чтобы вы, буде потребуется, сделались при этих господах шлюхой, но между тем хранили вид невинности? И больше ничего? О: Так я его поняла. В: И эта его воля имела вид приказа? Должны - и все тут? Угодно вам, нет ли - сие в уважение не принималось? О: Такова была его воля, и мне оставалось повиноваться. В: Больше Его Милость ни о чем с вами не говорил? О: Нет. В: С запинкой отвечаете. О: Я силилась припомнить. В: И все-таки "нет"? О: Все-таки нет. В: Не нравятся мне, сударыня, ваши ответы. Не то дразните, не то загадки загадываете. Смотри у меня: дело нешуточное, не время бы загадки подпускать. О: Не я их загадываю: мне их загадали. Не я тебя путаю: меня запутали. В: С тем Его Милость вас и отослал? О: Да. В: И до самого утра вы его не видели? О: Нет. В: А потом к вам в покой пришел Дик? О: Когда он пришел, я спала. В: Не подумалось ли вам тогда: "Завтра мне придется обнимать другого"? О: Тогда я, благодарение Богу, еще не чаяла, что будет завтра. В: Довольно отлагательств. Мы уже почти добрались до этого самого завтра. О: Знаю. В: Не имели вы каких-либо предвестий, что Джонс этой ночью вас покинет? О: Нет, никаких. В: Он с вами об этом не говорил? О: Мы с ним мало разговаривали. В: Отчего же? О: Больно он с самого начала любопытничал. И все-то норовил показать, будто знает про меня такое, чего по правде не знал. И выходило, что я должна быть ему благодарна за молчание. В: Разве же это не правда? О: Ну и пусть. Он даже Дику проходу не давал - все потешался над его глухотой и немотой. Куда как приятно мне было слушать! Слова в простоте не вымолвит - и так всю дорогу. В: Было ли вам ведомо, что мистер Браун также должен в скором времени с вами разъехаться? О: Нет. В: Вас это удивило? О: Нет. Чему дивиться? Они, видать, свое дело сделали. В: Добро. Итак, мистер Браун уехал прочь, и вы пустились по бидефордской дороге. Что дальше? О: Ехали мы, ехали и скоро заехали в лесную глушь. А через дорогу бежит ручей, и нам надо перебраться на другой берег. Тут Его Милость остановил коня - он ехал впереди, а мы следом. Остановил он коня, оборотился к Дику и поднял указательный палец. А другой указательный палец вот этак с ним скрестил. Дик в ответ указал вперед. Не на дорогу - дорога за ручьем поворачивала, - а на склон холма или горы, откуда сбегал ручей. В: В каком смысле вы это поняли? О: Что Дик дорогу знает, а Его Милость нет. Или знает, но нетвердо. В: Делались ли еще знаки? О: Его Милость расставил руки, словно бы меряет что, а Дик поднял два пальца. Тогда мне было невдомек, а сейчас думаю, Дик хотел показать, что до места еще две мили. Больше никаких знаков они не делали, но и с места не сдвинулись. Смотрят друг другу в глаза как завороженные, не пошевелятся. И вдруг Его Милость поворотил коня и поехал меж деревьев вверх по склону - куда указывал Дик. В: К вам он не обращался? О: Слова не сказал. Даже не поглядел. Будто меня здесь и нет. В: Случалось ли вам прежде замечать, чтобы они так друг друга разглядывали? О: Раз или два случалось. Но чтобы так долго - ни разу. В: Не как хозяин и слуга? О: Больше похоже - как двое ребятишек. В: Это как же: с видимой враждебностью? О: Да нет, не так. А как-то необычно: будто разговаривают, не шевеля губами. В: Хорошо. Итак, вы въехали в долину. О ее местоположении я уже наслышан от Джонса. Расскажите, как вы сделали первую остановку. О: Скоро нам пришлось спешиться: кони чуть не падали. Дик взял за повод нашего коня и вьючную лошадь и пошел вперед, я за ним, а Его Милость со своим конем позади всех. Бредем по-над ручьем, молчим, только копыта по камням постукивают. Шли так с милю, может, больше. Вдруг Дик остановился и примотал поводья к колючему кусту, а как подошел Его Милость, то и его коня привязал. Потом принялся отвязывать от рамы большой сундук Его Милости. В: Это Его Милость приказал ему остановиться? О: Нет, он сам. Как если бы он лучше знал, куда мы едем. В: Продолжайте. О: Его Милость приблизился и заговорил со мною. Он объявил, что платье на мне для встречи с теми особами не весьма нарядно. А у него есть другое, более приличествующее такой оказии. И я должна его надеть сейчас, потому что мы почти на месте. Я спросила, нет ли туда дороги поудобнее. Он отвечал: "Нет, только эта. Но ты не тревожься: станешь делать, что скажут, - никакого лиха не случится". А сундук между тем поставили наземь и открыли, и Его Милость передал мне новый наряд - он лежал поверх прочих вещей. В: Что же это был за наряд? О: Исподница, юбка, платье из тонкого белого полотна. Манжеты у него батистовые, плоеные, и еще по рукавам розовые ленточки, стянутые в узелки. Потом чулки из тонкого ноттингемского шелка, со стрелкой, тоже белые. Башмачки белые. Все белое, все с иголочки либо только что из стирки. В: Словом, точно для майского праздника? О: Да, какие крестьянки в праздники носят. Только на крестьянках-то платья из канифаса, а это из тонкого полотна, отменной работы, что и леди надеть не зазорно. В: Впору ли оно пришлось? О: Сидело изрядно. В: Прежде вы об этих вещах не ведали? О: Нет. В: Что дальше? О: Дальше Его Милость сказал, что, прежде чем надеть новый наряд, надлежит мне омыться. В: Омыться! Скажите на милость! О: Очистить тело от всего, чем я запятнала себя в прежней жизни. Он указал в ту сторону, откуда мы шли: там неподалеку ручей в одном месте делался несколько глубже. Получался вроде как пруд, только что не такой широкий и помельче: ручей сам по себе был не так чтобы глубок. В: Что вы на это подумали? О: Что вода больно студеная. Он же возгласил, что поток этот должен стать мне Иорданом. В: Так прямо и выразился: "Пусть этот поток станет тебе Иорданом"? О: Так и выразился. В: Уж не в шутку ли он это? О: А вот увидишь, в шутку или нет. В тот миг и правда недолго было почесть его слова за шутку, да только мне было не до шуток. В: И вы таки омылись? О: С грехом пополам. Вода едва достигала до колен, пришлось присесть - а вода ледяная. В: Вы купались нагишом? О: Да, нагишом. В: И Его Милость смотрел? О: Я видела, что он поворотился ко мне спиной. Тогда и я отвернулась. В: Что потом? О: Обсохла я на берегу, надела новое платье и села на припеке обогреться. Тут Его Милость опять ко мне подошел, а в руке у него нож, который носил Дик. Подходит и говорит: "Нынче майский праздник, вон и ты цветешь как майский день. Будешь ты у нас, Фанни, майской королевой. Только уж корону себе изволь приготовить сама". В: Он снова пришел в доброе расположение духа? О: Хмуриться перестал, а все же что-то его томило. Отошел он и стал глядеть в ту сторону, куда удалился Дик. В: А когда он удалился? Прежде чем вы вошли в воду? О: Как только открыл сундук и привязал коней поудобнее. Перешел ручей, полез по склону и скрылся из глаз. В: Так, стало быть, коней успели отвязать? О: Да нет. Когда я шла купаться, Дик их распряг, расседлал и пустил на длинной привязи пощипать травку и попить из ручья. А конец привязи примотал к кусту. В: Это показывало, что вы задержитесь тут надолго? О: Да. В: И вы не приметили наблюдавшего за вами Джонса? О: У меня была своя забота, ни Джонс, ни кто другой на мысль не шел. Я, как умела, делала себе венок. А тут воротился Дик, увидал, что Его Милость дожидается, и подал ему знак. В: Вот так? О: Нет, не так. В: Джонс показывал, что знак был такой. О: Да нет же. Джонс не доглядел. И что он мог видеть из своего укрытия? В: Какой же тогда? О: Вот как: руки сцеплены перед грудью. Я его и прежде видала, а знаменует он: "Дело сделано" или "Все исполнено по вашему слову". А при той оказии понимай так: "Те, кого мы ищем, ожидают наверху". Его Милость тотчас воротился ко мне и объявил, что пора идти. И мы пошли. Но вначале меня несли на руках, а то склон крутой, кремнистый, и Дик подхватил меня в охапку. В: Не выказывал ли он, вернувшись к вам, волнения или радости? О: Нет. В: Добро. На этом пока остановимся. К пещере, сударыня, за тобой не полезем. Мой человек сведет тебя в отдельный покой обедать. Ни с супругом, ни с кем иным - ни слова. Ясно ли? О: Так и быть. Стану говорить с духовным моим супругом, с Иисусом. * * * Долговязый сутуловатый писец открывает дверь и пропускает свою пленницу. Однако, оказавшись в коротком коридорчике, он выходит вперед и ведет ее за собой. Коридор заканчивается другой дверью. Чиновник и молодая женщина проходят в комнату. Женщина оборачивается к нему, и лишь тогда он нарушает молчание: - Эля, сударыня, или еще воды? - Воды. - Из комнаты ни шагу. Она покорно кивает. Чиновник смотрит на нее долгим взглядом, словно не слишком верит ее молчаливому обещанию, потом выходит, прикрыв за собой дверь. Тесная комнатушка с единственным окном служит, по-видимому, спальней. У окна стоит стол и два стула. Но женщина к окну не подходит, она направляется к кровати, нагибается и, откинув покрывало, глазами ищет что-то на полу. Наконец нужный предмет найден. Женщина достает его из-под кровати, поддергивает юбки и садится на него. Снимать прочие предметы туалета ей нет необходимости - по той простой причине, что в описываемую эпоху англичанки какого бы то ни было сословия ничего под юбки не надевали: эта мода появится еще лет через шестьдесят. Смутные и малоизвестные факты, касающиеся нижнего белья - или его отсутствия, - это материал для целого очерка. Итальянки и француженки к тому времени давным-давно исправили это упущение, англичане мужского пола тоже. Другое дело англичанки. Все эти ослепительно элегантные и величественные светские щеголихи в выходных туалетах, на разные лады запечатленные живописцами XVIII века, ходили, грубо говоря, без трусов. Более того, когда эта мода и в Англии наконец взяла верх (точнее, низ), когда в начале XIX века исподние штаны, а затем и панталоны стали носить женщины, это воспринималось как вызов, брошенный мужчинам, и уже, конечно, поэтому-то они так быстро и сделались de rigueur [привычное, распространенное (фр.)]. Облегчившись, Ребекка встает, задвигает глиняный ночной горшок обратно под кровать и поправляет покрывало. Затем не спеша подходит к окну и озирает просторный задний двор гостиницы. В дальнем конце двора стоит запряженная четверней карета. Судя по тому, что коней еще не выпрягли, она подъехала совсем недавно. На дверце красуется родовой герб владельца: геральдический щит, который поддерживают лев и дракон. Рассмотреть его подробно и прочесть девиз с такого расстояния невозможно, в глаза бросаются лишь два красных ромба в поле щита. Пассажиров и кучера нигде не видать, у кареты дожидается лишь мальчишка - подручный конюха, должно быть, оставленный присматривать за лошадьми. По двору, выклевывая корм из щелей между булыжников, расхаживают куры, бойцовый петух и пара белых голубей, прыгают воробьи. Прислонившийся к карете мальчишка швыряет им зерно. Время от времени он выбирает из горсти зернышко покрупнее и отправляет в рот. Внезапно Ребекка опускает голову и закрывает глаза, словно у нее нет сил наблюдать эту невинную картинку. Губы ее шевелятся, однако слов не слышно. Без сомнения, речь ее обращена к тому самому супругу, право на беседы с которым она только что себе выговорила. Но вот губы замерли. Из коридорчика доносится стук башмаков по деревянному полу. Ребекка открывает глаза и поспешно опускается на стул, отвернувшись от двери. Дверь отворяется, и на пороге вырастает все тот же чиновник. Какое-то мгновение он смотрит ей в спину. Ребекка не оглядывается. Чуть погодя она словно спохватывается, что, судя по звуку, в открывшуюся дверь никто не вошел, и поворачивает голову. Но вопреки ожиданиям в двери она видит не злорадного чиновника, а совсем другого человека. Это джентльмен преклонного возраста, в сером костюме, невысокий, но довольно грузный. Он стоит не в коридоре, не в комнате, а именно в дверях: застывший на пороге неумолимый рок. Ребекка поднимается, но больше никаких знаков почтения не показывает. На незнакомце простая черная шляпа, в правой руке он держит что-то непонятное. На первый взгляд - пастушья клюка, однако незнакомец на пастуха не похож, а навершие клюки, на которую он опирается, не из дерева, не из рога, а из сверкающего серебра. Это уже не обычная клюка, а скорее символ власти - больше всего она напоминает посох епископа. Необычен и взгляд незнакомца: он рассматривает Ребекку с таким видом, будто оценивает корову или кобылу. Кажется, еще немного - и он без всяких церемоний объявит, чего она стоит. Этот взгляд человека высокопоставленного и высокомерного, которому нет дела до простых смертных; человека, который стоит выше всех законов. И все же в его глазах читается чувство, которому появляться в этом взгляде непривычно, даже неловко. Внезапно незнакомец заговорил - но, хотя взгляд его был по-прежнему прикован к Ребекке, обращался он не к ней: - Пусть приблизится. Свет в глаза, никак не разгляжу. За спиной незнакомца в коридорчике показался чиновник и требовательным жестом подозвал Ребекку: два молниеносных движения согнутым пальцем. Женщина подошла поближе. В тот же миг конец клюки с серебряным навершием оторвался от пола и удержал ее на расстоянии. Ребекка остановилась в шести футах от незнакомца. Его тяжелое лицо не выражало никаких чувств - ни добрых, ни дурных, и, что уж совсем удивительно, в нем не было и следа любопытства. На нем лежала разве что тень угрюмых сомнений, иными словами, меланхолии. Но заметить ее было не так-то просто: весь вид незнакомца говорил о другом - о сознании безграничности своего права как в обыденном смысле, так и в понимании самодержцев былых времен. К этому примешивалась внешняя бесстрастность, которая вошла в плоть и кровь и намертво спеленала все чувства. Теперь он не осматривал Ребекку как выставленную на продажу скотину, а глядел ей прямо в глаза, словно силился сквозь них прочесть в ее душе, что же именно она собой воплощает. Ребекка не прятала лица и, сложив руки на животе, отвечала таким же пристальным взглядом - не почтительным, не дерзким, но открытым и в то же время непроницаемо-выжидательным. Рука мужчины медленно скользнула вниз по клюке, он вытянул ее перед собой - не угрожая, а едва ли не с осторожностью, - и серебряный крюк прикоснулся сбоку к белому чепцу. Легонько повернув клюку, мужчина потянул женщину к себе. Он действовал так бережно - при других обстоятельствах можно было бы сказать "робко", - что, когда серебряный крюк зацепил ее за шею и повлек за собой, она, не дрогнув, повиновалась. Наконец она почувствовала, что ее больше не тащат вперед, и остановилась. Незнакомец и Ребекка оказались лицом к лицу. Однако между ними по-прежнему лежала пропасть: их разделял не только пол и возраст, но и то, что они люди двух бесконечно чуждых друг другу пород. Незнакомец обрывает эту безмолвную беседу так же внезапно, как и начал. Клюка отдергивается и твердо упирается в пол. Отвернувшись с разочарованным видом, незнакомец удаляется. Ребекка успевает заметить, что он сильно припадает на ногу: посох с крючковатым навершием он носит не столько из щегольства, сколько по необходимости. Еще Ребекка видит, как чиновник, согнувшись в низком поклоне, отступает в сторону. Отдает поклон и мистер Аскью - правда, этот кланяется не так угодливо и бредет вслед за своим патроном. Чиновник подходит к двери и чуть насмешливо поглядывает на женщину. Неожиданно его правое веко подергивается - это он едва заметно подмигивает. Он исчезает и вскоре возвращается с деревянным подносом, на нем - холодный цыпленок, кубок и кувшинчик с водой, кожаная пивная кружка, потемневшая от времени, миска маринованных огурцов, солонка, два яблока и булка. Чиновник расставляет все это на столе и достает из кармана нож и пару двузубых вилок. Затем стаскивает камзол и швыряет на кровать, Ребекка неподвижно смотрит в пол. Присев к столу, чиновник хватает цыпленка и берется за нож. - Вам, сударыня, надобно подкрепиться. Стряхнув оцепенение, Ребекка садится напротив, у окна. Чиновник протягивает ей отрезанную грудку, но женщина лишь качает головой: - Сделай милость, отошли лучше на улицу, моему супругу и отцу. - Э нет. Покормите хоть своего ублюдка. Если самой не хочется. Возьмите. Он отрезает кусок хлеба, кладет на него грудку и подвигает Ребекке: - Берите же. Пока вы носите ребенка, виселица вам не грозит. Его правое веко снова дергается, словно ему не дает покоя неудержимый тик. - Муженек-то ваш и отец обедают не так сытно. Что ж, вольному воля. Распорядился я отнести им хлеба с сыром. И что же? Не берут. Говорят: "Дьявольское угощение". И валяется теперь это угощение на улице прямо перед ними. За свою же доброту в грешники угодил. - Что ты, какой тут грех. Дай тебе Бог здоровья. - И тебе, сударыня. За отпущение грехов. Как и в те минуты, когда она в одиночестве творила молитвы, Ребекка вновь наклоняет голову и, помолившись, принимается за еду. Не отстает от нее и чиновник. Подцепив вилкой несколько пикулей, он обертывает их большим куском хлеба, в другую руку берет куриную ножку и поочередно кусает то одно, то другое. Уплетает он жадно, не разбирая вкуса. Сразу видно, что жизнь его не балует: не каждый день удается наесться досыта, и, если видишь такое изобилие, тут уж не до церемоний. Ребекка наливает в кубок воды, затем вонзает вилку в огурец. За ним второй, третий. Сотрапезник молча протягивает ей еще кусочек грудки, но женщина отказывается и берет яблоко. Она все смотрит на сидящего напротив человека и, когда тот наконец расправился с цыпленком и выпил эля, спрашивает: - Как твое имя? - Имя, сударыня, у меня королевское: Джон Тюдор. - Где же тебя выучили так прытко писать? - Скорописи-то? Сам выучился. Дело немудрящее, только руку набить. Переписываешь иной раз ясным почерком и наткнешься на такое, что сам не разберешь - ну и пишешь, что вздумается. Захочу - пошлю на виселицу, захочу - помилую. И вся недолга. Правое веко опять дергается. - Читать я умею. А писать - только свое имя. - Тогда у вас одной докукой в жизни меньше: писать не приходится. - А я бы все равно не прочь выучиться. Чиновник не отвечает, но лед уже сломан, и Ребекка продолжает разговор: - Ты женат? - Женат. И без жены. - Как так? - Жена мне попалась такая вздорщица - хуже вас. Что ни слово, то поперек. Ни дать ни взять из побасенок Джо Миллера [Миллер, Джозеф (или Джосайас, 1684-1738) - английский актер и юморист; в 1739 г. был издан сборник его анекдотов, имевший огромную популярность]. А поди цыкни на нее: такой голос окажет, сам не будешь рад. И вот как-то задал я ей трепку. За дело. А она не стерпела и ушла из дома. То-то разодолжила. - Куда ушла? - Уж это я, сударыня, не знаю и знать не хочу. Куда там обыкновенно уходит женщина - к другому либо ко всем чертям. Ну ее совсем, невелика потеря. Добро бы еще красавица. Вот ты иное дело. - Он снова подмигивает. - Тебя бы я разыскивать стал. - Так она и не вернулась? - Нет. - Чиновник с досадой дергает плечом, как будто уже раскаивается в своей откровенности. - Ну да с тех пор много воды утекло. Тому уж шестнадцать лет будет. - А ты постоянно состоишь при одном хозяине? - Да уже давненько. - Так ты, выходит, знавал Дика? - Ну, знать-то его никто не знал. Такого поди узнай. Зато тебя он, похоже, познал. Бывают чудеса да свете. Женщина опускает глаза: - Что же он, не мужчина разве? - Мужчина, говоришь? Ребекка робко поднимает голову. Она чувствует в вопросе насмешку, но не понимает, чем она вызвана. Чиновник бросает взгляд в окно и снова поворачивается к ней: - Ты что же, не слыхала про таких, когда этим делом занималась? - Каких таких? - Полноте, сударыня. Не все же вы были святошей. Вы нынче прямо показали, со всей достоверностью, что мужчин знаете как свои пять пальцев. Так-таки ничего не заметили? - Я тебя не постигаю. - А грех-то против естества, величайшее беззаконие? При коем слуга может заступать место хозяина, а хозяин слуги. Женщина устремляет на него долгий взгляд. Чтобы уничтожить последние сомнения, чиновник едва заметно кивает, веко опять легонько дергается. - Я не знала. - Неужто и намека не было? - Нет. - Ну хоть в мыслях вы такое допускали? - Да нет. - Что ж, сударыня, дай вам Бог и вперед сохранять этакую невинность. Только сами-то вы про это молчок, разве что спросят. Да не выдумайте, если жизнь дорога, повторять это где-нибудь еще. Со двора доносится цокот копыт, натужный скрежет обитых железом колес по камням и окрик кучера. Чиновник встает и выглядывает в окно. Лишь после того как карета выехала со двора, он, не оборачиваясь, как бы размышляя вслух, произносит: - Такие толки для него нож острый. Затем чиновник берет брошенный на кровать камзол и надевает. - Теперь, сударыня, я вас оставлю. Делайте свои дела, а я скоро вернусь и отведу вас к мистеру Аскью. Женщина отвечает легким кивком. - Говорите одну только правду. И не бойтесь: он лишь с виду такой. - Я и говорила правду, и дальше от нее не отступлю. Ни в едином слове. - Эх, сударыня, правда правде рознь. Одно дело - то, что вы за правду почитаете, и совсем другое - правда истинная. От вас мы полагаем услышать первую, но доискиваемся-то мы второй. - Буду говорить, как думаю. Чиновник направляется к двери, но на пороге останавливается и бросает взгляд на Ребекку: - Да, тебя бы я разыскивать стал. Правое веко напоследок еще раз дергается, и чиновник уходит. ДАЛЕЕ РЕБЕККА ЛИ показала, die at anno praedicto. В: Продолжим, сударыня. И помните, что свидетельствуете под присягой. И вот что мне желательно узнать прежде всего. Известно ли вам, что есть содомский грех? О: Известно. В: Не случалось ли вам замечать, чтобы Его Милость и слуга его во все время вашего с ними знакомства хоть раз показали наклонность к этому греху? Не имелось ли знаков того, что они вместе ему предаются? О: Нет. Верно говорю - нет. В: А когда Его Милость впервые поведал вам о своей немощи, не имелось ли каких указаний, что недуг его происходит от этой именно причины? О: Нет. В: А впоследствии? О: Нет. В: Не приходило вам на мысль, что, какие бы объяснения он ни представлял, как бы ни таился, а истинная причина все же в том самом и состоит? О: Я знавала иных, о ком ходила такая слава, у них повадка другая. В том месте, где я греховодничала, про них чего-чего ни знают. Прозвание им - "петиметры" [от фр. petit malt re - щеголь, вертопрах] и "смазливцы". Расфуфырены так, что на мужчин не похожи. Уж такие хлыщи, такие кривляки. Только и занятий, что строить козни и злословить. Люди говорят, это оттого, что они сами себе противны: видят, что им вовек из грязи не выбраться, ну и марают грязью всех без разбора. В: И Его Милость был с ними несхож? О: Ни капельки. В: Когда Дик сходился с вами у него на глазах, не понуждал ли он вас совершать соитие противоестественным образом? О: Ни словом, ни поступком не побуждал. Молчал как каменный. В: Добро, мистрис Ли. На ваше суждение о сем предмете воистину можно положиться. Вы, стало быть, знаете за верное? О: Знаю, что по ухваткам он ничего общего с теми господчиками не имел и слухов таких о нем не ходило. На что уж у мистрис Клейборн любили перемывать косточки гостям - бывало, распустим языки и ну пересказывать, какой у кого изъян да какие о ком толки. Но про Его Милость в этом смысле никто не поминал. Тоже и лорд Б. у меня про него выпытывал, - а это такая ехидна, другой во всем Лондоне не сыскать. Услыхать худое о приятеле - большей радости для него нету. Но и тот не давал никакого намека на такой порок. Только прохаживался насчет холодности Его Милости - что он свои книги и ученые занятия ни на какие женские стати вроде моих не променяет. И все допытывался, не победила ли я в нем эту страсть. В: Что же вы на это? О: Что он в Его Милости обманывается. Тем самым его самого обманула. В: Хорошо. Теперь - про пещеру. О: Только знай, мистер Аскью: я стану говорить правду. В: А я по своему усмотрению поверю или не поверю. О: Правда - верь или не верь - останется правдой. В: Тогда мое неверие ей не в убыток. Рассказывайте. О: Стали мы подниматься к пещере, но самой пещеры еще не видели - она скрывалась от наших глаз за взгорком. И тут откуда ни возьмись дорогу нам заступила леди в серебре. В: Как - в серебре? О: Наряд на ней был преудивительный - словно как из серебра. А узоров на нем не было, ни цветочных, никаких. А еще удивительнее, что она носила узкие штаны - вот как носят поверх коротких панталонов моряки и северные жители. Я как-то видела одного такого, когда он верхом ехал по Лондону. И на ней были такие же, только уже. В обтяжку, как лосины. И курточка, тоже в обтяжку и из такой же серебристой материи. А на ногах сапожки из черной кожи - вроде мужских для верховой езды, только что голенища пониже. И смотрит она так, словно нас-то и поджидала. В: И вы положительно утверждаете, что она будто из-под земли выросла? О: Похоже, она до поры хоронилась в укрытии. В: Отчего же вы взяли, что она непременно леди? О: Видно, что не из простых. В: Имела она сопровождение? Был ли при ней грум или слуга? О: Нет, она стояла одна. В: Молодая или в летах? О: Молодая, пригожая. Волосы не собраны. Пышные, прямые, ни завиточка. И черные что вороново крыло. На лбу выстрижены ровно, как по ниточке. Так чудно! В: А шляпа или чепец? О: Ничего этого она не носила. И знаешь, у нее не только наружность была диковинная, а и повадка. Стоит ли, ходит ли - все не как леди, а будто бы молодой джентльмен из тех иных, что всегда держатся просто, без принужденности, а чванство да церемонии ни в грош не ставят. И приветствовала она нас странным манером: сложила руки перед собой, точно при молитве - вот так - и тут же опустила. Сделала она это походя, вот как махают рукой приятелю при встрече. В: Была ли она удивлена вашим появлением? О: Нисколько. В: Как ответствовал на это Его Милость? О: Тотчас пал на колени и обнажил голову, как бы изъявляя почтение. Дик за ним. Пришлось и мне тоже. Но к чему это и кто эта леди, мне было невдомек. Она же в ответ улыбнулась с таким видом, будто вовсе этой учтивости не ждала, но находит ее для себя приятной. В: Она что-нибудь произнесла? О: Рта не раскрыла. В: А Его Милость с ней не заговорил ли? О: Он только стоял на коленях, опустив голову, словно бы показывал, что не смеет глаз на нее поднять. В: Не показалось ли вам, что прежде они уже встречались? О: Я только то разобрала, что Его Милость, как видно, знает, кто она такая. В: Не имел ли Его Милость от нее какого-либо знака или приветствия, лишь ему предназначенного? О: Нет. В: Из какой материи был сшит этот чудесный наряд? О: Я такой сроду не видывала. Блестит точно наиотменнейший шелк, но при движении заметно, что мягкостью шелку уступает. В: Леди, говорите, молодая? О: Не больше как моих лет. В: Далеко ли от вас она Стояла? О: Много если за полсотни шагов. В: Какова она была наружностью: природная англичанка или же иноземка? О: Нет, не англичанка. В: Из каких же тогда? О: Да вроде той, какую два лета назад показывали в балагане близ Мэлла - по прозвищу Корсарша. Ее взяли с корабля, захваченного в Западных морях. Лютостью, сказывали, всех морских разбойников превзошла, даром что была у корсарского капитана в полюбовницах. Тот был вероотступник, его в Дептфордском порту повесили, а ее пощадили. Мы, которые за погляд деньги платили, стоим вокруг, а она жигает глазами: когда бы не оковы, всех бы порешила. А собой статная и красоты неописанной. Клейборн подумывала откупить ее к себе в бордель для ретивейших распутников: им ее укрощение будет кровь горячить. Да что-то не сошлись в цене. Притом хозяева ее сказывали, она такого срама не перенесет и скорее наложит на себя руки, чем даст собой овладеть. Нет-нет, ты не думай, это не она стояла тогда на тропе. У этой леди лицо было не свирепое, а доброе. В: Женщина из балагана - она кто была? Арапка? Турчанка? О: Вот не знаю. Глаза и волосы черные, лицо смуглое впрожелть. Ни румян, ни белил. Немного походила на евреек, которых мне случалось видеть в Лондоне, только те все больше застенчивые и боязливые. А про эту, в балагане, люди говорили, будто она не истинная корсарша, а обыкновенная цыганка, нанятая корсаршу изображать... Это я рассказываю, как оно мне представлялось тогда, на тропе, при первом ее появлении. В: Отчего вы сказали, что она повадкой походила на молодого джентльмена? О: Оттого что не манерничала вроде лондонских дам - не было ей нужды доказывать свою знатность модными нарядами и жеманством. А когда мы преклонили колена, она заметно смешалась - видно, почла это за лишнее. А потом с озадаченным видом уперла руки в бока: совершеннейший мужчина. В: Разгневалась? О: Вовсе нет - улыбнулась: мы ее, похоже, забавляли. И вслед за тем неожиданно отвела руку назад, как бы приглашая войти в дом или в комнату. Ну как хозяйская дочка, пока родители не вышли, сама встречает на пороге гостей. В: Не выражал ли ее вид злобу или угрозу? О: Что я про нее Джонсу наплела, это все, прости Господи, поклеп. А по правде, я лишь то разобрала, что платье и манеры у нее не наши, что она чудо как хороша и простодушна. Хоть ни Англии, ни обычаев наших не знает, зато держится так свободно и нестесненно, как ни одна англичанка не умеет. В: Что же было дальше? О: Она вновь сложила руки вот так, а потом повернулась и пошла прочь. Идет как ни в чем не бывало, точно гуляет на досуге по своему саду. Сорвала цветик, понюхала - и дальше. Про нас будто и думать забыла. Тогда Его Милость встал с колен, и мы поднялись туда, откуда она появилась. Тут-то нам это место и открылось, и пещера показалась. А у пещеры стоит та самая леди и указывает на озерцо, будто бы велит подождать возле. И исчезла в темной пещере. В: Тропа, которой вы поднимались, казалась торной? Часто ли по ней хаживали? О: Едва-едва заметная: одно название что тропа. В: Не полюбопытствовали вы у Его Милости, кто такая эта леди? В: Я спросила, и он ответил так: "Дай Бог, чтобы она сделалась тебе подругой". Только и сказал. В: Дальше. О: Подошли мы к озерцу, к стоящему, где пещера, камню. Его Милость остался в сторонке, а я опустилась на колени у самой воды. Умылась, напилась - а то ведь солнце пекло, мочи нет как жарко. В: А что, сударыня, не пошатнулся ли у вас разум от хождения по этакой жаре? Я не говорю, что вы лжете, однако ж не могло ли статься, что вы в смятении ума увидали не въявь случившееся, но то, что показало вам разгоряченное воображение? О: Нет тут никаких сомнений. В: Женщина, мало того, знатная дама и в придачу иноземка - и вдруг совсем одна в этой глуши. Я таких примеров не припомню. О: В этой истории будет много еще беспримерного. Дай досказать и суди сам. В: Что ж, досказывайте. О: И вот Его Милость подошел ко мне и промолвил: "Пора, Фанни. Хранители ожидают". А надобно тебе знать, что, пока мы пребывали в этом месте, у меня на душе вдруг сделалось тревожно. Не понравилась мне эта мрачная пещера: не путь к целебному источнику, а сущие врата адовы. И я призналась Его Милости, что мне боязно, и он отвечал: "Поздно теперь бояться". Я просила его дать мне слово, что эта затея не обернется для меня бедой, но он на это пригрозил, что за ослушание меня ждет беда и того злее. Я стала выведывать про хранителей вод, и тут он вышел из терпения и прикрикнул: "Довольно слов!" - и потащил к камню, где стоял Дик, и принудил надеть майский венец. Дик ухватил меня за руку и повел к пещере, а Его Милость следовал несколько позади, как бы из почтения. Но мне в тот миг с перепугу вообразилось, будто это на тот случай, если я вздумаю убежать. Иду ни жива ни мертва. Господи помилуй, думаю, не бесы ли это в человечьем обличье? А воды, о коих речь, - не те ли воды, в которых кипят грешники в бездне адовой? А хранители их, которых я вот-вот увижу, - уж не сам ли это дьявол? И как ударило мне это в голову, так я тотчас бросилась на колени и взмолилась, чтобы Его Милость открыл мне правду. Подлинно, что я грешна, но мало ли на свете есть людей грешнее меня? Неужели же он не умилосердится, не избавит меня от неведомой кары? На это Его Милость в сердцах обозвал меня малоумной: если я думаю, что они хотят ввергнуть меня в ад, то для чего мне страшиться адских мук? Напротив, там меня приветят как родную: большую я аду службу сослужила. Не я ли была верной приспешницей нечистого? Уж если мне чего и бояться, так скорее гнева небесного. Сказал - и потащил дальше. В: Не грозил ли он вам шпагой? О: Нет. Шпагу достал, это правда, но угрозы никакой не делал. Он не злобился, а словно бы досадовал, что я не в ту сторону принимаю его замысел. В: Вернитесь немного назад. Прежде чем Его Милости к вам подойти, не получил ли он из пещеры какого знака о том, что время приспело? Может, женщина в серебре его поманила или слуга? О: Не знаю. Я тогда была отвлечена своими страхами и недоумениями, а на пещеру и не смотрела. В: А не приметили вы подле пещеры выжженного места? О: И верно. Забыла рассказать. В: И как оно вам показалось? О: Пепелище свежее, но пепла мало наберется. Кругом выжжено, как после большого костра. В: Хорошо. Дальше. О: После солнечного света я сперва ничего в пещере не видела - тени какие-то. Шла, куда Дик ведет. И вот поворотили мы налево, а там... В: Что же вы запнулись? О: Червь. В: Какой такой червь? О: Висит на воздухе посреди пещеры как бы раздутый белоснежный червище преогромной величины. В: Что за притча! О: Да-да. Видом совершенный червь, хоть и не взаправдашний. Смотрит на нас сверху, глазище горит. У меня кровь в жилах заледенела. Я ведь тогда не понимала, что это за тварь. Не удержалась и в крик. Тут Его Милость вышел вперед, взял меня за другую руку. Подвели они меня ближе и поставили на колени. В: Только вас или все опустились? О: Все, точно в храме. Или как тогда на тропе. В: Расскажите-ка пространнее про этого червя. Какой он имел вид? О: Весь белый. Да не из плоти, а точно как покрытое лаком дерево или свежелуженое железо. Три кареты одну за одной поставить - вот какой большой, если не больше. Голова и того огромнее, а в ней свет извергающий глаз. И вдоль боков глаза, и тоже горят, но как бы через зеленоватое стекло. А у другого конца черные-пречерные впадины - исторгать из чрева ненужное. В: Не имел ли он зубов, челюстей? О: Не имел. И ног не имел. Снизу было только шесть черных отверстий - шесть пастей. В: Он, говорите, не на земле лежал? На чем же он был подвешен? Приметили вы канаты, балки? О: Нет, ничего такого. В: Как высоко? О: Выше двух человеческих ростов. Не мерила я: не до того. В: Отчего же вы называете его червем? О: За такого я его вначале почла. Все как у червя: голова, хвост. И цветом похож, и толстый. В: Он шевелился? О: Сперва, когда мы перед ним стояли, - нет. Просто висел на воздухе, точно воздушный змей, хоть и без бечевки. Или как птица, только что крыльями не плескал. В: Толщиной каков? О: Побольше человеческого роста. Чуть не вдвое больше. В: А в длину больше трех карет? Уж это из веры вон! Завралась, сударыня. Может ли статься, чтобы этакая громада, которая ни в устье, ни в проход не влезет, оказалась внутри пещеры? О: Может или не может - не знаю, а вот оказалась. А не веришь, так я и вовсе рассказывать брошу. Все, что ни есть на душе, стеснено, точно вода в запруде, излиться хочет - так стану ли я лгать? В: Скорее поверю тому, что ты наплела Джонсу - про трех ведьм да про твои шашни с дьяволом. О: На то ты и мужчина. Мужчины обо всех женщинах так понимают, как ты обо мне. Знаешь ли, мистер Аскью, что есть блудница? Блудница - это та, кого вашему брату угодно видеть во всякой женщине, чтобы было чем оправдать свое худое о нас мнение. Мне бы столько гиней заиметь, сколько мужчин досадовало, отчего я не их жена или отчего их жена на меня не похожа. В: Довольно. Сыт по горло твоими дерзостями. А что до твоих россказней, то душу я тебе изливать не препятствую, но заливать не позволю. Этот пренелепейший червь - имел ли он на себе еще какие знаки? О: Изображение колеса на боку, а дальше в ряд шли какие-то начертания. То же на брюхе. В: Что за колесо? О: Краской выведено по белой коже. Синее, точно море летней порой. Или небо. А спиц в ступице множество. В: А начертания? О: Мне они неведомы. Стоят рядком, как буквы или цифры, - чтобы человек понимающий мог прочесть. Все одинаковой величины. Одно имело вид птицы: словно бы ласточка в полете. Другое - цветок, но не как в натуре, а как малюют на фарфоровых чайниках. А еще такое: круг, а внутри дугой поделен, одна половина круга черная, другая - белая, как луна на ущербе. В: Буквы либо цифры имелись? О: Нет. В: А знаки, относящиеся до христианской веры? О: Нет. В: Производил ли он какие звуки? О: Гул. Глухой, правда. Как от пламени в закрытом горне. Или как печь, когда для стряпни поспеет. Или еще на кошачье урчание похоже. И тут я, как тогда в капище, различила благоуханный дух и увидала, что на меня льется свет, что озарял нас сверху в ту ночь. И сердце мое успокоилось: я уверилась, что зрелище это лишь по видимости ужасно, а по правде, никакого зла от него не будет. В: Как же это? Мерзостная диковина, ни с одним законом природы несообразная, - и вы от нее никакого зла не ждете? О; Да, я по запаху догадалась, что она мне вреда не сделает, что это не более как труп львиный, имеющий внутри себя мед [намек на эпизод из библейской Книги Судей Израилевых (гл.13): рассматривая труп льва, растерзанного им несколько дней назад, Самсон обнаруживает в нем рой пчел и мед]. Вот ты сам увидишь. В: Никак вы добро и зло по запаху разбираете? О: По такому разберу. Потому что это запах невинности, запах благодати. В: Экие, право, тонкости! Так растолкуйте мне, чем пахнут невинность и благодать. О: Словами я выразить не умею, хоть и теперь его чую. В: Как я - смрад твоей самомненной добродетельности: его и такими ответами не отобьешь. Вам говорю: опишите, каков показался бы этот запах тому, кто такой, как вы, благодати не сподобился. О: Как собрание всего что ни есть лучшего во всех запахах. В: А все же - нежный или по резче? Запах ли мускуса, бергамота ли, розового масла, мирра? Цветочный ли, плодовый или же как у искусственных вод: кельнской ["кельнская вода" - одеколон], венгерской? Аромат ли курений или того, что от природы душисто? Что молчите? О: Дух жизни вечной. В: Вот что, сударыня, когда бы я спрашивал о ваших подозрениях и чаяниях, то такой ответ был бы еще извинителен. Но я сделал вам вопрос иного рода. Сами говорите, что и теперь слышите этот запах. Вот и славно. И не смейте мне зубы заговаривать. О: Тогда скажу, что более всего он сходствовал с благоуханием розы, что растет в кустах на меже. Когда я была маленькой, мы ее звали "девичья роза", и если в пору ее цветения игралась свадьба, то невеста, идучи под венец, всегда украшала себя этим цветком. Век у него короткий: день-другой - и отцветает. А как распускается, то благоухает как сама чистота. И сердечко золотое. В: А, так вы про белый шиповник? О: Ну, роза, немощная такая, без подпоры все к земле клонится. Душистее садовых будет. Так вот точно и благоухало, только крепче, будто вытяжка, из этой розы добытая. А все же по запаху судить - все равно что угадывать душу человека по его обличью. В: Не горел ли в пещере костер, о коем вы сказывали Джонсу? О: Костер не горел, но костровище имелось - такое точно, как снаруж