кая докука, нежели истина. В: И мистер Б. пребывал в тех же мыслях? О: Так мне показалось. И еще он как-то заметил: "Будь свет в три раза меньше, мы бы ничего от этого не потеряли", желая этими словами выразить, что в мире много лишнего - по его, то есть, разумению. Он относил эти слова к вышеназванному ученому джентльмену: тот лишен зрения, однако силою разума почти превозмог свой недуг и, видно, заслужил безмерную любовь и уважение своих учеников. В: Не высказывался ли мистер Б. о религии, о церкви? О: Было однажды и такое, сэр, несколько позже. На дороге - или, вернее сказать, при дороге нам повстречался преподобный джентльмен: он был так пьян, что не мог взобраться в седло, и слуга, держа коня под уздцы, дожидался, когда хозяин вновь наберется сил продолжать путь. Каковую сцену мистер Б. оглядел с омерзением и промолвил, что подобные примеры не редкость: мудрено ли, что при таких пастырях и паства сбилась с пути истинного. В воспоследовавшем разговоре он объявил себя ненавистником лицемерия. Господь, по его словам, видел пользу в том, чтобы облечь Свою тайну драгоценными покровами, слуги же Его этими покровами слишком часто застят глаза своим чадам, обрекая их на невежество и вздорные суеверия. Сам же мистер Б. полагал, что всякому воздается и спасение всякого свершится по делам его, а не по внешнему образу его веры. Но ни одна господствующая церковь не признает этого простого суждения, дабы не лишиться тем самым своего наследия и своей земной власти. В: Опасное вольномыслие! И вы не сочли его речи преступными? О: Нет, сэр. Я счел их благоразумными. В: Порицание господствующей церкви? О: Порицание пустосвятства, мистер Аскью. В этом мире лицедействуют не только на подмостках. Таково, сэр, мое мнение, не во гнев вам будь сказано. В: От вашего мнения до крамолы один шаг, Лейси. Презирать облеченного званием - презирать самое звание. Но оставим празднословие. Где вы расположились на ночлег? О: В Бейзингстоке, в "Ангеле". Наутро выехали в Андовер, а оттуда - в Эймсбери, где и провели следующую ночь. В: Похоже, вы не слишком спешили. О: Не слишком. А на другой день спешки было и того меньше, потому что в Эймсбери мистер Б. пожелал осмотреть знаменитое языческое капище, что находится неподалеку, в Стоунхендже. Нам же было предложено расположиться в Эймсбери на отдых. Хотя я думал, мы продолжим путь. В: Вас это удивило? О: Удивило, сэр. В: На этом прервемся. Мой канцелярист отведет вас обедать, а ровно в три часа продолжим допрос. О: Но, сэр, миссис Лейси ждет меня к обеду домой. В: Ждет, да не дождется. О: Вы даже не дозволите уведомить ее, что я задержан? В: Не дозволю. Тот же самый далее под присягой показал, die annoque praedicto [в вышеуказанный день и год (лат.)]. В: Не случилось ли в ту ночь, которую вы провели в Бейзингстоке, чего-либо примечательного? О: Нет, сэр, все прошло, как было задумано. Мистер Б. изображал моего племянника, уступил мне лучшую комнату в "Ангеле" и на людях обращался ко мне с сугубой почтительностью. Мы отужинали у меня в комнате - в общий зал он выйти не захотел, и то же повторялось всюду, где бы мы ни останавливались. Сразу после ужина он не мешкая удалился к себе, а мне предложил распоряжаться собой по собственному усмотрению. Он поступил так, по его уверениям, не в знак немилости, но дабы избавить меня от общества такого нелюдима. И до самого утра я его не видел. В: Вам неизвестно, чем он занимался наедине с собой? О: Нет, сэр. Вернее всего, чтением. Он возил с собой сундучок с книгами, которые называл bibliotheca viatica [дорожная библиотека (греч.-лат.)]. При мне от открывал сундучок не более двух-трех раз. На постоялом дворе в Тонтоне, где нам пришлось поселиться вдвоем в одной комнате, он после еды принялся за чтение каких-то бумаг. В: Что же лежало в сундуке - книги или бумаги? О: И книги, и бумаги. Он сказывал, математические труды, походная библиотека, как я вам докладывал. И что будто ученые занятия отвлекают его от тревожных мыслей. В: Не давал ли он более подробных объяснений, какого рода труды? О: Нет, сэр. В: А сами вы неужто не полюбопытствовали? О: Нет, сэр. Я не весьма сведущ в таких предметах. В: Не углядели вы заглавия хотя бы одной книги? О: Я приметил написанный по-латыни труд сэра Исаака Ньютона - забыл название. Ни один ученый муж не удостаивался от него столь лестной похвалы, как сэр Исаак: мистер Б. говорил, что почтение к этому имени внушил ему его Кембриджский наставник, вышеназванный мистер Сондерсон. Как-то в дороге мистер Б. тщился растолковать мне учение сэра Исаака о производных и переменных величинах. Я, признаться, стал в пень и осторожно намекнул, что его объяснения пропадают всуе. В другой раз, когда мы приехали в Тонтон Дин, он завел речь о монахе, который много веков назад открыл способ увеличивать числа. Это уж я уразумел, премудрость невелика: для получения каждого числа надо сложить два предшествующих, вследствие чего получаем один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один и так далее, сколько вам будет угодно. Мистер Б. утверждал, будто, по глубокому его убеждению, эти числа здесь и там скрыто запечатлены в природе как некие божественные тайнообразы, с тем чтобы все живое им подражало; соотношение между соседствующими числами есть тайна, ведомая еще древним грекам, которые вывели совершенную пропорцию. Мне помнится, он определил это отношение как один к одному и шести десятым. И он уверял, будто бы можно найти эти числа во всем, что нас в тот миг окружало, и множество иных примеров привел, только я все перезабыл - кроме того, что некоторые из этих чисел усматриваются в расположении лепестков и листьев у деревьев и трав. В: Он рассуждал об этих тайнообразах как о важном для него предмете? О: Нет, сэр, как о занятной диковине. В: Не разумел ли он, что проник в некую тайну природы? О: Не совсем так, мистер Аскью. Вернее сказать, будто он угадал эту тайну, однако до конца еще не постиг. В: Не нашли вы тогда странным, что предпринятому по указанной причине путешествию сопутствуют подобные изыскания и походная библиотека? О: Да, сэр, я немного удивился. Но чем дальше, тем больше я убеждался, что это необычный человек и, уж конечно, необычный возлюбленный. Я заподозрил, что страсть к ученым занятиям в нем куда сильнее, чем мне было явлено, и он не хочет отрываться от них, даже отправляясь увозить свою избранницу. В: Вот вам последний вопрос касательно его занятий. Не видали вы в сундуке сделанный из меди инструмент со множеством колесиков, по виду сходный с часами? О: Нет, сэр. В: Но вы ведь говорите, будто видели сундук открытым? О: И каждый раз он бывал полон и наверху лежали разметанные листы; я не имел случая обозреть все содержимое сундука. В: Вам не случалось замечать, чтобы он работал с таким инструментом? О: Нет, сэр. В: Вернемся в Эймсбери. О: Но прежде я должен упомянуть одно происшествие, имевшее место в Бейзингстоке. В: Хорошо. О: Оно касается до горничной Луизы. Джонс рассказал, что она не пожелала, как заведено, спать в отдельной комнате с тамошними служанками и спросила себе особый покой. За общий стол она также не села, но просила, чтобы немой подал ей обед наверх. И вот еще что: как уверял Джонс, немой слуга из-за нее ходит сам не свой. Джонса это весьма удивило. Уж мы с ним судили, рядили, но так ни к чему и не пришли. В: Замечал он в девице те же чувства? О: Он никак не мог разобрать, сэр, а только усмотрел, что девица немого не чурается. Дальше открылись новые обстоятельства, но о них в свое время. В: Она всегда держалась этого обычая - есть и почивать отдельно? О: Всюду, где только находилась для нее комната. А то на постоялом дворе в Уинкантоне к таким капризам не привыкли, и вышел спор - пришлось обратиться к мистеру Б., и он велел уважить ее просьбу. Меня при этом не было, я знаю со слов Джонса. В: Рассказывайте про Эймсбери. О: Как я уже говорил, мистер Б. предуведомил меня, что в Эймсбери мы задержимся, хотя могли бы ехать и дальше. Ему пришло на мысль осмотреть капище. Вознамерившись отправиться в долину после обеда, он пригласил и меня полюбоваться этим местом. День выдался погожий, ехать предстояло недалеко, а я и подлинно любопытствовал взглянуть. Только, сказать по правде, зрелище оказалось куда менее приятным и величественным, чем я воображал. Вам, сэр, не доводилось посещать это место? В: Видел на гравюре. Слуги поехали с вами? О: Только Дик. Мы с мистером Б. спешились, чтобы прогуляться среди камней. К моему удивлению, он показал хорошее знакомство со святилищем, хотя прежде уверял, что, как и я, приезжает сюда впервые. В: Из чего вы это заключили? О: Он пустился в пространные рассуждения о том, какой видится из нашего века варварская религия, для какой причины ставились каменные колонны и какой вид имело капище до разрушения. Чего-чего не рассказывал! Я, подивившись, спросил, как он обо всем этом уведал. На что он с улыбкой ответствовал: "Смею вас уверить, Лейси, к чернокнижию я не обращался". И сообщил, что сведениями этими обязан преподобному мистеру Стакели из Стэмфорда, большому любителю древностей, каковой показывал ему свои рисунки и ландкарты и давал объяснения. Он ссылался на читанные им трактаты и размышления об этом памятнике, однако нашел достойными внимания лишь взгляды мистера Стакели. В: Вот когда он разговорился? О: Ваша правда, сэр. И с каким блеском говорил! Признаться, ученость его привела меня в большее изумление, чем вид святилища. Среди прочего он как бы походя спросил, разделяю ли я веру древних в благоприятные дни. Я отвечал, что никогда об этом не задумывался. "Хорошо, - сказал он, - зайдем с другого конца: решились бы вы без всяких колебаний назначить первое представление новой пьесы на тринадцатое число месяца, которое вдобавок приходится на пятницу?" Я сказал, что у меня не достало бы духу, и все же по мне это суеверие. "Вот, - заметил он, - и так думают едва ли не все. И вернее всего заблуждаются". Он отвел меня на шаг-другой в сторону, указал на громадный камень в полусотне шагов от нас и объяснил, что, если в день Рождества Предтечи, пору летнего солнцестояния, встать посреди святилища - то бишь там, где мы сейчас и находимся, - и смотреть на восход, то солнце покажется как раз над этим камнем. Это открыл один ученый автор, имени коего я не помню; он писал, будто размещение камней сопряжено с положением солнца в этот день и по нечаянности так получиться не могло. А потом мистер Бартоломью промолвил: "Вот что я вам скажу, Лейси. Древние знали тайну, за обладание которой я готов отдать все, что имею. Им был ведом небесный меридиан их жизни, я же свой только ищу. Пусть в рассуждении прочего они пребывали во мраке, зато уж в этом их озарил великий свет. Я же хоть и живу при ярком свете, а все-то гоняюсь за призраками". Я возразил, что, по моему суждению, прелестный предмет, ради которого затеяно наше путешествие, если верить мистеру Б., нимало с призраком не сходствует. Тут он заметно смутился, но вслед за тем улыбнулся и ответил: "Вы правы, меня увлекли досужие умствования". Но не прошли мы и нескольких шагов, как он продолжил прежний разговор: "Ну не диво ли, что эти грубые дикари обжили те пределы, куда мы еще боимся ступить, и уразумели истины, которые мы едва начинаем постигать. В понимании коих даже столь великий философ, как сэр Исаак Ньютон, подобен несмышленому дитяте". Я, мистер Аскью, заметил, что никак не возьму в толк, о каких скрытых истинах он рассуждает. На это он ответил: "О той истине, Лейси, что Бог есть бесконечное движение. И капище это есть ничто как планетариум древних, это движение показывающий. Знакомо ли вам подлинное название этих камней? Chorum Giganteum [хоровод гигантов (лат.)], пляска Гогов и Магогов [племена, упоминаемые в библейской Книге пророка Иезекииля и Откровении св.Иоанна Богослова; по сложившейся в средние века легенде их появление в Судный День приведет к уничтожению всего человечества; английская фольклорная традиция изображает их злобными великанами]. По верованиям селян, они пустятся в пляс не прежде Судного Дня. Однако имеющий глаза увидел бы: они и теперь уже пляшут и кружатся". В: К чему же вы отнесли такие речи? О: Он говорил шутливо, точно насмехался над моим невежеством. И я, взяв тот же шутливый тон, не упустил его за это укорить. Он уверил меня, что его слова не заключают никакой насмешки, что все это чистая правда. "Мы, смертные, - сказал он, - словно бы ввергнуты в Ньюгейтскую тюрьму, пять наших чувств и отмеренный нам короткий век суть решетки и оковы. Для Всевышнего время - неразъятая целокупность, вечное "ныне", для нас же оно распадается на прошлое, настоящее и будущее, как в пьесе". Он указал на обступившие нас камни и воскликнул: "Как не подивиться тому, что еще до прихода римлян, до самого Рождества Христова дикари, воздвигшие эти камни, обладали познаниями, которые недоступны уму даже ньютонов и лейбницев нашего века?" Далее он уподобил человечество театральной публике, которой невдомек, что перед нею актеры, что роли придуманы и написаны заранее, а что у пьесы есть сочинитель и постановщик, публика и подавно не догадывается. В этом я с ним не согласился, сказавши: "Кто же не слышал об этой священной пьесе и не знает ее Сочинителя?" На это он опять улыбнулся и сказал, что не отрицает существование этого Сочинителя, но лишь позволяет себе усомниться в правильности наших о Нем представлений. И прибавил: "Вернее было бы сравнить нас с героями рассказа или романа: мы почитаем себя истинно сущими и не подозреваем, что составлены из несовершенных слов и мыслей, что служим отнюдь не тем целям, каковые себе полагаем. Может статься, и Сочинителя мы себе примыслили по своему образу и подобию - то грозного, то милостивого, на манер наших государей. Хотя, по правде, мы знаем о Нем и Его помыслах не больше, чем о происходящем на Луне или в мире ином". Тут уж, мистер Аскью, и мне показалось, что его слова противны учению господствующей церкви, и я заспорил. Но он вдруг точно потерял всякую охоту продолжать беседу и поманил слугу, который дожидался в стороне. Затем объявил, что должен по просьбе мистера Стакели произвести некоторые измерения, что работа эта долгая и докучная и он не хочет затруднять меня ожиданием. В: Иными словами, "пора и честь знать"? О: В этом смысле я его и понял. Словно спохватился: дескать, что-то я непутем язык распустил, надо бы найти предлог замять разговор. В: Что он, по вашему мнению, разумел под великой тайной, недоступной нашему уму? О: Чтобы вам ответить, сэр, мне придется заскочить несколько вперед. В: Будь по-вашему, заскакивайте. О: Добавлю лишь, что больше я мистера Б. в тот день не видел. На другой же день, следуя далее на запад, мы проезжали мимо известного нам памятника, и я не преминул вернуться к этому разговору и спросил мистера Б., что еще он может рассказать о древних и в чем состояла их тайна. На что он ответствовал: "Они знали, что ничего не знают". Но тотчас присовокупил: "Я, верно, говорю загадками?" Я согласился, тем побуждая его к дальнейшим рассуждениям. Тогда он продолжал: "Наше прошлое, наши познания, наши историки обрекают нас на ничтожество. Чем яснее мы видим минувшее, тем туманнее рисуется нам грядущее. Ибо, как я уже сказывал, мы подобны героям повествования, как бы чужой волей предопределенным к добру или ко злу, к счастью или к несчастью. Те же, кто установили и обтесали эти камни, Лейси, жили еще до начала повествования - так, как нам сегодня и представить не можно: в одном лишь настоящем без прошлого". И он привел мнение мистера Стакели, каковой полагал, что строители капища назывались друидами, что они пришли сюда из Святой Земли и принесли с собой начатки христианский веры. Сам же мистер Б. считал, что им отчасти удалось проникнуть в тайну времени. Даже враждебные им римляне в исторических сочинениях показывают, что они имели способность угадывать будущее по форме печени и полету птиц. Однако мистер Б. пребывал в убеждении, что они в своем провидческом искусстве изощрились и того пуще, чему доказательством этот памятник, и у кого достанет умения верно изобразить его устройство при помощи чисел, тот и сам в этом убедится. С этой целью мистер Б. и делал свои измерения. Он говорил: "Я верю, что они знали всю историю нашего мира до конца, прочли книгу до последнего листа, как вы своего Мильтона", ибо я возил в кармане великое сочинение Мильтона и мистер Б. спрашивал, что я читаю. В: И что вы на это? О: Я выразил недоумение, отчего, зная будущее, они все же подпали под власть римлян и исчезли с лица земли. Он отвечал так: "То был народ провидцев и мирных философов, им ли тягаться с многоопытным римским воинством?" И прибавил: "Да и сам Иисус разве избежал распятия?" В: Не он ли прежде уверял, будто всякий волен выбирать и переменять свою участь? Но если будущее может быть предсказано, если мы не более свободны, чем раз и навсегда изображенные герои уже сочиненной пьесы или книги, стало быть, участь наша предрешена и непреложна. Одно другому противоречит. О: То же самое пришло на мысль и мне, мистер Аскью, и я поделился с ним этими сомнениями. На что он ответствовал, что в рассуждении безделиц мы свободны поступать как нам заблагорассудится - подобно тому, как, готовя роль, я сам выбираю, как мне играть, в какое платье нарядиться, какие совершать телодвижения и прочее; что же до более важных обстоятельств, то мне надлежит ни в чем от роли не отступать и представить судьбу героя такой, какой задумал ее сочинитель. И еще он заметил: хоть он и верует, что Промысл Божий имеет попечение обо всем человечестве, но что Господь радеет о каждом в отдельности, что Он пребывает во всяком человеке, такому никак нельзя статься. Не верит он, что Бог пребывает и в добрых, достойных и в жестокосердых, порочных, что, вдунув в человека дыхание жизни, Он затем допустил его без вины претерпевать боль и лишения - а таких примеров мы находим вокруг в избытке. В: Весьма опасные рассуждения. О: Не могу не согласиться, сэр. Однако я лишь пересказываю то, что услышал. В: Хорошо. Но мы остановились на вашем возвращении в Эймсбери. О: У ручья я повстречал Джонса, ловившего плотву. Вечер был славный, и я присел рядом. А через час с лишком, вернувшись на постоялый двор, я обнаружил у себя в комнате записку мистера Б., в которой он просил меня ужинать без него, поскольку его одолела усталость и он желает немедля лечь в постель. В: И что вы из этого вывели? О: Тогда - ничего, сэр. Но позвольте, я докончу. Так вот, тогда я и сам притомился, а потому лег пораньше и крепко уснул. Знать бы наперед, что приключится ночью, - глаз бы не сомкнул. А приключилась престранная вещь - я проведал о ней на другое утро от Джонса. Он спал в одной комнате с Диком. И вот незадолго до полуночи он пробудился и услыхал, как Дик шмыгнул в дверь. Джонс было подумал - по нужде. Ан нет. Прошло с четверть часа, колокола ударили полночь, и тут во дворе шорох. Джонс - к окну, смотрит: три фигуры. И хотя луны не было, он их ясно разглядел. Первый - Дик: он вел двух коней, а копыта у них были обмотаны тряпьем, чтобы не цокали по мостовой. Второй - его хозяин. А третья - горничная. Джонс ручается, что с ними больше никого не было. Я у него все до малости выспросил. В: Они отъезжали прочь? О: Отъезжали, сэр. Джонс хотел было меня растолкать, но, заметив, что они едут без поклажи, решил дождаться их возвращения. Примерно час он боролся со сном, но Морфей все же взял верх. Проснулся он с петухами, глядь - а Дик спит себе как ни в чем не бывало. В: Уж не во сне ли ему пригрезилось? О: Не думаю, сэр. Спора нет, в компании он не прочь прихвастнуть и развести турусы на колесах, но морочить меня, да еще при такой оказии - быть того не может. Притом он заподозрил неладное и испугался, как бы с нами обоими чего не стряслось. Надобно заметить, мистер Аскью, что в прошедший день я всю дорогу приглядывался к горничной и окончательно уверился, что до борделя она никакого касательства иметь не может. Где-где, а на театре на женщин такого пошиба не хочешь, а насмотришься. У этой - ни их ужимок, ни их бесстыдства. И все же я приметил, что девица не просто скромная, а себе на уме. А насчет Дика Джонс не ошибался: так и пожирает горничную глазами. И она, странное дело, не только его не одергивает, но словно бы отвечает благосклонностью, нет-нет да и подарит улыбкой. Больно уж это с ее натурой несогласно - будто она играет роль, чтобы отвести нам глаза. В: Какие же подозрения явились у Джонса? О: Он спросил меня: "А вдруг, мистер Лейси, история про юную леди и мистера Бартоломью не выдумка, да только одно в ней не так - что девушка с дядей проживают на западе? Что, если день-два назад ее и правда держали взаперти, но не там, где мы думаем, а в Лондоне - где мистер Бартоломью, по его уверениям, ее повстречал? Так, может, он..." Смекаете, сэр, куда дело пошло? В: Вы оказались пособниками увоза post facto? [после случившегося (лат.)] О: Меня, мистер Аскью, так в жар и кинуло. Чем больше я размышлял над давешними своими наблюдениями, тем больше мне воображалось, что эта догадка не такой уж вздор. Против нее говорило лишь одно: приязнь горничной к Дику, но я уже порешил, что это делается для вида, чтобы водить нас за нос. Джонс приписывал ночную отлучку молодых намерению сочетаться тайным браком, с каковой целью мистер Бартоломью и задержался в Эймсбери, изобретя столь пустячный предлог. Лишь то меня утешало, что, приведши дело к развязке, мистер Бартоломью больше не будет нуждаться в наших услугах, о чем мы верно скоро услышим. Не стану пересказывать все наши домыслы, сэр. Только спускаюсь я поутру вниз, а у самого дух занимает: а вдруг мистера Бартоломью и его нареченной уже и след простыл? В: Однако он не уехал? О: Ничуть не бывало, сэр. И держался так, будто ничего не произошло. Мы отправились в путь, а я все ломал голову, как бы половчее вывести его на разговор. До отъезда мы с Джонсом условились, что, если ему представится случай перемолвиться с девицей без свидетелей, он шутливым образом намекнет, что ему кое-что известно о ночном приключении, - словом, доймет ее насмешками с намерением хоть что-то выведать. В: Добился он своего? О: Нет, сэр, хоть случай и представился. Сперва девица сконфузилась и стала все отрицать, но Джонс не отставал, и она так осерчала, что и вовсе не захотела с ним разговаривать. В: Она не призналась, что уезжала с постоялого двора? О: Нет, сэр. В: Скажите мне вот что. Не довелось ли вам в дальнейшем узнать, что же было причиной ночного приключения? О: Нет, сэр, не довелось. Увы, оно, как и многое другое, по сей день остается для меня загадкой. В: Хорошо, Лейси. Имея много дел, я принужден на сегодня допрос закончить. Явитесь сюда завтра утром ровно в восемь часов. Вам понятно? И чтобы быть непременно, сэр. Вы все еще остаетесь в подозрении. О: Не извольте беспокоиться, мистер Аскью. Я греха на душу брать не желаю. ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ ХАННЫ КЛЕЙБОРН, данные под присягою августа 24 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая. Я прозываюсь Ханна Клейборн. Я вдова, от роду мне сорок восемь лет. Я содержу заведение на Джармен-стрит, что возле Сент-Джеймсского парка. В: Ну, сударыня, поговорим без дальних предисловий. Я разыскиваю одного мужчину, очень вам знакомого. О: Через это знакомство одни огорчения. В: Вздумаете меня дурачить - я вас еще не так огорчу. О: Я себе не враг. В: Сперва - об этой вашей потаскухе. Известно ли вам подлинное ее имя? О: Ребекка Хокнелл. Но мы звали ее Фанни. В: А не приходилось ли вам слышать, чтобы ее называли французским именем, а именно - Луиза? О: Нет. В: Из каких краев она происходит? О: Из Бристоля. Если не врет. В: Есть у нее там родные? О: Может, и есть. В: Иными словами, не знаете? О: Она не рассказывала. В: Когда она появилась в вашем притоне? О: Три года назад. В: В каких она была летах? О: Под двадцать. В: И как же она попала к вам в лапы? О: Знакомая удружила. В: Экая наглость! Долго я из тебя буду по слову вытягивать? Будто я не знаю, что мамаша Клейборн - самая отъявленная сводня во всем Лондоне. О: Ее привела женщина, которую я послала за своей надобностью. В: Какой надобностью? Высматривать непорочных девиц и приохочивать к распутству? О: Она и без того была распутна. В: Уже и шлюха? О: Она лишилась девства еще в Бристоле, в доме, где состояла в услужении. Хозяйский сынок растлил. А потом ее прогнали. Если не врет. В: И она понесла? О: Нет. Она от природы бесплодна. В: Против природы. И что же, многим она пришлась по вкусу в вашем блудилище? О: Если она чем и взяла, так не мясцом, а ухватками. В: Какими ухватками? О: Умением привязать к себе всякого гостя. Ей бы актеркой быть, а не потаскухой. В: И как же она исхитрялась их приваживать? О: Принимала такой вид, будто она не девка, а, напротив, чиста как хэмпстедская водица [Хэмпстед - северный пригород Лондона] - так что благоволите, мол, и вы держаться приличий. А гости - ну не диво ли? - мало что сносили такое обращение, так еще и в другой раз ее выбирали. В: Она изображала знатную даму? О: Невинницу она изображала. Хороша невинница! Такую бесстыжую тварь еще поискать. В: Какую там невинницу? О: Недотрогу. Застенчивую Сестрицу, Невинную Пастушку, мисс Девичий Стыд, мисс Само Простодушие... Прикажете продолжать? Какие только штуки не выкидывала, хоть роман из них составляй. Невинница! В гадючьем гнезде - и то больше невинности, чем в этой продувной бестии. А вздумает в угоду гостю взяться за плеть, то уж посечет так посечет. Старый судья П-н - вы, сэр, верно, его знаете, - так вот, если его наперед хорошенько не отстегать, ни к чему не способен. С ним она была надменна, как инфанта, и безжалостна, как татарин, - и все это вместе. А ему оно и в охотку. Но это к слову. В: У кого же она выучилась такому лицедейству? О: Да уж не у меня. Не иначе - у самого дьявола. Такой, видно, уродилась. В: Но была одна роль, в коей ее окаянная сноровка поспешествовала особенному успеху, не так ли? О: Какая роль? В: Взгляни на этот печатный листок, Клейборн. Мне ведомо, что он был отпечатан на твой счет. О: Знать ничего не знаю. В: Вы его прежде видели? О: Может, и видала. В: Так я прочту один выбранный отрывок. "А ежели ты, читатель, ищешь учинить свидание с Квакершею, то разочти наперед, довольно ль у тебя золота. Хоть прозвание у блудни не пышное, а на серебро не посмотрит, видом скромница, а душою скоромница. Известно тебе, что для всякого завзятого развратника ничего нету слаще, как добиться своего силою; на каковую приманку и ловит их сия лукавая нимфа: и краснеет, и дичится, и бесстыдником кавалера называет, но, будучи приведена к покорности, делается подобна любопытной и доверчивой серне и уже не бьется за жизнь, не лишается от страха чувств, но смиренно открывает нежное сердечко кинжалу удачливого охотника. А только идет молва, что до таковых ударов кинжала она сама великая охотница, и несут они не гибель ей, но сэру Нимроду [Нимрод - внук библейского патриарха Ноя, "сильный зверолов перед Господом" (Быт., 10,9); имя употребляется как нарицательное для обозначения страстного охотника] смертную усталость". Что скажете, мадам? О: Что сказать, сэр? В: Это все о ней? О: Может быть. А хоть бы и о ней, что из того? Не я писала, не я печатала. В: Думаешь, на Страшном суде с тебя от этого меньше спросится? Когда у вас в заведении впервые объявился тот, чье имя я запрещаю вам произносить? О: В начале апреля. В: Прежде вы его не видели? О: Нет. И век бы не видеть. Его привел ко мне и представил человек хорошо мне знакомый, милорд Б. Он сказал, что Его Милость желает встретиться с Фанни, которая успела ему полюбиться. Но я уж и сама догадалась. В: Как? О: Дня за четыре до того лорд Б. запиской просил прислать Фанни к нему домой. Писал, что для друга, а что за друг, не сказывал. В: Часто ли ваших девок забирают для непотребных занятий на стороне? О: Только тех, что слывут лакомыми кусочками. В: Эта была из их числа? О: Была, прах ее возьми. В: Лорд Б., представляя приятеля, назвал его истинное имя? О: Тогда он вовсе имени не поминал, а открыл мне его потом, с глазу на глаз. В: Что было дальше? О: Его Милость удалился к Фанни. И на следующей неделе еще два-три раза. В: Он был привычен к домам вроде вашего? О: Как есть гусеныш. В: Что это значит? О: А это те, которые тароваты не в меру, прилепляются к одной девице и больше одной услуги у них не спрашивают, имя свое скрывают, уходят и приходят тайком. Вот таких мы и зовем гусенышами. В: А гусаки у вас закоренелые распутники? О: Они. В: И тот, о котором мы говорим, еще не оперился? О: Он выбирал одну только Фанни, имя свое от меня скрывал - вернее, хотел скрыть. И задаривал сверх меры. В: Вас или девицу? О: Обеих. В: Деньгами? О: Да. В: Какие же обстоятельства привели к ее исчезновению? О: Как-то раз он объявил, что желает потолковать со мной об одном деле, сулящем обоим выгоду. В: Когда это было? О: Около середины марта. Он поведал, что приятель приглашает его вместе с другими распутниками в свое оксфордширское поместье, где затевается празднество. Каждый должен захватить с собою по шлюхе и, когда их всех перепробуют и решат, которая из них оказалась наиотменнейшей, привезшего ее ожидает награда. Придумали они и иные забавы, и все эти дурачества должны продолжаться две недели. Добавить время на дорогу туда и обратно - получится три. Он попросил меня уступить ему Фанни на этот срок и назначить цену в возмещение убытков, какие я понесу из-за ее отсутствия. В: Он не сказал, где располагается поместье? О: Не сказал. Они скрывали свою затею из боязни ославиться на весь свет. В: Что же вы на это? О: Что этакого у меня в заводе не бывало. Он же был убежден, что для меня это дело привычное: ему-де так сказывали. Я признала, что, если гость мне коротко знаком и если мы с ним столкуемся об условиях, я, бывает, отпускаю девицу к нему домой на ужин или для каких-нибудь увеселений. Но Его Милость я, мол, знаю слишком плохо, даже его подлинное имя мне неизвестно. В: Он носил вымышленное? О: Он называл себя мистер Смит. Но тут уж он открыл и подлинное - то, которое я уже слышала от лорда Б., и прибавил, что Фанни об увеселениях извещена, что она спит и видит иметь в них соучастие, однако оставляет последнее слово за мной. Я отвечала, что должна все взвесить: где это видано - приступать с такими просьбами перед самым отъездом? В: И как он принял ваши слова? О: Просил взять в толк, что, как мне теперь известно, в рассуждении знатности он человек не последний и на бедность не жалуется. С тем и откланялся. В: Об условиях вы не договаривались? О: В тот раз - нет. Денька через два он вновь пожаловал к Фанни, а потом заглянул ко мне. К тому времени я уже порасспросила лорда Б., наслышан ли он о празднестве. Оказалось, наслышан и сам получил приглашение, однако ему препятствовали неотложные дела. Он еще подивился, как это я до сих пор ничего не проведала. По его суждению, прогневить отказом такую высокую особу, как сын герцога, было бы неразумием, зато согласиться - прямой расчет: за ценою он не постоит. Привел и другие резоны. В: Что за резоны, сударыня? О: Такие, что после об этих дурачествах разблаговестят по всему свету и всякий, кто станет в них соучаствовать, прославится. А мистрис Уишбурн как раз отряжает туда двух своих девок - так вот как бы она меня не обошла. В: Кто такая эта Уишбурн? О: Выскочка одна. Недавно открыла заведение в Ковент-гардене. В: Так он вас и уломал? О: Так он меня одурачил. А чтобы такой одурачил, надо быть последней дурой. В: Говорили вы об этом предложении с девицей? О: У нее был один ответ: мне, дескать, все равно, а впрочем, как скажете. А сама обманула, шельма продажная. В: Как так обманула? О: Да она с самого начала все знала. Ишь навострилась корчить смиренницу - даже я поверила. А ее уже подкупили. В: Вы имеете тому доказательства? О: Какие еще нужны доказательства, раз она не вернулась? Уж я такие убытки через нее терплю! В: Зато добродетель не в убытке. Я желаю знать, какую цену положили вы за ее услуги. О: Столько, сколько выручки она приносила за три недели у меня в заведении. В: Сколько же? О: Триста гиней. В: Он согласился без торга? О: Еще бы ему торговаться! Триста платит, а десять тысяч крадет. В: Ну-ка язык свой прикуси! Что значит - крадет? О: Так ведь это же правда. Что ни говори, шлюха она была завидная: бесплодница, с хорошими манерами и в работе всего три года. В: Хватит про это распинаться. Какая часть денег ей причиталась? О: Девицы же полностью у меня на содержании: кормлю, одеваю, достаю белье. Аптекарю плачу, когда с ними дурная болезнь приключится. В: Что мне за дело до ваших хозяйственных забот! Я спрашиваю, сколько ей причиталось? О: Пятая часть. А что подарят, то ее. В: Шестьдесят гиней? О: Да, хоть она того и не заслужила. В: И вы ей эти деньги отдали? О: Решила поберечь до ее возвращения. В: Чтобы держать ее на привязке? О: Да. В: В целости ли у вас эти деньги? Будет чем с ней расплатиться? О: Пусть только вернется: уж я с ней сполна расплачусь. В: С тех пор вы от нее никаких вестей не имели? О: Никаких, провались она в тартарары. В: Там-то вы с ней и свидитесь. Что же было, когда она не вернулась к сроку? О: Я пожаловалась лорду Б. Тот обещал справиться, а через два дня приходит и рассказывает, что история приключилась не разбери-поймешь: по слухам, Его Милость отправился вовсе не на празднество в поместье, а во Францию. Человек, побывавший на празднестве, уверял лорда Б., что ни Его Милость, ни Фанни там не появлялись. Лорд Б. советовал мне набраться терпения и не поднимать шум, а то выйдет еще накладнее, чем бегство Фанни. В: Вы ему поверили? О: Поверила. Вовек ему не прощу. Я ведь только потом узнала: Уишбурн никуда своих девиц посылать и не думала. А про дурачества те никто ведать не ведает. Это лорд Б. выдумал, чтобы меня оплести. В: Вы его за это не бранили? О: Расчета нет. Я как-никак разбираю, где барыш, а где шиш. Он же ко мне гостей водит. Так и пришлось спустить обиду, хотя будь моя воля... В: Довольно. О: ...отплатила б ему тою же монетой, чтоб весь Лондон видел его в дураках. В: Полно. Что рассказывала девица про человека, о коем я доискиваюсь, вам и вашим потаскухам? О: Говорила, будто зелен, но дозреет - будет малый хоть куда. Быстро разгорается, быстро и до края доходит: с такими девицам меньше хлопот. В: Она ему приглянулась больше прочих? О: Да, потому что других он не брал, уж на что они его обхаживали да приваживали. В: Он ей тоже приглянулся? О: Так она и признается! Она хорошо помнила мои правила: никаких тайных амуров и даровых услуг. В: До этого случая она от правил не отступала? О: Ни разу. Все из хитрости. В: Как "из хитрости"? О: Думала замазать мне глаза. Она ведь только с виду простушка, а на деле палец в рот не клади. Вот и догадалась одурачить меня тем же манером, что и гостей. В: А как она дурачила гостей? О: Я же говорю: все невестилась, делала вид, будто никогда прежде мужчин не знала. Ее, мол, с наскока не возьмешь, с ней надобно лаской, тогда и уступит. Те млеют: после привычных ухваток такое жеманство куда как прельстительно. А уж когда она раздвинет ноги да позволит гостю порезвиться, он так ликует, точно взял какую неприступную твердыню. Больше одного гостя за ночь не принимала. Я на это смотрела сквозь пальцы: другая за ночь нескольких переменит, а выручка все равно меньше, чем от Фанни с одним-единственным гостем. А ведь я могла в продолжение ночи отдавать Фанни внаймы шести гостям подряд! У нее, бывало, вся неделя наперед расписана. В: И сколько всего женщин в вашем заведении? О: С десяток. Это которые постоянно тут. В: Она была самым отборным лакомством? Ценнее ее у вас не имелось? О: Самые отборные - самые свеженькие. А эта хоть и корчила невинность, но все же не девственница. И бестолковый же народ эти мужчины: товар не первой свежести, а они готовы платить втридорога. В: Прочие девки удивлялись, что она не вернулась? О: Да. В: И как же вы им это объяснили? О: Сбежала - ну и скатертью дорога. В: И прибавили, что вы со своими головорезами положите конец ее блудням на стороне, не так ли? О: Не стану я отвечать, это поклеп. Или я не вправе воротить то, что мне принадлежит? В: Какие же вы к тому взяли меры? О: Какие могут быть меры, когда она дала стречка за границу. В: А такие, чтобы ваши разбойники и лазутчики ее не упустили, если вздумает воротиться. Вы, без сомнения, уже об этом распорядились. Только смотри мне, Клейборн, я тебя по должности предупреждаю: девица теперь моя. Буде ваши мерзавцы-подручные ее сыщут, а вы промешкаете мне о том доложить, больше вам своих гусаков и гусенышей не пасти. Как Бог свят, не пасти. Прихлопну вашу торговлишку раз и навсегда. Постигаете ли? О: Отчего же не постегать, коли просите. В: На такую сердиться - много чести. Повторяю: все ли ты уяснила? О: Все. В: Добро. А теперь, мадам, пошла вон. Видеть не могу эту скверную размалеванную харю. Jurat die quarto et vicesimo Aug. anno domini coram me [Приносит присягу двадцать четвертого августа года от Рождества Христова в моем присутствии (лат.)]. Генри Аскью. ДАЛЬНЕЙШИЙ ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ МИСТЕРА ФРЭНСИСА ЛЕЙСИ, данные под присягою августа двадцать четвертого числа anno praedicto [в вышеуказанный год (лат.)]. В: Сейчас, сэр, я хочу вернуться к двум обстоятельствам из ваших вчерашних показаний. В тот раз, когда мистер Бартоломью описывал свои занятия, или в приведенных вами рассуждениях при осмотре капища в Эймсбери, или же при иных беседах не усмотрелось ли вам, что он обращается к этим предметам лишь затем, чтобы любезности ради развлечь вас разговором и тем скоротать досуг? Или он не в силах был умолчать о вещах, основательно его занимающих, - а лучше сказать, едва ли не единственно его занимающих? Не пришло ли вам на мысль, что любовник верно изрядный чудак, если груда камней производит в нем больший пыл и красноречие, нежели чем предвкушение встречи с той, которую он, по его словам, боготворит? Другому юноше всякий лишний час пути показался бы мукой, а этому ради ученых исследований и задержка нипочем. Не странное ли соседство - безудержная страсть и сундук с учеными трудами? О: Конечно, я об этом задумывался. Но что побуждало мистера Бартоломью к этим разговорам - простая причуда или глубокий интерес, - я в ту пору так и не разобрал. В: А сейчас что скажете? О: Скажу, что под конец мистер Бартоломью признался: никакая девушка его в Корнуолле не дожидалась. То был лишь предлог. Истинная же цель нашего путешествия мне, сэр, неизвестна и поныне - как вы увидите из дальнейшего. В: Что, по-вашему, он разумел, говоря о меридиане своей жизни? О: Трудно понять подобное этому темное и затейливое иносказание. Но должно быть, он разумел хоть сколько-нибудь прочную веру или убеждение. Боюсь, принятое у нас исповедание веры отрады ему не приносило. В: Вы ничего больше не рассказали о его слуге. Каков он вам показался в дороге? О: Сперва я не нашел в нем почти ничего достойного замечания - сверх того, о чем гово