ззаконник к воротничку ленточки, а к имени своему собачий хвост из буковок - ты его и числишь в достойных [один из атрибутов костюма англиканского священника - две белые полотняные полоски, которыми заканчивается воротник; при упоминании имени священника на письме рядом ставилось сокращение, обозначающее его ученое звание и форму титулования, отсюда - "собачий хвост из буковок"]. А что пьет, блудит, ни в чем себе не отказывает, тебе и нужды нет. В: Так-то вы учиняете мир и в человеках благоволение? Придется довести это до мистера Фотерингея. О: Так-то ты не желаешь затевать споры о моих верованиях? Что ж, пускай послушает да вразумится. В: Довольно. Мне желательно узнать следующее. Не случалось ли Ребекке Ли пророчествовать у вас в собраниях? О: Нет. В: Не объявляла ли она, будь то в приватной беседе или во всеуслышание, что же подвигло ее вернуться на путь благочестия? О: Рассказала лишь, что тяжко грешила и душа ее уязвлена жестоким стыдом за прошлую жизнь. В: Не называла ли она какого-либо происшествия, которое сделало в ней такую перемену? О: Нет. В: А время либо место оного? О: Нет. В: А иных особ, бывших с ней при этой оказии, буде такие имелись? О: Нет. В: Верно ли? О: Она, как ей и подобает, блюдет смирение. И живет во Христе. Или чает жить во Христе. В: Как, только еще чает? Разве она не довольно еще в вашей вере утвердилась? О: Она еще не имела побуждения к пророчеству. Дар этот усвояется нам благодатью Христовой, о ниспослании которой мы молимся. В: Это чтобы и девица гремела пустыми словесами вместе с отборнейшими из вашей братии? О: Чтобы и ей было дано говорить славным языком внутреннего света и возглашать его, подобно жене моей и прочим. В: Пока же она показывает себя к этому неспособной? О: Пока вот не пророчествовала. В: Не оттого ли, что она перед вами лукавит? О: Зачем бы ей лукавить? В: Чтобы, оставаясь прежней в душе, уверить вас, будто переменилась. О: Нынче она живет для Христа в надежде через то прийти к жизни во Христе. Их с мужем нужда заела, достатков у них - что травы на камне. Всех его заработков едва хватает на прожиток. Так какая же ей корысть лукавством обрекать себя на нищету, когда она могла бы жить иначе, в роскошестве и разврате, как и живала некогда в твоем Вавилоне? В: Оказываете ли вы им вспоможение? О: Когда имею чем. Братья и сестры во Христе их тоже не забывают. В: Это им лишь изъявляют такое милосердие либо всякому, терпящему нужду? О: Всякому. Ибо заповедано Джорджем Фоксом и первыми блаженными братьями: прежде чем внидет в душу свет истины, надлежит достойным образом одеть и напитать вместилище души. И вот почему так заповедано: они усматривали вокруг неисчислимое множество людей, пребывающих в нищете, в состоянии ничтожнее скотского; и видели других - тех, кому можно бы и должно подать помощь страждущим, потому что богатство их много больше, чем нужно для удовольствования себя и своих домашних в одежде и пропитании, но они от скаредности и суетного себялюбия никому не помогают. И еще видели они, что немилосердие это смрадом падали достигает до Господа нашего Иисуса Христа и послужит слепцам к погибели. По-твоему, мы мятежники - что ж, пускай. Это и есть наш мятеж, и даяние свое мы почитаем стократ благим и братским, лучшим подражанием истинному благодеянию Христову. И если по-твоему мы мятежники, тогда и Он у тебя выходит мятежник. В: Христос - иное дело! Он давал из сострадания, вы же своими подачками подбиваете людей малоискушенных отвращаться от подобающего им состояния. О: Голодать и носить рубище - это им подобает? Прошелся бы ты по той улице, где живет сестра наша Ребекка. Оглядись вокруг, или у тебя глаз нет? В: Как не быть. И глаза мои удостоверяют, что в вашем убогом городишке она имеет и стол и кров и надежно схоронилась за вашими серыми юбками. О: Изрядно схоронилась, коли ты ее нашел. В: Ее искали много месяцев. О: Взгляни: вот гинея. Выручил не дальше как вчера за два камзола своей работы. Приложи к ней еще гинею от своих щедрот, и я отдам их людям с Тоуд-лейн - тем, кто, по твоему разумению, пребывает в подобающем им состоянии, а живет впроголодь, хуже нищих. Что, не желаешь? Такого ты, сударь, худого мнения о делах милосердия? В: О тех, что пойдут прахом в первом же кабаке, - подлинно худого. О: Как и о дне грядущем. Вон ты какой осмотрительный. Послушай, разве Иисус Христос не отдал за тебя то, что ценой много превосходит одну гинею? Вообрази же, что и Он взял бы ту же осмотрительность и сказал себе: "Я, пожалуй, этого человека искупать не стану. Он слаб: Я за него кровь отдам, а старания Мои пойдут прахом в первом же кабаке". В: Вы забываетесь! Оставьте свои дерзости при себе. О: А ты - свою гинею. Мы и квиты. В: О девице есть подозрение, что она повинна в страшном преступлении. О: Что родилась Евой - вот единственное ее преступление. Ты не хуже моего знаешь. В: Знаю, что она почти наверняка большая лгунья. О: Да полно тебе. Я ведь слыхал, какая о тебе слава. Ты, сказывают, человек справедливый и только что, исполняя хозяйское препоручение, берешь на себя строгость. Доброй славе обо мне ты веры не даешь - воля твоя, не привыкать. Ты задумал сокрушить меня и единоверцев моих сводом законов. Претолстая книжища, точно из железа выкованная, - на тот предмет, чтобы люди богатые имели чем отгородиться от бедных. Но какие бы ковы ты против нас ни строил, тебе нас не сломить - ни во веки веков. Хоть жезлами бей: жезлы твои что цеп, лучше будет умолот. Вот я тебе расскажу случай с моим отцом. Было это в восемьдесят пятом году, в год мятежа Монмута - в тот год я как раз появился на свет. Отец мой, благодарение Богу, был "другом истины", а стал он им от самой той поры, как познакомился в Суортмуре с Джорджем Фоксом - первым из увидевших свет - и с женой его. Как-то в Болтоне отца обвинили в мошенничестве и упекли в тюрьму. Там ему сделал посещение некий мистер Кромптон - магистрат, приехавший его судить. Пришел он к отцу и взялся его увещевать и убеждать, чтобы он оставил общество "друзей". Но отец явил твердость и в таких сильных словах изобразил ему свою веру, что под конец магистрат уже поколебался в своей и на прощание имел с ним разговор не для чужих ушей и сказал так: в мире сем два правосудия, перед лицом одного - Божиего - отец кругом невиновен, и лишь второе - человеческое - видит на нем вину. А три года спустя с этим магистратом приключилась громкая история: он сложил с себя должность и подался к нам, хоть от этого много в рассуждении мирских благ потерял. А как увидал среди братьев моего отца, то приветствовал его такими словами: "Теперь, друг, твой черед судить меня, ибо я ткал негоже. Теперь понимаю: правосудие без света - что основа без утка, доброй ткани из нее не будет". В: Счастье судейского сословия, что избавилось от такого. Стране, где не видят различия между нарушением закона и грехом, беды не миновать. Преступление есть событие: было оно, не было ли - это можно доказать. А был ли грех - об этом судить лишь Богу. О: Слеп ты к истине. В: А ты слеп к иным мнениям и суждениям. Приравняй грех к преступлению - и воспоследует жестокое самовластие. Инквизиция у папистов - вот тебе самоочевиднейший пример. О: Вот-вот, кому и поминать инквизицию как не тебе, господин законник. "Мнения, суждения". Мнения чуть не всякий имеет. И все больше относящиеся до этой жизни, и все больше такие, чтобы удобнее грешить. А что до высшего суда, где всякому будет названа вина его, - о нем мало кто размышляет. Вот где ты увидишь, насколько грех страшнее нарушения закона, установленного антихристом. В: Довольно. Ох и горазд же ты спорить. О: И дай-то Бог, не переменюсь, сколько буду оставаться христианином. В: Завтра чтоб ни ты, ни сектанты твои мне тут воду не мутили, понятно ли? Под окнами не торчать. И сдержи свой зловредный нрав, не то вмиг позову мистера Фотерингея: ему известно, с чем я сюда прибыл и что расследование мое законно и не для пустой причины. Ступай. * * * На другое утро Ребекку чуть свет приводят к мистеру Аскью в ту же самую комнату. Комната эта - довольно просторное помещение - не переоборудована из спальни, а при необходимости превращается то в столовую, то в клубную комнату, то в кабинет для беседы с глазу на глаз. В комнате стоит массивный стол с пузатыми ножками во вкусе XVI века: Ребекку и ее собеседника разделяют шесть футов полированного дуба. При появлении Ребекки происходит что-то непонятное: Аскью встает, точно приветствуя знатную даму. Правда, полагающегося в таких случаях поклона он не отвешивает, а ограничивается коротким кивком и машет рукой в сторону стула. На столе перед местом Ребекки стоит костяной стакан с водой: об этой нужде, как видно, уже подумали. - Хорошо ли почивалось, сударыня? Позавтракали? - Да. - Вполне ли довольны своим жильем? - Да. - Можете сесть. Она присаживается, но стряпчий остается стоять. Он поворачивается к Джону Тюдору, который тоже уселся за стол почти в самом конце, и быстро делает знак: "Начало беседы не записывать". - За вчерашнее хвалю. Правильно, что не дали потачки Уордли и супругу своему в их злокозненном смутьянстве. Добрый пример. - Они ничего худого не умышляли. - Я держусь иных мыслей. Ну да ладно, мистрис Ребекка. В чем бы вельможный родитель не отличался от отца незнатного, в одном их чувства схожи: когда дело идет об утрате сына. В такой беде всякий отец заслуживает нашего участия, не так ли? - Я рассказала все, что знаю. Аскью заглядывает в ее неподвижные глаза, в которых мелькают удивление и растерянность от происшедшей с ним перемены. Услышав ответ, он по своему обыкновению чуть склоняет набок голову в парике, словно ожидает, не прибавит ли она еще чего-нибудь. Но Ребекка молчит. Аскью становится у окна и задумчиво смотрит на площадь. Затем поворачивается к женщине: - Нам, законникам, мистрис Ребекка, пристала рачительность. Нам надлежит убирать свое жнивье чище, нежели чем прочие жнецы. Для нас и самомалейшее зернышко истины должно иметь неоценимую важность, тем паче в обстоятельствах, когда на истину недород. Мне желательно услышать от вас еще нечто о предметах, воспоминания о которых могут оскорбить ваше нынешнее благочестие. - Спрашивай. Пусть мои грехи будут мне памятны. Стоя у окна, Аскью рассматривает в льющемся из него свете твердое, застывшее в ожидании лицо. - Не стану, сударыня, вновь приводить давешний ваш рассказ - он и без того свеж у вас в памяти. Прежде чем мы начнем, имею сообщить следующее. Если, поразмыслив прошедшей ночью, вы желаете переменить свои показания, вам это в вину не причтется. Если вы утаили какое-либо важное обстоятельство, если, уступая страху либо по другой причине, изобразили свое приключение не таким, каково оно есть в самой вещи, то с вас за то не взыщут. Даю слово. - Я ни в чем от правды не отступила. - И вы подлинно верите, что все было так, как вы представили? - Да. - И что Его Милость был восхищен в небеса? - Да. - Ах, мистрис Ребекка, как бы мне хотелось - право, хотелось бы, - чтобы это была правда! Но я имею перед вами преимущество. Вы были знакомы с Его Милостью чуть более месяца, притом сами же признаете, что многое он вам так и не открыл. Я же, сударыня, знаю его не год и не два. И я, а равно и прочие его знакомцы видели его, увы, вовсе не таким, каким вы его нарисовали. Ребекка не отвечает. Она будто не слышит стряпчего. Подождав немного, Аскью продолжает: - Я, сударыня, под большим секретом поведаю вам нечто об этом человеке. Когда бы его друзья и родные прознали, что он устремил свои мысли к вам, они бы диву дались, ибо свет не видывал человека столь неблагорасположенного к женскому полу. Между ними ему дали прозвище "Вяленая Треска", оттого что в рассуждении женщин он имел вот именно что рыбью кровь. Притом, сударыня, в прежние годы, невзирая на свое высокое достоинство, он не показывал ровно никакого уважения к господствующей церкви. Застать его коленопреклоненным в храме было столь же невозможно, что и увидеть ласточек выпархивающими из зимней грязи. Могу поверить, что вы, имея охоту покончить с прежней жизнью, не обинуясь, приняли бы помощь от всякого, кто бы ее ни подал. Но чтобы эта помощь пришла к вам от Его Милости - к вам, обыкновеннейшей публичной девке, которую он еще месяц назад знать не знал, - хоть убейте, не поверю. Стряпчий вновь умолкает и ждет ответа. Ребекка по-прежнему не отвечает. Аскью подходит к столу и останавливается напротив нее, у своего стула. Все это время женщина неотрывно смотрит ему в глаза. Стряпчему, вероятно, хотелось бы прочесть в ее взгляде, что она колеблется, вот-вот начнет оправдываться, но это все тот же пристально-кроткий взгляд: женщина словно глуха к его увещеваниям. Стряпчий продолжает: - Уж я, сударыня, не говорю про множество иных происшествий, коим также не могу дать веры. Про то, как вы, быв приведенной в первейшее место языческого идолослужения, имели при самых непотребных обстоятельствах встречу с Господом нашим и Пресвятым Отцом Его. Про еще менее вероятное и почти столь же непотребное приключение в Девонширской пещере. Про то, как нищие мужья и плотники определяются в божества, а Дух Святой принимает женский образ - этакого чуда, сказывал Уордли, даже ваши пророки не знают. А равно и Вечного Июня вашего. Мистрис Ребекка, вы ведь не какая-нибудь невежественная простушка, не зеленая девочка. Что бы вы сами-то подумали, приведись вам услыхать из чужих уст историю, подобную вашей давешней? Не подала бы она вам подозрение, что либо вы, либо рассказчик не в своем уме? Не вскричали бы вы: "Не верю, не могу поверить в эту богопротивную гиль! Нарочно, поди, городит хитрые небылицы, чтобы ими отманить меня от нехитрой правды"? Казалось бы, тут Ребекке уже не отмолчаться, однако единственным ответом стряпчему остается пристальный взгляд. На самом деле происходит то, что в ходе допроса случалось уже не раз: она слишком долго тянет с ответом. По ее глазам можно понять - по крайней мере предположить, - что причина ее молчания не в том, что она тушуется, колеблется, никак не подберет слова. Нет, паузы словно бы вызваны куда более странной причиной: можно подумать, что Аскью говорит на чужом для нее языке и, чтобы дать ответ, ей надо прежде услышать его слова в переводе. Ничего общего с нахрапистой манерой Уордли, никогда не лезущего за словом в карман. Временами кажется, будто Ребекка не высказывает свои мысли, а дожидается подсказки от таинственного советчика. - Я тебе так отвечу: когда Иисус впервые пришел в мир, тоже мало нашлось таких, кто бы поверил и не усомнился. - Ну-ну, сударыня, грех вам Бога гневить. Это вам-то не верили? Недаром Клейборниха говорила: вам бы не тем заниматься, чем вы занимались, а на театре представлять. Не сами ли вы признались, что сказали Джонсу неправду? Вы, верно, возразите, что лгали в силу обстоятельств, но ведь лгали же? - Ложь моя на важные предметы не простиралась. - Побывать в раю, повстречать там Бога Всемогущего и Сына Его - и это не важные предметы? - Столь важные, что словами не выразить. Я и тогда не имела слов их изобразить, да и теперь не умею. Но что было, то было: да, мне было дано узреть Иисуса Христа и Отца Его, и лик их принес душе моей исцеление и величайшую радость - усладу выше всех земных услад. - Однако - Господь Всемогущий в образе поселянина, Искупитель - работник на покосе... Прилична ли такая картина? - Или Отец наш Небесный почитается Богом, лишь когда восседает на престоле в Славе Своей? Или Иисус Христос не Иисус, когда не стенает на кресте? Или ангелы не ангелы, когда я вижу их без крыльев, имеющими в руках не трубы и гусли, но серпы? Я тебе сказывала: мне сызмала внушали, что всякий зримый образ Божества есть обман, сатанинский соблазн. То, что я усматривала вокруг, было не больше как тусклый отблеск, представленный оку телесному, и лишь душою видела я истинный свет, любовь мою вечную и единственную. - Коль скоро все видимое почитается у вас за обман, следственно, ваше зрение может изобразить вам все что угодно? - Мое зрение представляет мне телесную вещественность, а не подлинную истину, истина - это свет и только свет. А правда ли, обман ли то, что представляется моему телесному оку, - это мне ведомо не лучше тебя и иных прочих. Аскью и бровью не ведет, хотя после таких ответов перед ним встает дилемма. Человек нашей эпохи ни на миг не усомнился бы, что Ребекка лжет или по крайней мере фантазирует. Сегодня божества уже оставили привычку являться людям, если не считать Девы Марии, которая нет-нет да и покажется неграмотным крестьянам где-нибудь на юге Европы. Собственно, во времена Аскью подобные явления чаще проходили по разряду католического шарлатанства, к которому правоверные протестанты относились с презрением: ничего другого они от католиков и не ждали. Однако в отличие от нас англичане того времени - даже люди круга Аскью - не были такими уж закоренелыми скептиками. Аскью, например, верит в привидения. Правда, своими глазами он ни одного выходца с того света не видел, но столько слышал и читал об их явлениях, что кое-какие из этих рассказов казались ему заслуживающими доверия - тем более что исходили они отнюдь не от старых кумушек или выживших из ума хрычей. Духи и призраки были в те годы не плодом праздного, падкого до фантазий воображения, они появлялись из вполне реальной ночи, еще не потревоженной ярким освещением, - ночи, которая окутывала отделенную от всего мира Англию, где проживало меньше народа, чем в каком-нибудь районе нынешнего Лондона. Когда в том же году был отменен Закон о ведьмах (он сохранил силу лишь в Шотландии), Аскью приветствовал эту меру, но не потому, что не верил в ведовство. Главная причина состояла в том, что, наслушавшись о расправах над ведьмами, а в молодости даже став свидетелем таких случаев, когда подозреваемых в ведовстве сажали на "позорный стул" [вид наказания, существовавший в XV-XVIII вв.: осужденного привязывали к особому сиденью и опускали в воду], Аскью пришел к заключению, что закон далеко не безупречен, а обвинения всегда малоубедительны. В душе Аскью допускает, что ведовство не выдумка, но, по его мнению, большой опасности оно уже не представляет. И вот теперь ему рассказывают, будто где-то в Девонширской глухомани до сих пор справляются богомерзкие шабаши по древнему обычаю... Нет, очень и очень маловероятно. Стряпчий, должно быть, считает - впрочем, он так и считает, без всяких "должно быть", - что на девять десятых небесные видения Ребекки сочинены для сокрытия правды (он многое ведает о сыне своего клиента и давно прячет за внешним почтением к высокому званию этого молодого человека глухую неприязнь), однако при таком подсчете неизбежно остается еще одна десятая. И кто поручится, что эта одна десятая не содержит в себе правды? Аскью и вида не показывает, но эта саднящая мысль не дает ему покоя. - Так вы не надумали переменить показания? Повторяю: с вас за это не спросится. - Не спросится и за правду. Ни слова не переменю. - Добро, сударыня. Я думал сделать вам великое одолжение, какое, будь мы в суде, вам бы никто не сделал. Не желаете - воля ваша. Но если вас уличат во лжи, сами себя вините. Начнем допрос под присягой. Аскью занимает свое место и бросает взгляд на Джона Тюдора, сидящего в конце стола. - Записывать все. * * * В: Станем говорить лишь о том, что ты видела телесным оком, пусть бы оно и оказалось насквозь лживым. Верно ли, что вы впервые повстречали Его Милость у себя в борделе и никогда прежде его не видели? О: Верно. В: И ни от кого о нем не слыхивали? О: Нет. В: Гости ведь частенько уведомляли хозяйку загодя, что определяют вас для своего услаждения? О: Да. В: Так ли было с Его Милостью? О: В Клейборнихиной книжице под моим именем стояло: "Приятель лорда Б.". В: Задолго ли до урочного времени была сделана эта запись? О: Клейборниха мне сказала лишь утром того дня, как ему прийти. В: Она всякий раз так поступала? О: Да. В: И до той минуты вы эту запись не видели и услышали о ней лишь от хозяйки? О: Я же говорю: я лишь после узнала, кто он такой. В: Случалось ли вам выбираться в город? На званые, к примеру сказать, обеды, вечера, в концерты, в театры? О: Случалось. Но в одиночку - ни разу. В: Как же тогда? О: При нас неотлучно была Клейборн со своими головорезами. Для подманки нас вывозили. В: Что такое "для подманки"? О: Залучать грешников в бордель. Кто нами прельщался и спрашивал о свидании, тем отвечали, что мы принимаем только в борделе. В: Ни вы, ни ваши товарки не имели свиданий на стороне? О: Клейборн за такое плутовство никому не спускала. В: Вас наказывали? О: Отсылали обедать с головорезами. Это так только называлось - "обедать". Нам от них было такое обхождение, что лучше б уж нас покарали по закону. Это Клейборн распорядилась. У нас было присловье: "Обед - злее всех бед". В: И над вами это наказание тоже учинялось? О: Я знала таких, над кем учинялось. В: Но на людях вы, пусть и не одна, а все же показывались. Не могло ли статься, что тогда-то Его Милость и увидал вас в первый раз? О: Коли так, то я его не приметила. В: А Дика? О: Его тоже. В: А после знакомства не заводил ли Его Милость речей в том смысле, что прежде вас уже видал? Что давно ищет встречи - словом, признаний в этом роде? О: Нет. В: Пусть так, но ведь он мог узнать о вас и наслышкой? В городе-то, верно, ходили про вас толки? О: На мою беду. В: Тогда вот что. Не было ли случая, чтобы вы кому-либо открылись в том, что несчастливы в своей участи и желали бы оставить такую жизнь? О: Нет. В: Товарке какой-нибудь в задушевной беседе? О: Я в товарок веру полагать не могла. Ни в кого на свете не могла. В: Не почли вы за странность, что Его Милость, показав себя неспособным к обычным у вас наслаждениям, вниманием вас все же не оставляет? О: Ему, казалось, сама надежда была наслаждением. В: Не выразил ли он каким-либо образом, что выбрал вас для другой нужды, нежели чем якобы утешаться надеждой? О: Нет, никак не выразил. В: О прошедшем вашем не выспрашивал ли? О: Сделал два-три вопроса и только. В: Не спрашивал ли, как вам живется в борделе? Может, полюбопытствовал, не утомила ли вас такая жизнь? О: Про жизнь спрашивал, но не про утомила или не утомила. Хотя из гостей очень многие делают этот вопрос. Все больше оттого, что боятся своего греха. В: Как так? О: Лучше ли, когда человек боится греха, но от греха не отступается? Иные гости, как дойдут в своей скотской страсти до края, обзывали нас шлюхами или еще обиднее, другие давали нам имена своих любезных - даже своих жен и, прости Господи, матерей, сестер, дочерей. А были и такие, кто оставался скотом бессловесным, подобно тем, кого они имели. Всякий живущий по плоти осужден будет, но эти последние еще не суровее всех. В: Вот изрядное учение! По-вашему, на том, кто грешит как грубая скотина, вины меньше, нежели чем на грешнике, сознающем свою греховность? О: Господь пребывает в настоящем - или же Его нет вовсе. В: Мудрено, сударыня, изъясняетесь. О: Он судит людей, каковы они есть, а не какими хотели бы сделаться, и с грешащего от незнания Он спрашивает не так строго, как со знающего, но грешащего. В: Никак, Господь посчитал за нужное открыть вам Свои помыслы? О: Что дурного мы сделали тебе, мистер Аскью? Никакого лиха мы тебе не желали, так почему же ты хулишь нас, когда мы говорим напрямоту? Да, верования наши от Бога, но мы не превозносимся, не объявляем, будто эти истины открыты нам одним. Они открыты всякому, с тем чтобы удержать людей от поклонения антихристу. Я же говорю: всякий живущий по плоти осужден, и что проку разбирать, кто сурово, кто не очень. Осужден. В: Ближе к делу. Не имеете ли вы подозрений, что до вашего отъезда из Лондона Его Милость нарочно навел справки, дабы увериться, что вы способны послужить к достижению его цели - сиречь при случае не прочь будете оставить бордель? О: До капища я ничего такого не подозревала. В: И все же не мог он разве об этом уведомиться? Нравится вам это или не нравится, но не были ли вы, сударыня, им с особою целью избраны? О: Не избрана: спасена. В: Это одно. Не будь избрания, не было бы спасения. О: Я тогда ни про избрание, ни про спасение не ведала. В: Хорошо. Возьмем передышку. Мне желательно вернуться к тому, что вы говорили касательно Суда Божия. Когда мужчина и женщина пребывают в законном супружестве, то не позволительно ли им пожить несколько по плоти? Что молчите? Не с тем ли и соединились они, чтобы произвести потомство? О: Так не бывать им в Вечном Июне. В: Разве не сказывали вы, что видели там детей? О: Детей духовных, не плотского порождения, как мы. Вот тебе не по мысли, что мы мерзимся грехом плоти и ищем его извести. Но истинно говорю тебе: все увиденные мной в Вечном Июне были духи людей, которые в своей земной жизни ополчались на этот грех и теперь вознаграждены. И награда эта - святой залог истинности нашей веры. В: Этому учат "французские пророки"? О: И сам Иисус, жены не знавший. В: И все утехи плоти - грех? О: Наивеличайший, корень всех прочих грехов. Не изведем его - не будет нам спасения. В: Спрашиваю снова: супруг ваш в одних с вами мыслях или, что скорее похоже на правду, рассуждает иначе? О: А я тебе снова отвечаю: о том знать лишь нам с мужем да Христу, а до тебя это не касается. В: Отчего вы не ответите: "Да, он со мной согласен, мы с ним живем во Христе"? Не оттого ли, что не можете по чистой совести это подтвердить? (Non responded.) Добро, пусть ваше молчание само говорит за себя. К чему вы теперь относите вмешательство в вашу судьбу Его Милости? Почему, по вашему мнению, он избрал вас? Почему, если ему в самом деле была нужда кого-то спасать, он обратился не к кому другому, как к вам? О: Я была в крайности. В: Мало ли других - и ведь не греховодников, как вы, - в такой же крайности? О: Я была тогда точно пепелище - в наказание за свою долгую добровольную слепоту. В: Это не ответ. О: Христос часто посещает милостью и тех, кто ее как будто бы меньше всего достоин. В: В этом, сударыня, спорить не стану. О: И верно, мне эта милость дана не за прошлое мое и не за настоящее, хоть оно и лучше прошлого. А дана она мне за то, что я должна исполнить. В: Что же такое вы должны исполнить? О: То, за чем приходит в этот мир всякая женщина. Что исполняет она вольно или невольно. В: Так все это делалось для того, чтобы вам зачать? О: Дитя, что я ношу, - лишь знамение во плоти. В: Знамение чего? О: Что в мире станет больше света и больше любви. В: Кто же принесет их в мир: дитя ваше или вы, дав ему жизнь? О: Она, моя девочка. В: Как, вы уже знаете за верное, что ребенок будет одного с вами пола? Отвечайте. О: По твоей грамоте на это не ответишь. В: Сударыня, грамота у нас с вами одна и только одна, мы оба говорим на английском языке. Отчего вы так уверены, что это будет девочка? О: Отчего - не знаю, а только уверена. В: А придет в возраст - без сомнения, начнет говорить проповеди да пророчества? О: Она пойдет в услужение к Святой Матери Премудрости. В: А не прочите ли вы ей еще более высокое положение самого вредного и кощунского свойства? (Non respondet.) Ага, разгадал я, что у тебя на уме? Ходят же среди твоих пророков такие толки? Разве не исповедуют они нечестивейшее убеждение, будто Христос при Втором Своем пришествии обратится в женщину? Господи помилуй, и вымолвить-то грех! Так не уверовала ли ты в тайне, что носишь во чреве такого Христа-женщину? О: Что ты, что ты! Видит Бог, нету во мне такого тщеславия. Никогда я такого не говорила, даже в сердце своем. В: Говорить, может, не говорила, а вот что в мыслях имела, за это я о каком угодно закладе ударюсь. О: Да нет же, нет! Статочное ли дело, чтобы столь великая грешница родила такое дитя? В: Оно бы и верно, дело нестаточное, но коль скоро эта грешница возомнила, что возвысилась до святости... И как не возвыситься, когда она удостоилась лицезреть Самого Господа, и Сына Его, и Святого Духа в придачу. Станете ли вы отрицать, что по учению ваших высокоумных пророков можно и впрямь ожидать пришествия такого Христа в юбке? О: Что почитала свое дитя за такого Христа, отрицаю всем сердцем. В: Ну-ну, сударыня, полно скромничать. Шутка сказать, какая вам честь вышла от Всевышнего. Отчего же вы про дитя свое думаете, будто оно от семени Дика? Подумали бы на кого-нибудь побожественнее. О: Уловить меня хочешь? Знал бы, каково быть женщиной. В: Я имею жену и двух дочерей, обе летами старше вас. Имею и внучек. И загадку эту - что есть женщина - я уже слыхал и ответ знаю. О: Какая загадка! Как шлюхой меня имели, так и теперь могут. И так со всякой женщиной. В: Что? Всякая женщина - шлюха? О: В этом - да. Что думаем, как верим, вслух выразить не решаемся: засмеют. А все оттого, что женщины. Объявит мужчина свое понятие о какой-то вещи - и слово его закон, изволь и мы следовать его мнению. Я не про тебя одного, все мужчины так, хоть весь свет обойди. А Святую Матерь Премудрость не видят, не слышат. Знали бы люди, что Она может принести в мир, если Ей не препятствовать. В: Что Она принесет в мир, до этого мы касаться не будем. Я больше любопытен узнать, кого вы носите в утробе, сударыня. О: Та, кого ношу я, будет больше меня, мне всего лишь досталось произвести ее на свет. Нет, она не Иисус грядущий: я тебе сказывала, что не имею в себе столько тщеславия и не вижу себя достойной. Но кто бы она ни была, я не буду через нее слезы проливать, а возблагодарю за нее Господа от всего сердца своего. А теперь пришло время открыть тебе еще нечто. Его Милость был господином не только в здешнем мире, но и в ином, куда более совершенном, но принужден был об этом молчать. Я хоть и не вдруг, но поняла: то, что мнилось мне суровостью, было на самом деле изъявлением милости. И еще он этим показывал, что видит людей мира сего живущими в ночи антихристовой. Он, бывало, говорил с таким видом, точно эти его речи не для всякого, а единственно для просвещенных благодатью. Он имел повадку человека, который оказался во вражеском государстве и прячет свою преданность отеческой державе и приоткрывает кое-что единственно тем, в кого полагает веру и надежду. Ты не думай, я не говорю, что он Тот, про Кого рассказывает Священное Писание. И все же он человек Его духа, и что он делает, это все для Него и во имя Его. Я давеча про Его Милость и слугу обмолвилась, что они были как один человек. А теперь точно вижу: именно что один человек, Дик - несовершенная плоть, Его Милость - дух, как будто эта вот двуединая природа, которую имеет всякий из нас, разделилась, да так и объявилась в двух лицах. И как испустило дух на кресте Христово тело, точно так же в недавнем времени умерло земное начало, несчастный нераскаянный грешник Дик. Умерло для того, чтобы второе начало через это получило спасение. Вот я и говорю: сдается мне, что то второе начало в образе Его Милости нам на этом свете больше не увидеть. Однако он не мертв, но отошел, как я сказывала, в Вечный Июнь и соединился с Иисусом Христом. Я тебе это ясно представила, яснее и короче некуда. А ты не поверил. В: Вы разумеете, что Его Милость был унесен прочь червеобразной машиной? Что она Божиим произволением была послана забрать его из этого мира? О: Да. В: И это при том, что он вас нанял и употребил к делам распутнейшим? О: Это чтобы я увидела, что такие занятия ведут в геенну огненную. Сам он в них ни участия, ни приятности не имел. В: При том, что ее имело другое, телесное, как вы говорите, его начало - эта скотина Дик? О: Оттого ему и суждено было умереть. А первое блудодейство обратилось не к низкой или бесстыдной утехе, а, как я и сказывала, к состраданию и сердечному участию - я сама дивилась, что они мне так ощутительны. Не могла я тогда взять в толк, что так и должно быть. А теперь знаю: этот человек, что плакал у меня в объятиях, - то самое падшее начало, плоть, тень против света, и оттого мучился. Так плакал Иисус, когда увидал себя оставленным. В: При том, что все прочие - и это самое важное! - имели о них совсем иное мнение? Я вам уже доводил, что эти двое за люди. Хозяин пренебрегает всем, что определено ему знатностью рода, не уважает волю своего достойного родителя, не чтит Господа, бунтует в рассуждении долга перед семьей; слугу же скорее можно отнести к скотам, нежели чем к роду человеческому. Вот каковы они, вот каковыми знал их весь свет, выключая разве что вас. О: Что мне до того, как понимали о них прочие? Я имею свое суждение и останусь с ним до самой смерти. В: Вы сказывали, что Его Милость принужден был таиться и скрывать, кому он истинно служит - сиречь, что он имеет в себе... или имел дух нашего Искупителя. Разве сходно это с поступками Господа нашего? Помилуйте, найдем ли мы в Евангелии хоть полслова о том, чтобы Он таился и двурушничал, точно лицемерный лазутчик, из страха за свою шкуру? Самая мысль об этом не прямое ли святотатство? О: Фарисеи нынче в силе. В: Как сие понимать? О: Не может Он прийти так, как Ему благоугодно, покуда здешний мир еще черен от греха. Вот очистится свет от антихриста - тогда и придет Спаситель в Славе Своей. Когда бы нынче сделалось известно, что Он вновь среди нас и проповедует прежнее учение и, сверх того, пришел в женском образе, быть Ему в другой раз распяту. Ты первый, а с тобой и прочие станут хулить Его и насмехаться, возопят, что Евин пол Божеству не совместен, что это, мол, святотатство. Нет, Он придет не раньше, чем христиане снова учинятся воистину христианами, какими были вначале. Тогда-то и придет Он - или Она - в этот мир. В: А до той поры посылает наудачу своих подставных и доверенных, не так ли? О: Все-то ты видишь в свете мира сего. Или не читал ты писания апостолов? "Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия", "Видимое временно, а невидимое вечно" [Кор: 4, 18], "Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом" [Евр: 11, 1]. Таким устроил Господь этот мир. Я в твоих глазах по-прежнему хитрая блудница, Его Милость непокорный сын, Дик - ничто как скот. Стало быть, так тебе на роду написано: не можешь ты перемениться. Коли не рожден свыше, то хочешь не хочешь, живи при этом свете. В: От ваших слов, сударыня, разит смрадом гордыни, нужды нет, что приняли на себя уничиженный вид. О: Я горда во Христе и никак иначе. И никогда не оставлю возглашать о Его свете, хоть и говорю нескладно. В: Вопреки всем принятым и должным мнениям? О: Что должно, то не от Царствия Христова. Всякое "должно" - не от Христа. "Блуднице должно оставаться блудницей" - не от Христа. "Мужчине должно властвовать над женщиной" - не от Христа. "Детям должно голодать" - не от Христа. "Человеку должно родиться для страданий" - не от Христа. Все, что в свете мира сего объявляется должным, - все не от Христа. "Должно" - тьма, гроб, в коем лежит мир сей за свои грехи. В: Да ведь вы этим самым отбрасываете главное в христианском учении! Не указывает ли Писание, в чем состоит наш долг, как должно нам поступать? О: Не как должно, а что во благо. Многие вон поступают иначе. В: Что же, и Христа слушаться не должно? О: Надо, чтобы прежде мы имели право Его не слушаться; Ему угодно, чтобы мы пришли к Нему по доброй воле, а потому надобно, чтобы не отнималось у нас и право прилепиться ко злу, греху, мраку. Где же тут "должно"? Вон как брат Уордли сказывал: Христос - Он всегда пребывает в дне завтрашнем, в уповании, что, сколько бы мы нынче ни грешили, сколько бы ни слепотствовали, завтра как бы чешуя отпадет от глаз наших и будет нам спасение. А еще брат Уордли говорит, что в том-то и состоит Божественная сила и тайна Его, что Он открывает нам: всякий способен перемениться по своей воле и по Его благодати и через это сподобиться искупления. В: Так эти свои взгляды вы переняли у Уордли? О: Я и сама в этом уверилась, как поразмыслила о своем прошедшем и настоящем. В: Когда дело идет о душе, об искуплении, то мнение сие - что всякий способен перемениться - ни один человек с рассудком оспаривать не станет, но если приложить его к делам мирским, то не покажет ли оно себя негодным и губительным? Разве не подстрекает оно к братоубийственным войнам, переворотам, к низвержению законных установлений? Не превратится ли в зловредное убеждение, будто всякому человеку должно перемениться, и если он не желает по доброй воле, то его надлежит принудить к перемене посредством кровавого насилия и жестоких смут? О: Такие перемены не от Христа, хоть бы и учинялись Его именем. В: Не оттого ли ваши пророки разошлись с квакерами, которым вера не позволяет брать в руки меч? О: Ну, в этом не больше правоты, чем в пшеничной булке черноты. Мы ищем побеждать не мечом, а единственно верой и увещеваниями. Меч - не Христово орудие. В: А вот Уордли говорит обратное. Он вчера объявил мне, что готов обнажить меч против всякого, кто не разделяет его веры. Делал и другие мятежные угрозы против властей предержащих. О: Он мужчина. В: И смутьян. О: Я его знаю лучше твоего. Когда среди своих, он человек добрый и участливый. И покуда ему не грозят гонениями, мыслит здраво. В: А я тебе говорю - нету в нем здравого смысла, наживет он когда-нибудь беду. Ладно, будет с меня твоих проповедей. Поговорим теперь о Дике. Вы знали его короче, нежели чем прочие его знакомцы. Не кажется ли вам, что под внешней его убогостью пряталась более здоровая натура? О: Ему было больно оттого, что он такой. Скот от этого не мучается. В: Он понимал больше, нежели чем думали о нем прочие? Не это ли вы разумеете? О: Понимал, что он человек падший. В: Только ли это? Вы тут в самых лестных словах отзывались про его господина. Какое-то будет ваше суждение вот о чем: не было ли похоже, что должность путеводца исправлял в то последнее утро никто как Дик? Что он лучше, нежели чем Его Милость, знал, где свернуть с дороги, где сойти с коней и продолжать путь пешим ходом? Не он ли, покуда вы с Его Милостью ожидали внизу, первым взобрался наверх? О: Подлинно, что он имел некоторые знания, которые людям более совершенным, даже таким, как Его Милость, не даны. В: Не имелось ли каких указаний, из коих можно было бы заключить, что он в этих краях уже бывал? О: Нет. В: И все же поступки его показывали, что местность ему знакома? Не догадываетесь ли, каким случаем он сумел о ней уведомиться? О: Он уведомился о Боге не с чужих слов, но сердцем. Он находил дорогу, как животное, что заплутало вдали от дома и нету рядом человека, кто бы привел его обратно. В: Вы все стоите на том, что этот ваш Вечный Июнь и ваши видения были ему все равно как родной дом? О: Когда Святая Матерь Премудрость явилась нам, он приветствовал Ее, как верная собачонка, надолго отлученная от хозяйки, и теперь она к ней так и льнет. В: Джонс показывал, перед тем как вам выйти из пещеры, Дик выбежал оттуда, точно его обуял великий страх и ужас и единственной его мыслью было унести ноги. Какая же собачонка, вновь обретя хозяйку, бросится этак наутек? О: Такая, что не может изжить свой грех и не видит себя достойной. В: Отчего же эта Святая Матерь Премудрость, показавшая вам такую ласку и участие, не обласкала и этого беднягу? Отчего допустила его бежать прочь и совершить великий грех felo de se? [самоубийство (лат.)] О: Ты хочешь от меня ответа, какой под силу дать только Богу. В: Я хочу от тебя ответа, какой заслуживал бы вероятия. О: Такого дать не могу. В: Ну так я подскажу тебе отв