льников действительно заколыхалось? И откуда-то потянуло вдруг холодом, будто приоткрыли дверь в глубокий погреб? Он сел на постели. Ему привиделся Арунас, прокравшийся в княжеские покои через потайную дверь -- с топором. -- Кто здесь?! -- Я. Нет, это не был Арунас. Юстин в ужасе завертел головой; в углу спальни стояла высокая фигура, и полутьма рядом сгущалась, превращаясь во тьму. -- Это я, господин будущий князь, -- в голосе Хозяина Колодцев была насмешка. -- Не пугайся. Я здесь по договору со Звором. -- Нам можно пожениться?! -- Юстин спустил с кровати босые ноги. -- Нам -- можно? Ведь теперь я князь... Анита... -- Ты еще не князь, -- Ос вольно или невольно повторил слова Ушастого. -- Будешь князем -- завтра... Но сперва я войду в твою душу и оставлю там красный шелковый флажок. Звор заплатил мне -- не деньгами, конечно... -- Анита... Что?! -- Это условие твоего княжения. Флажок в твоей душе будет неощутим для тебя, однако ты никогда не сможешь поступить -- или помыслить -- против воли Ушастого. Ты был червяком, он сделал тебя князем -- ведь он может рассчитывать хотя бы на верность, не так ли? Юстин сидел, не касаясь ступнями ворсистого ковра. Тонкая ночная сорочка медленно прилипала, приклеивалась к холодной мокрой спине. -- Погодите, -- сказал он шепотом. -- Но я ведь и так буду верен Ушастому... У меня и в мыслях не было предать его! -- Сейчас ты молод, -- возразил Хозяин Колодцев, делая шаг вперед, плывя сквозь зыбучее пространство, будто капля масла по поверхности воды. -- Сейчас ты наивен... Твои клятвы легки... и легко забываются. Флажок -- вечен... Тебе придется некоторое время смотреть мне в глаза. -- Я должен буду впустить вас в свою душу? -- в ужасе спросил Юстин. -- Тебе нечего бояться. Я всего лишь оставлю там красный шелковый флажок. Незаметный, размером с ореховую скорлупку. И ты не изменишься ни на волосок, ты останешься собой. -- Я не впущу вас, -- сказал Юстин, отодвигаясь назад. -- Но ведь ты хочешь быть князем? -- Но я и так верен Звору! Он ничего не говорил про... -- Звор очень мало говорит, гораздо больше делает. Ты хочешь быть князем? -- Хочу! -- Тогда ты должен принять флажок. Сделалось тихо. Огоньки в ночных лампах едва тлели. -- А если я не приму? -- шепотом спросил Юстин. Темная фигура покачнулась: -- Тогда я уйду... Князем станет другой юноша. Его имя Арунас, он сейчас в темнице... -- В темнице?! -- Да. А прочие мертвы, и ты тоже будешь мертв. Потому что мудрый князь никогда не оставит в живых претендента на трон столь же законного, сколь и он сам... -- Это неправда! -- Ты сам сказал об этом Звору. Ты сам понял смысл этого жестокого, не спорю, поступка... Кто говорил тебе, что быть князем -- просто? -- Никто не говорил, -- сказал Юстин, внезапно чувствуя полное спокойствие. И -- пустоту. Хозяин Колодцев снова шагнул вперед -- и одним движением переместился через всю комнату, и оказался прямо перед Юстином: -- Ты боишься. Ты струсил. Ты, как ребенок, впервые увидевший лекаря. -- Я не боюсь, -- сказал Юстин, понимая, что врет. -- Сейчас решается, быть тебе князем или червяком. Мертвым червяком. Думай. Юстин перевел взгляд на окно. За парчовыми портьерами обозначились очертания башен на сереющем небе, потускнела звезда, всю ночь глядевшая в окно. Розовый запах растаял, сменившись запахом сырости. Мокрого камня. -- Я подумал. -- Ты готов? -- Нет, -- сказал Юстин. -- Я не буду. -- Не будешь князем? -- Не буду человеком, в чьей душе побывал чужой. Не буду подставкой для красного шелкового флажка. Не буду убийцей своих братьев... -- Значит, ты мертв. Кузнец Арунас -- князь. -- Пусть так, -- сказал Юстин. И ничего не почувствовал. x x x В конце галереи стоял стражник. Юстин отпрянул; стражник насторожился, но Юстина не заметил. Утренний ветер был неожиданно холодным. А может, холодным было дыхание ямы, в которую Юстин неудержимо валится? Он вернулся в княжьи покои. Звор предусмотрел все -- у каждой двери поставил стражу. Почивающему на перине князю она не была заметна, но вот беглец, ищущий пути к спасению, не мог отыскать ни мышиной норки, ни щели. Даже каминная труба была перегорожена решеткой. Юстина трясло. От мысли об открытом поединке со стражей при шлось отказаться -- он не настолько ловок и хитер, чтобы напасть со вершенно беззвучно, а значит, сразу поднимется тревога. Впрочем думал Юстин, если через полчаса выход не будет найден -- не миновать сражения. Лучше погибнуть в поединке, нежели ждать развенчания, тайной казни в каком-нибудь темном каземате. -- Звор, -- шептал Юстин, обхватив себя за плечи. -- Но Звор!.. Все братья-бастарды -- Акир, Флор, Миха, тот мальчишка -- все они мертвы, мертвы... Он понимал, что Звор действует безукоризненно правильно. От такого понимания хотелось лезть на обитую шелком стену. Хозяин Колодцев уже передал Ушастому, что Юстин не годится в князья? Если да, то где же стража? Если нет -- чего он ждет? Рассвета? На тяжелых дверях не было замков. Юстин не мог даже запереться в комнате, прожить в осаде лишних несколько часов... Может быть, он действительно струсил, как ребенок при виде лекаря? Может быть, еще не поздно все вернуть? Юстин взялся за ворот сорочки. Но Звор, Звор... Юстин хранил бы верность Звору безо всякого флажка... Хранил бы, жизнь бы отдал за величественного воина; еще вчера вечером он был в этом совершенно уверен -- до того, как узнал правду о судьбе братьев-бастардов... Но вдруг для того, чтобы хранить верность Звору, и в будущем придется убивать, казнить, отдавать людоедские приказы, идеально соотносящиеся с государственным благом, с неписаным законом большой власти... Юстин рванул воротник, будто желая выдернуть из себя душу. Хуже, чем домохранца на грудь... впустить в себя шелковый флажок, неслышно отдающий приказы, проводящий невидимую грань, за которой решение Юстина -- уже не решение Юстина, и все, что с малых лет казалось добром или злом, за этой гранью перестает иметь значение. Верность Звору -- вот единственное добро за этой гранью. Верность Звору... Юстин зубами взялся за конец простыни. Рванул; ткань расползлась двумя широкими полосами. Юстин рвал и рвал, давая выход отчаянию и обиде, скоро простыня превратилась в четыре длинные ленты, Юстин связал их одна с другой, все три узла намочил водой из умывального кувшина, получилась веревка, годная для того, чтобы спуститься на землю из окна. Вот только окно забрано решеткой, и замок на ней Юстину не сломать. Он знал это, когда принимался рвать простыни, просто ему нужно было что-то делать -- что-то осмысленное, указывающее хоть призрачную, но дорогу к спасению... Юстин вздохнул. Плотнее сдвинул створки дверей, ремнем связал ручки, затянул как мог крепко. Хотя бы так. Маленькую дверь на лестницу запер ножкой тяжелого стула. Лег на кровать. Вытянулся. Закрыл глаза. Подумал об Аните. Об эльфушах, о яблоках... Небо за окном стало совсем светлым, когда кто-то без стука рванул дверь. Ремень не позволил створкам распахнуться. -- Эге, -- сказали за дверью. И рванули снова. Заплясал стул, ножка которого служила засовом потайной двери. Кто-то рвался к Юстину в гости. -- Открывай, -- устало сказали за дверью. -- На коронацию пора, князь. Створки дернулись снова. На этот раз между ними обнаружилась щель; в щели блеснуло длинное лезвие, полоснуло по ремню... Холодные пальцы схватили Юстина за запястье. Он чуть не заорал от неожиданности. -- Держи, -- сказала Анита. -- Посмотри на солнце! В кулаке у него оказался осколок закопченного стекла. С острыми краями -- Юстин сразу же порезался. Дверь распахнулась. Аниты уже не было рядом; Юстин не успел сказать ни слова, а его уже брали под руки, уже куда-то вели, вывели на галерею; небо подернуто было перышками облаков, низкое солнце едва угадывалось за серой пеленой. Никто не говорил ни слова, да и потребности такой -- о чем-то говорить -- ни у кого не возникало. Юстина вели через двор -- к башне. Темница, подвал, туда никогда не достигают солнечные лучи... Осколок стекла все еще был у Юстина в кулаке. Никто не заворачивал ему руки за спину -- будто подразумевая, что он сам выбрал свою судьбу и теперь волен без принуждения идти навстречу смерти... -- Погодите, -- сказал Юстин хрипло. -- Одну минуту... Только на солнце посмотреть... Стражники переглянулись. -- Смотри, -- с плохо скрываемым сочувствием сказал старший. -- Солнца-то нет, -- заметил другой. -- Сейчас выйдет! -- пообещал Юстин. -- Одну минуту! -- Нам нельзя тут стоять, -- сказал старший стражник. -- Но оно сейчас выйдет! -- не сдавался Юстин. Сперва будто искорка прорвалась за край облачного покрывала. Потом -- кусочек диска. И в следующую секунду Юстин увидел светлый небесный круг сквозь осколок закопченного стекла. x x x Он лежал на теплой земле, затылок упирался в твердое. Трещали кузнечики. Он полежал немного -- и сел. Под ним была могила. Не очень давняя. Он вскочил; на могильном камне было грубо вытесано его имя. Юстин вздрогнул и огляделся. Да, эту могилу он вырыл своими руками, спасаясь от вербовщиков Краснобрового. И получилось так, что Краснобровый -- мертв, а он, Юстин, вот уже несколько раз стоявший на пороге смерти -- жив... Он посмотрел на свою ладонь. Закопченного осколка не было -- остались лишь порезы и запекшаяся кровь. За деревьями виднелся дом. Юстин сперва пошел к нему, потом побежал. Навстречу ему выскочил щенок-подросток и сперва залаял, а потом узнал; дед, месивший глину в старом корыте, обернулся. Подслеповато сощурился. Комья свежей глины налипли на шелковую княжью сорочку. Дед, не обнимавший Юстина с тех пор, как он стал взрослым, теперь намертво заключил его в белые, пахнущие глиной объятия.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  Поздней осенью Юстин встретил Королеву наездников. Это было время долгих ночей, время сухого шороха и далеких огней, видимых с холма сквозь голые ветки деревьев. Юстин перебрался из шалаша в заранее обустроенную землянку -- с лежанкой, печкой и дымоходом. Много дней он жил один, прячась ото всех, промышляя охотой и рыбалкой, подбирая хлебные "гостинцы", которые дед оставлял для него в условленном месте, и только редко-редко, если уж становилось совсем невмоготу -- наведываясь по ночам домой. Он знал, что его ищут. И что за дедом наблюдают, тоже знал. И знал, что в последнее время слежка стала менее пристальной. Может быть, Ушастый Звор и за ним князь Арунас поверили, что Юстин либо сгинул совсем, либо обретается в чужих землях? -- Звор уехал, -- шепотом пересказывал дед добытые для Юстина новости. -- У него новая война, на этот раз на западе... Ему, вишь, все воевать надо... А новый князь тише воды, ниже травы. Все по-Зворовому продолжается, какие он указы издал -- такие и остались... Оно и понятно, с флажком-то в душе особо не посамовольничаешь... Юстин кивал, потирая ребра. Слева в груди покалывало -- привычно уже, несильно, будто тупой иглой. -- А Хозяин-то Колодцев знает, где ты, -- еще тише шептал дед. -- От него не скроешься... Но Звору не выдал. Звор ему за флажок заплатил, не за шпионство... А знаешь, чем Хозяин Колодцев плату принимает? -- Не знаю и знать не хочу, -- шептал в ответ Юстин. И дед замолкал. Он сочинял Юстину обереги -- от случайного глаза, от недоброго помысла. Давал семена-обманки: бросишь такое в землю, и вырастет дерево, с виду старое, лет пятидесяти, и простоит сутки или двое, а потом распадется трухой. Такими обманками кого угодно с толку можно сбить: придет человек в знакомый лес -- а лес-то другой совсем... Силки и ловушки, сооруженные дедом, помогали Юстину прожить если не сытно, то хотя бы не голодно. Другое дело, что лесовики не любят заговоренных силков: рвут их, путают, поганят пометом. От лесовиков у Юстина была соль пополам с волчьим порошком. Близилась зима. В первое утро, когда выпал иней, Юстин пошел проверять ловушки -- и встретил в лесу Королеву наездников. Под ногами не шелестело, как обычно, а похрустывало и даже позвякивало. Юстин вышел на поляну -- и увидел девочку лет четырех, в зимней меховой безрукавке, но простоволосую, с длинной светлой косой, небрежно перекинутой через плечо. Он уже открыл рот, чтобы спросить, откуда в лесу ребенок и не заблудился ли он -- когда вдруг увидел на высоких девочкиных сапожках шпоры с алмазными звездами. Юстин замер с открытым ртом, а девочка смерила его внимательным взглядом -- и вдруг расхохоталась звонко, на весь лес: -- Умора! Тебе могилу вырыли, а ты живой! -- Ты думаешь, это смешно? -- шепотом спросил Юстин. Девочка перестала смеяться, шагнула вперед, Юстин сразу вспомнил все страшные дедовы рассказы -- и уже ни на что не мог смотреть, кроме маленьких шпор, сияющих, как полуденный лед. И, кажется, уже чувствовал их на своих боках... -- Та, которую ты ждешь, скоро придет к тебе, -- сказала Королева наездников. -- Она уже в пути... Йях-ха! Юстин услышал шорох за спиной и успел пригнуться. Из кустов сиганул через Юстинову голову огромный волк; девочка вскочила на него верхом и всадила шпоры в бока: -- Йях-ха! Прощай! Беззвучно качнулись заиндевелые ветки. x x x Вернувшись к землянке, он сразу понял, что сюда кто-то наведался. Первым побуждением было бежать прочь сломя голову; он отступил к толстому дереву у тропинки, наложил на лук стрелу -- и долго оглядывался, прислушивался и принюхивался, пытаясь определить: где засада? Засады не обнаружилось. Сквозь голые ветки было видно и тропинку, и вход в землянку, и замаскированный из нее выход, который Юстин устроил, как лис, на всякий случай. Если кто-то где-то и прятался -- то только внутри, а там больше двух человек не поместится... Не опуская лука, Юстин подошел ближе. -- Кто здесь? Деревянная дверь медленно отворилась. В низком проеме стояла, пригнувшись, круглолицая девушка с короткими, до плеч, светлыми волосами. "Та, которую ты ждешь, скоро придет к тебе. Она уже в пути..." Королева наездников никогда не лжет. x x x -- Я соврала тебе, -- сказала Анита. -- Но ты ведь спасла мне жизнь... -- А перед этим я соврала тебе. Прости, а? -- Но ты ведь спасла мне жизнь! Они лежали, обнявшись, и вокруг была темнота. -- Я помнила тебя каждый день, -- говорила Анита. -- Я вспоминала тебя каждый час... -- Ты убежала от отца? -- Нет... Я еще не научилась убегать от него, но когда-нибудь научусь... -- Но он знает, что мы вместе?! -- Да... Он знает. -- Значит, нам надо прятаться? -- Я еще не научилась прятаться от моего отца... Даже круг, нарисованный Ножом Забвения, больше не помогает... -- Значит... -- Это мой отец велел мне принести тебе стекло. -- Как?! -- ...ничего не знала о тебе, не знала, что с тобой, не знала, где ты... Отец запер меня. -- Как... -- ...А потом он сказал, что тебя собираются убить и что если я хочу -- могу отнести тебе стекло, которое уведет тебя от смерти... -- она счастливо рассмеялась. -- Хочу ли я... Если я хочу... -- Ты успела в последний момент, -- сказал Юстин, с трудом переводя дыхание. -- Но потом... куда ты исчезла потом? -- Тысячу раз в день я говорила ему, что рано или поздно убегу снова. -- Убежала? -- Я теперь буду с тобой... всегда. Он разрешил. -- Что?! -- Он разрешил. Он сказал: пусть. Он сказал, что ты ему нравишься. -- Скажи еще... -- Он разрешил. Мы будем вместе. -- Не верю, -- бормотал Юстин, а теплое солнце распирало его грудь, толкалось в ребра. -- Не верю... Наконец-то... Над землянкой гулял ветер. В маленькой глиняной печке догорали угли. x x x Юстин топил печку всю ночь. К утру в землянке было мокро и душно, а ветер, врывавшийся в щели, превращался в пар. -- Теперь надо думать, где жить, -- сказал Юстин виновато. -- Если бы мы могли вернуться к деду... Но мы не можем. Князь... -- Ушастый? -- Нет, -- сказал Юстин, чувствуя неловкость оттого, что Анита ничего не знает и придется ей, оказывается, объяснять. -- Новый князь... его имя Арунас, раньше он был кузнецом... И он рассказал ей все, что случилось с того момента, как на их с дедом двор заявились всадники на высоких конях, и до последнего испытания -- их с Арунасом скачки на клячах. -- ...Знаешь, как наездники загоняют до смерти любую тварь, которую удастся оседлать? Вот так и мы должны были... Он нахлестывал и шпорил... Юстин рассказывал, предвкушая, как удивится Анита, узнав, в чем на самом деле состояло испытание Звора -- однако рассказ его как-то сам собой оборвался в том месте, где умирающая лошадь Арунаса грянулась о землю. -- И он победил? -- спросила Анита. -- А лошадь пала? -- Пала, -- сказал Юстин, уже понимая, что не станет рассказывать дальше, и понимая почему. -- Он победил, и... он стал князем. А я убежал, потому что всех остальных бастардов Звор велел убивать... Анита задумалась. Юстин понимал, что солгал ей ни с того ни с сего. Просто затем, чтобы не рассказывать о ночной встрече с ее отцом. Об их разговоре. О красном шелковом флажке. Стала бы Анита любить человека, в чьей душе чужой рукой оставлен кусочек красного шелка? Может быть, зря он утаил правду? Может быть, Анита спросит сейчас -- но почему же ты был в княжеских покоях, когда я принесла тебе стеклышко? Она не спросила. Думала о другом: -- Князь ты или беглец -- мне все равно... Где ты захочешь жить -- мне все едино... Мы сможем убежать так далеко, где не только новый князь -- сам Ушастый Звор нас не достанет. Мы можем жить в теплой стране, где никогда не бывает зимы, там, куда улетают эльфуши, как только у нас наступают первые заморозки... Мы можем жить хоть в людном городе, где все друг к другу добры... Хоть в горах, одиноко, где только грифы и нет ни одной живой души... Мы можем все, что захотим, Юстин. Мы заслужили... Давай поженимся завтра? Я дам знать моему отцу... -- Да, -- сказал Юстин, чувствуя холодок в животе. -- Конечно, его присутствие на свадьбе... обязательно? -- Ведь это он совершит обряд, -- улыбнулась Анита. -- Какой обряд? -- Древний, самый правильный свадебный обряд... Чтобы не только в поступках мы не могли изменять друг другу, но не сделали бы этого и в помыслах -- он войдет каждому из нас в душу и оставит там красный шелковый флажок. x x x По первому снегу Юстина выследили. От неминуемой гибели его спасла муха-аукалка, заговоренная дедом, поначалу увлекшая преследователей за собой. А когда охотники поняли свою ошибку -- дичь была уже далеко; Юстин бежал, рассыпая за собой последние семена-обманки, слыша, как с треском врастают в промерзшую землю корни деревьев-однодневок, как поднимается частокол стволов, авось не проберутся конные... Потом обманки кончились. Он бежал, выбирая овраги поглубже и чащобы погуще. Шел, не останавливаясь ни на минуту, не отдыхая даже ночью, будто и не зная, что такое усталость. Он шел сквозь забытый людьми лес, это была тяжелая работа -- но работа куда более трудная происходила у него внутри. "Почему, -- потрясенно спрашивала Анита. -- Разве ты собираешься изменять мне?" "Нет, -- твердил он сквозь зубы. -- Именно потому, что не собираюсь. Именно потому, что люблю тебя и доверяю тебе... И ты мне доверяй! Безо всякого флажка в душе!" "Но ведь это традиция, -- говорила Анита и казалась при этом такой растерянной, что даже теперь, вспоминая, Юстин скрипел зубами от жалости. -- Это -- как клятва, -- говорила Анита. -- Ведь во все времена и у всех народов будущие супруги дают друг другу клятву... Ты скажешь, что не надо давать, ведь и так понятно, что они любят друг друга?" "Клятву я могу дать и без помощи твоего отца", -- твердил Юстин. "Значит, ты просто боишься, -- с облегчением смеялась Анита. -- Ну что ты, это не больно и не страшно. Это вообще незаметно, вот увидишь..." Юстин вспоминал душную ночь в княжеских покоях. Так говорил Ос, Хозяин Колодцев: "Ты боишься. Ты струсил. Ты, как ребенок, впервые увидевший лекаря". Ну конечно, как он мог забыть, чья Анита дочь... "И потом, -- говорила Анита, -- ведь сегодня мы молоды... А потом пройдут годы. Впереди целая жизнь, я сделаюсь старой, а ты еще будешь полон сил... Кто знает, что может случиться?" Юстин возмущался. Он доказывал ей и убеждал ее, что никого, кроме нее, пусть больной и старой, пусть вовсе немошной старухи, ему не надо -- но она только непонимающе качала головой: "Юстин, я не узнаю тебя. Не ты ли обещал, что ради меня готов на все, что угодно?" "Да, -- говорил Юстин. -- Я обещал... и я готов". "Значит, -- говорила Анита. -- просто прими этот флажок, будто жертву. Пусть это будет твоя первая уступка жене... А потом и я тебе в чем-нибудь уступлю". Тогда он сдался и сказал: "Мне надо привыкнуть к этой мысли. Дай мне время, чтобы я мог смириться с этим". Поднялось солнце, и Анита ушла, печальная и задумчивая, но на прощание поцеловала Юстина и сказала: "Я буду ждать. Вот тебе монетка, когда решишься -- брось ее в огонь..." А на другой день его выследили, и теперь он бежал, ежесекундно ожидая выстрела в спину. Немного утешало то, что если погоня совсем уж наступит на пятки -- можно будет наскоро развести огонь и бросить в него Анитину монетку. И Анита поможет -- если, конечно, на небе в этот момент будет солнце или хотя бы луна... Когда Юстина догнали, было пасмурное, безо всякой надежды утро. Стрела воткнулась в ствол в полупальце от его уха; не успев ни о чем подумать, он упал в неглубокий осенний снег и покатился вниз по склону оврага. Под слоем снега лежали сухие дубовые листья, можно было бы зарыться в них и переждать погоню -- если бы не далекий лай собак, охотничьих бестий, от которых прятаться бесполезно... Он скатился на дно, укрылся за поваленным стволом, взял лук на изготовку -- и понял, что сейчас придется впервые в жизни стрелять в человека. Те, кто преследовал его, не испытывали никаких неудобств, целясь в себе подобного. И, безусловно, в охоте на человека они были куда опытнее Юстина -- стоило ему неосторожно приподнять голову над укрытием, как шляпу с него сдернули, будто шутя. Оглянувшись, он увидел ее на земле -- нанизанную на стрелу с красивым черно-белым оперением. Вооруженные люди в сером -- кажется, их было четверо -- ловко, будто играючи, перебегали от укрытия к укрытию, спускались все ниже в овраг. Юстин лежа натянул тетиву -- и, внезапно поднявшись над поваленным стволом, выстрелил в первого из бегущих. И сразу же увидел, что стрела его идет мимо и что навстречу ей сверху, из чужого укрытия, движется другая стрела. Юстин скорее почувствовал ее, нежели увидел -- и, как в дурном сне, понял, что не успевает убраться с ее пути, увернуться, упасть... Под снегом была листва. Запах осени, покоя, кладбища. Юстин лежал лицом вниз, а там, на склоне оврага, кто-то кричал, и в крике этом была смерть. Юстин приподнялся. Погоня, что секунду назад спускалась склоном оврага, теперь пыталась отступить под градом стрел. Стрелы приходили из-за Юстиновой спины, доставали бегущих, те падали и барахтались в снегу и в листве. Собачий лай приблизился, потом отдалился; Юстин оглянулся. В десятке шагов за его спиной стоял тощий, по глаза заросший седой бородой старикашка. -- Тикай сюда, -- сказал старикашка неожиданно густым басом. -- Беги, братушка, а то ведь пристрелят, неровен час... И поманил кривым, словно дубовый сучок, пальцем. x x x Они называли себя "лесными призраками" -- для красоты и чтобы страху было жителям соседних местечек. Жили не очень-то сладко; каждый за плечами имел печальную историю, подлинную либо выдуманную. Первые трое -- бывшие каторжники (один из них сделался атаманом), четвертый и пятый -- солдаты-дезертиры, шестой -- сирота без роду без племени, седьмой -- младший сын богатого купца, лишенный наследства и разобиженный на весь мир. Восьмой был поэт и бард, на все лады повторяющий, что мир -- коровья лепешка и потому всем должно быть на все плевать. Девятый был пастушок, сбежавший в лес от скуки. Десятый был дурачок, одержимый духами. Быт разбойников оказался почти столь же убогим, как и у Юстина в его землянке -- за исключением того, что среди тряпок, служащих постелью, иногда попадались остатки по-настоящему дорогих вещей: полы бархатных кафтанов, обрывки шелковых плащей, клочки не то покрывал, не то портьер. Юстин догадывался, откуда взялись эти вещи, но не хотел думать, что стало с их прежними владельцами. О безопасности разбойники заботились основательно. Над входом в жилище белели приколоченные гвоздями кости человеческой руки; каждый костяной палец выполнял свою работу: мизинец оберегал от лесовиков, безымянный -- от собак, средний -- от стражников, указательный -- от княжьего гнева и большой -- от крестьян с дубьем. Широко вокруг разбойничьего укрытия расставлены были колья с надетыми на них кукушечьими черепами -- когда рядом появлялся кто-то чужой, в лагере слышно было леденящее душу "ку-ку". Кроме того, перед избушкой денно и нощно горел костер, на закате в него бросали кусочки мелко нарезанного кабаньего хвоста -- испытанное средство от непрошеных гостей. В хибаре разбойников, в многолетней грязи, полным-полно водилось домохранцев, и никто не обращал на них внимания. Юстин ночевал под открытым небом, сам вызывался сторожить костер. Сперва ему не доверяли, думали, что хочет бежать, а потом, раскусив его брезгливость, взялись потешаться: подбрасывать многоногую мелочь ему за шиворот. Первым, кто проделал этот фокус, был старый каторжник; тогда Юстин сдержался и пригрозил, однако никто не принял его слова всерьез. Вторым шутником оказался плечистый дезертир; дрались долго и жестоко, пока наконец Юстин не повалил соперника на землю и не засунул дохлого уже домохранца ему в зубы. С тех пор шутить над Юстином перестали. По ночам приходили какие-то люди, подолгу сидели у костра, что-то приносили в мешках, что-то уносили; порой разбойники отлучались, оставив поэта сторожить хибару и присматривать за Юстином. Поэт заводил свои однообразные песни, а Юстин смотрел, как открывается его рот, и думал о своем. Огонь горел. На небе висела луна; он разыскивал в кармане Анитину монетку. Не та ли это самая, которую бросил когда-то на каменный пол Хозяин Колодцев, определяя Юстинову судьбу? Орел -- смерть. Решка -- жизнь... Юстин сидел, зажав монетку в кулаке. x x x Однажды утром он пошел в лес за хворостом. Почему-то именно в это ясное, хрусткое зимнее утро тоска его была особенно черной. Под заснеженным дубом он остановился. Когда-то в дерево ударила молния, верхушку сожгла, а прочие ветки так сильно напугала, что теперь они росли как придется, вкривь и вкось. Издалека казалось, что в развилке дуба сидит человек. Он вернется в разбойничий лагерь -- и бросит монетку в огонь. "Ты решился?" -- спросит Анита. "Объясни мне, -- скажет Юстин. -- Разве твой отец настаивает на обряде?" "Нет, -- скажет Анита. -- Но ты решился?" "Я люблю тебя, -- скажет Юстин, как не раз уже говорил. -- Мне не нужен флажок, чтобы быть тебе верным". "Ты не хочешь уступить мне?" -- спросит Анита. Как не раз уже спрашивала. "Пойми меня", -- попросит Юстин. "Не понимаю, -- скажет Анита. -- Одно дело -- флажок на верность Звору... А другое дело -- на верность жене... Ведь и у меня будет такой же флажок! Ведь я тебя люблю, в отличие от Звора! Я не потребую от тебя злого!" "Флажок -- зло", -- скажет Юстин. "Нет, -- скажет Анита. -- Флажок -- это средство. Огонь не может быть злом потому только, что людей сжигают на площадях". Юстин не найдется, что сказать. В это время Анита, в своей обиде похожая на обманутого ребенка, вытащит откуда-то круглую прозрачную льдинку, взглянет на солнце... Развилка дуба была пуста. Осыпался потревоженный ветром снег. x x x Он часто думал о деде. Как он там? Как перезимует? Наступила весна. Разбойники отощали и обносились. Среди добычи, перекочевывающей в мешки ночных визитеров, больше не было ни золотых украшений, ни парчи -- только грубое крестьянское полотно, оловянная утварь и стеклянные бусы. Юстин понимал, откуда они взялись. Он ненавидел разбойников. Иногда ему казалось, что он понимает их. Что разбойники -- люди без единого флажка в душе. Даже тот флажок, что вырастает сам по себе в душе каждого человека и не велит убивать себе подобных -- даже этот флажок у них втоптан в грязь. Он знал, что с первым теплом уйдет отсюда. Уйдет в горы, где его не достанет князь Арунас, станет жить совсем один и, может быть, сумеет все-таки принять решение... Не раз и не два он думал о том, как бы объяснить Арунасу, что Юстин не соперник ему. Что он никогда не заявит права на трон -- а хочет спокойно жить в своем доме и помогать деду. Но не Арунас вынес Юстину приговор, а Ушастый Звор, который был мудр и всегда поступал правильно. А в душе Арунаса цвел красный шелковый флажок, и никогда в жизни ему не отступить от мудрой правды Звора -- потому что Арунасу кажется, что это его собственная правда. Юстин просверлил дырочку в Анитиной монетке. Просверлил -- и повесил себе на шею. x x x Сошел снег. Лопнули почки. Вернулись солнечные дни. Однажды днем, когда разбойники спали после ночного налета, Юстин снова отправился за хворостом, однако собирать его не стал. Откопал заранее припрятанную сумку с едой и флягой, закинул за плечо -- и пошел прочь. Туда, откуда явился поздней осенью. Миновал овраг, где его непременно подстрелили бы, если бы не "лесные призраки". Шел и шел; с каждым днем становилось теплее, и однажды вечером Юстин услышал в чаще тоненькую песню эльфушей. x x x Сад цвел. Эльфуши летали с ветки на ветку, с цветка на цветок. Смеялись Не боялись людей -- подпускали близко. Купались в пыльце. Любили друг друга, прикрывшись прозрачными крыльями. x x x Юстин долго сидел на пригорке, невидимый. Смотрел, как дед бродит по двору -- наводит порядок... Что-то мастерит... Камень, лежавший на Юстиновой душе всю зиму, стал немного легче. Он вернулся в сад. Расчистил место, развел костер -- подальше от низко склоненных веток. Эльфуши не обращали никакого внимания ни на человека, ни на дым. Тогда Юстин снял с шеи потускневшую монетку. x x x А кто предоставит страже беглого садовника Юстина, злодея и дезертира, тому положена награда -- сто монет -- за живого или мертвого. x x x "Как я скучала по тебе, -- скажет Анита. -- Каждый день, каждые полдня, каждые четверть дня... Мне казалось, что я больше никогда в жизни не буду счастлива". "Я люблю тебя", -- скажет Юстин. "Ты знаешь, что сегодня за ночь? -- спросит Анита. -- Ночь легкого воздуха, сегодня все ночные птицы поднимаются выше обычного, а нетопыри -- до звезд... Кого этой ночью благословят эльфуши -- тоже сможет немножко полетать... Так рассказывают..." Она будет говорить, а Юстин молчать. Ее волосы будут течь, как время, сквозь его пальцы. Ведь он так и так никогда не изменит Аните, даже в мыслях. Эльфушей вокруг соберется больше, чем звезд, они слетятся тучей, завертятся в воздухе хороводом, зазвенят свое извечное "тили-тили", и легкий ветер пойдет от стрекозиных крыльев, от плащиков, вытканных пауками, от широких невесомых рукавов... Люди, которые дают друг другу обет на веки вечные -- разве они не подобны тем, в чьих душах стоит флажок? Он будет видеть ее лицо и россыпь звезд в траве; а потом он будет видеть ее лицо -- и россыпь светлячков в небе... Ведь не чужому человеку он доверяет свою драгоценную свободу -- любимому человеку! Единственно возможному, необходимому человеку... Счастье взорвется в нем синими и желтыми огнями. Воздух будет, как молоко, и теплый ветер понесет мимо белые лепестки... И запах весны поднимется, как зарево... Десять лет в одиночестве, двадцать лет в одиночестве, тридцать лет в одиночестве и сожалении, потому что вот он костер и вот она монетка. И на этот раз все равно, упадет она орлом или решкой. Много лет она будет ждать его по ту сторону костра. Ждать, пока он решится. Много лет он будет молча смотреть в огонь. Много лет он будет одинок, озлоблен и гоним, как волк, перед которым вдруг возникают в спасительной чаще -- красные шелковые флажки. ЭПИЛОГ Его все-таки поймали. Его везли в клетке, будто зверя; на него показывали пальцами -- он был страшен. Им пугали детишек. Его втихомолку жалели. О нем шептались, что он был добрый разбойник, благородный разбойник, и все, что силой отнял у алчных, отдавал потом слабым... А он сидел, выпрямив спину, глядя поверх голов, будто ничего вокруг не замечал -- знаменитый Юс Садовник, двадцать с лишним лет бывший ночным повелителем страны, разбойник столь легендарный, что умные люди говорили не раз: никакого Юса Садовника нет, его давно убили, и с тех самых пор любой разбойничий атаман по традиции называется Юсом -- чтобы внушать страх... И вот его поймали. Долго охотились, долго травили -- и выманили старого лиса из норы. Клетка с разбойником приехала в столицу, окруженная утроенным против обычного конвоем. До последней минуты боялись побега -- ведь известно было, что Юс Садовник имеет волшебную возможность исчезать, будто пар. Однако исчезнуть на этот раз ему не удалось. Клетка въехала во двор княжьего дворца; натянулись цепи, и закованного в колодки разбойника повели наверх -- показать князю. Князь, седой уже и сгорбленный, сидел в высоком кресле с волчьими мордами на подлокотниках. При виде знаменитого разбойника встал, с какой-то даже торопливостью подошел поближе, всмотрелся -- и вдруг улыбнулся так широко, как давно уже не улыбался: -- Покусай меня эльфуш, это действительно ты... Это он! Наконец-то! Закованный разбойник смотрел на князя без страха и без почтения -- внимательно, будто задал вопрос и теперь ждал ответа. -- И за кем осталось последнее слово? -- с усмешкой спросил князь, останавливаясь прямо перед лицом Юса Садовника, благо тот, закованный, не мог причинить ему вреда. -- Ты его чувствуешь? -- тихо спросил разбойник. -- Там, внутри? В душе? Каково тебе жить с ним -- легко? Усмешка князя медленно померкла. -- Легко, -- сказал он, жестко глядя разбойнику в глаза. -- Совсем не заметно. Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты -- струсил. -- Ты думаешь? -- спросил Юс Садовник, -- Тебя казнят завтра, -- сказал князь. -- Я выписал из-за моря палача -- такого, каких прежде у нас не бывало. Ты проживешь под пыткой часа три, не меньше. Мастер не позволит тебе потерять сознание. -- Ушастый Звор не ошибся в своем выборе, -- сказал Юс Садовник. -- Да, -- подтвердил князь. -- Не ошибся. x x x Утром его, закованного, посадили в позорную телегу и медленно-медленно повезли на рыночную площадь, где уже сооружен был специальный эшафот. Не просто помост с плахой или виселицей -- на этот раз площадку для казни строили по чертежам иноземного мастера, и местные палачи дивились хитроумным устройствам, до которых соотечественники приговоренного до сих пор не додумались. Юстин ехал, прислонившись спиной к деревянному борту телеги. Смотрел назад; город уходил от него, будто уносимый отливом. Улицы соскальзывали в никуда. Толпы тянулись мимо -- и тоже соскальзывали. Юстин поразился, как много стало в городе людей. В давние времена все было не так. На нем камнем лежали слова Арунаса: "Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты -- струсил". Он был уверен, что Арунас не прав -- но жизнь соскальзывала с него, отступала, как вода, позади были годы лесной жизни и чужих смертей, впереди были три часа пыток -- и Юстин думал, что, может быть, он ошибся? От этой мысли ему становилось плохо. Он следил, чтобы лицо его не выдало тоски -- ведь люди, которые пялят на узника глаза, решат, что он боится смерти. Боится иноземного палача, специально выписанного Арунасом из-за моря... Случайно ли, что Арунас так ненавидит его? Звор не стал бы выписывать заморского палача. Но, придумывая для Юстина казнь, Арунас не нарушает воли Звора. Красный шелковый флажок -- если он действительно есть в душе Арунаса -- не помешает ему присутствовать на казни... Хватит ли у Юстина сил все три часа хранить мужество -- и не дать князю повода для злорадства? Он сам выбрал свою судьбу. Но, может быть, его отчаянная воля к неприкосновенности собственной души -- всего лишь предрассудок? Вроде брезгливости к домохранцам? Он мог бы стать князем... Он мог бы прожить счастливую жизнь рядом с любимой женщиной. Воспитать детей. Толпа глядела на приговоренного разбойника со священным ужасом. Странная усмешка на покрытом шрамами лице вгоняла обывателей в дрожь. Кое-кто защищался от его взгляда домашними оберегами. Кое-кто вытирал слезы. Те, в чьей бесправной жизни не на что было надеяться, кроме как на помощь Благородного Юса... Телега свернула. Дорога осталась позади; впереди простиралась площадь, а на ней -- помост, зрители и, конечно, Арунас на особом возвышении. Цепи снова натянулись; Юстина втащили на помост, он увидел крепыша в красной накидке, с круглыми карими глазами, которые с нескрываемым любопытством глядели на узника сквозь прорези. Заморский мастер был польщен громкой славой своего клиента; радостно суетясь, он что-то объяснял благосклонно слушающему Арунасу, по очереди показывал инструменты, водил пальцем по своему животу, вдаваясь в анатомические подробности. С Юстина сняли рубаху, растянули его руки в стороны, плашмя положили на деревянное колесо... Он стоял перед белой, покрытой толстым слоем известки стеной. На стене был нарисован углем эшафот, палач, колесо -- и распятая на колесе обнаженная человеческая фигура. Юстин вздрогнул. Увидел поверх рисунка на стене свою собственную тень, обернулся. Полутьма. Небольшой зал. В центре его -- стол, на столе кувшины и бутылки, блюда, кубки. Огоньки свечей -- но какие-то тусклые, будто ночные бабочки. Два кресла. За спинкой одного из них Юстин разглядел высокую фигуру, и сумрак вокруг нее сгущался, превращаясь в тьму. -- Добро пожаловать, -- сказал Ос, Хозяин Колодцев. -- Как ни странно, эти три часа тебе приятнее будет провести со мной, чем с ними... Не так ли? Юстин окинул быстрым взглядом рисунок на стене. Картинка чуть изменилась теперь -- палач взялся тешить князя искусством. Юстин посмотрел на свои руки. На запястьях медленно бледнел след железа. -- Прошу к столу, -- пригласил Ос, Хозяин Колодцев. -- Три часа пройдут, и ты отправишься в смерть, однако здесь, за этим столом, тебе будет проще думать о жизни... Ты ведь не побрезгуешь выпить со мной? -- Нет, -- отозвался Юстин. -- Я благодарен. -- Тебе не за что меня благодарить. Пей. И они выпили. -- Это правда, то, что он сказал? -- спросил Юстин. -- Красных шелковых флажков на самом деле не существует? Ос усмехнулся: -- Как ты думаешь... почему ты здесь, а не там? -- Я был разбойником, -- сказал Юстин. -- На самом-то деле я сделал в своей жизни все, чтобы быть сейчас не за столом, а на площади. Я старался быть справедливым... но я убивал, п