льдино (с бутылью вина в оплетке и накрытой кастрюлькой осторожно выходит из кустарника). Вы позволите, мой господин? Смею ли я прервать вдохновенное неистовство вашего отчаяния? Родерих. Ты же слышишь, я тебя зову. Время завтракать. Труффальдино. Но вчера, когда я в этот же час осмелился встрять, как говорится, поперек стихов вашего сиятельства, вы соизволили за это рвение, столь повлиявшее на ваше вдохновение, надавать мне таких тумаков, что я подумал, может, и сегодня тоже... Родерих. Дурак! Пора бы тебе научиться по настроению моих стихов определять, когда духовный голод сливается в них с физическим! Подавай завтрак! Труффальдино (накрывает каменный стол салфеткой, ставит на него кастрюльку, бутылку вина, бокал и прочее). Господин придворный повар приготовил сегодня замечательные отбивные в подливкой из анчоусов, он говорит, что для поэта-отшельника это самое подходящее подкрепление сил, равно как и мадера. Родерих. И он прав! Превосходно укрепляет дух, особенно после столь безутешного отчаяния. (Ест и пьет с большим аппетитом.) Труффальдино. И как долго ваша милость намеревается пробыть в этой дикой, жуткой местности, удалившись от людского общества? Родерих. Покуда продержится мое отчаяние и хорошая погода. Труффальдино. Оно и впрямь - место для уединения вполне благоприятное: не слишком далеко, и замок принцессы под боком, да и оборудовано все очень удобно, и столик тут же, сразу можно и накрывать. Скалы, гроты, водичка плещется. Одно только нехорошо, ваша милость, - что вы так напрочь удалились от мира. Родерих. Поэты любят уединение, а потому в летнее время охотно избирают себе местом пребывания поместья, парки, зоологические сады и тому подобные укромные уголки. Поэт - он сам себе бескрайний мир, Что осиян души его зерцалом, Чей чистый блеск шлифует вдохновенье. В этой отшельнической пустыне я живу всецело божественным озарением моей любви, моей боли, моего безумия и могу быть твердо уверен, что до пяти часов пополудни, покуда не появятся первые гуляющие, никто не потревожит мой покой. Бландина! Ангел! Дивное томленье Пронзает грудь! Волшебное стремленье Влечет меня в заоблачную высь! Явись мне, дева, о, явись! Явись! (Пьет вино.) Мадера, кстати, могла бы быть и получше, никакой крепости, никакого духа! Отбивные были ничего, но в подливке горчицы маловато и уксуса тоже. При случае не забудь сказать придворному повару, что я люблю подливку поострее. Труффальдино (в сторону). Какой дивный, чтобы не сказать диковинный, у меня хозяин - господин Родерих! Сетует на отвергнутую любовь, боль разлуки, смертную тоску и отчаяние - а у самого такой аппетит, что у меня просто слюнки текут, едва увижу, как он уписывает! Принцесса Бландина не сходит у него с языка, но при этом подавай ему еще горчицу и уксус. Родерих. Что ты там бормочешь, Труффальдино? Труффальдино. Да так, ничего, ваша милость, право, ничего, ерунду всякую, достойную лишь того, чтобы болтать ее в кусты, которые все стерпят. Родерих. А я желаю это знать! Труффальдино. Так ведь сорвалось - что глаз увидел, то язык и сболтнул. Только... Родерих. Кончай нести всякий вздор! Говори, что ты там шептал за моей спиной? Труффальдино (беспрерывно кланяясь). Ежели вашей милости так заблагорассудилось, то я, конечно, со всем моим всепокорнейшим удовольствием, - если, разумеется, не шибко и при надлежащем растирании соответствующих частей, - то есть, я хочу сказать, если ваша милость насчет пинков и колотушек, дабы отвлечься от сочинения стихов, когда ваша милость почувствуют в этом деле некоторую вялость... Родерих. Ну, мне долго ждать? Труффальдино (в сторону). Ежели он опять вздумает меня колотить, я сбегу из этой отшельнической пустыни, прихватив две толстенные пачки стихов моего господина, которые сбуду торговцу сыра - ему-то бумага всегда нужна, - и поспособствую тем самым развитию утонченного вкуса, сообщив обыкновенному сыру привкус высокой поэзии, а заодно мне перепадет и пара грошей на пропитание. (Набрав в грудь воздуху, громко.) Ну, хорошо, я все, все скажу! Ваша милость имеют в еде такой необыкновенный кураж, что я осмелился, так сказать, в глубине души изумиться и прийти в восхищение. Бог мой, это ж любо-дорого посмотреть, как вы самым приятным образом изничтожаете одну котлетку за другой, то и дело опрокидывая при этом стаканчик мадеры - у меня просто сердце заходится от радости. Сам аппетит вашей милости выглядит столь аппетитно, что даже у меня... но это не важно. Однако больше всего я порадовался совсем другому - тому, сколь решительно ваша милость изволили посрамить самые худшие мои опасения. Когда я шел из дворцовой кухни с завтраком, я еще издали услыхал громкие крики и стенания вашей милости. Оно конечно, мне не привыкать, но подойдя поближе, я услышал, как ваша милость хоть и в приятных, но жутких выражениях изрекает такие вещи, от которых у меня просто волосы встали дыбом. Ваша милость, сколько я понял, намеревались впредь поддерживать в себе жизнь одной только болью, а это, должен сказать, весьма грубое кушанье, придворный повар никогда не готовит его принцессе, он и слезы-то ей сервирует только сахарные, когда обливает сладости глазурью. Затем ваша милость собрались, наконец, поточить свой складной ножик, дабы пронзить себе сердце, в предчувствии неминуемой кончины вы уже даже начали хрипеть и жалостливо так покрикивать: "Бландина! Бландина!" Горе мое было просто неописуемо, покуда ваше горячее желание получить завтрак не придало мне духу. И вот я прихожу, застаю вас в бодром здравии - да к тому же с таким поразительным аппетитом, - короче, тут-то на меня и нисходит радостное озарение, что все это жуткое отшельничество - всего лишь милая шутка, равно как и благородное отчаяние вашей милости, ваше безумство и ваша страстная любовь к принцессе Бландине тоже не более как милая шалость, этакая при... Родерих (подскочив от негодования). Как? Осел! Ты смеешь сомневаться в истинности моих слов? В истинности моей любви к божественной Бландине? Труффальдино. Ничуть, ваша милость, ничуть, я только... Родерих. Чувства мои к принцессе во всей их чистоте и подлинности исходят из сокровеннейших глубин моего духа, ибо в них исток моей поэзии, и вот для того, чтобы обуздать этот поэтический поток, что бурлит из глубин души моей, чтобы переплавить его в волшебный кристалл, в гранях которого во всей их многокрасочной яркости сверкнут дивные образы моей фантазии, - нет, даже иначе: дабы могучей десницей, подобно меткоразящему Аполлону, натягивать тетиву и выпускать стрелы моих стихов, словно молнии, - вот для этого я и подкрепляюсь, только ради этого и ем отбивные с анчоусовой подливкой и запиваю их мадерой. Труффальдино. Значит, ваша милость любите принцессу взаправду? И желаете связать с ней свою судьбу? Родерих. Божественная Бландина - это моя муза, а моя любовь к ней - поэтическая идея, свет которой, рассыпаясь тысячью лучей в моих песнях, несет миру великолепие и богатство поэзии, воспламеняя людские сердца. Не сомневаюсь, что в конце концов моя боль, безысходность моего отчаяния тронут гордую деву и рано или поздно я стану законным правителем Омбромброзии, хотя сама Бландина при этом уже не сможет оставаться ни моей музой, ни поэтической идеей, ибо ни для того ни для другого жена не годится. Труффальдино (падая к ногам Родериха). О милостивый государь! Ваше несравненное величество in spe*! Когда будете сидеть на парчовом троне да со скипетром в руке править страной и людьми по велению сердца - не пожалуете ли тогда вашему верному слуге от королевских-то щедрот теплое местечко - ну, хоть министра, допустим, а впридачу приличную колбасную лавочку, ибо уж она-то человека всегда прокормит! А я бы свою колбаску в превосходные сонетики вашего величества... ______________ * В будущем, в надежде (лат.). Родерих (в негодовании). Ты что, братец, совсем очумел? (Вальяжно.) Довольно, встань и лучше расскажи, что новенького ты услыхал на дворцовой кухне? Что поделывает Бландина? Не появился ли к завтраку очередной соперник? Не бросала ли она кому милостивых взглядов? Что-то в этом роде я как раз сейчас не прочь услышать, ибо до обеда приличная порция отчаяния, даже неистовства, мне не повредит. А после обеда хорошо помогает тихая, выстраданная боль и томление чувств. Труффальдино. Ах, ваша милость, при дворе дела принимают весьма сумбурный и опасный оборот. Мавританский король Килиан отправил к принцессе невежественного надворного советника в качестве посланника, но юный красавец Амандус вышвырнул его за дверь, после чего - в лице его превосходительства министра и обер-церемониймейстера Тартальи собственной персоной - разразилась жуткая революция, которая чуть не схватила принцессу за рукав и попыталась выдать ее этому мужлану - королю мавров, но красавец Амандус этого не потерпел, а, напротив, пообещал сразу же после вечерней службы - в одиночку! - выйти за стены Омбромброзии, где расположился враг, и своим охотничьим ножичком, словно колосья серпом, срезать головы всей сотне тысяч мавров! Бландина ни секунды не сомневается в успехе этой хитроумной вылазки, и поговаривают, что сразу по свершении славного подвига смельчаку будет предложена рука и сердце, так что он, вернувшись после холодной ночи и смыв с себя бусурманскую кровь, тотчас же угреется в супружеской постели и даже не успеет подхватить насморк. Родерих. Что я слышу? Амандус, этот гитарист? Этот жалкий, высокомерный музыкантишко, который ни к одному из моих божественных стихотворений так и не сумел подобрать мелодию и всегда отказывался петь мои благозвучные вирши? Это он-то сулит ратные подвиги? Это ему-то обещана рука божественной Бландины? Воистину, на сегодня у меня достаточно материала для поэтического отчаяния и даже безумия! Однако, поскольку вся эта вылазка - заведомый вздор - разве что надменному Амандусу помогут духи, от которых, впрочем, редко бывает прок, с ними вообще чертовски трудно управляться, - постольку надо предполагать, что король Килиан победит Амандуса и завоюет принцессу, а коли так - сейчас же беги и разузнай, далеко ли этот мавр расположился и как до него добраться, чтобы я своевременно успел перейти на его сторону и предложить ему мои услуги в качестве придворного поэта. Разумеется, я готов немедленно сочинить гимн в честь его триумфальной победы и торжественного вступления в Омбромброзию, в котором прославлю Килиана и его подвиги, пока же предамся отчаянию и удалюсь в свою отшельническую пустыню, то есть пройду двадцать шагов до вон тех угрюмых скал. Надо отвести душу в громоподобных ритмах. (Намеревается уйти. Труффальдино уже изготовился схватить оставленный на столе бокал вина, но Родерих с живостью оборачивается.) Ах, да! Чуть не забыл! (Залпом осушает бокал и снова собирается уйти.) Труффальдино (ему вслед). Ваша милость! Ваша милость! Родерих (оборачиваясь). В чем дело? Труффальдино. Ах, ваша милость! Хотел сказать - если ваша милость не истолковали превратно моего чрезмерного рвения насчет парчового трона, министерского местечка и колбасной лавочки, - есть у меня одна мыслишка, одно скромное предложеньице... Родерих. Ну, что там еще? Только поживей! Время идет, скоро уже обед, а я все никак не войду в раж. Труффальдино. Видите ли, ваша милость, довелось мне как-то читать об одном достойном человеке благородного происхождения. Дон Кихот его звали, светлая ему память; из любви к Дульсинее Тобосской, которая тоже была всего лишь его поэтической идеей, он решил подражать славному рыцарю Амадису Галльскому. И точно так же, как тот, обезумев от любви, вытворял на скале всякие странные штуковины, так же и рыцарь Дон Кихот, оказавшись в дикой, пустынной местности, на глазах своего верного Санчо Пансы разделся донага и стал рубить дрок, который Санчо Панса отнес затем возлюбленной принцессе Дульсинее. Вот я и подумал, ваша милость, а почему бы вам, по возвышенному примеру тех достойных мужей, не скинуть у меня на глазах ваш шлафрок, а заодно уж и панталоны, и не попытать счастья в сражении с каким-нибудь симпатичным дроком? А уж я, как ваш верный Санчо, сумею подобающим образом рассказать об этих ваших геройствах на дворцовой кухне. Вот мы и провели бы выскочку Амандуса, королевский замок, можно считать, сам бы свалился к вам в карман, прежде чем коварный мавр успел бы его сжечь к чертям, потому что придворный повар в большой дружбе с обергоф... Родерих (гневно его обрывая). Трус несчастный! (Спешно уходит, и вскоре из-за сцены слышатся его ритмические завывания.) Труффальдино (после некоторой паузы). Может, принцессе Бландине куда приятней получить от него дрок, нежели очередные вирши? Этот вопрос еще требует глубокого рассмотрения. Но прежде чем нырять в эти глубины, нырну-ка я лучше в отшельническую хижину и свяжу парочку увесистых стопок из стихов моего господина. А к обеду буду уже за границей, потому что вовсе не хочу становиться килианцем и служить хозяину, что выхватывает вино у меня из-под носа. (Скрывается в хижине.) КАРТИНА ПЯТАЯ Входит Амандус. Амандус. Какая дивная, незнакомая, новая жизнь открылась мне! Темные, загадочные голоса, что прежде смутно звучали в душе моей, теперь радостной, звонкой песней оглашают лес и дол, всему миру поверяя заветную тайну, которая убийственной болью теснила прежде мою грудь! Сдается мне, лишь теперь я стал понимать, о чем пели мои струны, когда я, словно во сне, перебирал их бездумной рукой, давая волю и звучание своим странным, блаженным предчувствиям. И все же я не в силах выразить словами все то, что озаряет мир вокруг меня солнечным сиянием тысячи золотистых лучей, что так внятно и просто нашептывают мне цветы, ручьи и листья. Дивные, неслыханные мелодии, слившись в единый чарующий хор, пронизывают все существо мое, но разве эти звуки, что полнят мою грудь несказанной, жгучей тоской, - не она сама? Все честят меня глупцом и сумасбродом из-за того, что я, никогда не бравший в руки оружия, вознамерился сразиться с этим супостатом Килианом, и все мне предрекают неминуемую гибель - но разве и вправду грозит мне хоть какая-то опасность? С тех пор, как я благодаря ей - в ней одной - открыл истинное высшее свое предназначение, с тех пор я знаю, что только во мне - и нигде больше - обитает пение, что пение - это я сам, а пение бессмертно. Если Килиан разобьет инструмент - значит, он лишь высвободит звук, томившийся внутри, как в тюрьме, и этот звук, упиваясь обретенной свободой, взмоет ввысь, и я сольюсь с нею - стану ею. Не может Килиан убить или ранить воздух - точно так же не может он поразить поселившийся во мне дух - пение. Подобно ей, что поселилась во мне несказанным томлением любви, вздымая мою грудь дыханием жизни, - так и сам я стал песней, что льется со струн, случайно тронутых ее лебединой рукой! О да! Я подхвачу дивный напев, что сорвался с ее нежных коралловых губ, и вознесу его в ликующей песне - песне моей любви. Бригелла мне много всего порассказал о хитроумных военных премудростях, с помощью которых он собирается разбить войско мавра, - что ж, это по его части, я же смело пойду своим путем, зная, что он ведет меня к верной победе. Из хижины выходит Труффальдино с двумя огромными стопками бумаги под мышками. Труффальдино. Ах, бог ты мой! Да никак это наш юный герой, монсеньор Амандус, да еще с каким здоровенным мечом на поясе! Вид и вправду очень даже воинственный, а если бы еще бороду отрастить, то и впрямь хоть сейчас в гусары! Амандус. Кто ты такой, чудак-человек? Труффальдино. Неужто вы меня не признали, разлюбезнейший, геройский наш монсеньор? Неужто ни разу не замечали меня при дворе и в окрестностях? Я же слуга нашего придворного поэта господина Родериха, который удалился в дикую чащобу, - это здесь, неподалеку, в двадцати шагах от замка, - дабы надлежащим образом предаться отчаянию из-за вероломства жестокосердной принцессы Бландины. Принцессу он любит до беспамятства, но свои стихи, как прошлые, так и будущие, он любит еще больше, и ради сохранения оных, равно как и собственной драгоценной персоны, он решил перейти к королю Килиану и спеть в его честь победный гимн. Я же, со своей стороны, вовсе не хочу становиться килианцем, а, напротив, намерен скромно посвятить себя добродетели, во исполнение чего - душевной бодрости ради - хочу открыть винную и колбасную лавочку, а заодно уж самому стать лучшим своим клиентом. Амандус. Но что за ноша у тебя в руках? Труффальдино. О, это кое-что из стишков моего бывшего господина - так сказать, на первых порах, поучения и вдохновения ради, а также для распространения изящного вкуса, поскольку я намереваюсь небольшими порциями прикладывать их к моим сервелатам, дабы порадовать моих покупателей. Покорнейше к вашим услугам! Амандус. Потешен и одежкой, и повадкой, Ты, видно, вправду славный весельчак. Меня ж зовут серьезные свершенья. Но в тех глубинах, где туман предчувствий Рождает, словно маг, по волшебству Поэзии загадочные руны, Что, обращаясь в дивные картины, Волнуют всякого, кто их узреть способен, Своим высоким смыслом, - в тех глубинах Серьезность с шуткою нерасторжимы, Как новобрачных страстная чета. А посему, шутник, долой обузу Мирских сует, что ношей непомерной Тебя к земле пригнула и походку Твою сковала. Брось ее скорей! Пойдем со мной! Как озорной напев Цепляется к мелодии серьезной, Так ты пойдешь со мной оруженосцем. За мной, шутник! Всегда уместна шутка, Где все всерьез и дело слишком жутко. (Уходит.) Труффальдино. И угораздило же меня налететь на этого новоиспеченного героя, совсем еще тепленького, с пылу с жару! Но по мне, так лучше уж он, чем этот мой придворный поэт, а если он к тому же и Килиана ухлопает, счастье мое обеспечено. Этот молодой человек, однако, порядком нагнал на меня куражу, а если бы еще и ударил - я бы и не в такой раж вошел! Что ж, саженей с двухсот я, пожалуй, смогу проследить за этим поединком с такой стойкостью, с таким присутствием духа, что никто больше не посмеет усомниться в моей храбрости. А пачки придется забросить в ручей, если эти стихи и вправду имеют хоть какой-то вес, они тут же пойдут ко дну. (Забрасывает пачки за кусты в ручей, потом выходит на авансцену и патетически произносит.) Ударим по врагу мы не на шутку, Но я сбегу, коль станет слишком жутко. (Уходит вслед за Амандусом.) КАРТИНА ШЕСТАЯ Открытая местность. На переднем плане - роскошный шатер короля мавров Килиана, в глубине виднеется боевой лагерь мавров. Килиан, чудовищный колосс невероятной толщины, попыхивая огромной трубкой, входит, беседуя с надворным советником Балтазаром; за ними следует свита мавров, один из которых несет большущий бокал, другой - многочисленные бутылки, третий - скипетр Килиана. Килиан. Опять ты повел себя как сущий осел, советник, и своими дурацкими замашками испортил всю обедню! Балтазар. Вы, конечно, как всегда, считаете себя умнее всех, ваше величество, однако и сами, и весь ваш двор постоянно нуждаетесь в совете, для чего и сделали меня надворным советником. Я же честно исполняю свой долг с неизменной подобающей делу грубостью. Килиан. Ты погляди! Как раз грубость-то твоя ни к черту не годится, ей недостает надлежащей мощи, тут тебе не грех поучиться у меня. Против меня ты жалкий хилый шкет, достойный лишь того, чтобы ему время от времени намыливали уши! Ты хоть показал принцессе бриллианты? Балтазар. Разумеется! И со всею отчетливостью сказал, что вы сами носили эти побрякушки на вашем ночном колпаке, но глупый народец вообще не обратил на это никакого внимания. Килиан. Потому что ты, как всегда, провернул эту шутку с бриллиантами до крайности глупо! Ну, ничего! Завтра, когда принцесса станет моей женой, она сама мне все расскажет, и если я узнаю, что ты повел себя остолопом, ты у меня увидишь, ты у меня... (Яростно размахивает трубкой.) Балтазар. Не больно-то я вашей трубки испугался, и нечего тут размахивать, у вашего величества и так вполне достаточный размах! Почему вы сразу не послали армию в город, чтобы вам привели принцессу, как я советовал? Килиан. Лучше умолкни и прекрати портить мне настроение вздорной болтовней. Я сегодня не расположен к свадьбе! Завтра тоже будет день. Балтазар. Однако у меня такое предчувствие, что до завтра много всего еще может произойти. Килиан. Сдается мне, ты еще смеешь иметь какие-то предчувствия? Смотри, советник, если я замечу, что вдобавок к своей бестолковости ты еще одержим глупыми суевериями, я тебя сей же миг вышвырну вон! А то, чего доброго, ты мне своими сумасбродствами смутишь народ, и особенно доверчивое, доблестное юношество! Входит мавр. Мавр. Там какой-то человек непременно хочет видеть ваше величество. Он хоть и подъехал к часовым на кабриолете, но утверждает, что перебежал к нам из подданства принцессы Бландины. Килиан. Видишь, советник, как устремляется народ к будущему отцу отчизны? Может, это даже бургомистр Омбромброзии с ключами от города. Немедленно ввести! Мавр уходит. Килиан. Скипетр мне! (Отдает свою трубку мавру, что держит скипетр, сам берет скипетр и принимает величественную позу перед входом в шатер.) КАРТИНА СЕДЬМАЯ В сопровождении двух мавров входит Родерих. Килиан. Ну? Чего тебе надо? Кто ты такой? Ключи от города при тебе? Родерих. О ваше величество! Великий король! Слишком тяжелы были бы те ключи, слишком оттопырили бы они сзади полы моего камзола, где обычно лишь кокетливо болтался на шнурке золотой ключик от потаенной каморки моей принцессы, ибо, с вашего позволения, я был тайным камергером Бландины... Килиан. Советник? По-моему, этот чудак рехнулся, он хвастает весьма постыдной службой - не иначе, врет. Неужто при омбромброзском дворе столь вздорные, столь извращенные нравы, чтобы золотым ключом отпирать и запирать отхожее место? Балтазар. Ах, ваше величество, полноте городить чепуху. Расспросите лучше человека как следует, кто он такой и откуда... Килиан (грубо). Ну, кто ты такой? Родерих. О великий король! Я зовусь Родерихом и предлагаю вам, сиятельнейший повелитель, свои услуги, дабы воспеть ваши славные победы, поскольку, помимо вышеназванной должности, я был также придворным поэтом принцессы Бландины и готов хоть сей миг приступить к оной службе у вас, ваше несравненное королевское величество. Килиан. Поэт? Придворный поэт? Что он этим хочет сказать? Что это вообще такое? Родерих. Поэт - или "пиит" высоким штилем - То существо особого порядка! В сиянье дивном, в красоте нездешней, В таинственной потусторонней дымке Все сущее поэту предстает. Мирская жизнь, убога и скудна, Пресна, скучна, бескрасочна, уныла - Ему явится в пестром полнозвучье. Как в серебристом ручейка зерцале Отражены цветы, деревья, небо - Так целый мир в магическом кристалле Души поэта дивно отражен И в ней струится зыбкими волнами, Переливаясь тысячью огней. Вот так и мне поэзия открылась. Узрел мой взор таинственную дымку Романтики, что мир преображает. И ты, о сир, не Килиан ты вовсе, Не грозный, всемогущий повелитель, О нет! - ты лишь поэзии виденье, Картина, что пригрезилась поэту, Ты лишь... Килиан (в неимоверном гневе его перебивая). Как? Ах ты, бесстыжий наглец! Это я-то не Килиан? Это я-то не грозный повелитель? Виденье! Какая-то картина? Мазня? Ложь и мошенство! Ну, я тебе сейчас покажу! (Изо всех сил лупит придворного поэта скипетром, тот пускается наутек с криками: "Помогите! Пощады! Беру все свои слова обратно! Я вовсе не поэт! Не пиит!" и т.д. Килиан преследует его до края сцены, потом, отдуваясь, возвращается.) Теперь - попомнит - как - называть - меня - виденьем! Советник! Ну-ка, оботри мне пот со лба! Советник пытается это сделать, но вынужден встать на цыпочки, дабы дотянуться до лба Килиана, спотыкается и сталкивает корону с головы короля. Килиан. Какой же ты, советник, все-таки увалень! Сущую малость для блага государства попросишь сделать - и то оплошает! Балтазар. В таком случае, ваше величество, можете сами потрудиться на благо государства и утереть себе пот! (Кидает Килиану платок, который только что у него взял.) Килиан. Ну, хорошо, и так годится. (Вытирает себе лоб, мавры снова водружают корону ему на голову.) А теперь я хочу отдохнуть от царских дел и по возможности отвлечься от завтрашнего торжественного въезда в Омбромброзию. Подать мне в шатер полдюжины доброго пива и полфунта хорошо нарезанного табаку! А ты, советник, давай-ка на боковую и смотри, завтра утром будь посообразительней! Спокойной ночи, вы, головорезы! (Попыхивая трубкой, уходит в шатер, полог которого запахивается за ним.) Балтазар. Не будь наш Килиан таким честным малым, не будь у него, как у всех грубиянов, такое золотое сердце, черта с два я бы ему служил. (Уходит вместе с остальными маврами.) ИНТЕРЛЮДИЯ ЗА СЦЕНОЙ Режиссер. Господин машинист, звоните, пусть делают ночь. Директор. Как так? Сейчас - ни с того ни с сего, - и вдруг ночь? Это нарушит сценическую иллюзию - ведь всего каких-нибудь десять минут назад поэт Родерих у нас завтракал. Режиссер. Но в книге написано: "Ночь". Директор. Значит, вздорная книга - пьеса написана супротив всех канонов театра. Это действие обязательно должно закончиться при свете дня, а уж следующее, с божьей помощью, может начинаться в темноте. Режиссер. Могли бы прочесть пьесу раньше и заблаговременно внести необходимые изменения, дабы обеспечить сколько-нибудь вразумительную иллюзию. А сейчас играть надо. Директор. Что? Мало того, что я, директор, ставлю пьесы, я еще должен их читать? Милейший! Я бы попросил впредь воздержаться от подобных вздорных советов! Хватит с меня забот с кассой и с выдачей жалованья, которое я каждую неделю аккуратненько заворачиваю в бумагу и каждый сверток надписываю. Не говоря уж о том, что я пишу программки, что, между прочим, входит в ваши обязанности, как и чтение пьес. Я-то сразу заметил, опять у нас сегодня новомодная, эстетическая пьеса, где вершки и корешки - все вперемешку, а ведь я уж сколько раз вам говорил: не надо мне ничего эстетического, никакой эстетики я на своей сцене не потерплю. И опять попадаются стихи, вы могли бы в лучшем виде переложить их в прозу, как я вам уже неоднократно приказывал. И вообще, господин режиссер, вы-то для чего здесь? Я вами крайне недоволен. Режиссер. Но, дорогой господин директор, пьеса-то уже идет, что делать? Директор. Ночь сейчас никак наступить не может, надо вставить еще парочку сцен, чтобы зритель успел позабыть завтрак, - пусть Килиан спокойно выкурит еще трубочку-другую. Режиссер. Но, ради бога, какие еще сцены? Впрочем, я вот что придумал: одну мы с вами уже сами сыграли, дорогой господин директор, а теперь пусть выйдет кто-нибудь из труппы и произнесет нечто вроде пролога - ну, хоть бы и в середине пьесы, какая разница? - и принесет формальные извинения за автора, нарушившего сценическую иллюзию. Директор. Да! Именно так! Но кого мы выпустим? Режиссер. Лучше Адолара никого не найти. Директор. Сейчас я его приведу. На некоторое время возникает пауза, потом издали раздаются приближающиеся голоса. Адолар. Не буду, ни за что я этого делать не буду! Директор. Какой же вы, однако, упрямец! Послушайте, милейший, выручите меня из беды на этот раз - и я вас век благодарить буду. Записанный за вами штраф за самовольство в первой сцене мы зачеркнем, и вы получите талер прибавки еженедельно! Сами посудите, больше нельзя требовать от честного человека! Адолар. Вообще-то вы грубиян похлестче мавританского короля, но, как я вижу, становитесь благородным человеком, ежели того требует выгода. Ну, ладно, будь по-вашему, сделаю что могу. Режиссер (выталкивая его на сцену). На выход, на выход, дорогой коллега! Адолар (выходит на сцену). Многоуважаемые зрители, Хотите ли вы, не хотите ли, Но я умоляю вас, драгоценные, Поверить, что день прошел между сценами. Теперь у нас ночь настает понемногу, Свершеньям великим давая дорогу. Ведь автор пьесы, забыв про нас с вами, Витает где-то за облаками И крутит времени шестеренки Шалой рукой озорного ребенка, Определяя времени ход Этак и так, как на ум взбредет. Захочет - минута тянется час, Захочет - столетья летят мимо нас. Вот почему вдруг полночь настала, Вражья орда уснула устало, Дрыхнет-храпит и король Килиан, Сном беспробудным в шатре обуян. Господин машинист, делайте ночь! Машинист звонит, и в театре становится несколько темнее, чем было прежде. Адолар. Видите, как вдруг стало темно? Вы-то, конечно, все различаете, Но басурманам, как вы понимаете, Там, на сцене, не видно ни зги: Грянул звонок - и ослепли враги, Чтобы потом впотьмах, с перепугу Шпагой махать, убивая друг друга. Ну, вот, связал я действие вроде. Теперь удаляюсь - герой на подходе. (Уходит.) КАРТИНА ВОСЬМАЯ Появляется Амандус с обнаженным мечом. Амандус. Все вражье войско придавлено сном, как свинцовой гирей. Умолкла перекличка часовых, обхватив оружие бессильной рукой, они полегли в траве, и во сне им грезится, будто они не спят, будто они бодро держат пищали на изготовку, ходят взад-вперед и громким криком и пением не дают уснуть товарищам, - а они спят как убитые и только тяжко постанывают, с трудом шевеля непослушным языком. Бригелла со своими гвардейцами без помех проникнет в лагерь, но меня какой-то магической силой притянуло сюда. Здесь, где-то здесь должен быть шатер Килиана. Труффальдино! Зажигай факел! Труффальдино (из-за сцены). Сей момент! Только если вы позволите, ваше геройское благородие, я вам отсюда, сверху посвечу. Такое живописное, романтическое освещение - оно, знаете ли, издали всегда гораздо лучше. Вспыхивает далекий отсвет факела, зажженного Труффальдино. Амандус (узрев шатер Килиана). А! Вот и шатер Килиана! Злодея нужно пробудить от сна! Пусть громовым раскатом прогрохочет Сквозь сон его мой голос, и шатер Как скорлупа личинки распадется, Являя миру мерзкого червя, Которому недолго жить осталось. Эй, выходи, невежа мавританский! Ты слышишь, как звенит булатный меч, Готовый надвое тебя рассечь! Вставай же! Смерть позорную свою Изволь принять живьем - в честном бою! (Рубит мечом по шатру, шатер распахивается, Килиан спросонок приподнимается с ложа.) Килиан. Что за крик? Что за шум? Кто это тут разбушевался? Кто, черт возьми, посмел нарушить самый мой сладкий сон? Если это опять ты, советник, то на сей раз, будь ты неладен, я тебя... Амандус. Нет, это я! Отмщение Бландины, что нашло тебя и убьет! Выходи на бой! Килиан. О господи, что за шутки! Какое отмщение, какой еще бой! Завтра утречком все добром уладится. Завтра, завтра, сын мой! Амандус. Выходи, жалкий, трусливый злодей, или я прикончу тебя на твоем ложе! Килиан. Ну-ну, к чему такая спешка? (Встает и выглядывает из шатра.) Как? Это ты-то, мальчонка, сопляк несчастный? Ты - со мной сражаться? Да супротив тебя я даже свой охотничий нож доставать не буду, я тебя столовой вилкой подцеплю! Амандус. Твоих насмешек не боюсь нимало! Не много силы в том, в ком много сала. Так выходи же, коль вооружен, Еще посмотрим, кто из нас смешон. Килиан выходит из шатра с огромной вилкой и движется на Амандуса, Амандус взмахивает мечом, и в тот же миг голова Килиана с глухим стуком падает наземь, а туловище опрокидывается за кулисы. Труффальдино (выскакивая с факелом). Ура! Ура! Победа! Полный триумф! Перекинулось его величество, голова с плеч - и готово! Как верный оруженосец, я первым делом хватаю королевскую голову - и со всех ног в город - прямо во дворец! Там я ору что есть мочи - Бландиночка, конечно, вскакивает со своих перин - все ликуют - придворные музыканты срочно до блеска начищают свою позеленевшую медь и на всю округу трубят с городских башен гром победы, а канониры в кромешной тьме ползком нашаривают запальные шнуры и бабахают из всех орудий, какие еще остались в городе. (Поднимает голову Килиана и видит, что это всего лишь болванка для шляп.) Но что это? Ни капли крови? Бесценный наш герой! Ваше будущее величество! Взгляните - вот то, что называется пустая голова. Воистину, этот Килиан, очевидно, ведет свою родословную из лавки какой-нибудь швеи. Всего-то лишь шляпная болванка, у которой сразу же отросло королевское туловище, едва к ней приложили диадему. Амандус (глядя на болванку). Предчувствие меня не обмануло: Пустышкой оказался Килиан. Ни искры жизни, ни кровинки крови, Лишь чучело, лишь пустотелый жупел, Которому обманный внешний отсвет Обличие живого существа Придал некстати. Так скала глухая На звуки отдается гулким эхом, И кажется, что говорит она. Теперь же в прах повергнут мавр хвастливый И, рассеченный молнией стальною, Ничтожество, в ничто он обратился. То тут, то там над лагерем мавров взметываются всполохи огня, слышны выстрелы, вопли, приглушенные крики. Mавры в панике бегут по сцене. Мавры (пускаясь в бегство). Спасайся кто может! Король! Его величество лишились головы! Теперь мы пропали! Бежим! Бежим! Бежим! Амандус. Огнем сраженья небосвод объят! Повергнут страшный враг, разбит и смят! Бландина спасена! Спешим к народу! Отпразднуем спасенную свободу! (Собирается уйти, но сталкивается с Бригеллой.) КАРТИНА ДЕВЯТАЯ Бригелла. Все удалось! Покуда вы, мой дорогой, занимались тут снятием головы с килианских плеч, я со своими верными воинами пробрался в неприятельский лагерь и подпалил его со всех концов, какие только в этой кромешной тьме возможно было отыскать. Лоточники в Омбромброзии теперь недели две могут торговать копченым мавританским мясом. Десять моих лучших стрелков, возглавив десять каре моих славных полков, творили чудеса храбрости; каждый по десять раз успел перезарядить ружье, и каждая из десяти пуль сразила по десять тысяч мавров, так что мы их поубивали куда больше, чем вообще было в лагере. Уличные мальчишки в Омбромброзии вовсю раззвонили о нашей победе, и принцесса Бландина вместе со всей придворной свитой уже вышла к городским воротам, чтобы оказать нам, двум героям, достойные почести. А посему спешите со мной, дорогой коллега, дабы положить голову Килиана к ее ногам. (Уходит вместе с Амандусом.) Труффальдино. Я ж поделю покуда без обмана С самим собой наследство Килиана. (Ныряет в шатер Килиана.) КАРТИНА ДЕСЯТАЯ Торжественный победный марш. Входят принцесса Бландина, Панталоне, Амандус, Бригелла, придворные, свита, омбромброзское воинство, народ. Бландина. Сбылись надежды, и развеян мрак, Огнем и сталью изгнан подлый враг. Разбиты неприятельские орды, Мой край родной зарю встречает гордо! Воистину, ты послан мне судьбой, Амандус, о, отважный мой герой! Меня спасая, проливал ты кровь И тем завоевал мою любовь. Ты отстоял в бою мою корону, А потому - всех ближе будешь к трону! Панталоне. О, сладкий миг! Кто бы мог подумать, отходя ко сну, что еще среди ночи мы будем здесь, под открытым небом, праздновать победу! На радостях я влез правой ногой в левую туфлю и впопыхах натянул халат наизнанку, что объяснимо лишь взрывом патриотических чувств и потому, надеюсь, извинительно. Что ж, вскорости, хвала небу, у нас будет веселая свадьба! Снова звучит марш, все, кроме Бригеллы, уходят. Бригелла. Вот так всегда: счастливчик уводит домой невесту! Он, видите ли, кровь за нее проливал - это Бландина так говорит. Да если бы он не поцарапал большой палец, когда салютовал принцессе мечом, в нем бы и сейчас было бы ни кровинкой меньше, чем прежде! Воистину, кого счастье ищет - того оно и во сне найдет. Во всяком случае, Амандуса оно сегодня ночью отыскало, хоть он тут совершенно ни при чем. Если бы я не подпалил вражеский лагерь, если бы не десять лучших моих стрелков, если бы... Не знаю, не знаю. (Уходит, недовольно бурча.) Труффальдино (выходит из шатра с короной, скипетром, трубкой Килиана и прочим и с энтузиазмом восклицает). Мой господин меня приблизил к трону! Тем выгоднее я продам корону! (Спешно уходит.) Занавес. Конец первого действия. ПРИМЕЧАНИЯ ПРИНЦЕССА БЛАНДИНА Романтическая пьеса-сказка "Принцесса Бландина" - единственный у Гофмана драматургический эксперимент (не считая музыкальной драматургии и ранних пьес "Приз" и "Паломница", 1803 и 1808). Она органично вписывается в одну из магистральных линий его творчества - той, что основывается на продуктивном сочетании элементов раннеромантической драматургии (Л.Тика) и эстетики итальянского театра (К.Гоцци). Создавалась весной 1814 г., во время второго пребывания Гофмана в Лейпциге, куда он приехал вместе с театральной труппой Иозефа Секонды после не очень удачных выступлений в дрезденском придворном театре (июнь - декабрь 1813). "Принцессу Бландину" Гофман считал самым слабым своим произведением. Однако даже беглого с ней знакомства достаточно, чтобы заметить, что в авторе не состоялся талантливый драматург-комедиограф. Первоначально была опубликована в 1815 г. в составе "Музыкально-поэтического клуба Крейслера" (см. с. 302). Во 2-м издании "Фантазий..." была из "Крейслерианы" исключена. Стр. 339. ...плешивых, как пророка Илию... - По ветхозаветному преданию, двадцать два юноши, насмехавшиеся над его плешивостью, были растерзаны двумя медведями (2-я Книга Царств, 2, 23-24). Ариэль - персонаж шекспировской пьесы "Буря", воздушный дух,