омашний халат какой-нибудь. - Сначала я должен тебе кое-что сказать. - Все уже сказано. Ad nauseam (50). - Нет, не все. Обнаженная юная женщина на кровати издает вздох и упирается кулачком в бедро, высоко вздернув локоть; она молчит, но жест ее красноречиво говорит о том, что уступает она по принуждению. Он молча смотрит на ее спину, потом начинает говорить более спокойным тоном: - Я признаю, что сделал одну серьезную ошибку. Не в отношении тебя, но в отношении ее. Ну ладно, допустим, ее не существует в историческом или научном смысле. Но раз уж у тебя столь острый ум, уверен - ты согласишься, что она обрела некую апострофическую и просопопеическую (51) реальность. - Продолжайте, продолжайте. Только не надо разговаривать, как толковый словарь. Он глубоко вздыхает: - Но поскольку ее не существует, а мы оба теперь согласны, что она - это не ты, я могу быть совершенно откровенен. Ошибка моя заключалась в том, что я пытался воплотить абсолютно аморальную и настырную старую потаскухуесли бы она существовала - в образ весьма привлекательной (хотя бы внешне) девушки, очень похожей на тебя. Я хочу сказать, кем же она была бы сейчас, в реальности, - если бы она существовала? Она же четыре тыщи лет только и делала, что отдавалась любому писаке, всем этим Томам, Дикам и Гарри, каждому, кто умел пером по бумаге водить: была фактически всего лишь парой вечно раздвинутых ног, вот и все. Мне следовало изобразить ее старой, заезженной клячей-сифилитичкой. Тогда по крайней мере я хоть чуть-чуть приблизился бы к истине. Ты не согласна? - Мы закончили? - Более того, она должна была бы - если бы существовала - провести некоторый маркетинг в отношении себя самой. Попробовать постучаться в одну дверь, в другую... "Привет. Я - Эрато. Продаю вдохновение и витание в облаках. В рассрочку. А эпиталамы (52) вас не интересуют? А новые строки, писанные персонализированной алкеевой строфой? (53)" Да всякий ей просто рассмеялся бы в лицо! Если бы не думал, что она сбежала из соседней психушки. - Он упирается взглядом в повернутую к нему спину. - Да все равно, теперь они при помощи компьютера и блока обработки словарных данных могут делать все то, что когда-то делала она, да к тому же в сотню раз лучше. Мне даже ее немножко жаль: бедная, досуха выдоенная корова! Если бы она существовала. Теперь глубоко вздыхает лежащая на кровати девушка. Однако смотрит она по-прежнему в дальний угол комнаты. - Мне достаточно лишь взглянуть на тебя, как ты лежишь тут в позе Венеры Роксби, чтобы понять, как все это было нелепо. Вполне очевидно, что к сегодняшнему дню она превратилась бы в склочную старуху, в бесформенном драном пальто, из тех, что роются в помойках, бормоча что-то себе под нос... если бы она и вправду существовала. Эта несколько неожиданная концовка (или апосиопесис (54)) вызвана предшествовавшим ей движением той, что лежит на постели. При упоминании Венеры Роксби она повернулась и села совершенно прямо. Теперь, скрестив на груди руки, она взирает на мужчину на стуле; губы ее плотно сжаты, глаза тверды, словно обсидиан. - Ну, теперь вы наконец закончили? -Да. - Уверена - ей очень хотелось бы быть старой, заезженной клячей. Тогда по крайней мере она могла бы уйти на покой. Куда-нибудь в такое место, где нет - просто не существует - мужчин. - Но это вряд ли имеет хоть какое-то значение. Ее ведь тоже не существует. - Я говорю так, опираясь на ваше же допущение. - Которое сугубо гипотетично - до смешного. - И сугубо шовинистично - по-мужски. Он встряхивает головой и принимается рассматривать пальцы на собственной, закинутой на колено ноге. -- Поразительно, что именно ты так говоришь. - Что я принимаю сторону представительницы моего пола? - Ведь если бы она существовала и ее здесь не было - это означало бы, что делать всю грязную работу она предоставляет тебе. Именно твоему телу придется подвергнуться грязным домогательствам и сексуальному унижению, удовлетворяя мои желания. А это превращает ее просто в сводню. Нет? - Я замечаю, что вы весьма типично оставляете без учета всю связанную с ней историческую ситуацию. - Я вовсе не уверен, что мне нравится тот чисто теоретический элемент, который ты... вы пытаетесь ввести в нашу дискуссию. - В отличие от вас, я - по воле случая - обладаю развитой способностью к состраданию и сочувствию. Я просто ставлю себя на ее экзистенциальное место. - Если бы оно существовало. - Она возводит очи к потолку. - Ведь нам обоим ясно, что мы ведем совершенно абстрактный и ирреальный диспут. По сути своей подпадающий под ту же категорию, что старый схоластический спор о том, сколько ангелов могут играть в скакалки на острие иглы. -Он разводит ладони: -Слово предоставь, ляется вам. Она пристально смотрит на него. -Подозреваю, что вам никогда не приходило в голову, как ужасно было бы занимать место - если бы оно существовало - и выполнять роль и функцию, которые никак не подпадают ни под один из биологических законов. В полном одиночестве. Без помощи извне. Без выходных. Постоянно переодеваться -то так, то этак, меняя обличья. Какая невероятная скука. Однообразие. Сплошное сумасшествие. День за днем подвергаться грубым издевательствам в мозгах самых разных людей, страдать от непонимания, профанации, унижений. И никогда - ни слова благодарности. Никогда... - Минуточку! А как же насчет... Она повышает голос: -Никогда и мысли о ней как личности, только о том, какую бы выгоду из нее извлечь. Никогда никакого сочувствия ее переживаниям. Вечно воображения не хватает, чтобы понять, что она, может быть, просто мечтает о капле нежности и симпатии, что она тоже женщина и в определенных ситуациях, в определенных обстоятельствах и настроении не может обойтись без мужского внимания, без услуг мужского тела - совершенно естественно, как всякая женщина; и, между прочим, это ничего общего не имеет с какими-то там унижениями и... - Она переводит дух. - Но какое все это имеет значение, если его сиятельство, кто бы он ни был, желает иного. Если он желает играть в собственные игры, оставляя ее... - Да не я же все это начал! - ...рыдать от отчаяния. - Она отворачивается, устремляет взгляд на стену. - Если бы она существовала, разумеется. Он опять принимается рассматривать пальцы на ноге. - Так насчет халата. Вы предпочитаете какой-то определенный цвет? И ткань? - Я вас ненавижу! - Как насчет зеленого? - Вам это такое удовольствие доставило бы, правда? У нее хватило наглости возражать против того, чтобы с ней обращались всего лишь как с объектом сексуальных притязаний, так пусть катится. Отбросим ее назад, в ничто, как сношенный башмак. - Но ты же сама об этом просила, всего минуту назад. Она яростно взирает на него - миг, другой, потом быстро поворачивается и ложится на бок, спиной к нему, лицом к противоположной стене. - Ни слова больше не скажу. Ты просто невозможен.- Пять секунд длится молчание.- Ты точно такой же, как все мужчины. Как только этот ваш нелепый клочок плоти между ногами получил свое, тут же стремитесь от нас избавиться поскорей. - Если бы это соответствовало действительности, я бы уже давным-давно от тебя избавился. Просто ты только что убедила меня, что я могу делать все, что мне заблагорассудится. - Точно. - Что точно? - У меня нет никаких прав. Сексуальная эксплуатация не сравнима с онтологической (55). Можешь уничтожить меня через пять строк, если тебе так захочется. Выбросить в мусорную корзину и даже думать обо мне забыть. - Боюсь, для этого нет ни малейшей возможности. - Забудешь, забудешь. Как все другие. - Какие еще другие? - Что за абсурдный вопрос? - Она бросает на него презрительный взгляд через плечо. - Ты что, хочешь сказать, что я у тебя - первая? - Н-ну... возможно, что не совсем первая. - И возможно, что и не последняя? - Возможно. - Значит, это более чем возможно, что я просто самая последняя из целой серии несчастных воображаемых женщин, которым выпал злой жребий попасть к тебе в руки. Чтобы быть выставленными прочь, как только кто-то более привлекательный появится на твоем пути. - Между прочим, мой послужной список свидетельствует, что мои с ними отношения всегда были - и продолжают быть - глубоко гуманными и плодотворными для обеих сторон. В каждом отдельном случае мы всегда остаемся добрыми друзьями. - С твоих слов, они представляются мне чудной компанией, где каждая - просто первоклассное воплощение дядюшки Тома в юбке. - На такие слова я отвечать вообще не собираюсь. - Вот удивил! - Не далее как на днях одна из них сама сказала мне, что я предоставил ей слишком болыпую свободу в рамках нашего союза. - Перед тем, как ее уничтожить. - Я никогда не уничтожаю женщин, которые были мне друзьями. - Ну да! Ты их собираешь всех в одном месте и мумифицируешь. Запираешь в погребе и ходишь туда глазеть и наслаждаться, тайно злорадствуя. Как Синяя Борода. - Я нахожу это сравнение просто единственным в своем роде по оскорбительности! - Оно вполне заслуженно. За множественные гадостные привычки. Их еще называют некрофилией. Он поднимается на ноги: - Ну ладно. Хватит. Ты только что заявила, что лучше тебе возвратиться в ничто без меня, чем быть хуже чем ничто - со мною. Так что - пока! Сама сделала выбор. Дверь вон там. - Он тычет большим пальцем в сторону двери. - Вот, пожалуйста. Видишь - там зеленый халат висит. Махровый. Все очень просто. Поднимайся с кровати, шагай к двери, облачайся в халат, и забудем обо всем, что было. Ничего этого не было. Твой ход. Она бросает взгляд на дверь и снова отворачивается. Молчание. Она подтягивает колени к животу и отворачивается еще решительнее. - Я замерзла. Он идет к двери, берет купальный халат и, вернувшись, небрежно окутывает ее плечи зеленой махровой тканью. Затем снова опускается на свой стул. Она не произносит ни слова, но вдруг, странно медленно, будто надеясь, что он не заметит, позволяет себе расслабиться: тело ее обмякает, лицо утопает в подушке. Молчание растет и ширится. Ее левая рука осторожно выпутывается из складок халата и подбирается к глазам. Раздается чуть слышный, тщетно подавляемый всхлип. Человек, сидящий на стуле, поднимается, подходит к кровати и почти уже протягивает руку - коснуться плеча, но передумывает. Слышится новый всхлип. Человек садится на край кровати, спиной к лежащей; он старается ее не коснуться, но говорит более нейтральным тоном: - Мы не очень последовательны. Ее голос - почти шепот, на грани срыва: -- Потому что ты никогда не признаешь, что хоть в чем-то можешь быть не прав. Ты так недобр ко мне. Не понимаешь, как мне одиноко. - Но ведь нам обоим было так хорошо вместе! Пока ты... - Мне не может быть хорошо, когда у меня нет вообще никакого статуса. Когда я и представления не имею, кем я на самом деле должна быть. Когда я знаю, что все может кончиться в любой момент. - У меня и намерения не было все это кончить. - Откуда мне было знать? - Просто я тебя поддразнивал. Шутя. - Ничего подобного. Ты все время надо мной издевался. Пользуясь моей беспомощностью. - А сейчас у тебя просто приступ паранойи. - Вовсе нет! Он чувствует, что она подвинулась за его спиной, и оборачивается. Она смотрит на него, укрывшись до подбородка халатом; глаза ее все еще влажны, лицо - само воплощение всех обиженных и беспомощных женских лиц от начала времен, выражающих одновременно и упрек и мольбу о сочувствии. - Всего несколько часов тому назад меня и на свете не было. Я чиста и невинна, как новорожденное дитя. А ты этого не осознаешь (1) Лицо ее в слезах еще более прекрасно и соблазнительно, чем в других состояниях. Он резко отворачивается: - Не я все это начал. - Ну как же не ты! Это же ты дал мне изложить весь этот невозможный бред про сатира, а потом сразу обвинил меня во лжи. Ты сказал, что я так же чиста и невинна, как стриптизерка в дешевом ночном клубе. Знаешь, это все равно как если бы сутенер обозвал одну из своих девочек проституткой. - Беру эту фразу назад. Считай, что я ее стер. - Тогда я подумала, а что я здесь делаю, с этим совершенно чужим мне человеком, позволяя ему унижать меня, оскорблять, извращать мою истинную суть, то, какая я в реальности? Ну, я хочу сказать, я сознаю, что - в техническом смысле - я ничто. Но то, какой - я чувствую - я была бы, если бы не была этим "ничто". Мою истинную, серьезную суть. - Ну я же признал уже, что был не прав по отношению к ней. К Эрато. - Да она меня вовсе не заботит. Речь идет обо мне! - Хорошо. - Я совсем не такая. Я уверена, что не такая. - Ну я уже сказал - хорошо. - Это было так грубо. Так вопиюще вульгарно. -Я вполне готов признать, что было ошибкой с моей стороны сделать тебя такой невероятно прекрасной. - Ты ни на шаг не приблизился еще к пониманию того, зачем существуют женщины, подобные мне. - Я понимаю, мне надо было наделить тебя тяжелым подбородком, толстыми ногами, косоглазием, прыщами, дурным запахом изо рта... не знаю, чем еще. Всем, что могло бы заставить твою истинную, серьезную суть воссиять сквозь такую оболочку. Молчание. - С этим ты несколько запоздал. - Ну почему же. Я как раз подумал. Ведь я уже дважды менял твою внешность. На сей раз это будет после основательной консультации, разумеется. Ты сама подскажешь мне специфические черты, которые могут сделать тебя совершенно непривлекательной для мужчин. - Ты изменял только мою одежду. Вовсе не специфические черты моего тела. Это было бы просто абсурдно! - Я всегда могу вытащить deus ex machina (56). Дай-ка подумать. Мы вместе уходим отсюда. Уезжаем в автомобиле. Попадаем в ужасную катастрофу. Ты изуродована ужасно, становишься инвалидом на всю жизнь; я снова теряю память, через десять лет мы случайно встречаемся снова и я влюбляюсь в тебя, обреченную передвигаться в инвалидном кресле. Из чисто духовных побуждений, разумеется. Он украдкой бросает взгляд на ее лицо. Оно спрятано в подушку. Со слезами покончено, но теперь во всей ее фигуре заметна угрюмая замкнутость, погруженность в себя - такая бывает у детей после капризной вспышки: первое печальное провидение того, что несет с собой взрослость. Когда она начинает говорить, голос ее звучит ровно и холодно. - А я-то полагала, вы предпочитаете классические формы союза. - С Эрато - да. Но теперь, когда мы от нее отказались... - Мне это представляется ужасно надуманным. Автомобильная катастрофа. - Тогда - как насчет одного из тех восхитительно неопределенных концов? И опять она медлит с ответом. - Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду. - Ну вот, пожалуйста. У нас не сработало. Мы демонстрируем, какие мы оба замечательно зрелые и современные, согласившись признать, что у нас не сработало. Одеваемся, уходим... Да, я уже вижу это, это мне нравится. Мы выходим, покидаем больницу, проходим через двор, останавливаемся на улице. Обыкновенные мужчина и женщина в мире, где вообще ничто никогда не срабатывает. Нам даже не удается поймать такси для каждого из нас. Конечно, это не так уж страшно, но ведь нам обоим было бы намного легче при мысли, что мы больше никогда не увидим друг друга. Ты бы сказала: "Ну что ж..." И я бы в ответ произнес что-нибудь такое же банальное, вроде: "Ну что ж..." Мы бы улыбнулись друг другу - бегло и иронично, - подсмеиваясь над собственной банальностью, пожали бы друг другу руки. Повернулись спиной друг к другу и разошлись в разные стороны. Возможно, я обернулся бы украдкой- взглянуть на тебя в последний раз, но ты уже исчезла бы навек, растворилась в толпе прохожих, в облаках автомобильного чада. И мне не надо было бы сочинять мораль. Я иду в будущее, милосердно лишенный воображения. Ты уходишь в будущее, милосердно лишенная существования. Неплохо звучит, а? - Однако он продолжает, не ожидая ответа: - Критики будут в восторге. Они обожают полные пессимизма концы. Это доказывает им, какое мужество от них требуется, чтобы вести полную оптимизма жизнь. Довольно долго она ничего не отвечает. Приподнимается на локте и отирает не до конца высохшую влагу с глаз. - Полагаю, вам не очень трудно вообразить пару-тройку сигарет? И -зажигалку и пепельницу? Он поднимается, словно забывчивый хозяин, принимающий гостью. - О, конечно. Какой-нибудь особый сорт? - У меня такое чувство, что я скорее всего любила бы турецкие сигареты. - С травкой? Она энергично трясет головой: - Нет, нет. Уверена - этот период у меня уже позади. - Хорошо. Он трижды быстро щелкает пальцами- большим и указательным. Тотчас же рядом с ней на кровати возникают пепельница из оникса, золотая зажигалка и серебряная сигаретница; это происходит так быстро, что она в испуге отшатывается. Потом берет овальной формы сигарету. Склонившись над закутанной в зеленое фигуркой, он дотягивается до зажигалки и подносит ей огня. Она выдыхает душистый дым, затем держит сигарету в пальцах, изящно отведя руку. - Спасибо. Плотно стянув на груди полы халата, она подвигается и садится прямо; потом незаметно и тщательно подтыкает халат под мышки. Он снова заботливо склоняется над ней: - Что-нибудь еще? Она устремляет на его заботливое лицо застенчивый, чуть опечаленный взгляд: - Знаете... боюсь, я слишком многого требую... Мне кажется, я самую малость близорука. - Милая девочка, что же ты сразу не сказала? Какую оправу ты предпочитаешь? Она затягивается сигаретой, теперь глядя на дверь, выдыхает облачко дыма; потом обращает на него тот же застенчивый взгляд: - Мне думается, я обычно носила бы такие голубоватые очки, с большими круглыми стеклами, в золотой оправе. Кажется, специалисты называют их "Джейн Остен" (57). - Такие? К ней протягивается его рука с очками. - Блеск! Очень любезно.- Она надевает очки, прилаживает дужки и поднимает на него смущенный взор. - Такая глупость. Все эти мелочи. Смешные детали. - Нисколько, нисколько. Что еще? - Только если это не доставит вам беспокойства. - Пожалуйста, прошу. - Просто этот зеленый... - Она трогает пальчиком халат. - Подозреваю, это не совсем я. - Выбирай. - Что-нибудь такое... как темное вино? Как сок тутовых ягод? Я не знаю, припоминаете ли вы то место у Пруста... (58) О, это прелестно! Само совершенство! Именно то, о чем я думала. Спасибо огромное. - Кофе? - Нет. - Она взмахивает рукой с сигаретой. - Это замечательно. - Не стоит благодарности. Просто еще одна пара строк. - Действительно. Но все равно - спасибо. Несколько минут она молча курит, рассматривая собственные босые ступни, виднеющиеся из-под полы нового халата. Он сидит на стуле. Наконец, с робкой улыбкой, она произносит: - Майлз, мне не хотелось бы снова затевать спор... я могу называть вас "Майлз"? - Пожалуйста. - Вы были настолько любезны, что всего минуту назад заметили, что - хотя меня на самом деле и не существует - мне отныне будет все же позволено иногда высказываться (вы назвали это консультациями) по поводу наших отношений. - Совершенно верно. Ты, например, говорила об определенных степенях элементарной свободы... Это я учел. - Только... Ну, я хочу сказать... прошу простить мне попытку снова перековать наши орала на мечи, но мне кажется, вы все-таки стараетесь в одиночку устанавливать законы, касающиеся нашего совместного будущего. - Это мне и в голову не приходило. Я просто высказал некоторую идею. Вполне открыт к любой дискуссии. Тебе что-то не нравится? Она разглаживает халат. - Ну, просто я подумала бы, что вам удалось бы более успешно добиться желаемого результата, если бы вы рассматривали все случившееся до сих пор как некую сюрреалистическую преамбулу... ну, если хотите, обратный ход нормального нарративного развития... к совершенно иному типу отношений между нами, включив их в гораздо более реалистический внешний контекст. - Она снова разглаживает халат на коленях. - Контекст, в котором мы встретились бы совершенно нормально и между нами развились бы совершенно обычные дружеские отношения. Я, разумеется, имею в виду, ну... эту вот сторону... как мы все время только и делаем, что отправляемся вместе в постель. Может быть, мы порой могли бы вместе отправиться и в театр. Обсуждать прочитанные книги. Посещать выставки. В таком вот роде. - А-а. - Я бы решилась предложить, поскольку все эти наскучившие постельные сцены уже имели место в фантастической преамбуле, вы могли бы найти гораздо более спокойный, гораздо более современный тон повествования и сконцентрировали бы внимание на более серьезных, взрослых предметах. Взять хотя бы наш культурный фон. Или вот, например, политика. Проблема абортов. Насилие на улицах. Ядерное разоружение. Экология. Киты. Белый хлеб. Все то, что мешает нам полностью сблизиться друг с другом. - Те самые - более тонкие - нюансы этакого либерального Angst 'a? (59) - Совершенно верно. - И что, ты видишь... культурный фон для себя самой? - Мне кажется, я хотела бы быть... может быть, выпускницей Кембриджа? Специальность - английский язык? Чувствую, я могла бы опубликовать одну-две книги стихов... Не очень успешных с коммерческой точки зрения, но в определенных кругах заслуживших вполне солидную репутацию. Что-нибудь в таком роде. Я могла бы быть заместителем главного редактора в каком-нибудь литературном журнале. - Очень сдержанная, утонченная, высокоморальная девица? - Если только вы не считаете, что это слишком тщеславно с моей стороны. Слишком не похоже. - Что ты, что ты. Вовсе нет. Она скромно опускает взгляд: - Благодарю вас. - Ну а я? Она постукивает сигаретой об оникс пепельницы. - Ну что ж. Вас я, пожалуй, вижу в роли преуспевающего бизнесмена с неявно выраженными художественными интересами. Имеющего весьма слабое представление о том, что такое - я, каково мое окружение, да и вообще о мире за стенами его кабинета. Делающего деньги. Полагаю, я могла бы сказать, что я его смущаю, даже пугаю превосходством своего интеллектуального опыта, гораздо более интеллектуальной среды, в которой работаю. Понимаете? - Она на миг замолкает, потом поспешно добавляет: - Исключительно для того, чтобы создать реалистический контраст всему вот этому. Само собой разумеется. - Понятно. Она с минуту рассматривает его сквозь голубоватые стекла очков, потом поднимает руку и приглаживает спутавшиеся волосы, снова тщательно и как бы незаметно подтыкает халат. - Майлз, я хотела бы сказать вам кое-что - теперь, когда мы стали более открыты друг другу. Я чувствую, что была некстати эмоциональна и прямолинейна несколько минут тому назад. Я вполне способна сочувствовать вашим проблемам. Особенно потому, что - как я понимаю - я сама составляю одну из них. Я сознаю, какое всепоглощающее значение господствующая капиталистическая гегемония придает сексуальности. И как трудно всего этого избежать. - Она слегка подтягивает колени и теперь сидит чуть боком, подогнув ноги, укрытая пурпурным халатом. Бросает на собеседника открытый, может быть немного совиный, взгляд через очки. - Я хочу сказать, ты, разумеется, можешь все это сделать, как ты находишь нужным. Если чувствуешь, что тебе не под силу то, что предлагаю я. Это вполне возможно. - Но мне хотелось бы попробовать. - Серьезно, я ведь вовсе не настаиваю. - Мне кажется, вы исключительно великодушны ко мне. Ведь я так безобразно все напутал. -Я же понимаю - нужно не только брать, но и давать. - Ну да. Только я до сих пор брал, ничего не давая. Она пожимает плечами: - Поскольку в техническом смысле я просто не существую... - Но вы существуете! Вы только что продемонстрировали наличие у вас собственной воли. Она строит чуть презрительную тоие (60), как бы осуждая себя: - Ну что ты, какая воля? Шепоток инстинкта. Минуты две в палате царит тишина. И снова она разглаживает махровый пурпур: - Просто божественный цвет. Обожаю приглушенный пурпур. - Я рад. Она молчит, потом возобновляет разговор на серьезные темы: - Кроме всего прочего, мне не хотелось бы, чтобы ты испытывал чувство вины из-за... из-за того, что только брал... Я не так уж слепа к биологическим реалиям жизни. Мне было бы неприятно, если бы ты решил, что я просто синий чулок. Твои ласки... ты скорее всего и сам заметил. То, что ты заставил меня делать в самом начале... вопреки самой себе, я... Что-то во мне было затронуто. - От этого, я думаю, все становится еще хуже. Я беспардонно воспользовался тем, что вы - нормальная женщина. - Но ведь и я вела себя не лучше. Это повествование о сатире... - От отвращения к себе она прикрывает ладонями глаза. - Так это же я вас спровоцировал! - Знаю. Но я сама разукрасила эту историю до предела. А должна была бы противиться, не соглашаться рассказывать ее вообще. Надеюсь, ты навсегда исключишь из текста ту часть, где... ну ты сам знаешь. - Это моя вина. - Мы оба виноваты. - Вы слишком к себе несправедливы. - Если по-честному, я так не думаю. - Она опять принимается разглаживать халат над коленями. - Дело в том, что ты просто взял и швырнул меня в омут. Сексуальный. Застал меня врасплох. С самой первой страницы своего существования я каким-то образом сознавала, что я по сути своей очень скромна и застенчива, хотя, видимо, вполне привлекательна для мужчин. - Весьма привлекательна. - Нет, серьезно, я бы предпочла оставить здесь "вполне". Может быть, не без определенного элемента латентной сексуальности, но совершенно определенно не слишком voulu (61). Из тех, кого нужно долго и нежно настраивать. - Понимаю. Глаз она не поднимает. - На самом деле я хочу сказать, что - мне так кажется - я была бы готова пойти на некоторый компромисс касательно характера наших отношений... где-то в будущем, если ты так настаиваешь. Если бы мы узнали друг друга получше. - Вы имеете в виду ту ситуацию, где вы - высоколобая дама-поэтесса, а я - неотесанный бизнесмен? Она бросает на него быстрый взволнованный взгляд, исполненный искреннего ужаса: - Пожалуйста, Майлз, не надо, я совершенно не имела в виду ничего подобного. Вовсе не неотесанный. Если бы это было так, я со всей очевидностью... мой персонаж и не посмотрел бы в твою сторону. Во всех отношениях очень милый человек. По-своему. Только самую малость... ограниченный, деформированный своей средой и профессией. - Мне не вполне ясно, что за компромисс вы имели в виду. - Если бы ты предпочел, чтобы они... ну, если говорить совсем-совсем прямо, они могли бы вступить в более откровенные отношения где-то в конце. Физически. - Переспать, что ли? - Ну если ты хочешь так это называть. - Мне-то она показалась чуть слишком переборчивой для таких вещей. - О, я думаю, такой она и была бы достаточно долго. На протяжении многих глав. Может быть, даже до конца. - До климакса? - Ты неисправим! - Я не то хотел сказать. -А я уверена - именно то! Но это не столь важно. - Я все еще не вижу, как это могло бы произойти. С такими характерологическими предпосылками. - Это не мне решать. Такие вещи - твоя область. - И ваша тоже. Я так хочу. Она снова опускает взгляд: - Это же абсурд. Учить ученого. У тебя гораздо больше опыта. А я все время чувствую такой ужас. Ведь я появилась на свет всего несколько страниц назад! - Ну и что? Вы так быстро овладеваете знаниями! - Ты заставляешь меня краснеть. - Ну что вы! Я говорю совершенно серьезно. Она некоторое время молчит, потом бросает на него быстрый взгляд: - Это правда? - Абсолютная правда. Она гасит в пепельнице сигарету. - Ну тогда... Только что придумала... Абсолютный экспромт... Представь себе некий кризис в отношениях, тебя все больше тянет ко мне, просто отчаянно тянет, ты собираешься бросить жену, чтобы соединиться со мной... - Какую еще жену? Она поднимает на него удивленные глаза: - Просто мне представилось, что ты должен быть женат. Я именно так тебя вижу. - Должен же я хотя бы знать! Скрестив на груди руки, она пристально смотрит на дверь. - Во всяком случае, однажды, в знойный летний вечер, ты заявляешься ко мне, в мою квартиру в Найтсбридже (62), чтобы все наконец выяснить и утрясти, сказать, почему ты меня так любишь и почему я не могу не любить тебя и всякое такое, а случилось так, что в этот вечер я легла спать очень рано и на мне только коротенькая ночная сорочка. - Она на мгновение задумывается, потом расправляет халат. - Или - вот это. Не важно что. Очень душно. В воздухе пахнет грозой. Мне не хочется тебя впускать, но ты настойчив, и вдруг, как-то неожиданно, все накипевшее изливается наружу, твоя прежняя робость оборачивается непреодолимой страстью, темным желанием, твоя мужественность наконец воспламеняется, и ты без единого слова бросаешься на меня, срываешь прозрачную одежду с моих обнаженных плеч, я кричу и сопротивляюсь, почти уже вырываюсь из твоих рук, мне как-то удается добраться до стеклянных дверей и выскочить в туман, под проливной дождь, а ты... - Квартира на первом этаже? - Ну конечно. Само собой разумеется. - Я просто взволновался из-за соседей. Раз ты закричала. - Ну ладно. Я не кричу, я шиплю, задыхаясь от ненависти, произношу слова злым шепотом. Я еще не успела продумать мелкие детали, Майлз. - Прошу прощения. Я перебил. - Я же впервые в жизни делаю все это. - Прошу прощения. - Теперь я забыла, где остановилась. - Сразу за стеклянными дверьми. В тумане. Под проливным дождем. - Я выбегаю на садовую лужайку, но ты такой быстрый, такой сильный, тобой владеет животная страсть, ты догоняешь меня, швыряешь на мягкий дерн и овладеваешь мной со зверской жестокостью, разумеется против моей воли, я рыдаю, когда твоя возбужденная похоть торжествует над моими глубоко укорененными принципами. - Она делает небольшую паузу. - Я лишь пытаюсь дать тебе черновой набросок... общую идею. - Пожалуй, мне нравится мягкий дерн. Только мне казалось... -Да? - Ты вроде бы что-то такое говорила про то, как тебя нужно долго и нежно настраивать. Она одаряет его трогательно смущенным и чуть обиженным взглядом и говорит тихо, устремив глаза долу: - Майлз, я ведь женщина. Я соткана из противоречий, тут ничего не поделаешь. - Конечно-конечно. Прошу прощения. - Ну, я хочу сказать, очевидно, тебе нужно будет как-то подготовить эту сцену сексуального насилия. Ты мог бы, например, показать, как, до твоего появления, раздеваясь, я на миг подхожу к зеркалу, гляжу на себя, нагую, и задумываюсь втайне, может ли меня удовлетворить одна лишь поэзия. - Обязательно буду иметь это в виду. - Можно даже показать, как я грустно достаю с полки книгу Никола Шорье. - Кого-кого? - Возможно, я оказалась здесь чуть слишком recherchee (63). Отрывок, который я имею в виду, - это deuxieme dialogue (64). Tribadicon (65), как он грубовато его называет. Лионское издание тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года. - Она вопросительно качает головой. - Нет? -Нет. - Извини. Я почему-то решила, что ты должен знать всю порнографическую классику наизусть. - Могу ли я осведомиться, как это, просуществовав всего несколько страниц, ты ухитрилась... - О, Майлз! - Она поспешно прячет улыбку и опускает глаза. - Право, я полагала, наша беседа протекает вне рамок текстовых иллюзий. - Снова поднимает на него взор. - Я хочу сказать, возьми, к примеру, тот эпизод, где, в образе доктора Дельфи, я спросила, почему ты просто не выскочил из кровати и не ушел из палаты. В реальности тебе понадобились целых шесть недель, чтобы отыскать ответ. Должна же я была чем-то занять себя, пока тянулось ожидание. Я чувствовала: самое малое, что я могу сделать, - это ознакомиться с теми книгами, что дороже всего твоему сердцу. - Помолчав, она добавляет: -Я же твоя служащая. В каком-то смысле. - Твоей добросовестности нет предела. - Ну что ты! - Копаться во всей этой отвратительной мерзости! - Майлз, я не могла бы смотреть жизни прямо в лицо, если бы не относилась к своей работе добросовестно. Видно, такова моя природа. С этим ничего не поделаешь. Я стремлюсь не просто достичь цели, но пойти гораздо дальше. Он внимательно за ней наблюдает. Она снова опустила глаза на кровать, будто смущена необходимостью вот так, всерьез, рассуждать о себе. - Итак, мы остались в саду, под дождем. Что дальше? - Думаю, в результате может оказаться, что я уже много глав подряд просто умирала от желания, чтобы ты наконец сделал что-то в этом роде, но, разумеется, моя натура эмоционально слишком сложна, чтобы я могла осознать это. На самом деле я рыдаю от любви к тебе. И наконец познаю оргазм. - Под дождем? - Если ты не считаешь, что это de trop (66). Пусть это будет при лунном свете, если тебе так больше нравится. Он слегка откидывается на стуле: - И этим все заканчивается? Она мрачно вглядывается в него сквозь совиные очки: - Майлз, вряд ли современный роман можно закончить на предположении, что простое траханье решает все проблемы. - Разумеется, нет. Она снова разглаживает халат. - Со своей стороны, я рассматриваю эту сцену как финал первой части трилогии. - С моей стороны, глупо было не догадаться. Она дергает за ниточку, торчащую из махровой ткани халата. - Во второй части трилогии, я думаю, я становлюсь жертвой собственной, до тех пор подавляемой, чувственности. Мессалиной (67) de nos jours (68), так сказать. Уверена, ты эту среднюю часть можешь сделать запросто, хоть во сне. - Я, видно, чего-то не понял. Разве все удручающе скучные постельные сцены не должны были остаться в фантастической преамбуле в стиле "Алисы в стране чудес"? - Искренне надеюсь, эти сцены не будут Скучными. Разумеется, сама я никакого удовольствия при этом не получаю. Я делаю все это от отчаяния. - Откуда взялось отчаяние? Она глядит на него поверх очков: - Ну, ведь предполагается, что я - женщина двадцатого века, Майлз. Я в отчаянии по определению. - А что происходит с моим персонажем? Она берет из сигаретницы новую сигарету. - А ты бы ужасно ревновал, начал пить, в делах у тебя - полный крах. В конце концов, тебе приходится жить на мои деньги, заработанные совершенно аморальным путем. Ты бы выглядел изможденным, истрепанным, отрастил бороду... стал пустой оболочкой... - она приостанавливается, чтобы зажечь сигарету, - того преуспевающего бананового импортера, каким когда-то был. - Когда-то был... кем?! Она выдыхает облачко дыма. - В этом есть целый ряд преимуществ. -- Не испытываю ни малейшего стремления быть импортером бананов. - Боюсь, ты будешь несколько бесцветным без какого-нибудь экзотического фона. Между прочим, я представляю себе нашу первую встречу в реальном мире в одном из твоих ист-эндских складов, где дозревают бананы. Наш диалог, осторожный, не ставящий точек над "i", идет контрапунктом бесконечным рядам недозрелых фруктовых пенисов. - Не уверен, что сумел бы написать такое. - Мне было бы так неприятно потерять этот эпизод. - Пауза. - Я чувствую, что так будет правильно. - Чувствуешь, что так будет правильно? - Чувствовать, что это правильно, для меня очень важно, Майлз. - Она силится улыбнуться. В улыбке - боль обиды. - Я было надеялась, что ты успел понять это. Он едва заметно вздыхает. - Ну а третья часть этой трилогии? - Но я собиралась несколько уточнить одну-две сцены во второй части. Когда противоестественная животная чувственность берет во мне верх. Сцена с двумя голландскими продавцами автомобилей и еще - с преподавателем гэльского языка. - Думаю, я предпочел бы конспективное изложение. Не надо деталей. На данный момент. - Ладно. Итак... - Она делает изящное движение рукой, в пальцах которой сигарета. - Ты, несомненно, отметил, что в первых двух частях недостает некоторого важного элемента? Нет? - Боюсь, что нет. - Религии. - Религии? - Думаю, мне следует стать монахиней. Можно дать несколько сцен в Ватикане. Они обычно прекрасно раскупаются. Он не сводит глаз с бледно-розового ковра у ножек кровати. - А я то думал, мы - невероятно утонченная выпускница Кембриджа. Специалист в области всего английского. - В этом и будет заключаться пафос повествования! Когда та, что преклонялась перед Левисами и доктором Стайнером (69), подвергается зверски жестокому насилию со стороны... - Знаешь, ты, кажется, здорово зациклилась на зверской жестокости, если мне позволено будет заметить. Она опускает очки пониже и смотрит на него поверх стекол: - Я так понимаю, что мы в принципе договорились, что любой сколько-нибудь точный мимесие (70) современной действительности должен символически отражать зверскую жестокость классовых отношений в обществе, где господствует буржуазия. - Ну если ты так ставишь вопрос. А кто... - Двадцать четыре юных партизана-марксиста в здании моей африканской миссии. Все, разумеется, черные. Для твоего персонажа там тоже найдется место. Он мог бы приехать в Рим на обряд посвящения. Со своей новой любовью. - Но ведь я, кажется, тебя люблю. Она выдыхает облачко дыма. - Но уж никак не после того, как я принимаю достриг. Это было бы не vraisemblable (71). - Но откуда же возьмется эта новая женщина? - Я говорю вовсе не о женщине, Майлз. - Ты хочешь сказать... - После потрясения, вызванного утратой - моим уходом в объятия Господа, полагаю, твои истинные сексуальные склонности могут вполне выразительно заявить о себе. -Но... - Дело вовсе не в том, что, как ты прекрасно знаешь, голубые составляют не менее тринадцати и восьми десятых процента англоязычных читателей, покупающих худлитературу. Это, разумеется, не должно на тебя повлиять. Но определенный смысл в этом есть. Она опять принимается пощипывать торчащую из ткани нитку. - Но с какой стати гомосексуалист вдруг захочет присутствовать на церемонии твоего посвящения? - Да потому, что ты не можешь меня забыть. И кроме того, я думаю, тебе и твоему другу-парикмахеру должен очень нравиться весь этот высокий кэмп, экстравагантность всего этого. Ладан, облачения. Знаешь, было бы даже мило, если бы мы могли закончить тем, как ты принял лицо Девы Марии, статуи конечно, за мое лицо... после Моей смерти, разумеется... в местном храме. - Я что, тоже теперь католик? - С самого начала. Просто я тебе забыла сказать. - Она поднимает на него глаза. - У тебя должен быть цельный характер. И сознание греха. А их - двадцать восемь и три десятых процента. - Католиков? Она кивает. - И у меня возникла замечательная идея. Про последнюю сцену. Я вижу, как ты тайком кладешь небольшую гроздь бананов у подножия моей статуи... или ее статуи. Думаю, это могло бы придать особый смысл всему повествованию, если так закончить. - Какой тут, к черту, может быть особый смысл? Не понимаю. Она скромно и снисходительно ему улыбается: - Не беспокойся. Полагаю, разбирающиеся читатели уловят символику. - А ты не думаешь, что эта связка фруктовых пенисов будет выглядеть кощунственно - в заданных-то обстоятельствах? - Нет, если ты положишь их, опустившись на колени, со слезами на глазах. - А ты не думаешь, что я мог бы обронить один банан, поднимаясь по крутым ступеням ко входу в храм? - Зачем? - Вых