шутках, не выносил даже запаха вина или пива, с презрением отвергая любые попытки подпоить его. Но зато какое восхитительное чувство превосходства переполняло его при этом! Источником мучения для Пита стала его ранняя половая зрелость. Когда в седьмом классе его вызывали отвечать, он безумно краснел, терялся. При виде пышного бюста учительницы его пенис трепетал. Никто не замечал этого, но каждый раз Пит был уверен, что теперь он опозорен до конца дней. Сидя с родителями в кино, на фильме, где у героини было излишне открытое платье или видна подвязка, он прятал в карманы дрожащие руки. После сеанса он боялся взглянуть в лицо родителям. Отец дважды говорил с ним о сексе. Однажды, когда ему было двенадцать, мать заметила кровь на его полотенце и рассказала отцу. Запинаясь и невнятно бормоча, Джеймс Фригейт с трудом выдавил из себя вопрос, не было ли у Пита мастурбации. Тот ужаснулся и все отрицал. При расследовании выяснилось, что принимая душ, он случайно повредил кожицу крайней плоти и там образовался нарыв. Он вовсе не теребил пенис, а просто тщательно мылся. Отец стал объяснять ему, что если он будет терзать свой член, то тронется умом; в качестве назидательного примера Фригейт-старший упомянул деревенского дурачка из Норд Терра-Хат, у которого мастурбации происходили на глазах у людей. С серьезным лицом он убеждал сына оставить дурную привычку, дабы не стать полным идиотом. Может быть, папаша Джеймс на самом деле верил в это - во всяком случае, люди его поколения не сомневались в подобных вещах. Возможно, он просто хотел запугать сына. 47 Это случилось много лет назад. Изрядно набравшись, Питер привел женщину в пустой католический храм и уложил ее на алтарь. Она была еврейкой и яростно ненавидела католицизм (в бостонской школе мальчишки, польские католики, поколачивали ее только за то, что она - еврейка). Питер был так пьян, что согласился на эту эскападу. Мысль осквернить церковь пришлась ему по душе, хотя уже на следующий день он горько сожалел о своей выходке. Он ни за что не пошел бы в пресвитерианский храм, казавшийся ему нищенским и тоскливым, - там и самому Богу приткнуться негде. То ли дело католический костел, где все восхваляет Его могущество! Так почему бы не осквернить это место, где Он якобы присутствует? После церкви они с Саррой решили добавить и направились в меблированные номера огромного дома - на улице, название которой он так и не мог припомнить. Это был богатый район с громадными, безвкусными особняками. Здесь жили состоятельные старики, вдовы и пожилые пары. Из-за плотно закрытых дверей не доносилось ни звука. Когда они уходили оттуда, на площадке третьего этажа Сарра встала перед ним на колени. В этот момент распахнулась дверь, из-за которой выглянула какая-то старуха. Увидев их, она вскрикнула и в панике скрылась; раздался щелчок замка, потом - грохот засова. Они с хохотом выскочили на улицу. Позже Питер с ужасом представил себе, что старуха могла вызвать полицию; его ожидали публичный позор, потеря места в "Дженерал Электрик", скандалы в семье... А если у пожилой леди случился сердечный приступ? Он начал судорожно просматривать колонку некрологов, но не обнаружил никого, кто умер бы ночью на этой улице. Странно! Сарра, жившая напротив, говорила, что стоит ей выглянуть в окно, она обязательно увидит похоронную процессию. Он твердо сказал себе, что тридцатишестилетнему мужчине не подобает пускаться в такие авантюры. Все, баста! Шалостям конец! Прошли годы, и теперь он лишь посмеивался, вспоминая этот случай. Став в юности атеистом, Фригейт, однако, не избавился от разъедающих душу сомнений. В девятнадцать лет он повстречал Боба Олвуда, парня из религиозной семьи, тоже пришедшего к безбожию. Родители Боба умерли от рака. Потрясение, вызванное их смертью, склонило его к мыслям о бессмертии. Он не мог представить, что отец и мать ушли навсегда, что он больше их не увидит. Боб стал посещать религиозные собрания и вновь обратился к вере. В те годы Питер и Боб встречались довольно часто и не раз беседовали о религии, обсуждая достоверность библейских событий. Однажды Боб уговорил Пита пойти на собрание, где выступал с проповедью преподобный Роберт Рэнсом. Там, к своему собственному изумлению, молодой Фригейт ощутил глубокое волнение; он даже опустился перед пастором на колени, признавая Христа своим Господом. Правда, через месяц от его благочестия ничего не осталось. По выражению Олвуда он "впал в ересь" и "лишился благодати". Питер уверял Боба, что от неистовства веры его оттолкнула детская религиозная раздвоенность и излишняя эмоциональность новообращенных. Олвуд же продолжал убеждать его "бороться за спасение своей души". Когда Питеру исполнилось шестьдесят, никого из его соучеников и друзей юности уже не было в живых, да он и сам прихварывал. Смерть была не за горами. В юности он часто обращался мыслью к судьбам миллиардов людей, живших до него, - они рождались, страдали, любили, смеялись, плакали, умирали. И те, что будут жить потом, тоже уйдут в небытие - вместе со своей скорбью, ненавистью, любовью... А с гибелью Земли все станут прахом - да, собственно, и праха не останется. Тогда к чему все, что было, есть и будет? Если нет бессмертия, жизнь лишена смысла. Существовали люди, утверждавшие, что сама жизнь является оправданием жизни - в этом ее единственный смысл. Питеру подобные мысли казались глупым самообманом. Неужели у человечества нет другой альтернативы, кроме загробного мира? Неужели люди - только безвольные, лицемерные, себялюбивые бедолаги? Впрочем, и звери тоже... Он не встретил ни одного человека, прожившего без греха, хотя и допускал их существование; несомненно, им надлежит получить бессмертие. Но Питер не верил тем, кого традиция и общество увенчали нимбом святости. К примеру, святой Августин. Все, что он сделал - это выдавил из себя одно-единственное: "Покайтесь мне!" Вопиющее себялюбие и самообман! Святой Франциск, по-видимому, прожил действительно безгрешную жизнь, но был явным психопатом - целовал прокаженных лишь для того, чтобы продемонстрировать самоуничижение. Значит, как говаривала жена Питера, нет на Земле совершенства. Да, был еще Иисус. Но его безгрешность тоже сомнительна. Из Нового Завета следует, что именно он положил конец спасению евреев, за что они и предали его. Поэтому святой Павел счел израильтян недостойными религии, прошедшей сквозь муки и страдания, и обратил свою проповедь к другим народам. Христианство, которое следовало бы назвать "павелизмом", распространилось по всему миру. Но в те времена половое воздержание считалось извращением; значит, и Иисус, и Павел стали по законам своего века сексуальными извращенцами, ренегатами. Правда, всегда существовали люди, не обладающие достаточной сексуальной энергией. Может быть, к ним относились Иисус и Павел? Или же они сублимировали свою половую потенцию в нечто более значительное - в стремление обратить души людей к Истине? Весьма вероятно, что святую жизнь прожил Будда. Судьба даровала ему все - трон, богатство, могущество, любимую женщину, детей. Но в странствиях по Индии ему открылись несчастье и бесправие бедноты, неизбежность голодной смерти. Так он достиг Истины. Он основал буддизм, но индусы, народ, которому он хотел помочь, отвергли его. Подобно Павлу, который понес учение Иисуса в чужие земли и насаждал его среди чужих племен, последователи Будды тоже ушли к другим, покинув свой народ-страдалец. Учения Иисуса и Будды начали вырождаться, когда тела их основателей еще не остыли в могилах. Орден святого Франциска стал разлагаться до того, как разложилось его тело. 48 В один из дней плавания Фригейт поведал свои сомнения Нур эль-Музафиру. Они сидели на палубе, покуривая сигары и лениво разглядывая людей на берегу. У руля стоял Фриско Кид, остальные болтали или играли в шахматы. - То, что мучает вас, Пит, волнует и других людей. Дело в том, что, исповедуя высокие идеалы, вы даже не пытаетесь жить в соответствии с ними. - Я не знаю, как приняться за это, а потому и не пытаюсь. Но есть люди, провозглашающие подобные истины, которые уверены, что живут в полном соответствии с ними. Когда я говорю им, что это - заблуждение, они приходят в ярость. - Естественно, - хмыкнул мавр. - Ваш скептицизм угрожает разрушить созданный ими образ праведника. Они полагают, что стоит ему рухнуть, как их души тоже погибнут. - Это я понимаю, - ответил Фригейт, - и всегда в спорах стараюсь сохранять спокойствие. Тем не менее, праведники приходят в бешенство и даже готовы к насилию. Я же не могу быть сторонником насилия и зла. - Однако по характеру вы весьма вспыльчивы. Мне кажется, ваше отвращение к насилию вызвано только страхом перед вспышкой страстей. Вы боитесь нанести этим кому-нибудь вред, обиду, а потому всячески подавляете их в душе... Но вы - писатель, Пит, и вы могли бы выплеснуть все это... по крайней мере - на бумагу. - Да, я знаю. - Но почему вы не поможете себе? - Я пытался... Я прибегал к различным видам духовной терапии... ко многим учениям и религиям: психоанализу, оккультным наукам, учению Дзен, трансцендентальной медитации, Христианской науке и традиционному христианству... Одно время меня весьма привлекал католицизм... - О некоторых из этих учений я даже не слышал, - прервал его Нур. - Однако, сколь ни были бы они основательны, им не исцелить вашей болезни. Она заложена в вас самом, в основе вашей натуры. Вы признались сейчас, что не смогли ничего выбрать - а потому не сумели и помочь себе. - Увы! В каждом учении я видел его уязвимое место. Мне пришлось наблюдать людей, верящих, что они живут в мире с исповедуемыми ими истинами. Да, большинство учений и религий оказывает благотворное воздействие на души своих последователей, но весьма незначительное. Люди просто обманывают себя, прячась в раковину догм. - И все-таки вы непоследовательны. Вы желаете перемен, даже мечтаете о них, но боитесь при этом лишиться своего "я". - И это я понимаю, - печально признался Фригейт. - Тогда почему же вы не пытаетесь преодолеть эту боязнь? - Ну, я все-таки пытаюсь... - Ваших усилий недостаточно. - Не сомневаюсь. Но с возрастом я сделал некоторые успехи, а здесь продвинулся еще дальше. - И все-таки недостаточно? - Несомненно, так. - Тогда - что пользы в самопознании, если нет желания действовать? - Вы правы - немного. - Вам нужно найти путь к действию, преодолев свой страх и внутреннее сопротивление, - Нур помолчал, улыбнулся, его темные глаза блеснули. - Конечно, вы скажете, что все это вам известно, а затем попросите меня указать путь. И я отвечу, что вы еще не готовы вступить на него... Хотя, возможно, вы полагаете обратное. Может случиться так, что вы никогда не будете готовы - вот в чем беда. В вас заложена лишь потенция к действию. - Все люди в мире обладают этой потенцией. - В каком-то смысле да, в другом - нет. - Этому есть разумное объяснение? Маленькой крепкой рукой Нур потер нос, потушил сигару о палубу и бросил в воду. Он поднял лежащую рядом бамбуковую флейту, осмотрел ее, но положил обратно. - Всему свое время, - он взглянул на Фригейта. - Вы чувствуете себя отвергнутым? Я знаю, вас это всегда серьезно ранит, и вы стараетесь избегать подобных ситуаций. Разве не так? Скажем, когда вы стремились попасть на наше судно и встретили отказ... - он погладил флейту и задумчиво продолжал: - Пусть все идет своим чередом. Сегодня вам трудно смириться с моими словами. Но попытайтесь еще раз. Вы сами поймете, когда наступит час. Фригейт отмолчался. Нур приложил к губам флейту, и в воздухе задрожали печальные звуки, изменчивые, как взлеты и падения судьбы. Отдыхая, Нур никогда не расставался с инструментом. Случалось, он довольствовался короткими лирическими мелодиями. Иногда он часами не прикасался к флейте; сидел, скрестив ноги и закрыв глаза. Никто не решался обеспокоить его. Фригейт понимал, что маленький араб пребывает в некоем трансе, но лишь однажды осмелился спросить его об этом. - Вы не поймете... во всяком случае - пока. Нур-эд-дин ибн Али эль-Халлаг (Свет веры, сын Али-цирюльника) совершенно очаровал Фригейта. Он родился в 1164 году в Кордове, принадлежавшей мусульманам с 711 года. В мавританской Иберии арабская культура достигла невиданного расцвета. По сравнению с мусульманской цивилизацией христианская Европа прозябала во мраке средневековья. Расцветали искусство, наука, философия, медицина. Западные центры арабской диаспоры - Кордова, Севилья, Гренада, как восточные - Багдад и Александрия - не знали соперников в христианском мире; лишь в далекой Азии с ними могли сравниться города Китая. Богатые христиане посылали своих отпрысков получать образование в иберийских университетах, а не в Лондон, Париж или Рим. Сыновья бедняков тоже отправлялись туда и учились, перебиваясь милостыней. Мавританская Иберия, великолепная страна, чуждая Европе, управлялась различными людьми. Одни славились фанатизмом и жестокой непримиримостью к иноверцам, других отличала определенная широта взглядов; эти эмиры были достаточно терпимы к христианам и евреям, назначали их своими визирями. Они приветливо встречали чужестранцев, приезжавших к ним в поисках мудрости. Отец Нура занимался своим ремеслом в громадном дворце городка Медина-аз-Захра, неподалеку от Кордовы. В те времена дворец славился по всей Европе; позже от него не осталось и следа. Нур родился там и подростком постигал под наблюдением отца искусство цирюльника. Юноша был очень смышлен, отличался склонностью к литературе, математике, алхимии, теологии. Отец решил обратиться за помощью к своим богатым хозяевам. Нура отправили в лучшую школу Кордовы. Здесь он общался с богатыми и бедными, знатными и безродными, с христианами и черными нубийцами. Среди других он встретил Мюида-эд-дина аль-Араби, молодого человека, которому предстояло стать величайшим лирическим поэтом своего времени. Отголоски его стихов обнаружат в поэзии трубадуров Прованса и миннезингеров Германии. Богатому и красивому юноше пришелся по душе бедный и некрасивый сын цирюльника, и в 1202 году он пригласил его в странствие к Мекке. При переходе через северную Африку они повстречались с группой персидских беженцев-суфиев. Нур уже кое-что знал о суфизме и, поговорив с персами, решил стать их учеником. Но среди них он не нашел себе наставника. Вместе с эль-Араби он продолжал путь до Египта. Там местные фанатики обвинили их в ереси, и иберийцы едва не погибли. После завершения хаджжа они отправились в Палестину, Сирию, Персию и Индию; они странствовали четыре года, затем еще год добирались в родной город. Какое-то время они провели в обители женщины-суфии Фатимы Валейи. Суфизм полагал мужчин и женщин равными. Это возмущало правоверных мусульман, считавших, что неравенство полов закреплено в Коране, и женщина создана лишь для ублаготворения плоти. Фатима послала Нура в Багдад, к знаменитому духовному наставнику. Через несколько месяцев тот направил своего ученика в Кордову, к другому великому суфию. Когда христиане, в результате жестокой войны, захватили Кордову, Нур вместе с учителем бежал в Гранаду. Через несколько лет он отправляется в новое странствие и получает "лакаб" - прозвище эль-Музафир, то есть "Странник". После Рима, куда Нур прибыл с рекомендательными письмами Фатимы и эль-Араби, он путешествует по Греции, Персии, Афганистану, Индии, Цейлону, Индонезии, Китаю и Японии. На несколько лет Нур обосновался в священном Дамаске и зарабатывал себе на жизнь как музыкант и тазавуф - учитель суфизма. Вскоре он снова пустился в путь, добрался до Волги, повернул на запад, пересек Финляндию и Швецию, перебрался через Балтийское море и попал в страну идолопоклонников - диких пруссов... Там он чуть не погиб, его хотели принести в жертву деревянному идолу, но, к счастью, ему удалось избежать опасности. Дальнейший его путь лежал через Германию, северную Францию и Англию в Ирландию. В те времена королем Англии был Ричард Львиное Сердце. Когда этот неистовый рыцарь был убит случайной стрелой во время осады французского замка Шалю, на престол вступил его брат Джон. Позднее Нур удостоился аудиенции у нового короля. Он нашел его весьма приятным и остроумным человеком, живо интересовавшимся исламской культурой и суфизмом. Джона очаровали рассказы Нура о далеких землях. - Путешествия в вашу эпоху являлись делом весьма трудным и опасным, - заметил Фригейт. - Их нельзя было назвать развлечением - повсюду царила религиозная нетерпимость. Как же удавалось вам, мусульманину, без денег и защиты пробираться по христианским землям, особенно в те годы крестовых походов и вспышек религиозного фанатизма? - Обычно мне оказывали покровительство сами церковные власти, а это обеспечивало и гражданскую защиту. Князья церкви больше боролись с собственными еретиками, чем с неверными. В некоторых случаях меня спасала нищета - грабителям нечем было поживиться. Странствуя по деревням, я зарабатывал игрой на флейте или представлениями; мне случалось бывать жонглером, акробатом и заклинателем. У меня хорошие способности к языкам - я быстро осваивал местный диалект и часто развлекал людей рассказами и шутками... Чаще всего, меня встречали приветливо. Людей не интересовала моя вера; главное - я сочувствовал их бедам и приносил им радость. Вернувшись в Гранаду и обнаружив, что к суфиям там относятся с предубеждением, Нур отправился в Хоросан, где несколько лет проповедовал, а затем вновь совершил странствие в Мекку. Из южной Аравии на торговой шхуне он перебрался к берегам Занзибара, а оттуда - в юго-восточную Африку. Остаток дней своих он прожил в Багдаде, где и был убит в возрасте девяноста четырех лет. В тот год монголы, под предводительством внука Чингисхана Хулагу, захватили Багдад, разграбили и потопили в крови прекрасный город. За сорок дней сотни тысяч жителей были истреблены. Так погиб и Нур. Он сидел в своей крошечной комнатушке и играл на флейте, когда туда ворвались приземистые, раскосые, выпачканные кровью воины. Нур продолжал играть, и тогда монгол мечом проткнул ему горло. - Монголы завоевали весь Средний Восток, - пояснил Фригейт. - Во всей истории не припомнить подобного молниеносного разорения земель. Они разрушили все - от оросительных каналов до крестьянских хижин. Даже в мое время, спустя семь столетий, эти места еще до конца не возродились. - То было карой Аллаха, - кивнул головой Нур. - Но даже среди них встречались добрые люди, и мужчины, и женщины. Сейчас, сидя рядом с маленьким арабом и поглядывая на берег, Фригейт размышлял о воле случая. Какая сила переплела пути американца из двадцатого века и испанского мусульманина, родившегося в 1164 году? Случайность ли это? На Земле подобное событие было бы невероятным; здесь - стало осуществившейся реальностью. После разговора с Нуром вечером все собрались в каюте капитана. Судно стояло на якоре. Они играли в карты при свете лампы, заправленной рыбьим жиром. Райдер сорвал первый же банк (ставка - сигареты), игра прервалась, и завязалась оживленная беседа. Нур рассказал две истории о Ходже Насреддине, персонаже мусульманского фольклора, дервише и чудаке. Притчи о нем слыли уроками мудрости. Нур хлебнул шотландского виски - он никогда не пил больше двух унций в день - и начал: - Капитан, вы рассказали мне как-то историю о Пэте и Майке. Занятная побасенка и поучительная - в ней проявляется образ мышления людей Запада. Позвольте представить вам восточную притчу... Нур коснулся виска и начал: "Однажды какой-то человек подошел к дому Ходжи Насреддина и увидел, что тот бродит по двору, разбрасывая кусочки хлеба. - Что вы делаете, мулла? - спросил он. - Отпугиваю тигров. - Но здесь же нет тигров! - Да, правильно. Тогда это наверняка поможет". Они посмеялись, а Фригейт спросил: - Это очень старая притча? - Не меньше двух тысяч лет. Она возникла в среде суфиев. А почему вы спросили? - Да потому, что я слышал нечто подобное, но в слегка измененном варианте в пятидесятых годах двадцатого века. Только там действовал англичанин: он стоял посреди улицы на коленях и очерчивал мелом круг. Подошедший к нему приятель спросил, чем он занимается. "Отгоняю львов. - В Англии же нет львов! - Неужели?" Вмешался Фарингтон. - Господи, да я ее слышал еще мальчишкой во Фриско. Только героем был ирландец. - Большинство поучительных историй о Насреддине стали позднее просто анекдотами; - пояснил Нур. - Их начали рассказывать ради забавы, но первоначальный смысл этих басен весьма серьезен. Ну, а теперь другая притча. "Множество раз Насреддин пересекал границу между Персией и Индией. Из Персии осел тащил на себе огромные мешки. Когда же Насреддин возвращался обратно, при нем не было ни клади, ни осла. Стражник всегда обыскивал Насреддина, но никогда не мог обнаружить контрабанды. Он спрашивал его, что тот везет, и неизменно получал ответ: "Контрабанду". Через много лет Насреддин возвращался из Египта. Стражник спросил его: - Скажи мне, Насреддин, какую ты провозил тогда контрабанду? Сейчас тебе уже нечего опасаться. - Ослов". Все снова засмеялись, а Фригейт сказал: - Я эту историю слышал в Аризоне. Только контрабандиста звали Панно, а переходил он границу между Мексикой и Соединенными Штатами. - По-моему, все анекдоты возникли в глубокой древности, - предположил Том Райдер, - и исходят они от пещерного человека. - Все может быть, - отозвался Нур. - Но принято считать, что эти сказания созданы суфиями задолго до рождения Магомета. Они хотели научить людей мыслить не по шаблонам. К тому же притчи еще и забавны. Обычно ими пользовались на начальных ступенях обучения. Со временем эти истории распространились и на востоке, и на западе. Меня очень позабавило, когда я столкнулся с некоторыми видоизмененными вариантами в Ирландии, где их рассказывали на гэльском наречии. За много веков великое множество людей передавало от Персии до Иберии сказания о Насреддине. - Если суфизм возник еще до Магомета, - сказал Фригейт, - то суфии должны быть последователями Заратустры. - Суфизм не является монополией ислама, хотя в современном виде был создан мусульманами, - возразил Нур. - Каждый верующий в Бога может стать суфием. Это гибкое учение, оно меняет доктрину, приспосабливаясь к определенной культуре. То, что воздействует на персидского мусульманина в Хоросане, не имеет успеха в Судане. Цель и приемы наставника-суфи определяются местом и временем. Позже Нур и Фригейт спустились на берег и подошли к огромному костру, окруженному веселящимися дравидами. - Скажите, - спросил Фригейт, - каким образом удастся приспособить здесь ваш иберийско-мавританский метод? Народ на Реке - смесь разных эпох и стран. Здесь нет монолитной культуры. - Я об этом сейчас размышляю, - ответил Нур. - Значит, одна из причин, по которой я не принят учеником, состоит в том, что вы сами к этому не готовы? - Ну, что же, - улыбнулся Нур, - пусть эта мысль утешит вас. Однако вы назвали лишь одну из причин. Учитель должен учиться всегда. 49 Серые клубы тумана окутали судно, пропитав насквозь каждую каюту и коридор. Сэм Клеменс громко произнес: "Господи, только не это!" - почему, он не знал сам. Туман скользил по переборкам, насыщая все, что было способно впитывать влагу. Белесые пары проникали в его горло, обволакивали сердце. Вода сочилась, капала в желудок, стекала в пах, по ногам к коленям. Его охватил страх - животный ужас, пришедший из прошлого. Он был один в рубке. И один на всем судне. Он стоял у приборной панели, всматриваясь в ветровое стекло, затянутое туманом, и мог разглядеть что-либо лишь на расстоянии вытянутой руки, однако каким-то образом знал, что на берегах Реки нет жизни. Там - никого, и здесь, на огромном судне - ни души. И он тут не нужен; корабль шел в автоматическом режиме. Когда судно достигнет истоков Реки, он не сможет его остановить, и нет никого в мире, кто сумел бы помочь ему. Сэм повернулся и начал ходить взад-вперед. Долго ли еще продлится это путешествие? Рассеется ли туман, засветит ли когда-нибудь солнце и покажутся ли горы, окружающие полярное море? Услышит ли он еще человеческий голос? Увидит ли чье-нибудь лицо? - Сейчас! - раздался громовой голос. Сэм подскочил, словно подброшенный пружиной. Его сердце птицей забилось в груди, исторгая из него воду. Вокруг его ног образовалась целая лужа. Он закрутился волчком и оказался лицом к лицу с обладателем голоса. Сквозь клубы тумана у ветрового стекла чернел неясный силуэт. Эта тень приблизилась к нему, остановилась и вытянула огромную руку, щелкнув тумблером на панели. Сэм силился крикнуть: - "Нет, нет!", - но слова цеплялись одно за другое, застревали, словно не могли пробиться сквозь стекло. Хотя он не видел, какого рычажка коснулась рука незнакомца, но знал, что судно на полной скорости движется к левому берегу. Он с трудом выдавил из себя: - Вы не сделаете этого! В полном молчании темная фигура двинулась вперед. Незнакомец был его роста, но значительно плотнее и шире. На одном плече у него покачивалось деревянное топорище со стальным треугольником лезвия на конце. - Эрик Кровавый Топор! - в ужасе закричал он. И началась чудовищная охота. Спасаясь бегством, Сэм мчался по кораблю - через рулевую рубку, по взлетной площадке к ангару, по штормовой палубе, вниз по лестнице, через все каюты главной палубы, потом по трапу в машинное отделение. Сознавая, что он ниже уровня Реки, что вода может раздавить корпус, Сэм ринулся мимо огромных электродвигателей, вращавших гребные колеса, которые сейчас несли судно навстречу гибели. В отчаянии он бросился в огромный отсек для моторных лодок. Он сорвал канат с крюка. Еще немного - и он скользнет в Реку, избавившись от рокового преследования. Но дверь шлюза оказалась запертой. Он согнулся, пытаясь восстановить дыхание. Внезапно сверху грохнула крышка люка, и в тумане показался Эрик Кровавый Топор. Он медленно шагнул к Сэму, держа обеими руками свое страшное оружие. - Я же предупреждал тебя, - и Эрик поднял топор. Сэм оцепенел, не в силах ни двинуться с места, ни сопротивляться. Да, он виновен и должен понести кару. 50 Застонав, он проснулся. В залитой светом каюте над ним склонилось прекрасное лицо Гвиневры, опутанное золотистым ореолом волос. - Сэм! Проснись! Тебя опять мучают кошмары. - Они у меня всегда в эту пору, - пробормотал он. Клеменс сел в постели. С палубы раздался свист. Через минуту забормотало судовое радио. Вскоре судно должно остановиться у ближайшего грейлстоуна для завтрака. Сэм не любил вставать рано и всегда был готов пожертвовать завтраком, но долг капитана заставлял его подниматься вместе с командой. Он направился в душ, вымылся, почистил зубы. Гвиневра уже оделась и выглядела эскимоской, сменившей меха на полотна. Сэм тоже набросил плащ и приготовил свою капитанскую фуражку. Он зажег сигару; голубой дымок потянулся по каюте. - У тебя опять был страшный сон про Эрика? - спросила Гвиневра. - Да. Немного кофе было бы очень кстати. Гвиневра кинула в чашку несколько темных кристалликов. Вода мгновенно забурлила. Он взял чашку и с благодарностью кивнул. Она коснулась плеча Сэма. - Ты ни в чем не виноват перед ним. - Я повторяю это себе бесконечно, - сказал Сэм. - И без всякого результата! Нами владеет иррациональное начало. У Создателя Снов мозги как у дикобраза. Он - великий художник и неразумен, как все художники, которых мне довелось знать. Вероятно, включая и вашего покорного слугу. - Кровавый Топор никогда не сможет разыскать тебя. - Я-то знаю. Попробуй внушить это Творцу Иллюзий. Мигнула лампочка, со щитка на переборке раздался сигнал. Сэм нажал кнопку. - Капитан? Это Детвейлер. Через пять минут подойдем к назначенному грейлстоуну. - О'кей, Хэнк. Я готов. Вместе с Гвиневрой он покинул каюту. Они прошли узким коридором и поднялись в штурманскую рубку, находившуюся на верхней палубе. Каюты остальных офицеров располагались ниже. Их встретили трое: Детвейлер, бывший когда-то лоцманом, капитаном, а затем владельцем пароходства на Миссисипи; старший офицер - Джон Байрон, экс-адмирал Британского Королевского флота; и командир морской пехоты Жан-Батист Антуан Марселен де Марбо, бывший генерал наполеоновской армии. Де Марбо, невысокий, стройный человек, отличался необыкновенным добродушием. Его голубые глаза ярко блестели на смуглом лице. Он откозырял Клеменсу и доложил на эсперанто: - Вахта прошла без происшествий, мой капитан. - Прекрасно, Марк. Можете сдавать дежурство. Француз поклонился, вышел из рубки и спустился на освещенную солнцем взлетную площадку. Посреди палубы замерли в боевом строю шеренги морской пехоты. Знаменосец вздымал флаг корабля - светло-синий квадрат с изображением алого феникса. За ним тянулись ряды мужчин и женщин в металлических шлемах, увенчанных султанами из человеческих волос, в пластмассовых кирасах, в высоких, до колен, кожаных сапогах. На широких поясах висели револьверы "Марк-4". Следом за ними стояли копьеносцы, сзади - стрелки с базуками. На правом фланге возвышался гигант, закованный в доспехи; дубовая палица, которую Сэм с трудом приподнимал обеими руками, покоилась на его плече. Официально Джо Миллер был личным охранником Клеменса, но на утренней поверке всегда вставал в строй. Его главная функция заключалась в том, чтобы вызывать у местных зрителей благоговейный трепет. - Джо, по обыкновению, слегка перебирает, - любил говорить Сэм. - Ему достаточно только появиться, чтобы запугать кого угодно. День начался как обычно, но ему суждено было войти в историю - сегодня "Минерва" намеревалась атаковать судно "Рекс Грандиссимус". Сэму следовало бы чувствовать себя именинником, но подъема он не ощущал. Сладость мести меркла перед мыслью о разрушении прекраснейшего корабля, в который он вложил душу. С другой стороны, иного выхода не существовало. В полумиле от них на правом берегу показался костер. Проступили очертания грибообразного грейлстоуна, окруженного фигурками людей в белых одеждах. Тонкой вуалью туман покрывал Реку, среди облаков в небе сверкали звезды. Как обычно, впереди судна шла амфибия "Огненный Дракон-3" с вооруженной командой. Когда они приближались к месту, намеченному для очередной подзарядки аккумуляторов "Марка Твена", ее командир вступал в переговоры с местными властями, испрашивая разрешения воспользоваться двумя грейлстоунами. Чаще всего они приходили к согласию: плата была весьма внушительной, да и сам вид гигантского судна побуждал к мирному исходу дела. Но все же конфликты иногда возникали. Они, естественно, кончались в пользу путешественников; копье и лук не могли противостоять судовой артиллерии. Правда, Клеменс старался не допускать открытых столкновений или, тем более, бойни. В этих случаях с амфибии давали поверх голов пулеметную очередь; пластиковые пули восьмидесятого калибра являлись наилучшим аргументом в споре. Толпа разбегалась, убитых не было никогда. В конце концов, что теряют местные, если однажды воспользоваться двумя их грейлстоунами? Никто не лишится пищи. Всегда поблизости находились камни, где полно неиспользованных отверстий для чаш. Поэтому люди предпочитали мирно уступить пару граалей прибывшим и всласть насмотреться на поражающий воображение корабль. Четыре огромных электродвигателя требовали невероятных затрат энергии. Раз в день судно подходило к берегу и на один из граалей насаживался гигантский металлический колпак; к соседнему катер подвозил цилиндры команды. Когда происходил разряд, его энергия по проводам передавалась в батакайтор - огромный накопитель, заполнявший пространство между машинным отделением и главной палубой. Сэм Клеменс сошел на берег, чтобы переброситься парой слов с местными властями. Здесь понимали эсперанто, и хотя язык был несколько искажен, он смог поддержать разговор. Сэм поблагодарил за гостеприимство и вернулся на свой личный катер, доставивший его на судно. Через десять минут к борту подошел "Огненный Дракон-4" с наполненными цилиндрами. Свистки и звон колокола, раздавшиеся при отплытии корабля, привели туземцев в неистовый восторг. "Марк Твен" величественно двинулся вверх по Реке. В кают-кампании за большим столом, накрытом на десять персон, сидели Сэм и Гвиневра. С ними завтракали старшие офицеры - кроме тех, кто стоял на вахте. Отдав распоряжения на день, Сэм направился к бильярдному столу сыграть партию с Джо. Гигантопитек не очень ловко владел кием, и Сэм почти всегда побивал его. Вторую партию он обычно играл с более опытным партнером. Как всегда, в семь утра Клеменс отправился в обход судна. Он терпеть не мог пешей ходьбы, но физические нагрузки были необходимы, и он заставлял себя совершать утренний моцион. Кроме того, появление капитана поддерживало порядок на корабле. Если пренебречь дисциплиной, команда могла разболтаться и выйти из повиновения. - Судно у меня надежное, - любил повторять Сэм. - Во всяком случае, что касается команды. Я еще ни разу не видел на вахте пьяного. Сегодня инспекционный обход не состоялся. Сэма вызвали в штурманскую рубку, так как радист получил сообщение с "Минервы". Не успел он войти, как на радаре появилось изображение объекта, движущегося над горами по направлению к "Марку Твену". 51 Дирижабль вынырнул из-за гор огромным серебряным яйцом, будто снесенным солнцем. Люди на берегах Реки, никогда не видевшие воздушного корабля, могли принять его за жуткое чудовище. Но многие прониклись убеждением, что в небесах появились Те, Кто пробудил их после смерти; в порыве счастливого неведения они стали взывать к неведомым богам, уверенные, что сейчас им откроются все тайны их мира. Как же "Минерве" удалось так быстро обнаружить судно? На высоте нескольких тысяч футов над "Марком Твеном" парил привязной аэростат - антенна мощного передатчика, посылавшего непрерывный сигнал. Харди, штурман "Минервы", представлял курс судна; данные о его передвижении регулярно поступали в Пароландо и наносились на карту. Самая свежая информация была передана с "Парсефаля" - она позволила установить точное местоположение. Теперь на "Минерве" также знали, что расстояние между "Рексом" и "Марком Твеном" по прямой составляло только сотню миль, но с учетом прихотливого течения Реки эта сотня превращалась в четыре. Грейсток по радио запросил разрешения пролететь над судном. В голосе Сэма послышалось сомнение: - Зачем? - Хотим вас приветствовать, - ответил англичанин. - Кроме того, мне кажется, что и вам, и команде будет приятно взглянуть на тех, что собирается покончить с Кровавым Джоном. А нашему экипажу хотелось бы полюбоваться прекрасным судном. - Помолчав, он добавил: - Может быть, в последний раз. Сэм тоже примолк, затем заговорил с трудом, словно едва сдерживал слезы: - Ну, ладно, Грейсток. Можете спуститься, но только рядом с нами. Считайте меня параноиком, но я не желаю, чтобы над моей головой висел дирижабль с четырьмя огромными бомбами на борту. А если они по несчастной случайности оторвутся? Грейсток поднял глаза к небу и свирепо усмехнулся. - Да ничего подобного произойти не может. - Так ли? Нет, Грейсток, пусть будет по-моему. С явным неудовольствием Грейсток ответил, что подчиняется. - Мы облетим вокруг судна и отправимся на дело. - Ну, удачи вам, - пожелал Сэм. - Я хорошо понимаю, что ваши чудесные парни... могут и не... Окончить фразу у нем не хватило сил. - Мы прекрасно отдаем себе отчет, что можем не вернуться, - ответил Грейсток, - но рассчитываем захватить их врасплох. - Я тоже надеюсь на это. Только не забудьте, что на "Рексе" два самолета. Первым делом следует разбомбить их взлетную площадку, чтобы они не сумели взлететь. - Я не нуждаюсь в советах, - холодно отрезал Грейсток. Наступила долгая пауза, потом раздался громкий голос Сэма. - Вот подошел Лотар фон Рихтгофен, чтобы с вами поздороваться, Джон. Он хочет подняться в воздух и сопровождать вас. Мне это совсем не улыбается, и я потратил уйму времени, чтобы отговорить его от этой затеи, но он жаждет участвовать в атаке. Дело в том, что потолок наших самолетов только десять тысяч футов, над горами могут произойти любые неожиданности. С горючим у него все в порядке, на обратную дорогу хватит. Голос Лотара прервал Сэма. - Я сказал ему, что вам тоже хватит горючего на обратный путь, если не жечь его напропалую. Мы с вами вернемся вместе, Джон. - Ничего не имею против. Грейсток посмотрел в сторону судна. Издали ему был хорошо виден аэростат. Чтобы его опустить, понадобится не меньше двадцати минут. Гигантский корабль, прекрасное творение рук человеческих, был на четверть длиннее "Рекса" и несколько уже. Джил Галбира как-то заявила, что "Парсефаль" является самым прекрасным и грандиозным сооружением мира Реки; ничего подобного Земля не знала. Но Грейсток предпочитал корабль, который, по словам Сэма, в любом соревновании выиграл бы "Голубую ленту длиной в милю". Он снова бросил взгляд вниз. Самолет Лотара уже стоял на взлетной площадке; вокруг суетились люди, подготавливая к запуску катапульту. Ледяным взглядом англичанин осмотрел штурманскую кабину. Пилот Ньютон, летчик второй мировой войны, сидел у штурвала. Штурман Харди и ирландец Семрад, первый помощник, стояли у бортового экрана. Шестеро остальных находились у двигателей. Грейсток быстро подошел к оружейному боксу, открыл его и достал два револьвера "Марк-4", четырехзарядное оружие с пулями шестьдесят девятого калибра. Он взял в левую руку рукоятку одного из них, ствол другого - в правую; затем, внимательно следя за Харди и Семрадом, прошел за их спинами к креслу пилота. Остановившись позади Ньютона, он поднял правую руку и сильно ударил его рукояткой по голове. Пилот рухнул на пол. Грейсток быстро щелкнул тумблерами, отключая передатчик. Харди и Семрад обернулись на шум и оцепенели от неожиданности, увидев направленные на них стволы. - Не двигаться! - резко кинул Грейсток. - А теперь - руки за шею! Харди еле выдавил: - Грейсток! Что с тобой? - Спокойно! - он ткнул пистолетом в сторону коридора. - Туда! Надеть парашюты! И не вздумайте помешать мне - уложу на месте обоих! Семрад побагровел. - Ты... ты... - он заикался, не находя слов, - ты... ублюдок! Предатель! - Не-е-е-т! - протянул Грейсток. - Я - верноподданный короля Англии Джона, - он улыбнулся. - А кроме того, мне обещано место первого помощника на "Рексе", когда я приведу этот дирижабль Его Величеству. Это подкрепило мою преданность. Семрад взглянул на дверь, за которой находился машинный отсек дирижабля. - Полчаса назад я выходил проверить работу инженеров, помните? Так вот, они все связаны и вам уже не помогут. Двое мужчин подошли к шкафу, открыли его и стали надевать парашюты. - Что будет с ним? - спросил Харди, кивнув на неподвижного пилота. - Вы натянете на Ньютона его парашют и столкнете перед прыжком. - А инженеры? - Им будет предоставлен выбор, кому служить. - А если они откажутся? - Тем хуже для них. Застегнув на груди Ньютона лямки парашюта, Семрад и Харди перенесли его на середину гондолы. Грейсток шел следом, держа в обеих