а Виро испытывал трепет и в то же время восторг. Отчего ангел почтил приходом именно его среди всех людей? Потом ему вспомнилось, что Сатана тоже был ангелом и все демоны - падшие ангелы. Из каких же его гость? Или он вовсе не ангел? Ла Виро, несмотря на недостаток образования и свое скромное положение, был совсем не глуп. Ему подумалось, что есть и третий вариант. Тут ему сразу полегчало, хотя все еще было не по себе. Спросив у хозяина разрешения, незнакомец сел. Ла Виро, поколебавшись, тоже присел на стул. Какой-то миг они молча смотрели друг на друга. Гость сложил вместе кончики пальцев и нахмурился, словно не знал, как начать. Странно - он ведь знал, зачем пришел, и должен был подготовиться. Ла Виро предложил ему выпить. Тот сказал, что предпочел бы чай. Ла Виро стал растворять порошок в воде. Гость поблагодарил и, отпив глоток, сказал: -- Жак Жийо, если бы я стал объяснять, кто я, откуда взялся и зачем прибыл сюда, это заняло бы всю ночь и весь день. То немногое, что я скажу тебе, будет правдой - той, какую ты способен понять на этой стадии. Я - один из тех, кто подготовил эту планету, чтобы воскресить всех вас. Есть и другие планеты, подготовленные для других землян, но это пока тебя не касается. Некоторые из них уже используются, другие ждут своего часа. Этот мир - для тех, кто нуждается во втором шансе. Что такое второй шанс? И что такое первый? Теперь ты должен признать, что твоя религия, как, впрочем, и все земные религии, неверно представляла себе загробную жизнь. Все только строили догадки, а потом превращали их в догматы веры. Некоторые, положим, были недалеки от истины, если понимать их откровения символически. А потом гость сказал, что такие, как он, зовутся этиками, хотя между собой называют себя по-другому. Их этический уровень выше, чем у большинства землян. Заметьте, он сказал "у большинства". Значит, среди нас есть и такие, что достигли уровня этиков. Они далеко не первые этики, уточнил гость. Первые не были людьми и происходили с планеты более древней, чем Земля. Те намеренно удерживали себя в телесной оболочке вместо того, чтобы подняться еще выше и совершить Продвижение. Обнаружив, что есть один вид - тоже не люди, - способный продолжить дело, этики передали все им и ушли в небытие. Этих преемников гость называл Древними, хотя по сравнению со своими наставниками они были очень юны. И вот чему, сказал гость, нынешние этики научились от Древних. Творец, Бог, Единый Дух, называйте как хотите, создает все. Все - это Вселенная. Однако она соткана из двух элементов. Один - это материя; другой, за неимением лучшего слова, - нематерия. Мы все знаем, что такое материя. Философам и ученым не удалось дать ей точное определение, тем не менее каждый знает, что такое материя, на основе своего непосредственного опыта. Но что такое нематерия? ГЛАВА 20 - Вакуум! - крикнул какой-то остряк. - Который у тебя в голове! Клеменс встал и рявкнул: - Тихо, вы! Дайте ему сказать. - И добавил с ухмылкой: - Даже если его речь не имеет смысла! - Благодарю вас, мистер Клеменс. Да, абсолютный вакуум есть абсолютное отсутствие материи. Но один ученый сказал мне, что абсолютного вакуума в природе не существует. Это лишь отвлеченное понятие. И вакуум - тоже материя. Нематерия же - это душа, выражаясь на языке старых земных религий. Однако определения, даваемые душе, всегда были очень расплывчатыми, лишенными конкретности. Люди античных времен и их темные предки считали, что это тень, призрачная субстанция, смутное отражение материи, к которой она была привязана до окончания срока жизни. Позднее, с ростом просвещения, душу стали считать невидимой субстанцией, также связанной с телом. После смерти она будто бы воплощается заново, получая новое, бессмертное тело. Некоторые восточные религии учат, что душа, после множества земных воплощений, приобретя хорошую карму, вновь сольется с Божественным Началом. Во всех этих учениях есть доля правды, все они видели долю, не видя целого. Но нам эти философские изыскания ни к чему. Нам нужны только факты. И вот факт: всякое живое существо, от самого простого до самого сложного, имеет своего нематериального двойника. Даже амеба. Но я не хотел бы в этот раз запутывать вас, приводя слишком много подробностей. Гость Ла Виро сказал: - Нематерия не подлежит уничтожению. Это значит, что у твоего земного тела есть неуничтожимый нематериальный двойник. Тут Ла Виро, до сих пор молчавший, прервал пришельца: - Но сколько же двойников у живого существа? Ведь человек с годами меняется. Он стареет, может лишиться глаза или ноги. У него начинает болеть печень. Что же, этот нематериальный образ похож на ряд фотографий, снятых с человека? Если да, как часто делаются снимки? Каждую секунду или раз в месяц? И что происходит со старыми снимками? Гость улыбнулся и ответил: - Образ, как ты называешь его, нерушим. Но в нем записываются все перемены, происходящие с телом. - Значит, и смерть тоже, и разложение? Ла Виро, как я уже говорил, был неграмотен и ни разу не бывал в большом городе, но голова у него варила. - Нет, - сказал гость. - Забудем пока обо всей материи нематерии, кроме тех, из которых состоит человечество. Все остальное для нас не имеет значения. Но сначала назовем то, что ты зовешь душой, по-иному. "Душа" для людей понятие слишком расплывчатое, с ним связано слишком много словесных образов слишком много противоречивых определений. Стоит только сказать "душа" - и неверующие сразу делаются глухи к тому, что следует дальше. Верящие же в бессмертие душ" услышат вас сквозь все умственные построения, нагроможденные на Земле. Назовем этот нематериальный двойник "ка". Это древне египетское слово, обозначавшее в их религии один из нескольких видов души. Дополнительные значения это слово имеет только для египтян - а они уж как-нибудь приспособятся. Отсюда мы можем заключить, что гость имел понятие о земной истории. Кроме того, он говорил на франко-канадском диалекте, а стало быть, заранее готовился к этой встрече. Этик, который говорил с Бертоном, в свою очередь выучил английский. - Итак, - продолжал гость, - у нас есть ка. Насколько нам известно, формируется она в момент зачатия, когда сперма сливается с яйцеклеткой. А потом меняется вместе с телом. Различие между телом и ка в момент смерти проявляется так. Тело в течение всей жизни создает свою ауру. Простым глазом она не видна - это доступно лишь немногим избранным - и представляет собой ореол вокруг головы живого человека. Увидеть ее можно с помощью специального прибора - тогда она предстает как многоцветный переливчатый шар, который вертится, раздувается, убывает, меняет цвета, выпускает и вновь втягивает отростки. Это чудо, это буйство красок надо увидеть, чтобы оценить. Назовем эту ауру "ватан". Человек теряет свой ватан или свою ка в момент смерти, то есть когда тело уже невозможно оживить. Куда же девается ка? С помощью нашего прибора, назовем его каскопом, видно, что она, как правило, тут же уплывает прочь, несомая эфирным течением, природа которого нам неизвестна. Иногда ка задерживается по неведомой нам причине. Но обычно она отделяется от тела и уплывает. Вселенная полна ими, однако они никогда не заполняют все пространство. Они способны пересекаться, проходить одна сквозь другую, и в одном месте может поместиться бесчисленное их множество. Мы полагаем, что ка лишена сознания, хотя в ней содержатся разум и память умершего. Она блуждает в вечности и бесконечности, неся с собой этот умственный потенциал. Замороженная душа, так сказать. Когда же тело умершего восстанавливается, ка возвращается в это тело. Как бы далеко в пространственном отношении она ни находилась, она моментально является в первый же миг жизни восстановленного тела. Притяжение между ними не знает преград. Но когда соединение произойдет, ка ничего не будет знать об интервале, прошедшем с момента смерти первого тела до момента пробуждения сознания во втором. Некоторые, однако, придерживаются мнения, что ка, возможно, обладает и сознанием в свой бестелесный период. Это подтверждается некоторыми явлениями, зарегистрированными, кажется, в 1970-х годах. Насколько я помню, речь шла о значительном количестве мужчин и женщин, реанимированных после клинической смерти. Они свидетельствовали, что в момент смерти покидали свое тело, видели, как скорбят их родные, а потом их возвращали обратно. Но обладает ка в этот период памятью или нет - мы имеем дело только с ее воплощениями, с ее телесным состоянием. Ла Виро, ошеломленный и одновременно охваченный экстазом все же прервал гостя снова - очевидно, свойство прерывать неотделимо от человека. Геринг помолчал и добавил: - Как мне слишком хорошо известно. - Раздался смех. - Простите меня, - сказал Ла Виро. - Но как можно восстановить умершее тело? Он смотрел на свое собственное тело и не мог понять, как оно, бывшее прахом, восстало вновь. - У нас есть инструменты, обнаруживающие и исследующие ка, - сказал гость. - Они способны уловить любую нематериальную молекулу. А потом происходит процесс преобразования энергии в материю. - И вы можете воспроизвести любую ка на любой стадии? Вот, скажем, кто-то умер в восемьдесят лет. Можете вы воспроизвести его двадцатилетнюю ка? - Нет. В природе существует только одна ка - ка восьмидесятилетнего. Поэтому, пока разум еще не начал действовать, тело, восстановленное по записи, омолаживается до двадцатилетнего возраста. Все его дефекты исправляются. При первом воскрешении на этой планете энергия снова преобразуется в материю. Все это время тела находятся в бессознательном состоянии. - А если сделать два одинаковых тела? В которое из них войдет ка? - Предположительно в то, которое оживят первым. Как бы синхронно ни проводились воскрешения, всегда будет разница хотя бы в микросекунду. Наши машины не могут оживлять разные тела в абсолютно одинаковое время. Кроме того, мы никогда не пошли бы на такой эксперимент. Это было бы дурно. Неэтично. - Да - но предположим? - Тело, лишенное ка, разовьет, полагаю, свою собственную. И хотя второе тело является копией первого, оно уже не будет тем, что прежде. Другая среда и другой опыт сделают и тело другим. Воскресший, хотя и будет всегда похож на умершего, станет другим человеком. Однако не будем отвлекаться на мелочи. Важно другое. Большинство лишенных тела ка так и пребывают вечно в бессознательном состоянии. Так мы, по крайней мере, надеемся. Какой это ад - быть заключенным в неосязаемой оболочке, не имея возможности управлять ею, без связи с другими - и при этом все сознавать. Такой муки не заслуживают самые закоренелые грешники. Даже подумать страшно. Во всяком случае, никто из воскрешенных не помнит ни о чем между смертью и новой жизнью. И гость сказал Ла Виро, что из тех биллионов, что умерли на Земле, лишь ничтожно малая часть не входит в эту орду блуждающих ка. Эта часть выбыла. Исчезла. Неведомо куда, неведомо зачем. Древние сказали этикам лишь одно: эти немногие "продвинулись". Слились с Творцом или по крайней мере составляют ему компанию. Гость сказал, что понимает, сколько вопросов возникло у Ла Виро. Он ответит, но лишь на те, что касаются самой сути дела. Откуда этики знают, что некоторые ка "продвинулись"? Как можно вычислить, что не хватает одной из биллионов ка? - Ты должен уже представлять себе, какого развития достигла наша наука и техника. Ведь даже силы, создавшие этот мир и вернувшие тебя к жизни, недоступны твоему пониманию. Но то, что видел здесь ты, - лишь малая часть того, что нам доступно. И я говорю тебе, что у нас на учете все ка, когда-либо существовавшие на Земле. На это ушло больше ста лет, но мы сочли их все. Наука, и только она, позволила осуществить то, что раньше казалось доступным лишь для сверхъестественных сил. Разум человека сделал то, чего не намеревался делать сам Создатель. Не намеревался, полагаю я, как раз потому, что знал: мыслящие существа сделают это за него. Возможно, способность мыслить есть ка Бога. Позволь и мне сделать небольшое отступление, имеющее, впрочем, отношение к делу. Ты, я вижу, смотришь на меня если не как на бога, то как на его кузена. Ты тяжело дышишь, от тебя пахнет страхом, на лице у тебя написано благоговение. Не бойся, Я действительно выше тебя в этическом смысле, но гордиться тут нечем. Ты можешь сравняться со мной и даже превзойти меня. Я обладаю властью, по сравнению с которой наука твоего времени годится разве что для обезьян. Однако я не умнее наиболее умных жителей Реки. И тоже могу ошибаться. Запомни еще вот что - и, когда начнешь проповедовать, всякий раз говори об этом. Тот, кто лезет вверх, может скатиться вниз. Другими словами, бойся регресса. Тебе незнакомо это слово? Бойся скатиться вниз. Покуда ка не расправит крылья и не улетит в неведомые пределы, регресс всегда будет угрожать ей. Кто живет во плоти, живет под угрозой. Это точно так же относится ко мне, как и к тебе. В этот миг Ла Виро протянул к пришельцу руку, желая дотронуться до него и убедиться, что он и вправду из плоти и крови. Гость отпрянул и крикнул: - Не делай этого! Ла Виро убрал руку, но явно обиделся. Гость сказал: - Мне очень жаль, ты не представляешь себе, как жаль, но пожалуйста - не трогай меня. Больше я ничего говорить не буду Но когда ты достигнешь черты, за которой я смогу тебя обнять, ты меня поймешь. И тогда, братья и сестры, гость стал говорить, почему Ла Виро должен основать эту новую религию. Название для церкви придумал сам Ла Виро, и гость ни к чему его не принуждал, просто сказал, что это следовало бы сделать. Но, очевидно, пришелец знал, к кому обратиться, ибо Ла Виро пообещал все исполнить. Принципы Церкви Второго Шанса и способы воплощения их в жизнь мы теперь обсуждать не будем. Слишком много времени нужно, чтобы выдвинуть и обосновать их. Отложим это до будущей ночи. Под конец Ла Виро спросил этика, почему тот выбрал именно его в основатели Церкви. - Ведь я - невежественный полукровка. Вырос в глухом канадском лесу. Мой отец был белый траппер, а мать - индианка. Британцы, правившие нашей страной, смотрели свысока на них обоих. Мать почти отвергло собственное племя, потому что она вышла за белого. А отца англичане, на которых он работал, обзывали мужем скво, грязным французишкой. Я был очень велик для своего возраста и в четырнадцать уже стал лесорубом. В двадцать из-за несчастного случая я стал калекой и всю оставшуюся жизнь стряпал в лагерях дровосеков. Моя жена, тоже метиска, подрабатывала стиркой. У нас было семеро детей - четверо рано умерли, а остальные стыдились своих родителей. Но мы жертвовали для них всем, любили их и старались хорошо воспитать. Два моих сына уехали работать в Монреаль, а потом погибли во Франции, сражаясь на стороне англичан, которые их презирали. Дочь стала шлюхой, заболела и умерла - так я слышал. А жена умерла от разбитого сердца. Я рассказываю тебе это не потому, что ищу сочувствия. Я просто хочу, чтобы ты знал, кто я и что я. Как ты можешь просить, чтобы я проповедовал другим, если я родных детей не сумел убедить в правоте своей веры? Если моя собственная жена умерла, проклиная Бога? Как же я смогу говорить с людьми, которые были раньше учеными, государственными деятелями и священниками? - Я вижу по твоему ватану, что сможешь, - улыбнулся гость. Он встал, снял с шеи золотую спираль на серебряном шнурке и надел ее на шею Ла Виро. - Это тебе, Жак Жийо. Носи ее с честью. Прощай. Возможно, мы еще увидимся в этом мире, а возможно, и нет. - Подожди! - сказал Ла Виро. - У меня еще столько вопросов! - Ты знаешь достаточно. Благослови тебя Бог. И гость ушел. Снаружи по-прежнему бушевали дождь, гром и молния. Миг спустя Жийо тоже вышел, но гостя и след простыл. Ла Виро обвел взором грозовое небо и вернулся в хижину. Там он сидел, пока не прогремели питающие камни и не настал день. Тогда он спустился на равнину и рассказал, что с ним случилось. Как он и сказал, все, кто услышал его рассказ, сочли его безумцем. Но со временем появились и такие, что поверили ему.  * ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ *  ПАРОХОДЫ ПРИБЫВАЮТ В ВИРОЛАНДО ГЛАВА 21 Около тридцати трех лет назад Герман приплыл в Вироландо. Он собирался задержаться там лишь на время, нужное для нескольких бесед с Ла Виро, если тот допустит его к себе. А там он снова отправится туда, куда пошлет его Церковь. Но Ла Виро попросил его остаться здесь, не сказав, для чего и как долго. Прожив здесь год, Герман взял себе имя Фениксо. Это были счастливейшие годы его жизни. И не было повода думать, что он скоро покинет этот край. Этот день будет похож на много других, но эта похожесть сладка, а небольшое разнообразие украсит ее. После завтрака Герман поднялся к большому дому, построенному на вершине скального столба, и прочел там лекцию своим семинаристам, закончив ее за полчаса до полудня. Потом быстро сошел вниз и встретился у питающего камня с Крен. После они поднялись на другую скалу, привязали к себе дельтапланы и прыгнули в шестисотфутовую пропасть. Над Вироландо сверкали тысячи планеров - они парили вверх и вниз, описывали круги, ныряли, взмывали, падали, танцевали. Герман чувствовал себя птицей, нет - вольным духом. Пусть это иллюзия свободы - ведь всякая свобода иллюзия - но эта самая лучшая. Дельтаплан у Германа был ярко-красный, в память об эскадрилье, которой он командовал после гибели Манфреда фон Рихтхофена. Алый цвет символизировал также кровь, пролитую мучениками Церкви. В небе было много таких красных птиц вперемешку с белыми, черными, желтыми, оранжевыми, зелеными, синими и пурпурными. В этой благословенной земле залегали гематит и другие руды, из которых делались красители. И не только этим она была благословенна. Герман вился в проеме между скалами, огибая мосты, где стояли дома, порой в опасной близости от каменных и деревянных опор. Грешно так рисковать своей жизнью, но он не мог устоять. Прежний волнующий трепет земных полетов вернулся к нему, став вдвое острее. Тут в ушах не ревели моторы, в ноздри не бил запах горелого масла, не было ощущения, что ты заперт. Иногда он проплывал мимо воздушных шаров, махая людям в плетеных корзинах. На каникулах они с Крен тоже сядут на воздушный шар, поднимутся на тысячу метров и предоставят ветру нести их по долине. Бывало, они плыли так целыми днями, болтали, ели, занимались любовью в тесноте, двигаясь без толчков, без единого дуновения ветра - ведь они летели с той же скоростью, что и он. Выпустив в сумерках водород, они приземлялись на берегу, клали свернутую оболочку в корзину и наутро, взяв лодку, плыли обратно вверх по Реке. Через полчаса Герман устремился вниз вдоль Реки, спустился и побежал по берегу. Как сотни других летунов, он отвязал свой дельтаплан и с этой громоздкой ношей на спине пошел к скале, с которой взлетел. Его остановил посыльный в красно-желтой шапочке. - Брат Фениксо, Ла Виро хочет тебя видеть. - Спасибо, - сказал Герман, но в душе содрогнулся. Неужели верховный епископ решил, что пришло время отослать его прочь? Тот, кто звался Человек, ждал его в своей квартире, в храме из красного и черного камня. Из высоких палат Германа провели в небольшую комнату, и дубовая дверь закрылась за ним. Там стояла простая мебель: большой письменный стол, несколько стульев, обтянутых рыбьей кожей, бамбуковые стульчики, две кровати, стол, где помещались кувшины с водой и небольшой выбор спиртных напитков, чашки, сигары, сигареты, зажигалки и спички. Обстановку довершали ночной горшок, два Грааля и одежда, висящая на колышках, вбитых в стену. Имелся туалетный столик перед слюдяным зеркалом на стене и еще один, где лежали помада, ножнички и гребенки, которые порой поставлялись Граалями. Пол покрывали циновки из бамбукового волокна и среди них звезда из рыбьей кожи. В гнездах на стенах горели четыре факела. Дверь во внешней стене была открыта. Через отдушины в потолке поступал воздух. При появлении Германа Ла Виро встал - огромный, ростом шесть футов шесть дюймов, и очень смуглый. Нос у него напоминал клюв исполинского орла. - Добро пожаловать, Фениксо, - пробасил он. - Садись. Выпьешь чего-нибудь? Хочешь сигару? - Нет, Жак, благодарю. - Герман сел на указанный ему мягкий стул. Верховный епископ занял свое место. - Ты, конечно, слышал о гигантском железном корабле, идущем вверх по Реке? Барабаны передают, что он сейчас в восьмистах километрах от нашей южной границы. Значит, дня через два он эту границу пересечет Ты рассказал мне все, что знал, об этом Клеменсе и о его компаньоне, Иоанне Безземельном. О том, что случилось после того, как тебя убили, ты, конечно, знать не мог. Но эти двое, очевидно, отбили своих врагов и построили свой корабль. Скоро они пройдут через нашу территорию. Насколько я слышал, они не воинственны, и нам можно их не бояться. Они сами нуждаются в содействии тех, кому принадлежат прибрежные питающие камни. Они могут и силой взять то, что им нужно, но идут на это лишь в крайнем случае. Однако я слышал тревожные вести о поведении части команды, когда ее - как это? - да, увольняют на берег. Имели место безобразные случаи, в основном связанные с пьянством и женщинами. - Прости, Жак, но я не думаю, чтобы Клеменс стал держать у себя на борту таких людей. Он был одержим своей идеей и порой делал то, чего не следовало бы делать, чтобы построить корабль. Но он не тот человек - во всяком случае, раньше был не тот, - чтобы мириться с подобным поведением. - Кто знает, как он изменился с тех пор? Притом корабль называется не так, как ты говорил, а "Рекс грандиссимус". - Странно. Такое название выбрал бы скорее король Иоанн. - По твоим рассказам об этом Иоанне можно предположить, что он убил Клеменса и забрал корабль себе. Так это или нет, но я хочу, чтобы ты встретил этот корабль на границе. - Я? - Ты знал тех, кто его строил. Я хочу, чтобы ты на границе поднялся к ним на борт. Выясни, что там за ситуация, что за люди. Прикинь также, каков их военный потенциал. Герман принял удивленный вид. - Ты, Фениксо, передал мне историю, которую тот носатый великан - Джо Миллер? - рассказал Клеменсу, а тот рассказал другим. Если это правда, то посреди полярного моря на севере стоит некая башня. Эти люди намерены добраться до нее. И я считаю это намерение дурным. - Дурным? - Ведь эту башню явно воздвигли этики. А эти корабельщики вознамерились проникнуть в нее, раскрыть ее тайны - а возможно, захватить этиков в плен или даже убить их. - Ты не можешь этого знать. - Нет, но здравый смысл заставляет это предположить. - Клеменс при мне никогда не говорил, что хочет власти. Он хотел только доплыть до истоков Реки. - Публично он мог говорить совсем не то, что в узком кругу. - Послушай, Жак. Ну какое нам дело, если они даже и впрямь доберутся до башни? Не думаешь ли ты, что их жалкая техника и оружие позволят им сладить с этиками? Люди для этиков - что черви. Кроме того, что мы-то можем поделать? Нельзя же нам задержать их силой. Епископ подался вперед, схватившись коричневыми ручищами за края стола, и впился взглядом в Германа, словно желая снять с него шелуху слой за слоем и добраться до ядра. - Неладно что-то в этом мире, куда как неладно! Сначала прекратились малые воскрешения. Мне сдается, это случилось вскоре после того, как ты ожил в последний раз. Помнишь ты ужас, который вызвала эта новость? - Я и сам мучился тогда, - кивнул Герман. - Меня обуревали сомнения и отчаяние. - Меня тоже. Но я, как архиепископ, обязан был успокоить свою паству. Не владея при этом никакими фактами, которые могли бы вселить надежду. Выглядело так, будто срок, отпущенный нам, уже истек и те, что могли достичь Продвижения, уже достигли его. Остальные же умрут, и их ка будут вечно блуждать по Вселенной, не зная искупления. Но я все-таки так не думал. Я ведь знал, что сам к Продвижению не готов. Для этого мне предстояло пройти долгий, возможно, очень долгий, путь. А разве этик выбрал бы меня в основатели Церкви, если бы не знал, что у меня есть все возможности для Продвижения? Неужели я - ты не можешь представить, как мучила меня эта мысль, - неужели я оказался недостоин? Неужто я, избранный, чтобы указать другим путь к спасению, сам остался позади? Как Моисей, приведший евреев к земле обетованной, но сам не получивший дозволения умереть на ней. - О нет! - тихо произнес Герман. - Не может такого быть! - Может. Я только человек, не бог. Я даже подумывал уйти со своего поста. Мне казалось, что я запустил собственный этический рост оттого, что слишком занят делами Церкви. Я стал высокомерен; власть, данная мне, исподволь портила меня. Я хотел, чтобы епископы избрали нового главу. А я бы сменил имя и уплыл вниз по Реке миссионером. Нет, не возражай. Я всерьез размышлял об этом. Но потом сказал себе, что так я предал бы этиков, оказавших мне доверие. И, возможно, то страшное, что случилось с нами, объясняется чем-нибудь другим. Тем временем я должен был как-то объяснить это людям. Ты знаешь, как я это сделал; ты услышал это одним из первых. Герман кивнул. Тогда епископ доверил ему нести слово пастыря вниз по Реке на целых две тысячи миль. Это означало годовую разлуку с любимой страной, но Герман рад был послужить Ла Виро и Церкви. Не бойтесь, гласило слово. Будьте тверды в своей вере. Последние дни еще не пришли. Испытание не окончено. Мы сейчас в растерянности, но долго это не продлится. Однажды мертвые восстанут снова, как обещано. Те, что создали этот мир и дали вам бессмертие, не оставят вас. Нынешнее положение вещей послано, чтобы вас испытать. Не бойтесь и верьте. Многие спрашивали Германа, для чего послано это испытание. Он мог ответить только, что ему это неведомо. Быть может, Ла Виро знает об этом от этиков. Быть может, испытание потеряет свой смысл, если все будут знать, в чем оно состоит. Кое-кого этот ответ не удовлетворял, и они в озлоблении отрекались от Церкви. Но большинство осталось верными, и в их ряды, как ни странно, прибыло много новообращенных. Этих привел к Церкви страх: а вдруг действительно есть второй шанс на бессмертие, и теперь остается совсем мало времени, чтобы им воспользоваться. Такая позиция не была рациональной - ведь Ла Виро сказал, что воскрешения возобновятся. Но люди не собирались упускать свой шанс. Страха надолго не хватит, но главное - вступить на верный путь. Возможно, позднее человек обретет истинную веру. - Единственное, что было не совсем правдиво в моем послании, - сказал Ла Виро, - это слова о посланном нам испытании. Я не имел прямого указания - мой гость не говорил мне, что так будет. Но не было в моих словах и лжи, пусть даже спасительной. Прекращение воскрешений - действительно испытание. Испытание нашего мужества и веры. Все мы подверглись пробе. В то время я думал, что этики предприняли это с какой-то благой целью. Очень возможно, что так оно и есть. Но ведь гость говорил мне, что он и его собратья - только люди, хотя и наделенные огромной силой. Что они могут ошибаться. А значит, и несокрушимостью они не обладают. С ними может случиться несчастье, и враги способны причинить им вред. - Какие враги? - встрепенулся Герман. - Я не знаю, кто они, и не знаю, есть ли они вообще. Но подумай. Тот получеловек - нет, не стану так его называть, он все же человек, несмотря на свою внешность - тот Джо Миллер со своими египтянами добрался же до полярного моря, несмотря на все опасности. А перед ними там прошли другие. Кто-то мог прийти туда и после египтян. Откуда нам знать, не проник ли кто-нибудь из них в башню? И не натворил ли там каких-нибудь страшных дел, сам, возможно, того не желая? - Мне трудно поверить, что у этиков нет сверхнадежной обороны. - Ах! - поднял палец Ла Виро. - Ты забываешь зловещий смысл туннеля и веревки, найденных партией Миллера. Кто-то ведь пробил гору и привязал там веревку. Весь вопрос в том, кто и зачем? - Возможно, это сделал кто-то из этиков второго порядка, агент-ренегат. Ведь гость говорил тебе, что и они могут деградировать. А если это происходит с ними, то уж с агентами тем более. - Да... как я не подумал об этом! - ужаснулся Ла Виро. - Но это просто немыслимо... и очень опасно! - Опасно? - Да. Агенты должны быть лучше нас, однако и они... погоди. Ла Виро закрыл глаза и поднял вверх правую руку, сложив большой и указательный пальцы в букву "О". Герман молчал. Ла Виро произносил про себя формулу принятия неизбежного, применяемую Церковью и изобретенную им самим. По истечении двух минут он открыл глаза и улыбнулся. - Если так суждено, мы должны принять все и быть готовыми. Реальность да будет с тобой... и с нами. Однако вернемся к тому, из-за чего я послал за тобой. Я хочу, чтобы ты взошел на этот корабль и высмотрел там все, что возможно. Выясни, как настроен капитан, этот король Иоанн и вся его команда. Разберись, представляют ли они угрозу для этиков. Иначе говоря, есть ли у них такая техника и оружие, которые могли бы обеспечить им доступ в башню. - Ла Виро нахмурился и добавил: - Пора нам вмешаться. - Не хочешь ли ты сказать, что мы должны прибегнуть к насилию? - Что касается людей - нет. Но ненасилие и пассивное сопротивление - это понятия, применяемые лишь к живым существам. Герман, если так надо, мы потопим этот пароход! Но лишь в самом крайнем случае, если не останется ничего другого. И только, имея уверенность, что никто не пострадает. - Я... я не знаю. Мне кажется, мы, сделав это, проявили бы неверие в этиков. Они вполне способны справиться с простыми людьми вроде нас. - Ты попался в ловушку, против которой постоянно остерегает Церковь и ты сам не раз остерегал других. Этики не боги. Бог только один. - Хорошо. - Герман встал. - Я тотчас же отправляюсь. - Ты бледен, Фениксо. Не бойся так. Может быть, уничтожать корабль не понадобится. И в любом случае мы сделаем это, лишь будучи уверены на сто процентов, что никто не будет ранен или убит. - Меня пугает не это. А то, что какая-то часть меня жаждет влезть в эту интригу и радостно трепещет при мысли о потоплении судна. Старый Герман Геринг до сих пор живет во мне, а я-то думал, что разделался с ним навеки. ГЛАВА 22 "Рекс грандиссимус" поистине был прекрасным и величественным судном. Он шел, бороздя воды на середине Реки, огромный и белый, воздев к небу черные дымовые трубы, работая двумя гигантскими колесами. Над мостиком вился флаг, показывая временами трех золотых львов на алом поле. Герман Геринг, ожидавший на палубе трехмачтовой шхуны, поднял брови. Это был явно не алый феникс на голубом поле, задуманный Клеменсом. В небе над пароходом парило множество дельтапланов, а на Реке кишели суда всякого рода - официальные и любопытствующие. Пароход замедлял ход - его капитан верно истолковал значение ракет, пущенных Герингом со шхуны. Притом нельзя было пробиться сквозь загромождающие путь суденышки, не раздавив их. Наконец "Рекс" остановился, подрабатывая колесами лишь настолько, чтобы его не сносило течением. Шхуна поравнялась с ним, и капитан проревел в рупор из рыбьего рога свое сообщение. Человек на нижней палубе "Рекса" тут же соединился по телефону, висевшему на переборке, с мостиком. Из рубки высунулся некто, тоже с рупором, и рявкнул так, что Герман вздрогнул и решил: тут не обошлось без электроусилителя. - Поднимайтесь на борт! Хотя капитан "Рекса" находился футах в пятидесяти пяти над водой и в ста, если считать по горизонтали, Герман узнал его. Рыжие волосы, широкие плечи, узкое лицо принадлежали Иоанну Безземельному, бывшему королю Англии, Ирландии и прочая, и прочая. Через несколько минут Герман взошел на "Рекс", и два вооруженных до зубов стража подняли его в небольшом лифте на верхний этаж мостика. По пути он спросил их: - А что стряслось с Сэмом Клеменсом? Они удивились, и один ответил вопросом на вопрос: - Откуда вы его знаете? - Слухи путешествуют быстрее, чем ваш пароход. - Это было правдой, и если он не сказал всей правды, то и не солгал. Они вошли в рубку. Иоанн стоял около рулевого и смотрел вдаль. Он обернулся на звук закрывшегося лифта. Он был ростом пять футов пять дюймов, красивой и мужественной наружности, с широко поставленными голубыми глазами. Черную форму, бывшую на нем, он надевал, очевидно, лишь когда хотел произвести впечатление на местных жителей. Китель, брюки и сапоги были сшиты из кожи "речного дракона". Китель украшали золотые пуговицы, а с фуражки беззвучно рычал золотой лев. Интересно, подумал Герман, где он взял столь редкий металл? Возможно, отнял у какого-нибудь бедняги. Грудь у капитана была голая. Рыжие волосы, на пару тонов темнее, чем на голове, вились вокруг знака V на лацкане. Один из офицеров, сопровождавших Германа, отдал честь. - Посланник из Вироландо, сир! Ишь ты, подумал Герман - сир, а не сэр. Иоанн его явно не узнал, и Герман удивился, когда король с улыбкой подошел и протянул ему руку. Герман пожал ее. Почему бы и нет? Он пришел сюда не мстить, а выполнить свой долг. - Добро пожаловать на "Рекс". Я его капитан, Иоанн Безземельный. Хотя, как видите, если земли у меня и нет, то есть нечто более ценное - этот корабль. - И Иоанн добавил со смехом: - Когда-то я был королем Англии и Ирландии, если вам это о чем-то говорит. - А я - брат Фениксо, священник Церкви Второго Шанса и секретарь Ла Виро. От его имени приветствую вас в Вироландо. Да, ваше величество, я читал о вас. Я родился в двадцатом веке, в Баварии. Джон вскинул густые рыжие брови: - Я, конечно же, слышал о Ла Виро, и нам говорили, что он живет чуть выше по Реке. Король представил остальных - Герман не знал никого, кроме первого помощника Огастеса Струбвелла, очень высокого, белокурого, красивого американца. Он пожал гостю руку и сказал: "Добро пожаловать, епископ". Похоже, и он не узнал Германа. Тот мысленно пожал плечами. В конце концов, он пробыл в Пароландо недолго, и было это больше тридцати трех лет назад. - Выпьете что-нибудь? - спросил Иоанн. - Нет, благодарю вас. Надеюсь, вы позволите мне остаться на борту, капитан. Я прибыл сюда, чтобы сопровождать вас до нашей столицы. Мы приветствуем вас с миром и любовью и надеемся, что вы пришли к нам с теми же чувствами. Ла Виро хочет встретиться с вами и благословить вас. Быть может, вам захочется немного побыть у нас и размять ноги на берегу. Вы можете оставаться столько, сколько вам будет угодно. - Я, как вам известно, не вашего вероисповедания, - сказал Иоанн, принимая от денщика чашу с виски. - Но к вашей Церкви отношусь с глубоким уважением. Она оказала огромное цивилизующее влияние на Реку. Это больше, чем я могу сказать о церкви, к которой когда-то принадлежал. Деятельность Церкви очень облегчила нам путь, уменьшив воинственность населения. Впрочем, напасть на нас отважились бы немногие. - Я рад это слышать. - Герман счел за благо не заговаривать о том, что Иоанн совершил в Пароландо. Возможно, король изменился. Сомнение трактуется в пользу обвиняемого. Капитан распорядился о помещении для Геринга. Его поместили на техасской палубе, служащей продолжением камеры под мостиком и занимавшей переднее правое крыло посадочной палубы. Там жили старшие офицеры. Иоанн спросил Геринга о его земной жизни. Тот ответил, что о прошлом не стоит говорить. Только настоящее имеет значение. - Возможно, - сказал Иоанн, - но настоящее - это итог прошлого. Если вы не хотите говорить о себе, то, быть может, расскажете о Вироландо? Вопрос был законный, хотя неясно было, не хочет ли Иоанн выведать, каков военный потенциал государства. Геринг не собирался сообщать, что такового не имеется вообще. Пусть сам выясняет. Однако он дал понять, что никому из команды "Рекса" не разрешат сойти на берег с оружием. - Будь это в другом месте, я бы не послушался, - улыбнулся Иоанн. - Но я уверен, что в сердце Церкви мы будем в безопасности. - Этот край, насколько мне известно, уникален, - сказал Герман. - И рельеф, и население - все здесь не такое, как везде Первое вы можете видеть сами. - И он показал на скальные столбы. Да, это поистине страна колонн. Но чем же ваши граждане отличаются от других? - Почти все они - дети Реки. При первом воскрешении этот район заселили детьми, умершими в возрасте пяти-семи лет. Их было около двадцати на каждого взрослого. Нигде больше я не слыхал о такой пропорции. Дети были собраны из разных мест и времен, принадлежали к разным нациям и расам. Лишь одно у них было общее - испуг. К счастью, взрослые происходили в основном из мирных и прогрессивных стран - из Скандинавии, Исландии, Швейцарии двадцатого века. Эта страна не знала ожесточенной борьбы за власть, шедшей в других местах. Пролив на западе служит преградой между нами и титантропами, живущими за ним Люди, обитающие ниже по Реке, отличаются столь же мирным нравом. Поэтому взрослые сумели посвятить все свое время заботе о детях. Потом Ла Виро стал рассказывать повсюду о своей встрече с одним из таинственных существ, создавших этот мир. Его постигла бы судьба всех пророков в начале их пути - то есть осмеяние со стороны многих и признание немногих. Но Ла Виро имел при себе нечто больше слов и убеждений - веское, осязаемое доказательство. Такого не было больше ни у кого - стало быть, эту вещь произвели этики. Это был Дар, как его обычно называют. Вы увидите его в Храме. Это золотая спираль. И вот Ла Виро обосновался здесь. Дети воспитывались в строгости и любви, и это они создали культуру, которую вы видите вокруг. - Если ваши граждане столь же прекрасны духовно, как их страна на вид, - сказал Иоанн, - то они, должно быть, ангелы. - Они люди - и поэтому здесь не Утопия и не рай. Однако я убежден, что нигде больше вы не встретите столько искренне дружелюбных, открытых, щедрых и любящих людей. Здесь очень приятно жить тому, кто им близок по духу. - Пожалуй, можно будет устроить здесь длительную стоянку. У нас моторы нуждаются в перемотке, а на это нужно время. - Срок вашего пребывания здесь зависит только от вас. Иоанн бросил на Геринга проницательный взгляд. Тот улыбнулся. "Прикидываешь, какую бы пользу извлечь из вироландцев? Или просто надеешься здесь отдохнуть, не опасаясь, что твой пароход захватят?" В это время в рубку вошел человек ростом около шести футов, покрытый бронзовым загаром, широкоплечий и с выпуклой грудью Его прямые волосы были черны как смоль и густые черные брови нависали над свирепыми черными глазами. Герингу редко доводилось видеть такие сильные лица. Вошедший излучал то, что в детские годы Геринга называлось "животным магнетизмом". - А вот и Гвалхгвинн, - сказал Иоанн, - капитан моих десантников. Познакомьтесь. Превосходный парень, отменный фехтовальщик и стрелок из пистолета, величайший игрок в покер. Он валлиец и по обеим линиям происходит от королей, коли не врет. У Геринга вся кровь отхлынула от сердца. - Бертон! - прошептал он. ГЛАВА 23 Никто, похоже, не расслышал, что он сказал. Увидев пораженное, но тут же невозмутимо застывшее лицо Бертона, Геринг понял, что тот узнал его. Бертон, услышав, что перед ним брат Фениксо, посланник Ла Виро и священнослужитель, поклонился и проговорил с насмешливой улыбкой: - Ваше преподобие... - У нас в Церкви не приняты такие обращения, капитан, - заметил Геринг. Бертон знал это, конечно