ль щедро суливший плотские утехи, и он подумал, что вскоре сможет наслаждаться ими на вполне законных началах. Пока же - строгое воздержание. Он вспомнил и о ребенке... да, дети искупают многие неприятные стороны жизни. Сэм вернулся с чайником - и с двумя письмами. Жизнь опять превратилась в дорогу. На лежавшем сверху письме он сразу заметил два почтовых штемпеля: оно было отправлено из Эксетера и переадресовано в Лондон из "Белого Льва" в Лайм-Риджисе. Второе прибыло прямо из Лайма. Он помедлил в нерешительности, потом, чтобы унять тревогу, взял нож для резанья бумаги и отошел к окну. Первым он вскрыл письмо от Грогана; но перед тем как мы его прочтем, надобно привести здесь записку, которую Чарльз отправил доктору, вернувшись в Лайм в то памятное утро после свидания в амбаре у сыроварни. В записке стояло следующее: "Любезный доктор Гроган! Спешу написать Вам эти несколько слов, чтобы выразить благодарность за Ваше поистине бесценное участие и помощь, оказанные мне вчера, и чтобы еще раз заверить Вас, что в случае, если Вы и Ваш коллега найдете необходимым предпринять какие-либо шаги, то я готов взять на себя все расходы, связанные с лечением (или помещением в лечебницу). Я от души надеюсь, что Вы, прекрасно по нимая, как угнетает меня безумие моих поступков, совершенных под влиянием непростительного заблуждения, полностью мною теперь осознанного, не сочтете за труд сообщить мне, к какому итогу привела встреча, которая ко времени, когда Вы получите это письмо, наверняка уже должна состояться. Увы, я не решился затронуть эту тему в доме моей невесты, когда сегодня утром нанес ей прощальный визит. Момент был как нельзя менее благоприятный - виною этому и мой несколько поспешный отъезд, и ряд иных обстоятельств, которыми я не хотел бы сейчас обременять Ваше внимание. Но я непременно переговорю с нею по возвращении. Пока же убедительно прошу Вас хранить все в тайне. Я уезжаю через несколько минут. Ниже Вы найдете мой лондонский адрес. С глубочайшей признательностью Ч. С." Письмо было не совсем честное. Но Чарльз не мог написать иначе. И теперь он с трепетом развернул ответное послание. "Любезный Смитсон! Я не писал Вам так долго потому, что все надеялся получить наконец какой-нибудь eclaircissement {Разъяснение (франц.).} нашей маленькой дорсетской тайны. К моему глубокому сожалению, вынужден сообщить Вам, что единственная дама, удостоившая меня своего общества в то утро, когда я предпринял условленную экспедицию, была Мать-Природа, общение с которою, если оно длится три часа кряду, оказывается в конце концов довольно утомительным. Короче говоря, интересующая нас особа на сцене не появилась. Возвратившись в Лайм, я послал вместо себя на рекогносцировку некоего смышленого юнца. Однако и мой лазутчик провел оставшееся время дня sub tegmine fagi {Под покровом бука (лат.)} в приятном одиночестве. Сейчас я пишу об этом в легковесной манере, но сознаюсь - когда он после захода солнца вернулся ни с чем, я начал опасаться самого худшего. Однако же на другое утро до меня дошел слух, будто бы в "Белый Лев" было передано распоряжение о пересылке багажа нашей знакомки в Эксетер. Кто именно оставил это распоряжение, мне выведать не удалось. Послала же его, несомненно, она сама. По-моему, у нас есть теперь все основания заключить, что она снялась с лагеря. Мне не дает покоя мысль, любезный Смитсон, что она может последовать за Вами в Лондон и там снова попытаться обрушить на Вас свои несчастья. Умоляю Вас не отметать это предположение как маловероятное; отнеситесь к нему со всей серьезностью. Будь у меня досуг, я привел бы Вам многочисленные примеры такого именно развития событий. Посылаю Вам адрес весьма надежного человека, давнего моего корреспондента, и настоятельнейшим образом рекомендую обратиться к нему за помощью в случае, если очередная неприятность a la lettre {В буквальном смысле (франц.).} постучится к Вам в двери. Заверяю Вас, что храню и буду хранить касательно этого предмета полное молчание. Не стану повторять своих советов по части дальнейших Ваших отношений с очаровательной особой, которую я, кстати, только что имел удовольствие встретить на улице, но чистосердечная исповедь - при первой же возможности - представляется мне наилучшим решением. Не думаю, чтобы для получения absolvitur {Отпущение грехов (лат.).} потребовалась чересчур строгая и длительная епитимья. Искренне Ваш Майкл Гроган". Еще не дочитав до конца это послание, Чарльз с виноватым облегчением перевел дух. Он не разоблачен! Еще одну долгую минуту он невидящим взором смотрел в окно, потом вскрыл второе письмо. Он ожидал найти целую кипу исписанных листков, но в конверте был только один. Он ожидал нескончаемого потока слов, но там было только три. Адрес. Он смял в руке листок, подошел к камину, который верхняя горничная затопила с самого утра, под аккомпанемент господского храпа, и бросил комок в огонь. Через пять секунд бумага превратилась в пепел. Чарльз взял чашку чаю, которую Сэм успел налить и держал наготове, выпил ее одним глотком и вернул Сэму чашку и блюдце, кивнув, чтобы тот налил ему еще. - Я закончил свои дела, Сэм. Завтра мы возвращаемся в Лайм. Десятичасовым поездом. Позаботься о билетах. И отнеси на телеграф две депеши - возьмешь их на письменном столе. После этого можешь быть свободен - поди купи ленточек прекрасной Мэри. Надеюсь, твое сердце все еще отдано ей и не успело переметнуться на сторону, пока мы в Лондоне? Сэму только этого и надо было. Он покосился на хозяйскую спину, наполнил чаем большую позолоченную чашку, поставил ее на серебряный поднос, подал хозяину и одновременно сделал нижеследующее торжественное заявление: - Мистер Чарльз, я надумал жениться. - Да что ты говоришь! - Почти что надумал, то есть. Мне одно мешает, что покуда я у вас состою на службе, так у меня больше, как бы это сказать, хороших преспектив. Чарльз неторопливо потягивал чай. - Ну-ка, Сэм, брось говорить загадками. Выкладывай все начистоту. - Коли я женюсь, так жить-то уж я у вас не смогу. Во взгляде, который метнул на Сэма хозяин, отразилось инстинктивное возмущение - о возможности такого поворота событий он до сих пор не задумывался. Он отвернулся, подошел к камину и сел у огня. - Послушай, Сэм, я не собираюсь препятствовать твоей женитьбе - Боже избавь! - но не бросишь же ты меня теперь, накануне моей собственной свадьбы? - Вы меня не так поняли, мистер Чарльз. Я ведь не про сейчас, а про потом. - Что же потом? Мы будем жить более открыто, станем держать больше прислуги. Я уверен, что моя жена с удовольствием возьмет к себе Мэри... В чем тут сложность? Сэм с шумом перевел дух. - Я подумываю открыть дело, мистер Чарльз. После того как вы женитесь, само собой. В нужде-то я вас всяко не оставлю, это вы не сумлевайтесь. - Открыть дело? Какое? - Да ежели по-честному, я бы лавочку хотел завести, мистер Чарльз. Чарльз стукнул чашку на поднос, который Сэм едва успел подставить. - Но разве у тебя... Ты понимаешь, я надеюсь, что для этого надобны деньги, и немалые? - У меня имеются кой-какие сбережения, мистер Чарльз. И у Мэри у моей то же самое. - Хорошо, допустим, но ведь расходов на первых порах будет порядочно. И наем помещения оплатить нужно, и товару купить... Чем собираешься торговать? - Мануфактурой и галантереей, мистер Чарльз. Это сообщение поразило Чарльза не меньше, чем если бы Сэм, прирожденный кокни, решил вдруг перейти в буддизм. Но тут же ему припомнились разные мелочи, которые выдавали именно такие наклонности Сэма; то, что он всегда пекся о внешних приличиях; наконец, то, что он содержал в безукоризненном порядке хозяйский гардероб и в этом (только в этом!) отношении за все время службы не дал Чарльзу ни единого повода для жалоб. Мало того, хозяин сам не раз (а если быть точным, то добрых десять тысяч раз) отпускал по адресу своего камердинера шуточки, высмеивая его за щегольство и непомерную заботу о собственной наружности. - И что же, ваших сбережений хватит... - Куда там, мистер Чарльз! Одним-то нам еще копить и копить... Наступила многозначительная пауза. Сэм, опустив голову, занимался чаем - наливал молоко, клал сахар. Чарльз в задумчивости потирал нос, почти как Сэм. До него понемногу начал доходить смысл последней реплики. Он принял от Сэма третью чашку чаю. - Сколько надо? - Я тут присмотрел одну лавочку подходящую, мистер Чарльз. Хозяин просит полторы сотни фунтов, да за товар сотню. Ну и аренду внести, само собой. Фунтов тридцать. - Он покосился на Чарльза, проверяя его реакцию, и продолжал: - Так-то я всем доволен, мистер Чарльз, место хорошее... Но уж больно мне охота заиметь свое дело. - Сколько же ты успел отложить? Сэм чуть помедлил перед тем, как ответить. - Тридцать фунтов, сэр. Чарльз удержался от улыбки, но встал и перешел к окну. - И долго ты откладывал? - Три года, сэр. На первый взгляд десять фунтов в год - сумма небольшая, но по тогдашним масштабам, как быстро прикинул в уме Чарльз, это была ровно треть годового жалованья, а стало быть - в пропорциональном пересчете - слуга добился по линии экономии гораздо лучших показателей, чем господин. Через плечо Чарльз посмотрел на Сэма, который понуро стоял в ожидании - в ожидании чего? - у столика с чайной посудой. И пока тянулась пауза, Чарльз допустил свою первую роковую ошибку: он решился высказать откровенное суждение по поводу Сэмовых планов. Не исключено, что с его стороны это была отчасти маленькая хитрость - он хотел сделать вид, будто не замечает в позиции Сэма даже отдаленного намека на то, что долг платежом красен; но главной причиной было все-таки старое как мир - и вовсе не равнозначное чванному сознанию собственного превосходства - чувство ответственности непогрешимого господина за безответственного, грешного слугу. - Я хочу предостеречь тебя, Сэм: не заносись. Ты чересчур высоко метишь - смотри, как бы не пришлось потом каяться. Без лавки тебе будет тяжело, а с лавкой вдвое тяжелее. - Сэм еще ниже опустил голову. - И кроме всего прочего, Сэм, я к тебе привык... привязался, если хочешь. Я тебя люблю, скотина ты эдакая. И мне совсем не хочется тебя лишаться. - Понимаю, мистер Чарльз. Чувствительно вам благодарен. И я вас очень даже уважаю. - Вот и прекрасно. Значит, мы друг другом довольны. Пускай все и остается, как было. Сэм втянул голову в плечи, отвернулся и стал собирать посуду. Весь его облик красноречиво свидетельствовал о постигшем его горьком разочаровании. Более всего он напоминал теперь Разбитую Надежду, Безвременную Кончину, Поруганную Добродетель и еще с десяток безутешных надгробных статуй. - Ради Бога, Сэм, не стой ты передо мной с видом побитой собаки. Если ты женишься на своей красавице, я положу тебе жалованье как человеку семейному. И еще на обзаведение добавлю. Не беспокойся, я тебя не обижу. - Покорнейше вам благодарен, мистер Чарльз. - Но слова эти были сказаны замогильным голосом, и вышепоименованные скорбные статуи продолжали красоваться на своих местах. На секунду Чарльз взглянул на себя глазами Сэма. За все эти годы Сэм не раз имел возможность наблюдать, какую уйму денег тратит Чарльз; Сэм несомненно знал, что женитьба принесет хозяину дополнительные, и немалые, средства; вполне естественно - даже без всяких корыстных мотивов - у него могло сложиться убеждение, что две-три сотни фунтов не отразятся на хозяйском бюджете сколько-нибудь существенным образом. - Сэм, ты не думай, что я скряжничаю. Видишь ли, дело в том... в общем, сэр Роберт вызывал меня в Винзиэтт за тем... короче, он объявил мне, что женится. - Да что вы, сэр! Сэр Роберт?! Быть того не может! Разыгранная Сэмом сцена изумления наводит на мысль о том, что свое истинное место в жизни он должен был бы искать на театральных подмостках. Он исполнил ее в высшей степени убедительно и только что не уронил поднос с чайной посудой - но не забудем, что это было еще до Станиславского. Чарльз снова отвернулся к окну и продолжал: - А это значит, Сэм, что сейчас, когда мне предстоят весьма значительные расходы, лишних денег у меня не много. - Я прямо опомниться не могу, мистер Чарльз. Да если б я знал... Нет, вы только подумайте! В его-то годы! Чарльз поспешно прервал его, опасаясь, что сейчас пойдут соболезнования. - Мы можем только пожелать ему счастья. Но факт остается фактом. Очевидно, вскоре это будет объявлено официально. А пока что, Сэм, держи язык за зубами. - Помилуйте, мистер Чарльз! Что-что, а молчать я умею. Кому лучше знать, как не вам? Тут Чарльз проворно обернулся и взглянул на своего наперсника, но тот успел уже скромно потупить глаза. Чарльз многое бы отдал, чтобы разгадать выражение этих глаз, однако Сэм упорно уклонялся от испытующего хозяйского взора. И тогда Чарльз совершил вторую свою роковую ошибку, неверно истолковав замешательство Сэма: в действительности оно было вызвано не столько хозяйским отказом, сколько его собственной недостаточной уверенностью в том, что у хозяина на совести есть грех, за который можно зацепиться. - Сэм, я... видишь ли, когда я женюсь, мои денежные обстоятельства поправятся... Я не хотел бы окончательно разбивать твои надежды - дай мне еще подумать. В сердце Сэма вспыхнул ликующий огонек. Сработало! Зацепка есть! - Мистер Чарльз, сэр, зря я вас растревожил. Если б я знал... - Нет, нет, я рад, что мы поговорили. Я, пожалуй, спрошу при случае совета у мистера Фримена. Он наверняка скажет, есть ли у того, что ты задумал, шансы на успех. - Ох, мистер Чарльз, да от такого человека любой совет все равно что золото, чистое золото! И, разразившись этой изысканной гиперболой, Сэм удалился, деликатно притворив за собой дверь. Чарльз еще долго смотрел ему вслед. В душу ему закралось тревожное сомнение: а не становится ли Сэм чем-то похож на Урию Типа? Не появился ли на нем некий подозрительный налет двуличия? Он и раньше строил из себя джентльмена, перенимая у господ манеру одеваться и держать себя; однако теперь он позаимствовал и кое-что еще. Уж не выбрал ли он новый образец для подражания - господ нового образца? В эпоху викторианцев происходило столько перемен! Так много старых устоев таяло и рушилось у них на глазах! Еще несколько минут Чарльз смотрел на закрытую дверь, потом мысленно махнул рукой. Ба! Если в банке будет лежать приданое Эрнестины, Сэма осчастливить нетрудно. Он подошел к своему секретеру и отомкнул один из ящиков. Достав оттуда записную книжку, он нацарапал в ней несколько слов - очевидно, не забыть поговорить насчет Сэма с мистером Фрименом. Тем временем Сэм, сойдя вниз, изучал содержание обеих хозяйских телеграмм. Одна была адресована владельцу "Белого Льва" и сообщала об их возвращении. В другой стояло: "Миссис Трэнтер для мисс Фримен, Брод-стрит, Лайм-Риджис. Счастлив исполнить выраженное Вами пожелание относительно моего скорейшего возвращения. Сердечно преданный Вам Чарльз Смитсон". В те дни одни лишь неотесанные янки пользовались телеграфным стилем. Надо сказать, что Сэм не впервые за утро имел возможность ознакомиться с корреспонденцией хозяина. Конверт второго адресованного Чарльзу письма был заклеен, но не скреплен печатью. Горячий пар творит чудеса; а за целое утро в кухне нетрудно было улучить минутку, чтобы проделать это без свидетелей. Боюсь, что и вы начинаете разделять опасения Чарльза. Не стану спорить - Сэм действительно ведет себя не так, как подобает честному малому. Но матримониальные планы оказывают на людей странное действие. У будущих супругов пробуждается чувство социальной несправедливости; им кажется, что они обделены жизненными благами и не могут дать друг другу столько, сколько им хотелось бы; мысль о женитьбе напрочь выбивает из головы юную дурь; на смену легкомыслию является ответственность за близких; жизнь ограничивается домашним кругом, и альтруистические аспекты общественного договора отступают на задний план. Иными словами, нечестные действия легче оправдать, если они совершаются не ради себя, а во имя кого-то другого. Впрочем, Сэм вовсе не рассматривал свои действия как нечестные. Для себя он формулировал это так: "Сыграть наверняка". Говоря попросту, сейчас надо было сделать все, чтобы свадьба хозяина не расстроилась: Сэм мог надеяться получить свои двести пятьдесят фунтов только за счет приданого Эрнестины. И если хозяин будет продолжать шашни с лаймской распутницей, то продолжаться они должны под неусыпным оком расчетливого игрока, который и из этого сумеет извлечь пользу: ведь чем больше грехов у человека на совести, тем легче вытянуть из него деньги; но если шашнями не ограничится... Тут Сэм прикусил нижнюю губу и нахмурился. И впрямь выходило, что он метит чересчур высоко и слишком много на себя берет; но точно так же действует, берясь устраивать чужую судьбу, любая сваха. 43 Все мнилось: стоит она В тени - и сама, как тень, Печальна, тиха, темна... А. Теннисон. Мод (1855) Пожалуй, викторианский вариант железного века ярче, чем все другие, способен проиллюстрировать для нас миф о рациональном человеческом поведении. Бунт Чарльза, длившийся одну ночь, завершился твердым решением невзирая ни на что жениться на Эрнестине. В сущности, он и не помышлял всерьез о том, чтобы отказаться от брака; визит к мамаше Терпсихоре и эпизод с проституткой - как ни маловероятно это может показаться - лишь укрепили его намерения; не так ли мы, уже решившись на какой-то шаг, еще терзаемся вздорными сомнениями, еще пытаемся задавать бесполезные последние вопросы?.. Все это повторял себе Чарльз, когда возвращался ночью домой, больной и разбитый; теперь вам будет понятно, почему он сорвал на Сэме свое дурное настроение. Ну а Сара... Что ж Сара! Насмешница судьба подсунула ему взамен другую Сару, жалкий суррогат - и это был конец; настало пробужденье. И все-таки... все-таки не такого он ждал письма. Ему хотелось бы обнаружить там более веский повод для осуждения - пусть бы она попросила денег (но за такой недолгий срок она не могла успеть истратить десять фунтов) или стала вдруг изливать свои недозволенные, противозаконные чувства... Но трудно усмотреть страсть или отчаяние в трех коротких словах: "Семейный отель Эндикоттов"; ни даты, ни подписи - хотя бы одна буква! К тому же она проявила ослушание - написала ему прямо, а не через тетушку Трэнтер; но он ведь сам вызвался ей помочь - как же теперь корить ее за то, что она стучится в дверь к нему, а не к другим? Все ясно: письмо было не чем иным, как завуалированным приглашением, которое следовало игнорировать; двух мнений тут быть не могло - он ведь решил никогда больше с ней не встречаться. Но, может быть, вторая Сара, продажная женщина, заставила Чарльза особенно остро осознать всю неповторимость первой, тоже отвергнутой обществом: у одной не было и намека на тонкие чувства, у другой они сохранились поразительным образом, уцелели вопреки всему. Как она, при всех своих странностях, проницательна, какая у нее необыкновенная интуиция... многое из того, что она сказала после исповеди, навсегда запало ему в душу. Поезд из Лондона в Эксетер шел долго, и в пути Чарльз неустанно предавался размышлениям - точнее сказать, воспоминаниям - о Саре. Он окончательно уверился теперь, что поместить ее в лечебницу для душевнобольных, пусть даже самую современную и гуманную, было бы просто предательством. Я говорю "ее", но ведь местоимения - одна из самых страшных масок, изобретенных человеком; внутренним взором Чарльз видел не местоимение, а глаза, вскинутые ресницы, прядь волос у виска, легкий шаг, лицо, успокоенное и размягченное сном. И, разумеется, он вовсе не грезил наяву - он напряженно обдумывал сложную моральную проблему, побуждаемый возвышенной и чистой заботой о будущем благополучии несчастной молодой женщины. Поезд замедлил ход; еще немного - и паровозный свисток возвестил о прибытии в Эксетер. Почти сразу после остановки под окном хозяйского купе возник Сэм: он, конечно, ехал третьим классом. - Ночуем тут, мистер Чарльз? - Нет. Найми карету. Закрытую. Как будто дождь собирается. Сэм успел уже поспорить с самим собой на тысячу фунтов, что в Эксетере они остановятся. Но приказ хозяина он выполнил не колеблясь, точно так же, как сам Чарльз, взглянув на Сэма, не колеблясь принял бесповоротное решение (где-то в тайниках своей души он все оттягивал этот решительный, окончательный шаг) следовать намеченному курсу. По сути дела, Сэм определил ход событий: Чарльзу вдруг стало невмоготу юлить и притворяться. И только когда они выехали на восточную окраину города, его охватила тоска и ощущение невозвратной потери; он осознал, что роковой жребий брошен. Он не переставал удивляться тому, что одно простое решение, ответ на один банальный вопрос способны перевернуть всю жизнь. До того как он сказал Сэму "нет", все еще можно было изменить; теперь все прочно и неумолимо встало на место. Да, он поступил морально, порядочно, правильно; и все же в этом поступке выразилась какая-то врожденная слабость, пассивность, готовность принять свою судьбу, которая, как он знал - ведь предчувствие порой с успехом заменяет фактическое знание, - рано или поздно должна была привести его в мир торговли, коммерции; и он смирится с этим ради Эрнестины, потому что Эрнестина захочет угодить отцу, а у отца ее он в неоплатном долгу. Чарльз обвел невидящим взглядом поля, среди которых они теперь ехали, и почувствовал, как его медленно, но верно засасывает - словно в какую-то гигантскую подземную трубу. Карета уныло катилась вперед; при каждом толчке скрипела ослабевшая рессора, и все вместе напоминало последний путь осужденного к месту казни. На небе сгустились предвечерние тучи; начал накрапывать дождик. Если бы Чарльз путешествовал в собственной карете, то при подобных обстоятельствах он велел бы Сэму слезть с облучка и усадил бы его рядом с собой, под крышей. Но сейчас он не в силах был выносить присутствие Сэма (которому, кстати, наплевать было и на дождь, и на остракизм, поскольку дорога в Лайм казалась ему вымощенной чистым золотом). Он словно прощался навек со своим одиночеством и хотел насладиться той малостью, что еще оставалась. Мысли его вновь обратились к той, которая ждала его, не зная, что он уже проехал через Эксетер. Он думал о ней не как о сопернице - или замене - Эрнестины, не как о женщине, на которой он мог бы жениться, если бы захотел. Такого просто и быть не могло. Средоточием его дум была даже не Сара сама по себе, а некий символ, вокруг которого соединились и сплелись все его упущенные возможности, утраченные свободы, непройденные пути. Душа его жаждала сказать последнее прости - чему или кому, он сам не знал; так почему не той, которая была одновременно так близка и с каждым шагом отдалялась?.. Сомнений не было. Ему не повезло, он жертва, ничтожный аммонит, захваченный волной истории и выброшенный навсегда на берег; то, что могло бы жить и развиваться, но превратилось в бесполезное ископаемое.. Прошло немного времени, и он поддался еще одной, последней слабости: он уснул. 44 Что есть долг? Повиновенье Тем, кто знает все за всех; Долг - приличий соблюденье, А иначе - смертный грех! ...Долг не терпит отступленья: Он велит давить тотчас Все вопросы и сомненья, Что кипят в душе у нас; Малодушное принятье Повеления судьбы... Артур Хью Клаф. Долг (1841) Они прибыли в "Белый Лев" в десятом часу вечера. В доме у миссис Трэнтер еще горел свет, и когда они проезжали мимо, в одном окне приподнялась занавеска. Чарльз наскоро привел себя в порядок, оставил Сэма распаковывать вещи и мужественным шагом двинулся через дорогу. Впустившая его Мэри была вне себя от радости; тетушка Трэнтер, которая с улыбкой выглядывала у нее из-за плеча, вся лучилась розовым светом радушия. Племянница загодя наказала ей только поздороваться с поздним гостем и тут же удалиться - довольно, в конце концов, ее стеречь. Но поскольку Эрнестина всегда пеклась о том, как бы не уронить свое достоинство, навстречу Чарльзу она не вышла и оставалась в малой гостиной. Увидев его в дверях, она не поднялась, а лишь исподлобья посмотрела на него долгим, укоризненным взглядом. Он улыбнулся. - Я не успел купить в Эксетере цветы. - Я это заметила, сэр. - Я торопился попасть сюда, пока вы еще не легли. Она опустила ресницы и снова занялась рукодельем - она что-то вышивала, он не мог разобрать, что именно. Когда он подошел ближе, она прервала работу и резким движением перевернула вышиванье. - Я вижу, у меня появился соперник. - Вы заслуживаете не одного, а целой дюжины. Он опустился рядом с ней на колени, нежно взял ее руку и прикоснулся к ней губами. Она покосилась на него из-под ресниц. - Я не спала ни минуты после вашего отъезда. - Это видно по вашим бледным щечкам и опухшим глазам. Улыбки ему добиться не удалось. - Вы же еще и смеетесь надо мной! - Если бессонница так вас красит, я распоряжусь, чтобы в спальне у нас всю ночь напролет звонил набатный колокол. Она зарделась. Чарльз поднялся, сел рядом, притянул ее к себе и поцеловал - сначала в губы, потом в закрытые глаза, которые после этой живительной процедуры открылись и взглянули на него в упор; всю холодность как рукой сняло. Он улыбнулся. - А ну-ка, покажите, что это вы там вышиваете в подарок своему тайному воздыхателю. Она позволила ему взглянуть. Это оказался синий бархатный футляр для карманных часов: викторианский джентльмен на ночь клал свои часы в такой миниатюрный мешочек и вешал его рядом с туалетным столиком. Сверху, на откидном клапане, белым шелком было вышито сердце и по бокам инициалы - "Ч" и "Э"; по низу шла строчка золотых букв - очевидно, начало двустишия. Чарльз прочел ее вслух: - "Ты всякий день часы заводишь вновь..." И с чем же, интересно знать, это рифмуется? - Угадайте. Чарльз в раздумье изучал бархатный шедевр. - "И всякий раз супруга хмурит бровь"? Эрнестина вспыхнула и вырвала у него чехольчик. - Вот теперь назло не скажу. Вы вульгарны, как уличный разносчик! (В те времена разносчики славились развязностью и пристрастием к дешевым каламбурам.) - Недаром таким красавицам, как вы, все достается даром. - Грубая лесть и плоские остроты равно отвратительны. - А вы, мое сокровище, очаровательны, когда сердитесь. - Ах, так? Вот нарочно возьму и перестану сердиться, чтоб только вам досадить. Она отвернула личико в сторону, но его рука по-прежнему обнимала ее за талию, а пальчики, которые он сжи мал другой рукой, отвечали ему чуть заметным пожатием. Несколько секунд прошло в молчании. Он снова поцеловал ей руку. - Могу я пригласить вас завтра утром на прогулку? Пора наконец показать всему свету, что мы не какая-нибудь легкомысленная влюбленная парочка: примем, как положено, скучающий вид, и все окончательно уверятся, что мы вступаем в брак по расчету. Она улыбнулась; потом порывистым жестом протянула ему свой подарок. - "Ты всякий день часы заводишь вновь - и всякий час с тобой моя любовь". - Милая моя! Он еще секунду смотрел ей в глаза, потом сунул руку в карман и положил ей на колени темно-красную сафьяновую коробочку. - Вместо цветов. Она осторожно отстегнула замочек и приподняла крышку: внутри, на красной бархатной подкладке, лежала овальная брошь швейцарской работы, с тончайшей мозаикой в виде букета цветов; золотая оправа была украшена жемчужинами, чередующимися с кусочками коралла. Эрнестина обратила к Чарльзу увлажнившийся взгляд; он предупредительно зажмурился. Она повернулась, наклонилась и запечатлела на его губах нежный и целомудренный поцелуй; потом склонила голову к нему на плечо, снова посмотрела на подарок - и поцеловала брошку. Чарльзу вспомнились строчки приапической песни. Он прошептал ей на ухо: - Как жаль, что наша свадьба не завтра. В сущности, нет ничего проще: жить, пока живы твои чувства, пока в тебе жива ирония, но соблюдать условности. Мало ли что могло бы быть! Это не более чем сюжет для отвлеченного, иронического рассмотрения - как и то, что еще может быть... Иными словами, выход один: покориться - и постараться по мере сил соответствовать той роли, которая тебе отведена. Чарльз прикоснулся к плечу своей невесты. - Радость моя, я должен перед вами повиниться. Помните ту несчастную, что служила в Мальборо-хаусе? Эрнестина удивленно вскинула голову и оживилась, предвкушая услышать нечто забавное: - Как же, как же! Бедняжка Трагедия? Он усмехнулся: - Боюсь, что второе ее прозвище более справедливо, хоть и более вульгарно. - Он взял ее руку в свои. - История в общем нелепейшая и весьма банальная. Итак, слушайте. Во время одной из своих недавних экспедиций по розыску неуловимых иглокожих... Вот и конец истории. Что было дальше с Сарой, я не знаю - так или иначе, она перестала докучать Чарльзу, и он ни разу ее больше не видел; долго ли она еще жила в его памяти, трудно сказать. Так ведь чаще всего и бывает: люди, которых мы не видим, исчезают, растворяются в тени того, что близко, рядом. Теперь полагалось бы сообщить, что Чарльз и Эрнестина поженились - и жили долго и счастливо... Их супружество не было безоблачно счастливым, но прожили они вместе довольно долго; при этом Чарльз пережил жену на целое десятилетие (и все эти десять лет искренне о ней горевал). Они произвели на свет... сколько бы это... ну, скажем, семерых детей. Сэр Роберт продолжал свои предосудительные, чтобы не сказать преступные, действия и через десять месяцев после женитьбы на миссис Белле Томкинс стал отцом - не одного, а целых двух наследников. Факт рождения близнецов оказался для Чарльза роковым - он вынужден был со временем уступить желанию тестя и посвятить себя коммерческой деятельности. Поначалу он изрядно этим тяготился, но потом привык и даже вошел во вкус. Его сыновьям выбирать уже не приходилось, а сыновья его сыновей и посейчас связаны с фамильным торговым делом, которое за сто лет успело обрасти многочисленными ответвлениями. Сэм и Мэри... но стоит ли, право, тратить время на жизнеописание каких-то слуг? Они тоже поженились, сперва, как водится, плодились и размножались, потом скончались - словом, прошли обычный и малопримечательный путь себе подобных. Кто там у нас еще остался? Доктор Гроган? Он дожил до весьма почтенного возраста - до девяноста двух дет. А так как тетушка Трэнтер прожила еще дольше, это можно принять за доказательство целебных свойств лаймского воздуха. Правда, местный воздух, по-видимому, не на всех действовал так благотворно, поскольку миссис Поултни умерла спустя два месяца после того, как Чарльз в последний раз посетил Лайм. Мой неизменный интерес к ее особе побуждает меня и тут оказать ей предпочтение перед прочими персонажами и подробнее осветить - надеюсь, к удовольствию читателя - ее дальнейшую судьбу, точнее говоря, ее загробную карьеру. Одетая, как подобает, в черное, она прибыла на тот свет в своем ландо и остановилась у Небесных Врат. Ее лакей - вы догадались, что вся ее челядь и домочадцы умерли вместе с нею, как в Древнем Египте, - спрыгнул с запяток и с траурной миной открыл дверцу коляски. Миссис Поултни поднялась по ступенькам к вратам и, взяв себе на заметку непременно поговорить с Творцом (когда она познакомится с ним поближе) и указать ему на то, что прислуга его обленилась и не встречает должным образом порядочных гостей, позвонила в звонок. Наконец появился дворецкий. - Что угодно, сударыня? - Я миссис Поултни. Прибыла на постоянное жительство. Потрудитесь известить своего господина. - Его Бесконечность оповещен о вашей кончине, сударыня. Ангелы Господни уже пропели хвалебный псалом по случаю этого знаменательного события. - Чрезвычайно любезно с его стороны. - И сия достойная дама, дуясь и пыжась, собиралась уже проследовать в сверкающий белизной вестибюль, который загораживал своей дурацкой спиной привратник. Но последний и не подумал посторониться. Вместо этого он с довольно наглым видом стал бренчать ключами, которых оказалась у него в руке целая связка. - Посторонитесь, милейший! Вы не слышите? Я миссис Поултни. Проживающая в Лайм-Риджисе. - Проживавшая в Лайм-Риджисе. А теперь, сударыня, вы будете проживать в местах потеплее. С этими словами грубиян дворецкий захлопнул врата у нее перед носом. Миссис Поултни инстинктивно обернулась, опасаясь, как бы ее собственные слуги не оказались свидетелями разыгравшейся сцены. Она полагала, что ее ландо успело за это время отъехать ко входу для прислуги; однако оно таинственнейшим образом исчезло. Хуже того: исчезла и дорога, и окрестный пейзаж (все вместе было почему-то похоже на парадный въезд в Виндзорский за- мок) - все, все пропало. Кругом зияло пространство - страшное, жадно разверстое пространство. Одна за другой начали исчезать ступеньки, по которым миссис Поултни столь величественно поднималась к Небесным Вратам. Вот их осталось три; вот уже только две; потом одна... И миссис Поултни лишилась последней опоры. Она успела довольно явственно произнести: "Все это козни леди Коттон!" - и полетела вниз, крутясь, подскакивая и переворачиваясь в воздухе, как подстреленная ворона,- вниз, вниз, туда, где ждал ее другой, настоящий хозяин. 45 Пусть проснется во мне другой человек - И пусть тот, кем я был, исчезнет навек! А. Теннисон. Мод (1855) А теперь, доведя свое повествование до вполне традиционного конца, я должен объясниться с читателем. Дело в том, что все описанное в двух последних главах происходило, но происходило не совсем так, как я это для вас изобразил. Я имел уже случай упомянуть, что все мы в какой-то степени поэты, хотя лишь немногие пишут стихи; точно так же все мы беллетристы - в том смысле, что любим сочинять для себя будущее; правда, теперь мы чаще видим себя не в книге, а на киноэкране. Мы мысленно экранизируем разные гипотезы - что с нами может случиться, как мы себя поведем; и когда наше реальное будущее становится настоящим, то эти литературные или кинематографические версии порой оказывают на наше фактическое поведение гораздо большее воздействие, чем мы привыкли полагать. Чарльз не был исключением - и на последних нескольких страницах вы прочли не о том, что случилось, а о том, как он рисовал себе возможное развитие событий, покуда ехал из Лондона в Эксетер. Разумеется, мысли его были хаотичнее - в моем рассказе все получилось куда более связно и наглядно; вдобавок я не поручусь, что он представил себе загробную карьеру миссис Поултни в столь красочных подробностях. Но мысленно он не раз посылал ее ко всем чертям, так что выходит почти то же самое. Его не покидало ощущение, что история близится к концу; и конец этот ему совсем не нравился. Если вы заметили в предыдущих двух главах некоторую отрывочность и несогласованность, предательскую по отношению к Чарльзу недооценку внутренних ресурсов его личности, наконец, такую мелочь, как то, что я подарил ему необычайно долгий век - чуть ли не столетие с четвертью! - и если у вас зародилось подозрение (частенько возникающее у любителей изящной словесности), что автор выдохся и самочинно сошел с дистанции, пока публика не заметила, что он начинает сдавать, - не вините одного меня: все это в той или иной степени присутствовало в сознании моего героя. Ему представлялось, что книга его бытия на глазах приближается к довольно жалкому финалу. Я должен заодно отмежеваться от того "я", которое под благовидным предлогом поспешило отделаться от Сары и похоронить ее в тени забвения: это вовсе не мое собственное я; это всего лишь образ вселенского равнодушия, слишком враждебного, чтобы ассоциироваться для Чарльза с Богом: злонамеренное бездействие этой безликой силы склонило весы в сторону Эрнестины, а теперь та же сила неумолимо толкала Чарльза вперед и не давала свернуть с пути - как не мог свернуть с рельсов поезд, на котором он ехал. Я не погрешил против правды, сообщив вам, что мой герой после своей разгульной ночи в Лондоне твердо постановил жениться на Эрнестине: он действительно принял такое официальное решение, точно так же как в молодости решил принять духовный сан (хотя тогда это, пожалуй, была скорее эмоциональная реакция). Я только позволил себе утаить тот факт, что письмо Сары не шло у него из головы. Три слова, заключенные в этом письме, смущали его, преследовали, мучили. Чем дольше он думал об этом странном письме, тем естественнее казалось ему то, что она послала только адрес - ни слова более. Это было так похоже на нее, так гармонировало со всей ее манерой, для описания которой годится лишь оксиморон: маняще-недоступная, лукаво-простодушная, смиренно-гордая, агрессивно-покорная... Викторианский век был склонен к многословию; лаконичность дельфийского оракула была не в чести. Но главное - это письмо опять ставило Чарльза перед выбором. Попробуем вообразить то состояние мучительного раздвоения, в котором он находился по пути из Лондона на запад, в Эксетер: с одной стороны, он терпеть не мог выбирать; с другой же стороны, неотвратимая близость выбора повергала его в какое-то лихорадочное возбуждение. Он не знал еще экзистенциалистской терминологии, которой располагаем мы, но то, что он испытывал, полностью укладывается в рамки сартровского "страха свободы" - ситуации, когда человек осознает, что он свободен, и одновременно осознает, что свобода чревата опасностями. Итак, нам остается вышвырнуть Сэма из его гипотетического будущего и вернуть в реальное настоящее - в Эксетер. Поезд уже остановился, и Сэм спешит к хозяйскому купе. - Ночуем тут, мистер Чарльз? Чарльз смотрит на него в раздумье - решение еще не принято! - потом поднимает взгляд к затянутому тучами небу. - Как будто дождь собирается... Придется заночевать в "Корабле". Через несколько минут Сэм, довольный выигранным у самого себя пари (получить бы еще эту тысячу фунтов!), стоял рядом с Чарльзом на привокзальной площади, наблюдая за погрузкой хозяйского багажа на крышу видавшей виды двуколки. Чарльз между тем проявлял явные признаки беспокойства. Наконец самый большой портплед был привязан; ждали только его распоряжений. - Знаешь, Сэм, у меня в этом проклятом поезде ноги совсем затекли - я, пожалуй, пройдусь. Поезжай с вещами вперед. - Прошу прощенья, мистер Чарльз, как же можно - в эдакую погоду? Вон тучи-то наползли, того и гляди польет. - Ну, промочит немного - что за важность! Сэм понял, что спорить бесполезно. - Слушаю, мистер Чарльз. С обедом как - заказать? - Пожалуй... а впрочем... я еще не знаю, когда вернусь. Может быть, зайду в собор к вечерней службе. И Чарльз зашагал в гору, к городу. Сэм проводил его угрюмым взглядом и адресовался к кэбмену: - Эй, любезный, слыхал ты такую гостиницу - Индикот? -Угу. - А где она, знаешь? - Эге. - Езжай тогда живым духом до "Корабля", а после свезешь меня туда. Гони вовсю - не пожалеешь! И Сэм с приличествующим случаю апломбом уселся в экипаж. Вскоре они обогнали Чарльза, который шел не торопясь, старательно делая вид, будто прогуливается для моциона. Но стоило двуколке скрыться из глаз, как он ускорил шаги. У Сэма б