ку, капитан Жуков раскрыл служебный портфель. Сперва он вытащил из него рыжие стоптанные ботинки, потом брови и бороду на прилипках и, наконец, бордовую книжицу, где все было про него написано. Вместо того, чтобы потемнеть от преступной злобы, человек Лодыгин почему-то весело улыбнулся: -- Вы-то мне и нужны. Я как раз собрался идти в милицию. Сейчас я вам все объясню. Дело в том... В общем, я -- не я, то есть я -- действительно Лодыгин Николай Николаевич, но... -- Хватит заговаривать зубы. Где мальчик, Филиппов Саша, одиннадцать лет, ученик третьего класса "бэ" шестидесятой школы Октябрьского района города Ленинграда, прописан по этой улице? Лодыгин заволновался и потряс рукой с чемоданом: -- Я знаю, только скорей. Идемте. И три тени, маленькая, большая и средняя с чемоданом в руке, бросились по ступенькам вниз. 20 Черная стрела дула целилась в мою грудь, и голос из темноты подземелья перечеркнул мое "нет" крестом. -- Смерть шпиону.-- Дуло сместилось влево, и теперь его страшный глаз лежал на линии моего сердца. Я видел, как белый палец давит на спусковой крючок. Грохнул выстрел, из дула прыгнула смерть, но добраться до меня не успела -- дорогу коварной пуле перебежала рыжая тень. Из камня брызнули искры -- это вышибло из руки пистолет. Глаза мои превратились в блюдца -- я узнал своего спасителя. Ботинок, рыжий, тот самый, что крутил точильное колесо. Дальше пошла полная чехарда. С неба упали: 1) Женька Йоних; 2) тот самый старик-точильщик; хотя он был сейчас без бороды и усов и одет был в пиджак и брюки, я его все равно узнал; 3) Василий Васильевич с болтающимся на шее ключом; и 4) -- и самое удивительное -- таинственный человек Лодыгин, из-за которого все мои несчастья и приключились. -- Где он? -- спросил бывший хозяин точила. -- Вот он, даже живой,-- ответил ему Василий Васильевич, показывая на меня пальцем. -- Да не Филиппов, Филиппова я и сам вижу. Этот, который стрелял. Двойник. Все посмотрели в угол, откуда в меня стреляли. Василий Васильевич посветил фонариком. Кроме кучи какой-то ветоши и попирающего ее рыжего башмака, в углу ничего не было. Точильщик (бывший), насупившись, поспешил туда. По пути он подобрал пистолет -- орудие несостоявшегося убийства,-- поднял не просто, а обернув в носовой платок, чтобы не стереть отпечатки пальцев. Пистолет он убрал в портфель, следом за пистолетом в портфель отправился и ботинок. -- Веселенькая картинка.-- Двумя пальцами, как мертвую гадину, он поднял над землей тряпье. Я вздрогнул и посмотрел на Лодыгина. Нет, он стоял живой, а то, что держал на весу точильщик, было сморщенной надувной куклой, из которой улетучился воздух. Но фигура, лицо, одежда, в которую был одет манекен,-- все было, как у Лодыгина. Даже глухарь на шляпе. Бывший точильщик внимательно осмотрел чучело. -- Прокол,-- сказал он, показывая дырочку на запястье.-- Это я его случайно подметкой. Гвоздик там у меня, все забывал подбить. Он убрал манекен в портфель. Потом подошел ко мне и протянул руку. Ту, которая была без портфеля. -- Капитан Жуков. На капитана он был не похож: ни трубки, ни через глаз повязки -- ничего такого у этого капитана не было. Даже шрамов от акульих зубов. Но все равно я сунул ему ладонь и скромно ответил: -- Саша. Он пожал мою руку и пристально посмотрел мне в глаза: -- В общем так, Александр. За проявленные мужество и отвагу объявляю тебе благодарность от всего нашего милицейского коллектива и от себя лично. А вы, товарищ директор, отразите это в приказе по школе и обявите на пионерской линейке. При этих словах Василий Васильевич щелкнул скороходовскими каблуками и вытянулся по стойке смирно: -- Служу Сове... -- Отставить,-- сказал капитан Жуков,-- сейчас можно без этого. Он снова посмотрел на меня: -- А ведь я поначалу подумал, что ты тоже...-- Он легонько тряхнул портфелем.-- Ты уж не обижайся, за то, что я тогда во дворе. Работа такая. Договорились? -- Капитан улыбнулся и показал на Женьку.-- Друг у тебя хороший. Смелый парень, толковый.-- Он посмотрел на часы.-- Идемте, товарищи. Время позднее, а нам еще надо о многом поговорить. Правильно, товарищ Лодыгин? 21 Чемодан лежал на столе. За столом сидел капитан Жуков и стучал по клавишам "Ундервуда". Остальные расселись кто где -- директорский кабинет был большой и стульев хватило всем. Говорил, в основном, Лодыгин -- под пулеметный стук "Ундервуда", на котором капитан Жуков фиксировал его невероятный рассказ. Когда дело дошло до Генератора Жизни, сокращенно ГЖ, того самого черного чемодана, с которым пришел Лодыгин, директор Василий Васильевич изумленно покачал головой: -- С виду чемодан чемоданом. Даже не верится. -- Вера тут ни при чем,-- строго оборвал его капитан Жуков.-- Советский человек верит исключительно в науку и технику. Верно, товарищ Лодыгин? -- Полностью с вами согласен, товарищ капитан. -- И потом,-- продолжил капитан Жуков,-- вы только что сами видели, как этот якобы чемодан оживил этажерку с книгами. -- Этажерка -- это пример,-- поддержал капитана Лодыгин.-- Оживить можно что угодно, любой предмет. Дело только во времени и опыте оператора. Но, повторяю, перед этим необходимо снять психокарту с того организма, дублем которого этот предмет вы собираетесь сделать. И все это может он.-- Лодыгин бросил ласковый взгляд на свое детище, потом подумал о другом своем детище, нахмурился и опустил голову. -- У вас нет папиросы? -- спросил он чуть погодя; лицо его оставалось мрачным. -- Мы, по-моему, в школе, а не в ресторане "Казбек". Подумайте о подрастающем поколении.-- Капитан Жуков кивнул на меня и Женьку. -- Да-да, я понимаю. Это я так спросил, от волнения. Я ведь не курю -- бросил. И без всякого перехода он приступил ко второй, трагической части, своей необыкновенной истории. Даже старенький "Ундервуд" стал стучать печально и с перебоями, а на мужественном лице капитана загулял над скулой желвак -- так жутко было все это слышать. Все началось с любви к детям. Своих детей у Лодыгина никогда не было, и каждый час его холостяцкой жизни был безвиден и пуст, как мир до первого дня творения. Чужие дети пугались непонятного дядиньки, когда на улице он протягивал им конфеты. Я кивнул, уж мне-то этого было не знать. -- Потом я увлекся своим генератором, и на время тоску по детям заглушила работа... Но работе пришел конец -- Генератор Жизни был создан, и тоска возвратилась снова. Тогда он принял решение: вырастить себе в колбе сына. Это был мучительный день -- мучительный и счастливый одновременно. Он видел его рождение, он держал его на руках и кормил из резиновой груши. -- Ребенок рос быстро, Генератор Жизни был его доброй нянькой. За каких-то три года он достиг моего возраста и моего ума. Я читал ему классиков гуманистической мысли и великих мастеров слова. Я играл ему на рояле Хренникова и на скрипке Арама Хачатуряна. Я не знал, чем все это кончится. Когда он маленьким крал у меня папиросы, я думал -- это лишь болезнь роста. Когда он в суп мне подбрасывал дохлых мух, я считал, что это он не со зла. Только в два года, когда он оживил резиновую игрушку и она воровала для него в гастрономе пиво и шоколад,-- я впервые подумал, что с сыном что-то не ладно, но не придал этому большого значения. Наказал, пригрозил ремнем, не играл ему в тот вечер Хачатуряна. Я уже говорил, во всем он был моя копия. Порой я сам начинал сомневаться, он это, а может быть, это я. Жизнь моя стала полной неразберихой. Я стал замечать за собой странные вещи. Например, подозрительность -- я купил себе телескоп. Я сделался жадным, полюбил деньги и разлюбил музыку. Больше всего жалею, что не слушаю теперь музыку... -- Молодой человек,-- Василий Васильевич показал на Женьку,-- может сыграть вам что-нибудь на баяне. -- Это потом,-- сказал капитан Жуков.-- Продолжайте. -- Я выполнял какие-то его непонятные просьбы, устраивал какие-то встречи, часто с переодеванием, а недавно почти случайно узнал, что мой сын использует Генератор Жизни в корыстных целях -- делает его копии и продает их разным подозрительным личностям с юга. И что его разыскивает милиция... -- Разыскивала,-- вдруг поправил его капитан.-- Практически он в наших руках. -- В ваших руках? Вы уверены, что он -- это он, а не его резиновое подобие? -- Уверен,-- ответил капитан Жуков.-- Завтра в двенадцать-ноль-ноль он будет на чемоданной фабрике. Между прочим, там-то и изготовлялись копии вашего генератора и туда же переправлялись ломаные -- чинить. Только ради всего святого, это агентурные сведения, поэтому просьба -- не разглашать. -- Я буду молчать как рыба. -- Все, товарищи.-- Капитан Жуков поднялся.-- Главное мы теперь знаем. Из школы будем расходиться по одному: сначала школьники, за ними -- взрослые. Я поднял руку. -- Вопрос можно? Экскурсия на чемоданную фабрику с этим... ну, тем, что завтра... как-нибудь связана? -- Постой-ка.-- Капитан Жуков нахмурил брови.-- Я разве не говорил? Это одна из основных частей всей завтрашней операции. Экскурсия отвлечет их внимание, а дальше...-- Он замер на половине фразы и пристально посмотрел на меня.-- Это уже моя забота, что будет дальше. И вообще, Филиппов, что-то ты под вечер разговорился. 22 Первое, что я увидел на чемоданной фабрике,-- это фуражку дяди Пети Кузьмина, нашего соседа по квартире. Он стоял в проходной на вахте, загораживая шинелью вход. Лицо его было строгое, а шинель застегнута на все пуговицы. Меня он, кажется, не узнал. -- Экскурсия, говорите? Сейчас разберемся, какая у вас экскурсия. Он сунул руку в окошко своей каморки и вынул телефонную трубку. -- Софья Павловна, это вахта. Кузьмин говорит. Соедините меня с режимом. Егор Петрович? Здравия желаем, Егор Петрович, это Кузьмин говорит, с вахты. Экскурсия тут у меня, школьники. Бумага есть. Печать тоже. Почему не пускаю? Дак бумажку ж можно того -- подделать. Школьники же, хулиганье -- запросто печать из резинки бахнут. Одни? Почему одни. Длинный с ними такой, в очках, говорит, что ихний директор. Значит, пускать? Ну так я пускаю. -- Так.-- Дядя Петя обвел нас суровым взглядом.-- Почему не по росту? Всем выстроиться по росту. И руки из карманов убрать.-- Он накинул на нос очки и стал изучать список.-- По списку двадцать пять человек, а в наличии...-- Он пальцем пересчитал наши головы. Когда он дошел до меня, что-то в его глазах такое блеснуло, а может, это мне показалось. -- Кто старший? -- сказал он пряча в карман бумажку.-- Пусть пройдет в эту комнату на инструктаж. У нас особое производство, это вам не какой-нибудь щетинно-щеточный комбинат имени товарища Столярова. Грохнет на голову чемодан, тогда узнаете, где раки зимуют. И вас, который директор, попрошу тоже. Мы с Василием Васильевичем миновали вертушку вахты и прошли за обитую дермантином дверь. На двери висела табличка "Инструкторская". В комнате никого не было. На стенах -- графики и плакаты; на одном, который висел ближе других, был нарисован лежащий на полу человек и склонившаяся над ним санитарка. Сверху было написано: "Оказание первой помощи при падении со стеллажа чемодана". Я изучил все двадцать четыре пункта инструкции и, когда дошел до последнего -- вызывайте скорую помощь по телефону 03,-- раздался щелчок замка и знакомый голос сказал: -- Цех э15. Это из проходной -- налево. Там вас будут ждать мои люди. Я обернулся. Перед нами стояла бабка с ведром и веником. Она плюхнула из ведра воды, примерилась и веником хлестнула по луже. -- Они сорют, а я корячься за шестьдесят рублей. Из-под синего бабкиного халата вылезали стоптанные рыжие башмаки. Я все понял, а бабка продолжала брюзжать голосом капитана Жукова: -- Ишь, застряли как мертвые. Ваши давно в обивочную ушедши, лекцию про чемоданы слушают. Пошли, пошли, нечего тут топтаться, мне еще семь цехов подметать. Мы с Василием Васильевичем пустились догонять наших, но свернули не направо, к обивочной, а налево -- к цеху э15, где нас должны были ждать. У цеха никого не было. На запертых железных воротах под большой цифрой "15" мелом было написано: "Не входить! Опасно для жизни! Идет загрузка сырья" -- и нарисован череп с перекрещенными костями. Василий Васильевич посмотрел на меня, я -- на Василия Васильевича, и мы оба пожали плечами. В том смысле -- ну, мол, прибыли, а что дальше? А дальше послышался долгий жалобный стон, который тут же сменился коротким веселым скрипом. Стонала электрическая тележка, а скрипели наваленные на нее горой чемоданы. И управлял всем этим хозяйством человек с глухарем на шляпе. -- Быстро прячьтесь по чемоданам,-- сказал Лодыгин, затормозив.-- Приказ товарища капитана. Я хотел узнать, зачем прятаться, но увидел, что Василий Васильевич уже захлопнул над собой крышку, а Лодыгин защелкивает на его чемодане замок. Тогда я выбрал себе чемодан по росту, забрался в него, и мы отправились в трясущейся темноте туда не знаю куда. Лодыгин, не останавливая тележку, вышиб запертую железную дверь и отлепил от номера цеха уже не нужную теперь единицу. В пятом цехе было темно, лишь в глубине, подкрашенные папиросными огоньками, ворочались над гигантским чаном лопасти перерабатывающей мельницы. -- Сырье прибыло. Можно загружать,-- сказал Лодыгин, спрыгивая с тележки. По цеху пробежал хохоток, и пять лодыгинских ртов выплюнули, как один, папироски. Пять подошв затоптали их, чтобы не случился пожар, а пять пар рук в больших рукавицах принялись бросать чемоданы на ленту транспортера-загрузчика. Когда чемодан со мной отправился в свой последний путь, одна из рук сняла рукавицу и написала на крышке мелом: "Смерть шпиону Филиппову". Потом подождала следующего и вывела на его промятом боку: "И примкнувшему к нему директору Василию Васильевичу". Я почувствовал, как тряска сменилась резким твердым ударом, и меня, как царевича в засмоленной бочке, понесло на плавной волне. Интересно, к какому берегу вынесет меня окиян-море? И чем сейчас занимается капитан Жуков? Я просунул руку в карман, хотел погладить теплое брюшко черепахи Тани, но Тани в кармане не оказалось. Должно быть, вылезла по дороге, подумал я и успокоился. Сверху красная кнопка была похожа на звезду Марс, отражающуюся в ночной глубине колодца. Балка была гладкая, как озерный лед, и опасная, как стрела железной дороги, и единственное, о чем Таня молила своего черепашьего бога,-- не сорваться раньше времени вниз. Она продвинулась еще немного вперед и решила -- все, можно прыгать. По глазам ударила темнота. Таня сделала в воздухе разворот и летела теперь панцырем вниз, отсчитывая тягучее время. Удара она не слышала, лишь заметила уголком глаза, как конвейерная лента остановилась и черные кирпичики чемоданов замерли на краю обрыва. Свет хлынул, как струя из брандсбойта, и одновременно ударил гром. Я прикрыл руками лицо и хотел рвануться вперед, но кто-то силой удержал меня за плечо, потом рывком повалил на спину. Не понимая, что происходит, я опять попытался встать, но бас капитана Жукова заставил меня остаться на месте. -- Тихо, пока лежи. Не ровен час попадешь под шальную пулю. Лежать было жестко и неудобно: под ребра что-то давило. Я потрогал -- это был каблук от ботинка. Капитан Жуков высился надо мной каланчой, приникнув к полевому биноклю. -- Они нас немного перехитрили, но ничего. Все равно победа за нами. Похоже, мы поднялись с ним на вершину горы -- цех был виден отсюда как на ладони и все, что происходило в цехе. -- Савраскин, держи левый фланг! Они прорываются,-- заорал вдруг капитан страшным голосом и замахал биноклем над головой. Я посмотрел вниз и увидел, как сразу двое Лодыгиных, размахивая остатками третьего, надвигаются на какого-то невзрачного на вид паренька, замершего в боксерской стойке. Паренек оказался невзрачным только на вид. Он сделал что-то такое, отчего Лодыгины, бросив третьего, спрятались за железную будку. Но паренек на этом не успокоился. Притворившись, что тяжело ранен, он брякнулся на бетонный пол и забился в фальшивой агонии. Один из Лодыгиных выглянул из-за будки, и тут псевдотяжелораненный сунул в губы тонкую трубку и сделал мгновенный выдох. Я присвистнул, так необычно было то, что я увидел потом. Тот Лодыгин, который неосторожно выглянул из-за будки, на глазах стал делаться дряблым, ноги его размякли, и скоро на месте, где он стоял, остался лишь небольшой бугорок -- кучка прорезиненной ветоши. Но до парада победы было еще далеко. Я видел, как побледнел капитан, потому что внизу из какой-то дырки в стене вылезли сразу с десяток Лодыгиных и, растянувшись цепью, пошли в атаку. -- Из пескоструйных аппаратов -- огонь!!! -- что есть мочи скомандовал капитан, и миллионы искрометных песчинок вонзились в лодыгинские ряды. И тут чемодан, который все это время мирно лежал в сторонке, вдруг подпрыгнул как сумасшедший, крышка его откинулась и из него выскочил Василий Васильевич. С криком "Коммунисты вперед!" он спрыгнул с высоты вниз и смело бросился на врага. Но впереди уже никого не было -- одни шипящие воздушные змейки да баррикада из дырявой резины. -- Вниз! -- сказал мне капитан Жуков, и мы сбежали по транспортеру в цех. -- Он в компрессорной.-- Из дыры, той самой, откуда выскочила вражеская подмога, пошатываясь, выбрался Женька Йоних. -- Замечательно,-- сказал капитан.-- Из компрессорной только один выход. Теперь ему не уйти. -- Нет! -- раздался вдруг взволнованный голос. Из-за горы чемоданов, пошатываясь, как и Женька, нам навстречу вышел Лодыгин и упал перед капитаном Жуковым на колени. -- Не убивайте моего Коленьку! Он хороший, его еще можно перевоспитать. Я знаю... -- Ох уж мне эти любящие отцы,-- смущенно проворчал капитан.-- Ладно. Слушай мою команду. Брать только живым. Лодыгин-старший стоял возле покореженной двери в компрессорную и говорил в пробитую ломом дырочку: -- Коля! Это я, твой папа. Сдавайся, Коленька, они тебе ничего плохого не сделают. Вот и товарищ капитан подтвердит. -- Подтверждаю,-- подтвердил капитан Жуков. -- Ну так как, Коля? Сдаешься? Все прислушались, ожидая, что он ответит. И он ответил. Раздался протяжный свист -- такой громкий, что у нас заложило уши. Потом вверху над нашими головами надулась пузырем крыша и лопнула, осыпав всех железной трухой. И в облаке белой пыли, как сказочный многоголовый дракон, вырос и устремился к небу странный воздушный шар. Десять... двадцать Лодыгиных, собранные в летучую связку, сияли нам резиновыми улыбками и махали на прощанье рукой. А под ними в оловянной гондоле плыл по небу еще один человек Лодыгин, сын другого человека Лодыгина, оставленного им на земле. С каждым нашим вдохом и выдохом он делался все мельче и мельче, пока не превратился в один из миллиардов атомов воздуха, по которому он уплывал на закат. 23 За мостом, за тихой водой реки, опутанный трамвайными проводами, нас ждал Египет. Женька подошел ровно в шесть. -- Едем? -- сказал я и показал за мост. -- Чего здесь ехать -- дойдем. Женька был не один. В руке он держал футляр, в футляре лежала скрипка. Заметив мой удивленный взгляд, Женька слегка смутился. -- Не оставлять же ее одну,-- сказал он, отводя глаза в сторону. Я кивнул, я его понял, и мы пошли: Женька, черепаха Таня и я. -- Подождите,-- послышалось за нашими спинами. Это была Женькина мама. Она куталась в шерстяную шаль и размахивала над головой авоськой. Женька остановился, я тоже. -- Женя,-- сказала Суламифь Соломоновна, тяжело дыша.-- Ты забыл бутерброды. -- Ну мама...-- хмуро ответил Женька, но авоську с бутербродами взял. Суламифь Соломоновна вытерла платочком глаза и собралась что-то добавить, но мы уже зашагали дальше. Не прошли мы и десятка шагов, как услышали позади топот. -- Йоних, Филиппов, минуточку! Теперь это был директор Василий Васильевич. В руках он держал книгу. -- Возьмите.-- Он протянул ее мне. "Чехов" -- было написано на обложке. Я сказал: "Спасибо" -- и взял. Чехов нам пригодится. Мы уже выходили на набережную, как вдруг непонятно откуда появился Лодыгин-старший. -- Мальчики,-- сказал он, переминаясь с ноги на ногу.-- Коленьку моего увидите, передавайте привет от папы. Мы кивнули. Нас ждал Египет, встречая нас октябрьским холодком. Женька первый ступил на мост и поздоровался со сторожевым сфинксом. Тот ответил почему-то голосом капитана Жукова: -- В общем, так. Будут какие-нибудь проблемы, шепните там кому надо, что я, мол, в курсе. На середине моста мы замерли: трудно было сделать последний шаг. Женька обернулся и посмотрел на оставленный позади берег. Там было все знакомо: школа, улица, двор, лица, голоса, разговоры. Впереди была тьма египетская. -- Идем,-- сказал он упрямо. И мы пошли. (C) Александр Етоев, 1996.