Перевод с грузинского З.Ахвледиани
Стриженный мальчуган с нанизанными на прутик бычками в руке стоял,
понурив голову, под липой, печальными глазами разглядывал свои облепленные
грязью голые ноги и думал: "До чего же этот старик похож на моего отца!
Седые волосы... Черные брови... Широкий нос... Красивые глаза... И голос -
низкий, приятный... Если закрыть глаза, можно представить, что он - мой
отец!.."
И мальчуган зажмурился.
- Вот поэтому-то я и пригласил вас, уважаемый мой Кишварди!.. Нет
больше моих сил! Совсем отбился от рук, негодник!.. Все дети как дети - с
книгой не расстаются, а он знай себе день и ночь ловит этих бычков!.. А что
он выкинул третьего дня?! Бросил в наш общий - с Гоподзе - колодец огромный
арбуз! Арбуз лопнул, и вот уже неделю две семьи вместо воды пью компот!..
- Убей меня бог! Это правда, мальчик?! Уж не беспокойтесь, уважаемая
Юлия! Вот как заберу его в Гурию, да как повешу за ногу на чинаре, -
напляшется он у меня!
- Не знаю, за что вы его там повесите, но я так скажу: счастливая его
мать, не пришлось ей глядеть на этого негодника. И отец его тоже, между
прочим, счастливый...
- Как вы полагаете, уважаемая Юлия, не будет, значит, с ним сладу?
- Не знаю, ничего я не знаю... Судите сами: послала я его недавно на
мельницу... Пуд отборной кукурузы унес, изверг, а вернулся с пятью фунтами
муки в мешке. Остальное отдал, оказывается, непутевым детям Валико
Кухалашивли! "Много их в доме, говорит, живут впроголодь..." Каково, а?!
- Убей меня бог! Это правда, мальчик?!
- Это еще что! Позавчера он да дружок его - босяк Кукури Угулава -
прокрались в сад - подумать только! - своего же учителя географии Датико
Цверава, навали персиков и выменяли их на табак! Каково?!
- Убей меня бог! Это правда, мальчик?!
- Да что вы заладили - "правда?", "правда?"! что же, по-вашему, я вру?
- Что вы, что вы, уважаемая Юлия! Это я к тому - неужто для него нет
спасения? Неужто он пропал совсем?!
- Нет, почему же... Спасти его, конечно, можно, но это свыше моих
сил... Здесь нужна крепкая, мужская рука! К тому же, кроме него, на моей шее
еще два зверя - Зураб и Вахтанг, дети моего Коли. Те почище этого. Вот
вернулся с выгона - убедитесь сами!
- Мда-а-а... что же вам сказать, уважаемая Юлия!.. Пока были живы его
родители - меня и близко к ребенку не подпускали... Чужой я для него,
понимаете? Чужой!..
- Не говорите, уважаемый Кишварди! Ведь он как-никак мужчина и с
мужчиной легче найдет общий язык... К тому же он продолжатель вашего рода...
- Оно-то, конечно, так... А как у него с учебой, уважаемая Юлия?
- Гм!.. Мальчишка, укравший персики у своего учителя и ради развратной
книжки "Декамерон" продавший серебряные ложки собственной бабушки, - о какой
учебе может думать такой мальчишка, скажите сами ради бога, уважаемый
Кишварди!
- Это правда, мальчик?! Решено! Заберу его в Гурию и повешу за ногу на
чинаре!
- Да вот, пожалуйста, полюбуйтесь на него: мы тут убиваемся, а ему хоть
бы хны! И в ус не дует!
А мальчик стоял под липой с закрытыми глазами и думал: "Устала бедная
моя бабушка Юлия... Какой у нее раньше был приятный голос, а теперь во какой
злой!.. А может, это мне так кажется? Этот - дед, что ли? - говорит так
спокойно и приятно... Да, видать, устала она... Эх, хоть бы сейчас она не
послала меня с этим - дедом, что ли? - а впредь я никогда не обижу ее,
никогда!.. Лишь бы не послала... Лишь бы не послала..."
- Сирота он, уважаемая Юлия... Кроме розг, ему и ласка нужна...
- Сирота сироте рознь! Много он понимает в ласке! Ласка...
- Это правда, мальчик?! А вот как заберу его в Гурию, да как повешу за
ногу... Когда его забрать, уважаемая Юлия?
- Да хоть сейчас! Долго ли его снаряжать?
- Как же так... Мальчишка гол как сокол...
- Таким я и привезла его в прошлом году из Авчала, уважаемый
Кишварди... Может, прикажете справить ему чоху с позументом?
- Бедный мой мальчик!
- Откушали бы перед дорогой, уважаемый Кишварди...
- Да нет, не беспокойтесь, уважаемая Юлия... Закусим в Самтредиа, а там
и до дому рукой подать...
- Воля ваша... счастливого вам пути...Да хранит вас святой Георгий!..
- Дай бог вам счастья, уважаемая Юлия!..
- Вот, захватите с собой, уважаемый Кишварди!
- Что это?
- Да документы его разные... В сентябре, надо полагать, пошлете его в
школу, - понадобятся... В четвертый класс он перешел... Правда, в справке
ошибка - вместо Ломджария Нодари записали Ломджария Надири1.
Впрочем, по-моему, не ошибка это, а так оно и есть.
- Это правда, мальчик? Что ж заберу его в Груию и повешу за ногу на
чинаре...
- Вешайте, за что хотите, но только чтоб глаза мои его больше здесь не
видели!
- За ногу, за ногу повешу!
- Бог вам в помощь!
1Игра слов: Нодари - мужское имя, надири - зверь.
- А не поможет, так возьму его в такой оборот, что аж камни от жалости
заплачут!
- Ну, так до свидания, уважаемый Кишварди!
- Всего вам хорошего, уважаемая Юлия!
Сия приемо-сдаточная процедура произошла в августовский полдень 1938
года в местечке Хони между имеретинской бабушкой - то есть матерью матери
Нодара Ломджария, уважаемой Юлией Микеладзе, и его гурийским дедом - то есть
отцом отца, уважаемым Кишварди Ломджария.
А спустя час мальчик, то есть Нодар Ломджария, рожденный 14 июля 1928
года в городе Тбилиси в семье служащего, плелся, словно теленок на веревке,
за дедом, понуро шагавшим по раскаленной, пыльной дороге...
Из Хони до Кулаши дед и внук добрались на пролетке, из Кулаши в
Самтредиа ехали на линейке. Здесь, не перекусив, пересели на грузовик чайной
фабрики, следовавший в Чохатаури. Оттуда пешком направились в село
Интабуети.
Дед шел впереди, внук - за ним. Измученный старческим недугом дед
тяжело кряхтел и стонал. Завидев идущего навстречу путника, он умолкал,
низко с ним раскланивался, а затем, выждав несколько минут, вновь начинал
стонать и кряхтеть. Иногда он молча оглядывался на мальчика - так
оглядывается старая кляча на отставшего жеребенка, боясь потерять последнего
своего отпрыска.
Мальчик шел и думал: "Вот впереди шагает старик - хилый, больной,
стонущий, с выцветшей шляпой на голове... Он обещает повесить меня за ногу
на дереве... Этот старик - мой дед. Отец моего отца... Дед! Что же
заставляет меня следовать за ним? Почему я покорно, словно раб, тащусь по
этой пыльной дороге? Два шага в сторону - и, никаких чертей! Что это за
сила? Почему я, уставший, голодный, изнемогающий от жары и жажды, не смею
свернуть с дороги? Почему? Как эта сила называется?"
- О чем ты думаешь, внучек? - обернулся вдруг старик.
- Ни о чем! - ответил, не задумываясь, опешивший мальчик. Он ожидал
всего, но только не такого вопроса.
Старик сошел на обочину дороги, присел. Отдышавшись и накряхтевшись, он
поглядел на мальчика, потом стал считать, загибая пальцы: 28, 29, 30, 31,
32, 33, 34, 35, 36, 37, 38.
- Родился ты, внучек, в двадцать восьмом. Теперь у нас тридцать
восьмой. Значит, тебе пошел одиннадцатый... Взрослый уже... Как же это ты
можешь ни о чем не думать, а? Или скрываешь от деда?
- Да нет, дедушка, не думал я ни о чем! - солгал мальчик.
- А пора бы и привыкнуть думать, внучек, пора!..
Старик, кряхтя и охая, встал и продолжил свой путь. Мальчик, словно
теленок на веревке, послушно поплелся за ним...
Мальчик - загоревший, с взъерошенными волосами - стоял, опершись на
заступ, под чинарой, грустными глазами разглядывал свои облепленные грязью
голые ноги и думал: "Как она состарилась, согнулась на один год! Лицо - одни
морщины... Голос какой-то сиплый. И все же она похожа на мою мать - молодую,
красивую, нежную, кареглазую, добрую мою маму. Похожа и волосами и
походкой... Если закрыть глаза, можно представить, что она - моя мать!"
Но мальчик не зажмурился. Мальчик испугался.
- Потеряла я покой, уважаемый Кишварди! Призрак несчастной его матери
мерещится мне во сне и наяву... Голос собственной совести преследует меня...
С тех пор как вы взяли его с собой, хожу я опустошенная, словно сердце
вырвали из груди... Верните мне моего ребенка, уважаемый Кишварди!...
- Гм, ребенком он был тогда, когда я взял его от вас. Теперь он -
мужчина, и пусть решает сам. Захочет вернуться к вам - я не стану его
удерживать.
- Обижен он на меня... Если кто и сумеет померить его со мной, то
только вы, уважаемый Кишварди. Человек вы мудрый...
- У вас ведь еще двое таких, уважаемая Юлия... Оставьте мне хоть
одного!
- Разве в счете дело? Два, десять, сто - все одно! Внук - он и есть
внук для бабушки, уважаемый Кишварди!
- Так-то оно так... Но как же мне быть? Ведь после моей смерти счет
рода Ломджария должен начаться с него?...
- Я же не изменю его фамилию! Пусть и те двое будут Ломджария, но
этого-то отдайте мне!
- Отнимать, значит, мальчика приехали, уважаемая Юлия?!
- Не отпускайте меня на тот свет с грехом на душе! Как же я там взгляну
на его мать?!
- Э, уважаемая Юлия, это еще вопрос - кто из нас отправится туда
раньше. А каково мне будет глядеть на его мать и отца, если я опережу вас?
- Не дай вам бог смерти, уважаемый Кишварди!
- Мальчик - он и поле мое, и виноградник, и мельница, и могила, и
надгробный камень... Нет, не отдам его, хоть убейте меня!
- Ну так я убью себя! Вот здесь, перед вами!
- Господь с вами, уважаемая Юлия, что вы такое говорите!... Пойдешь с
ней, мальчик?
- Да разве он признается? Он же стесняется вас!
- Это правда, мальчик?
- Ему материнская ласка нужна, уважаемый Кишварди! Постирать,
погладить, выкупать, спинку потереть, причесать...Разве вы можете заменить
ему мать?
- Ну, это как сказать... Ухаживал я за ним до сих пор, слава богу,
неплохо... Вас, по крайней мере, на помощь не звал...
- Не спорю, не спорю, уважаемый Кишварди! Но все же... Ноги мальчику
перед сном помыть, в школу за ним бегать... Не мужское это дело!..
- А он и на нашу школу не в обиде... Это в вашей школе его зверем
нарекли, да и вы, помнится, согласились с этим... А он не зверь вовсе...
- Почему у меня язык не отсох тогда!
- И не думайте, что он у меня превратился в ангела или перестал красть
персики!
- Пусть крадет на здоровье!
- Или, думаете, он перестал раздавать мук ?
- Да бог с ней, с мукой-то! Все мое принадлежит ему! Пусть хоть
сжигает, разве я против?
- И курит, стервец!
- Это правда, мальчик?
- Вы меня, меня спросите! Опустошил и карманы мои, и кисет!
- Ну и пусть курит себе на здоровье! Ведь сами сказали - мужчина он!
- Потерпите еще месяц. Вот получу премию за шелковичные коконы,
приодену его... Не пойдет же он к вам этаким оборванцем!
- Вы только отпустите, а одеть, обуть его - это уже моя забота! С себя
сниму, а его одену!
- Гм, очень подойдет ему ваше!
- Конечно, вам - шутки шутить, а у меня сердце кровью обливается!
- Я ведь сказал, уважаемая Юлия: он уже взрослый. Пусть решает сам!
- Вы для него - все равно что икона для верующего, и каждое ваше слово
- все равно что проповедь божья... Скажите ему, уважаемый Кишвади!...
- Побойтесь бога, уважаемая Юлия. Как же это я скажу своей плоти и
крови - уйди, мол, из моего дома?!
- А я разве чужая ему? Разве он не моя плоть и кровь? Может, всего год
осталось мне жить! Умоляю вас, не убивайте меня раньше срока, подарите
старушке этого мальчика!
- Уважаемая Юлия!
- На колени, на колени стану перед вами!..
- Да вы что! Встаньте ради бога!.. Будь по-вашему!..
- Великий боже, ниспошли ему счастья и радости!
- Не видать мне больше радости и счастья...
- Матерь божья...
- Иди с бабушкой, внучек!...
Такой диалог состоялся ровно год спустя после описанных выше событий
между гурийским дедом и имеретинской бабушкой мальчика. Но это уже была не
приемо-сдаточная процедура. Это было бурление двух кипящих кровей, рыданье
двух трепещущих сердец. И эта борьба двух равных по силе любви страстей
отдавалась в мальчике учащенным биением сердца и соленым комом в горле,
холодной испариной и жгучим ознобом, дрожью в теле и болью в груди.
Неведомая сила то властно тянула его к бабушке, то мощным толчком бросала к
деду. Несколько раз мальчик ощущал острую боль - словно его тело пронзало
насквозь раскаленное копье. И все время, пока между стариком и старушкой
длился этот странный, горький диалог, мальчика не покидало необъяснимое
чувство страха, тревоги, ожидания.
Бабушка встала, подошла к мальчику, обняла его.
- Радость ты моя, свет моих очей, пойдем со мной, подари мне два лишних
дня жизни!..
Бабушка плакала, и горячие ее слезы капали на голову мальчика.
Выплакавшись, она осторожно привлекала его к себе, но мальчик стоял не
двигаясь, стоял, как железный кол, как дерево, глубоко вросшее в землю
корнями.
- Иди с ней, внучек, иди со своей старой бабушкой...Налюбуется она
тобой, вернешься ко мне... К тому времени и я соскучусь без тебя... А как ты
думал? Быть внуком - нелегкое дело! Трудно, трудно быть внуком, особенно
внуком таких вот старых развалин, как я да твоя бабушка... Иди с ней,
дорогой... А твои топор, заступ, мотыга, давильня, корзина, корова, теленок,
коза и свинья никуда не денутся, будут ждать твоего возвращения...
Мальчик слушал, смотрел и удивлялся: топор, мотыга, заступ, корзина
валялись в разных концах двора, корова, теленок, коза и свинья были в разных
концах двора, - как же дедушка, не видя их, точно указывал рукой именно
туда, где находился каждый из названных им предметов и животных?
А дед продолжал:
- Вот твоя сумка, учебники твои - грузинский, история... Что еще у нас
с тобой? Пожалуй, ничего. Брюки, рубашка, чувяки на тебе. До Самтредиа топай
босиком, иначе чувяки не дотянут до дому. Вот и все... Ну давай!
Кишварди Ломджария понял, что его внук сейчас превратился в железный
кол, в дерево, глубоко вросшее в землю корнями, настолько глубоко, что
вырвать его обычными увещеваниями невозможно. Здесь нужен был иной подход.
Но какой?
Кишварди Ломджария понял и то, что его внук сейчас стоял посреди
заколдованного круга, и притягательная сила двух кровей властно тянула его в
разные стороны. Какая из них возьмет верх? Какая кровь победит? Ждать исхода
этой борьбы нельзя... Кому-то из них нужно первым перекрыть, перерезать
канал, в котором кипит и бурлит взбунтовавшаяся кровь...
И Кишварди Ломджария опередил бабушку:
- Ну чего ты ждешь? Устал я болтать с тобой!
Мальчик испуганно взглянул на деда.
- Иди и не смей оглядываться! Понял?!
Горькую обиду на деда и нежную жалось к бабушке мальчик почувствовал
одновременно. Подступившие слезы затуманили глаза, голова безвольно
опустилась на грудь, и он не вымолвив ни слова, покорно, словно теленок на
веревке, побрел по пыльной чохатаурской дороге за своей дряхлой,
сгорбленной, облаченной во все черное бабушкой...
Кишварди Ломджария сидел у камина и ждал, пока в медном котелке закипит
вода.
Кишварди Ломджария глядел на огонь и думал. Думал и в то же время
старался уйти, скрыться от своих невеселых дум. Но куда человеку деться от
собственных дум? Ведь человек не бог... "Не нужно было отпускать мальчика...
Но не смог я устоять перед горем старушки... А теперь сам в ее положении. На
той неделе схожу к ней, попрошу вернуть мальчика. Не отдаст, заберу силой...
"Какое, скажу, имеешь ты право отнимать у меня мою плоть и мою кровь? Ведь
ты не бог!" Но... ведь она может ответить мне теми же словами?! Ведь я сам
тоже не бог, а всего-навсего простой смертный... Ведь мальчик принадлежит ей
так же, как и мне... Вот если бы я был богом! Ох, трудно, трудно быть
человеком, гораздо труднее, чем богом... Слава богу, в этом наш спаситель -
Иисус Христос сам убедился... На той неделе пойду к ней, брошусь в ноги...
Хотя нет, неделю мне не стерпеть... Пойду послезавтра... Нет, завтра! Завтра
же с рассветом отправлюсь в путь... Господи, скорее бы наступило утро!.."
Так думал Кишварди Ломджария, сидя у камина и ожидая, когда в медном
котелке закипит вода, как вдруг открылась дверь и на пороге показался
мальчик с поникшей головой и перекинутыми через плечо чувяками.
- Слава тебе, господи! - воскликнул дед.
- Я вернулся, - прошептал внук.
- Я знал, что ты вернешься, - сказал дед.
Потом Кишварди Ломджария налил в медный таз горячей воды из медного
котелка и долго мыл уставшие ноги внука. Потом приготовил ему постель на
тахте, а сам пошел спать в маленькую каморку...
В полночь старика разбудил голос мальчика:
- Дед, можно мне лечь с тобой?
- Иди, внучек! - ответил старик и придвинулся к стене.
Мальчик лег, прижался к деду.
"Какой он холодный, бедный дедушка!" - подумал внук.
"Какой он горячий!" - подумал дед.
Спустя некоторое время дед спросил:
- А знаешь, что привело тебя ко мне?
- Нет!
- Знай, внучек, кровь тебя привела ко мне, вот что! Кровь - великая
сила, внучек!...
Больше в ту ночь они не обменялись ни словом. Ни о чем не думали, ни о
чем не говорили.
Дед и внук спали счастливым сном...
Думала и говорила кровь. Но о чем думала и говорила кровь, об этом
известно одному богу!..
Last-modified: Thu, 15 Dec 2005 05:34:02 GMT