая своими мыслями, потом, рассмеявшись, произносила: - Ах, вот оно что! Ладно, хватит на сегодня. И какими это флюидами ты умудряешься на меня действовать? Однако последнее лето не раз случалось так, что она смущенно отговаривалась: - Прости, но только не сегодня. Не знаю, что со мной. Что-то я устала. - Я тебя не узнаю. - Может, это старость? Рабю наблюдал за ним. - Ну как? - Думаю, что вы правы. - Приятного, конечно, мало, но придется вывернуть все это перед судом. Вы же хотите, чтобы ее оправдали, так? - Да, безусловно. - Даже если она не вернется к вам? - Судя по заявлению, которое она вам сегодня сделала, она не намерена больше жить со мной. - Вы ее еще любите? - Полагаю, что да. - Полиция, несомненно, уже подумала о наличии неизвестного нам человека. Возможно, она выяснит, кто это. Но, по-моему, у вас все же преимущество перед детективами: не исключено, что речь идет о ком-то, кого вы хорошо знаете. Рабю почувствовал, что собеседнику стало не по себе. - Что с вами? - Не обращайте внимания. Вчера мне пришлось ужинать у зятя, а потом я напился до бесчувствия. Не важно. Я вас слушаю. - И затем она сказала нечто такое, что глубоко поразило меня. Я запретил ей повторять это кому бы то ни было. Я заговорил с ней о вашем сыне, Патрике. Советовал подумать о нем, о его будущем. И знаете,