еще кого-то. Скорее всего - отца. Возможно, он диссидент, ждущий обыска. И тогда такой неожиданный документ в доме - признак провокации и близкого по времени обыска. А может, ее отец большой человек? Он тоже мог это воскликнуть". Заур знал, какая грызня идет наверху, и там не гнушаются никакими методами, чтобы свалить соперника. "И потому она облегченно вздохнула: - А-а-а, историк. То есть не провокатор подбросил кейс с такими документами. Значит, просто историк, это его профессиональные занятия. Только он слишком далеко зашел в этих занятиях. Отсюда и намек на колесо истории, под которое я могу угодить. Она меня жалела и предупреждала", - подумал он. Но при чем тут паспорт? "У нас такой дом", - сказала она. Может, это дом атомщиков и у них при входе паспортная система? Но в Мухусе он бывал в доме профессора-атомщика, в дочь которого был влюблен, там не было паспортной системы. Там не было, а здесь есть. Какой странный вариант судьбы, если он снова попадет в дом атомщика. А может, дом в смысле семья? Такая семья. Родители точно хотят знать, кто спас их дочь. Ну, ладно, паспорт так паспорт. Его охватило сладостное предчувствие долгого романа, переходящего в женитьбу. Пора, пора, покоя сердце просит. Он вспомнил, что еще не ужинал, и пошел на кухню. Нагрел чайник на газовой конфорке, нарезал хлеб, вынул из холодильника масло и сыр. Сел ужинать. "Я уже оправдал свою жизнь, - думал он, все больше и больше умиляясь собой, - я спас от смерти девушку. Конечно, родители ее будут моими союзниками". В это время на кухню вошла его соседка. Он даже не заметил, когда она пришла домой. Сейчас она была в черной нижней рубашке с голыми руками, с яростными бедрами и мощными, косящими грудями, просвечивающими сквозь ткань. Такой оголенности еще не бывало, и это звучало как лозунг - сегодня или никогда! - А я думала, вы уже спите, - сказала она, якобы смущенно улыбаясь. Но даже сделать вид, что смутилась, ей было трудно. Заур рассеянно кивнул ей, продолжая ужинать. Она явно думала, что произведет на него на этот раз сильное впечатление, и, может, ждала игривого разговора. Но Заур молча ужинал, и она прошла к мойке и стала мыть скопившиеся за несколько дней тарелки. Он с тайным юмором следил за выражением ее лица, на котором было написано горестное сиротство, одновременно выражающее и оскорбленное целомудрие: "Если уж на вас и это не действует, не могу же я на кухню выходить голой?!" "Можешь, можешь, но мне это ни к чему", - думал Заур, отхлебывая чай. Стриптиз голой руки, трясущейся над тарелками, наконец окончился, и она с выражением смиренной оскорбленности стала выходить из кухни как бы под бременем своих тяжеловатых чар. Но яростные бедра под ее рубашкой сами по себе работали в ритме соблазна, по-видимому, минорные сигналы хозяйки до них не доходили, если они вообще не работали в автономном режиме. Через некоторое время он покинул кухню и прошел в свою комнату. Несмотря на минорное выражение лица хозяйки, дверь в ее комнату была, как всегда, гостеприимно приоткрыта. Разумеется, как всегда в тех случаях, когда ни мужа, ни любовника не было при ней. На это ее гостеприимство он не только не отвечал встречным гостеприимством, а, наоборот, запирался в своей комнате с плюшкинской тщательностью. Но при этом (деталь!) он никак не хотел ее оскорбить и всегда старался действовать ключом как можно тише если запираешься, запирайся деликатно. Иногда, лежа в темноте, он вдруг проникался тревожным сомнением относительно того, запер он дверь или нет. И тогда, тихо встав, он на цыпочках в темноте подходил к двери и легонько толкал ее, чтобы убедиться, что она надежно заперта. Он ее боялся. Боялся, что однажды ночью проснется и обнаружит ее в своей постели и вдруг не в силах будет ее прогнать. Ему было так жалко ее мужа, такого интеллигентного и даже физически такого хрупкого, что иногда боязно было, что эта молодка с яростными бедрами однажды если не придушит его, то случайно придавит в своей постели. Ну зачем ей мужской гарем из трех наложников, думал он иногда. Мысль о том, что его, Заура, ей нужно совратить для того, чтобы он не мог донести ее мужу про ее любовника, приходила ему в голову. Но он ее отвергал. Для этого она ему казалась слишком простодушной. Может быть, и напрасно. Но сейчас дверь была так надежно, так уютно заперта, и ему так сладостно было думать о завтрашней встрече с этой стремительно-стройной девушкой с такими недоступными синими глазами! И он ее спас от смерти, и не может это просто так кончиться, и должна начаться какая-то новая волшебная жизнь. Он с улыбкой заснул, и ему всю ночь снились томительные сны с этой девушкой, и он ее так явно ощущал, что, проснувшись, долго не мог поверить, что ее рядом нет, а он ощущал ее всем телом, и даже затекшая рука явно говорила, что на ней лежала, и долго лежала, ее головка. И тогда он вновь и вновь убеждался не только в мудрости, но и в зримой реальности того, о чем древние говорили: жизнь есть сон, а сон есть жизнь. На следующий день ровно в два часа он стоял в одном из арбатских переулков возле большого нового дома, о существовании которого он не подозревал, хотя, казалось, неплохо знает окрестности Арбата. Когда он вошел в дом и увидел обширный вестибюль первого этажа, он сразу понял, почему она просила его захватить паспорт. За столиком сидел милиционер и уже уставился на него. Он понял, что надо подойти к нему. Подошел и показал милиционеру паспорт, чувствуя некоторую тревогу. Милиционер раскрыл паспорт и довольно долго сверял его внешность с фотографией. Это был пожилой человек в очках. Взглянув на Заура из-под очков, спросил: - Вам в какую квартиру? Он назвал. Милиционер удивленно посмотрел на него, а потом набрал номер какого-то телефона. Трубку на том конце сейчас же подняли. - Вы ждете гостя? - спросил он. - Да! Да! - раздался знакомый нетерпеливый голос. Милиционер, мужественно преодолевая затруднения, прочел имя и фамилию Заура и спросил в трубку: - Этого человека вы ждете? Заур страшно заволновался, она же не знает его имени. - Да! Да! - громко раздалось в трубке. Умница, подумал Заур, она, конечно, сразу все поняла. - Надо же заранее заявлять, Лина, - с ворчливым домашним упреком сказал милиционер и положил трубку. - Проходите, пятый этаж, - кивнул милиционер на лифт и вернул Зауру паспорт. Заур прошел в лифт и нажал на кнопку. "Мы познакомились через милиционера", - думал Заур, прислушиваясь к мягкому, успокаивающему шуму лифта. Он вышел на пятом этаже, озираясь, удивлялся, что на этаже только одна квартира. Такого он не встречал. Он нажал на кнопку звонка. Раздались очень глухие и очень быстрые шаги. Дверь распахнулась. В дверях, улыбаясь, стояла вчерашняя девушка. Как ей шла улыбка! Сейчас она была еще привлекательнее, чем вчера. На ней были те же джинсы, но не черная рубашка, а синяя кофточка с коротенькими рукавами. Такие трогательные, тонкие, длинные руки. "Как глупо, - подумал Заур, - что поэты столько раз воспевали женские ноги и никто не догадался воспеть вот такие трогательно опущенные тонкие руки". - Здравствуйте, Лина, - сказал Заур, улыбкой намекая на их знакомство через милиционера. Но она его не поняла. Улыбка погасла, и лицо стало тревожным. Она даже подбоченилась своими тонкими, но сейчас напрягшимися руками. - Откуда вы знаете мое имя? - строго спросила она. - Мы ведь так и не представились друг другу? - Но ведь и вы, оказывается, знаете мое имя, - улыбаясь, отпарировал Заур. - Ах да, милиционер! - догадалась она, и две руки неожиданно заплеснулись за шею Заура. - Мой спаситель! Губы ее мягко прикоснулись к его губам, легкие руки еще мгновение лежали на его шее. Заур почувствовал головокружение, которое не прошло и после того, как она убрала руки. Он вдруг понял, что в доме никого нет, что они одни, и ощутил, как аромат влюбленности разлился в воздухе. Это напоминало его ночной сон. - Мой спаситель! - повторила она. - Мы должны это дело отпраздновать! Она провела его на кухню, сверкающую никелем неведомых установок. Такую большую кухню он не видел никогда. Стол был накрыт. На столе стояла бутылка дорогого коньяка, лоснились в тарелке маслины, розовели и краснели ломти рыб, плотные, слегка заплесневелые по бокам кругляки нарезанной колбасы напоминали древние монеты, и только слезливый сыр на тарелке казался сентиментально-неуместным. Сияла ваза с яблоками и редкими тогда в Москве, во всяком случае в кругозоре Заура, бананами. Она усадила Заура на широкий диван, стоявший с той стороны стола, уселась напротив него, умело разлила коньяк, и они выпили за встречу. Дорогой коньяк, неведомый Зауру, деликатной теплотой разлился по его телу, как бы призывая его самого к деликатности. Они стали закусывать. Никогда в жизни Заур один на один не сидел с такой очаровательной девушкой, и никогда в жизни ему не было так хорошо. Во всяком случае, так ему сейчас казалось. Ничем не объяснимое таинство влюбленности разливалось в воздухе: тайна счастья. И ему было так хорошо, что у него ни на миг не возникало желания притронуться к источнику этого очарования. Это казалось так же глупо и бессмысленно, как если бы, греясь у уютного костра, вдруг захотелось бы схватить пламя руками. Она попросила снова со всеми подробностями пересказать историю с этим хулиганом. Потом спросила об институте, где он работает. И приятно удивилась, узнав, что он доктор наук. - Какой же вы молодец! - воскликнула она. - Такой молодой, а уже доктор наук! - Не такой уж я молодой, - отвечал Заур, - мне уже тридцать два года. - Молодой, - повторила она, - а я вот никак не могу защитить кандидатскую диссертацию! Оказывается, она преподает французский язык в институте иностранных языков. Заур пил и закусывал. Чем больше он пил, тем сильнее атмосфера влюбленности сгущалась. Коньяк делался все приятнее и приятнее и как будто больше не призывал к деликатности. Или все более деликатно призывал к деликатности. Но Заур уже сам, гордясь собой, ощущал, что у него нет никаких чувственных поползновений. Хотелось, чтобы нашелся тайный свидетель его счастливой сдержанности. Он при помощи юной хозяйки, помощь ее была достаточно скромна, выдул почти всю бутылку коньяка. Потом она подала невероятно пахучий кофе. И все движения ее, когда она вставала, садилась, разливала кофе, были стремительны и точны. Заур не сводил глаз с ее движущейся фигуры, как бы с рыдающим восторгом сопровождая каждое ее движение. После кофе с такой же стремительной точностью она вдруг встала, подошла и села ему на колени. После стольких восхищений точностью ее движений он не мог и не хотел усомниться в точности того, что она сейчас сделала. Своими длинными прохладными руками она обняла его за шею. Ледяной секс ее глаз оказался в невообразимой близости. У Заура снова закружилась голова, но теперь как бы в обратную сторону. Первый раз его голова закружилась в сторону влюбленности, а теперь закружилась в сторону чувственности. - Сейчас я вам должна сказать очень важную вещь, - начала она ясным голосом, глядя ему в глаза, - у меня папа - большой человек. Не спрашивайте, кто он, это для вас не имеет значения. Вчера вечером, когда я ему рассказала о случившемся в метро, он воскликнул: "Это провокация против меня! Я должен сейчас же проверить кейс! Это был ловкий способ всучить тебе его! Черт его знает, что там внутри! Но я старый десантник!" И он, заставив меня и маму выйти из комнаты, открыл его. Около часа он был в комнате, а потом вышел к нам. "Это действительно провокация, - сказал он, - но не против меня, а против нашей партии. Но из этого следует, что молодой человек, который спас тебя, спас искренно. Я не хочу осложнять жизнь человека, спасшего мою дочь, хотя обязан это сделать по своему положению. Когда он придет за кейсом, вели ему сжечь это все в нашем камине на твоих глазах". Заур, послушайте моего папу! Он очень умный и порядочный человек. Папа сказал, что вы клюнули на провокацию царской жандармерии. Но это не только опасно, это бессмысленно. Это никто никогда не напечатает. Вы только опрокинете на свою голову неисчислимые бедствия. Сделайте, как сказал папа! Вы мой спаситель, я для вас готова на все! И она прижалась к нему, как беззащитный птенчик. Заур понял, что оторваться от нее он уже не сможет. Он это понял уже тогда, когда она села к нему на колени. После долгих расцветающих и расцветающих поцелуев, он обхватил ее легкое тело и переложил его на диван. Недоснятая одежда только усиливала чувственное напряжение. Через полчаса, когда они притихли, он услышал ее ясный голос: - Отвернитесь! Он отвернулся. Она оделась и вышла в ванную. Он привел себя в порядок и сел на диван. Во всем теле он чувствовал приятную легкость. А в голове звенела легкость иронии, происхождение которой он не совсем понимал. Он вспомнил томительные сны с участием этой девушки, которые он видел накануне. То, что сейчас было, было хорошо, но почему-то не дотягивало до тех сказочных ощущений, что он испытал во сне. "Во сне нет времени, - подумал он, - и потому прекрасный сон воспринимается как вечность. И ужасный сон потому так ужасен, что воспринимается как вечность". Он уже самовольно допил коньяк и закусил бананом, который до этого не решался взять. Бананы он не пробовал уже несколько лет. Раздев банан, он вспомнил, что сам недоодет. Пиджак его валялся на диване. Он взял его, встряхнул и надел. Она вошла с кейсом на кухню и молча передала ему. Чувствуя некоторый недостаток благородства и удивляясь, что это его не смущает, он открыл кейс и проверил бумаги. Все было на месте. - Приступим к аутодафе, - объявил Заур. - Камин он имел в виду в прямом смысле или в переносном? Заур слышал, что в некоторых богатых московских домах устраивают камины. Но сам их никогда не видел. Он видел только очаги у себя в Абхазии, в крестьянских домах. - В прямом смысле, - сказала она. - Прекрасно, - бодро сказал Заур, вставая и чувствуя, как в нем играет ирония. - Кстати, проверим тягу. Она провела его в большую, уставленную старинной мебелью комнату, где действительно находился камин. Старинная мебель потянула за собой камин, подумал Заур. Заур вывалил в камин свои бумаги и даже показал ей свой распахнутый опустевший кейс. Он вынул сигареты и зажигалку. Сначала прикурил от зажигалки сигарету, с удовольствием затянулся, а потом, встав на корточки и собрав бумаги в кучу, поджег их. В первые, долгие секунды они очень плохо горели и очень хорошо дымили, словно надеясь, что их еще спасут. Но потом, пыхнув гневом, воспламенились, и языки пламени потянулись вверх. - Тяга хорошая, - сказал Заур и вдруг, не удержавшись, расхохотался. - Почему вы смеетесь? - с тревогой спросила она. Он не мог ей сказать, почему он смеется. - Я просто вспомнил слова булгаковского Воланда: "Рукописи не горят". - Горят, горят, - бодро подхватила она и, схватив кочергу, рассыпала еще дымящийся в камине пепел. На самом деле Заур подумал о том, что при его очень хорошей памяти он все это мог восстановить с фотографической точностью. Главное, что рукописи не оказались в чужих руках. Бросив кочергу, она победно выпрямилась и теперь снова была так хороша, что Зауру мучительно захотелось ее обнять. Но, увы, ледяной секс ее глаз ему сейчас был недоступен. "Если бы у меня под рукой были материалы о судьбе царских алмазов, - подумал он, - можно было бы все повторить". Он понимал, что надо уходить, но уходить так сразу было как-то неудобно. Слишком явно все это напоминало товарообмен. - Позвоните через два месяца, - вдруг сказала она, о чем-то подумав и давая ему повод попрощаться. - Хорошо, - мрачновато ответил Заур, - к этому времени я, может, чего-нибудь наскребу. Она поняла его юмор и громко расхохоталась, сверкая прекрасными зубами. Одновременно ее бледное лицо покрылось легким румянцем стыда. Она сейчас была очень хороша, и уходить не хотелось. - Нет, я уезжаю, - сказала она, провожая его в переднюю, - а, кстати, что вы подумали, когда я вас попросила прийти с паспортом? - Я подумал, что мы пойдем в ЗАГС, - сказал Заур. Она опять расхохоталась. - Какой вы остроумный, - вздохнув, вдруг вымолвила она, - вот этого всегда не хватало моим поклонникам. Но вы, конечно, поняли, что у нас особая среда. Здесь такие вопросы девушка не может решать сама. Все-таки позвоните через два месяца... Они распрощались, и она захлопнула за ним дверь. Погруженный в какие-то не совсем ему ясные мысли, он вызвал лифт, вошел в него и нажал кнопку. Лифт с тихим шумом пошел вниз. "Почему два месяца?" - подумал он. Вероятно, в этой среде проверяется досье всех, кто вхож в дом, если он со стороны. Клан. Патриархат. Досье ничего утешительного не обещало: сын репрессированного, дважды вызывался в КГБ. Лифт остановился, и Заур вышел из него, захлопнув дверь. И вдруг он обнаружил, что оказался в каком-то замкнутом помещении, совсем не в том, где сидел милиционер в вестибюле. Прямо против лифта была дверь, он подошел к ней и подергал ее, но она оказалась наглухо заперта. Он почувствовал ужас человека, попавшего в мышеловку. Все его вчерашние подозрения ожили с необыкновенной ясностью. Он кинулся к лифту, но именно в этот миг лифт с тихим злорадным шипением пошел вверх. Казалось, кто-то сверху, может быть, в специальный телевизор с дьявольской насмешкой следит за ним. Он несколько раз нажимал на кнопку лифта, но тот отрубился начисто. Рядом с лифтом он увидел лестницу, ведущую куда-то вниз. Он устремился по этой короткой лестнице, одолел ее несколькими прыжками и вышел в какой-то коридор. С обеих сторон коридора были двери. Он рванулся к одной двери и стал судорожно дергать ее, но она была заперта. Он перебежал к другой двери и не только стал ее дергать, но и начал стучать в нее изо всех сил, прислушиваясь к тишине и к своему гулко бьющемуся в тишине сердцу. Он подумал, что его панические движения взбаламутили выпитый коньяк, и он сейчас пьян и не очень контролирует обстановку. "Дурак, - вспомнил он, окрыленный надеждой, - я, видимо, нажимал на кнопку лифта, когда он еще шел вверх, но дом высокий, и здесь его было неслышно". Он снова взлетел к лифту и стал бешено нажимать на кнопку, но лифт был мертв. И теперь он окончательно уверился, что он в ловушке. Он опять сбежал вниз и стал метаться по узкому коридору, уверенный, что попал в полицейскую ловушку. Прекрасна, как ангел небесный, Как демон, коварна и зла, - монотонно звучали у него в голове строчки из лермонтовской "Тамары". Он всегда считал, что описанная в стихотворении дикая жестокость женщины - романтическое преувеличение. И сейчас думал: "Все правда. Гений никогда не ошибается! Я пропал!" Сплошная цепь провокаций со вчерашнего дня наконец увенчалась успехом. Какое же значение они придают золоту Вильгельма, если столько сил бросили против него! Как наивно было думать, что они ограничатся сожжением рукописи, а носителя знаний о ней оставят в покое! И как наивно он думал, что их перехитрил, надеясь на свою память! Вдруг он услышал в тишине за коридорными дверями, в которые он барабанил, шаги палача. Вскоре убедился, что палачей двое, и они переговариваются и не спешат. А куда спешить? Жертва в клетке. Скрежетнул ключ в замке, и дверь с тяжелым скрипом отворилась. В дверях стояли двое и делали вид, что удивлены его присутствием. Оба были в голубых комбинезонах. Один был высокий и возрастом намного старше второго. В одной руке он держал какой-то железный палаческий инструмент и не скрывал этого. При первом ударе, лихорадочно подумал Заур, принять его на кейс, а потом постараться отнять его. А второй? Неужто он будет ждать, чем закончится эта борьба. Второй был мал ростом, но страшно широкоплеч. Палачи все еще стояли на пороге, продолжая разыгрывать удивление: как это сама подзалетела птичка? Пожалуй, самым ужасным Зауру показалось то, что второй палач, низкорослый и широкоплечий, оказался точно в такой же шляпе, какая была у того типа в поезде. Видно, часть формы, мелькнуло в сознании Заура. Но как странно, что все началось с той шляпы и теперь все прихлопывается этой шляпой. Заур был уверен, что этот низкорослый с неимоверными плечами и есть главный душегуб. И ему не надо никаких инструментов. - Кто вы такой и что вы здесь делаете? - грозно спросил первый палач и, как бы проверяя надежность инструмента, качнул его в руке. - Я не знаю, - сказал Заур, - я спускался на лифте и оказался здесь. - И теперь вы решили здесь жить? - насмешливо спросил первый палач. - Я был в гостях, - сказал Заур, кивнув наверх. Он не стал уточнять, где именно был. Он решил перехитрить их. Не все же жители этого дома связаны с палачами, он мог быть у других. Тягостное молчание. - Надо проверить, что у него в чемоданчике, - вдруг сказал низкорослый с каким-то жадным личным любопытством. - Пожалуйста, - охотно согласился Заур и распахнул кейс, как бы гордясь его пустотой. Он даже махнул в воздухе распахнутым кейсом. Он смутно вспомнил, что повторил жест, когда перед камином демонстрировал девушке опустошенный кейс. "Одна шайка!" - взвизгнуло в мозгу. - Да не нам показывайте, - явно разочарованный пустотой кейса сказал плечистый, хотя именно он и сказал, что надо проверить кейс. Тот, что был с пыточным инструментом, вдруг приподнял зубчатое железо и стал почесывать им голову, как бы отдаленно намекая, что может им прикоснуться и к голове Заура. Заур вдруг вспомнил, что в Абхазии, прежде чем зарезать козу или барана, человек, держащий нож, символически обтачивает его о ладонь, хотя нож давно отточен и жертва у ног. - А милиционер вас видел, когда входили в дом? - спросил первый, перестав чесать голову. - Конечно! - вскричал Заур и стал лихорадочно рыться в карманах в поисках паспорта, одновременно с ужасом думая, что он мог вывалиться там, на диване. Нашелся! - Вот паспорт! - вскрикнул он, показывая его. - Да на кой нам-то твой паспорт, - уныло сказал тот, что держал пыточный инструмент, - мы техники. Последнее разъяснение нисколько не успокоило Заура. Он и так знал, что палачи - это техники и могут никакого представления не иметь о золоте Вильгельма. - Уже показывал, - вскрикнул Заур, - когда входил в вестибюль. - Вы шляпа, - вдруг отчетливо и зло сказал человек в шляпе, все еще раздраженный, что кейс Заура оказался пуст, Заур это почувствовал, - вы не на ту кнопку нажали! Шляпа! - Как не на ту? На ту! - возмутился Заур, чувствуя, что они хотят воспользоваться какой-то чудовищной бюрократической зацепкой. Нажал на ту кнопку - вышел на улицу. Нажал не на ту кнопку - попал к палачам. - Пойдемте, - хмуро сказал человек с инструментом в руке и показал наверх. На ту первую дверь у лифта. "Оказывается, пыточная там, - удивился Заур, - а я по старинке думал, что она где-нибудь пониже". - Куда? - спросил Заур, стараясь скрыть ужас. - Как куда? К выходу, - ответил тот. Промельк надежды, но и бдительность нельзя терять. - Только я за вами пойду, - упрямо сказал Заур, не желая подставлять спину. - Да это псих какой-то, - сказал первый палач, тяжело под бременем инструмента взбираясь по лестнице. - Не псих, а шляпа, - повторил человек в шляпе и последовал за первым, - а с тебя пол-литра, глухарь. Я же говорил, что кто-то барабанит в дверь, а ты не верил. - Открывая дверь ключом, человек в шляпе обернулся к Зауру: - Скажи честно, барабанил в дверь? Заур осторожно поднимался за ними. Человек в шляпе распахнул дверь, и Заур узнал вестибюль. Вернее, часть его. Человек в шляпе продолжал смотреть на Заура, дожидаясь ответа. - Ну, стучал, - признался Заур. - Вот видишь, глухарь, с тебя пол-литра, - торжествующе сказал широкоплечий. И теперь Заур внезапно понял, почему тот так разочаровался в его кейсе. Он ждал, что там может оказаться бутылка водки или коньяка. Они уже прошли в вестибюль и стояли у двери. Заур прошел мимо них и радостно увидел знакомого милиционера. - Михеич, - крикнул человек, державший инструмент, который теперь показался Зауру вполне применимым и в мирных целях, - ты этого человека видел? - Конечно, - раздраженно ответил милиционер и, обращаясь к Зауру: - Это вы забыли дверь в лифте закрыть? Мне уже звонили. Он почему-то не удивился, что Заур поднялся из подвального помещения. - Нет, - сказал Заур, окончательно приходя в себя, - я закрыл дверь лифта. После меня он поднялся наверх. - Ну, ладно, идите, - сказал милиционер устало. Уф! С какой радостью Заур выскочил на улицу! Свобода! Свобода! Никаких провокаций не было! Бред какой-то! Но какое завихрение жизни после долгих, однообразных часов на кафедре и в тиши архивов! "А ведь я все-таки правильно угадал, что о провокации говорил ее отец", - с запоздалой гордостью думал он, направляясь в институт. Вечером к соседке опять приходил джазист. И они снова устроили себе маленькую пирушку. Заур рано лег спать, чтобы завтра пораньше засесть за работу, восстановить выписки из жандармских докладов и потом продолжить работу над статьей. Часов в одиннадцать из соседней комнаты раздался первый торжественный звук трубы. "Труби, труби", - думал Заур, с удовольствием возвращаясь к распорядку нормального безумия. *** Дней через десять статья была готова. Заур пошел в архив, чтобы уточнить некоторые мелкие детали, сперва показавшиеся ему несущественными. Каково же было его удивление, однако на этот раз не переходящее в мистический страх, когда он обнаружил, что папок с жандармскими отчетами нет на месте. Он решил, что за это время была проведена очередная идеологическая ревизия и папки просто убрали оттуда. Но тут-то нашего героя как раз подвела его прекрасная память. Дело в том, что перед выписками из жандармских докладов он автоматически ставил библиографический шифр материала. И он об этом начисто забыл. А отец Лины, читая эти выписки, как раз обратил внимание на эти шифры и переписал их в записную книжку. На следующий день он позвонил в соответствующую инстанцию и продиктовал их, после чего эти папки изъяли из архива и, вероятнее всего, уничтожили. Заур не долго думал об исчезнувших папках. Это вообще была не его тема. Его тема была Византия, потому что он считал, что оттуда все главное пошло на Руси. Больше он Лине никогда не звонил, хотя долго помнил ее.