мясо, -- обиделся Акир, -- а у меня отец охотник... Я такой стрелок, что меня в войске на вес золота... -- А меня вообще скоро заберут отсюда, -- сказал тучный юноша. -- Я здесь случайно. -- Погоди, -- перебил его жилистый светловолосый парень с оловянной серьгой в ухе. Обернулся к Акиру: -- Кого, ты говоришь, мы воевать пойдем? Краснобрового? Или, наоборот, под Краснобрового знамена? Кто рекрутирует-то? -- Меня заберут, -- упрямо повторил тучный, и его ткнули в бок. -- Я слышал... -- снова начал Юстин, хотя голос его тонул в общем гуле голосов. -- Я слышал, что не в армию, не в войско! На его слова не обратили внимания. Все говорили разом, никто никого не слушал, всем было страшно и муторно, всех неизвестно зачем выдернули из повседневной жизни, все боялись будущего, все хотели выговориться... В конце концов Юстин уснул, свернувшись калачиком. Во сне к нему пришли эльфуши, выгрызающие сердечки на круглых розовых яблочных боках; Юстин кричал, чтобы перестали портить товар -- но эльфуши только издевательски скалили зубы... А под утро Юстин проснулся оттого, что какой-то домохранец влез ему за шиворот. Юстин взвыл от отвращения, воем разбудил соседей и получил тумака от бородатого. Воздух в комнате сделался за ночь таким плотным, что из него можно было, наверное, отливать свечи. Было уже светло, когда узников подняли, вереницей вывели во двор и велели умыться. Холодная вода вернула отупевшему Юстину способность соображать; отойдя в сторонку, он сосчитал товарищей по несчастью -- вместе с Юстином их оказалось сорок девять человек! Слишком много, чтобы содержаться в одной комнате с низким потолком, но явно недостаточно, чтобы пополнить армию. Дед рассказывал -- в тот год, когда его забрали вербовщики, рекрутов считали тысячами. Кормили по двадцать человек из одного котла, содержали в чистом поле, в загородке, будто скот. Нет, сорок девять человек -- слишком мало для рекрутского набора... Что теперь с дедом будет? Как он сейчас? Мучается, не зная ничего о Юстиновой судьбе... Тем временем на середину двора выкатили котел, и молодец в белом переднике взялся наполнять кашей глиняные миски. Мисок тоже было сорок девять; тучный юноша не наелся, а плечистый парень с неприятными черными глазами попытался отобрать порцию у мальчика, однако встретился взглядом со скучающим стражником в углу двора -- и раздумал. Поев, Юстин приободрился; узникам дали возможность справить естественные надобности и привести себя в порядок, а потом выстроили вереницей и повели куда-то, и вскоре Юстин вслед за прочими очутился в высоком просторном зале, прохладном и вовсе не душном. Сорок девять мужчин выстроили вдоль стены. Справа и слева стояли, поигрывая кнутами, бесстрастные воины в шелковых плащах поверх кольчуг. Юстин оказался на левой стороне неровного строя -- рядом с Акиром и мальчиком. Откуда-то из боковой двери появился богато и неряшливо одетый человек без головного убора, с лысеющей, ловящей блики макушкой. Остановился посреди зала, окинул взглядом оробевших узников; кивнул кому-то, невидимому в проеме: -- Можно. Загрохотали по полу тяжелые колеса; Юстин разинул рот. Двое стражников вкатили и осторожно установили у противоположной стены тележку. На тележке помещался серебряный поднос, а на подносе возлежала, поднимая и опуская бока, необъяснимых размеров серая жаба. Мальчик, стоявший слева от Юстина, не выдержал и вскрикнул, на полмгновения опередив общий вздох удивления и ужаса. Юстин видел, конечно, больших лягушек, но та, которую привезли на серебряном блюде, была размером с хорошую собаку. Бока ее -- Юстин разглядел -- были покрыты жесткой седой шерстью, влажная спина поблескивала, это обстоятельство чем-то роднило гигантскую жабу и лысого человека. Один из стражников с поклоном передал лысому простой глиняный кувшин с широким горлом. Откуда-то взялся лекарь в черном одеянии и черном же колпаке, поставил на пол объемистый саквояж, вопросительно воззрился на лысого. -- Начнем, -- сказал плешивый надтреснутым скучным голосом. Вытащил из-за уха черное перо и нежно пощекотал жабью морду. Дремлющая рептилия открыла оранжевые глаза. Выскочил, как на пружине, и задрожал в воздухе длинный клейкий язык. -- Подходить по одному, -- велел стражник, стоявший справа. И, подхватив под руку, повлек навстречу жабе того самого тучного юношу, который из бледного сделался теперь синим. Лекарь шагнул вперед, быстро завернул тучному юноше рукав -- и блеснул ланцетом. Юноша охнул; в подставленный кем-то тазик звонко закапали капли. Юстин стоял сбоку -- и поэтому отлично видел все. Жаба поймала каплю крови на кончик языка -- и язык спрятался. Лекарь тут же перехватил руку юноши широкой лентой пластыря; жаба совсем по-человечьи пожевала губами, потом широкая пасть открылась, и все -- лысый, стражники, лекарь, Юстин -- услышали глухое утробное: -- Да. Тучный юноша мягко упал в обморок. Два стражника подхватили его и уволокли в дверь направо, в то время как лысый вытащил из своего кувшина что-то небольшое, извивающееся и положил на требовательно вытянувшийся жабий язык. Прежде чем жаба сглотнула, Юстин успел догадаться: кормом ей послужил обыкновенный домохранец. Навстречу жабе уже вели следующего -- бородатого, который отвесил Юстину затрещину. Лекарь завернул ему рукав, полоснул ланцетом -- бородатый не дрогнул; закапала кровь, жаба слизнула каплю, подумала и изрекла: -- Нет. Бородатого увели в дверь налево. Лысый предложил жабе домохранца, а стражники вели уже следующего Юстинового товарища, на ходу поддергивая тому рукав... Неровный строй волновался. Кого-то, успокаивая, огрели плеткой; Юстин стоял, разглядывая жабу, пытаясь понять, страшно ему или нет. Страшило всех одно -- непонятно, что происходит. "Да"--"нет". Как тогда, когда Хозяин Колодцев бросал монетку. Будущее возникает ежесекундно... -- Я боюсь, -- скулил мальчик. Акир молчал. Все происходило очень быстро. Строй у стены таял; жаба выдавала приговор то немедленно, едва получив каплю чьей-нибудь крови, а то задумывалась на минуту, и тогда лысый доставал из кувшина очередного домохранца и начинал соблазняюще вертеть у жабы перед глазами. Прошли странное испытание первые десять человек; три было "да", семь -- "нет". Прошли испытание двадцать; восемь было "да", двенадцать -- "нет". Юстин чувствовал, как нарастает волнение; он стоял сорок восьмым, перед ним к жабе отправился Акир, и, попробовав его кровь, жаба сразу же сообщила: --Да. Акир был семнадцатым из тех, кто отправился направо. Юстин двинулся к лекарю сам -- стражник просто шел рядом. Юстин протянул руку с уже поддернутым рукавом; лекарь, порядком уже усталый, полоснул ланцетом, но Юстин не почувствовал боли. Липкий жабий язык был совсем близко; Юстинова кровь, рубиново-красная, закапала в таз, брызги полетели на штаны -- жаба не сразу нашла языком летящую каплю. Наконец приняла кровь и сглотнула; Юстин ждал. В зале оставались только он -- и напуганный мальчик за его спиной (не считая, разумеется, лысого, лекаря, стражников и жабы). Лекарь залепил Юстинову руку пластырем. Жаба молчала. Вокруг было очень тихо. Даже мальчик не всхлипывал. Жаба молчала. Юстину впервые сделалось страшно в этом зале -- страшно по-настоящему. Лысый -- от него пахло сладковато и неприятно -- вытащил из почти пустого кувшина полудохлого придавленного домохранца. Юстин гадливо отстранился; домохранец был в обмороке, шесть его ножек безвольно болтались, когда лысый тряс приманкой перед полуприкрытыми глазами жабы. -- Нажралась, -- шепотом сказал кто-то из стражников, Лысый бросил бесчувственного домохранца обратно в кувшин. Вытащил другого -- тоже примятого, но подающего признаки жизни. Юстин поразился -- как он берет эдакую гадость руками?! Новый домохранец вяло пискнул. Жаба открыла глаза. -- Да, -- глухо сказал длинный рот. И Юстина подхватили за плечи и подтолкнули к проему двери направо. x x x Их набралось девятнадцать человек -- тех, вкус чьей крови оценен был жабой как "да". Среди несчастных -- или счастливчиков? -- оказались и Акир, и тучный юноша, во время испытания упавший в обморок, и мальчик, представленный твари последним. Теперь с ними обходились если не почтительно, то по крайней мере вежливо. Повели в баню, потом накормили сытно и вкусно; когда Юстин получил обратно свою одежду, она оказалась выстиранной и высушенной. Одетые во все чистое, со свежими пластырями на руках, отобранные жабой счастливчики -- или все-таки несчастные? -- оказались запертыми в просторной, богато убранной комнате, где пол вместо соломы устилали ковры, а вдоль стен вместо лавок высились перины с подушками. Никто ни о чем не говорил -- не хватало сил. Товарищи по несчастью -- или по удаче? -- повалились на перины и долго лежали молча, глядя в пол и в потолок, за полчаса не было сказано ни слова -- однако никто не спал. Наконец молчание нарушил тучный юноша со слабыми нервами. -- Меня скоро заберут отсюда, -- сказал он, будто продолжая, давно начатый разговор. Никто не ответил. Молчали еще минут пять. Юстин сидел, привалившись спиной к стене, и разглядывал невольных своих товарищей. Самому старшему было лет двадцать восемь--тридцать, младшему, мальчишке, оказалось при ближайшем рассмотрении лет четырнадцать-пятнадцать -- правда, страх и отчаянная жалость к себе делали его моложе. Чем дольше Юстин смотрел, тем более улавливал сходство между подростком и Акиром -- словно два брата. Это казалось тем более странным, что они явно не были знакомы прежде. -- Я здесь случайно, -- снова сообщил тучный. Акир потрогал пластырь на руке. Поморщился. -- Не в войско нас забрали, -- задумчиво сказал жилистый парень с оловянной серьгой, -- ох, не в войско... И обернулся к Юстину: -- Ну, ты... что ты там говорил? Про специальный приказ? Что знаешь? -- Ничего не знаю, -- сказал Юстин, которому сделалось неуютно под восемнадцатью требовательными взглядами. -- Слышал... те, что везли меня, спрашивали, не натворил ли чего, не болтал ли в тавернах... Восемнадцать лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за собой более или менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир. -- Брехня, -- сказал он без особой, впрочем, уверенности. -- Если по крови судили... По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол накрыли, как благородным -- значит, будет честь. -- Поросят тоже откармливают, прежде чем на нож насадить, -- мрачно напомнил тонкогубый и тонколицый ровесник Юстина, тот самый, что вчера обозвал Акира пушечным мясом. Все притихли. -- Эй, ты! -- Обернулся к Акиру жилистый обладатель серьги. -- Что ты там говорил насчет того, что Краснобровый жив? На Акировом лице обозначилась внутренняя борьба. Наверное, ему очень хотелось пофорсить, порисоваться, дать понять, что он знает больше прочих. -- Да так, -- промямлил он наконец. -- Слышал. -- От кого слышал? Акир совсем скис: -- Да так... От людей каких-то. -- Трепло, -- презрительно процедил тонкогубый. Акир даже не глянул в его сторону. -- Это, вот что, -- озабоченно начал жилистый. -- Вот что... Кровь. Из вас кого-нибудь двухголовый змей кусал когда-нибудь? -- Иди ты, -- обозлился почему-то Акир. -- Типун тебе на язык! -- А меня кусал, -- сообщил жилистый с мрачной гордостью. -- Я вот подумал... Говорят, кого двухголовый змей с обеих голов цапнет -- у того кровь меняется. Юстин попытался припомнить, кусал ли его когда-нибудь двухголовый змей. Если и кусал, то в раннем детстве -- потому что иначе столь значительное событие не могло бы забыться. -- Может, порча какая-нибудь? -- неуверенно предположил кто-то. -- Или зараза? -- Я тут ни при чем! -- выкрикнул тучный юноша. -- И змей меня не кусал, и порчи нет никакой, и я не заразный! У меня вот что... У меня отец -- Краснобровый, это точно, моя мать у него в покоях служила, так что я наполовину князь! Юноша замолчал. Беспомощно огляделся -- на него устремлено было восемнадцать тяжелых взглядов, и ни один не обещал утешения. -- Это правда, -- тихо сказал юноша. -- Я Краснобрового даже видел однажды, вот как тебя! -- и почему-то ткнул пальцем Юстину в грудь. Сделалось тихо. Кто-то недоуменно вертел головой, кто-то сидел, выпучив глаза, будто увидев на стене перед собой Королеву наездников. -- Моя мать тоже в покоях служила, -- сказал жилистый парень после длинного, очень длинного молчания. Все уставились на него, как будто он признался в пристрастии к человеческому мясу. -- И у меня, -- неожиданно признался мальчик. -- А когда я родился, ее выгнали. Все взгляды переметнулись на мальчика. Юстин понял, что ему холодно. Что мурашки дерут по коже, будто деревянная терка. Они сидели кружком -- девятнадцать молодых мужчин, -- молчали и смотрели. Передавали друг другу взгляды, как передают ведра на пожаре. Кто-то беззвучно спрашивал и надеялся получить ответ. Кто-то взглядом искал поддержки. Кто-то оценивал, кто-то примеривался. Кто-то ничего не понимал, но таких было меньшинство. -- У меня, между прочим, тоже Краснобровый -- отец, -- медленно сказал тонколицый парень, предсказатель несчастий. Жилистый обладатель серьги свирепо вскинул голову: -- А ну, у кого мать в покоях служила -- поднимите руки! Мальчик поднял руку сразу. И тучный юноша -- тоже; прочие смотрели на жилистого, напряженно решая для себя, а стоит ли признавать за ним право распоряжаться. Наконец тонкогубый хмыкнул и поднял руку. И сразу пошли вверх, одна за другой, еще восемь или девять рук; жилистый пересчитал. Всего рук оказалось двенадцать. -- А ты? -- жилистый обернулся к Акиру. -- А у меня мать никогда из дома не выезжала, -- сказал Акир одними губами, и смуглое лицо его сделалось желтым. -- А отец мой -- охотник... Белку в глаз бьет. Жилистый нехорошо усмехнулся. Взглянул на Юстина: -- А ты? Где твоя матушка Краснобрового повстречала? -- Вранье! -- выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания. -- Моя мать умерла, -- сказал Юстин. -- Давно. -- А ты? -- жилистый обернулся к парню, сидевшему напротив и тоже не поднявшему руки, а потом к следующему; как-то незаметно смирившись с тем, что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не помнили своих матерей, у одного мать была маркитантка в обозе, а у еще одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй нас несчастье, живы-здоровы... -- Братишки, -- с нехорошим смешком сказал тонкогубый вестник несчастья. -- Ну и рожи, покусай меня эльфуш. Что, и этот, -- он кивнул в сторону тучного юноши, -- и этот тоже -- мой брат? И щелкнул пальцами, будто сбрасывая со стола домохранца -- жест, означающий крайнее презрение. -- У меня отец охотник, -- тихо сказал Акир. -- Ага, -- хмыкнул тонкогубый. -- Расскажи это той жирной жабе. Юстин сжал виски ладонями, но легче не стало. Он понял, давно понял, о чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял -- и даже поверил. Рекрутчина, вороны, страх. Вот что вспоминается при слове "Краснобровый". "...Я брошу монетку, и никто не знает наверняка, как она упадет. Если выпадет мертвый князь..." Дед -- знал? Вряд ли. -- Понимаешь, -- сказал Акир жилистому, очень серьезно сказал, без тени рисовки. -- Я лучше буду верить своей матери, нежели какой-то жабе. Может быть, ты поступил бы по-другому -- твое право... Юстин понял, что незаметно для себя теребит пластырь на руке и уже треть его раздергал бахромой. -- Да сколько хочешь, -- равнодушно отозвался жилистый. -- Верь... Только вопрос весь не в том. Вопрос, братишки, вот в чем -- на кой ляд нас собрали? В бане попарить? -- Прикончить, -- с непонятным удовольствием сказал тонкогубый. -- Так всегда делается. Когда свергают князя, то и детишек всех под нож -- чтоб, значит, диначтию сменить начисто. -- Династию, а не диначтию, -- шепотом сказал Юстин. -- Чего? -- тонкогубый прищурился. -- Династию, -- сказал Юстин. -- А не диначтию. -- А ты откуда знаешь, ублюдок? -- От ублюдка слышу, -- Юстин даже чуть-чуть усмехнулся. -- Говорят: "Золотарь трубочиста пятнышком попрекает". -- Ты, может быть, даже грамотный? -- после паузы поинтересовался тонкогубый. -- Может быть, -- сказал Юстин. -- А-а, -- тонкогубый отвернулся, будто потеряв к Юстину интерес. -- Ребята, -- сказал Акир, окончательно растерявший всю свою браваду. -- Ребята... Ну не может так быть. Не бастард я. И ты, -- он ткнул пальцем в того парня, чья мать была крестьянкой и вырастила одиннадцать здоровых детей, -- ты тоже... И ты, -- Акир обернулся к Юстину. -- Что же ты веришь так легко, что твоя мать... И Акир запнулся. Смуглое лицо его сделалось медным из-за прилива крови. -- А то ты не знаешь, как это бывает, -- сказал в наступившей тишине веснушчатый парень лет двадцати. -- К нам на хутор Красноб-ровый ездил, как к себе домой. Кто из девок понравится -- готово, родителей не спрашивает и колечек не дарит, тут-таки и свадьба на один день... Акир замотал головой: -- Нет. Моя мать из дому не выезжала даже... Мой отец -- охотник! -- Охотник, -- хмыкнул тонкогубый. -- Большой охотник до баб. Акир вскочил и кинулся на тонкогубого; кто-то бросился разнимать, но по несчастной случайности получил в нос, разозлился и включился в драку на правах участника. Пролилась первая кровь; Юстин отошел в сторону, взял ведро с водой, стоявшее у порога, и опрокинул на дерущихся. На него окрысились: -- Дурак! Домохранец вонючий! Драка сменилась перебранкой. Юстин смотрел, как Акир вытирает разбитый нос, как у веснушчатого стремительно заплывает глаз, как жилистый, бранясь по-черному, пытается отжать полы мокрой рубахи -- а перед глазами у него стояли яблоки, медленно валящиеся в высокую траву одно за другим. И как трава покачивается, смыкаясь. Теперь все смотрели на него. -- Я не хочу умирать, -- жестко сказал Юстин. -- Это вы, домохраний корм, можете друг другу носы разбивать. Давайте, лупите друг друга... Братья-бастарды, вас же отобрали, вымыли, накормили и в чистое переодели. Сказать, кого в чистое переодевают? И что с ним потом делают? Или сами знаете? -- Сядь, мальчик, -- негромко сказал жилистый с серьгой. -- Не отец семейства, чай, чтобы перед ужином добру учить. -- Ты тоже не отец семейства, -- бросил Юстин. -- И он, -- кивнул на тонкогубого, стремительно теряющего этот свой признак из-за разбитой, быстро распухающей губы. -- Тут не спорить, кто главный, тут выбираться надо, нас тут девятнадцать здоровых лбов... Сделалось тихо. Жилистый медленно обводил взглядом братьев-бастардов -- Юстин видел, как он молча вербует себе сторонников. -- У них сабли, -- тихонько предположил веснушчатый, тот самый, на чей хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. -- И потом, дверь не выломать... -- Тебя как зовут? -- спросил Юстин у жилистого. Тот почему-то вздрогнул. Скривил губы: -- Ну, Арунасом... -- Ты, Арунас, не кузнец случайно? -- Ну, кузнец, -- сказал жилистый после паузы. -- А ты откуда знаешь? -- А сильный ты, -- Юстин смотрел жилистому в глаза, лесть его была безыскусна, как бревно. -- Посмотри, брат, мог бы ты эту дверь сломать? Арунас ответил взглядом на взгляд. Хмыкнул: -- Дешево же ты меня покупаешь, брат-бастард. x x x Они вспоминали расположение коридоров, загибали пальцы, считая стражников, предлагали, отвергали и соглашались, доказывали, спорили, но не дрались больше. Надо всеми висел один топор; Юстин скоро знал всех по именам, знал, кто чем слаб и в чем силен. Распоряжался по-прежнему Арунас -- Юстин был при нем главным советчиком. Тонколицего вестника несчастья звали Уляном, сперва он отмалчивался, сидя в углу, но тень топора и лихорадочная жажда спасения в конце концов и его толкнули навстречу братцам-бастардам. Юстин, никогда не имевший настоящих друзей, в течение получаса обрел восемнадцать почти родных душ. Арунас на поверку оказался не только тщеславным и сильным, но и умным, отважным парнем. Тучного звали Флором, у него обнаружилась необыкновенная память -- он до последней мелочи помнил, кто из стражников где стоял, чем был вооружен и куда смотрел. Этот длинный день представлялся Юстину одним из самых страшных -- и самых лучших в его жизни. Ведь несмотря на страх смерти, несмотря на все, что пришлось пережить, а может быть, благодаря этому -- они любили друг друга, как только могут любить настоящие братья. Почти у всех были невесты и жены, у некоторых -- дети, у некоторых -- старые матери; все знали, для чего жить, всем нужно было выжить, и Юстин, как мог, убеждал их в том, что спасение -- возможно. У Арунаса был годовалый сын, и Юстин поклялся брату, что если во время побега Юстин спасется, а Арунас нет -- то Юстин обязательно доберется до поселка Липы и расскажет все Арунасовой жене, и передаст, что деньги зарыты в просмоленном мешке под елкой и что ждать ей надлежит год, а потом выходить замуж, чтобы малый Ронька без мужской руки не рос... Однако чем дальше готовился побег, тем яснее становилось, что Арунасу сына не видать. Железную дверь не способны были снять с петель и сорок кузнецов, а не то что один. А если бы и удалось как-то выбраться из узилища -- в узких коридорах девятнадцать безоружных парней не имели никакого преимущества перед парой-тройкой вооруженных и обученных стражников. Лихорадочное возбуждение сменялось унынием и готово было перейти в тоску -- когда за дверью послышались шаги, скрежетнул засов и на пороге встал некто в черном, одеждой похожий на лекаря, но с саблей на боку. Пришелец был гладко выбрит, голубоглаз, улыбался широко и жестоко; девятнадцать братьев-бастардов попятились, кто сидел -- вскочил, кто стоял -- отшатнулся. -- Здравствуйте, мальчики, -- весело сказал вошедший. У него были длинные светлые волосы, зачесанные назад и собранные в косичку. И еще у него были крупные, не прилегающие к голове уши. -- Надеюсь, вас никто тут не обидел? -- поинтересовался незнакомец все так же весело; знакомые слова в его устах звучали непривычно, хотя и вполне разборчиво. Бастарды молчали. Переглядывались; за спиной у незнакомца стеной стояла стража. -- Вы уже догадались, зачем вы здесь? -- спросил длинноволосый. Юстин с тоской смотрел через его плечо. Стражников собралось человек десять, а может, и больше. Попытка побега была обречена. -- Что ты там увидел? Юстин не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Отступил на шаг; веселые -- и очень холодные -- глаза незнакомца глядели ему в переносицу. -- Я не люблю, мальчик, когда заглядывают мне за спину, -- с улыбкой продолжал длинноволосый. -- Мое имя -- Звор... Ушастый Звор, если кто-нибудь из вас слышал. x x x -- Краснобровый князь умер. У всех у вас в жилах течет кровь Краснобрового. Каждый из вас может стать его наследником... Вероятно, сейчас последует приговор; Юстин сидел, не поднимая головы. -- ...Я хочу, чтобы на трон взошел человек, в чьих жилах течет кровь династии Краснобровых. Такова традиция; никто, даже самый умный враг, не сможет назвать нового владыку самозванцем. Законных детей у князя не было, зато, по счастью, он много оставил бастардов, здоровых и крепких, вменяемых и разумных, и одному из них предначертано стать властителем... Вы слышите меня, мальчики? Это может быть любой из вас: ты, -- Звор кивнул тучному Флору, -- или ты, -- тонкий палец почти уткнулся в грудь Арунасу, -- или ты, -- он мягко улыбнулся подростку. Сделалось тихо. Они сидели вдоль стен, Ушастый мягко ступал, расхаживая взад-вперед, время от времени его взгляд останавливался на чьем-нибудь лице -- и тогда тот, кто удостоился Зворова внимания, краснел, бледнел и отводил глаза. Им требовалось время, чтобы осознать. Слишком много ударов судьбы обрушилось на каждого из них за прошедшие два дня; попасть в рекруты, оказаться бастардом, пережить страх смерти и сразу после этого оказаться наследным принцем -- даже Арунас, чьему самообладанию Юстин завидовал, сидел теперь бледнее непропеченного блина и часто сглатывал, дергая шеей. -- Итак, -- Звор остановился. -- Итак, кто из вас не хочет быть князем? Кто не хочет доказывать свое право на трон? Встаньте! У Юстина задрожали колени. "Отпустите, меня ждет дед, ярмарки еще не кончились, мне нужно домой..." Все эти слова должны были быть сказаны именно теперь, Юстин должен был встать -- и громко сказать их в лицо полководцу, приказавшему выковать на своем шлеме стальные уши, чтобы любой солдат в бою мог видеть его и следовать за ним... Скрипнула скамейка. Но никто не поднялся. x x x "Он красивый", -- сказала Анита далеко-далеко, давным-давно. Падали яблоки в траву. Покачивались гроздья черешни; мелькали в ветвях круглые пятки. "Я ходила через стеклышко к Звору в парк. Один раз с ним говорила... У него действительно большие уши. Но он все равно красивый..." Юстин лежал без сна, закусив зубами подушку. Когда укладывались на ночь, Арунас сказал ему, будто ненароком: -- Ты один теперь знаешь, где я деньги зарыл. Так что если недосчитаюсь... Юстин не понял: -- Что? -- Деньги под елкой, -- жестко сказал Арунас. -- У меня дома, в поселке. Так ты учти -- ты один знаешь... Юстин долго смотрел на него. Потом отвел глаза; не нашелся даже, что сказать. "Подавись ты своими деньгами"? Унизительно. Юстин знал, что Арунас хочет быть князем больше всех. И тучный Фрол хочет быть князем больше всех; и каждый из них хочет быть князем, а на пути к трону стоят ни много ни мало -- восемнадцать других претендентов, восемнадцать братьев... Юстин лежал, закусив подушку, и думал об Аните. Это была будто ниточка между ним -- и Звором. Ушастый тоже видел Аниту, пусть и однажды. Может быть, он ее помнит... Может быть, став князем, Юстин вернет Аниту? Его бросило в пот. От частых ударов сердца подпрыгивала простыня, которой он был укрыт. Он возблагодарил судьбу за то, что у него хватило ума не отказаться от борьбы за трон -- побуждение это было слабостью, трусостью. Что такое князь? В своем княжестве князь может все. Может, например, разыскать колдуна, потребовать от него, чтобы нашел Аниту... Да если Юстин станет князем -- с какой стати Хозяину Колодцев отказывать ему?! Юстин разжал зубы, выпуская край подушки. Во рту стоял вкус полотна и перьев; Юстин подумал, что на пути его к трону -- и к Аните -- стоят восемнадцать человек. x x x -- ...Давай же! Пошла! Пошла, скотина, вперед! Это было последнее испытание. В крытой повозке их привезли на большое поле, обнесенное свежим забором. В центре стояло на возвышении одинокое кресло для Звора. У ворот имелась коновязь, к ней были привязаны две клячи -- старые, тощие, с разбитыми копытами, но под хорошими боевыми седлами. -- Вперед! Свист плетки. Ржание -- будто стон. -- Ну вот, ребята, -- начал Звор, останавливаясь перед последними из братьев-бастардов. -- Вы у нас оба отважные и умные, обладатели многих бесценных качеств... Видите это поле и этих лошадей? Вам надлежит проехать каждому по десять кругов. Кто придет первым -- будет княжить. Юстинова кляча вырывалась вперед только тогда, когда он поддавал ей шпорами. Та соседская скотина, на которой Юстин одно время возил на базар яблоки, была еще ничего, по сравнению с этой несчастной старухой; он мысленно поклялся, что если победит и если кляча выживет -- остаток дней ее пройдет в покое, холе и сытости. И он шпорил снова и снова. И хлестал по бокам кнутом, и всякий раз лошадь содрогалась -- и прибавляла шагу. Он слышал, как свирепо кричит на свою клячу Арунас. Из девятнадцати их осталось двое. Испытания заняли неделю, которая показалась Юстину годом; им задавали мудреные задачки и каверзные вопросы, их до одури поили какими-то зельями, с ними подолгу беседовал тот самый лысый, что кормил жабу домохранцами -- и всегда во время бесед где-то поблизости обретался Ушастый. Им велели по многу раз выбирать между двумя совершенно одинаковыми статуэтками, им показывали нагих соблазнительных толстух, их пугали до смерти и потом считали удары сердца -- и после каждого испытания претендентов становилось все меньше, и вот наконец остались только Юстин и Арунас. Пять кругов пройдено; клячи едва шевелили ногами, однако полпути уже осталось позади. -- Пошла! -- кричал Арунас и бранился. -- Пошла! -- кричал Юстин и бранился тоже. Ощущение, что именно он будет-таки князем, не покидало Юстина со вчерашнего дня. Это было не просто ощущение -- уверенность; Юстин не радовался этому и не удивлялся. Он просто знал. Наверное, накануне последнего испытания Арунас чувствовал его уверенность -- и потому был настроен, как кулачный боец перед схваткой. Наверное, из Арунаса вышел бы хороший князь -- азарт и вдохновение предстоящей борьбы делали его простецкое лицо величественным и почти красивым. -- Пошла! Юстин дал шпоры. Кляча не рванулась вперед -- только содрогнулась и застонала. Разбитые копыта ее ступали все медленнее. Почему, в который раз подумал Юстин, почему для этого последнего состязания им не дали хороших коней? Что, в войске Ушастого перевелись лошади? Нет, не перевелись. Но для состязания специально выбрали самых старых и немощных. Уж не для того ли, чтобы унизить претендентов? Чтобы о будущем князе говорили -- он выиграл скачку на полудохлом одре? -- Пошла, -- сказал Юстин умоляюще. -- Ну пожалуйста, давай, осталось немного... Арунас опередил его уже на четверть круга. Юстин взмахнул новым кожаным кнутом -- но не ударил. Кляча дрожала крупной дрожью. Капала в пыль тягучая слюна. Мокрые бока поднимались и опадали. На шкуре видны были полосы от предыдущих прикосновений хлыста. Арунас опередил Юстина уже на полкруга! Юстинова уверенность, что именно он станет князем, вдруг потускнела и сморщилась, как проколотый бычий пузырь. -- Давай же! Лошадь едва тащилась. Юстину ни с того ни с сего вспомнился мертвый Огонек у порога, и как дышал дед, когда его избили вербовщики... Сзади налетел Арунас. Молодецки присвистнул; непрерывно шпоря свою клячу и без устали нахлестывая ее, он опередил Юстина уже на целый круг. Юстин понял, что проиграл. Почему им велели скакать на клячах? Нет, не для того, чтобы унизить. Каждое предыдущее испытание имело свой смысл -- пусть Юстину не всегда удавалось разгадать его, но он был. Звор ничего не делает без смысла; вероятно, по его задумке будущий князь должен добиваться цели любой ценой, и если во время скачки придется до смерти загнать лошадь -- так тому и быть... Арунасу оставалось проехать два круга. Юстину -- четыре. Он не скакал -- тянулся, не решаясь коснуться шпорами впалых окровавленных боков, не решаясь ударить, да и зачем, все равно Арунаса уже не догнать... Когда Арунас пересек черту в десятый раз, Юстин сразу же слез с лошади. Она стояла, опустив голову, глядя на него мутными старческими глазами; в этих глазах не было благодарности, только упрек. Арунас бросил повод, вскинул руки, будто намереваясь схватить в ладони солнце. Лошадь под ним зашаталась и рухнула, и забилась в конвульсиях -- Арунас выбрался из-под тяжелого тела, прихрамывая, двинулся к возвышению, на котором стояло кресло Звора; по мере того, как он шел, грудь его все больше выдавалась вперед, подбородок поднимался выше, это шагал не кузнец и не бастард, а молодой князь, и стражники, заметив эту перемену, расступились почтительно и, казалось, подумывали, а не поклониться ли? Юстин подошел и остановился в стороне. Арунасова лошадь перестала дергаться, окончательно обратившись в падаль. -- Молодец, -- сказал Звор Арунасу, -- ты победил, значит... что ж. Теперь отдыхай, готовься... Я распорядился -- тебя отвезут во дворец. Вероятно, Арунас ждал поздравлений, каких-то более теплых и уважительных слов. Он замешкался, а потом, решив, видимо, что его княженье только начинается и разгуляться он еще успеет -- все той же величественной походкой пошел за приставленным к нему стражником. Юстину показалось, что о нем все забыли. Он уже подумывал, не сбежать ли под шумок -- когда Звор поднялся из кресла, и голубые глаза его остановились на Юстиновой переносице. -- Поди сюда, -- Юстин скорее прочитал эти слова по губам, нежели услышал их. Бежать было некуда. С неприятным предчувствием Юстин подошел и остановился в двух шагах от Звора. Глаза Ушастого были такими светлыми, что казались кусочками зеркала, отражающего небо, Юстин подумал, что этот вот красивый человек с большими, как лопухи, ушами вел в атаку войска, выигрывал битвы и собирал генералов к себе в шатер, и что он, Юстин, мечтал увидеть его хотя бы раз в жизни, перед боем, хотя бы над верхушками копий. И что у него был шанс стать с ним вровень. Стать князем. Как странно; кто бы ему сказал восемь дней назад, что он будет сожалеть о княжьем венце, уплывшем прямо из рук... -- Почему ты не боролся за победу? -- спросил Звор. Юстин не знал, что ответить. Он в первый раз в жизни разговаривал с Ушастым вот так, лицом к лицу. -- Уж не лошадь ли ты пожалел? -- Звор чуть заметно усмехнулся. -- Нет, -- быстро сказал Юстин. -- Конечно, нет. -- А почему, как ты думаешь, хороший князь не должен жалеть лошадей? -- Я не знаю, -- сказал Юстин беспомощно. Звор некоторое время разглядывал его. Потом кивнул: -- Пойдем... И зашагал к своей карете. Юстин тащился следом, не зная, куда себя деть, и, мельком оглядываясь, искал пути к отступлению, однако бежать было по-прежнему некуда. Звор вошел в карету (дверь открыл и опустил ступеньку слуга). Юстин замешкался. -- Сюда, -- сказали из бархатной полутьмы. -- Иди сюда, неудачник, я тебе что-то скажу... И Юстин впервые в жизни влез в карету. Опустился на мягкое сиденье. Карета тронулась, но так легко, что Юстин почти не почувствовал толчка. Звор сидел напротив. Ветер из приоткрытого окна теребил шелковую занавеску с гербом Краснобрового. -- Так почему хороший князь не должен жалеть лошадей? -- снова спросил Ушастый. -- А чего их жалеть? -- сумрачно спросил Юстин. -- Вот и неверно, -- Звор потрогал мочку своего огромного уха. -- Хороший князь, как и полководец, обязательно должен жалеть лошадей... Обязательно. Людей еще так-сяк, но лошадей -- всенепременно. Понял? x x x На террасе бил фонтан, в чаше его цветными лепестками плавали красные и желтые рыбки. Герб Краснобрового, вышитый шелком на темной тяжелой скатерти, был во многих местах закрыт донцами тарелок, бутылок и блюд. -- Завтра примешь княжение, -- неторопливо говорил Ушастый. -- Дела мои здесь закончены... Людей тебе оставлю. И посоветуют, и научат. Пей. Отдыхай. -- Мне надо деду весточку передать, -- сказал Юстин. Серебряная вилка в его руках была причудливо изогнута, и Юстин продолжал сгибать и разгибать ее, сам того не замечая. -- Мне надо деду дать знать, что я живой... И что я князь. -- Ты еще не князь, -- Ушастый отхлебнул из кубка. -- Ты завтра будешь князь. Вот тогда хоть приказ подписывай, чтобы деда твоего разыскали и с почестями доставили, хоть сам к нему поезжай... Вилку оставь. А впрочем -- гни, твое право, хоть все вилки переломай здесь, твое добро, не мое... И Ушастый улыбнулся. И Юстин понял, что если сейчас не возьмет себя в руки -- хлопнется в обморок, как толстяк Флор перед жабой. Он поднялся. Пошатываясь, подошел к фонтану. Перегнулся через бортик и сунул голову к рыбкам. В воде раскрыл глаза; дно фонтана было мозаичным, и на нем изображена была сцена купания толстомясых белокожих девиц. Юстин выпрямился -- капельки холодной воды приятно щекотали шею, стекали за ворот новой шелковой рубашки. Он виновато оглянулся на Звора, однако Ушастый вовсе не был раздосадован Юстиновой вольностью -- наоборот, улыбался. -- Сделай так, -- Звор щелкнул пальцами. Юстин повторил его жест. Откуда ни возьмись выскочил слуга -- и с поклоном протянул Юстину полотенце. Юстин почувствовал себя человеком, проглотившим солнце. Как будто светило мягко распирает его ребра, теплый шар изнутри толкается в грудь, намереваясь взлететь во что бы то ни стало и поднять с собой Юстина. Спрятав лицо в нежный ворс княжеского полотенца, он только сейчас -- спустя несколько часов -- полностью осознал, что произошло с ним и что за жизнь ждет его, начиная с завтрашнего дня. Он заберет во дворец деда. И, конечно, он разыщет Аниту -- и сделает ее княгиней. Он сравнялся с Ушастым Звором, на которого мечтал когда-то посмотреть хоть мельком. Правда, Звор держит свою судьбу в собственных руках, а он, Юстин, пока что просто ставленник, счастливчик, которому повезло больше других... Он проглотил слюну, будто пытаясь угомонить внутреннее солнце, загнать его ниже, в желудок. Вернулся к столу; кубок его был полон. Юстин отхлебнул и закашлялся. -- Можно... спросить? -- Разумеется, -- кивнул Звор. -- Эти... люди, -- начал Юстин. -- Бастарды... Арунас... Акир... Флор... Где они сейчас? Ему показалось, что огромные уши его собеседника чуть шевельнулись. -- А ты как думаешь? -- поинтересовался Звор. Юстин молчал. Ему сделалось страшно. Внутреннее солнце сжалось в точку и потемнело, как уголек. -- Я не знаю, -- проговорил он медленно. -- Ну вот ты -- без пяти минут князь... Где, по-твоему, они должны быть? Если мудро, по-княжески, рассудить? Как лучше для будущего, для страны? -- Мудро, -- Юстин опустил голову. -- Если мудро... то конечно. Для будущего... Чтобы усобиц не было. Да. Но понимаете, -- он вскинул на Звора умоляющие глаза, -- ведь они же ни в чем не виноваты! Разве может князь казнить невинных?! Звор улыбнулся. Голубые его глаза сделались чуть темнее; Юстину показалось, что он сейчас подмигнет. -- Разумеется, нет, -- мягко сказал Ушастый. -- Разумеется, казнить невинных -- не дело... Я не ошибся в тебе, Юстин, ступай отдыхать, завтра тяжелый день... Ступай. x x x Он ночевал в княжеской спальне. И, разумеется, не мог сомкнуть глаз. Величественно ниспадали портьеры. Мерцали ночные светильники. Пахло розовым маслом, но не приторно и душно, а так -- чуть-чуть. Юстин лежал на высокой постели, под шелковыми простынями, на пуховых подушках, будто на облаке. Мысли его были не мысли, а картинки. Он видел лицо Арунаса -- как он теперь? Что чувствует, узнав, что удача в последний момент отвернулась? Надо будет разыскать его и взять к себе... советником? Много же кузнец насоветует. Полководцем? Но он ведь, кроме дубины, и оружия в руках не держал... Он злится на Юстина, он завидует Юстину, не надо его разыскивать, пусть себе работает в своей кузне... Под сомкнутыми Юстиновыми веками высвечивались и снова терялись в темноте фонтан с золотыми рыбками, лицо деда, когда дед узнает, что Юстин князь, лицо Аниты, когда вот здесь, в этой комнате, он обнимет ее на этих вот перинах... И он обнимал пуховую подушку, тонул в ней лицом, бормотал что-то неразборчиво даже для самого себя, катался по постели и понимал, что надо спать, надо достойно пережить эту ночь, ведь завтра -- церемония, завтра Звор опустит венец на его голову и перед всей страной признает законным наследником Краснобрового, князем... Ему показалось -- или пламя ночных свети