- видимо, один из сыновей Гермеса. Погонщик что-то буркнул ему, и парень, важно поведя карими глазами, удалился. - Чего вам надо? - сказал мне в спину Гермес. - Где комнаты девушек? Поколебавшись, ткнул пальцем наверх. Казалось, он совершенно раздавлен происходящим. Я взбежал по лестнице. От площадки второго этажа в оба крыла уходили одинаковые коридоры. Я обернулся к Гермесу, шедшему за мной по пятам. Тот вновь заколебался; вновь вытянул палец. Дверь справа. Я очутился в жилой комнате с типичной для Фраксоса меблировкой. На кровати покрывало с народным орнаментом, паркетный лакированный пол, комод, элегантное кассоне, акварельные наброски деревенских улиц. Старательно стилизованные картинки напоминали суховатые штудии в искусстве перспективы и, хоть и не были подписаны, скорее всего принадлежали кисти того же Антона. Ставня окна, выходящего на запад, на три четверти длины задвинута и закреплена шпингалетом. На длинном подоконнике стоял запотевший канати, кувшин из пористой глины, какие в Греции помещают на сквознячке, чтобы охладить воду и заодно освежить воздух в комнате. На крышке кассоне - букет жасмина и свинцовок в вазочке с молочно-бежевым узором. Милый, незатейливый, гостеприимный интерьер. Я отодвинул ставню, чтобы усилить освещение. Гермес мялся в дверях, настороженно наблюдая за мной. Снова спросил, чего мне надо. Отметив, что поинтересоваться, где Жюли, он не решается, я пропустил вопрос мимо ушей. Мне даже хотелось, чтоб он применил ко мне силу, ибо телесное напряжение требовало какой-то разрядки. Он, однако, не двигался с места, и мне пришлось вымещать злобу на комоде. Там я не отыскал ничего, кроме одежды и - в глубине одного из ящиков - набора туалетных и косметических принадлежностей. Махнув на комод рукой, я огляделся. Дальний угол отгораживала занавеска на косой перекладине. Отдернув ее, я уткнулся в висящие рядком платья, юбки, летний плащ. Вот розовое платье, которое было на Жюли в тот воскресный день, когда я "узнал всю правду"; вернее, то, что принял тогда за правду. На полу за шеренгой обуви похилился у стенки чемодан. Я схватил его, шлепнул на кровать, для очистки совести проверил замки. Против ожидания, чемодан не был заперт. Опять шмотки: пара шерстяных джемперов, теплая твидовая юбка - летом в Греции все это ни к чему; две сумки на длинной ручке, местного производства, новехонькие, даже ценники не оторваны - словно куплены кому-то в подарок. На дне - несколько книг. Изданный до войны путеводитель по Греции, страницы переложены открытками с фото классических архитектурных сооружений и скульптур. На обороте пусто. Роман Грэма Грина. Американская книжонка о колдовстве; вместо закладки - конверт. Оттуда выпала карточка с типографским текстом. Приглашение на выпускной вечер, состоявшийся неделю назад в Лондоне, в той самой школе, где Жюли, по ее словам, работала. Письмо переслали в Бурани из Серн-Эббес, с ее дорсетского местожительства, почти месяц тому. И наконец, антология "Палатин" {Антология греческой эпиграммы, по преданию, составленная Мелеагром.}. Я раскрыл титульный лист. "Джулия Холмс, Джертон". На полях мелким почерком Жюли кое-где вписаны переводы стихов на английский. - Что вы ищете? - выдавил из себя Гермес. - Ничего, - пробормотал я. В душу закралось подозрение, что Кончис орудует людьми по принципу шпиона-резидента: подчиненным не полагается знать того, что не входит в их компетенцию... вот Гермес почти ничего и не знал; в лучшем случае его предупредили, что я могу заявиться с недовольным видом, а он должен меня задобрить. Оторвавшись от чемодана, я обернулся к погонщику. - А комната другой барышни? - Там пусто. Она все свои вещи забрала. Я заставил его показать мне и комнату Джун. Она располагалась по соседству и обставлена была точно так же. Правда, тут вообще не осталось следов чьего бы то ни было пребывания. Даже корзина для бумаг под столом пуста. Я снова подступил к Гермесу. - Почему она не взяла сестрины вещи? Он растерянно пожал плечами. - Хозяин говорил, ее сестра вернется. Вместе с вами. Спустившись, я приказал Гермесу позвать жену. Та оказалась островитянкой лет пятидесяти с желтушной кожей, в непременной черной одежде, но вроде бы побойчее и поречистей мужа. Да, матросы принесли ящики, и хозяин заходил. Около двух. Барышню он забрал с собой. Она расстроилась? Наоборот. Хохотала. Такая пригожая барышня, добавила моя собеседница. А в прошлые годы она тут появлялась? Ни разу. Она иностранка, присовокупила жена Гермеса, точно я этого сам не знал. Сказала она, куда уезжает? В Афины. А вернуться не собиралась? Женщина развела руками: не знаю. Потом проговорила: исос. Наверное. Дальнейшие мои расспросы не дали вразумительных результатов. Бросалось в глаза, что ни Гермес, ни его супруга сами не желают меня ни о чем спрашивать, но я уже убедился, что в этой истории они исполняют роль пешек; даже понимай они, что тут к чему, мне ни за что не скажут. Эйеле. Хохотала. Похоже, именно это греческое слово рассеяло мою решимость обратиться в полицию. Кончис мог увезти Джун обманом, но что-нибудь она бы да почуяла и хохотать не стала бы. Эта несообразность подтверждала худшие мои опасения. И потом - вещи Жюли, брошенные здесь на произвол судьбы; еще одна странность, но куда более утешительная. Всем их "приди ко мне - пошел прочь" еще не конец. Наверняка стоит выждать, перебороть уныние и досаду. Ждать. В понедельник за обедом мне вручили письмо от миссис Холмс. На штемпеле значилось "Серн-Эббес". Отправлено в прошлый вторник. Дорогой мистер Эрфе! Не извиняйтесь, никакого беспокойства. Я передала Ваше письмо мистеру Вэльями, директору начальной школы, он просто лапочка, пришел от Вашей идеи в восторг, французские и американские друзья по переписке уже навязли в зубах, правда же? Он Вам обязательно напишет. Я страшно довольна, что Вы дружите с Жюли и Джун, хоть один англичанин на этом острове нашелся. Они говорят, у вас там чудесно. Напоминайте им, чтоб писали. Им на меня абсолютно наплевать. С огромным уважением, Констанция Холмс. Вечером я заступил на дежурство, но, когда ребята улеглись, сбежал и отправился к дому Гермеса. Окна второго этажа не горели. Настал вторник. Я места себе не находил, маялся, не знал, за что ухватиться. К вечеру прошелся от набережной до площадки, где вершился расстрел. На школьной стене висела мемориальная доска. Ореховое дерево справа сохранилось, но решетчатые ворота заменили на деревянные. Рядом, у высокой стены, гоняли мяч мальчишки; я вспомнил комнату, вспомнил ту пыточную камеру, куда заглянул в воскресенье по дороге от Гермесова дома; школа была закрыта, но я обошел ее с тыла и посмотрел в окно. Теперь тут устроили кладовку, забили ее конторками, классными досками, сломанными партами и подобным хламом; и хлам вытравил всякую память о случившемся в этих стенах. А надо бы оставить все как было - кровь, электрический огнь, чудовищный стол посредине. Работа в эти дни здорово мне обрыдла. Состоялись экзамены; рекламный проспект обещал, что "каждый ученик в отдельности сдает письменный экзамен по английскому языку и литературе англоязычному профессору". То есть мне предстояло проверить примерно двести сочинений. В некотором смысле это помогало. До остальных забот и треволнений руки не доходили. Я ощутил в себе смутную, но значительную перемену. Понял, что никогда больше не поверю девушкам до конца - слишком уж туго завернут винт. Незадолго до того, как ее "похитили", Жюли вновь намекнула, что я-де неравнодушен к Джун, и по прошествии времени это воспринималось как грубейшая ошибка с ее стороны. Я бы сразу это понял, не заморочь она мне голову. Они явно, как и прежде, действуют по указке Кончиса; а значит, им, скорее всего, известно, причем известно с самого начала, какова его истинная цель. С этим выводом не больно-то поспоришь, а вот и второй: Жюли и впрямь питала ко мне нежные чувства. Если учесть то и другое, поневоле смекнешь, что все это время она вела как бы двойную игру: дурачила меня, чтоб угодить старику, а старика - чтоб угодить мне. А отсюда, в свою очередь, следует, что она была уверена: я никогда не откажусь от нее окончательно, и мукам нашим настанет-таки предел. Как жаль, что в удобный момент я не сказал ей о смерти Алисон, ведь коли я хоть чем-то дорог Жюли, наши идиотские прятки сразу бы закончились. Но то, что я промолчал тогда, имеет и свои плюсы. Головоломки продолжаются - значит, про Алисон ей заведомо ничего не известно. Среда выдалась не по-эгейски душной, солнце затянуло поволокой, точно перед Страшным Судом. Вечером я всерьез взялся за проверку сочинений. Завтра был крайний срок их сдачи в канцелярию директора. Сильно парило, и около половины одиннадцатого послышались первые раскаты грома. Близился благодатный дождь. Часом позже, когда я на треть разгреб завалы изгаженной бумаги, в дверь постучали. Войдите, крикнул я. Верно, кто-нибудь из учителей, а может, выпускник шестого класса, желающий выцыганить у меня послабление. Но это оказался барба Василий, привратник. В седых моржовых усах пряталась улыбка; и, едва он открыл рот, я вскочил из-за стола. - Сигноми, кирье, ма мья деспинис... 58 - Простите, сударь, вас там барышня... - Где? Он ткнул пальцем в направлении ворот. Я уже путался в рукавах плаща. - Очень красивая барышня. Иностранка, ух... Эти его слова я услышал, мчась по коридору. Оглянулся на его ухмыляющуюся физиономию, крикнул "То фос!" ("Включите свет!"), скатился по лестнице, выбежал в сад, на дорожку, ведущую к воротам. Над окном проходной торчала лампочка без колпака; островок белого света во тьме. Я думал застать Жюли там, но не застал. С наступлением ночи ворота запирались - у каждого учителя имелся ключ от калитки. Порывшись в карманах, я вспомнил, что оставил свой в старой тужурке, которую надевал, идя на урок. Приник к прутьям решетки. На улице никого, на бурьянной пустоши, что начинается в пятидесяти ярдах от стены и тянется до самого берега - никого, на берегу тоже никого. Я негромко позвал ее по имени. Но тень ее не мелькнула в ответ за школьной оградой. Я в гневе обернулся. Барба Василий, хромая, спешил ко мне от учительского корпуса. - Где же она? Он лет пятьсот возился со щеколдой боковой калитки. Наконец мы вышли на улицу. Старик махнул рукой в сторону, противоположную деревне. - Туда пошла? - Вроде. Я кожей ощутил очередной подвох. Улыбался дед как-то странно; предгрозовая ночь, безлюдная дорога... а впрочем, будь что будет, лишь бы что-нибудь. - Барба, вы мне свой ключ не дадите? Но он отдернул руку, отправился в сторожку разыскивать запасной. Нарочно тянет резину? В конце концов вынес мне ключ, и я нетерпеливо схватил его. Заспешил по дороге параллельно морю. Восточный небосклон прорезала молния. Ярдов через семьдесят - восемьдесят стена поворачивала под прямым углом. Наверно, Жюли там, за ее выступом. Ни души. До конца проселка оставалось не более четверти мили; за школьной оградой он чуть забирал в глубь острова, утыкался в пересохший ручей. Через русло ручья был перекинут мостик, а ярдах в ста левее и выше по течению виднелась одна из бесчисленных местных часовен; от дороги туда вела тропа, обсаженная стройными кипарисами. Луна едва выглядывала из-за клубящейся в вышине тучи, тускло, как на картинах Палмера {Сэмюэл Палмер - художник-пейзажист, ученик Уильяма Блейка, типичный представитель английского романтизма.}, освещая ландшафт. У моста я в нерешительности замедлил шаг: идти дальше или повернуть к деревне? Именно туда Жюли, скорей всего, и направилась. Но тут она окликнула меня. Голос ее доносился из глубины кипарисовой аллеи. Я поспешил к часовне. На полпути слева кто-то зашевелился. Жюли стояла в десяти шагах от меня, меж двух неохватных стволов. Темное летнее полупальто, косынка, брюки, кофточка, в темноте угольно-черная; мерцающий овал лица. Уже открыв рот, я почуял в том, как она стояла, выжидательно засунув руки в карманы, нечто чуждое. - Жюли? - Это я. Джун. Слава богу, явились. Я подошел ближе. - Где Жюли? Окинув меня долгим взглядом, театрально ссутулилась. - А мне казалось, вы просекли. - Что просек? - Что происходит. - Вскинула глаза. - Между нею и Морисом. Я не ответил, и она вновь опустила голову. - За кого вы меня держите, черт подери? - Она промолчала. - Вся эта комедия с любовницей миллионера давным-давно накрылась, к вашему сведению. Покачала головой. - Я не то имела в виду. Просто она... его орудие. Эротика тут ни при чем. Глядя на ее склоненное чело, я принял решение. Сейчас развернусь, отправлюсь обратно в школу, к себе в комнату, к письменному столу, к непроверенным сочинениям; фабула домашнего спектакля, как и положено, описала замкнутый круг. По сути, об этой девушке мне сегодня известно не больше, чем в тот вечер, когда я впервые увидел с террасы Бурани ее скользящую сквозь мрак нагую фигуру. И все же вернуться в школу я не в силах, как камень не в силах вернуться в бросившую его ладонь. - Ну, допустим. А вы тогда что тут забыли? - Я подумала - так нечестно. - Что нечестно? Взглянула на меня. - Все было подстроено заранее. Что ее от вас умыкнут. Она знала, что так и случится. - А этот ваш визит разве не подстроен? Задумчиво уставилась во тьму над моим плечом. - Не удивительно, что вы не верите. - Вы так и не ответили, где Жюли. - С Морисом. В Афинах. - И вы из Афин приехали? - Кивнула. - Но пароход еще днем пришел. - Я ждала в деревне, пока стемнеет. Я впился в нее взглядом. И на лице, и во всей позе - наглое выражение оскорбленной невинности, безусловной правоты. Явно переигрывает. - А у ворот меня почему не дождались? - Психанула. Старика слишком долго не было. Вспышка молнии. В лицо пахнуло близким дождем; с востока донесся тягучий, угрожающий рокот. - Что здесь психовать? - Я сбежала от них, Николас. Куда - они быстро сообразят. - Почему ж не пошли в полицию? Или в посольство? - Закон не преследует девушек за то, что те играют с мужчинами как кошка с мышкой. А эта девушка - моя сестра к тому же. - И добавила: - Дело не в том, что Морис вас обманывает. А в том, что вас обманывает Жюли. В перерывах между ее фразами повисали многозначительные паузы, точно она всякий раз ждала, пока я усвою ее предыдущую мысль. Я не сводил с нее глаз. В ночной темноте иллюзия сходства сестер достигла невероятной силы - Я пришла, чтоб вас предостеречь, - сказала она. - Только ради этого. - Предостеречь - и утешить? Ответить на сей неприятный вопрос ей помешал чей-то приглушенный голос, донесшийся до нас с проселка. Мы выглянули из-за дерева. К мосту не спеша приближались три расплывчатые мужские фигуры, переговаривавшиеся по-гречески. Перед сном сельчане и преподаватели, бывало, любили прогуляться до конца дороги и обратно. Джун посмотрела на меня с деланным испугом. Но я и на это не клюнул. - Вы прибыли с полуденным пароходом? Она не дала поймать себя с поличным: - Я посуху добиралась. Через Краниди. Изредка этот маршрут избирали родители, страдающие морской болезнью, - в Афинах садишься на поезд, в Коринфе пересаживаешься, в Краниди ловишь такси, а на побережье нанимаешь лодочника, чтоб перевез тебя на Фраксос; поездка съедает целый день, и, не владея разговорным греческим, в путь лучше не пускаться. - Почему так сложно? - У Мориса всюду шпионы. Тут, в деревне. - Вот с этим я, пожалуй, спорить не стану. Я снова выглянул из-за ствола. Троица невозмутимо миновала поворот к часовне и теперь удалялась; сероватая лента дороги, черный кустарник, темное море. Идущие, несомненно, были теми, кем и представлялись со стороны: случайными прохожими. - Слушайте, мне все это надоело до чертиков, - сказал я. - Любая игра хороша до тех пор, пока не коснется нежных чувств. - Да я, может, с вами согласна. - Слыхали, слыхали. Извините, не впечатляет. - Но ведь она вас вправду одурачила, - понизив голос, сказала Джун. - Причем куда ловчее, чем это пытаетесь сделать вы. И всю эту проблематику мы с ней, кстати, уже обсудили. Лучше ответьте-ка, где она? - В данный момент? Очевидно, в постели, со своим постоянным любовником. У меня перехватило дух. - С Морисом? - Нет; с тем, кого вы называете Джо. Я рассмеялся; это уж слишком. - Ладно, - сказала она. - Не хотите верить, не надо. - А вы придумайте что-нибудь поубедительней. А не то заскучаю и пойду домой. - Молчание. - Вот, оказывается, почему он так внимательно наблюдал, как мы с ней друг друга ласкаем. - Если вы по-настоящему ласкаете женщину каждую ночь, вполне это зрелище стерпите. Тем более коли соперник ваш - дутый. Она с поразительным упорством тщилась всучить кота в мешке клиенту, который уже имел случай его приобрести. - Как вам самой не тошно. Прекратите. Я повернулся и пошел прочь, но она схватила меня за руку. - Ну пожалуйста, Николас... кроме всего прочего, мне негде переночевать. В деревенском доме нельзя показываться. - Обратитесь в гостиницу. Никак не отреагировав на мою грубость, зашла с другого боку: - Завтра они сюда непременно заявятся, и, когда меня припрут к стенке, неплохо б вам быть рядом. Авось выручите. Больше мне от вас ничего не надо. Честно. В какой-то миг ее голос зазвучал искренне, а последнее слово она выговорила с улыбкой, в которой счастливо сочетались раскаянье и мольба о помощи. Я чуть-чуть смягчился. - Зря вы рассказали мне сюжет "Сердец трех". - А что, сюжет неправдоподобный? - Неправда начинается, когда на сюжет книги натягивают действительные события. И вы это прекрасно знаете. - Не пойму, чего такого необычного в том, что мы вами повстречались... - Избегая смотреть на меня, замотала головой. - Я должен переспать с вами. Так задумано? - Да нет, но на случай, если вам доведется узнать о Жюли всю правду и... - Снова покачала головой. - Зачем так долго тянуть? - Затем, что... вижу, вы мне так и не поверили. - Больно уж сладко вы поете. Я уже не заботился о том, чтоб спрятать иронию. Вдруг она подняла на меня глаза, распахнутые, ровно у доверчивого дитяти. - Принимаю ваш вызов; не будем тянуть. Может, хоть тогда вы перестанете сомневаться. - Чем дольше я знаком с вами обеими, тем беззастенчивей вы врете. - Вы и ей, и мне по сердцу пришлись - это, что ли, вранье? Или - что мне жаль вас? И себя жаль. Но это к слову. Я глядел на нее, прикидывая, как расставить ловушку похитрее. Впрочем, яснее ясного, что я нынче не охотник, а дичь. - Жюли рассказала, что я написал вашей маме? -Да. - Пару дней назад пришел ответ. Любопытно, что она скажет, когда я еще раз напишу ей и сообщу, чем занимаются ее дочурки вместо того, чтоб в кино сниматься. - Ничего не скажет. Потому что ее в природе не существует. - А, так у вас просто случайно обнаружился в Серн-Эббес знакомый, который шлет вам свои весточки и пересылает чужие? - Я вообще не бывала в Дорсете. И фамилия моя настоящая не Холмс. И зовут меня не Джун, кстати. - Конечно-конечно. Опять двадцать пять. Роза и Лилия? - Не Роза, а Рози. Но в общем, да. - Бред. Оглядела меня, что-то быстро прикинула. - Дословно не припомню, но мифическая мамочка написала вам примерно следующее: дорогой мистер Эрфе, я вручила ваше письмо мистеру Вэльями, директору начальной школы. Потом что-то вроде того, что переписываться с французскими и американскими школьниками детям навязло в зубах. А дочки ее совсем забыли. Так или нет? Тут уже я осекся; почва под ногами мгновенно обернулась зыбучим песком. - Извините, - сказала она, - но есть такая штука под названием "универсальный штемпель". Письмо сочинили здесь, наклеили английскую марку, и - р-раз... - Движение, каким экспедитор метит конверт. - Теперь поверили? Охваченный паникой, я попытался заново осмыслить все со мной происшедшее: коли они вскрывали отправляемые письма... - А письма, адресованные мне, вы тоже читали? - Увы - читали. - Значит, вам известно о... - О чем? - О моей австралийской подружке. Передернула плечами: конечно, известно. Однако я каким-то наитием понял, что она ничего не знает. Попалась! - Что ж, расскажите. - О чем? - О том, что с нею сталось. - У вас был роман. - А потом? - Снова повела плечами. - Вы ж просматривали всю мою почту. И не можете не знать. - Знаем. - И то знаете, что во время каникул мы все-таки встретились с ней в Афинах? Она опешила, стараясь разобраться, когда я говорил правду, а когда лгал. Помедлила, ответила на мою улыбку, но не проронила ни слова. Письмо ее матери я бросил на письменный стол - Димитриадис или кто-то другой мог забраться в комнату и прочесть его. Но письмо Энн Тейлор вместе со всем содержимым я надежно припрятал - запер в чемодан. - Мы действительно все про вас знаем, Николас. - Докажите. Встречались мы с ней в Афинах или нет? - Вам отлично известно, что нет. Я без промедления вкатил ей пощечину. Не в полную силу, дабы не вышло синяка, только поболело немножко, но она все равно закаменела. - Зачем вы это сделали? - Еще не так, т-твою, получите, если дальше будете вилять. Вы всю мою почту вскрываете? Секунду подумала; затем, не отнимая руки от лица, созналась: - Только те письма... в которых что-нибудь важное, по конверту судя. - Халатность какая. Основательней надо работать. - Молчание. - Если б вы вскрывали почту, знали бы, что в Афинах я виделся с этой несчастной шалавой. - Не пойму, что... - Из-за вашей сестры я попросил ее отлипнуть от меня подобру-поздорову. - Джун слушала с нескрываемым испугом, ошеломленно, не в силах предугадать, куда все повернется. - Через пару недель она не только от меня отлипла, но и от всего на свете. Покончила с собой. - Я выдержал паузу. - Вот цена ваших забав и фейерверков. Она так широко открыла глаза, что я возликовал: дошло наконец! Но тут Джун отвела взгляд. - Морису такие розыгрыши лучше удаются. Я схватил ее за плечи, встряхнул: - Да не разыгрываю я вас, дегенератка вы этакая! Она по-кон-чила с собой. Джун никак не желала мне верить - и все же поверила. - Но... почему вы нам не сказали? Я отпустил ее. - Как-то жутко становилось... - Да кто ж кончает с собой из-за... - Видимо, некоторым дано относиться к жизни слишком серьезно, до того серьезно, что вам и не снилось. Воцарилось молчание. Затем Джун простодушно-застенчиво поинтересовалась: - Она вас... любила? Я замялся. - Я не хотел ей врать. Может, и зря не хотел. Если б вы тогда не уехали на выходные, написал бы все это в письме. А встретил ее и решил, что подло молчать, раз она... - Пожал плечами. - Вы рассказали ей о Жюли? В ее тоне слышалась неподдельная тревога. - Не бойтесь. Она стала пеплом и унесла вашу тайну с собой. - Я не то имела в виду. - Потупила чело. - Она что... сильно расстроилась? - Но постаралась это скрыть. Если б я знал заранее... а ведь думал, что поступаю как честный человек. Освобождаю ее от прежних обязательств. Помолчав еще, пробормотала: - Если это правда, не понимаю, как вы... позволили нам продолжать в том же духе. - Да я по уши втрескался в вашу сестру! - Морис ведь вас предупреждал. - Морис меня всю дорогу обманывал. Вновь замолчала, что-то просчитывая в уме. Поведение ее изменилось; она больше не играла роль перебежчицы. Заглянула в глаза: - Тут дело серьезное, Николас. Вы не солгали мне? - Доказательства у меня в комнате. Желаете, чтоб я их предъявил? - Если можно. Теперь она говорила неуверенным, заискивающим тоном. - Договорились. Выждите минуты две и подходите к воротам. Не подойдете - сами будете виноваты. Я-то вас всех в гробу видал. Не дав ей ответить, я повернулся и зашагал восвояси, умышленно не оглядываясь, точно меня не трогало, идет ли она следом. Но когда я вставил ключ в скважину боковой калитки, сверкнула очередная молния - ослепительный ветвистый разряд почти над самой головой, - и я краем глаза заметил, что Джун медленно движется по дороге ярдах в ста позади. За письмом Энн Тейлор и газетными вырезками я сбегал как раз за две минуты. Джун стояла на виду, напротив ворот, у дальней обочины. В освещенном прямоугольнике двери топтался барба Василий; я не обратил на него ни малейшего внимания. Она шагнула навстречу, и я молча сунул ей в руки конверт. Джун так разнервничалась, что, достав оттуда письмо, выронила его, и мне пришлось нагибаться. Повернув бумагу к свету, углубилась в чтение. Дойдя до конца записки Энн, быстро перечла ее; перевернула листок, пробежала глазами вырезки. Вдруг ресницы ее опустились, голова поникла - молится? Не спеша сложила листочки вместе, сунула в конверт, вернула мне. Голова все так же опущена. - Мне очень жаль. Не могу подыскать слов. - В кои-то веки! - Об этом мы правда не знали. - Зато теперь знаете. - Надо было сказать. - Чтоб услышать от Мориса новое резюме типа "Смерть, как и жизнь, не стоит принимать близко к сердцу"? Встрепенулась как ужаленная. - Ох, знай вы, что к чему... до чего ж все гнусно, Николас. - Ох, знай я, что к чему! Скорбно уставилась на меня; отвела глаза. - У меня действительно нет слов. Для вас это, наверное, было... - Не "было", а "есть". - Да, могу себе... - И, внезапно: - Простите меня, простите. - Вам-то, в общем, не за что извиняться. Покачала головой. - В том и штука. Есть за что. Но за что конкретно, объяснять не стала. Мы помолчали - два незнакомца на похоронах. Снова блеснула молния, и в момент удара Джун приняла решение. Слабо, сочувственно улыбнулась мне, тронула за рукав. - Подождите минуточку. Шмыгнула в калитку, приблизилась к барбе Василию, что тупо наблюдал за нами с порога сторожки. - Барба Василий... - и затараторила по-гречески - куда свободнее, чем изъяснялся на этом языке я сам. Я расслышал только имя старика; Джун говорила понизив голос. Вот он согласно кивнул, вот еще и еще, выслушав некие указания. Джун вышла на дорогу и остановилась в пяти шагах от меня; маска чистосердечья. - Пойдемте. - Куда? - В дом. Жюли там. Ждет. - Какого ж дьявола... - Теперь это неважно. - Метнула взгляд вверх, на сгущавшиеся тучи. - Партия закончена. - Быстро же вы выучили греческий. - Не слишком быстро. Я третий год сюда приезжаю. Видя мою неуклюжую ярость, мирно улыбнулась; порывисто схватила за руки, притянула к себе. - Забудьте все, что я наболтала. Меня зовут Джун Холмс. Ее - Жюли. И мамочка у нас с придурью, хоть и не в Серн-Эббес проживает. - Я все еще трепыхался. - Стиль-то ее, - сказала Джун. - Но письмо мы подделали. - А Джо? - Жюли к нему... неровно дышит. - В глазах ее проступила строгость. - Но не спит с ним, будьте покойны. - Теперь она из кожи лезла, не зная, как еще убедить меня и умилостивить. Молитвенно воздела руки. - Ну же, Николас. Прошу вас, отбросьте подозрения. Хоть ненадолго - пока не доберемся до дома. Всем святым клянусь, мы не знали, что ваша подружка умерла. Иначе сразу перестали бы вас мучить. Поверьте, это именно так. - В ней откуда-то взялись и сила воли, и красноречие; совсем другая девушка, совсем другой человек. - Едва вы увидите Жюли, вам станет ясно, что ревновать не к кому; а не станет - разрешаю утопить меня в ближайшем резервуаре. Я не поддавался: - Что вы сказали привратнику? - У нас имеется чрезвычайный пароль: прекратить эксперимент. - Эксперимент? -Да. - Старик на острове? - В Бурани. Пароль ему передадут по радио. Я увидел, как барба Василий запер калитку и отправился через сад к учительскому корпусу. Джун взглянула на него через плечо, потянула меня за руку. - Пошли. Ее ласковое упорство сломило мою нерешительность. Я покорно поплелся рядом; ладонь Джун наручником охватывала запястье. - В чем суть эксперимента? Сжала пальцы, но отвела не сразу. - Морис лопнет от огорчения. - Почему лопнет? - Ну, ваша подружка сделала то, против чего он всю жизнь искал лекарство. - Кто он такой? Чуть помявшись, отважилась на откровенность: - Почти тот, за кого себя выдавал на одном из этапов. - Ободряюще пожав мою кисть, отняла руку. - Отставной профессор психиатрии, живет во Франции. Еще пару лет назад был светилом сорбоннской медицины. - Посмотрела искоса. - Я не в Кембридже училась. Закончила психфак Лондонского университета. Потом поехала в Париж в аспирантуру, Морис мой научный руководитель. Джо из Америки, тоже его аспирант. С остальными вы скоро познакомитесь... Да, кстати, у вас, конечно, правда к ложь в голове перепутались, но уж будьте добры, не обижайтесь на Джо за его тогдашнее поведение. В жизни он парень душевный я добрый. - Я внимательно посмотрел на нее; Джун явно смутилась, развела руками: чего тут скрывать. - Его обаянию не одна Жюли подвержена. - Кошмар какой-то. - Не волнуйтесь. Сейчас поймете. Тут вот в чем дело. Жюли вам правду сказала, она здесь впервые. Точно-точно. Она была почти в том же положении, что и вы. - Однако понимала, кто есть кто? - Да, но... в лабиринте ей приходилось блуждать самостоятельно. Мы все через это прошли. Каждый в свой срок. Джо. Я. Остальные. Мы прочувствовали, что это такое. Неприкаянность. Отверженность. Исступление. Но мы знаем и то, что игра стоит свеч. В вышине вовсю трепетали узкие крылья молний. На востоке - в десяти, в пятнадцати милях от нас - бледно высвечивались и меркли соседние острова. Воздух был напоен свежестью, пронизан заполошными сырыми порывами. Мы быстро шли по деревенским улицам. Где-то хлопнула ставня, но навстречу никто не попадался. - Какие научные результаты вы собираетесь получить? Она вдруг остановилась, взяла меня за плечо, повернула к себе. - Начнем с того, Николас, что из всех наших испытуемых вы самый интересный. А во-вторых, ваши тайные соображения, ощущения, догадки... которыми вы даже с Жюли не делились... для нас представляют первостепенную важность. Мы заготовили сотни и сотни вопросов. И если все вам объяснить до того, как мы их зададим, чистота опыта будет нарушена. Пожалуйста, потерпите еще денек-другой. Я не выдержал ее прямого взгляда. - Терпенье мое на исходе. - Я понимаю, вам кажется, что я прошу слишком многого. Но и наградят вас по-царски. Я не стал соглашаться, но и спорить не стал. Мы пошли дальше. Похоже, она почувствовала во мне внутреннее сопротивление. И через несколько шагов расщедрилась на подачку: - Так и быть, подскажу вам. Давняя область Морисовых исследований - патология маниакального синдрома. - Сунула руки в карманы. - Но внимание психиатров все чаще и чаще привлекает лицевая сторона монеты - почему нормальные нормальны, почему отличают галлюцинацию и игру воображения от реальности. И в этом ни за что не разберешься, если сообщить нормальному кролику, а в данном случае - аж супернормальному, что все слышимое им во время опыта говорится для того лишь, чтоб его заморочить. - Я не ответил, и она продолжала: - Вы, верно, считаете, что мы вторгаемся в сферы, в которые врачебная этика вторгаться не позволяет. Что ж... мы отдаем себе в этом отчет. И оправдываем себя тем, что рано или поздно наблюдение за нормальными людьми, которые, как вы, попадают к нам в оборот, поможет исцелять людей тяжелобольных. И вы даже не представляете, до чего поможет. Я помедлил с ответом. - И какую иллюзию вы собирались внушить мне сегодня? - Что я единственная, на кого вы можете положиться. - И, торопливо: - Это отчасти верно. Насчет единственной не знаю, а положиться можете. - На это бы я не купился. - А от вас и не требовалось. - Снова скользящая улыбка. - Вообразите шахматиста, который не стремится победить, а лишь наблюдает за реакцией партнера на очередной ход. - Что это за глупости насчет Лилии и Розы? - Это не имена, а прозвища. В колоде таро есть карта под названием "волхв". Чародей, волшебник. Цветки лилии и розы - его постоянные атрибуты. Мы миновали гостиницу и очутились на площадке с видом на новую гавань. Грозовые сполохи выхватывали из темноты наглухо задраенные фасады домов, в мертвенном свете казавшиеся картонными... и рассказ Джун похож был на вспышки молний: сцена то высвечивается до дна, то заволакивается мраком былых сомнений. Но буря приближалась, и сияние постепенно торжествовало над тьмой. - Почему вы раньше Жюли сюда не брали? - Ее личная жизнь оставляла... впрочем, она, наверно, рассказывала. - Она-то в Кембридже училась? - Да. Роман с Эндрю потерпел крах. Она никак не могла оправиться. И я подумала, что поездка сюда пойдет ей на пользу. А Мориса привлекали богатые возможности использования двойняшек. Это вторая причина. - Мне так и полагалось в нее втюриться? Замялась. - На протяжении опыта никому, по существу, ничего не "полагается". Эмоции управляемы, но половое влечение к кому-то внушить человеку нельзя. Как нельзя и вытравить. - Уткнулась взглядом под ноги, в булыжную мостовую. - Влечение зарождается само по себе, Николас. Его не предусмотришь. Если хотите, белая мышь в чем-то равноправна с исследователем. От ее воли контур лабиринта зависит в не меньшей степени. Пусть ей самой это и невдомек, как вам было невдомек. - Помолчав, весело сообщила: - Открою еще секрет. Жюли не нравился наш воскресный план. С похищением. Честно говоря, мы вовсе не рассчитывали, что она его выполнит. Однако выполнила. Я немедля припомнил, с каким жаром Жюли отказалась спускаться в то чертово подземное убежище, пока мы не перекусим, да и после еды кобенилась; а я почти насильно заставил ее спуститься. - Если отвлечься от сценария - вы одобряете выбор сестры? - Видели б вы предыдущего властелина ее девичьих грез. - И быстро добавила: - Нет, я пережала. Эндрю умный. Все понимает. Но он бисексуал, а все бисексуалы в любви испытывают непреодолимые трудности. Ей нужен человек, который бы... - Прикусила язычок. - Весь мой врачебный опыт подсказывает, что именно такого она в вашем лице и встретила. Мы взбирались по бульварчику, ведущему к площадке, где расстреляли заложников. - А россказни старика о прошлом - сплошной вымысел? - Нет, сперва уж вы с нами поделитесь своими догадками и выводами. - А сами-то вы знаете, как было взаправду? Заколебалась. - Мне кажется, в основном знаю. Знаю то, что Морис не счел нужным утаить. Я указал на мемориальную доску, посвященную жертвам расстрела. - А как насчет этой истории? - Спросите у деревенских. - Ясно, что он принимал участие в тогдашних событиях. Но вот какое участие? Короткая пауза. - У вас есть основания не верить его рассказу? - Момент, когда на него низошла абсолютная свобода, описан убедительно. Но не слишком ли дорого встало откровение, восемьдесят человеческих жизней? И потом, вы говорили, он чуть не сызмальства терпеть не мог самоубийц, а одно с другим как-то не вяжется. - Так, может, он совершил роковую ошибку, понял все превратно? Я растерялся. - Меня эта мысль посещала. - А ему-то вы говорили? - Говорил, но вскользь как-то. Улыбнулась. - Скорей всего, ошиблись вы, а не он. - Не дала мне ответить. - Когда я находилась... в вашем нынешнем положении, он раз целого вечера не пожалел, чтоб убить во мне веру в мой здравый смысл, в мои научные возможности, причем обставил все так, что возразить было нечего... и я наконец сломалась, только твердила как заведенная: лжешь, лжешь, я не такая. А потом смотрю - он смеется. И говорит: ну вот и ладненько. - Хорошо б он еще во время своих садистских выкрутасов такую сладострастную морду не корчил. - Да что вы, как раз эта манера и вызывает у испытуемого наибольшее доверие. Как сказал бы Морис, эффект нерукотворности. - Посмотрела на меня без иронии. - Ведь и эволюцией, существованием, историей мы зовем умыслы природы, человеку враждебные и, вне всякого сомнения, садистские. - Когда он рассказывал о метатеатре, мне приходило в голову нечто подобное. - В его курсе лекций была одна особенно популярная - об искусстве как санкционированной галлюцинации. - Гримаска. - При подборе испытуемых каждый раз боишься нарваться на кого-нибудь, кто читал его статьи на эту тему. И французов с высшим гуманитарным образованием мы поэтому за километр обходим. - Морис - француз? - Грек. Но родился в Александрии. Воспитывался большей частью во Франции. Отец его был очень богат. Настоящий космополит. Если я правильно поняла. Кажется, Морис взбунтовался против судьбы, какую отец ему уготовил. И в Англию, по собственным словам, поехал, чтоб спрятаться от родителей. Они запрещали ему поступать на медицинский. - Вижу, он для вас - недосягаемый идеал. Не замедляя шага, кивнула и тихо проговорила: - По-моему, он величайший в мире наставник. Да что там "по-моему". Так оно и есть. - Прошлым летом вам удалось чего-нибудь добиться? - О господи. Жуткий был тип. Пришлось другого подыскивать. Уже не в школе. В Афинах. - А Леверье? При воспоминании о нем Джун не сдержала теплой улыбки. - Джон... - Тронула меня за руку. - Это долгая история. Давайте завтра. Теперь ваша очередь рассказывать. Как же все-таки... ну, это несчастье случилось? И я рассказал об Алисон подробнее. Дескать, при встрече в Афинах я себя повел безукоризненно. Просто Алисон слишком стойко держалась, так что я и представить не мог, до какой степени она потрясена. - А прежде она на самоубийство не покушалась? - Ни единого раза. Наоборот, казалось, она-то, как никто, умеет мириться с неизбежным. - А приступы депре... - Никогда. - Да, с женщинами такое случается. Без видимых причин. Ужаснее всего, что при этом они, как правило, не собираются умирать по-настоящему. - Она, к сожалению, собиралась. - Возможно. В таком случае весь процесс был загнан в подсознание. Хотя, в общем, симптомы-то не могли не проявиться... И уж определенно вам скажу: разрыв с любовником - причина недостаточная, тут еще что-то наложилось. - Хотелось бы в это верить. - Вы ей, по крайней мере, ни словечком не соврали. - Порывисто сжала мою ладонь. - А значит, ваша совесть чиста. Мы наконец добрались до дома, и как раз вовремя: с неба брызнули первые капли, еще редкие, но крупные. По всему, главный свой удар буря нацелила именно на остров. Джун толкнула створку ворот и повела меня по садовой дорожке. Вынула ключ, отперла парадную дверь. В прихожей горел свет. Правда, нить лампочки то и дело тускнела, не в силах противостоять электрическим вихрям в вышине. Джун изогнулась, с какой-то робостью чмокнула меня в щеку. - Подождите тут. Она, наверно, уснула. Я мигом. Взбежала по лестнице, скрылась в боковом коридоре. Я расслышал стук, негромкий зов: "Жюли!" Звук открываемой и закрываемой двери. Тишина. Гром и молния за окном; в стекла ударил дождь, теперь уже проливной; по ногам потянуло холодом. Прошло две минуты. Незримая дверь наверху отворилась. Жюли вышла на площадку первой - босая, в черном кимоно поверх белой ночной сорочки. Застыла у перил, горестно глядя на меня; сбежала по лестнице. - Ах, Николас. Упала мне на грудь. Мы даже не поцеловались. Джун улыбнулась мне с верхней ступеньки. Жюли отстранилась на расстояние вытянутых рук, пытливо посмотрела в лице. - Как ты мог молчать? - Сам не знаю. Вновь приникла, словно утрата