лотерейщиков, которые не захотят платить, он донесет полиции, и полиция разгромит их банки. Вот, может быть, почему он выбрал для налета именно банк Лео, если, конечно, это его рук дело. Да, вероятно, это так. Он знает, что с брата Джо ему не получить выкупа. Как видно, он собирается давить таким путем и на нас, и на банкиров, и, если мы ничего не предпримем, мы рискуем потерять все банки. Они перейдут к нему, если мы не сумеем их защитить. - Можно сделать так, что доносы на банки не принесут ему никакой пользы, - сказал Бэнт. - Вот это-то я и хотел бы знать. Бэнт сказал, что, если найти способ поставить полицию в известность о том, какие именно банки, контролеры и сборщики входят в синдикат, он мог бы, пожалуй, устроить так, чтобы их не трогали. Способ предложил Уилок. Они напечатают новые карточки для Рудди - поручителя синдиката; всякий, имеющий такую карточку, или любая контора, на дверях которой такая карточка наклеена, принадлежит к синдикату. Бэнт сказал: он берется устроить так, что этой карточки будет достаточно, чтобы отвадить полицию. - Идет, - сказал Тэккер. - А как насчет остального? - Да, - сказал Джо, - как насчет выкупов, которые он собирается наложить на наши банки? - Мы можем натравить полицию на Фикко, - предложил Бэнт, - и убрать его с дороги. Уилок был против этого. - Кроме истории с Джилиамом, Фикко пока еще ничего не натворил, - заметил он. - А для нас будет совсем некстати, если это дело попадет в суд. Никогда нельзя сказать наперед, что может выплыть наружу из свидетельских показаний. - А как полиция его разыщет? - спросил Тэккер. - Это, вероятно, будет нетрудно, - ответил Бэнт. - Поработают сами, и ваши ребята помогут. - А я тем временем должен сидеть сложа руки и смотреть, как Фикко хозяйничает в моем синдикате и разрушает его или во всяком случае пакостит в нем? Не забудьте, что я вложил кучу денег в это дело, своих личных денег, совершенно добровольно, чтобы приобрести доверие. Бэнт встал; лицо его было все так же серьезно. - Ну так, - сказал он. - Если вам понадобится помощь полиции, чтобы разделаться с Фикко, дайте мне знать. - Он протиснулся боком между кроватью и коленями Уилока и, выбравшись из узкого прохода, остановился в ногах. Тэккер медленно поднялся вслед за ним. - Это ваш совет? - спросил он. - Да. - И вы считаете, что это хороший совет? - Да, очень хороший. - А по-моему, дрянной. - Не горячитесь, Бен, - сказал Бэнт и поднял руку, а Уилок вскочил на ноги и крикнул: - Одну минутку, одну минутку, прошу вас! - Что это значит "одну минутку"? - сказал Тэккер. - Я вложил без малого 110000 долларов своих личных денег в это дело. Я мог бы прибрать к рукам все банки, не затратив ни гроша, как сейчас Фикко старается сделать это. Но я купил их, купил потому, что хотел, чтобы был настоящий бизнес и чтобы лотерейщики работали на меня и имели ко мне доверие. Вы все просто ошалели, если думаете, что я буду сидеть и ждать, пока полиция сцапает Фикко, и смотреть, как он тем временем будет тут рыскать и хапать то, за что я платил деньги. К дьяволу! Я так дела не делаю. - А мне кажется, совет неглупый, - сказал Уилок. - Может быть. Значит, я дурак и как дурак считаю, что люди, которых я нанял и которым плачу, обязаны на меня работать, а я вправе требовать от них работы. Тэккер свирепо взглянул на Бэнта. Бэнт застегнулся на все пуговицы, обдернул воротник и повел плечами, оправляя пальто. - Что же вы от меня хотите? - спокойно спросил Бэнт. - Может быть, посадить по полисмену в каждый банк, чтобы они защищали вас от Фикко? - Нет, - сказал Тэккер. - Это было бы не очень умно, верно? - Я этого и не прошу. Но я хочу поставить Фикко с известность, что если я еще раз о нем услышу, то пошлю к нему, кого следует, и с ним поговорят. - Значит, вы знаете, где его найти? - Нет, но снестись с ним я могу. - А если он не испугается, тогда что? - Тогда, - сказал Тэккер, - я пошлю к нему, кого нужно, и с ним поговорят. Тишина, воцарившаяся в комнате, казалась плотной и густой. Слышно было, как дышит Джо. Рот у него был полуоткрыт, и на лице застыло напряженное выражение. Уилок все еще стоял с поднятыми руками. Голову он наклонил набок, и лицо у него досадливо сморщилось, а глаза блестели так, точно в них стояли слезы. Тэккер угрюмо смотрел на Бэнта, а Бэнт задумчиво морщил лоб. - Что ж, Бен, - сказал Бэнт. - Не я хозяин в вашем деле. Тэккер не ответил. - Но если вы хотите знать мое мнение, я вам скажу. - Я только и жду весь вечер, - сказал Тэккер, - чтобы вы наконец высказались начистоту, что же вы все-таки думаете. - Я думаю, что если вы посидите тихо и смирно, это вам не повредит. - Вам не повредит, вы хотите сказать? - Да, и мне. Ни вам, ни мне не повредит. Если же вы попадете в газеты сейчас, когда Холл... Ведь он имеет полномочия возбудить любое судебное дело. Он может совать свой нос всюду, куда только ему вздумается. - Теперь все ясно, - сказал Тэккер. - Вот когда мы услышали правду. - Бросьте, Бен, вы всегда об этом знали. - Да, но я хотел услышать своими ушами, что вы боитесь Холла. - Конечно, боюсь. А как же иначе? Времена тяжелые, все жаждут перемен, а мистер Холл поставлен на такое место, что ему это как раз на руку. Избирателям приходится туго, они волнуются и сами не знают, чего хотят, а поэтому им прежде всего хочется посчитаться с кем-нибудь. Поэтому всякий, кто скажет им, что их грабят, и пообещает разоблачить грабителей, тот у них и герой. Сейчас мистер Холл взял монополию по этой части. Они думают, что он может раскрыть, кто их грабит, и навести порядок. Нет, нам остается только ждать, пока мистер Холл сам влипнет, потому что ничего не сумеет сделать, или, наоборот, сделает столько, что получит монополию покрупнее. - И все вы ждете, все? И те, кто растаскивает мое пивное дело? - Да, - сказал Бэнт. - Нам всем, и всем, кто связан с нами, надо сейчас выждать. Вот например: я знаю, как добраться до мистера Холла; я знаю, как он ведет судебные дела, и мог бы лишить его адвокатского звания, а то и засадить в тюрьму. Но какая мне от этого польза? Я могу выставить против него всеми уважаемых свидетелей из самых высших нью-йоркских сфер, а приговор кто вынесет? Любой суд присяжных, любая корпорация юристов, любой редактор газеты скажет: "Мистер Холл, вы прекрасно делаете, борясь с этими людьми их же собственным оружием. Мистер Холл, поздравляем вас, наконец-то вы поняли, что нельзя быть честным, охотясь за жуликами". Они побоятся сказать иначе. И если мы открыто выступим против Холла, мы только сядем в лужу. Нас самих назовут жуликами - мы, мол, заступаемся за жуликов. Сейчас дело обстоит так, что мистер Холл может сделать решительно все, потому что он против нас, а мы не можем сделать ничего, раз он против нас. - Так оно всегда и бывает, когда крупный делец имеет и монополию, и положение в обществе, - сказал Уилок. Тэккер не обратил на него внимания. Он продолжал смотреть на Бэнта. - Я так понимаю, - сказал он, - что я попал между вами и Холлом? - Да, таково положение вещей, Бен... Я думал, вы знаете. - Да, я знаю, очень хорошо знаю, но мне хотелось, чтобы вы сами это сказали, и, кроме того, я желаю услышать, что вы можете предложить. - Я могу сделать только одно: действовать как можно осторожней. Если вы полезете напролом, попадете в газеты и дадите им вытащить на свет весь старый хлам... что ж, разумеется, понятно, я постараюсь сделать для вас все, что смогу. - Да, я вам советую постараться. - Вы могли бы не говорить мне этого, Бен. - Я просто хочу, чтобы не было недоразумений. Если Холл доберется до меня, то я буду не единственный, до кого он доберется. - Напрасно вы мне это говорите, Бен. Это несправедливо. Я только хочу, чтобы вы были так же осторожны, как я. - Если я влипну, так и вы влипнете. Вот что справедливо, по-моему. - Я не собираюсь ссориться с вами, - сказал Бэнт. - Нет, я знаю, черт подери, что вы не собираетесь. Но если вы воображаете, что я уступлю свой бизнес только потому, что какой-то мелкий воришка, хулиган этого хочет, а какой-то адвокатишка вздумал на меня коситься, - так вы попросту рехнулись. - Тэккер обернулся к Джо и Уилоку. - Слышите вы? - закричал он. Оба с испугом взглянули на него, но не сказали ни слова. Бэнт направился к двери. - Постойте, - сказал Тэккер. - Мне еще нужно получить от вас разрешение на револьвер для Уилока. Бэнт, обернувшись, посмотрел на Тэккера с удивлением. - Да, - сказал Тэккер. - Хочу посмотреть, можете ли вы для меня хоть что-нибудь сделать за те деньги, которые я вам плачу. - Сейчас? Ночью? - Да, сейчас, сию минуту. Вот телефон. - Тэккер показал на ночной столик. - Если вы ничего не можете для меня сделать, какого дьявола я вам плачу? - Мне не нужен револьвер, - сказал Уилок. Тэккер повернулся к нему, все еще показывая пальцем на телефон. - Помолчите, - сказал он. - Помолчите и не суйтесь не в свое дело. Бэнт спокойно стоял и думал. Он думал о том, что Тэккер того и гляди сорвется с цепи, и, пожалуй, лучше, не теряя времени, арестовать его, чтобы опередить Холла. Но Бэнт знал Тэккера давно, работал с ним уже не первый год. Он знал, что в критическую минуту Тэккера можно будет прибрать к рукам. Так бывало и раньше. К тому же время еще есть, - он всегда успеет опередить Холла в случае скандала. Он узнает об этом раньше, чем Холл. - Уилоку придется оставить отпечатки пальцев, - сказал он. - Лучше бы сделать это утром. - Я хочу, чтобы это было сделано сейчас, - сказал Тэккер. - Хорошо, Бен, но только вы зря поднимаете шум из-за пустяков. - Для меня это не пустяки. - Послушайте, - сказал Уилок. - Я устал. Чего я потащусь среди ночи в Главное управление? - Ладно, - сказал Тэккер. - Но я хочу, чтобы вы сейчас же при мне договорились обо всем по телефону, так, чтобы завтра не было никаких задержек. Разрешения на оружие выдавались только за подписью начальника полиции. Бэнт с улыбкой взрослого, потакающего капризам избалованного ребенка, направился к ночному столику. - А телефон в порядке? - спросил он, указывая на аппарат. - Да, да, в порядке, - ответил Тэккер. - Никто не знает, что я здесь. Они не могли еще никого подсадить. Все молчали, пока Бэнт говорил по телефону. Начальника полиции не оказалось дома; Бэнт позвонил его заместителю, и в трубке послышался его голос - тонкий и скрипучий. - Это для одного из моих друзей, - сказал Бэнт и повторил фамилию по буквам: "У-и-л-о-к". - Это адвокат Тэккера? - услышали они вопрос заместителя начальника, и Уилок сморщился и беспомощно поглядел вокруг. - Я бы очень хотел оказать ему эту любезность, - сказал Бэнт. Потом они услышали, как заместитель начальника полиции назвал Бэнту фамилию чиновника, которому утром будет поручено это дело, и прибавил, что Уилок может прийти завтра в любое время после девяти часов утра. Передав весь разговор Тэккеру, Бэнт улыбнулся. - Вы знаете, - сказал он спокойным, дружелюбным тоном, - это не такой уж пустяк - заставить полицию держаться подальше от карточек вашего Рудди. Тэккер, видимо, смутился. - Что верно, то верно, Эд, - сказал он. - Вы не совсем в своей тарелке, правда? Развинтились немножко? - Вы сами знаете, со всяким бывает. - Тэккер виновато улыбнулся. Когда Бэнт ушел, Джо спросил, не думает ли Тэккер, что Фикко намерен захватить Лео. - Я не гадалка, - ответил Тэккер. - Мне нужно знать! - сердито закричал Джо. - Лео сам за себя постоять не может, а если я скажу ему про Фикко, он совсем ошалеет и может натворить черт знает что. - Он будет делать то, что надо, как все. - Я не думаю, чтобы Лео рисковал больше, чем любой из нас, - сказал Уилок. - Да, - сказал Тэккер. - Вы слышали - Джилиам ведь говорил, что Фикко не собирается трогать Лео. Если уж он за кем-нибудь охотится, так это за мной. Что ему за интерес возиться с вами? - Хорошо! - воскликнул Джо. - Почему же нельзя было сразу сказать и не тянуть меня за душу? Джо вскоре ушел, все еще взволнованный и злой, и с Тэккером остался один Уилок. Джонстон дождался Бэнта и повез его в безопасное место, где Бэнт должен был пересесть в такси. - Попали в переделку, - сказал Тэккер. - Да, и я до сих пор не знаю, что вы решили делать. - Не так-то легко решить. - Тэккер поскреб подбородок, уставившись в пол, потом поднял глаза на Уилока. - Если я посажу своих ребят в банк, чтобы держать Фикко подальше, - сказал он, - выйдет, что я снова с ними связался, и все начнется сначала - опять мы будем замараны, так? - Так. - А если я уберу этого сукина сына или хотя бы припугну его, пойдет кавардак, и всех нас выволокут на свет божий, и газеты вцепятся в нас, а больше всего неприятностей нужно ждать от Бэнта. Я знаю этого субъекта. Я всех их знаю. Бэнт забьет мне мяч в ворота раньше, чем этот адвокатишка Холл успеет скинуть свитер и вступить в игру. - Не сомневаюсь. Так что же вы думаете делать? - Пока еще не знаю, - сказал Тэккер. - Но я вложил в это дело 110000 долларов и могу сказать вам одно: я отправлю и Фикко, и Холла, и Бэнта, и всю их треклятую шайку к черту в пекло, прежде чем позволю хоть пальцем тронуть мой бизнес. - И себя самого? - Что? - Себя самого тоже к черту в пекло? И себя туда же? - Уилок улыбался неприятной, натянутой улыбкой. - К черту! Это мои деньги. Больше я ничего знать не желаю. Деньги мои, и они должны принести мне доход. Вот все, что я знаю. 4 Тэккер сказал Уилоку, чтобы он постарался никому не попадаться на глаза, когда будет выходить из дома. Поэтому Генри попросил лифтера позвать для него такси. Он объяснил, что простужен и не хочет ждать на улице. Генри стоял в вестибюле, пока такси не подъехало к подъезду, а потом торопливо проскочил тротуар, низко надвинув шляпу на глаза и подняв воротник пальто. Он сказал шоферу адрес своей квартиры на Сентрал Парк Уэст. Туда было всего ближе. Когда машина тронулась, Генри представилось вдруг, как он пробегал по тротуару. "Как заправский бандит, - подумал он, - с маской на лице". Ему пришло в голову, что он тем самым сразу выдал лифтеру, что за птица их новый жилец. Но потом решил, что, быть может, это ерунда. Быть может, лифтер поверил, что он простужен и закутался так, боясь прохладного ночного воздуха. Генри рассмеялся. Он рассмеялся громко, - отрывистым невеселым, судорожным, как плач, смехом. "Ну вот, - подумал он, - вот я и вышел в люди, достиг положения, - раз теперь уж нужно врать, чтобы мне поверили, что я не бандит в маске". В квартире на Сентрал Парк Уэст пахло плесенью. Уилок не был здесь давно. Его слуга жил в квартире на Парк авеню, а дворецкого и экономку он держал в квартире на Пятьдесят восьмой улице. Уилок прошел на кухню, достал кусок льда, положил его в стакан и почти до краев налил виски. Подняв стакан, он задумчиво посмотрел на него. - "Лед - та же вода, можно не разбавлять", - подумал он. Он выпил виски залпом, как воду, не отнимая стакана от губ, и, опустив стакан, с минуту постоял, ожидая действия алкоголя. Но ничего не почувствовал. "Я знаю, что мне нужно: коньяку, - подумал он. - Мягче на вкус". Генри прошел в столовую, достал бутылку коньяку и внимательно посмотрел на этикетку. Он читал ее, но не видел, что читает. "Сейчас возьму коньяку, и джину, и хлебной водки, - подумал он, - и кукурузной водки, и виски, и рома, и ликера, и пива. Смешаю все это и обопьюсь, и лопну. А что толку? Раз счастье изменило, его не вернешь". Он налил коньяку в бокал. Рука у него дрожала, и он налил больше, чем хотел. "Счастье мне изменило - навсегда, до конца дней моих", - думал он. Генри выпил коньяк так же, как пил виски - не отнимая бокала от губ, и с минуту стоял, ожидая. Он слышал свое дыхание. Он дышал носом, медленно и ровно, дыхание было едва слышным, и от него щекотало в носу. С некоторых пор у Генри появился тик. Внезапно угол рта у него начинал дергаться. Это продолжалось несколько минут, а потом проходило. Когда Генри стоял, ожидая, чтобы подействовал коньяк, тик появился. Генри чувствовал, что у него дергается вся правая сторона рта. Он приложил руку к щеке и почувствовал, как щека дергается у него под пальцами. Он попытался удержать ее, но щека продолжала дергаться под пальцами. Генри рассмеялся и снова налил себе коньяку, больше, чем в первый раз. "Ну уж теперь, кажется, основательная порция", - подумал он и жадно облизнул губы. Он опять залпом осушил стакан и снова постоял, ожидая. Он держал бутылку в одной руке, бокал - в другой. "Я уже вкатил в себя около пинты", - подумал он. Но он ничего не чувствовал, кроме теплого, вяжущего вкуса коньяка. Теплый вяжущий вкус наполнял рот, проникал в горло и растворялся где-то внутри. Уилок снова наполнил бокал, поставил бутылку и осторожно приложил руку к груди. Грудь его распирало от тревоги, и ему показалось, что, приложив руку к груди, он физически ощутит эту тревогу. Но он ощутил только свое сердце. Оно билось учащенно и так отчетливо, словно он держал его в руке. Щека все еще дергалась. Уилок взял стакан с коньяком, подошел к зеркалу над камином и посмотрел на свою дергающуюся щеку. На взгляд тик был не так заметен, как ему представлялось. Это было только легкое дрожание мускула, но оно не проходило. Тик слегка оттягивал рот на сторону, отпускал - рот становился на место, потом тик снова его оттягивал. Уилок смотрел, как дергается щека, и ему хотелось рассмеяться, чтобы подавить нараставший в нем страх; он поднес стакан к губам, желая проверить, дергается ли щека, когда он пьет. Щека не дергалась. "Что ж, - подумал Уилок, - по крайней мере, я нашел лекарство". Он ласково похлопал по стакану. "Милый коньячишка, старушка-микстурка", - подумал он и нежно посмотрел на стакан. Как только Уилок перестал пить, тик возобновился. Казалось, кто-то сидит у него за щекой и, точно балерина, дергает ножками. "Прямо-таки цирк", - подумал Уилок. - Давай, давай, крошка, - сказал он вслух, - жарь веселей! Голос его громко отдался в пустой квартире. Уилок испуганно оглянулся. "Если я не уберусь отсюда, - подумал он, - так всю ночь буду строить рожи самому себе". Он допил коньяк, подошел к столу, чтобы поставить стакан, снова наполнил его, быстро осушил и снова застыл, выжидая. Коньяк не действовал. "Очевидно, - подумал Уилок, - мне нужно огреть себя бутылкой по голове, чтобы получился какой-нибудь толк". Уилок быстро вышел из квартиры. Стоя на площадке в ожидании лифта, он тяжело вздохнул. Потом вспомнил, что не выключил свет. "Пускай горит, - подумал он. - Пусть себе светит, окаянный. Пусть мои деньги хоть раз прольют свет во тьму, вместо того чтобы нагонять мрак". Уилоку было страшно вернуться в пустую квартиру. Спустившись вниз, Уилок вызвал такси и сказал шоферу адрес своей квартиры в центре. По дороге он передумал и велел отвезти себя на Парк авеню. Потом сказал шоферу, чтобы он вез его на Сорок девятую улицу, угол Бродвея. Шофер обернулся и посмотрел на него. - Не беспокойтесь. - Уилок рассмеялся. - Рано или поздно мы куда-нибудь приедем. - Он прислонился к спинке и положил ноги на откидное сиденье. "А ну его к черту, - подумал он. - Плевал я на него, и на то, что он думает, и почему он думает, и зачем он думает. И кто он такой, чтобы думать, и вообще, какого черта он думает!" Уилок решил, что Бродвей сам о нем позаботится. "Там каждый может получить то, что ему нужно, - думал он. - Даже глубокий, крепкий сон". Теперь, когда он с облегчением откинулся на спинку сиденья, ему внезапно вспомнилась Дорис. Уилок совсем не думал о ней с того странного вечера, который они провели вместе в день Благодарения, почти две недели назад. Но, вероятно, он подумал о ней минутой раньше. Обозрение "Чья возьмет!" давали в театре на углу Сорок девятой улицы и Бродвея. Нет, решил Уилок, какой смысл? Чем она отличается от любой танцовщицы, каких сотни в Нью-Йорке? Найдется сколько угодно лучше нее. Телефонная книга битком набита ими. Потому, вероятно, эта книга такая и пухлая, что там их полным-полно. Генри вышел из машины на углу Сорок девятой улицы и Бродвея, постоял с минуту, решая, куда ему пойти, и отправился разыскивать Дорис, думая по дороге, что он идиот, она уморит его со скуки, ему будет тошно с ней, и он сам себе будет тошен, потому что она будет лезть к нему, и это слишком легкая победа, и она слишком молода, и в ней нет никакого шика, и она глупа, пуста и невежественна, и лицо без выражения, и фигура угловатая, как у подростка, и нужно быть расслабленным старикашкой, чтобы соблазниться ею, и вообще она слишком то и слишком это, и в ней нет того и нет другого, и, в конце концов, стоит ему спуститься в метро, и он тут же найдет что-нибудь получше. Он думал все это, продолжая идти туда, где была Дорис, и смеялся над собой, что идет туда, и злился на себя и говорил себе: "Что на меня напало? Рехнулся я, что ли? Мне и без нее тошно". И все же продолжал идти. У входа для артистов Уилок увидел знакомого швейцара, и тот сказал, что мисс Дювеналь недавно ушла с другими герлс и, вероятно, они сейчас сидят в аптекарском магазине "Большой Белый Путь" на Седьмой авеню. - Там кладут два шарика мороженого в шоколад гляссэ, - объяснил он, - поэтому девушки и любят ходить туда. Аптекарский магазин был так ярко освещен, что свет больно резал глаза Уилоку. Он увидел длинную комнату, расположенную в форме буквы "Г", со столиками в глубине. Оттуда доносился щебет девичьих голосов и легкий шорох шагов, и Уилок медленно пошел на этот щебет, мигая и щурясь. Девушки, по-видимому, чувствовали себя здесь, как дома. В то время как Уилок подходил к ним, одна из девушек, обнаружив на прилавке губную помаду новой марки, громко взвизгнула, и остальные девушки обступили ее со всех сторон, желая посмотреть, что она нашла, и тоже подняли визг, тесня друг друга и наваливаясь всем телом на прилавок, ограждавший от них двух юных фармацевтов. Они наперебой кокетничали с равнодушно ухмылявшимися молодыми людьми и старались перевизжать друг друга, и строили глазки, и надували губки, и охали, что помада такая дорогая, и вертелись во все стороны, и хихикали, подталкивая друг друга. "Они практикуются на этих юнцах", - подумал Уилок. Он стоял поодаль со шляпой в руке. Лицо его было бледно. Волосы слиплись на лбу, а на макушке встали торчком. Щека снова дергалась. Уилок увидел Дорис: надув губки, гримасничая, она стояла в самой гуще шумной толпы у прилавка. Уилок приложил руку к щеке. Тик не прекращался. Он прыгал под пальцами, точно живой. Дорис перестала гримасничать. Она направилась к своему столику, соблазнительно раскачиваясь на ходу, села, громко засмеялась чему-то, пососала шоколад через соломинку, подняла голову, чтобы позвать кого-то из девушек, все еще толпившихся у прилавка, и увидела Уилока. Генри заставил свои губы раздвинуться в широкой приветственной улыбке. Он старался унять тик. Дорис не улыбнулась ему в ответ. Она сидела и смотрела на него, не двигаясь, слегка приподняв голову, с пузырьками шоколада на губах. Генри медленно подошел к ней. Он все так же держал шляпу в руке, и на усталом лице застыла широкая улыбка. Дорис давно рассказала подругам про Уилока. - Я знаю эту породу мужчин, - сказала одна из девушек. - Я бы на твоем месте не стала заходить с ним слишком далеко. - Она сказала это очень серьезно, словно знала что-то такое, о чем не хотела говорить. А впрочем, девушки ведь вообще любят делать вид, что знают больше, чем им известно. - Я ни о чем даже не заикалась, - сказала Дорис. - Я просто сидела в машине, а он сам выскакивал и все покупал. Я не вижу, что тут дурного, если человеку так хочется. - Да, но какому человеку? Вся штука в том - какой человек! В конце концов выяснилось, что подруга видела Уилока как-то раз в ночном кафе, и ей сказали, что это адвокат крупной шайки гангстеров. - Не вижу ничего плохого в том, что он адвокат, - сказала Дорис. Но все же она была смущена. В кинофильмах такие адвокаты вели себя ничуть не лучше, чем сами гангстеры. Вот почему Дорис сидела неподвижно, смотрела на Уилока во все глаза и не знала, что ей говорить и что делать. Девушки притихли, когда Генри начал пробираться между ними. Он остановился перед Дорис. - Я заглянул сюда, чтобы выпить стаканчик содовой, - сказал он, - а мне преподносят персик. - Так я вам и поверила. Ее голос раздражал Уилока. В нем звучало самое дешевое жеманство, и притом он был очень высокий, и писклявый, и бесцветный, и все слова казались эхом чьих-то пустых фраз. Уилок досадливо оглянулся на ее подруг. Одна из них присела к столику рядом с Дорис, а остальные стояли поодаль, старательно делая вид, что не замечают Уилока. - Пойдемте куда-нибудь, - сказал Генри. - Я устала, - сказала Дорис. - Всю неделю каждый вечер где-нибудь бываю. Мне нужно пойти домой и выспаться. - Да ведь сегодня только вторник. Дорис посмотрела на него растерянно. Она спутала дни. - И потом я совсем не одета, - сказала она. - А мы пойдем куда-нибудь, где, чем меньше надето, тем лучше. - Фу, мистер Уилок! - Лицо ее вспыхнуло. - Прошу вас! Генри не слушал ее. Он старался представить себе ее обнаженные ноги, и мягкий белый живот, и груди, которые он видел раз в ревю, - и не мог. Видение это не удерживалось у него в мозгу - оно улетучивалось так же быстро, как алкоголь. Он не мог ни о чем думать, не мог ничего чувствовать, кроме клокочущего беспокойства в груди. - Идем! - сказал он. Голос его прозвучал резко и повелительно. Он услышал свой голос и, принудив себя улыбнуться, добавил с расстановкой: - Вы только зря тратите драгоценное время. Дорис начала было говорить, что этак не годится, надо предупреждать заранее, но Генри сунул руку в карман и вытащил объемистую пачку денег. - Где ваш счет? - спросил он. Дорис встала и запахнула на себе пальто. Генри заметил, что на ней было то же самое пальтишко с дешевым меховым воротником, что и в прошлый раз. Она молча протянула Генри счет. Ей еще никогда не приходилось видеть, чтобы у человека было столько денег в руках. Девушки проводили ее прощальными возгласами; одна из них сказала: - Смотри, не делай ничего такого, чего бы я не стала делать на твоем месте. И Дорис ответила: - Не могу себе представить, киска, что бы это могло быть. Другая девушка, та, что предостерегала Дорис против Уилока, потому что он гангстеровский адвокат, крикнула звонко и язвительно: - Гляди в оба, как бы тебе не подсунули фальшивую монету! Дорис ничего не ответила. Уилок, кивая и улыбаясь, помахал девушкам на прощанье рукой, но, в сущности, он их почти не видел. Он не воспринимал их как людей - это были просто контуры, пятна, звуки. Сначала они стояли у стойки в баре и толковали о том, куда пойти. Дорис выпила только стакан хересу. Она потягивала его маленькими глотками, пока Генри торопливо, стакан за стаканом, пил виски - то неразбавленное, то с водой - и говорил, что поведет Дорис в одно фешенебельное место, где собираются сливки общества, чтобы послушать модного певца, который поет грязные песенки на изысканный манер, аккомпанируя себе на рояле. Генри сказал, что все эти люди из высшего круга просто-таки обсасывают певца глазами, и Дорис запротестовала. Она заявила, что никогда не поверит, чтобы настоящие светские люди могли себя так вести. - А вы загляните в Великосветский справочник, - сказал Генри. - Там все, все, как на ладони. Браки, разводы - браки, чтобы развестись, разводы, чтобы вступить в брак, - все там. - Кто-то должен же их подхлестывать, - объяснял он, - чтобы они могли все это проделывать, еще и еще раз проделывать веете же утомительные процедуры, снова и снова проделывать их, и все с теми же партнерами или с достойными копиями все тех же партнеров. Светские женщины не могут побудить мужчин своего круга ни к браку, ни к разводу, а светские мужчины не могут побудить к этому светских женщин. - Слишком хорошо воспитаны, - сказал Генри. - Слишком утонченны. Не могут ни любить друг друга, ни бросить, могут только потворствовать друг другу. - Все вы это выдумали, - сказала Дорис. Потом прибавила: - Но рассказывайте дальше, пожалуйста, - и поднесла стакан к губам, шутливо передернувшись как бы от предвкушения чего-то жуткого и захватывающего. - Нет, нет, - сказал Генри, - все это истинная правда, напечатанная черным по белому. Я куплю вам этот справочник - посмотрите сами. Впрочем, - прибавил он, - какой смысл читать о чем-то в сухой, скучной старой книге, когда стоит пройти один квартал и свернуть за угол, и можно увидеть, как все это делается в жизни. Светские люди, все очень изысканно одетые, мужчины с пудрой на щеках, женщины с ароматом духов на груди, очень утонченно ведут беседу, ожидая, когда появится певец и начнет обрабатывать их. И нечто вроде... как бы это сказать... нечто вроде нервного предвкушения охватывает все это сборище, и они становятся похожими на тех юнцов, которые оправляют галстуки и застегивают на все пуговицы пиджаки, дожидаясь, когда появятся девицы в гостиной этого, ну как его... как у вас это называется... - Ну, а у вас? - храбро и непринужденно сказала Дорис. - У вас как это называется? - У нас? У нас это называется бордель. - О! - Дорис сконфузилась. - Я не поняла... я думала... Однако... - Вы видите, что получается, - сказал Генри, глядя на нее без улыбки. - Я стараюсь найти слово, которое бы вас не смутило, а вы не хотите мне помочь. Я из кожи вон лезу для вас, а вы не хотите мне помочь. Ну, как бы то ни было, - картина вам ясна. Вы видите юнцов в гостиной, оправляющих галстуки, застегивающих на все пуговицы пиджаки в ожидании девиц, которые явятся, чтобы их искалечить. Искалечить! Да, да, они искалечат их, искалечат их изнутри и снаружи, да, да, и изнутри тоже! Сдерут с них одежду и вывернут им суставы. Вот как. - Господи, неужто так бывает! - Да, так бывает. Глаза у Генри возбужденно блестели, пока он говорил, но как только его взгляд упал на Дорис, возбуждение его сразу прошло, и он сказал презрительно: - Не старайтесь храбриться передо мной. Вы же ребенок, вы сами это знаете. К чему же стараться разыгрывать передо мной взрослую женщину? - Он увидел, как ее напускная веселость померкла, и добавил вкрадчиво: - Ведь вы моя любовная песенка. Помните? Маленькая любовная песенка, слов которой я никак не способен понять. Он положил ладонь на ее руку и медленно, нежно пожал ее. Дорис с минуту глядела на их сплетенные пальцы, потом с нарочитой решительностью высвободила руку. Генри расхохотался. Он наклонился к ней смеясь, смеясь обнял ее за талию и, все продолжая смеяться, привлек к себе. - Вы чудесная девушка, Дорис! - воскликнул он. - Вы - прелесть! Как раз то, что мне нужно. Вы знаете это? Она решительно высвободилась из его объятий и, отодвинувшись от него, одернула пальто и поправила шляпку. На лице у нее было довольное выражение. - Да, вы, как видно, не любите терять время даром, мистер Уилок, - сказала она. Ее слова смутили и даже слегка встревожили Генри. Он не думал о ней, когда его рука обнимала ее за талию. Генри неуверенно рассмеялся. Но смех не разогнал тревоги. Обнимая Дорис, Генри не испытывал никакого волнения. Он ощутил ее тело под пальто, но его рука лежала мертвая на ее теле, и его тело тоже осталось мертвым. Это было неестественно, ненормально. Ненормально быть таким. Чувство одиночества камнем легло ему на сердце. - Что это такое! - громко воскликнул он. - Что со мной? - У Дорис лицо исказилось от испуга. - Я хочу сказать, - проговорил Генри поспешно, - что никому, кроме вас, еще никогда не удавалось сбить меня с толку, если уж я примусь о чем-нибудь рассказывать. - Она так легко пугается, подумал он. Должно быть, боится меня. Вероятно, слышала что-нибудь. Впрочем, ерунда, что она могла слышать? Где? Нет, нет, все это бредни. Он все нафантазировал себе, больше ничего. Он сам выдумал весь этот страх и тревоги - все это одни фантазии. - Особенно, - продолжал он, - когда я рассказываю занятную историю, занятно описываю что-нибудь, и все так занятно получается, как сейчас вот - о высшем свете, которым я так восхищаюсь и который я обожаю и почитаю хребтом нации, я бы сказал, крестцом, седалищем нации, позволяющим ей расположиться с удобствами и чувствовать себя уютно. - Ну вот, вы опять поехали. - Правильно, поехал. - Он был в восторге оттого, что он намекнул на причины, по которым он не любит богатых людей с большим весом. Когда-то он лелеял честолюбивую мечту жениться на женщине из светского круга, которая помогла бы ему сделать карьеру, но так и не отважился предложить светской женщине стать его женой, и потому не сделал предложения вообще ни одной женщине. Было какое-то щемяще-сладкое предчувствие опасности в том, чтобы так приподнимать завесу, приоткрывать правду о самом себе, и он продолжал говорить, продолжал горячо, возбужденно сыпать словами: - Мы с вами беседовали сейчас о певце, которого пойдем слушать, когда кончим пить, - о певце, любимце высшего света, и о том, как утонченные господа - мужчины с чековыми книжками, отделанными золотом, и женщины с таким волнующим, манящим, едва слышным ароматом духов на груди - сидят и ждут, когда он придет и споет им, и защелкает для них на клавишах. - Никак не пойму - шутите вы или говорите серьезно? - Серьезно. Абсолютно серьезно. Вы сами увидите, как великосветские господа сидят там и ждут появления певца. - Нет уж, и не подумаю. - Да, да, увидите, увидите. Войдете, сядете и будете смотреть на них и все увидите. Потом, не глядя на нее, глядя на свой бокал с вином и на стоику, и на свои нот, и на ее ноги, и на ее руки, и на ее бокал, он начал приглушенным, низким, взволнованным голосом объяснять ей, почему этого певца считают таким замечательным: - Этот господин, - сказал он, - постиг искусство нежить на языке каждое грязное слово, которое он поет, высасывать из него всю непристойность и с таким придыханием делать паузы между словами, что самые паузы становятся непристойными. Он заставляет слово "лю-бо-вь" звучать, как "по-хо-ть". В этом его искусство, и это сделало его богачом и любимцем светского общества. Генри увидел, что Дорис смотрит на него с ужасом. Она, видимо, была потрясена и шокирована. Потом нахмурилась. - Да, да, это так, - закричал он в ее нахмуренное лицо. - Вы понимаете теперь, какой у этого господина замечательный язык? - Внезапно осклабившись, он заглянул ей в глаза. - И люди из высшего круга не могли бы обойтись без него, потому что он предохраняет их от мезальянсов. Когда он подхлестнет их своим пением, они могут сходиться даже друг с другом. Лицо Дорис сморщилось от отвращения. - Пожалуйста, пойдемте лучше куда-нибудь в другое место, - сказала она. Генри рассмеялся. - Как вам угодно, - сказал он. - Этот вечер - ваш. Я хочу быть сегодня человеком с рубином. Помните, я вам рассказывал? О том, как один человек подарил девушке рубин и ничего не пожелал взять у нее взамен, потому что он был извращенный человек, злое, страшное, отвратительное чудовище. Вот и я сегодня такой. Злой, чудовище. - Он иронически скосил на нее глаза. - Такое чудовище, что у вас мурашки забегают по коже; потому что я тоже хочу дать вам все, и ничего не попрошу взамен. - Как это у вас так получается? Вы все говорите и говорите, и совершенно нельзя понять, о чем. Что ж тут плохого - давать и ничего не брать взамен? Мне кажется, на свете есть много кой-чего похуже. Если бы каждый был добрым Дедом Морозом, так у нас всякий день был бы праздник. Верно ведь? - Вы так думаете? - сказал Генри. Он посмотрел на нее с усмешкой. Едва заметная усмешка все время скользила по его лицу. - Да, - повторил он, - я вижу, что вы в самом деле так думаете. Но это только потому, что вы еще дитя и не знаете, что это не так просто - быть плохим. Это самая трудная вещь на свете. Я хочу сказать, по-настоящему плохим, до конца, до предела. На это нужна целая жизнь. Совратить, украсть, убить - это еще не то. Это еще не совсем плохое. - Для начала сойдет. - Нет, дитя! - выкрикнул вдруг Генри. Казалось, он внезапно потерял рассудок и кричит самому себе. - Плохое - это не то. Это еще не совсем плохое - отнять у человека жену или жизнь, или плюнуть в лицо своему отцу. Да, да, даже это, даже плюнуть, от самого сердца плюнуть в лицо своему отцу. В жизни каждого человека может быть секунда, даже неделя, даже месяц, год, когда он попадает в такое положение, вынести которое он не в силах, и тогда с ним может случиться что-то плохое. В каждом это есть, и нужно просто несчастное стечение обстоятельств, чтобы это вышло наружу. По-настоящему плохое, до конца, до предела плохое - то, что делается против собственной природы, что разлагает человека изнутри... На это нужна целая жизнь. Казалось, что Генри уже не замечал больше присутствия Дорис. Он старался подавить слезы, прихлынувшие к глазам. Дорис с минуту смотрела на него растерянно, потом в смущении отвела глаза. "Он, должно быть, болен, - подумала она. - Верно, у него лихорадка или еще что-нибудь, если он мелет всю эту чепуху и не может остановиться". Генри огромным усилием воли взял себя в руки. Он увидел, что Дорис не смотрит на него, и стиснул рукой ее плечо. - Посмотрите, - сказал он настойчиво. - Посмотрите, посмотрите, посмотрите на меня. Забудем о светском обществе, о хронике светской жизни. Я поведу вас в одно солидное буржуазное заведение, где собираются жирные, здоровые люди - солидные, крупные буржуа. Знаете, куда мы пойдем? В этот самый... как он называется, где поет Лейла Орр и обед стоит два доллара? - Фэмос Палас. - Вот, правильно. Она изумительна, как, по-вашему? - Я очень люблю ее исполнение. - Ребенок. Тело ребенка, и лицо, и голое ребенка, и эти худые, угловатые руки, которые она простирает к публике. - В горле у нее такой первоклассный инструмент - дай бог каждому. - Да, да, голос льется у нее из горла и стекает вдоль рук. Такой высокий, дремотно-детский голосок, и он убаюкивает вас, и вы сидите словно в полусне, а потом пробуждаетесь, и вам кажется, что она прикорнула у вас на коленях. - Она умеет себя подать. Это кое-что значит. Если у вас это есть - если вы умеете себя подать, - тогда у вас есть все, что нужно для сцены. - Да, да! Вы так думаете? Это как раз то, что в ней есть. Она умеет так подать себя, что каждому из слушателей кажется, будто она сидит у него на коленях, прикорнула у него на коленях, и жмется, и ластится, и воркует, как маленькая девочка, которой та-ак хо-о-о-оочется спа-а-а-ать. Ну, а потом? Потом? Ведь вы же понимаете - этого недостаточно. Почтенные буржуа могут отправиться домой и получить там все эти удовольствия бесплатно. Ради этого им совсем нет смысла платить два доллара за обед с несварением желудка в придачу. И поэтому потом... вы знаете, что происходит потом?. Она принимается за дело. Делает свой бизнес. - Кто? Лейла Орр? - Да, да. Я видел ее. Она поддает им жару. Поет детские песенки с непристойным смыслом и обсасывает этот смысл - высасывает его из каждого слова своим маленьким детским язычком. Это ужасно, вы знаете? Вам кажется, что вас облили экскрементами. Она спекулирует на идеалах детства, чтобы взобраться к вам на колени, а потом, пока она нежится и воркует, как сонная маленькая девочка, которой пора в постельку, вы вдруг замечаете, что она делает свое дело, принимается за свой бизнес. - Господи боже мой! Мистер Уилок! Пожалуйста, перестаньте! Неужели вам всегда все кажется таким неприличным? - Что именно? - Я знаю, как работает Лейла. Послушать вас, так на свете вообще нет ничего приятного. - Приятного? О, конечно, это очень приятно, весьма приятно, когда у вас все железы внутренней секреции начинают вдруг работать - вдруг все сразу, точно Тосканини взмахнул палочкой - и оркестр заиграл. - Да