желание, а иначе путешествие может ей дорого обойтись. Выслушав Его Милость, лорд Б. посоветовал ему, когда он в самом деле ищет заполучить эту девицу, внять ее словам, хотя сей способ и потребует больших расходов; опасения девицы не вовсе лишены оснований, ибо всем известно, что ни одна сводня не даст потачки отбившейся шлюхе, дабы удержать от подобных проступков остальных. Замысел же сей хорош еще и тем, что, когда по прошествии времени девица Его Милости прискучит, ее недолго отослать назад, оставив всех в убеждении, что она далеко и не отлучалась. Я выказал большую настойчивость в расспросах, и лорд Б. признал, что это он помог Его Милости сочинить небылицу, посредством коей удалось одурачить Клейборниху, а когда эта ведьма потребовала от него подтверждений, он, как та и жаловалась, не преминул их дать; однако, по его убеждению, кто промышляет грехом, того не грех и обмануть. Я не сомневаюсь, что Вы, В.Сиятельство, довольно осведомлены о душевных качествах лорда Б., чтобы судить, какую цену имеют его показания, не скрепленные присягою. Осмелюсь лишь заметить, что во все время нашей с ним беседы я не имел повода заподозрить его в сокрытии каких-либо обстоятельств и, как это ни горько, из рассказа его явствует, что благородный лорд в этой истории сыграл роль куда как неблагородную. Напоследок я рассудил за нужное узнать у лорда Б., не сказывал ли Его Милость, в каких чувствах он пребывает к своему высокородному батюшке, чей гнев - гнев, без сомнения, заслуженный и праведный - он посмел на себя навлечь. Приводя здесь ответ лорда Б., осмелюсь напомнить В.Сиятельству, что я дерзнул сделать сей вопрос лишь во исполнение Вашего наказа. Лорд Б. ответствовал, что до возобновления их знакомства до него доходили слухи, что Его Милость воспалился против родителя великой злобою, однако при встрече лорд Б., к удивлению своему, заметил, что Его Милость, по видимости, не только не ропщет на свою участь, но едва ли не готов с нею смириться. При другой оказии, в беседе более задушевной, Его Милость открыл, что не почитает себя за родного сына В.Сиятельства, ибо люди, подобные его отцу, ему все равно как чужие и лучше уж он лишится герцогского достоинства, нежели чем признает В.Сиятельство своим родителем. Употреблял он и совсем уж непочтительные выражения, тем более предосудительные, что Его Милость при сем разговоре не был подвержен опьянению, а, напротив, находился в трезвом рассудке и произносил их не в запальчивости, но вполне владея собою, и при этом отзывался об отце как о каком-нибудь турецком паше или ином восточном деспоте, лютость коего он обречен претерпевать. Лорд Б. предположил, что нынешнее желание Его Милости явить свету свое распутство происходит как раз от его злоухищренной враждебности к столь священной для каждого особе, как родной отец; впрочем, как бы желая несколько смягчить вину Его Милости, лорд Б. присовокупил, что разговор велся меж четырех глаз (когда они прогуливались по Мэллу [улица в центральной части Лондона, ведущая от Букингемского дворца; в XVIII в. - излюбленное место для прогулок у знати] подальше от толпы) - в обществе Его Милость таких речей никогда себе не позволял. В оправдание же себе лорд Б. поведал, что подарил Его Милость советом (как, должно быть, известно В.Сиятельству, лорд Б. в последние годы жизни своего батюшки не ладил с этим почтенным джентльменом) довериться его опытности и побороть неприязнь к отцу, предоставив рассудить их времени, ибо так уж устроен свет, что оно всегда принимает сторону сына; к тому же, буде на то воля Божья, они в один прекрасный день и сами сделаются отцами. С этим Его Милость хоть и нехотя, но согласился, и больше они до этого предмета не касались. Мне велено передать В.Сиятельству глубочайшие сожаления лорда Б. о том, что дело приняло столь неожиданный поворот, и уверения в том, что истинные намерения Его Милости и нынешнее его местонахождение ему столь же неведомы, как и В.Сиятельству. Он также просит покорнейше принять в уважение, что, видя решимость, с какой Его Милость стремится ступить на стезю наслаждений, и памятуя о всем известной опасности подхватить французскую заразу от тамошних шлюх, милорд не только не стал отговаривать Его Милость от задуманного им (мнимого) предприятия, но, напротив, почел за благо оказать ему в том вспомоществование; что он дал Его Милости слово свято сохранить его тайну и в случае нужды найти средство замкнуть уста взбешенной Клейборнихе, каковое обещание он выполнил и намерен выполнять впредь. Наконец, он настоятельно просит В.Сиятельство, как скоро появится новая надобность в его помощи, не обинуясь, к нему за тем обращаться. Вашего Сиятельства всенижайший и всепокорнейший слуга Генри Аскью. Линкольнз-инн, сентябрь 8 дня. Милостивый государь Ваше Сиятельство. Пишу в поздний час и в великой спешке, дабы без дальних отлагательств сообщить известие, которое только что принес мой канцелярист Тюдор. Джонс найден - причем с легкостью, какая мне и не чаялась - и уже доставлен в Лондон. Его привезли два часа тому назад и приставили к нему надежную охрану. Завтра учиню мошеннику допрос. К вящему нашему счастью, мои люди наткнулись на него в Кардиффе, где они остановились по пути в Суонси. Они передают, что Джонс гулял в том самом трактире, в коем они расположились на ночлег, и, вернее всего, они так бы его и упустили, не случись им дослышать, как кто-то назвал его имя; тогда, приглядевшись и прислушавшись, они смекнули, что им улыбнулась удача. На первых порах Джонс во всем запирался, но мой канцелярист не отставал; тогда он попытался удрать, но не тут-то было; тогда он возопил, что его задержали без вины, но когда канцелярист на это предложил ему засвидетельствовать свою невиновность перед кардиффским судом, он запел другую песню. С тех пор с ним никто в разговоры не вступает и не желает слушать его объяснений, отчего, как доносит мой человек, он пребывает в унынии и тревоге и, по выражению того же человека, изрядно спекся, впору на стол подавать, что я и не замедлю исполнить - в этом В.Сиятельство может на меня положиться. Да будет мне позволено не высказывать здесь своего суждения касательно праведного отцовского негодования, которое В.Сиятельство изволили выразить в своем последнем послании, ибо В.Сиятельству и без того, смею надеяться, ведомо, что я уже не знаю, что и думать о Его Милости и чего от него ожидать. Quantum mutatus ab illo! [Как изменился он по сравнению с прежним! (лат.)] Но я не упущу употребить все средства к тому, чтобы пролить свет на это наидосаднейшее происшествие. Вашего Сиятельства всепокорнейший и всеусерднейший слуга Генри Аскью. К сему прилагаю список послания, полученного мною от мистера Сондерсона из Кембриджа, с намерением показать, сколь высокого мнения были ученые наставники младшего сына В.Сиятельства о его талантах. О мистере Уистоне [Уистон, Уильям (1667-1752) - естествоиспытатель и математик, автор работы "Новая теория Земли"; изучая исторические источники, пришел к выводу, что первые христиане исповедовали учение, сходное с арианством; это дало повод богословам и ученым обвинить Уистона в вольнодумстве] В.Сиятельство, несомненно, наслышаны: это вздорный вероотступник и вольнодумец, tener-veneficus [вкрадчиво-ядовитый (лат.)], за что и был отставлен от места в Кембридже, занимаемого теперь мистером Сондерсоном; за минувшие с той поры двадцать пять лет он озлобился и расходился пуще прежнего и теперь, поговаривают, дожидается кончины своего преемника в надежде вновь выдвинуться и опять занять место, с коего его вполне заслуженно согнали. Г.А. Кембридж, Колледж Христа, месяца сентября восьмого дня. Милостивый государь. Сим уведомляю, что письмо Ваше от 27 августа мною получено и я незамедлительно приступаю к ответу, хотя по причине своего изъяна принужден диктовать. Боюсь, сэр, что в том насущнейшем деле, за которым Вы ко мне обратились, я помочь бессилен. Я не имел приятности встречаться с Его Милостью вот уже два года; в последний раз я удостоился этой радости в пору выборов, сиречь в апреле 1734 года, когда Его Милость, заехав в наш город, сделал мне честь своим посещением. С тех пор мы лишь изредка обменивались письмами, исключительно до математики и алгебры относящимися. В последнем своем письме, от 24 марта, он желал мне успехов в грядущем учебном году и сообщал о своем намерении в скором времени побывать в Кембридже, а летом отправиться в путешествие по Франции и Италии; до отбытия же за границу он надеялся как-нибудь по благоприятной погоде завернуть ко мне, дабы испросить совет, кого бы ему стоило посетить в чужих землях. Увы, больше ни писем, ни известий о нем не воспоследовало, и я уже было полагал его в отъезде. Новость о его исчезновении меня встревожила и озадачила. Кроме вышесказанного в его мартовском письме не содержалось ничего, касающегося до его личных обстоятельств. Что же надлежит до познаний Его Милости, то, сказать по чести, равных ему среди моих учеников наберется немного, а выше него не поднимался ни один. Может быть, Вам известно, что я четвертый по времени лукасианский профессор [первая кафедра математики в Кембридже была учреждена в 1663 г. неким Генри Лукасом, который взял на себя расходы по ее содержанию при условии, что кафедра будет носить его имя; отсюда - звание "лукасианского профессора"] в этом университете, каковым состою с 1711 года, а посему, удостаивая Его Милость столь высокого отзыва, я, право же, имею достаточные основания для сравнения. По моему суждению, дарования Его Милости таковы, что, не будь тому помехою его титул, он по праву мог бы украсить собою сей университет к вящей славе последнего - чего не скажу о многих других особах, избранных за последние два десятилетия в ученый совет. Насмотревшись на молодых джентльменов столь же знатных фамилий, я с прискорбием свидетельствую, что, какую бы любовь к наукам и прилежание ни выказывали бы они в стенах университета, по выходе из оного о науках они тут же забывают. Не то Его Милость: он и поныне с изрядным рвением продолжает упражняться в математике и иных науках, ей сопутствующих. Я часто имел случай убедиться, что в предметах этих он отменно начитан и умеет превосходнейшим образом применять свои познания на деле. Таково не только мое мнение: в том же ручается и мой именитый предместник мистер Уистон, каковой, может, и вызывает нарекания по причине своих взглядов на религию, зато уж как математик положительно безупречен. Того же мнения держалось и еще более великое светило, просвещеннейший предместник мистера Уистона in cathedra Lucasiana [на Лукасианской кафедре (лат.)] сэр Исаак Ньютон. Не раз я представлял на суд обоих джентльменов выведенные Его Милостью теоремы и предложенные им решения задач, и, хотя до самой прискорбной кончины сэра Исаака между джентльменами ни в чем согласия не было, в одном они были единодушны - что сей молодой философ поистине достоин внимания. Опасаясь наскучить Вам этими материями, все же добавлю, что сам я вот уже несколько лет изобретаю наилегчайший способ при помощи таблицы производить умножение больших чисел, и о трудностях, встречающихся мне на этом пути, я не единожды советовался с Его Милостью, всякий раз обнаруживая, что в силу своего умения он помогает мне в одолении этих трудностей лучше, чем кто-либо другой. Он имел дарование особого склада: дюжинный ум пытался бы решить эту задачу, внося в общий замысел лишь мелкие поправки и улучшения, тогда как Его Милость подвергал внимательнейшему разбору самые начала, на которых основывался способ, и часто предлагал для решения задачи более подходящие и прочные основания. Получить совет столь отменного помощника, по моему мнению, редкая удача. Если же спросить меня о его недостатках, я бы назвал его склонность прельщаться взглядами и теориями, принадлежащими до естествознания, в коих я усматриваю скорее фантазии, чем вероятные либо на опыте подтвержденные истины. К таковым отношу я и тот домысел, за разъяснением коего Вы ко мне обращаетесь. Упомянутый Вами ряд чисел впервые был выведен в трактате "Liber Abaci" ["Книга абака" (лат.)], сочинении ученого итальянца Леонардо Пизанского [Леонардо Пизанский (Леонардо Фибоначчи, 1180-1240), выдающийся итальянский математик Средневековья]. Ряд этот был составлен самим автором - однако, по его признанию, предназначался всего лишь для исчисления беспрестанно плодящихся кроликов в садке. Но Его Милости мнилось, будто эту пропорцию (остающуюся неизменной, до каких бы пределов ни продолжали числовой ряд) можно обнаружить во всем строе природы, вплоть до движения планет и расположения звезд небесных; она виделась ему даже и в строении растений и размещении их листьев, так что он обозначил сие соотношение особым, взятым из греческого языка словом phyllotaxis [взаимное расположение листьев (греч.)]. Он также полагал, что это простейшее соотношение можно проследить в истории сего мира, как в прошлой, так и имеющей быть впереди, и кто сумеет постичь его до конца, получит способ посредством математических действий предсказывать грядущие события и трактовать прошлое. Мне же думается, сэр, что он выводит чрезмерно важное следствие из пустячного совпадения в вещественных явлениях низшего порядка; я также предполагаю, что винить в этом заблуждении следует не его самого, но его высокий дворянский титул, поскольку именно он не допускает Его Милость каждодневно приобщаться знаниям, имеющим хождение в кругу людей ученых, и обсуждать сии предметы с настоящими знатоками, отчего и нашло на него помрачение, которое я, с Вашего позволения, назвал бы dementia in exsilio [безумие в изгнании (лат.)]. Как говаривают в нашем университете, In delitescentia non est scientia, сиречь кто укрывается или обитает вдали от знаний, тот ими до конца не овладеет. Надобно Вам заметить, сэр, что в вопросах, касающихся до моей науки, я привык высказываться не обинуясь, и когда пять лет назад Его Милость представил мне свои соображения на сей предмет, я подверг их строгому разбору и нашел неосновательными. И вот из-за того, что я посмел оспорить многие не в меру бойкие выводы, сделанные им из этого допущения, меж нами впервые пробежал холодок. В дальнейшем мы, благодарение Богу, помирились, причем условия мира выставил Его Милость: он объявил, что слишком дорожит нашим дружеством, чтобы на горе ему длить спор о домыслах, доказать которые он, по собственному признанию, не в силах (под домыслами он разумел свои химерические предложения о возможности предугадывать будущее при помощи вышесказанных чисел). Он предложил, чтобы мы, будучи истинными amici amicitiae [букв.: друзья дружбы (лат.)] (по собственному его выражению), впредь никогда не заговаривали об этом предмете, ставшем для нас яблоком раздора. Слово свое он сдержал и ни при встречах со мною, ни в письмах больше уж к своей теории не возвращался, из чего я было заключил, что со всякими изысканиями по сему предмету покончено. Где пребывает Его Милость в настоящее время, я, как уже указывал, не имею ни малейшего понятия и даже не знаю, что Вам посоветовать. Мне остается лишь уповать на то, что этот достойнейший, способнейший, любезнейший и благороднейший человек, коего я имел честь называть своим другом, в скором времени сыщется живой и невредимый. Ваш покорный слуга Николас Сондерсон. A.M. [сокр. от Artium Magister - магистр искусств (лат.)] Regalis Societatis Socius [член Королевского общества (лат.)]. Записано мною: Энн Сондерсон, дочь. ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ ДЭВИДА ДЖОНСА, данные под присягою сентября 9 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая. Я зовусь Дэвид Джонс. Я уроженец Суонси, ровесник нынешнему веку: имею тридцать шесть лет от роду. Я холост. Нынче служу в конторе корабельного поставщика. В: Насилу вас отыскали, Джонс. Задали вы нам задачу. О: Знаю, сэр. Виноват. В: Вы прочли краткое изложение показаний мистера Фрэнсиса Лейси? О: Прочел, сэр. В: Признаете ли, что вы и есть тот самый Джонс, о коем он рассказывал? О: Признаю, сэр. Как бы я мог отрицать. В: Однако ж перед человеком, которого я за вами послал, вы от этого имени открещивались. О: Я же не знал, кто он таков, сэр. А о мистере Лейси поначалу и помина не было. Я, изволите видеть, почитаю этого достойного джентльмена своим другом, чуть что - я за него горой: это мой долг. Вон и пословица говорит: дружбу водить - себя не щадить. Тем паче, что во всем приключившемся в апреле он виноват не больше, чем Джонс. В: Мой человек доносит, что вы и при упоминании о мистере Лейси продолжали отпираться - даже показали под присягой, будто это имя вам незнакомо. О: Да я просто хотел его испытать, сэр. Проверить, точно ли он так хорошо осведомлен, как уверяет. А как убедился, так сразу лгать и перестал. В: Только чтобы уж и вперед не лгать. О: Не стану, сэр. Право, не стану. В: Смотрите же. Начнем с самого вашего отбытия из Лондона. Но прежде я желаю знать, не усмотрели ли вы в показаниях мистера Лейси - в том виде как они записаны - каких-либо сведений, представляющихся вам неправдой. О: Никак нет, сэр. В: А каких-либо неточностей? О: Тоже нет, сэр. Помнится, именно так оно и было. В: А каких-либо упущений? Не случалось ли вам обнаруживать важные обстоятельства и скрывать их от мистера Лейси? О: Нет, сэр. Мне было положено докладывать ему про все, что я узнавал и примечал. Так я и поступал. В: Стало быть, к его показаниям вам прибавить нечего? О: Нечего, сэр. Как Бог свят, нечего. В: Мистер Лейси показал, что вы, не спросив его дозволения, ударились в бега. Вы это подтверждаете? О: Да, сэр. Все было так, как я ему отписал, сэр. Уж больно хотелось проведать престарелую матушку, царство ей небесное. А из тех краев до нее рукой подать: перебрался через залив - и дома. Когда еще случай подвернется. Как говорится, своя рубаха ближе к телу. Знаю, я поступил нехорошо. Но я, изволите видеть, прежде был дурным сыном и теперь вот решил загладить вину. В: Разве вы не освобождались от обязательств перед мистером Бартоломью на другой же день? Что бы вам не подождать немного и не отпроситься у мистера Лейси? О: Я думал, он не отпустит. В: Отчего же? О: Да ведь он у нас джентльмен опасливый. Вдруг у него не стало бы духу ехать дальше через те края без попутчика. В: Разве он не был вам верным другом - хоть тогда, хоть прежде? Не он ли вам и работу подыскал? О: Ваша правда, сэр. Я потом извелся от стыда. Но, как добрый христианин, разве мог я не исполнить сыновний долг? Вот и сбежал. В: Сбежали в надежде, что по возвращении в Лондон сумеете его умилосердить? О: Была такая надежда, сэр. Сердце у него отходчивое, дай Бог ему здоровья. И тоже ведь христианин. В: Расскажите, каков вам показался слуга мистера Бартоломью Дик. О: Я, сэр, ничего путного о нем сказать не могу. Джонс при расставании знал о нем не больше, чем при первой встрече. В: Не приметили вы в нем каких-либо странностей? О: А что все примечали, то и я приметил. Чтобы такого да в услужение к джентльмену - как есть ирландская небывальщина. На лакейскую должность - с его силой и статью - он еще годился. Но и только. В: Вы разумеете, что на слугу при джентльмене он не походил? О: Спору нет, приказы он исполнял недурно. Притом такому слуге хозяин мог без опаски доверить любую тайну. И пожитки тоже. Среди скарба на вьючной лошади был увесистый сундучишко, так этот самый Дик меня к нему близко не подпускал. В первый же день я было сунулся помочь поднести, а он меня и оттолкни. И так всю дорогу. В рассуждении хозяйского добра - цепной пес, а не слуга. В: Что еще необычного было в его повадке? О: А то, что хоть бы все вокруг со смеху помирали, он никогда даже не улыбнется. Помнится, в Бейзингстоке выходим мы с ним поутру к колодцу, а там потеха: служанка за какую-то дерзость осерчала на конюшего, хвать ведро и за ним - хотела, значит, водой окатить, да только растянулась и сама облилась. Что смеху было! Покойник - и тот бы прыснул. А Дику хоть бы что. Стоит как на панихиде. И лицо такое, словно нашел грош, обронил шиллинг. В: Такого он был сумрачного нрава? О: Скорее, недалекого ума. Точно как с луны свалился. Ни дать ни взять деревянный истукан. Иное дело - с женским полом. Вот я, с дозволения вашей чести, расскажу один случай... В: Хозяин внушал ему робость? О: Не похоже, сэр. Услужал он хозяину исправно, однако ж и без особой прыти. Дадут знак - он и делает что велено. Кое-какие знаки я разобрал и пытался с ним объясниться, да только зря старался. В: Отчего же? О: Уж и не знаю, сэр. Всякие немудреные приказы - "помоги привязать", "пособи поднести" - это он понимал. Но когда я от нечего делать хотел по-приятельски разузнать, как он живет, что у него на душе - не понимает и все тут. Точно я говорю по-валлийски, как моя матушка. В: Может, не такой он был и простак? О: Может быть. Если призадуматься, может, и правда. В: У меня имеются показания мистера Пуддикумба, хозяина "Черного оленя". Он приводит ваш рассказ, будто однажды ночью с Диком случился припадок безумия. О: Мало ли я баек по пути насочинял. Что называется, для красного словца. В: Так это неправда? О: На то была воля мистера Лейси и джентльмена, сэр. В: Это они вам велели распустить слух, что парень от луны мешается в уме? О: Не то чтобы именно про это. Но раз у Дика язык связан, то, чтобы люди на нас не косились, мне было наказано изображать отчаянного пустомелю - нести что в голову взбредет. В: Не сказывали вы служанкам, чтобы они Дика остерегались? О: Может, и сказывал, сэр. А коли сказывал, то совет нелишний. В: Как вас понимать? О: Он же не кастрат итальянский, не Харянелли [искаж. от Фаринелли (псевдоним Карло Броски, 1705-1738); итальянский певец-кастрат, с большим успехом выступавший в те годы в Лондоне; вскоре после описываемого времени покинул Англию, не снеся насмешек, которым подверг его Филдинг в комедиях "Пасквин" и "Исторический календарь за 1736 год"]. Что с изъяном, это правда, но ведь не такого рода изъян. В: Вы намекаете на его связь с горничной Луизой? О: Именно, сэр. В: И с иными девицами, что встречались в пути? О: На других он и не глядел, сэр. Другие - так, баловство. Ну разве что приволокнется за какой бабенкой на кухне у Пуддикумба. В: А вам, Джонс, разве не вздумалось приволокнуться - да еще как бессовестно? О: Шутил, сэр, право, шутил - и больше ничего. Много ли мне от нее было нужно? Один поцелуй. В: И одна ночь в ее постели? О: Как быть, сэр, ведь я еще не так чтоб стар. Я как-никак мужчина, и меня, с позволения сказать, порой разбирает. А тут эта фефела: как взглянет на меня за ужином, так и осклабится. Самая обыкновенная деревенская клуша. В: Хорошо. Вернемся к Луизе. В каких вы сейчас мыслях касательно того, о чем рассказывали мистеру Лейси - что будто встречали ее у заведения Клейборн? О: Ту-то я видал мельком: прошмыгнула мимо - и в дом. А ночью при факелах хорошо не разглядишь. Я говорил мистеру Лейси, что не могу ручаться, а теперь точно знаю: ошибался. Глаза наши злоискательны: все-то им видится дурное. То была не Луиза, меня обмануло сходство. В: Стало быть, вы уверены, что обознались? О: Уверен, сэр. А разве не так? В: Почему вы спрашиваете? О: Да вы как будто сомневаетесь. Насторожились, точно какое лихо учуяли. Право же, мне это только померещилось. В: Вы доподлинно знаете, что Луиза не та, за кого вы ее сперва почли? О: Я поверил на слово мистеру Бартоломью, сэр. Лучше сказать, мистер Лейси поверил ему на слово, а уж я мистеру Лейси. Если с него этого слова довольно, то с меня и подавно. В: Вы много с ней беседовали? О: Мало, сэр. Она с самого начала задала такого форсу, что и не подступись. Чопорная, что монашкина курица. Иной раз поравняемся с ней мимоходом или сядем вместе ужинать - взглядом не удостоит. Словечком в пути переброситься - ни-ни. Недаром прозывалась на французский лад. В: Откуда бы у горничной взялось столько чванства? О: Такую уж моду забрала нынче их сестра. Всякая, черт их дери, корчит из себя госпожу. В: Извольте в этих стенах выражаться пристойно! О: Виноват, сэр. В: Не слыхали вы, чтобы у нее имелось другое имя? О: Нет, сэр. От кого бы мне было узнать? В: Известно ли вам имя той, которую вы видели входящей в заведение Клейборн? О: Нет, сэр. И мой спутник, который мне ее указал, тоже не знал ее по имени. Только слышал, что в заведении ее величают Квакершей и для гостей она лакомый кусочек. Мы было решили, что джентльмен, коего мы туда доставили, тоже к ней пожаловал. Маркиз Л., сэр. В: А, так вы доставили его в портшезе? О: Да, сэр. Когда другой работы не находилось, я, бывало, зарабатывал на пропитание и таким промыслом. В: И часто вы доставляли гостей к этому дому? О: Иной раз случалось, сэр. Это уж как придется. В: Неужели же вы не прознали, как зовутся по имени тамошние потаскухи? О: Нет, сэр. Мне только сказывали, будто там собраны наиотменнейшие шлюхи Лондона - оттого-то охочие до бабья богатые простофили... виноват, сэр, я хотел сказать - знатнейшие лондонские джентльмены в этом доме так и толкутся. В: Вы точно знаете, что девица, которая с вами путешествовала, не шлюха? О: Теперь уж точно. В: Не расспрашивали вы Луизу про ее жизнь - откуда она родом и прочее? О: Расспрашивал, сэр, и не раз. Давно ли в услужении, у кого служила прежде. Только в Эймсбери отстал. Слова от нее добиться - как от скряги подаяния. А если и промолвит словечко, то ни о чем не промолвится. Про нее не скажешь, что язык без костей! В: Что она рассказала про ночную отлучку из Эймсбери? О: Все отрицала, сэр. Сперва смешалась, потом вскинулась, потом скисла - и я мигом смекнул, что она лжет. В: Прежде чем вы узнали, что Дик допущен в ее постель, не замечали вы их взаимной склонности? О: Что до Дика, сразу было видно, что он от нее без ума: стоило посмотреть, что с ним делается, когда она рядом. Бывало, глаз с нее не сводит. Станет прислуживать хозяину - заодно и ей прислужит. В: Как? О: Как только может. То ужин ей снесет, то узел притащит. Вон и старое присловье говорит: "Кто до баб слаб, тот у баб раб". В: Она была сдержаннее в рассуждении своих чувств? О: Не то чтобы сдержаннее, сэр, а хитрее. На людях обходилась с ним так, будто он ей не любовник, а любимая собачонка. Но после Эймсбери, когда дело вышло наружу, она уже не так таилась. Как сейчас вижу: сидит перед ним на коне, прижалась щекой к его груди и спит - точно отец с дитятей или муж с женой. В: Это при ее-то чопорности? О: На то, сэр, и присловье: "Все они Евины дочери". В: Она чаще усаживалась впереди него или позади? О: Поначалу - как водится, позади: ровно попугай на жердочке. А на третий день перебралась вперед: дескать, на холке мягче. Сказала бы уж напрямик, что ей мягче сидеть между ног этого похотливца, да простит меня ваша честь. В: Вы не заговаривали с ней о Дике? Не спрашивали, имеют ли они намерение пожениться? О: Не спрашивал, сэр. Мистер Лейси шепнул мне, чтобы я к ней больше с вопросами не лез - а то как бы не подумали, будто я по его наущению шпионю за мистером Бартоломью. Я и прикусил язык. Притом мне пришло на мысль - может, она просто углядела в моих словах насмешку над ее влеченьем к убогому. А строгостью желала мне сразу показать, для моей же пользы, что надеяться здесь не на что. В: Как это понимать? О: Девица-то далеко не уродина, сэр. Я полагал поначалу, что страсть тропинку к женскому сердцу отыщет. Она все могла прочесть в глазах моих... В: Вздумали приударить? О: И приударил бы, если б позволила. Хотя бы для того, чтобы проверить, что она в этом деле смыслит. И убедиться, точно ли это не овечка из стада мамаши Клейборн, как мне сперва почудилось. В: Имеете ли еще что-нибудь о ней сообщить? О: Нет, сэр. В: И после апреля тридцатого числа вы ни о ней, ни о Дике, ни об их хозяине вестей не получали? О: Нет, сэр. В: А в газетах вам никаких известий о них не попадалось? О: Истинный Бог, не попадалось. В: И вы убеждены, что мистеру Бартоломью удалось увезти свою суженую и предприятие это не имело следствием никакого преступления, в коем вы видели бы и свою вину? О: До сего дня я в этом не сомневался. А нынче, хоть впору бы и встревожиться, но я все же спокоен, потому что вины за собой не знаю и вижу справедливость и великодушие вашей чести. Я до этого дела касательства толком не имел, и должность моя в нем была не более важная, чем у какого-нибудь привратника. В: Отчего же, коли так, вы остались в Уэльсе, а не вернулись в Лондон получить у мистера Лейси свою долю? О: Я, сэр, еще три месяца назад посылал мистеру Лейси письмо с изложением своих резонов. В: Он ничего о нем не знает. О: Немудрено. С вашего позволения, сэр, я объясню. Едва я оказался в родных краях, меня ошеломили известием, от которого я разрыдался - да, ваша честь, разрыдался, как дитя. Меня уведомили, что моя престарелая матушка, царство ей небесное, уже три года как покоится в могиле. А полгода назад скончалась любимая сестра. Остались мы с братом вдвоем. А брат еще беднее Джонса, притом валлиец до мозга костей: у валлийца, известное дело, ближе нужды родичей нету. Пожил я у него месячишко, вижу - плохо наше дело: сколько ни бьюсь, а из нищеты никак не выберемся. Вот я себе и говорю: пора тебе, Джонс, обратно в Лондон; ну что такое твой Суонси, одно слово - дыра. А Джонс и деньги - что лондонские часы: нету между ними согласия, все врозь разбегаются. Все денежки, что я привез, пропились да проелись. И отправился я в Лондон на своих двоих, потому как ни на чем другом по недостатку средств путешествовать не мог. А в Кардиффе мне повстречался приятель. Пригласил к себе, приветил. И случись об эту пору у него в доме один человек, который, узнав, что я умею читать и считать и повидал свет, рассказал мне про лавку, где он служит - лавку мистера Уильямса, где ваш доверенный меня и разыскал. Прежнего приказчика мистера Уильямса, изволите видеть, за три дня до того хватил удар, он уже не жилец на этом свете. Вскоре он и точно помер. И на мистера Уильямса свалилось столько хлопот, что... В: Довольно, довольно. Переходите к письму. О: Что ж, сэр, я написал мистеру Лейси про то, какая у меня теперь должность и что я на нее не нарадуюсь, что новый хозяин хвалит меня за сметку и усердие и что в Лондон я выбраться не смогу. Что мне стыдно за свой проступок, но я надеюсь, что мистер Лейси меня простит и в этом случае я почту за величайшее одолжение, если он найдет средство переслать мне то, что причитается. В: С кем вы передали письмо? О: С одним человеком, который по своей надобности отправлялся в Глостер - а уж он обещал позаботиться, чтобы оттуда письмо дошло до Лондона. Я дал ему шиллинг на расходы. По возвращении он уверил меня, что все исполнено. Да только, видно, напрасно я старался, напрасно тратился: ответ так и не пришел. В: Больше вы не писали? О: Я, сэр, рассудил, что не стоит труда: верно, мистер Лейси на меня гневается и хочет отплатить мне за небрежение той же монетой. И, сказать по правде, его можно понять. В: Вам показалось, это такие гроши, что хлопотать себе дороже станет? О: Да, сэр. В: Сколько, по вашим прикидкам? О: Я в свое время уже выпросил у мистера Лейси малую часть. В: Сколько? О: Да как будто несколько гиней, сэр. В: Укажите точнее. О: Гинею - в задаток перед отъездом, а потом еще. В: Сколько же еще? О: Это уже в Тонтоне, сэр. Вроде бы гинеи две или три. В: Мистер Лейси показал - одну. О: Точно уж и не помню, сэр. Что-то как будто бы больше. В: Для вас деньги такой сор, что вы не видите разницы между одной и тремя гинеями? (Non respondet [не отвечает (лат.)].) Вы получили две гинеи, Джонс. Стало быть, какой остаток вам причитался? О: Восемь, сэр. В: Сколько составляет ваше годовое жалование на нынешнем месте? О: Десять фунтов в год, ваша честь. Я понимаю, к чему клонится ваш вопрос. Но я полагал, те деньги для меня потеряны - ну и махнул рукой. В: Махнул рукой? Это же почти что ваш годовой доход! О: Все равно я не знал, как их вытребовать. В: Разве между Уэльсом и Лондоном не ходят суда с углем? Да притом часто. О: Вроде бы ходят, сэр. В: Вроде бы? Служите у судового поставщика, а за верное не знаете? О: Точно ходят, сэр. В: И вы даже не подумали передать с оказией письмо, а то и самолично отправиться в Лондон за своими деньгами? О: Помилуйте, сэр, ну какой из Джонса мореходец! Я страх как боюсь моря и каперщиков [капер - торговое морское судно, с разрешения правительства совершающее нападения на суда недружественных государств]. В: Ложь. Вы имели другую причину. О: Нет, сэр. В: А вот и да, сэр. Вы прознали о своем путешествии на запад такое, что не отважились открыть мистеру Лейси и что могло навлечь на вас и сотоварищей ваших беды вроде нынешней. Разве без важной причины бросились бы вы наутек, отступившись от обещанной награды? О: Я знал лишь то, что нам сообщили, сэр. Как Бог свят! А обо всем, что мы выведали сами, уже показал мистер Лейси. В: Раскинули сеть, да сами же и попались. В том письме к мистеру Лейси, перед бегством вашим, вы поминали корабль, уходящий из Барнстапла в Суонси первого мая. Так вот, я навел справки. Такого судна в тот день не было - не было до самого мая десятого числа. О: Да ведь я, когда писал письмо, думал, что это правда. А после, уже в Барнстапле обнаружилось, что вышло недоразумение. Тогда мне дали совет попытать счастья в Бидефорде. Я - в Бидефорд, и не прошло трех дней, как я уже плыл на судне, везшем уголь. Чистейшая правда, сэр. Хотите - пошлите проверить. Корабль назывался "Генриетта", а вел его мистер Джеймс Перри из Порткола - бывалый капитан, его все знают. В: Что же вы поделывали эти три дня? О: Первый день проболтался в Барнстапле, на второй подался в Бидефорд, повыспросил в порту касательно корабля, отыскал мистера Перри и уговорился, что он возьмет меня с собой. А на третий день мы вышли в море и, слава тебе Господи, благополучно добрались до места. В: Кто в "Черном олене" ввел вас в заблуждение относительно корабля? О: Право, сэр, из головы вон. Но кто-то точно был. В: Мистеру Лейси вы написали, будто это был Пуддикумб. О: Выходит, он, сэр. В: Смотри мне, Джонс. От твоих слов разит ложью, как от твоих единоземцев луком [лук-порей является эмблемой Уэльса]. О: Бог свидетель, не вру, сэр. В: Вот твое письмо, в котором черным по белому указано, что про корабль ты уведомился от Пуддикумба. Но тот божится, что ничего подобного тебе не говорил, а уж он-то во лжи не замечен. О: Я, верно, спутал, сэр. Письмо писалось наспех. В: И курам на смех - как и вся твоя небылица. Я, Джонс, писал в "Корону" и справлялся касательно коня. Вы и теперь повторите, что первого мая - или пусть не первого, пусть в другой день - оставили коня в этой гостинице? Что, язык проглотили? О: Виноват, сэр, оплошал. Теперь припоминаю: я доехал верхом до Бидефорда и остановился в трактире "Барбадос", а отъезжая, оставил коня там. И заплатил, чтобы за ним был уход, пока не заберут. И не упустил послать в Барнстапл, в "Корону" мальчишку с известием, где его искать - а то, чего доброго, заподозрят в воровстве. Вы уж не взыщите, сэр, ей-богу, ум за разум заходит. При первом разговоре я нес незнамо что, лишь бы отстали поскорее. Я же не знал, что это важно. В: Так я тебе растолкую, отчего ты, каналья, виляешь; я тебе объясню, почему по тебе виселица плачет. Дик мертв, и у нас имеется сильное опасение, что он убит. Он был найден удавленным в пределах дня езды от того места, где ты провел ночь. Сундук его хозяина опустошен, прочий скарб сгинул. Ни о хозяине, ни о горничной с той поры ничего не слышно. И зловещая эта неизвестность производит то подозрение, что и они лежат где-то убитые. И еще большее подозрение, что это твоих рук дело. (При сих словах допрашиваемый что-то вскрикивает на валлийском наречии.) Что это означает? О: Неправда, неправда! (Вновь говорит по-валлийски.) В: Что неправда? О: Женщина жива! Я с ней потом видался! В: Ишь как сразу вздрогнул. Смотри, как бы не вздрогнуть тебе на виселице - а если солжешь еще хоть раз, я тебе это обещаю. О: Ей-богу, ваша честь, я с ней потом видался! В: Когда потом? О: После того, как они добрались до места. В: Как вам может быть известно, куда они направлялись? Разве вы бежали не в Барнстапл? О: Нет, сэр, на свою беду, не в Барнстапл. Господи ты Боже мой! (Снова по-валлийски.) В: Вы знаете, где горничная обретается сейчас? О: Богом клянусь, не знаю, сэр. Может, в Барнстапле - потом объясню, почему. Только какая она горничная. В: А мистер Бартоломью? О: Боже ты мой, Боже! В: Отчего вы не отвечаете? О: Я ведь знаю, кто он таков на самом деле. Потому-то и дернула меня нелегкая впутаться в эту историю. Но у меня и в мыслях не было ничего дурного. Верьте слову, ваша честь, я никого ни о чем не спрашивал, а узнал против чаяния от парня, который... В: Погодите. Назовите мне имя, которое вам передали. Ответ не записывать. О: (Respondet [отвечает (лат.)].) В: Случалось ли вам письменно или изустно сообщать кому-нибудь это имя? О: Боже упаси, сэр, ни одной живой душе. Клянусь матушкиным спасением. В: Стало быть, вам ясно, чьим именем я веду розыски? Смекаешь, зачем тебя сюда доставили? О: Догадываюсь, сэр. И униженнейше прошу его о снисхождении. Ведь ему-то, сэр, я и хотел угодить. В: Об этом после. Повторяю: что вам известно о похождениях мистера Бартоломью, воспоследовавших за первым мая? Довелось ли вам говорить с ним, получать от него известия или прослышать что-либо о его обстоятельствах? О: Я, сэр, не имею понятия, где он сейчас пребывает, жив он или нет. И про гибель Дика мне сказать нечего. Поверьте, ваша честь, Христом-Богом молю, поверьте: я утаил правду лишь оттого, что страх меня обуял. В: Что утаил? Экая баба! Поднимайся, полно в ногах валяться. О: Слушаюсь, сэр. Я разумел, сэр, что уже знал про смерть Дика, царство ему небесное. Только про это, клянусь гробом Давидовым. В: Как же вы узнали? О: Верных сведений у меня не было, сэр, - сердце подсказало. Прожил я в Суонси недели две, а может, больше, и вот как-то в таверне сошелся с моряком, который только что приплыл из Барнстапла. А он возьми да и расскажи про найденного в тех краях мертвяка с фиалками во рту. Просто к слову пришлось: вот, мол, какие чудеса на свете делаются. Имени он не привел, но я призадумался. В: Дальше. О: В другой раз, уже в Кардиффе, дома у моего хозяина - мистер Уильяме ведет дела прямо на дому - я разговорился с приезжим, как раз в то утро прибывшим из Бидефорда. Он завел речь об этой оказии, и я узнал про вновь открывшиеся обстоятельства - в Бидефорде о них много судачили. И что будто бы ходят толки, что порешили не одного, а пятерых. Правда, имен он тоже не называл, но я как услышал про пятерых да прибавил к этому еще кое-какие подробности из его рассказа, так поджилки и затряслись. Так и жил в страхе до нынешнего дня. Я, сэр, сразу бы к вам бросился, если бы не моя бедная матушка да... В: Довольно. Когда вы получили это второе известие? О: В последнюю неделю июня, не тем будь помянута. Только я, сэр, ни в каком злоумышлении не повинен. В: А когда так, то чего же ты дрожишь? О: Мне, сэр, довелось увидать такое, что, расскажи кто другой, ни в жизнь бы не поверил. В: Ну уж мне-то выложишь все как на духу. Иначе не миновать тебе петли. Не удастся вздернуть тебя за убийство - вздернут за конокрадство. О: Всенеп