! Говори, кто ты такой? Кто дал тебе право распоряжаться колхозным виноградом? Нечистая сила ты, что ли? Отвечай сейчас же! - ДЬЯВОЛ я, ДЬЯВОЛ! - Будь ты трижды дьявол, все равно должен знать, что колхозная плантация - это тебе не райский сад, чтоб каждый голодный сукин сын и проходимец обжирался тут виноградом! Спускайся вниз, не то живо стряхну тебя оттуда! - Поднимись сюда, здесь поговорим! - Сойди вниз, говорят тебе! - Не сойду! - Не сойдешь? - И не подумаю! - Ну и сиди, пожалуйста, посмотрим, сколько ты выдержишь! А мне спешить некуда! - сказал Илико и уселся под деревом. Я продолжал спокойно уплетать виноград. Прошел час. Наконец Илико не выдержал и окликнул меня: - Черт проклятый, что ты там делаешь? - Гнездо себе вью! - ответил я. - По-хорошему тебе говорю: спустись вниз и добровольно следуй за мной в контору! - Подожди, пока поем! - Да ты человек или давильня? Спускайся немедленно! - Не спущусь! - Значит, не подчиняешься власти? - Нет! - Хорошо. Тогда вот тебе веревка, вот топор, иди и сам сторожи! - Что ты пристал ко мне! Вот человек! Иди своей дорогой и оставь меня в покое! - Последний раз предупреждаю: сойди с дерева! Иначе позову людей! Тут только Илико заметил на суку мою сумку. - Ага! Сейчас-то ты никуда не денешься. Узнаю ведь, кто ты такой! Илико устроился поудобнее, взял сумку за углы и одним рывком вытряхнул на землю все содержимое. - "Декамерон"... - прочел он и отложил книгу в сторону. - "Как закалялась сталь"... "Один среди людоедов"... "Тристан и Изольда"... "Витязь в тигровой шкуре"... Да кто ты такой в конце концов, чертов сын?! Да где ты учишься, в какой школе, что ни тетради, ни карандаша у тебя нет! - обозлился совсем потерявший надежду Илико. - Это я, Зурикела, дядя Илико! - О-о-о, чтоб тебя разорвало, прохвост ты этакий! Ну и извел же ты меня, подлец! Скатывайся сейчас же вниз да захвати с собой пару гроздей! Я тотчас же спустился с дерева и крепко обнял Илико. - Как живешь, дядя Илико? - Он еще спрашивает, бесстыдник! Целый час морочил мне голову! И все теперь пошло насмарку! - Как - насмарку? - не понял я. - А так... Вот уже полгода, как я работаю полевым сторожем. Знаешь ведь об этом? - Знаю, конечно. Ну и что? - Дали мне, значит, коня... Не конь, а дьявол! Прошлый раз забралась на поле корова хромого Сипито... Я - с коня долой и - цап корову за хвост! .. Оглядываюсь, где конь?! Погнался за конем, еле поймал проклятого, оборачиваюсь - где же корова?! Отпустил коня, погнался за коровой, поймал ее, а коня нет! Оставил корову, стал ловить коня, а тут корова пропала. Короче говоря, бегал целый день с высунутым языком от коровы к коню, пока оба не сбежали. А вчера на общем собрании получил нагоняй от председателя: или, говорит, выполняй свои функции добросовестно, или, говорит, сниму с поста... - А я тут при чем? - При том! Увидел я вора на дереве и подумал: спасся! Поймаю сейчас его, отведу в контору, и пусть потом посмеет председатель говорить: Илико, мол, плохо работает! А сейчас что буду делать, просто не знаю! - Доставь в контору меня! - Ты что, ошалел? Хочешь, чтоб твоя бабушка выколола мне последний глаз?! - А что будешь делать? - Отведу председателю козу. Пусть делает с ней, что хочет! - А коза-то чья? - Как это чья? Моя! Ты что, первый раз ее видишь? - Но ведь она носила бороду? - Носила. А теперь я ее остриг. - Почему? - Чтоб не узнали. Иначе нехорошо получится - сторож ловит собственную козу! - А дальше? - Ничего. Все равно в ней никакого проку. Ее хоть молоком пои, она доиться не станет... И на мясо она не годится - одна кожа да кости. От нее мне только убыток. - А вдруг узнают? - Куда там! Мне самому и то не верится, что это моя коза... Ну, будь здоров, сынок! Спасибо за виноград, а то глотка совсем пересохла! - До свидания, Илико! - Смотри, Зурикела, дорогой, не проболтайся Иллариону, погубит меня, - попросил Илико. - Не бойся, Илико! ...Спустя месяц в награду за хорошую работу Илико получил от правления колхоза заметно пополневшую козу... ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ На пригорке стоит одинокая ель. На ней висит старый колокол, снятый с часовни разрушенной церкви. Прежде чем совсем разрушить, церковь эту перестраивали несколько раз: сперва под клуб, затем - под склад, потом устроили в ней хлев, потом - медпункт, потом - библиотеку; после этого хотели переделать под гараж, но двери оказались слишком узкими для машин. Тогда церковь разобрали и построили пекарню. Потом пекарню переделали в читальню. Сейчас опять разрушили. Илико говорил бабушке, что, кажется, снова под церковь перестраивают. В бога я не верую, так что мне все равно, что они там построят. Бабушка моя тоже не очень-то верует, но все же лучше, говорит, церковь, чем читальня. Так вот, висит, значит, теперь тот колокол на ели. Утренний звон колокола оповещает о начале занятий в школе, вечерний - о пожаре или общем собрании колхозников. Меня, как единственного в семье мужчину, всегда приглашают на собрание, но только с правом совещательного голоса. Сегодня колокольный звон раздался вечером. Дыма и огня не было видно - значит, звали на собрание. - Зурико, идешь? - раздался голос Иллариона. - Иду, иду, Илларион! крикнул я, мигом перемахнул через плетень и зашагал рядом с Илларионом. - По какому собираемся делу, не знаешь? - спросил я. - А что тут знать? Опять по вопросу конторы, наверное! Собрание уже началось. Мы заняли места в заднем ряду и прислушались. Говорил председательствующий - колхозный бухгалтер Алфез: - Значит, так: наш Авсентий, когда его избрали председателем, велел разобрать здание конторы и перенести его ближе к своему дому. Потом, вы помните, председателем избрали Кирилла, и контора перекочевала на новое место. В прошлом году контора стояла перед домом Димитрия. Теперь вот наш новый председатель Шалва требует перенести контору к его дому. Ну, кто хочет высказаться? Только предупреждаю: регламент - пять минут! А то знаю я вас: вам дай только слово, потом и не остановишь... - У меня вопрос! - Ну, что там у тебя, говори, Трифон! Вы как желаете, уважаемый Шалва. новое здание конторы построить перед вашим домом или старое перенести и заново перекрыть? - Трифон Сихарулидзе! - вскочил председатель. - Ты мне зубы не заговаривай, а говори серьезно, не то я тебе покажу твое место! Контору нужно разобрать и поставить перед моим домом! Понятно? Не могу я столько времени терять! Утром выхожу чуть свет и только к вечеру в контору попадаю! - А ты ускорь шаг, дорогой Шалва! - Кто это сказал? А ну встань, покажись! - Товарищи, ближе к делу! У кого еще вопрос? - У меня! - сказал Макарий Цхоидзе и так откашлялся - чуть голосовые связки не порвал. - Давай жми, Макарий! Куда девалась породистая телка, которую я в прошлом году привез из Самтредиа? - Не пережила, несчастная, благополучного разрешения нашей уважаемой председательши. - Кто это сказал? А ну встань, покажись, провокатор! - У меня есть предложение. Разрешите? - спросил Илларион. - Дайте слово Иллариону! - Товарищи, нечего теперь вспоминать да уточнять, куда девалась телка, почему казенный стройматериал пошел на постройку дома председателя, каким образом колхозное вино очутилось в председательских кувшинах... К чему это?.. Узнают люди, нас же и засмеют... Нельзя выносить сор из собственной избы... - Илларион Шеварднадзе! Ты тоже хороший провокатор! Погоди, ответишь мне за клевету! А сейчас лучше садись! - Дайте человеку досказать! Правду ведь говорит! - вмешался Илико. - Так вот, я говорю: может, было бы лучше наоборот сделать: разобрать дом председателя и перенести его ближе к конторе?! - Что ты, Илларион, только что он перекрыл новый дом, и уже разбирать? - Тогда сделаем так: переселим председателя в контору, а его дом займем под контору. - Да ты что, с ума сошел? - взорвался председатель. - Взамен моего нового дома хотите подсунуть гнилую хибарку? ! - Есть еще одно предложение: разобрать председательский дом и поставить его во дворе конторы, потом разобрать контору и перенести ее на место дома! - От перестановки слагаемых сумма не меняется! - сказал учитель. - Тогда все! Больше предложений не имею! - Илларион сел. - У меня есть предложение, - сказала Маргарита Чантурия. Завтра к нам приезжают тбилисские артисты, а так как материал для клуба пошел на постройку председательского дома, мы проведем концерт у него. - О чем я думал, когда тебя звеньевой назначал! - У меня вопрос. - встал кто-то. - Когда председатель думает начать ремонт школы? Классные комнаты вот-вот обрушатся. - Зачем ему классы? Он строит бесклассовое общество! - сказал Илларион. Председатель побледнел. Дело осложнялось. - У меня есть хорошее предложение! - поднял руку Илико. - Говори! - Друзья, мы опять отступаем от главного вопроса: где нам ставить контору? - Что же ты предлагаешь? - Может, не стоит вообще разбирать контору? Не лучше ли сложиться нам всем миром и купить председателю М-1? - Ни в коем случае! Погубить нас хочешь? А вдруг, не дай бог, случится авария? Что нам, сиротам, тогда делать без председателя? Лучше уж посылать каждое утро к нему на дом двоих здоровых парней, и пусть они его на руках приносят в кoнтopy! - Не хватает того, что на голове у нас сидит, еще и на руках его таскать?! - Ладно, есть еще одно предложение... Где наш шофер? - Здесь я, Илико! - Ну, как у тебя дела, как чувствует себя твоя машина? - Ничего, спасибо... А как ваше здоровье? - Благодарю, не жалуюсь... Нет ли у тебя лишних четырех колес? - А зачем тебе колеса? - Приделаем колеса к конторе и будем перекатывать ее туда и обратно, туда и обратно! В зале поднялся хохот. - Илико Чигогидзе! - встал председатель. - За- Помни сегодняшний вечер... Если ты не пожалеешь об этом, плюнь мне в лицо! - Пожалуйста, дорогой Шалва, пожалуйста... Про- сил тебя назначить меня почтальоном - ты назначил сторожем... Это меня-то, одноглазого! Инвалида! Что же ты еще можешь сделать со мной? - А ты небось хотел бы стать председателем? Да? - А почему бы и нет? Думаешь, я не смог бы пост- роить себе дом из колхозных материалов? Или аппетит У меня похуже твоего? Шалва смешался. - Так на чем же порешили? - спросил председательствующий. - Разреши сказать! У меня есть предложение! выкрикнул вдруг я и сам испугался своей смелости. - Молчи, сопляк! - зашикали на меня. - Пусть говорит! - крикнул Илико. - Каждый участник собрания имеет право голоса! - Ну, говори, говори, прохвост! - зашумело собрание. - У меня есть предложение... Поскольку все село в сборе и собрание близится к концу... Нельзя же расходиться без определенного решения! - Не морочь нам голову! Выкладывай, наконец, какое у тебя предложение! - Воды, если можно... - еле выговорил я. - Во рту у меня пересохло. - Дайте ему воды, чтоб eгo!.. Я не спеша опорожнил полграфина, вытер губы и продолжал: - Поскольку дело так обернулось и мы никак не придем к общему решению... - Говори покороче, негодяй! Сил больше нет! - Предлагаю: снять председателя и избрать нового - который бы жил поближе к конторе". Наступила мертвая тишина. С дрожью в коленях я ждал - вот-вот грянет гром... И гром действительно грянул. Это было первое предложение, которое я произнес на общем собрании и которое прошло единогласно. - Слава богу! Наконец-то нашелся один умный человек! Если бы не он, сидели бы мы тут до утра! Завтра изберем нового председателя, и делу конец! - Илларион подошел ко мне и поцеловал в лоб. БУРКА, САПОГИ И НОСКИ Зима в этом году выдалась лютая. Беспрестанно валил снег, дул пронизывающий ветер. проникал сквозь щели в нашу комнату. Бабушка сперва затыкала их тряпками, затем принялась за мои домашние тетради. Трудно представить, с какой радостью я помогал уничтожать эти позорящие меня документы!.. Наконец щели в стенах были забиты и в комнате потеплело. А на дворе по-прежнему бушевала метель. Мы с бабушкой сидели у камина. Бабушка рассказывала какую-то сказку и время от времени искоса поглядывала на меня, проверяя, слушаю я ее или нет. Я медленно жевал кислый лаваш и думал о своем. Молодой царевич, перебив стражу, добрался до заветных дверей хрустального замка и уже готов был заключить в объятия томившуюся в неволе красавицу, когда на нашем балконе раздался топот ног. - Взгляни-ка, кто там! - сказала бабушка. Я выглянул в окно. На балконе стояли Илико и Илларион и отряхивали с себя снег. Я открыл им дверь. - Добрый вечер! - поздоровался Илларион, швырнув в угол новенькие лыжи. - Откуда лыжи, Илларион? - спросил я. - За ночь снегу выпадет по колено. А утром кто вместо тебя в школу пойдете Примерь-ка, балбес! Твои лыжи... Я обнял Иллариона и чмокнул его в холодные колючие щеки, потом с мольбой взглянул на бабушку. Она понимающе улыбнулась, кряхтя поднялась и направилась к чуланчику, который почему-то называла "кассой". Спустя минуту перед камином появился низенький столик, а на нем бутылка водки, чурчхелы, яблоки, груши. - Зря хлопочешь, Ольга, ей-богу, не стоит беспокоиться, мы ведь зашли просто так, поболтать! - сказал Илларион. - Воля ваша, я могу убрать, - сказала бабушка, протягивая руку к бутылке. - Не хочешь - скатертью дорога, а за других ты не болтай! - рявкнул Илико на Иллариона и быстро схватил бутылку. - Как, разве ты пьешь водку? - На лице Иллариона было написано такое изумление, словно он вдруг увидел доисторического ящера. - В такой холод не только водку - термометр проглотишь, лишь бы градусы были, - сказал Илико и наполнил стакан. - Холодно! - сказал Илларион, тоже налил, выпил и закусил яблоком. - Эти яблоки, Ольга, осенью у тебя такие кислые, что если свинья попробует, и та с привязи сорвется, а сейчас с чего они такие сладкие стали? - Пой, ласточка, пой, - улыбнулась бабушка. - Тебе лишь бы водку подать, так ты сам в сахар готов превратиться! Налили по второй. Выпили. Потом по третьей. - Сегодня наш почтальон заходил ко мне... - начал Илларион. Извещение принес... О гибели сына Герасима... Я, говорит, не смогу ему сказать... Скажи, говорит, ты... - Сынок, сынок! Горе твоему отцу!.. О несчастный Герасим! - запричитала бабушка. - Погиб в Керчи, бедный парень... Седьмой убитый в нашем селе... - продолжал Илларион. - Ты сказал Герасиму? - спросил я. - Да ты что! Человек со дня на день ждет возвращения сына, как же у меня язык повернется... - О господи, накажи этого изверга Гитлера... Чтоб не было в жизни счастья ни ему, ни семье его, ни близким!.. - плакала бабушка. - Что же ты собираешься делать? -спроси л я опять. - А вот что! - Илларион достал из кармана сложенный листок бумаги, долго глядел на него, потом быстро нагнулся и бросил бумагу в огонь. Вспыхнувшее пламя на миг озарило лицо Иллариона. По его небритым щекам катились две крупные слезинки. - Если парень жив - бог даст, объявится рано или поздно. А нет - пусть ждет несчастный отец... Надеждой жив человек... Ты смотри, Зурико, не проговорись! Слышишь?! - Слышу... - Ольга! - донеслось с балкона. - Кто там? Входи! В комнату вошел наш сельский агитатор Вашакидзе. - Извините, что так поздно, но, понимаете, дело у меня неотложное! - Привет агитатору! - Илико налил водку. - А ну, бери стакан! - Пожалуйста, к огню! - пригласила бабушка. - Ну, что скажешь нового, агитатор? Как идут дела на фронте? - спросил Илларион. - Дела на фронтах Великой Отечественной войны идут неплохо. Наступление противника приостановлено. Гитлеровский план молниеносной войны потерпел крах! - выпалил агитатор. - Погоди, погоди... Об этом мы читали в газетах месяц тому назад... Ты что-нибудь новое скажи! - Новое? Дело у меня к вам серьезное. Слушайте! - Начинай! - скомандовал Илларион. Агитатор встал, кашлянул и начал так, словно выступал на многотысячном митинге: - Товарищи! Социалистическое Отечество в опасности! Вероломный враг стремится своими кровавыми лапами задушить нашу свободу и независимость! Доблестная Красная Армия наносит фашистским захватчикам сокрушительные удары!.. - Что ты заладил, чудак, по-газетному! - прервал агитатора вышедший из терпения Илико. - Скажи прямо, в чем дело? Агитатор смутился. - Ну, говори, говори, что тебе нужно? - подбодрил его Илларион. - Да вот, подарки для красноармейцев собираем... Может, и вы чем-нибудь поможете... - сказал агитатор и облегченно вздохнул. - Так бы и сказал, сынок, а то начал с Адама и Евы... - улыбнулась бабушка. - А какие нужны подарки? - спросил Илико. - Всякие: фрукты, чурчхелы, теплая одежда, варежки, носки теплые... Сегодня четверг, в понедельник от имени нашего села на фронт отправится вагон подарков... Если что надумаете, несите сюда, к Ольге. Завтра зайдут наши ребята, заберут. Агитатор попрощался и ушел. Мы долго сидели молча и думали - что бы такое подарить красноармейцам... Тишину первым нарушил Илико - Какие у меня есть сокровища? Одна бурка, и та вон торчит за дверью... Встань, Зурикела, тащи ее сюда! Я удивленно взглянул на Илико. - Что ты вылупил глаза? Мир провалится, что ли, если такой старый хрыч, как я, не будет бурку носить? ! Все равно уже весна скоро! Неси сюда бурку! Я вышел на балкон и тотчас же вернулся с буркой - черной, почти новой буркой Илико, той самой, которой он укрывался, которую берег как зеницу ока и которую не одалживал даже Иллариону. - Принес? Клади ее в угол... Придут ребята - отдайте, сказал Илико, не глядя на бурку. - Позор этому старому дураку - господу богу, что тебя одноглазым сделал! Я-то знал, что у тебя золотое сердце, но, честно говоря, не думал, что в такой высохшей груди лежит целый самородок, - сказал Илларион и почесал за ухом. Потом он беспокойно заерзал на стуле и вдруг сорвался и выскочил из комнаты. - А я знаю, куда помчался носатый! - ухмыльнулся Илико. - Куда? - спросила бабушка. - Домой! Ты что, нрава его не знаешь? Теперь он мне назло перевернет весь дом! Да много ли у него добра, у голодранца! Не прошло и пяти минут, как вернулся Илларион и молча поставил рядом с буркой Илико свои единственные новые сапоги. - С ума сошел, несчастный? ! - вскочил Илико. - Вставай, старик. Поздно уже, ты что, ночевать тут собираешься? - сказал Иллариони направился к двери... ...Я проснулся от легкого шороха. Бабушка сидела на краю кровати и, стараясь не шуметь, одевалась. Потом так же бесшумно встала, на цыпочках прошла в "кассу" и вернулась с чесалкой в руках. Поставив чесалку у камина, она подошла к кровати, распорола тюфяк и стала клочьями вырывать из него шерсть. Затем уселась перед чесалкой на валявшуюся там же козью Шкурку и принялась чесать шерсть, раскачиваясь всем телом в такт движению рук и что-то монотонно бормоча про себя. Я долго молча смотрел на бабушку, и глаза мои наполнялись слезами. Я думал о незнакомом солдате, для которого в эту лютую зимнюю ночь моя бабушка дрожащими от холода руками вязала теплые носки... ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР Холодные зимние вечера мы коротаем у Илико. В камине весело потрескивают дрова, на сковороде аппетитно шипит кусок окорока, тут же рядом греется вино в небольшом кувшинчике. А мы режемся в нарды или читаем вслух, но чаще всего беседуем о политике. Политика занимает нас больше всего, да разве только нас: стоит зима 1942 года, и немцы подошли к Москве. ...Илларион читает сводку Совинформбюро. Потом не спеша складывает газету и безапелляционно заявляет: - Конец Гитлеру! - Ну, что там в газете, Илларион? - Стали у Москвы и ни шагу дальше! - А что слышно про второй фронт7 - Гм, не спешат союзнички... И вообще, хитрит Англия... К Америке пристает - отвернись, говорит, от Советского Союза и помоги мне. - А Америка что? - Это, говорит, не твое дело. - А тут еще Германия уговаривает Турцию и Японию: как только, говорит, я вступлю в Сталинград, вы ударьте со своей стороны! - Может быть, она думает, что в Сталинград вступить - это все равно что в "Красный крест"? ! Напиши Верочке Бурчуладзе заявление, и тебя с аплодисментами примут, да? - Мда-а... В последнее время, прямо скажу, не нравится мне политика Турции! - О-о, это такой жулик... Стоит Турции заметить, что Германии тяжело, как она сразу же набросится на нее. - Да что ты? Не говори! - Вот - я! А вот - Германия! Сбрить мне усы, если так не будет! - А Япония? - Что - Япония... Германия ее торопит - начни, говорит, чего ты ждешь? А она в ответ: ты, говорит, как стала у Москвы, так и стоишь без движения. Скажем, начну я, а потом куда мне деваться? - А что говорит Гитлер? - Гм, Гитлер... Гитлер уже дважды объявлял по радио о взятии Сталинграда, да разве Японию проведешь? Это такая хитрая бестия... Нет, плохи их дела!.. - Дай бог!.. Налей, Зурикела! Мы поднимаем стаканы и пьем за победу, за тех, кто на фронте, за мир. - А я стихи вчера написал! - вдруг выпалил я. - А ну, прочти! Илларион от неожиданности выронил кусок ветчины. Я нерешительно взглянул на Илико. Илико поперхнулся вином и посинел, как петушиный желудочек. - Валяй, валяй, теперь уже все равно! - сказал он. - Что ты сказал? - спросил, отдышавшись, Илико. Илико и Илларион переглянулись. - Ну-ка, прочитай, пожалуйста! Я достал из кармана лист бумаги, встал, выпрямился, протянул вперед левую руку и как можно громче начал: Враг коварный, враг проклятый, Он на нас ползет войной! Не бывать ему с победой, - Мы дадим смертельный бой! Герои наши не дремлют... Гремят наши пушки и танки, А если потребует Родина, Я смело пойду в атаку! закончил я и с трепетом стал ждать приговора. - Мда-а-а... Написано довольно того... громко! сказал Илларион после получасовой паузы. - Это еще ничего, можно прочесть и тише... Но что с ним теперь будете - ответил Илико, с сожалением глядя на меня. - Скажи-ка, давно тебя тянет к стихам? - спросил меня Илларион. - Уже месяц! - сказал я. - Где же ты был до сих пор, несчастный, вовремя не мог сказать, что ли? А теперь что делать будем? Бабушку твою бедную жалко мне, а я-то раньше знал, что в один прекрасный день ты все равно а цепи сорвешься! - сказал Илико и махнул рукой. - Ну и как, легко они даются тебе? - Ничего... За день сочиняю восемь-девять таких стихов! Бумаги нет, а то больше написал бы! - Мало! - сказал Илико. - Бабушка знает про твое стихоплетство? - спросил Илларион. Неожиданный вопрос застал меня врасплох. - Нет. - Ну так и не говори ей. Хватит старушке и другого горя... У тебя есть еще стихи? - Есть. О любви... - А ну, прочти! Я нерешительно взглянул на Илико. - Валяй, валяй, теперь уже все равно! - сказал он, Я достал из кармана второй лист бумаги и начал потише: Ночь, Луна плывет но небу, Снег и ветер, час ненастья. Я люблю гулять средь ночи, Слезы лью я, слезы счастья. Не могу сомкнуть я очи, Ошалел совсем я, братья! Молчание длилось добрых пять минут. Илико и Илларион смущенно переглянулись. - Что ты скажешь? - спросил наконец Илларион. - Последняя строчка хорошо написана, с чувством... - Но он говорил, что стихи - про любовь. Почему же о любви нет ни слова? - Стесняется парень! - Это же стихи, Илларион! В стихах всего не скажешь! - попытался разъяснить я. - Во-первых, это такие же стихи, как я шах персидский! А во-вторых, если стихи про любовь, нужно хоть упомянуть про эту любовь. - А ну тебя! Человеку не спится, он бродит по ночам и с ума сходит: что это, по-твоему, если не любовь?! - разозлился я. - Ну, знаешь, дорогой мой. Илико всю свою жизнь был сумасшедшим, и бродит он больше ночью, чем днем, так он тоже влюблен? Как ты думаешь? - сказал Илларион. - Эй ты, старик, языку волю не давай! - вскочил Илико. Мальчишка нацарапал какую-то чушь, при чем тут я! Спрячь сейчас же свою мазню, негодяй! - набросился он на меня. - Погодите, сперва разберем стихи! - остановил его Илларион. Вот у тебя сказано: луна по небу плывет, и тут же - снег, буран. Как же это? А? Неожиданный вопрос застал меня врасплох. - И еще. Вот ты говоришь: бессонница у тебя, ветер, снег, ненастье, мир рушится. Чему же ты радуешься? От какого такого счастья у тебя слезы льются, болван?! - Да что вы в стихах понимаете, из ума вы оба выжили! - обиделся я. Илико разлил вино. Илларион поднял стакан, привлек меня к себе и сказал ласково: - Другая у тебя, дорогой мой, беда... Знаю я, отчего люди становятся поэтами... Когда я был мальчишкой, вроде тебя, я тоже сочинял стихи. Помнишь, Илико? Без нее я жить не буду! Застрелюсь я! Где патроны, Огонь любви меня сжигает, Свет не мил мне без Матрены! Илико утвердительно кивнул головой и захихикал, - Тогда я и тебя принял за сумасшедшего, но потом все прошло... Так и с ним будет! - Вот так-то, сынок... А стихи ты пиши! За это людей не наказывают... Твоей девчонке, если она такая же дура, вроде тебя, может, и понравится. А не понравятся - не горюй. Эта маленькая пташка - любовь - только что снесла яичко в твоем сердце. Пройдет время - вылупятся птенчики, оперятся, полетят. А потом - айда... Будешь бродить по свету влюбленный... За твою любовь, мой мальчик! Я стоял смущенный, с опущенной головой и молча слушал Иллариона... И мне казалось, что он бережно держал на ладони мое сердце и читал все, что там было написано. ПЕРВАЯ ЛЮВОВЬ - Чигогидзе! - Здесь! - Каландадзе! - Я здесь! - Сихарулидзе! - Сихарулидзе заболел! Чкония, Центерадзе, Бурчуладзе, Коридзе, Нинидзе и Глонти пошли провожать его. - Пошли бы уж всем классом... - сказал сердобольный учитель. Вашаломидзе! Вашаломидзе!! Ваша-ло-ми-дзе!! ! - надрывался учитель и стучал по столу кулаком. - Здесь я, уважаемый учитель! - Будешь ты здесь или не будешь, все равно от этого мало пользы! - "Быть или не быть, вот в чем вопрос!" - патетически изрек Ромули. - Ромули Каландадзе, изволь выйти из класса! - Холодно, учитель! - Бери свою долю дров и убирайся! - поддержал я учителя. Ромули вышел, бросив на меня испепеляюший взгляд. А над моей головой разразилась страшная гроза. - Вашаломидзе, что было задано на сегодня? - Применение соды... - Ну, пожалуй-ка отвечать! Я удрученно поплелся к доске. - Слушаю вас! - Существует несколько способов применения соды, - начал я. Илико Чигогидзе, к примеру, насыпает соду на кончик языка и глотает прямо без воды; Илларион Шеварднадзе чайную ложку соды растворяет в стакане теплой воды, а моя бабушка... - Вашаломидзе, убирайся вон!.. Кто живет с ним по соседству? - Я! - встала Мери Сихарулидзе. - После уроков отнесешь записку его бабушке... А ты чего стал! Вон из класса! - Я-то уйду, но кто же в классе останется? - Выходи... - прошептал учитель, поглядывая на чернильницу. Я поспешно удалился. Вряд ли мог так сильно обрадоваться Колумб при виде земли, как обрадовался Ромули моему появлению. - Вытурили? - По твоей милости! - Вот еще! Я-то при чем? Сидишь на уроке как пень... Думаешь, я не знаю, что ты влюблен? - В кого, дурак? - В Мери! - Скажешь еще раз - получишь по морде! - А я при чем? Весь класс об этом говорит. - Да ты обалдел! Какое время нам любить? - Подумаешь! Бабушка моя вышла замуж в четырнадцать лет! - Ну и что ты хочешь7 - Я ничего. Если ты хочешь, скажу ей... - Если бы любил, сам бы сказал... - Как же, скажешь! В любви объясниться - это тебе не урок отвечать! Здесь без письма не обойтись! - А ты писал когда-нибудь такие письма? - 0гo! Еще сколько! Я испытующе взглянул на Ромули - не хитрил ли он? Но глаза Ромули светились неподдельной искренностью. Я поверил ему. - Ромули, ты для меня все равно что родной брат... Ну, что скрывать... Помоги мне! Люблю ее, понимаешь?! Ромули даже заржал от восторга. Он крепко обнял меня, приподнял, потом опустил на землю и заявил: - Все в порядке! Остальное - за мной! Свободного времени у нас было хоть отбавляй. Мы забрались в пустую классную комнату. Я уселся за стол, Ромули, заложив руки за спину, зашагал взад и вперед. - Начнем... "Моя ненаглядная, дорогая, несравненная! Любовь - это величайшее чувство. От любви человек немеет, глохнет, слепнет, теряет рассудок..." - Неправда! - возразил я. - Знаю, но так нужно... Продолжай: "С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты. Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения..." - Ромули, откуда ты берешь такие слова? - спросил я, потрясенный. - Один студент из Тбилиси прислал моей сестре письмо. Он влюблен в нее. - И что же, она собирается выйти за него замужем - Собиралась. Но потом один наш знакомый из Тбилиси сообщил, что тот студент сошел с ума... Продолжай: "Нет смысла скрывать, я люблю тебя больше жизни. Будь моим духовным другом, молю тебя Меня лишили покоя твои глаза, ресницы, твой взгляд, твои жемчужные зубы, коралловые губы, агатовые волосы, пальцы, руки - вся ты. С тобой навеки, или смерть мне! На этом кончаю. До свидания! .." - Ну как7 - спросил Ромули и подбоченился. - Еще немного - и твоя сестра попалась бы на удочку, - сказал я. - Камень прошибет! - сказал Ромули. Я помчался на почту, купил конверт, вложил письмо, лизнул конверт, заклеил и спрятал его в карман. К концу последнего урока я незаметно засунул письмо в сумку Мери и замер, как покойник. Я не слышал, как прозвенел звонок, как разошлись товарищи. Я все сидел за партой, словно в дурмане, и не двигался, пока не пришла уборщица. - С каких пор ты так полюбил школу, Вашаломидзе, что и домой не идешь? Подними ноги, вымести надо, - обратилась она ко мне. - Здравствуйте, тетя Мака! - Господи помилуй! Ты что, впервые меня видишь сегодня? - До свидания, тетя Мака! - Спаси его господи! - Женщина перекрестилась и, подозрительно косясь на меня, поспешно вышла из комнаты. Вечером я снова сидел у Илико и сражался в нарды. Я так увлекся игрой, что почти забыл про письмо. - Ну как, больше не написал стихотворения? - спрашивал меня Илико. - Прочти, будь человеком! - ухмылялся Илларион. - Илико! - раздалось со двора. - Кто там? - Это я, Ольга. Мой прохвост у тебя? - Заходи, заходи, Ольга! Здесь он! В комнату, сгорбившись, вошла бабушка, сняла шаль, поставила палку в угол, присела к огню и, помолчав немного, обратилась ко мне: - Зурико, сынок, сколько лет твоему учителю химии? - М-м-м, лет тридцать - тридцать пять... А в чем дело? - сказал я и превратился в слух. - Он немножко... не того? .. Не тронутый? - От такого ученика - да не тронуться! - сказал Илико. - Что ты, бабушка! Да у него из ушей мозги капают, - сказал я. - Илларион, посмотри, ради бога, что он тут мне пишет! - сказала бабушка, протягивая Иллариону письмо. Я похолодел... Илларион надел очки, развернул письмо и спросил: - Кто тебе принес письмо, Ольга? - Мери, дочь Ладико Сихарулидзе. Илларион не спеша начал читать: - "Моя ненаглядная, дорогая, несравненная..." - Это он тебе пишет? - спросил Илико бабушку. - Мне, клянусь тобой! Во рту у меня пересохло, руки похолодели, на лбу выступил пот. Илларион продолжал: - "С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты..." - И где он меня видел, проклятый! - хихикнула бабушка и повернулась к Илико. Тот сидел с разинутым ртом, не веря своим ушам. - "Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения..." - продолжал Илларион. - Это место я что-то не поняла, - сказала бабушка. - Да разве любовь поймешь, дорогая Ольга? - сказал Илларион. - Да, но когда он успел так влюбиться? - сказал клико. - А сколько раз ее в школу из-за этого сорванца вызывали, вот и влюбился человек. - "Меня лишили покоя твои глаза..." - Чтоб он окривел! - сказал Илико. - "...ресницы..." - продолжал Илларион. Илико скорчился от смеха и повалился на пол. Иллариона одолевала икота, но он продолжал читать: - "...твой взгляд, твои жемчужные зубы..." Здесь он немножко ошибся, - сказал Илларион. - Чтоб ему пусто было, о каких зубах он говорит! - всплеснула руками бабушка. - "...коралловые губы, агатовые волосы, пальцы, руки - вся ты..." - читал Илларион, заливаясь слезами. - Хватит, ради бога, прекрати, не могу больше! - завопил Илико, почти теряя сознание. Илларион кончил читать и стал приводить в чувство Клико. Бабушка хихикала. Один я стоял как громом пораженный и окаменевший, - Когда замуж выдаешь бабушку? Пригласишь на свадьбу? - еле выговорил сквозь смех Илико и снова опрокинулся. - Мда-а-а, - протянул Илларион, - тут что-то не так... - Ай-ай-ай, Ольга! До чего человека довела! - Дядя Илико! - донеслось со двора. - Кто там? - откликнулся, вставая, Илико. В комнату вошла раскрасневшаяся Мери. С минуту она дула на озябшие руки, совала их под мышки, топала ногами. Отогревшись, она сказала: - Я искала бабушку Ольгу... - Здесь я, дочка. Ну и письмо же ты мне принесла, чуть со смеху нас, стариков, не уморила, - сказала бабушка, протягивая ей письмо. - Бабушка, письмо, которое мне дал учитель... Вот оно, я принесла... А это другое... Откуда оно взялось, даже не знаю... - Господи, еще одно письмо? Илларион, прочти, пожалуйста! - "Прошу явиться в школу в связи с недостойным поведением Вашего внука". - Опять? Опять осрамил меня, бесстыдник?! - Бабушка схватила палку. Я пулей вылетел за дверь. - Не смей показываться дома, мерзавец! Убирайся, куда хочешь! - крикнула вдогонку бабушка. Вскоре из комнаты вышла Мери. Она шла, опустив голову, задумавшись, не пряча голых рук. Платок сполз ей на плечи, спутанная прядка волос упала на лоб. Сейчас она напоминала мне картину какого-то известного художника. Я не помнил его имени. Мери прошла мимо, не заметив меня. - Мери! - сказал я тихо. Она остановилась. Я подошел к ней, осторожно поправил прядку. Она не двинулась с места. - Прочла? Мери не ответила. Она лишь окинула меня умным, задумчивым взглядом и пошла дальше. - Мери! Мери снова остановилась. - Это Ромули во всем виноват... Он диктовал. Я хотел совсем не так, а он говорит - так нужно. - Нехорошо так шутить, Зурико... - Я не шутил, Мери... Я, Мери... Ты думаешь, я правда такой уж плохой? .. - Нет, не думаю... Мы медленно двинулись по свежему снегу. Снег все валил, не переставая дул холодный ветер. Мы шли молча. Прошли мимо моего дома, мимо укутанной снегом чинары. - Здесь похоронен мой Мурада... - Знаю... - Я очень любил Мураду, больше всех на свете. Я одинаково люблю его, бабушку, Иллариона и Илико... - Знаю, Зурико. - С каждым днем я любил его все сильнее. И Мурада очень любил меня... Я с ним как с человеком разговаривал... Когда он умер, я готов был покончить с собой... От любви человек и впрямь может сойти с ума! .. Тебе холодно? - Холодно... - А мне не холодно! Я скинул тулуп и набросил его на плечи Мери. Руку я не убирал. Так мы и шли по свежему снегу. Шли и молчали... Миновали дом Мери... - Согрелась? - Согрелась, Зурико. - Ты ведь знала моего Мураду? - Да... - Он очень любил тебя. Он часто говорил мне: "Мери славная девочка, она лучше всех, таких глаз, как у Мери, нет ни у одной девочки. Мери очень добрая и умная девочка..." Мурада очень любил тебя, так же, как меня, даже больше, чем меня, он никогда не лаял на тебя... Ты ведь тоже любила его? - Да, Зурико, очень любила, очень. - Мери! - Что, Зурико? Я нежно обнял Мери, привлек к себе и зарылся лицом в ее распущенные волосы. Мери плакала, плакал и я. Снег валил хлопьями, и ветер был, и луна, и солнцe, и любовь, и слезы, и много, много снега. Спросить у Илико, так и радоваться было нечему - ветер, снег. мир рушится. А я радовался и этому ветру, и луне, и солнцу, и моей любви, и этим белым-белым хлопьям снега. ОДИННАДЦАТЬ ПУДОВ КУКУРУЗЫ Любимую свинью Илико - чистокровную йоркширку с огромными обвислыми ушами, маленькими, за плывшими жиром глазами и коротким, смешно вздернутым рылом - все село звало Серапионой. Свинья поросилась дважды ежегодно, и каждый раз - ранней весной и осенью - производила на свет двенадцать розовых кругленьких поросят. Илико, конечно, продавал их и зарабатывал на этом весьма не дурно. В годы войны Илико стал обменивать поросят на кукурузу. Не удивительно, что Илико души не чаял в Серапионе, называл ее кормилицей и буквально на руках носил. Сам не доест, а свинью накормит. Стоило только похвалить Серапиону - и Илико таял. Он тут же бросался угощать вас водкой и ненаперченным табаком, обещал лучшего поросенка со следующего опороса и бог знает еще что! Мы с Илларионом прекрасно знали об этой слабости Илико и наперебой восхваляли десятипудовую йоркширку. Вот и сейчас мы сидим под тенистой яблоней во дворе Илико, с уважением поглядываем на развалившуюся тут же Серапиону и мирно беседуем. - Ну и свинья! В жизни не видел такой! - говорит Илларион. - Кормилица моя! Сокровище мое! - Илико нежно щекочет Серапионе брюхо. Свинья блаженно щурит глаза и хрюкает. Илико с умилением смотрит на покрасневшие, вздувшиеся соски свиньи. Двенадцать сосков! Двенадцать породистых поросят! Бог даст, не сегодня-завтра Серапиона благополучно разрешится, и тогда - принимай, Илико, мешки с золотистой кукурузой! - И где ты достал такую породистую свинью, Илико? - спрашиваю я. - Э, дорогой мой, это длинная история... Прабабушка Серапионы досталась в приданое моей бабушке Каленти, царство ей небесное! Говорят, неважная была свинья, больная, дед Харитон даже постыдился держать такую дрянь и решил выгнать ее со двора... - Напрасно, лучше бы прирезал ее! - сказал Илларион. - Да кому она была нужна больная! Время тогда было другое, не то что сейчас... - Сейчас война... Народ нуждается... - сказал я. - И то правда... Туго приходится людям... Нам-то еще ничего, а вот в Ленинграде, говорят, в дни блокады, люди кошек ели... - Да что в Ленинграде! Я улыбнуться боюсь даже в собственном доме! - сказал Илларион. - Это почему же? - не понял Илико. - А потому... Стоит мне показать зубы, как мой петух этаким коршуном кидается на меня, - думает, во рту у меня кукурузные зерна! - А ты зарежь его! - посоветовал я. - А потом ты будешь каждое утро кукарекать и будить меня, да? - спросил Илларион. - Так вот, - продолжал Илико, - заупрямился, оказывается, дед Харитон. Не желаю, говорит, видеть ее в моем доме. А моя бабушка Каленти прямо на стенку лезет: вы, говорит, ничего не понимаете, это, говорит, породистая свинья, погодите, она еще покажет себя! И что же, бабушка, оказывается, была права! Моя Серапиона и есть потомок того дохлого поросенка. - Да она лучше некоторых молодцов! - сказал я. - Зурикела, ведь ты умный парень! - просиял польщенный Илико. - Ну-ка, скажи