ла под раковиной. Сейчас Андреа аккуратно раскладывала на решетке черные кубики угля. - У меня был сегодня разговор о твоем работодателе, - объявила она, устанавливая хибачи на полку и поджигая зеленоватую запальную пасту электрозажигалкой от плиты. - Из Ниццы приехал наш академик. Он сперва изумился, с чего бы это я заинтересовалась Йозефом Виреком, но поскольку он ко всему прочему еще и озабоченный старый козел, был более чем рад поговорить. Марли подошла посмотреть, как чуть видные язычки пламени лижут угли. - Он все пытался свернуть на Тессье-Эшпулов, - продолжала Андреа, - и на Хьюза. Хьюз жил с середины по конец двадцатого века, американец. О нем целая глава в монографии, он вроде как прото-Вирек. Я и не знала, что Тессье-Эшпулы начали распадаться... Она вернулась к столу и вытащила из пакета шесть больших тигровых креветок. - Они франко-австралийцы? Помнится, я видела документальный фильм. Им принадлежит какой-то крупный курорт? - Фрисайд. Теперь, как говорит профессор, он продан. Похоже, одной из дочерей старого Эшпула каким-то образом удалось захватить единоличный контроль над всеми финансами. Она становилась все эксцентричнее, и интересы клана полетели ко всем чертям. Это за последние семь лет. - Не понимаю, какое отношение это имеет к Виреку, - сказала Марли, глядя, как Андреа насаживает креветки на длинные бамбуковые иглы. - Твоя догадка окажется ничуть не хуже моей. Мой профессор придерживается мнения, что и Вирек, и Тессье-Эшпулы - замечательный анахронизм, и что, наблюдая за ними, можно многое узнать об эволюции корпораций. И, в общем и целом, убедил нашего главного редактора... - Но что он говорил о Виреке? - Что безумие Вирека примет новую форму. - Безумие? - Ну, по правде говоря, он избегал этого слова. Но Хьюз явно был сумасшедшим как мартовский заяц, и старый Эшпул не лучше, а его дочь - та просто не в своем уме. Профессор говорил, что давление эволюционных процессов рано или поздно вынудит Вирека совершить какой-то "скачок". Так он и сказал. "Скачок". - Эволюционные процессы? - Да, - отозвалась Андреа, перенося иглы с креветками к хибачи, - он говорит о корпорациях так, как будто это какой-то новый вид животных. После обеда они пошли гулять. Марли обнаружила, что время от времени начинает вслушиваться, озираться по сторонам в надежде ощутить на себе всевидящее око Вирекова механизма, но Андреа заполняла вечер своей обычной теплотой и здравым смыслом. Марли была благодарна за то, что можно гулять по городу, где все предметы были самими собой. В мире же Вирека... что может быть просто в мире Вирека? Она вспомнила медную дверную ручку в галерее Дюпре, не передать словами, как такая привычная, обыденная вещь изогнулась вдруг у нее в руке, затягивая ее в конструкт парка Гюль. Интересно, он всегда там - в парке архитектора Гауди, в полдень, которому нет конца? "Сеньор богат. Сеньор любит являть себя по-всякому". Она поежилась под теплым вечерним ветерком и взяла Андреа под руку. Но самым зловещим в симстим-конструкте было на самом деле то, что он заставлял усомниться в реальности всего, что ее окружало. Скажем, витрины магазинов, мимо которых она проходит сейчас с Андреа, тоже могут обернуться плодом воображения. Кто-то из великих сказал: неотъемлемое свойство зеркал в том, что они в определенном смысле вредят душевному здоровью. Если это так, решила Марли, то конструкты вредят куда сильнее. Андреа остановилась у киоска купить свои английские сигареты и свежий номер "Elle". Марли осталась ждать на тротуаре. Автоматически раздвигаясь, ее обтекал поток пешеходов, мимо скользили лица: студенты, бизнесмены, туристы. Кто-то из них, подумалось ей, часть Вирековой машины, а провода замкнуты на Пако. Пако - кареглазый, непринужденно-серьезный, с мускулами, перекатывающимися под шелковистой рубашкой. Пако, работающий на сеньора всю свою жизнь. - Что случилось? У тебя такой вид, будто ты только что проглотила осу. - Андреа срывала целлофан с пачки "Силк Кат". - Нет, - сказала Марли и поежилась. - Но мне пришло в голову, что это едва не произошло... И по дороге домой - несмотря на болтовню Андреа, несмотря на исходившее от нее тепло - витрины одна за другой стали превращаться в шкатулки - конструкции, похожие на работы Джозефа Корнелла или этого таинственного мастера, которого разыскивал Вирек... Книги, меха, итальянская одежда располагались в них так, что наводили на мысль о геометрии томления - непонятного, не имеющего даже названия. И проснуться, опять проснуться, уткнувшись лицом в кушетку Андреа, на плечах горбом - красное стеганое одеяло. Почувствовать запах кофе, услышать, как Андреа, собираясь на работу, напевает себе под нос какой-то токийский шлягер. Серое утро, парижский дождь. - Нет, - сказала она Пако. - Я пойду без вас. Я предпочитаю сделать это одна. - Но это очень большие деньги. - Он указал взглядом на итальянскую сумку, стоявшую между ними на столике кафе. - Это опасно. Вы хоть понимаете, насколько это опасно? - Но ведь никто же не знает, что они у меня, правда? Только Ален и ваши люди. И я не сказала, что обойдусь без вашей помощи, просто мне не хочется общества. - Что-то не так? - В уголках рта морщины, вид серьезный. - Вы чем-то расстроены? - Я только хочу сказать, что должна побыть наедине с собой. Если хотите, вы и все остальные, кто бы они ни были, вольны идти следом. Идти следом и наблюдать. Если вы меня потеряете, что лично мне представляется маловероятным, то у вас наверняка есть адрес. - Верно, - сказал испанец. - Но то, что вы понесете несколько миллионов новых иен одна, через Париж... - Он пожал плечами. - И если я их потеряю, да? А что, сеньор заметит потерю? Или появится еще одна сумка, еще четыре миллиона? - Встав, Марли потянулась за ремнем. - Естественно,. будет другая сумка, хотя собрать такую сумму наличными... для этого потребуются определенные усилия. Нет, сеньор, конечно, не "заметит" потери - в том смысле, как понимаете это вы, - а вот я подвергнусь взысканию за бессмысленную потерю и много меньшей суммы. Вам еще предстоит узнать: очень богатые люди обладают одним общим свойством - они не сорят деньгами. - И тем не менее я пойду без вас. Не одна, но оставьте меня наедине с моими мыслями. - С вашей интуицией. - Да. Если кто-то и шел за ней следом - в чем она ни минуты не сомневалась, - то эти "кто-то", как всегда, оставались совершенно невидимыми. Если на то пошло, то это Алена, скорее, оставили без наблюдения. Без сомнения, адресом, который он дал ей сегодня утром, уже занялись - вне зависимости от того, там сам виновник или нет. Сегодня она будто обрела новые силы. Наперекор Пако она добилась своего. Эта ее сегодняшняя строптивость до некоторой степени была вызвана внезапно возникшим вчера вечером подозрением, что Пако - со всем его юмором и мужественностью, очаровательным невежеством в искусстве - ей просто подсунули. Она вспомнила, как Вирек сказал, что ему о ее жизни известно больше, чем ей самой. Что проще всего вписать в последние пустые строчки кроссворда, являющегося Марли Крушковой? Пако Эстевеса. Совершенный незнакомец. Слишком совершенный. Она улыбнулась собственному отражению в стене голубоватого зеркала, мимо которой эскалатор увозил ее к платформам метро, испытывая удовлетворение от того, как подстрижены темные волосы, насколько стильной смотрится аскетичная титановая оправа черных очков "порше", которые она купила сегодня утром. Хорошие губы, подумала она, действительно неплохой рот, и вот ей улыбается со встречного эскалатора худой парнишка в белой рубашке и черной кожаной куртке, с огр! омной черной папкой под мышкой. Я в Париже, подумала она. Впервые за очень долгое время одно это казалось достаточной причиной для улыбки. Сегодня я отдам отвратительному дураку, моему бывшему любовнику, четыре миллиона новых иен, а он даст мне кое-что взамен. Имя или адрес, может быть, номер телефона. Она купила билет первого класса: в вагоне будет поменьше народу, и можно будет убить время, гадая, кто из пассажиров состоит на службе у Вирека. По данному Аленом адресу - на мрачной северной окраине - оказалась одна из двадцати бетонных высоток, вздымавшихся над равниной из того же материала. Жирный кус для спекулянтов недвижимостью середины прошлого века. Дождь шел теперь мерно и плотно, и она чувствовала себя как бы в сговоре с ним. Дождь придавал дню что-то заговорщицкое, оседая каплями на шикарную каучуковую сумку, в которой была фортуна, наконец улыбнувшаяся Алену. Как странно - кошмарный пейзаж, миллионы под мышкой, и каждый шаг приближает к тому, чтобы кипами новых иен облагодетельствовать бесконечно неверного бывшего любовника. Когда она нажала на кнопку домофона с номером квартиры, никакого ответа не последовало. За затемненным стеклом - голый мрачный вестибюль. Одно из таких мест, где включаешь свет у входа, а потом лампы сами автоматически выключаются - как правило, еще до прихода лифта, - оставляя тебя ждать в усталом воздухе и запахе дезинфекции. Она снова позвонила. - Ален? Ничего. Толкнула дверь. Не заперто. В вестибюле пусто. Мертвый глаз беспризорной телекамеры смотрит на нее сквозь пленку пыли. С бетонной равнины за спиной сочится водянистый полуденный свет. Цокот каблучков по коричневой плитке, когда она шла к лифтам. Нажала кнопку "22". Послышался гулкий удар, металлический стон, и один из лифтов начал опускаться. Пластмассовые указатели над дверьми остались неосвещенными. Кабина прибыла со вздохом и высоким слабеющим воем. - Мон шер Ален, как низко ты пал в этом мире. Этот дом - полное дерьмо, правда, правда. Когда створки дверей, скользнув в стороны, открылись в темноту кабины, Марли нащупала под итальянской сумкой Пако клапан собственной брюссельской сумочки. Нашла плоский фонарик, который всегда носила при себе с первой своей прогулки по Парижу. На зеленой жестяной ручке фонарика выгравирована торговая марка в виде львиной головы. "Гора Чудес". В парижских лифтах можно вляпаться во что угодно, начиная от рук грабителя и кончая дымящейся кучкой свежего собачьего кала... Слабый луч выхватывает серебристые кабели, масляные и сияющие, мягко покачивающиеся в пустой шахте. Носок правого сапога уже на несколько сантиметров вышел за стертый стальной обод плитки, на которой стоит левый. Рука автоматически с ужасом дергает луч вниз: двумя этажами ниже видна пыльная и замусоренная крыша кабины. За те несколько секунд, пока луч нащупывал лифт, Марли успела разглядеть невероятное количество деталей. Подумала о крохотной подводной лодке, нырнувшей в морскую бездну, о хилом лучике, скользящем по вековым отложениям на дне: мягкий покров древней пушистой плесени, засохшее и серое нечто, бывшее когда-то презервативом, яркие зайчики света отскакивают от мятых кусков стальной фольги, хрупкий желтоватый цилиндр и белый поршень диабетического шприца... Она так вцепилась в дверь, что заболели суставы пальцев. Медленно, очень медленно перенесла вес назад, подальше от колодца. Еще шаг, и Марли щелчком выключила свет. - Черт побери, - вырвалось у нее. - О Господи. Нашла дверь на лестничную площадку. Снова включив маленький фонарик, стала взбираться наверх. Через восемь этажей отупение начало понемногу спадать, и ее затрясло, дорожки слез испортили макияж. Снова постучать в дверь. Дверь из ДСП оклеена ламинированной пленкой - отвратительная имитация под красное дерево: литографированное зерно едва различимо в свете единственной на весь длинный коридор биофлюоресцентной полоски. - Черт тебя побери. Ален? Ален! Рыбий глаз дверного глазка пусто смотрит сквозь нее, глаза за ним нет. В коридоре застыл ужасающий запах: забальзамированная кухонная вонь в ловушке из синтетической обивки. Толкнуть дверь, поворачивая ручку, дешевая медь - холодная и липкая, сумка с деньгами внезапно потяжелела, ремень врезается в плечо. Дверь легко открывается. Короткая оранжевая дорожка испещрена ломаными розовыми прямоугольниками - ясно различимый след грязи, которую десятилетиями втирали тысячи квартиросъемщиков и их гостей... - Ален? Запах черных французских сигарет. Почти уютный... И найти его здесь. Лежащего, свернувшись по-детски, на кошмарном оранжевом ковре. В этом водянистом серебряном свете, сочащемся из прямоугольника окна, где на фоне бледного дождливого неба - другие безликие высотки. Спина - как знак вопроса под натянутой бутылочно-зеленой велюровой курткой. Левая рука прикрывает ухо. Белые пальцы, у основания ногтей - тонкий синеватый налет. Опустившись на колени, Марли коснулась его шеи. Поняла. Дождь за окном все сыпал и сыпал - навсегда. Сидеть, расставив ноги; баюкать его голову, обнимая; раскачиваться, качаться... Отупелое животное поскуливание заполняет голый прямоугольник комнаты... И через какое-то время, осознав, что что-то впивается в ладонь, увидеть аккуратный срез очень тонкой, очень жесткой проволоки из нержавеющей стали, кусок проволоки торчит из его уха, проходит между раздвинутых холодных пальцев. Гадко, гадко, так не умирают. Это подняло ее на ноги. Гнев, пальцы как когти. Осмотреть безмолвную комнату, место, где он умер. Следов его присутствия нет, ничего. Только потрепанный "атташе". Откинув крышку, Марли обнаружила два блокнота на спирали - чистые, нетронутые страницы, - нечитанный, но очень модный роман, коробок деревянных спичек и полупустую пачку синих "Галуаз". Переплетенный в кожу ежедневник исчез. Она ощупала его куртку, залезла в карманы - ежедневника не было. Нет, подумала она, ты не записал бы это туда, верно? Но ты ведь никогда не мог запомнить ни номера, ни адреса, да? Она снова оглядела комнату, охваченная каким-то странным спокойствием. Тебе ведь приходилось все записывать, но ты скрытничал, не доверял моей маленькой книжице от "Брауне", да? Если у тебя было свидание с девушкой в каком-нибудь кафе, ты записывал ее телефон на спичечном коробке или на обратной стороне чека и забывал об этом, так что я находила его недели спустя, убирая твои вещи. Марли перешла в крохотную спальню. Там стоял ярко-красный складной стул и пласт дешевого желтого темперлона, служивший кроватью. Темперлон был помечен коричневой бабочкой менструальной крови. Она приподняла пласт, но под ним ничего не было. - Ты, наверное, был напуган, - сказала она. Голос дрожал от ярости, которую она даже не пыталась понять. Руки были холодны, холоднее, чем у Алена. Она пробежала пальцами по красным в золотую полоску обоям в поисках какого-нибудь разошедшегося шва, отставшего края, тайника. - Глупая несчастная сволочь. Несчастная дохлая сволочь... Ничего. Назад, в гостиную, - и почему-то удивление, что он не пошевелился. Как будто ожидала, что он вот-вот вскочит, "привет-привет", размахивая куском бутафорской проволоки. Сняла с него туфли. Пора ставить новые каблуки. Заглянула внутрь, пощупала стельки. Ничего. - Не делай этого со мной. И назад, в спальню. Узкий шкаф. С треском отмахнуться от стайки дешевых пластмассовых вешалок, оттолкнуть обвисший саван упаковочного пластика из химчистки. Сдвинуть пласт грязной постели, встать на него - каблуки проваливаются в темперлон, - чтобы провести руками вдоль полки из ДСП и найти в дальнем углу плотно свернутый бумажный квадратик, прямоугольный и синий. Развернуть, заметив, как облупился лак с ногтей, на которые она потратила сегодня столько времени, и увидеть номер, записанный зеленой шариковой ручкой. Это была обертка от пустой пачки "Галуаз". В дверь постучали. Потом голос Пако: - Марли? Эй, Марли? Что случилось? Она засунула бумажку за ремень джинсов и повернулась, чтобы встретить взгляд спокойных серьезных глаз. - Это Ален, - сказала она. - Он мертв. 19.ГИПЕРБАЗАР В последний раз Бобби видел Лукаса перед огромным старым универмагом на Мэдисон-Авеню. Таким он его и запомнил: огромный негр в строгом черном костюме вот-вот войдет в свой длинный черный автомобиль, один черный начищенный ботинок уже стоит внутри роскошного салона Ахмеда, другой - еще на крошащемся бетоне тротуара. Джекки стояла рядом с Бобби. Ее лицо затеняли широкие поля увешанной золотыми побрякушками федоры, шафрановый шарф завязан сзади на шее. - Теперь за нашим юным другом будешь присматривать ты. - Лукас ткнул в нее набалдашником трости. - Он не без врагов, наш Граф. - А у кого их нет? - спросила Джекки. - Я сам о себе могу позаботиться, - сказал Бобби. Мысль, что Джекки считают более умелой, чем он, возмущала его; в то же время он понимал - так оно и есть. - Ты уверен? - Лукас качнул тростью, теперь набалдашник смотрел на Бобби. - Муравейник, мой друг, - это искаженный мир. Здесь вещи редко бывают тем, чем кажутся. Как бы в подтверждение своих слов он сделал что-то с тростью - и длинные латунные накладки на мгновение беззвучно раскрылись, встопорщились наподобие спиц зонта, только каждая спица оказалась обоюдоострым и заточенным штырем. Потом они исчезли, и широкая дверца Ахмеда, скользнув на место, закрылась с глухим бронированным стуком. Джекки рассмеялась. - Вот ÷е-ерт. Лукас все еще таскает с собой эту убивающую палку. Он теперь важный адвокат, однако улица всегда оставляет свой отпечаток. Что ж, на мой взгляд, это неплохо. - Адвокат? Джекки только поглядела на него. - Пустяки, золотко, ты просто пойдешь со мной, будешь делать, как я скажу, и все будет о'кей. Ахмед влился в редкое уличное движение, и какой-то рикша бессмысленно прогудел вслед удаляющемуся латунному бамперу ручным клаксоном. Потом, положив Бобби на плечо наманикюренные пальцы в золотых кольцах, Джекки повела его по тротуару мимо бездомных бродяг в лохмотьях, устроивших себе ночлег среди мешков для мусора, - в медленно просыпающийся мир Гипербазара. Четырнадцать этажей, сказала Джекки, а Бобби только присвистнул. - И все такие? Она кивнула, размешивая коричневые кристаллы колотого сахара в бежевой пене кофе-гляссе. Они сидели на витых чугунных стульях у мраморной стойки в маленькой забегаловке. Девушка одних с Бобби лет с обесцвеченными волосами, залакированными под акулий плавник, орудовала рычагами огромной древней кофеварки. Над медными баками, куполами и горелками раскинули крылья хромированные орлы. Столешница, на которой покоилась кофеварка, первоначально была чем-то другим - Бобби хорошо был виден тот конец, который сбили наискось, чтобы втиснуть мраморную плиту между двух крашенных белым железных колонок. - Нравится, а? - Джекки присыпала бежевую пену корицей из старой тяжелой стеклянной перечницы. - Думаю, так далеко от Барритауна ты еще никогда не забирался. Бобби кивнул. В глазах рябило от многоцветия товаров в лавках, да и самих лавок тоже. Казалось, здесь не было порядка буквально ни в чем, ни малейшего намека хоть на какую-то единую планировку. От небольшого пятачка перед забегаловкой во все стороны разбегались кривые коридоры. И единого центрального источника света, казалось, тоже не было. Красный и голубой неон чередовался с неровным белым светом шипящих газовых фонарей, а в одной лавке, которую как раз открывал бородач в кожаных штанах, похоже, вообще горели свечи - мягкий колеблющийся свет отражался от сотен полированных медных пряжек и медальонов, развешанных на красно-черной стене из старых циновок. Весь Гипербазар полнился утренним шумом, кашлял, прочищая горло. Из-за угла с жужжанием выехал синий уборочный робот "Тошиба", таща за собой побитую пластиковую тележку с зелеными полиэтиленовыми тюками мусора. К верхнему сегменту его корпуса, прямо над россыпью видеообъективов и сенсоров, кто-то приклеил огромную голову плас! тмассовой куклы. Голубые глаза, улыбка - черты искусственного лица напоминали знаменитую звезду симстима, но отдаленно, отдаленно - дабы не нарушать авторских прав "Сенснета". Розовая голова с платиновыми волосами, завязанными сзади в хвост ниткой бледно-голубого искусственного жемчуга, абсурдно подпрыгивая, кивнула пару раз, когда робот проползал мимо. Бобби рассмеялся. - Здесь все о'кей, - сказал он, жестом указывая девушке за стойкой, чтобы она снова наполнила его чашку. - Подождешь минуту, задница, - вполне дружелюбно отозвалась девушка. Она отмеряла молотый кофе, насыпая его через погнутую стальную воронку в чашку антикварных весов. - Джекки, тебе вчера после шоу удалось поспать? - Конечно, - ответила Джекки и отхлебнула кофе. - Я танцевала во втором выходе, а потом поспала у Джаммера. Завалилась на его тахту, понимаешь? - Хотелось бы мне быть на твоем месте. Каждый раз, когда Генри видит, как ты танцуешь, он потом всю ночь не оставляет меня в покое... - Рассмеявшись, девушка наполнила чашку Бобби из черного пластмассового термоса. - Ладно, - сказал Бобби, когда девушка снова занялась кофеваркой, - что теперь? - Занятой человек? - Джекки холодно взглянула на него из-под увешанных золотом полей шляпы. - У тебя график: куда пойти, с кем встретиться, да? - Ну нет. Блин. Я просто хочу сказать, это оно? - Что оно? - Это место. Мы остаемся здесь? - На последнем этаже. Мой друг Джаммер заправляет клубом наверху. Сомнительно, что кто-то сможет отыскать тебя там, а даже если им это удастся, в клуб не так-то легко проникнуть. Четырнадцать этажей лавок, и все торгуют тем, что владельцам не хотелось бы выставлять на всеобщее обозрение, сечешь? Здесь очень чувствуют чужих, особенно тех, кто задает вопросы. И большинство здешних нам, так или иначе, друзья. В общем, тебе тут понравится. Хорошее для тебя место. Можно многому научиться, если будешь помнить, что надо держать рот на замке. - Как я могу учиться, не задавая вопросов? - Ну, я имела в виду - держи ушки на макушке, скорее в этом смысле. И будь повежливее. Здесь немало крутых, но если ты не будешь совать нос в чужие дела, то и тебя оставят в покое. К концу дня здесь, вероятно, появится Бовуа. Лукас поехал на Проект пересказать ему то, что вы разузнали у Финна. Вы ведь что-то у него узнали, да, золотко? - Например, то, что у него на полу валяются три трупа. Финн сказал, это ниндзя. - Бобби поднял на нее взгляд. - Он какой-то странный. - Ну, покойники обычно не входят в ассортимент его товаров. Но, в общем и целом, ты прав, он тот еще фрукт. А почему бы тебе не рассказать мне обо всем? Спокойно и последовательно, не повышая голоса. Как по-твоему, сможешь? Бобби рассказал ей, что смог вспомнить из своего визита к Финну. Несколько раз она его останавливала, задавала вопросы, на которые он, как правило, не знал ответа. Когда он впервые упомянул Вигана Лудгейта, Джекки задумчиво кивнула. - Да-а, - протянула она. - Джаммер иногда поминает Вига, если его раскрутить на разговор о старых временах. Надо будет порасспросить его... Под конец рассказа она откинулась назад, прислонившись к одной из зеленых колонн. Низко надвинутая шляпа почти скрыла лицо танцовщицы. - Ну? - не вытерпел Бобби. - Интересно, - сказала Джекки, но это было все. - Мне нужна новая одежда, - заявил Бобби, когда они взобрались по неподвижному эскалатору на второй этаж. - У тебя есть деньги? - Блин, - ругнулся он, похлопав себя по мешковатым плиссированным джинсам в тех местах, где у обычных штанов были карманы. - Нет у меня, черт побери, никаких долбаных денег, но мне нужна одежда. Вы ведь с Лукасом и Бовуа для чего-то же меня прячете, так? Ну так вот, я устал от этой кошмарной рубахи, которую мне навязала Pea, и мне надоело ждать, что эти штаны вот-вот свалятся с моей жопы. И я здесь потому, что этот куроложец Дважды-в-День решил подставить мою шею ради того, чтобы Лукас и Бовуа смогли проверить свой траханый софт. Так что ты вполне, мать твою так, можешь купить мне какую-нибудь одежду, идет? - Идет, - сказала она после паузы. - Вот что я тебе скажу, - Джекки указала на китаянку в блеклой джинсе, которая сворачивала листы пластика, закрывавшие стальные трубчатые стойки с висевшей одеждой. - Видишь вон там Лин? Она моя знакомая. Выбери, что захочешь, а я потом улажу это между ней и Лукасом. Полчаса спустя он появился из занавешенной одеялом примерочной и надел яванские авиационные очки с зеркальными стеклами. Улыбнулся Джекки. - Вот это стильно, - возвестил он. - О да. - Она обмахнулась рукой, как будто поблизости было что-то горячее, чего нельзя коснуться. - Значит, тебе не понравилась рубашка, которую тебе одолжила Pea? Бобби опустил глаза на выбранную им черную футболку с квадратной голограммой киберпространственной деки через всю грудь. Дека выглядела так натурально, что казалось: только положи пальцы на клавиши, и она унесет тебя в полет сквозь матрицу, над линиями решетки, проступающей из-под краев деки. - Ага. Безвкусная дешевка. - Верно, - отозвалась Джекки, оглядев узкие черные джинсы, тяжелые ботинки и черный кожаный ремень, украшенный двумя рядами пирамидальных хромированных заклепок. - Сдается, теперь ты куда больше похож на графа. Пойдем, Граф, у меня есть для тебя кушетка, сможешь отоспаться наверху у Джаммера. Заложив большие пальцы в передние карманы черных "ливайсов", Бобби испробовал на Джекки плотоядную улыбку. - Один, не беспокойся, - добавила танцовщица. 20.РЕЙС ИЗ ОРЛИ Пако повернул "ситроен-дорнье" вниз, к Елисейским Полям, вдоль северного берега Сены, потом - мимо Центрального рынка. Марли утонула в ошеломляюще мягком кожаном сиденье, со стежками еще более тонкими, чем на ее брюссельском пальто, и заставила себя не думать ни о чем... полная пустота, отсутствие эмоций. Будь глазами, сказала она себе. Только глазами, чувствуй свое тело, его вес равномерно вдавлен в сиденье скоростью этой кощунственно дорогой машины. Прогудев мимо Площади Невинноубиенных, где шлюхи торгуются из-за грошей с водителями грузовых ховеров, Пако без малейших усилий вписался в лабиринт узких улочек. - Почему вы сказали "Не делай этого со мной"? - Он убрал руку с панели управления и поправил каплю передатчика в ухе. - Зачем вы подслушивали? - Потому что это моя работа. Я послал туда женщину с параболическим микрофоном. Она поднялась на двадцать второй этаж высотки напротив. Телефон в квартире не работал; иначе мы подключились бы к нему. Наш агент вскрыла пустую квартиру, выходящую на западный фасад здания, и нацелила свой микрофон как раз вовремя, чтобы услышать, как вы говорите: "Не делай этого со мной". Вы говорили, что были там одна? - Да. - Он был мертв? - Да. - Тогда почему вы так сказали? - Не знаю. - Кто, как вы почувствовали, что-то вам сделал? - Не знаю. Наверное, Ален. - Сделал что? - Умер? Все усложнил? Сами мне скажите. - Вы - сложная женщина. - Выпустите меня. - Я отвезу вас в квартиру вашей подруги... - Остановите машину. - Я отвезу вас... - Я пойду пешком. Длинная серебристая машина скользнула к обочине. - Я позвоню вам в... - Всего доброго. - Вы уверены, что не хотите предпочесть какой-нибудь курорт? - спросил мистер Палеологос, худой и элегантный, как богомол, в своем белом льняном жакете. Волосы у него тоже были белые и зачесаны назад с необыкновенным тщанием. - Это не столь дорого и гораздо веселее. Вы очень привлекательная девушка. - Простите? - Рывком отключаясь от созерцания пустой улицы за залитым дождем окном. - Что вы сказали? - Его французский был неуклюжим, восторженным и со странно модулированными интонациями. - Очень симпатичная девушка, - жеманно улыбнулся агент. - Вы не предпочли бы каникулы в кластере Мед? Общество людей вашего возраста? Вы еврейка? - Прошу прощения? - Еврейка? Да? - Нет. - Очень жаль, - сказал он. - У вас скулы определенного типа - как у элегантных молодых евреек. У меня есть чудесная путевка со скидкой. Пятнадцать дней на Иерусалимской Весне, восхитительная обстановка - и все это за ту же цену. Включая аренду скафандра, трехразовое питание и прямой шаттл от тора "Джей-Эй-Эль". - Аренду скафандра? - На Иерусалимской Весне еще не успели полностью нарастить атмосферу, - сказал мистер Палеологос, передвигая стопку распечаток на розовой папиросной бумаге с одного конца письменного стола на другой. Его контора представляла собой крохотный закуток с голографическими видами Пороса и Макао вдоль стен. Марли выбрала это агентство за его очевидную безвестность, и потому, что туда легко было проскользнуть, не выходя из небольшого коммерческого комплекса на ближайшей от квартиры Андреа станции метро. - Нет, - повторила она, - меня не интересуют курорты. Я хочу поехать вот сюда, - она постучала пальцем по надписи, сделанной на мятой синей обертке от пачки "Галуаз". - Ладно, - буркнул агент, - это, конечно, возможно, но у меня нет списка предлагаемых услуг. Вы остановитесь у друзей? - Деловая поездка, - нетерпеливо отрезала Марли. - Мне нужно улететь немедленно. - Хорошо-хорошо, - примирительно сказал мистер Палеологос, снимая с полки позади стола дешевый маленький терминал, - не могли бы вы назвать мне код вашего кредита? Порывшись в черной кожаной сумочке, Марли выудила толстую пачку новых иен, которую она стянула из сумки Пако, пока тот был занят осмотром квартиры. Банкноты были перетянуты ленточкой из красного прозрачного пластика. - Я заплачу наличными. - О Боже, - отозвался мистер Палеологос, касаясь верхней банкноты кончиком розового пальца, как будто ожидал, что вся пачка вот-вот растворится в воздухе. - Понимаю. Видите ли, не в моих правилах вести дела таким образом... Но, полагаю, что-то можно будет устроить... - И побыстрее, - бросила она в ответ, - как можно быстрее... Он поднял на нее глаза. - Понимаю. - Его пальцы забегали по клавиатуре терминала. - Не могли бы вы назвать мне имя, под каким вы желаете путешествовать? 21.ВРЕМЯ ТРАССЫ Тернер проснулся в безмолвном доме, полежал, слушая, как в кронах яблонь заросшего сада перекликаются птицы. Эту ночь он спал на сломанной кушетке, которую Руди держал на кухне. Встав, Тернер накачал воды для кофе. Запыхтели пластиковые трубы, ведущие от бака на крыше, вода полилась в чайник. Потом он поставил чайник на газовую плитку и вышел на веранду. Восемь машин Руди, покрытые утренней росой, были припаркованы ровным рядком на гравии подъездной дорожки. Когда Тернер спустился по ступенькам, в распахнутые ворота вбежала модифицированная собака, ее черный колпак тихонько пощелкивал в утренней тишине. Собака остановилась, принюхиваясь, повела из стороны в сторону черным конусом морды и затрусила по своим делам по дорожке за угол веранды. Тернер остановился у капота тускло-коричневого джипа "судзуки". Мотор был переделан под водородное топливо. Должно быть, Руди сам проделал всю работу. Привод на все четыре колеса, с огромных колес с покрышками для бездорожья осыпалась засохшая речная глина. Маленький, надежный, но на трассе от него немного толку... Он прошел мимо двух покрытых пятнами ржавчины седанов "хонда", совершенно идентичных: один и тот же год, одна и та же модель. Руди, очевидно, разбирает один на запчасти для другого - значит, оба не на ходу. Тернер рассеянно хмыкнул, взглянув на безукоризненный, коричневый с бежевым лак на кузове пикапа "шевроле" модели 1949 года. Он помнил проржавевший остов, который Руди приволок домой из Арканзаса на арендованной платформе. Эта старушка бегала еще на бензине; на внутренних поверхностях ее мотора, скорее всего, так же не найдешь ни единого пятнышка, как и на натертом вручную шоколадном лаке крыльев. Дальше под серым пластиковым брезентом стояла половинка экранолета фирмы "дорнье", а за ней - на самодельном трейлере - похожий на осу черный гоночный мотоцикл "судзуки". Тернер задумался, вспоминая, сколько времени прошло с тех пор, как Руди в последний раз всерьез участвовал в гонках. Под еще одним брезентом возле трейлера с байком приютился старенький снегоход. А за ними - пятнистый ховер, наследие войны, почти что танк: от приземистой башни из бронированной стали пахло керосином, на котором работала турбина. Усиленная стальной сеткой юбка воздушной подушки распласталась по гравию. Окна напоминали бойницы с толстым высокопрочным пластиком вместо стекол. К похожим на тараны бамперам были привинчены номерные знаки Огайо. Номера не просрочены. - Понимаю, о чем ты думаешь, - сказала Салли, и, обернувшись, Тернер увидел, что она стоит у перил веранды с кружкой дымящегося кофе в руке. - Руди говорит, если эта махина не сможет через что-то перелезть, она просто пройдет это насквозь. - Быстрая? - Прикоснувшись к бронированному боку ховера. - Конечно, но примерно через час тебе понадобится новый кардан. - А как насчет законов? - Нельзя сказать, что полиции так уж нравится его вид, но есть разрешение на поездки по улицам. Насколько я знаю, нет законов, которые запрещали бы броню. - Энджи чувствует себя лучше, - сказала Салли, когда он вошел за ней на кухню. - Правда, милая? Дочь Митчелла подняла глаза от кухонного стола. Ее синяки, как и синяки Тернера, поблекли - пара жирных запятых, похожих на сине-черные нарисованные слезы. - Мой друг - доктор, - сказал Тернер. - Он осмотрел тебя, пока ты была без сознания. Он говорит, с тобой все в порядке. - Он - твой брат. И он не врач. - Извини, Тернер, - сказала от плиты Салли. - Я довольно прямолинейна. - Ладно, не врач, - согласился Тернер, - но он много чего умеет. Мы волновались, вдруг ребята из "Мааса" сделали что-то с тобой, подстроили так, чтобы ты заболела, если уедешь из Аризоны... - Например, вживили бомбу в кору головного мозга? - Энджи ковыряла ложкой холодную овсянку на щербатой тарелке с каймой из яблоневых цветов - из сервиза, который Тернер помнил слишком хорошо. - Господи, - выдохнула Салли, - во что ты впутался, Тернер? - Хороший вопрос. - Он подсел к столу. Энджи, не сводя с него глаз, жевала свою овсянку. - Энджи, - начал Тернер, - когда Руди сканировал тебя, он нашел у тебя в голове нечто странное. Девочка перестала жевать. - Он не знает, что это такое. Это вживили туда, возможно, еще тогда, когда ты была совсем маленькой. Ты знаешь, что я имею в виду? Она кивнула. - Ты знаешь, что это? Энджи сглотнула: - Нет. - Но ты знаешь, кто поместил это туда? - Да. - Твой отец? - Да. - Ты знаешь, почему? - Может, потому, что я болела? - Чем ты болела? - Я была недостаточно умной. К полудню все было готово. Заправленный ховер ждал у проволочного заграждения. Руди дал ему прямоугольный черный "зиплок", набитый новыми иенами - некоторые банкноты от долгого употребления были настолько потерты, что стали почти прозрачными. - Я попытался прогнать запись через французский "лексикон", - сказал Руди, одна из собак тем временем терлась пыльным боком о его штанину. - Не сработало. Похоже, это какой-то креольский диалект. А может, африканский. Хочешь себе копию? - Нет, - ответил Тернер, - лучше сам с ней поиграй. - Спасибо, - сказал Руди, - но никаких копий. Я не собираюсь признаваться в том, что ты вообще был здесь, - на случай, если кто-то станет интересоваться. Что до нас с Салли, мы под вечер отправимся в Мемфис, погостим у друзей. За домом присмотрят собаки. - Он почесал животное где-то под пластиковым колпаком. - Правда, малыш? - Собака было заскулила, но потом завиляла хвостом. - Пришлось отучить их охотиться на енотов после того, как я поставил эти инфракрасные сканеры, - сказал он, - иначе в округе не осталось бы вскоре ни одного енота... По ступеням веранды спустились Салли и девочка. Салли несла старый холщовый мешок, в который она собрала им в дорогу бутерброды и термос с кофе. Тернер вспомнил ее в постели - там, наверху - и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Сегодня она выглядела старше, чем вчера, и гораздо более усталой. Энджи сменила залитую кровью футболку "МААС-НЕОТЕК" на бесформенный свитер, который ей подыскала Салли. В нем девочка казалась еще моложе, чем была на самом деле. Салли даже удалось вписать блекнущие синяки в довольно эксцентричный макияж вокруг глаз, который дико контрастировал с детским лицом и мешковатым свитером. Руди протянул Тернеру ключи от ховера. - Я заставил свой старый "Крей" сварганить мне сегодня утром выжимки из последних сводок новостей, раздел "Корпорации". Кое-что из этого тебе, вероятно, следует знать. А именно: "Маас Биолабс" объявил о смерти доктора Кристофера Митчелла в результате несчастного случая. - Впечатляет, насколько неопределенно могут выражаться эти люди. - И следи за тем, чтобы ремни всегда были натянуты потуже, - говорила тем временем Салли, - иначе твоя попка превратится в сплошной синяк еще до того, как вы выберетесь на кольцевую дорогу вокруг Стейтсборо. Руди глянул на девочку, потом снова на Тернера. Тернеру видна была сетка лопнувших сосудов у брата под носом. И глаза у него были налиты кровью, и левое веко явственно подергивалось. - Ну, думаю, вот и все, - сказал Руди. - Забавно, но я уже было решил, что никогда больше тебя не увижу. Странно как-то снова видеть тебя здесь... - Ну, - отозвался Тернер, - вы оба сделали больше, чем я был вправе рассчитывать. Салли отвела глаза. - Так что спасибо. Думаю, нам пора двигаться. - Он забрался в кабину ховера, желая поскорее уехать. Сжав напоследок запястье девочки, Салли отдала ей мешок и постояла рядом, пока та карабкалась вверх по откидным подножкам. Тернер забрался на водительское сиденье. - Она все спрашивала о тебе, - сказал вдруг Руди. - Через какое-то время стало так плохо, что даже аналоги эндорфина не могли подавить боль, и примерно каждые два часа она спрашивала, где ты, когда ты приедешь. - Я посылал тебе деньги, - сказал Тернер. - Достаточно, чтобы отвезти ее в Тибу. Там, в клинике, вы могли бы испробовать что-нибудь новое. - Тиба? Господи, - фыркнул Руди, - она была старуха. Что, черт побери, хорошего было бы в том, если бы в Тибе растянули ее жизнь еще на несколько месяцев? Если больше всего на свете она хотела увидеть тебя? - Тогда не вышло, - сказал Тернер, когда девочка села на соседнее сиденье и поставила мешок между ног на пол. - Увидимся, Руди, - кивнул он. - Спасибо, Салли. - Прощайте, - отозвалась Салли, обнимая Руди за талию. - О ком вы говорили? - спросила Энджи, когда опустилась крышка люка. Вставив ключ в замок зажигания, Тернер запустил турбину, одновременно пустив воздух в воздушную подушку. Через узкое окно на своей стороне он увидел, как Руди и Салли быстро отошли назад от ховера, а собака, присев на задние лапы, залаяла на шум турбины. Педали и ручное управление были слишком большими, они были сконструированы так, чтобы предоставить максимум свободы движений водителю в радиационном скафандре. Тернер осторожно выехал из ворот и развернулся на широкой полосе гравиевой дорожки. Энджи подтягивала пристяжные ремни. - О матери, - сказал он. Он завел турбину, и машина рванулась вперед. - А я никогда не знала своей матери, - сказала девочка, и Тернер вспомнил, что ее отец мертв, а она этого еще не знает... Он прибавил обороты, и ховер сорвался с гравиевой дорожки, едва не задев одну из собак Руди. Относительно подвески броневичка Салли была права: от турбины шла постоянная вибрация. При девяноста километрах в час на горбатом асфальте старой трассы ховер просто вытряхивал душу. Бронир