.. На кровати валялась гитара... В разговорах мелькали слова: "овир", "хиас", "берлинский рейс", "таможенная декларация",.. Я чувствовал себя абсолютно лишним. И даже обрадовался, когда незнакомая женщина поручила мне спуститься за чаем. Перед этим я выпил, и мне стало легче. О вреде спиртного написаны десятки книг. О пользе его - ни единой брошюры. Мне кажется, зря... Прошло несколько часов. Таня упаковывала забытый фотоаппарат. Маша дарила на память гостям черноморские камешки. Они несколько раз подходили ко мне. Мы произносили какие-то бессмысленные слова: - Не скучай, пиши... Все будет хорошо... Я знал - кошмар начнется завтра. И еще подумал - зато мне достанется выпивка... Маша сказала; - А нам выдали доллары. Хочешь посмотреть? Я сказал: - Хочу... Потом обсуждалось какое-то сообщение израильского радио. Люди приходили, уходили. Таня записывала адреса и поручения... Не обошлось и без скандала. Лысый парень напился и выкрикнул: - Ну что, бежите с тонущего корабля!? Но ему возразили: - Значит, корабль тонет? И это мы слышим от члена партии?! - Я - беспартийный, - реагировал скандалист, - мне обидно, что выпускают только евреев! - Разве ты не еврей? - Еврей, - ответил лысый... Я выбрал момент и сказал: - Таня, будешь в Америке, разыщи Карла Проффера. Он собирался издать мою книгу. - Сказать, чтобы издавал? - И побыстрее. Терять мне нечего. - Я тебе все напишу между строк... Тут Лазарев сказал, что уже - шесть. Надо было ехать в аэропорт. Мы заказали несколько такси, сели и доехали почти одновременно. Таня и Маша сразу ушли за барьер - оформлять декларации. Мы бродили по залам. Кто-то захватил из дома бутылку водки. Белуга подошел ко мне и говорит; - Молодец, что не падаешь духом. Я ответил: - Этого еще не хватало! Женюсь по новой и заделаю кучу ребятишек. Белуга удивился и покачал головой... Таня раза четыре подходила к барьеру. Передавала мне вещи, задержанные таможней. В том числе: янтарные бусы, мою армейскую фотографию и роман Гладилина с дарственной надписью. То, что вернули фотокарточку, очень рассердило Мишу Лазарева. Он сказал: - Это что за фокусы?! Где справедливость? Ему возразил Белуга; - Будь справедливость, тогда зачем и уезжать?!.. Я снова выбрал момент и говорю Тане: - Как ты думаешь, мы еще увидимся? - Да, я уверена. Совершенно уверена. - Тогда я, может, поверю, что Бог - есть. - Мы увидимся. Бог есть... Мне бы хотелось ей верить. Я готов был поверить... Но почему я должен верить ей именно сейчас? Я же не верил, когда она говорила, что Альберто Моравиа - хороший писатель... Затем мы все поднялись на какой-то балкон. Смотрели, как Таня и Маша заходят в автобус. Время остановилось. Эти несколько секунд я ощутил как черту между прошлым и будущим. Автобус тронулся. Теперь можно было ехать домой, не прощаясь... Одиннадцать дней я пьянствовал в запертой квартире. Трижды спускался за дополнительной выпивкой. Если мне звонили по телефону, отвечал: - Не могу говорить... Отключить телефон не хватало решимости. Вечно я чего-то жду... На четвертый день пришла милиция. Утром в дверь постучали, хотя звонок работал. К счастью, была наброшена цепочка. В дверном проеме блеснул лакированный козырек. Раздалось уверенное, нетерпеливое покашливание. Я не боялся милиции. Просто не мог разговаривать с властями. Один мой вид чего стоил... Я спросил: - В чем дело? Предъявите ордер... Существует закон о неприкосновенности жилища... Милиционер с угрозой выговорил: - Ордер не проблема. И сразу же ушел. А я вернулся к моим бутылкам. В любой из них таились чудеса... Прошло двадцать минут. Что-то заставило меня посмотреть в окно. Через двор шагал наряд милиции. По-моему, их было человек десять. Я слышал их тяжелые шаги на лестнице. Потом они звонили, резко и нетерпеливо. Я не реагировал. Что они могли сделать? Взломать старинную петербургскую дверь? На шум сбежалась бы вся улица Рубинштейна... Милиционеры топтались на площадке около часа. Один из них прокричал в замочную скважину: - Дайте разъяснения по нижеперечисленным статьям Уголовного кодекса. Притонодержательство, тунеядство, неповиновение властям... Статей было так много, что я решил об этом не думать. Милиционеры все не уходили. Кто-то из них оказался хорошим психологом. Он постучал в дверь и крикнул: - Можно попросить стакан холодной воды?! Видимо, рассчитывал на мою сентиментальность. Или на чудодейственную силу абсурда... Я не реагировал. Наконец милиционеры сунули под дверь листок бумаги и ушли. Я видел, как они пересекают двор. На этот раз я их пересчитал. Шесть козырьков поблескивали на солнце. Бумага оказалась повесткой, которую я разглядывал минуты три. В конце говорилось: "Явка обязательна". Фамилии следователя - не было. Названия дела, по которому меня вызывали - тоже. Не было даже указано, кто я: свидетель, ответчик или пострадавший. Не было даже номера комнаты. Только - время и дата. Я знал, что такие повестки недействительны. Меня научил этому Игорь Ефимов. И я кинул повестку в мусорный бак... Милиция затем приходила еще раза четыре. И я всегда узнавал об этом заранее. Меня предупреждал алкоголик Смирнов. Гена Смирнов был опустившимся журналистом. Он жил напротив моего дома. Целыми днями пил у окна шартрез. И с любопытством поглядывал на улицу. А я жил в глубине двора на пятом этаже без лифта. От ворот до нашего подъезда было метров сто. Если во двор заходил наряд милиции, Смирнов отодвигал бутылку. Он звонил мне по телефону и четко выговаривал единственную фразу: - Бляди идут! После чего я лишний раз осматривал засовы и уходил на кухню. Подальше от входных дверей. Когда милиция удалялась, я выглядывал из-за портьеры. В далеком окне напротив маячил Смирнов. Он салютовал мне бутылкой... На одиннадцатые сутки у меня появились галлюцинации. Это были не черти, а примитивные кошки. Белые и серые, несколько штук. Затем на меня пролился дождь из червячков. На животе образовались розовые пятна. Кожа на ладонях стала шелушиться. Выпивка кончилась. Деньги кончились. Передвигаться и действовать не было сил. Что мне оставалось делать? Лечь в постель, укрыться с головой и ждать. Рано или поздно все это должно было кончиться. Сердце у меня здоровое. Ведь протащило же оно меня через сотню запоев. Мотор хороший. Жаль, что нету тормозов. Останавливаюсь я только в кювете... Я укрылся с головой и затих. В ногах у меня копошились таинственные, липкие гады. Во мраке звенели непонятные бубенчики. По одеялу строем маршировали цифры и буквы. Временами из них составлялись короткие предложения. Один раз я прочел: "Непоправима только смерть!.." Не такая уж глупая мысль, если вдуматься... И в этот момент зазвонил телефон. Я сразу понял, кто это. Я знал, что это - Таня. Знал и все. Я поднял трубку. Из хаоса выплыл спокойный Танин голос: - Привет! Мы в Австрии. У нас все хорошо... Ты выпил? Я рассердился: - Да за кого ты меня принимаешь?!.. - Нас встретили. Тут много знакомых. Все тебе кланяются... Я стоял босой у телефона и молчал. За окном грохотал перфоратор. В зеркале отражалось старое пальто. Я только спросил: - Мы еще встретимся? - Да... Если ты нас любишь... Я даже не спросил - где мы встретимся? Это не имело значения. Может быть, в раю. Потому что рай - это и есть место встречи. И больше ничего. Камера общего типа, где можно встретить близкого человека... Вдруг я увидел мир как единое целое. Все происходило одновременно. Все совершалось на моих глазах... Моя жена сказала: - Да, если ты нас любишь... - При чем тут любовь? - спросил я. Затем добавил: - Любовь - это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов... А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба... Потом что-то щелкнуло, и все затихло. Теперь надо было уснуть в пустой и душной комнате... Июнь 1983 года Нью-Йорк