аться? - спросил Крэнли. - Ты что, и в этом не совсем уверен? Ты чувствуешь, что причастие действительно может быть телом и кровью сына Божия, а не простой облаткой? Боишься, что, может, это и вправду так? - Да, - спокойно ответил Стивен. - Я чувствую это, и потому мне вчуже страшно. - Понятно, - сказал Крэнли. Стивен, удивленный его тоном, как бы закрывающим разговор, поспешил сам продолжить. - Я многого боюсь, - сказал он, - собак, лошадей, оружия, моря, грозы, машин, проселочных дорог ночью. - Но почему ты боишься кусочка хлеба? - Мне кажется, - сказал Стивен, - за всем тем, чего я боюсь, кроется какая-то зловещая реальность. - Значит, ты боишься, - спросил Крэнли, - что Бог римско-католической церкви покарает тебя проклятием и смертью, если ты кощунственно примешь причастие? - Бог римско-католической церкви мог бы это сделать и сейчас, - сказал Стивен. - Но еще больше я боюсь того химического процесса, который начнется в моей душе от лживого поклонения символу, за которым стоят двадцать столетий и могущества и благоговения. - А мог бы ты, - спросил Крэнли, - совершить это святотатство, если бы тебе грозила опасность? Ну, скажем, если бы ты жил в те времена, когда преследовали католическую веру? - Я не берусь отвечать за прошлое, - ответил Стивен. - Возможно, что и не мог бы. - Значит, ты не собираешься стать протестантом? - Я потерял веру, - ответил Стивен. - Но я не потерял уважения к себе. Какое же это освобождение: отказаться от одной нелепости, логичной и последовательной, и принять другую, нелогичную и непоследовательную? Они дошли до района Пембрук и теперь, шагая медленно вдоль его обсаженных улиц, почувствовали, что деревья и огни, кое-где горящие на виллах, успокоили их. Атмосфера достатка и тишины, казалось, смягчила даже их нужду. В кухонном окне за лавровой изгородью мерцал свет, оттуда доносилось пение служанки, точившей ножи. Она пела, чеканя строки "Рози О'Грейди". Крэнли остановился послушать и сказал: - Mulier cantat [женщина поет (лат.)]. Мягкая красота латинских слов завораживающе коснулась вечерней тьмы прикосновением более легким и убеждающим, чем прикосновение музыки или женской руки. Смятение в их умах улеглось. Женская фигура, какою она появляется в церкви во время литургии, тихо возникла в темноте: фигура, облаченная во все белое, маленькая и мальчишески-стройная, с ниспадающими концами пояса. Ее голос, по-мальчишески высокий и ломкий, доносит из далекого хора первые слова женщины, прорывающие мрак и вопли первого плача Страстей Господних: - Et tu cum lesu Galilaeo eras [И ты был с Иисусом Галилеянином (лат.). Мф 26, 69]. И, дрогнув, все сердца устремляются к этому голосу, сверкающему, как юная звезда, которая разгорается на первом слове и гаснет на последнем. Пение кончилось. Они пошли дальше. Крэнли, акцентируя ритм, повторил конец припева: Заживем с моею милой, Счастлив с нею буду я. Я люблю малютку Рози. Рози любит меня. - Вот тебе истинная поэзия, - сказал он. - Истинная любовь. Он покосился на Стивена и как-то странно улыбнулся. - А по-твоему, это поэзия? Тебе что-нибудь говорят эти слова? - Я бы хотел сначала поглядеть на Рози, - сказал Стивен. - Ее нетрудно найти, - сказал Крэнли. Его кепка нахлобучилась на лоб. Он сдвинул ее назад, и в тени деревьев Стивен увидел его бледное, обрамленное тьмой лицо и большие темные глаза. Да, у него красивое лицо и сильное крепкое тело. Он говорил о материнской любви. Значит, он понимает страдания женщин, их слабости - душевные и телесные; он будет защищать их сильной, твердой рукой, склонит перед ними свой разум. Итак, в путь! Пора уходить. Чей-то голос тихо зазвучал в одиноком сердце Стивена, повелевая ему уйти, внушая, что их дружбе пришел конец. Да, он уйдет, он не может ни с кем бороться, он знает свой удел. - Возможно, я уеду, - сказал он. - Куда? - спросил Крэнли. - Куда удастся, - ответил Стивен. - Да, - сказал Крэнли. - Пожалуй, тебе здесь придется трудновато. Но разве ты из-за этого уезжаешь? - Я должен уехать, - сказал Стивен. - Только не думай, что тебя вынудили к изгнанию, если ты сам не хочешь, - продолжал Крэнли. - Не считай себя каким-то еретиком или отщепенцем. Многие верующие так думают. Тебя это удивляет? Но ведь церковь - это не каменное здание и даже не духовенство с его догматами. Это все вместе люди, рожденные в ней. Я не знаю, чего ты хочешь от жизни. Того, о чем ты мне говорил в тот вечер, когда мы стояли с тобой на остановке у Харкорт-стрит? - Да, - сказал Стивен, невольно улыбнувшись. Его забавляла привычка Крэнли запоминать мысли в связи с местом. - В тот вечер ты полчаса потратил на спор с Догерти о том, как ближе пройти от Селлигепа в Лэррес. - Дубина! - сказал Крэнли с невозмутимым презрением. - Что он знает о дорогах от Селлигепа в Лэррес? Что он вообще может знать, когда у него вместо головы дырявая лохань! Он громко расхохотался. - Ну, а остальное, - сказал Стивен, - остальное ты помнишь? - То есть, то, о чем ты говорил? - спросил Крэнли. - Да, помню. Найти такую форму жизни или искусства, в которой твой дух мог бы выразить себя раскованно, свободно. Стивен приподнял кепку, как бы подтверждая это. - Свобода! - повторил Крэнли. - Где там! Ты даже боишься совершить святотатство. А мог бы ты украсть? - Нет, лучше просить милостыню, - сказал Стивен. - Ну, а если тебе ничего не подадут, тогда как? - Ты хочешь, чтобы я сказал, - ответил Стивен, - что право собственности условно и что при известных обстоятельствах воровство не преступление. Тогда бы все воровали. Поэтому я воздержусь от такого ответа. Обратись лучше к иезуитскому богослову Хуану Мариане де Талавера, он объяснит тебе, при каких обстоятельствах позволительно убить короля и как это сделать - подсыпав ему яду в кубок или же пропитав отравой его одежду или седельную луку. Спроси меня лучше: разрешил бы я себя ограбить? Не предал ли бы я грабителей, как говорится, карающей деснице правосудия? - Ну, а как бы ты это сделал? - По-моему, - сказал Стивен, - это было бы для меня не менее тяжело, чем быть ограбленным. - Понимаю, - сказал Крэнли. Он вынул спичку из кармана и стал ковырять в зубах. Потом небрежно спросил: - Скажи, а ты мог бы, например, лишить девушку невинности? - Прошу прощения, - вежливо сказал Стивен. - Разве это не мечта большинства молодых людей? - Ну, а ты как на это смотришь? - спросил Крэнли. Его последняя фраза, едкая, как запах гари, и коварная, разбередила сознание Стивена, осев на нем тяжелыми испарениями. - Послушай, Крэнли, - сказал он. - Ты спрашиваешь меня, что я хотел бы сделать и чего бы я не стал делать. Я тебе скажу, что я делать буду и чего не буду. Я не буду служить тому, во что я больше не верю, даже если это называется моим домом, родиной или церковью. Но я буду стараться выразить себя в той или иной форме жизни или искусства так полно и свободно, как могу, защищаясь лишь тем оружием, которое считаю для себя возможным, - молчанием, изгнанием и хитроумием. Крэнли схватил Стивена за руку и повернул его обратно по направлению к Лисон-парку. Он лукаво засмеялся и прижал к себе руку Стивена с дружелюбной нежностью старшего. - Хитроумием?! - сказал он. - Это ты-то? Бедняга поэт! - Ты заставил меня признаться тебе в этом, - сказал Стивен, взволнованный его пожатием, - так же, как я признавался во многом другом. - Да, дитя мое, - сказал Крэнли все еще шутливо. - Ты заставил меня признаться в том, чего я боюсь. Но я скажу тебе также, чего я не боюсь. Я не боюсь остаться один или быть отвергнутым ради кого-то другого, не боюсь покинуть все то, что мне суждено оставить. И я не боюсь совершить ошибку, даже великую ошибку, ошибку всей жизни, а может быть, даже всей вечности. Крэнли замедлил шаг и сказал теперь уже серьезно: - Один, совсем один. Ты не боишься этого. А понимаешь ли ты, что значит это слово? Не только быть в стороне ото всех, но даже не иметь друга. - Я готов и на это, - сказал Стивен. - Не иметь никого, кто был бы больше чем друг, больше чем самый благородный, преданный друг. Эти слова, казалось, задели какую-то сокровенную струну в нем самом. Говорил ли он о себе, о том, каким он был или хотел бы стать? Стивен несколько секунд молча вглядывался в его лицо, на котором застыла скорбь. Он говорил о себе, о собственном одиночестве, которого страшился. - О ком ты говоришь? - спросил наконец Стивен. Крэнли не ответил. 20 марта. Длинный разговор с Крэнли о моем бунте. Он важно вещал. Я подделывался и юлил. Донимал меня разговорами о любви к матери. Пытался представить себе его мать. Не смог. Как-то однажды он невзначай обмолвился, что родился, когда отцу был шестьдесят один год. Могу себе представить. Здоровяк фермер. Добротный костюм. Огромные ножищи. Нечесаная борода с проседью. Наверное, ходит на собачьи бега. Платит церковный сбор отцу Двайеру из Лэрреса исправно, но не очень щедро. Не прочь поболтать вечерком с девушками. А мать? Очень молодая или очень старая? Вряд ли молодая, Крэнли бы тогда говорил по-другому. Значит, старая. Может быть, заброшенная. Отсюда и отчаяние души: Крэнли - плод истощенных чресл. 21 марта, утро. Думал об этом вчера ночью в постели, но я теперь слишком ленив и свободен и потому записывать не стал. Да, свободен. Истощенные чресла - это чресла Елизаветы и Захарии. Значит, он - Предтеча. Итак, питается преимущественно копченой грудинкой и сушеными фигами. Понимай: акридами и диким медом. Еще - когда думаю о нем, всегда вижу суровую отсеченную голову, или мертвую маску, словно выступающую на сером занавесе или на плащанице. Усекновение главы - так это у них называется. Недоумеваю по поводу святого Иоанна у Латинских ворот. Что я вижу? Обезглавленного Предтечу, пытающегося взломать замок. 21 марта, вечер. Свободен. Свободна душа и свободно воображение. Пусть мертвые погребают своих мертвецов [парафраз Мф 8, 22]. Да. И пусть мертвецы женятся на своих мертвых. 22 марта. Шел вместе с Линчем за толстой больничной сиделкой. Выдумка Линча. Не нравится. Две тощих голодных борзых в погоне за телкой. 23 марта. Не видел ее с того вечера. Нездорова? Верно, сидит у камина, закутавшись в мамину шаль. Но не дуется. Съешь тарелочку кашки! Не скушаешь? 24 марта. Началось со спора с матерью. Тема - пресвятая дева Мария. Был в невыгодном положении из-за своего возраста и пола. Чтобы отвертеться, противопоставил отношения Иисуса с его Папашей и Марии с ее сыном. Сказал ей, что религия - это не родовспомогательное заведение. Мать снисходительна. Сказала, что у меня извращенный ум и что я слишком много читаю. Неправда. Читаю мало, понимаю еще меньше. Потом она сказала, что я еще вернусь к вере, потому что у меня беспокойный ум. Это что же: покинуть церковь черным ходом греха и вернуться через слуховое окно раскаяния? Каяться не могу. Так ей и сказал. И попросил шесть пенсов. Получил три. Потом пошел в университет. Вторая стычка с круглоголовым Гецци, у которого жуликоватые глазки. На этот раз повод - Бруно из Нолы. Начал по-итальянски, кончил на ломаном английском. Он сказал, что Бруно был чудовищный еретик. Я ответил, что он был чудовищно сожжен. Он не без огорчения согласился со мной. Потом дал рецепт того, что называется risotto alia bergamasca [ризотто по-бергамасски (итал.) - национальное итальянское блюдо]. Когда он произносит мягкое "о", то выпячивает свои пухлые, плотоядные губы. Как будто целует гласную. Может, и впрямь целует? А мог бы он покаяться? Да, конечно, и пустить две крупные плутовские слезищи, по одной из каждого глаза. Пересекая Стивенс-Грин-парк, мой парк, вспомнил: ведь это его, Гецци, а не мои соотечественники выдумали то, что Крэнли в тот вечер назвал нашей религией. Солдаты девяносто седьмого пехотного полка вчетвером сидели у подножия креста и играли в кости, разыгрывая пальто распятого. Пошел в библиотеку, пытался прочесть три журнала. Бесполезно. Она все еще не показывается. Волнует ли это меня? А собственно, что именно? То, что она больше никогда не покажется. Блейк писал: Я боюсь, что Уильям Бонд скончался, Потому что он давно и тяжко болен. Увы, бедный Уильям. Как-то был в диораме в Ротонде. В конце показывали высокопоставленных особ. Среди них Уильяма Юарта Гладстона, который тогда только что умер. Оркестр заиграл "О, Вилли, нам тебя недостает!". Поистине нация болванов! 25 марта, утро. Всю ночь какие-то сны. Хочется сбросить их с себя. Длинная изогнутая галерея. С пола столбами поднимаются темные испарения. Бесчисленное множество каменных изваяний каких-то легендарных королей. Руки их устало сложены на коленях, глаза затуманены слезами, потому что людские заблуждения непрестанно проносятся перед ними темными испарениями. Странные фигуры появляются из пещеры. Ростом они меньше, чем люди. Кажется, будто они соединены одна с другой. Их фосфоресцирующие лица изборождены темными полосами. Они всматриваются в меня, а их глаза будто вопрошают о чем-то. Они молчат. 30 марта. Сегодня вечером у входа в библиотеку Крэнли загадал Диксону и ее брату загадку. Мать уронила ребенка в Нил. Все еще помешан на материнстве. Ребенка схватил крокодил. Мать просит отдать его. Крокодил соглашается: ладно, только если она угадает, что он хочет сделать с ним - сожрать его или нет. Такой образ мышления, сказал бы Лепид, поистине может возникнуть только из вашей грязи, под действием вашего солнца. А мой? Чем он лучше? Так в Нилогрязь его! 1 апреля. Не нравится последняя фраза. 2 апреля. Видел, как она пила чай с пирожными в кафе Джонстона, Муни и О'Брайена. Верней, линксоглазый Линч увидел ее, когда мы проходили мимо. Он сказал мне, что ее брат пригласил к ним Крэнли. А крокодила своего он не забыл захватить? Так, значит, он теперь свет мира? А ведь это я его открыл. Уверяю вас, я! Он тихо сиял из-за мешка с уиклоускими отрубями. 3 апреля. Встретил Давина в табачной лавке против финдлейтерской церкви. Он был в черном свитере и с клюшкой в руках. Спросил меня, правда ли, что я уезжаю, и почему. Сказал ему, что кратчайший путь в Тару - via Холихед. Тут подошел отец. Познакомил их. Отец учтив и внимателен. Предложил Давину пойти перекусить. Давин не мог - торопился на митинг. Когда мы отошли, отец сказал, что у него хорошее открытое лицо. Спросил меня, почему я не записываюсь в клуб гребли. Я пообещал подумать. Потом рассказал мне, как он когда-то огорчил Пеннифезера. Хочет, чтобы я шел в юристы. Говорит, что это мое призвание. Опять нильский ил с крокодилами. 5 апреля. Буйная весна. Несущиеся облака. О, жизнь! Темный поток бурлящих болотных вод, над которыми яблони роняют свои нежные лепестки. Девичьи глаза из-за листьев. Девушки - скромные и озорные. Все блондинки или русые. Брюнеток не надо. У блондинок румянец ярче. Гопля! 6 апреля. Конечно, она помнит прошлое. Линч говорит, все женщины помнят. Значит, она помнит и свое и мое детство, если я только когда-нибудь был ребенком. Прошлое поглощается настоящим, а настоящее живет только потому, что родит будущее. Если Линч прав, статуи женщин всегда должны быть полностью задрапированы и одной рукой женщина должна стыдливо прикрывать свой зад. 6 апреля, позже. Майкл Робартес вспоминает утраченную красоту, и, когда его руки обнимают ее, ему кажется, он сжимает в объятиях красоту, давно исчезнувшую из мира. Не то. Совсем не то. Я хочу сжимать в объятиях красоту, которая еще не пришла в мир. 10 апреля. Глухо, под тяжким ночным мраком, сквозь тишину города, забывшего свои сны ради забытья без сновидений, подобно усталому любовнику, которого не трогают ласки, стук копыт по дороге. Теперь уже не так глухо. Вот уже ближе к мосту: миг - мчатся мимо темных окон, тревогой, как стрелой, прорезая тишину. А вот уже они где-то далеко; копыта, сверкнувшие алмазами в темной ночи, умчавшиеся за спящие поля - куда? - к кому? - с какой вестью? 11 апреля. Перечел то, что записал вчера ночью. Туманные слова о каком-то туманном переживании. Понравилось бы это ей? По-моему, да. Тогда, значит, и мне должно нравиться. 13 апреля. Эта цедилка долго не выходила у меня из головы. Я заглянул в словарь. Нашел. Хорошее старое слово. К черту декана с его воронкой! Зачем он явился сюда - учить нас своему языку или учиться ему у нас? Но как бы то ни было - пошел он к черту! 14 апреля. Джон Альфонс Малреннен только что вернулся с запада Ирландии. (Прошу европейские и азиатские газеты перепечатать это сообщение.) Рассказывает, что встретил там в горной хижине старика. У старика красные глаза и короткая трубка во рту. Старик говорил по-ирландски. И Малреннен говорил по-ирландски. Потом старик и Малреннен говорили по-английски. Малреннен рассказал ему о вселенной, о звездах. Старик сидел, слушал, курил, поплевывал. Потом сказал: - Вот уж верно, чудные твари живут на том конце света. Я боюсь его. Боюсь его остекленевших глаз с красными ободками. Это с ним суждено мне бороться всю ночь, до рассвета, пока ему или мне не наступит конец, душить его жилистую шею, пока... Пока что? Пока он не уступит мне? Нет, я не желаю ему зла. 15 апреля. Встретился с ней сегодня лицом к лицу на Грэфтон-стрит. Нас столкнула толпа. Мы остановились. Она спросила меня, почему я совсем не показываюсь. Сказала, что слышала обо мне всякие небылицы. Все это говорилось, только чтобы протянуть время. Спросила, пишу ли я стихи. О ком? - спросил я. Тогда она еще больше смутилась, а мне стало ее жаль, и я почувствовал себя мелким. Тотчас же закрыл этот кран и пустил в ход духовно-героический охладительный аппарат, изобретенный и запатентованный во всех странах Данте Алигьери: быстро заговорил о себе и своих планах. К несчастью, среди разговора у меня нечаянно вырвался бунтарский жест. Наверное, я был похож на человека, бросившего в воздух пригоршню гороха. На нас начали глазеть. Она сейчас же пожала мне руку и, уходя, выразила надежду, что я осуществлю все, о чем говорил. Мило, не правда ли? Да, сегодня мне было с ней хорошо. Очень или не очень? Не знаю. Мне было хорошо с ней, а для меня это какое-то новое чувство. Значит, все, что я думал, что думаю, все, что я чувствовал, что чувствую, одним словом, все, что было до этого, теперь в сущности... А, брось, старина! Утро вечера мудренее. 16 апреля. В путь, в путь! Зов рук и голосов: белые руки дорог, их обещания тесных объятий и черные руки высоких кораблей, застывших неподвижно под луной, их рассказ о далеких странах. Их руки тянутся ко мне, чтобы сказать: мы одни - иди к нам. И голоса вторят им: ты наш брат. Ими полон воздух, они взывают ко мне, своему брату, готовые в путь, потрясают крыльями своей грозной, ликующей юности. 26 апреля. Мать укладывает мои новые, купленные у старьевщика вещи. Она говорит: молюсь, чтобы вдали от родного дома и друзей ты понял на собственном примере, что такое сердце и что оно чувствует. Аминь! Да будет так. Приветствую тебя, жизнь! Я ухожу, чтобы в миллионный раз познать неподдельность опыта и выковать в кузнице моей души несотворенное сознание моего народа. 27 апреля. Древний отче, древний искусник, будь мне отныне и навсегда доброй опорой. Дублин, 1904 - Триест, 1914 КОММЕНТАРИИ (С.ХОРУЖИЙ) Под текстом своего первого законченного романа Джойс выставил вехи его создания: Дублин 1904 - Триест 1914. Можно добавить, что вторая дата здесь не совсем точна: последние страницы автор еще дописывал и переписывал летом 1915 г. Итак, вещь писалась дольше, чем знаменитый "Улисс" - на добрых три года, если не на четыре. Наш современник открывает роман - и, в отличие от "Улисса", не обнаруживает "ничего особенного". Текст хорошо знакомого рода: психологическая проза, роман воспитания... - во всех европейских литературах XIX столетия это один из самых распространенных жанров; и стиль, язык, исполнение также не поражают чем-либо уникальным. Чего же он так трудился? Над чем корпел? - Как видно, текст все же несет загадку. У Джойса не бывает без этого. Разгадка романа - в особых отношениях текста и автора, литературы и жизни. В годы "Портрета" Джойс стремился уже создавать новую прозу, писать так, как до него не писали раньше; но он не знал еще, как это делается. Вдобавок, что столь же существенно, - кроме собственно литературного дела, писательства как такового (которое в эпоху "Улисса" твердо станет единственною его задачей и заботой), для него были тогда не менее важны и некоторые другие задачи. Нетрудно согласиться, что они и впрямь имели кое-какую важность: Джойс желал выяснить, что такое Религия, что такое Искусство, а также - или точнее, в первую очередь, - что такое его собственная личность и жизнь. То были насущные, жгучие вопросы его внутреннего развития; и "Портрет" представляет найденные им решения (во многом еще не окончательные, как потом показало будущее). Но дело не обстояло одинаково со всеми этими вопросами. С двумя первыми Джойс разобрался относительно быстро, и решения его не несли каких-либо особенных и крупных новаций. Пройденный в юности духовный кризис, довольно типичный для его времени и его среды, усердное чтение и сильный ум, прошедший хорошую школу отцов-иезуитов, - взятые вместе, все эти обстоятельства сложили у него определенные религиозные и эстетические позиции, которые и развернуты на страницах романа в достаточно прямом, а порой и прямолинейном, описательном стиле. Последний вопрос оказался, однако, намного каверзней; и именно на его почве разыгрывались все трудные перипетии долгого пути "Портрета". Собственно, общее решение и тут было ясно автору уже в начале выставленного им срока работы, в "Дублине 1904 года": он бесколебательно видел себя - Художником. Но это не был еще полный ответ, тут сразу поднимались следующие вопросы: а что же есть - жизнь Художника? и как описать - или написать - ее? На эти вопросы немедленного ответа он не имел и иметь не мог: художественным материалом и предметом служила ему собственная жизнь, что не только не была еще прожита, но лишь начинала проживаться и постигаться им. Итак - роман рос вместе со своим автором. То был стадийный рост. Десятилетие вынашивания романа - органическая метафора, важная для Джойса, является тут сама собой - делится на три очень различных стадии, что длились: один день - три года - и семь лет. 7 января 1904 г. Джойс набросал с дюжину страниц - этюд? опыт самоанализа? манифест? - взяв тему из числа нескольких, заданных ему по его просьбе братом Станни. Тема была - "Портрет художника". Надо быть благодарным Станиславу: эта тема стала не просто важной для Джойса, но определила собою целую эпоху в его творчестве. Обыденный этюд - отличный, мускулистый текст, хотя не лишенный юношеской рисовки, щегольства эрудицией и нарочитых темнот - содержит уже в зачатке две крупные идеи, собственные идеи Джойса, на которых, в конце концов, и окажется построенным будущий роман. Одна - это идея портрета, несущая в себе джойсовское решение темы личности - как темы о корнях и природе самоидентичности, уникальной индивидуальности каждого. Портрет художника должен быть - внутренний портрет, имеющий уловить и передать его "изгиб эмоции", индивидуальный и индивидуирующий ритм, пульсацию жизни его души и ума (ср. выше Тематический план "Евмея"). Другая идея - метафора творчества, творческого развития как беременность собою, направленного, телеологичного вызревания внутреннего мира, рождающего как плод - мир художества и плод художества, форму. Идеи, не из самых простых, ставили юному художнику высокую планку - и она не была взята с одного раза. Поняв сразу свой манифест как задание себе, Джойс принялся немедленно за большой роман. "Герой Стивен" - таково было его название - двигался гладко, быстро, однако же оказался фальстартом. Художник впал в пространное излагательство собственных трудов и дней; он говорил как будто бы все, что было и что имел сказать - но речь, утерявшая энергию и напор наброска, бессильна была дать искомый "портрет". Так протекли три года: при нарастающем разочаровании. Разрешение кризиса пришло в середине 1907 г. в Триесте, и может показаться совсем простым - но только на первый взгляд. Джойс решил изменить композицию романа, одновременно его сократив и перекрестив. Вместо 63 глав "Героя Стивена", "Портрет художника в юности" должен был иметь 5 - и за этим количественным изменением есть качественное. Как можно видеть сейчас, пятиглавая композиция "Портрета" есть именно та форма, что выражает контуры "портрета художника", ритм внутренней жизни, вынашивающей форму: главы 1, 3, 5 - как три стадии вызревания плода, фазы: Истоков - Религии - Искусства; главы 2, 4 - фазы, переходные между этими главными этапами. "Портрет-2" сумел-таки стать исполнением задания, что задал "Портрет-1". Однако рождение пятиглавой схемы было, разумеется, лишь ключом и зачином; само же исполнение заняло семь долгих лет. Вновь были трудности и недовольства; если глава 1 была уже завершена к 29 сентября 1907 г., а главы 2-3 - в апреле 1908 г., то главу 4 художник закончил лишь в 1911 г. Трудности эти и иные (отсутствие читателя, страдная участь "Дублинцев" - см. "Зеркало") в ту пору делали его душевное состояние весьма скверным, и однажды в порыве ярости он швырнул рукопись в горящий камин. Жена Нора, выхватив, спасла часть ее; в рукописи финальной, хранящейся ныне в Национальной библиотеке в Дублине, глава 4 и первые 13 страниц главы 5 носят следы огня. Эта последняя глава давалась автору труднее всего, и в конце 1913 г. он еще усиленно корпел над нею - когда письмо американского поэта Эзры Паунда принесло крупный поворот в его творческой судьбе - а, для начала, в судьбе романа. Написав Джойсу по наущению Йейтса, прочтя вскоре "Дублинцев" и начало "Портрета", Паунд стал ярым поклонником его таланта и неутомимым устроителем его литературных дел. Уже в январе 1914 г. он связал его с редакцией лондонского журнала "Эгоист" (только что так переименованного из "Новой Свободной женщины"), и в день рождения художника, 2 февраля 1914 г., "Портрет художника в юности" начал публиковаться на страницах журнала. Шедшая небольшими частями - между тем как художник срочно дотягивал упрямую пятую главу - публикация завершилась в выпуске 1 сентября 1915 г. В конце 1916 г. - скорей, уже в 1917-м, но суеверный классик, считая год шестнадцатый для себя счастливым, настоял на выставлении этой даты - роман вышел в свет отдельным изданием в США и сразу вслед за тем в Англии. По обе стороны океана он встретил вполне одобрительный прием, получив умеренно высокую оценку у критиков и очень высокую у многих крупных писателей - Йейтса, Уэллса, Элиота. Но эта реакция мало трогала и занимала художника, который уже был весь поглощен "Улиссом". Перевод романа, помещенный в настоящем издании, был выполнен во второй половине 30-х годов М.П.Богословской-Бобровой и опубликован в 1976 г. в журнале "Иностранная литература". (Другой перевод, сделанный В.С.Франком в зарубежье, был опубликован в Италии (Неаполь) в 1968 г.). Он обладал высоким литературным уровнем; и, конечно, уже само обращение переводчицы к тексту столь хулимого автора в разгар идеологического и физического террора было актом несомненного мужества. Но выполненный более полувека назад, до становления науки о Джойсе и в обстановке культурной изоляции, этот перевод не мог сегодня не требовать тщательной ревизии. При ее проведении я максимально сохранял исходный текст: как правило, изменения вносились лишь в случаях явного отступления от стиля и лексики оригинала, а также прямых погрешностей и ошибок (которые изобиловали в ирландской и особенно католической тематике). Сверка и редакция перевода осуществлялись по каноническому современному изданию оригинала: A Portrait of the Artist as a Young Man. The definitive text, corrected from the Dublin holograph by Chester G.Anderson and reviewed by Richard Ellmann. Viking Press 1964. 1 Папа рассказывал ему эту сказку - ср. в письме Джона Джойса автору, 31 января 1931 г.: "Помнишь ли ты старые времена на Брайтон-сквер, когда ты был мальчик бу-бу, а я тебя водил в скверик и рассказывал про му-му, которая приходит с гор и забирает малышей". Бетси Берн - Берн - фамилия университетского друга Джойса, послужившего прототипом Крэнли (гл. 5). О, цветы дикой розы... - старинная ирл. сентиментальная песня "Лили Дэйл". Дядя Чарльз и Дэнти - прототип дяди Чарльза - Уильям О'Коннелл из Корка, двоюродный дед автора, живший в семье Джойсов в 1887-1893 гг. Эйлин - дочка соседей Джойсов, живших в доме 4 (а не 7) на Мартелло-террас в 1887-1891 гг.; именно она написала Джойсу, когда он был в Клонгоузе, письмо со стишком, который варьирует Леопольд Блум в "Калипсо". Он топтался в самом хвосте... чувствовал себя маленьким и слабым - явный уход от автобиографичности. Джойс мальчиком был весел и боек, хорошо физически развит и не раз завоевывал призы в спорте, хотя и не терпел грубых видов его - бокс, борьбу, регби. Роди, Кикем, Роуч, Кэнтуэлл, Сесил Сандер... - из 22 упоминаемых в романе соучеников Стивена в Клонгоузе, почти все носят имена и фамилии реальных соучеников автора. В приемной замка - главным зданием колледжа Клонгоуз был замок, купленный орденом иезуитов в 1813 г. Гамильтон Роуэн (1751-1834) - сподвижник Вулфа Тона, скрывавшийся после поражения восстания 1798 г. в замке Клонгоуз; бросив свою шляпу из окна на ограду замка, он заставил преследователей решить, что он покинул замок. Столкнуть его в очко уборной - злоключение, постигшее классика весной 1891 г. Из младших и средних классов - в Клонгоузе младшие классы (три, из которых два были приготовительными) включали детей до 13 лет, средние - с 13 до 15, старшие - с 15 до 18 лет. Отец Арнолл - о.Уильям Пауэр, инспектор младших классов. Таллабег - местечко, где находился иезуитский колледж св.Станислава, объединившийся с колледжем Клонгоуз Вуд в 1885 г. В третьем классе - в Клонгоузе - старший из младших классов и низший из трех "классов грамматики". Правильно это или неправильно - целовать маму? - при строгом католическом воспитании, вопрос вовсе не абсурдный. Св.Алоизий Гонзага (1568-1591), один из трех "святых отроков", почитаемых католиками, был, по житию его, "слишком чист" и не целовал свою мать; ниже в романе (гл. 5) этот же вопрос возникает в связи с Паскалем. Мистер Кейси - Джон Келли, друг семьи Джойсов, не раз подолгу гостивший у них. Клейн - деревушка между Клонгоузом и Сэллинзом, жители которой, не имея своей приходской церкви, посещали службы в колледже. Голос в дортуаре - Стивен не был, стало быть, в дортуаре - как и Джойс, который, будучи много младше соучеников, два первых года спал не в дортуаре, а в комнате по соседству, за ширмами. Кто-то поднимался по лестнице - замок Клонгоуз принадлежал до 1813 г. роду Браунов, и по легендам, в нем появлялся призрак Максимилиана фон Брауна (1705-1757), одного из "диких гусей", фельдмаршала австрийской армии, погибшего в битве под Прагой. Боденстаун - кладбище, где похоронен Вулф Тон. Плющ и остролист - традиционные рождественские украшения, их сочетание фигурирует во множестве песен и стихов. Брат Майкл - брат Джон Хэнли, О.И. Ею дедушка подносил здесь адрес Освободителю - истинное событие, "дедушка" - прадед Джойса Джон О'Кеннелл, отец Уильяма, "дяди Чарльза" в романе. Он увидел море... - Стивен воображает сцену в дублинском порту Кингстаун 11 октября 1891 г., когда в гавань входил корабль с телом Парнелла, скончавшегося 6 октября на дальнем западе страны, в Голуэе. Делал подарок для королевы Виктории - Джон Келли, прототип мистера Кейси, сидел несколько раз в тюрьме за участие в "аграрных беспорядках", и от щипанья пакли на тюремных работах три пальца его остались скрюченными. "Я заплачу церковный сбор..." - реплика намекает на агитацию ирл. священников против Парнелла. Тема дальнейших споров за столом - позиция католической церкви в антипарнелловской кампании в 1890 г. Билли - архиепископ Дублинский, Уильям Дж.Уолш (1841-1921); обжора из Арма - кардинал Майкл Лог, архиепископ Армаский, примас Ирландии; Конюх лорда Лейтрима - поспешил на помощь своему хозяину, богатому, жестокому и распутному помещику, когда совершалось его убийство молодым крестьянином, мстившим за честь сестры. В графстве Уиклоу, где мы... находимся - семья Джойсов жила тогда в местечке Брэй под Дублином, на границе графств Дублин и Уиклоу. Арклоу - прибрежный городок, около 40 км от Дублина. Парижская биржа - в 1890 г. Парнелла ложно обвиняли в присвоении размещенных в Париже средств Национальной Ирландской Лиги. Однажды к ним пришел сержант... - реальный случай: офицер полиции, придя к Джойсам, предупредил, что им получен приказ об аресте мистера Келли; ударила одного господина зонтиком... - также реальный случай. Белые Ребята - группы крестьян-повстанцев в 60-х годах XVIII в., члены которых надевали, как опознавательные знаки, белые рубахи поверх одежды. Чарльз Корнуоллис (1738-1805) - в июне 1798 г. был назначен лордом-наместником Ирландии и начальником войск, подавлявших восстание. Иерархия Католической церкви, более страшась Французской Революции, чем господства Англии, и тогда, и позднее проявляла полную покорность последней. Пол Коллен (1803-1878), первый ирл. кардинал (с 1866 г.), резко выступал против освободительного движения и, в частности, против фениев; в 1861 г. он воспретил заупокойную службу в дублинском соборе, когда в Дублин было доставлено тело одного из фенианских вождей Терема Белью Мак Мануса (1823?-1860), скончавшегося в Сан-Франциско. Лайонс-Хилл - на полпути между Клонгоузом и Дублином. Мальчик, который держал кадило... - кадилоносцем в Клонгоузе был сам Джойс. Балбес... Юлий Цезарь... - школьные коверканья латинских учебных фраз; Балбес - от Луция Корнелия Бальбуса, сподвижника Цезаря, Белая Галка - от Bello Gallico, Галльская война. Генерал - глава иезуитского ордена, провинциал - глава иезуитов определенного региона (провинции). Отец Долан - о.Джеймс Дэли; дальнейший эпизод произошел с Джойсом в 1888 г. и многократно упоминается в "Улиссе". Завтра, и завтра, и еще завтра - "Макбет", V, 5. В рассказах Питера Парли - под псевдонимом Питер Парли амер. автор Сэмюэл Гудрич (1793-1860) выпустил, в числе прочих книг для детей, "Рассказы о Древней и Новой Греции" (1831) и "Рассказы о Древнем Риме" (1833), компилятивные и написанные в осовременивающем стиле. Лоренцо Риччи (1703-1775) - генерал ордена иезуитов в 1758-1775 гг., в критические годы запрета ордена. Св.Станислав Костка (1550-1568), канонизован в 1726 г., блаженный Иоанн Берхманс (1599-1621), канонизован в 1888 г.; Питер Кенни, О.И., приобрел замок Клонгоуз для Ордена и основал в нем колледж. 2 В Блэкроке - события гл. 2 отвечают периоду 1892-93 гг., когда семья Джойсов, постепенно беднея, перебралась ближе в Дублину, в Блэкрок. Промотал в Корке большое состояние не Уильям, прототип дяди Чарльза, а брат его, родной дед автора. В крепости замка - замок Фраскати в Блэкроке. Однажды утром... - описывается переезд семейства в Дублин, на Фицгиббон-стрит в 1893 г. У своей тети - прототип ее - Джозефина Мерри, жена Уильяма Мерри (Ричи Гулдинга в "Улиссе"). Из всех родственников, она была наиболее близка Джойсу, и он долго переписывался с нею. Кудрявая девочка - Кэтси Мерри, дочь Уильяма и Джозефины. В узкой тесной столовой... и тихонько смеется. - Эпизод близко использует эпифанию V (где вместо имени Стивен еще стоит "Джим"). Место действия, лица - те же, что в новелле "Мертвые": двоюродные бабки Джойса и их дом, 15 Ашер Айленд. В передней одеваются... - эпизод использует, с изменениями, эпифанию III. К Э- К-... - Эмма Клери, лирическая героиня романа, прототипом которой была Мэри Шихи (см. "Зеркало"). Подобные заголовки имеются в первом сборнике стихов Байрона, "Часы праздности". Стихи о Парнелле - первое творение классика, стих "Et tu, Healy" на смерть Парнелла (осень 1891 г.). Отец, а за ним и биографы автора, утверждают, что Джон Джойс напечатал стих и послал его, в частности, Папе римскому; однако, по наводившимся специально справкам, в библиотеке Ватикана он отсутствует; налоговые извещения Джон Джойс рассылал по своей должности сборщика местных налогов. Я чуть было не налетел на него... - уличная встреча Джона Джойса с о.Конми привела к принятию Джима и его брата Станни (в романе - Морис) на казенный счет в дублинский иезуитский колледж Бельведер, весной 1893 г. Конми был тогда инспектором этого колледжа, но не был еще провинциалом ордена. Кому... отдадут это место... - Джон Джойс, потеряв должность (отчего Джиму и пришлось покинуть Клонгоуз), был в безуспешных поисках новой. Перед школьным спектаклем - в мае 1898 г. Унтер-офицер - в Британской империи (как и в советской) учителями физкультуры бывали обычно отставные военные малых чинов. Курон (в оригинале - Heron, цапля) - собирательный образ с двумя прототипами, братьями Винсентом и Альбрехтом Коннолли, соучениками автора в Бельведере. Изобразил ректора - именно это с большим успехом сделал в спектакле Джойс, хотя "Портрет" этого не говорит. Писателей-бунтарей - в те годы Джойс прочел Ницше, Маркса, Бакунина, Джордано Бруно, Лео Таксиля, Иоганна Моста. Фредерик Мэрриэт (1792-1848) - посредственный, но популярный прозаик, почти исключительно с морской тематикой. Он не поэт - суждение Курона довольно невежественно, ибо поэзия Ньюмена, особенно же "Сон Геронтия", была знаменита. Тайсон въезжал в Иерусалим... - вариация шуточной песенки, с аллюзией на въезд Христа во Иерусалим на осле; дальнейшая стычка - реальный случай, в котором Джойсу изрядно порвали проволокой одежду. Почему он не чувствует вражды... какая-то сила снимает с него гнев... - детальный, тонкий психоаналитический разбор этого пассажа дал Жак Лакан в семинаре 11 мая 1976 г. (анализу "Портрета" был посвящен год работы знаменитого Лакановского семинара в Париже). Веяния борьбы за национальное возрождение, а также зачатки Ирландского литературного возрождения тогда набирали силу; в частности, в 1893 г. была основана Гэльская лига. Обездоленность - один из существенных мотивов самосознания Стивена (и Джойса). По юности и глупости... - одна из любимых песен Джойса, как и его отца. Придите все... - традиционный зачин ирл. народных песен, в старину часто исполнявшихся уличными певцами. Бакалея часто служила в Ирландии и распивочной. Самый красивый мужчина в Корке - и это, и прочие сведения, излагаемые мистером Дедалом, точно передают семейные предания Джойсов. Керри - одно из южных графств. Ты не устала ли?.. - первые строки незаконченного стихотворения Шелли "К луне" (1824). В здании старого Ирландского парламента, ликвидированного Унией 1800 г., с 1802 г. размещался Ирландский Банк. Джон Хили-Хатчинсон (1724-1794) - ирл. политик и экономист, либеральной и патриотической ориентации. Недожаренный - прозвище, данное Джойсом вполне фешенебельному дублинскому ресторану Томаса Корлесса, который описан в "Дублинцах" ("Облачко") и в который Джойс пригласил своих родителей, получив наградные деньги в 1894 г. "Ингомар" - немецкая мелодрама Ф.Хана (1851); "Дама из Лиона, или Любовь и гордость" (1838) - историко-романтическая драма Э.Дж.Бульвер-Литтона (1803-1873). Клод Мельчат - романтический герой "Дамы из Лиона", носивший прозвище Принц. Как-то он забрел в лабиринт... - первое описание квартала публичных домов, где в "Улиссе" происходит дейс