тствие раба-коммерсанта он больше не в состоянии. Это уже перебор. Лучше уж тесть-вандал, подыхающий у него на квартире. - Кстати, - злорадно сказал Дидису Сигизмунд, уже одеваясь. - Валамир нашелся. - Валамир тут есть? - изумился скалкс. - Йаа. Судя по выражению лица скалкса, ничего хорошего Сигизмунда не ожидало. Глава шестнадцатая Мрачные прогнозы скалкса полностью оправдались. Папаша Валамир очухался и теперь давал прикурить. В доме густо воняло корвалолом. Едва Сигизмунд вошел, как Виктория, озабоченно хмуря бровки, поведала, что аттилу пытались кормить молоком с сахаром и что аттила блеванул на тахту. А теперь вот желудком мается. Судя по тому, как стонет, - рези страшные. И действительно из "светелки" доносились душераздирающие стоны. Сигизмунд заглянул. Увидел спину Вавилы. Равнодушно скользнул взглядом, закрыл дверь. - Делайте что хотите, - сказал он устало и ушел на кухню. Кобель был заперт там. Лежал, положив морду между лап и поглядывая печальными коричневыми глазами. Сигизмунд ощутил внезапное родство с псом - таким же никому не нужным аборигеном этой квартиры, как и он сам. Вот, значит, как происходили варварские вторжения. Римляне начинали ощущать себя чужими на собственной родине. И, поскольку бежать им было некуда, вымирали. Из "светелки" страшно взревел аттила. Сигизмунд пинком ноги захлопнул дверь кухни. Мгновение спустя дверь приоткрылась. Сигизмунд сдавленно зарычал. - Да я это, Морж, я, - поспешно сказала Аська, втискиваясь на кухню. - Покурить пришла. Сигизмунд обреченно обмяк на табуретке. Прикрыл глаза. Решил подождать, пока Аська уйдет. Аська закурила. Поглядела на Сигизмунда пристально. Потом сочувственно произнесла: - Да, Морж. И как ты все это выдерживал, бедненький? - Что выдерживал? - вяло спросил Сигизмунд. - Тебя, что ли? - Да нет. При чем тут я? Ты же туда один ходил, под землю. Совсем один-одинешенек! Мы вон, целой кодлой пошли, мужики с оружием, - и то едва в штаны не наложили. Я думала - все, умру. Страшно же! - Да нет, ты хорошо держалась. Да и Вика - нормально. Там и не такое случается. Люди с ума сходили... Зеки на испытаниях. - Видя, что Аська глядит на него с возрастающим восхищением, Сигизмунд поневоле заговорил с небрежно-отрешенной интонацией много пережившего героя. - Один офицер - старый большевик, между прочим, политкаторжанин, человек еще царской закалки, - после Анахрона застрелился. Выбрался на свет - и ба-бах себе в висок из табельного оружия!.. - Да ты что! - ужасалась Аська. - А ты один... и без всякой закалки, даже не политкаторжанин... - В колодец так и подмывало броситься, - продолжал Сигизмунд. - Несколько раз лица видел. В темноте всплывали. Манили. Один раз деда встретил. - Какого деда? - Моего деда, Стрыйковского. Который над пианино висит. Знаешь, какая у него партийная кличка была? Аспид! Оборачиваюсь - а он стоит! Только ты об этом молчок! - Он что, живой там стоял? Ну, перемещенный из времени? - Хрен его знает, какой он там стоял. Аська передернула плечами. - Брр! Я вообще не представляю себе, как буду спать после этой прогулочки. - А тебе, Анастасия, спать и не придется. Будешь старого вандала пестовать. Вон, опять разбушевался. Аська озабоченно поморгала. - Вавила болтает, что дед от пережитого умом тронулся. Мол, Валамир и раньше был умом некрепок... Вамба с Вавилой не согласен. Вамба говорит - надежда есть, оклемается батюшка. В общем, не знаю, кому и верить. - И добросердечная Аська пригорюнилась. - Слушай, Морженька, а вот скажи: много народу на эту штуку работало, на Анахрон? - Много, - уверенно сказал Сигизмунд. - И все погибли. Кто облучился, кто так... - Вот почему так выходит, Морж? Столько сил, столько денег, столько народу загубили - а получилось говно? Ведь всегда так получается! Как вбабахают всего - так говно! - Аська зло прищурилась. - Я большего дерьма, чем этот твой Анахрон, в жизни не видела! Я ведь пятнадцать суток еще при Совке сидела, за мелкое хулиганство. Так ведь даже и там такого говна не было! Слушай, может, взорвать Анахрон? Чтобы жилось спокойнее? - Тут Аська заметно оживилась. - У меня есть один знакомый пиротехник. Ему проставиться - и готово! Взорвет все к херам! - Анахрон взорвать, Анастасия, - взрывчатки не наберешься. Он же по всей стране, как метастазы. - Жаль, - сказала Аська. - Я бы взорвала. Господи, мы так спокойно жили. Так все было хорошо. Размеренно. Сигизмунд покосился на Аську и не выдержал - захохотал. - Вот и хорошо, Моржик, - материнским тоном заметила Аська, - вот ты и развеселился. А что так рано вернулся? Плохо отдыхалось? - Слушай, Анастасия, что там у тебя за лесопилка? - Феньки делаем. Дидис не заходил? - Заходил. Баксы просил продать, ублюдок. - А ты продай, Морж, продай. Кстати, у мужика золотые руки. И ряха колоритная. Там полторговли на этой ряхе держится. Народ как его видит - так сразу кончает. - Не светили бы вы его там. - Что нам, теперь всю жизнь в подполье отсиживаться? Да у него все справки есть. - Какие еще справки? - Ты что думаешь, я человека без справок отправлю? Погоди, я Вику кликну. - Не надо Вику!.. - возразил Сигизмунд, но было поздно: Аська сорвалась с табуретки и вернулась с Викой. - Уф! - сказала Вика. Плюхнулась за стол, схватила сигареты. - Заснул, вроде. Вот зануда. - Слушай, Виктория, а он правда умом тронулся? - осторожно спросил Сигизмунд. - Откуда я знаю? - огрызнулась Вика. - Ворчливый, капризный, всеми недовольный старец. Свалился на нашу голову! - Да ты-то тут при чем? - разъярился вдруг Сигизмунд. - Это все на мою голову свалилось! На мою! Аська быстро перебила: - Виктория, покажи Моржу справки, которые ты Дидису надыбала. А то Морж волнуется. Драгоценные справки хранились у Вики в специальной папке. Вика вообще любила бумаги и умела их беречь. Имелся у нее такой талант - к созданию, умножению и сохранению архивов. Справки имели вид заслуженный и, судя по всему, за много лет использования устроили не одну пипловскую судьбу. Их было две. Каждая из них представляла собою маленький шедевр. Первая, выданная военкоматом города Туапсе, подтверждала, что "гражданин Михайлов Н.Я. действительно находился в 1957 году на действительной воинской службе, где подвергся ваздействию ряда неблагоприятных фактаров, пагубно отразившихся на детародных працесах". Справка была выдана для предоставления в горисполком вышеозначенного города для ходатайства об улучшении жилищных условий гражданина Михайлова Н.Я. с нарушенными "детародными працесами". Чтобы было, где их восстанавливать, надо полагать. Подписал документ майор Александриди К.С. Вторая справка являлась логическим следствием первой. Она была выдана в 1975 году гражданину Михайлову С.Н. в городе Коканде управлением тамошнего здравоохранения в лице кокандского психдиспансера. Подписана была лечащим врачом С.Г.Подопригорой. Кокандские медики авторитетно свидетельствовали о том, что гражданин Михайлов С.Н., рожденный от гражданина Михайлова Н.Я. (см. выше), является полным и законченным дебилом, непригодным к действительной и какой-либо иной воинской службе. Ознакомившись с обоими шедеврами, Сигизмунд не смог сдержать восхищения. Аська, внимательно наблюдавшая за ним, пока он читал, затарахтела: - И ведь ты только представь себе, Морж, они ведь обе настоящие! - К ним еще устная легенда прилагается, - сказала Вика. - Она как народное предание передается из уст в уста. Вместе со справками. Кучу народу так от армии отмазали. - Кучу - это сколько? - спросил Сигизмунд. - Двоих. Согласно преданию, было так. Будущий отец дебила - работник культуры. Гениальный кларнетист. Будущая мать дебила - работник культуры. Библиотекарь. Очень интеллигентная женщина, начитанная. Отца забирают в армию. Он становится военным музыкантом. Играет в оркестре. Имеется генерал. Любитель военных оркестров. Он возит Михайлова-старшего с кларнетом и весь остальной оркестр за собой по всей стране. И вот однажды приезжает генерал с оркестром на какую-то Богом забытую РЛС. И надо же было такому случиться, чтобы кларнетиста угораздило попасть под луч локатора! Все! Детородная функция - к чертям! НО ОН-то ОБ ЭТОМ НЕ ЗНАЛ! ЕМУ ЖЕ ОБ ЭТОМ НЕ СКАЗАЛИ! Генерал, сволочь, знал. Но генералу дела не было до бедного музыканта. При Совке и не такое делалось. Потом, конечно, узнал, бедолага, но было поздно. Дебил уже народился. - Так вы это что... Дидиса теперь за дебила выдаете, что ли? - удивился Сигизмунд. - А что! - вызывающе сказала Аська. - Он знаешь как может, если надо, дебила показать? Тут Аська сама показала дебила, да так, что Сигизмунд даже устрашился, - выкатив глаза, скосила их к переносице и как-то очень естественно пустила изо рта слюну. - Он даже лучше умеет, - добавила Аська, приводя лицо в первоначальное состояние. - Мы его прикрытие на всякий случай усилили, - сказала Вика. - У Дидиса в кармане копия справок, плюс фотография какого-то участника гражданской войны - это Михайлов-совсем-старший. Дедушка. Кроме того, данная легенда является базой для другой легенды - об албанском драматурге. Причем заметь, Морж, как виртуозно сработано - ничего же не проверить! - И что, он это все без запинки рассказывает? - Ты, Морж, как вчера родился! Естественно, он это рассказывает с запинками! Как и положено дебилу! Из "светелки" донеслось требовательное мычание аттилы. Глава семнадцатая Первые несколько дней пребывания аттилы в светлом будущем оказались для Сигизмунда весьма тягостными. С тестем он встречался только в коридоре, когда того вели под руки - в ванную или по иным надобностям. Всякий раз Сигизмунд ловил на себе тяжелый угрюмый взгляд старика. Видно было, что папаша Валамир ненавидит его всей душой. Единственным облегчением для Сигизмунда было то обстоятельство, что ненависть Валамира выглядела вполне осознанной и что дед, стало быть, вовсе не спятил. Лантхильда перетащила свое рукоделие в "светелку" и часами просиживала возле Валамира. Выла какие-то горестные песни, услаждая слух батюшки. Валамир Лантхильду, судя по всему, одобрял. И рукоделия ее одобрял, и тягучие песни, и беременность. Все это было аттиле по сердцу. Иногда Лантхильда сладким голосом звала в "светелку" Вамбу. Вамба недоверчиво косился, озирался, но шел. Затем из "светелки" начинал доноситься скрипучий голос старца - распекал сынка, пилил, наставлял и бранил на чем свет стоит. Вамба в ответ бубнил что-то малоубедительное. Следует отдать должное старому Валамиру и его чадам: Сигизмунда они пока что не трогали. Иногда Вамба доносил до Сигизмунда реляции из "светелки". Больше всего "светелку" занимал вопрос о том, где может находиться Сегерих. Сигизмунд чувствовал, как жизнь постепенно заполняется дремучей косностью. Осталось только встать на четвереньки и оскотиниться. Вспоминал, неустанно себя дураком обзывая, как умилялся по первости над Лантхильдой. Жалел ее. Все родню лантхильдину представить себе пытался - как, мол, она, бедненькая, в землянке жила? Вот она, лантхильдина родня! Умиляйся! Уподобляйся! Иногда несбыточно вспоминалось, как с легким скрипом ввинчивается в гнездо цилиндр, помеченный красным... x x x Получил наконец видеозапись, сделанную с восьмимиллиметровой кинопленки. Решил посмотреть. Старый хрыч в этот день особенно свирепствовал. Может, погода на него так действовала. Пленка была переведена на видео без каких-либо монтажных изысков. Оператор в большинстве случаев остался неизвестным. Иногда было понятно, что снимал отец. В одном случае Сигизмунд заподозрил руку Аспида. После обязательного мерцания испорченных кадров показались пятилетний Сигизмунд с дедушкой Аспидом возле магазина. Они топтались на месте возле большого магазинного окна. Дед то и дело дергал Сигизмунда за руку и, наклоняясь к уху внука, что-то говорил ему, показывая на камеру. По всему было видно, что вся эта киносъемка Аспиду смертельно неинтересна. Сигизмунд наконец поднял голову, посмотрел в объектив - этого от него и добивались. После чего съемка закончилась. Затем появился пятилетний Сигизмунд на трехколесном велосипедике. На Сигизмунде была тугая вязаная шапочка с мыском. Сигизмунд вспомнил эту шапочку. Он ее терпеть не мог. Находил, во-первых, безобразной. А во-вторых, она давила. Но мать заставляла носить, потому что "не дуло в ушки". Маленького Гошу на велосипедике показывали очень долго, назойливо и неизобретательно. Сигизмунд просмотрел запись в ускоренном режиме. Так оказалось повеселее. Центральным блоком записи оказался день рождения матери. Стол ломился от изобилия. Оператор любовно заснял все салаты, селедку под шубой, студни, колбасу, красную рыбу... Странно было смотреть сейчас на еду, которая была приготовлена тридцать лет тому назад. Незатейливая запись неожиданно втянула Сигизмунда в прошлое почище любого Анахрона. Он вспомнил все. Все звуки, запахи. Вспомнил, о чем говорилось за столом. Тетя Аня пришла со своим студнем. Они с матерью готовили студень по разным рецептам, соперничали. Гости охотно отведали оба блюда, потом сравнивали, рассуждали тоном знатока. Тетя Аня вдруг пошла красными пятнами - ей показалось, что ее недостаточно оценили. Теперь, глядя на тетю Аню образца шестьдесят шестого года, Сигизмунд увидел на ее лице трагический отсвет блокады. Тогда это не бросалось в глаза. Удивительно - со времени войны прошло двадцать лет, а этот трагизм в складке губ, в росчерке бровей так и остался. Сгладился только совсем недавно. Вспомнил крепкие духи тети Ани и солдатскую шутку деда по этому поводу. Дед мелькнул в кадре лишь на мгновение. Видно было, что оператор - похоже, снимал отец - старался деда не снимать. Заново переживая этот день и видя его глазами взрослого человека, Сигизмунд вдруг понял, что тетя Аня была в семье посмешищем. Почему - непонятно. Отец томительно и скучно подолгу задерживал камеру то на бутылках, то на поднятых рюмках. Рюмки эти Сигизмунд сразу же вспомнил. Хрустальные "тюльпанчики" шестидесятых. Они потом все разбились, один за другим. Отец по этому поводу шутил, что мать, мол, стеклянную посуду не бьет - только хрустальную. Очень много снимали мать. Теперь Сигизмунд мог оценить, что мать была в молодости красива. На этой записи мать была моложе его теперешнего лет на семь. Затем отец попытался заснять на пленку Сигизмунда. "Для истории, Гошка! Давай, улыбнись!" Сигизмунд сидел рядом с Аспидом, всей кожей ощущая его презрение к суетливой деятельности подвыпившего отца, и мотал опущенной головой. Потом поднял лицо - тут-то его и засняли. Тогда он вывалил язык, стал кривляться и говорить гадости. Отец потом смеялся, говорил, что кино немое и гадости не записались. Сигизмунд пытался вспомнить, что именно он говорил, надеясь шокировать назойливого оператора, но так и не смог. Ушло. Мать потом Сигизмунда ругала. Говорила, что ей было стыдно перед гостями. Сигизмунду и самому было стыдно. Просматривая день рождения матери, Сигизмунд вдруг понял, что единственный человек из всей семьи, который его по-настоящему интересует, - это Аспид. Но как раз Аспида на записи практически не было. Возможно, кстати, неприязнь отца тут не при чем. Не исключено, что сработала квалификация конспиратора, умевшего непринужденно избегать любых съемок. Завершалась пленка осенней прогулкой по Елагину острову. Оператор пустился в изыски, снимал то дрожащие на ветру листья, то плавающие в лужах веточки, то желуди, то лебедей. Немного - Ангелину, задумчиво прогуливающуюся по аллеям. И совсем чуток - десятилетнего Сигизмунда. Он забрался на дерево и наотрез отказался делать что-либо еще. Выключив видеомагнитофон, Сигизмунд посидел некоторое время в задумчивости. Ему было грустно - до ломоты в груди. Он вдруг остро ощутил, как распалась его семья. Еще в начале семидесятых семья была - большая, сплоченная. Пусть каждый жил своей жизнью, пусть отношения между членами этой семьи были сложными, но семья БЫЛА. Потом дед умер, Сигизмунд уехал от родителей, все развалилось. А жаль. x x x Однако долго сожалеть о распаде семьи Сигизмунду не пришлось. Шестнадцатого мая одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года в двадцать часов ноль шесть минут по Московскому времени - свершилось: к валяющемуся на диване Сигизмунду заглянула Аська и мрачно сказала: - Морж, идем. Там тебя этот старый хрен зовет. - На что я ему сдался? - Вот ты его и спроси. Сигизмунд с кряхтением поднялся. Аська с подозрением покосилась на него. - Хоть ты, Морж, на ходу не рассыпайся. А то уже тошнит от хворых. - На себя полюбуйся, - огрызнулся Сигизмунд. Достало. Все достало. В собственном доме по вызову хожу. Какой-то старый дегенерат аудиенцию назначает. Гнать, всех гнать! Измыслить, как - и к едрене фене. Нарочно шаркая шлепанцами, Сигизмунд проник в "светелку". "Старый дегенерат" развалился на тахте. Рядом вила гнездо заметно растолстевшая Лантхильда. Тут же верхом на стуле сидел Вамба. Что-то замысловатое плел из тонких ремешков. Сплетет - расплетет... Сплетет - расплетет... Едва Сигизмунд вошел, в него уперся хмурый взор из-под кустистых бровей. Изуродованная шрамами физиономия старого вандала обратилась к "зятьку". Старец источал какой-то свой особенный запах. Плюс корвалоловая вонь. - Чего? - буркнул Сигизмунд. - Звали? Старый вандал некоторое время пялился на Сигизмунда молча, мрачнея с каждой секундой. Затем, брызгая слюной и разъяряясь все больше, заговорил. В исполнении папаши Валамира вандальская речь звучала песьим брехом. Гав! Гав! Хватило даже скудных познаний Сигизмунда, чтобы понять: старец ярился, требовал, обличал... Все крутилось вокруг имени "Сегерих". Мол, вынь да положь Сегериха! Сигизмунду тестюшка и слова вставить не давал. Наконец выдохся и заткнулся. Снова мрачным взором сверлить принялся. Сигизмунд перевел взгляд на Вамбу. Вамба выглядел озабоченным. - Йаа, Сигисмундс, - закивал Вамба, - Сегерих! Сегерих - хвор ист? - А мне почем знать? - Посем? - Вамба повторил знакомое слово. Потер пальцы понятным жестом, будто купюры слюнил. - Нии "посем"! Хвор? Старый пень снова ожил. Завопил с удвоенной силой. Сегерих! Чтоб был! Здесь! Немедленно! Ну? Что стоишь? Где Сегерих-то? Ну-ка быстро, ноги в руки - искать! Лантхильда тихонечко кивала Сигизмунду с умильным видом. Мол, Сигизмундушка, ну что ты, право. Видишь - батюшка Сегериха просит? Что тебе стоит, коли так уж приспичило старому человеку! Сходи, уважь. Поищи. Постепенно наливаясь "свинцовой мерзостью бытия" по самые уши, Сигизмунд медленно повернулся и молча вышел из "светелки". Аська сидела на кухне, покуривала. Завидев Сигизмунда, встрепенулась. - Чайку хочешь, Морж? Слушай, меня он тоже достал. Во как достал! Все говорит, говорит, поучает... За мальчика принял, сиськи щупал, чтобы проверить, потом хохотал, по спине меня хлопал - чуть душу наружу не выбил... А знаешь, я ему понравилась. Он считает - это отменная шутка волосы срезать и так ходить. Вамба рассказал ему про меня и Вавилу... - А что - ты и Вавила? - удивился Сигизмунд. - А ты не знал? - Откуда мне знать? Я над тобой со свечкой не стою. - Да мы уж давно. Его кольцо в пупе прикололо. Ну и пошло... А меня - хайры. Ну и другое тоже. У него шрам на животе, только не от аппендицита. Папочка Валамир говорит, мы с Вавилой друг другу идеально подходим. Мол, два раздолбая. - Да это он просто радуется, что Вамба на тебя не позарился. Вавила старой сволочи - никто, а Вамба все-таки сынок. - Да ну тебя в задницу. С тобой как с человеком разговариваешь... Или ты ревнуешь, Моржик? Так я ведь тебя тоже люблю... А чего ему от тебя надо было? - Какого-то Сегериха. - А где он? - Кто? - Сегерих. - Да хер его знает, этого Сегериха! Я его в гробу видал! Аська неожиданно сказала, давя окурок: - В самом деле, Морж, что ты кобенишься. Сходил бы, поискал этого Сегериха. Сам видишь, волнуется дед. Еще копыта отбросит от переживаний. - Будет вам сейчас Сегерих! - заорал Сигизмунд. Вскочил. - Ты хоть чай-то допей! - в спину ему крикнула Аська. x x x Сигизмунд шел в Анахрон, грохоча заграждениями и яростно бормоча себе под нос: - Будет вам сейчас Сегерих! Будет вам Сегерих! На полдороге обнаружил, что впопыхах не переоделся. Так и выбежал в хорошей куртке. Да и фиг с ней. Отомщу! За все отомщу! Но спустившись и остановившись перед заветными кирпичами, открывающими подземный ход, Сигизмунд вдруг задумался. Он пережил здесь столько ужаса, видел столько страшного и неприглядного... И там, в темноте, в черном зеве колодца, ждало что-то... какой-то неведомый провал. И все же раз за разом он находил в себе силы идти в Анахрон, заглядывать в приемную камеру, осматривать "предбанник". Ни отвращение к бесчеловечному порождению жестокой эпохи, ни стерегущий за каждым поворотом страх, - ничто не могло остановить его. Почему? Ведь не ярость же, в самом деле, погнала его из кухни в Анахрон! И всяко не тревога за судьбу какого-то там Сегериха! И меньше всего - желание потакать капризам старого вандала, оккупировавшего "светелку" и тиранящего оттуда всю тусовку. Нет, совсем не в этом дело. Совсем не в этом. А в том, что Анахрон неудержимо притягивал к себе. Звал. И это было сильнее любого страха. Сигизмунд вошел в тоннель и закрыл за собой потайную дверь. Впереди тянулся темный ход. Но и мрак, и одиночество, и страх - все это казалось малой платой за наслаждение оставить в недосягаемой дали бессмыслицу "верхней" жизни. Здесь, под землей, в недрищах Анахрона, имелась своя алогичность. Но - другая. Может быть, более высокого порядка. Волюнтаризм акта Творения. Бессмысленность претворения биомассы в разумное существо. Нелогичность Создателя. Жрец Анахрона, блин! И ведь снова побежишь отсюда, умирая от ужаса! И снова будешь возвращаться. Опять вспомнились кадры семейной "хроники": Аспид, презрительно глядящий и на застолье, и на любительские кинопотуги отца... Еще бы тебе, дед, не кривиться! Ты играл в куда более захватывающие бирюльки. Неожиданно, будто въяве, увиделась и кинокамера. Она называлась "Спорт-2" и являла собою толстостенную железную коробку, из которой пипкой торчал крохотный объектив. И помещалась она в очень жестком футляре. Почти таком же большом и твердом, как деревянная кобура от маузера, которую дед хранил как реликвию германской войны. Анахрон был сегодня чрезвычайно активен. Сигизмунд ощущал, как пульсирует пространственно-временная ткань. А может, это была игра воспаленного воображения. К приемной камере Сигизмунд приближался с опаской. Если Сегерих - или, скажем, Лиутар с дружиной - здесь, то... А, пошло все на хрен! Всех, всех натурализую, пропишу к себе, поселю в "светелке" и на кухне. Лиутару нашепчу, что старый пердун Валамир, мол, его с дерьмом тут смешивал. Вообще интриги разведу. Или схожу с вандалами Зимний возьму. Кто тут временные? Слазь! Кончилось ваше время. А может вообще на вандальских мечах да копьях взойти в кресло начальника нашего РЭУ? Квартиру вандалам выделить казенную, а дворника оттуда - гнать, гнать... В камере, как и ожидал Сигизмунд, никого не оказалось. Заходить туда он не стал. Закурил. Почему-то не хотелось покидать помещение Анахрона. А куда, собственно, идти? Домой? Квартира теперь, почитай что, тю-тю. Аська, сучка, и та... С вандалом спуталась. И ведь плевать ей, что он вандал. Лантхильда... Нет, все, поломата жизнь, поломата! ...На этот раз Анахрон сработал мгновенно. Не было ни страха, ни гула, ни дрожи, ни предчувствий. Не было удушья и умирания. Сигизмунд вдруг оказался в овраге. Том самом. Он сразу узнал это место. Почему-то он лежал на спине. Над ним на рассветном небе горела одинокая звезда. И едко пахло гарью. Затем склон стремительно надвинулся на Сигизмунда. Он испугался, что сейчас ударится лицом. Однако этого не произошло. Сигизмунд почувствовал сильный толчок. Перед глазами расплылись радужные круги. ...Сигизмунд с размаху сел на что-то твердое. Посидел неподвижно, прислушиваясь к ощущениям в теле. Пошевелил пальцами. Согнул ногу. Потом осторожно открыл глаза. Он сидел в промерзшей песочнице посреди двора, под деревом. Это была старая заслуженная ива, вросшая в решетку. Ветер шевелил на земле жухлые листья. Рядом с решеткой виднелись ржавые качели. Снег, судя по всему, еще не выпал. Наблюдались "заморозки на почве". Ноябрь, что ли? Возле качелей уныло возилось двое детей. Дети поглядели на Сигизмунда без особого интереса. Вскоре их внимание полностью переключилось на проходившую мимо кошку. Сигизмунд, кряхтя, встал на четвереньки, выбрался из песочницы, отряхнулся и пошел со двора. Перенос! Точно - перенос. Странное ощущение охватило Сигизмунда. Он знал, что Анахрон перенес его КУДА-то. Видимо - в недалекое прошлое. Но это-то как раз определить несложно. Куда удивительнее было другое: Сигизмунд не сомневался в том, что перенос этот очень нестабилен. Он буквально ощущал, как напряжена вся мощь Анахрона, как натянуты незримые канаты, удерживающие его здесь и сейчас. Двор был знаком. Он находился в десяти минутах ходьбы от того дома, где жил сейчас Сигизмунд. Потом этот двор реконструировали, песочницу, разумеется, убрали, ржавые качели - тоже, иву спилили... В каком же это было году? Треклятого Сегериха - "правильного мужика" - поблизости, вроде бы, пока не просматривалось. Покачиваясь, Сигизмунд прошел арку и выбрался на канал. Была поздняя осень; уже смеркалось. Сигизмунд оглядел себя: кроссовки, джинсы, куртка. Немного не по сезону, но сойдет. Холодновато, конечно. Двигаясь, как на автопилоте, свернул на Банковский переулок и вышел на Садовую, к Апраксину двору. Пока что было безлюдно. Сигизмунд нарочно пошел этим переулком. Пытался привыкнуть к случившемуся. Ой-ой-ой. "СЛАВА КПСС!" Куда же это мы попали? Вернее - КОГДА? Впечатление от Садовой было сопоставимо с ударом сковородки по физиономии. По улице шли "польта". Молодые, старые, средних лет. Серые, черные, коричневые. Суконные, какие-то сиротские. В руках покачивались тяжеленные "дипломаты". Женщины с убогим кокетством вихляли клетчатым "полусолнце-клешем". Сигизмунд, конечно, помнил эти приталенные пальто на однокурсницах. Тогда это казалось очень женственным. В сгущающейся серости ноябрьских сумерек пронзительно и безотрадно желтели облупленные стены домов. Стыл голый асфальт. Обостренно не хватало пушистого снега. Направо, в направление площади Мира, - как легко на язык вернулось это название, - уже маячила уродливая конструкция шахты метрополитена. В каком же году она появилась? Кажется в 84-м. Или в конце 83-го? На проводах и фонарях тряпками обвисли красные флаги. Несколько минут Сигизмунд молча стоял, привыкая. С ужасающей стремительностью возвращались, заполняя мозг, прежние названия. И прежние навыки. Скользнул глазами по фасадам - не мелькнет ли портрет нынешнего любимого вождя? Потом осенило: газеты. Купить, что ли, в "Союзпечати" какую-нибудь "Ленинградскую правду" или "Вечерку"... Полез в карман, вытащил полторы тысячи... Тотчас спохватился. Торопливо запихал назад. И вовремя. Сзади Сигизмунда похлопали по плечу. Мент. Лейтенант. Неразборчиво пробормотал что-то. Сигизмунд уловил: "...документики". Тут же прошиб холодный пот. С трудом совладав с собой, полез в карман куртки - вроде, паспорт там был. Паспорт там и был. Хорошо хоть паспорт действительный - такие в семидесятые годы выдавали. Да только вот гражданство подкачало. Вклеено было в серпастый-молоткастый, что является товарищ такой-то гражданином России. Мент взял паспорт, вперился взглядом во вкладыш. - Фарцовщик, - донеслось до Сигизмунда. - А эт-то что такое? - Мент ткнул во вкладыш. - В нашем посольстве в Гондурасе вклеили, - услышал Сигизмунд собственный голос. - Я за границей получал. Родители там работали... Геологи. А у самого в голове лихорадочно вертелось: только бы вернул! А то дернет Анахрон назад, в конец девяностых, и объясняйся там без паспорта в ментовке: мол, потерял... лет пятнадцать тому назад... ваш один взял, еще при Совке... Нет, в каком точно году, не помню, товарищ капитан. То есть, господин капитан. Ах, я такой рассеянный, такой рассеянный, можно мне новый паспорт сделать? Мент закончил любоваться вкладышем, быстро перелистнул на прописку, удостоверился. Похлопал паспортом по ладони. С огромным подозрением посмотрел на Сигизмунда. Нехотя вернул ему паспорт и зашагал прочь. Сигизмунд перевел дыхание. Хорошо, что мент не стал сопоставлять год рождения с внешностью Сигизмунда. Да и то обстоятельство, что вторая фотография уже вклеена... Так какой все-таки год? А год на дворе оказался оруэлловский. 1984-й. У кормила, пошатываясь, стоял ветхий старец Черненко. Последние вялые судороги Совка, наиболее тупое и скудоумное время. Заканчивалось 14 ноября 1984 года. Сигизмунд брел по Садовой, не переставая изумляться тому, в какое серое время он, оказывается, жил. Глазу постоянно не хватало ярких пятен, ставших уже привычными. Красного, правда, наблюдался переизбыток... Лица в толпе тоже были иными. Куда больше евреев и куда меньше кавказцев. Один южный тип за минувшие тринадцать лет почти полностью сменился другим. Теперь поневоле начинаешь жалеть о евреях - может быть, они были пронырливы, но тихи, интеллигентны и мирны. Чего нельзя сказать о пришедших им на смену. И на всех встречных лицах - независимо от национальности - жуткая совковая штамповка. Оказывается, и это почти ушло! Исчезло - Сигизмунд не успел даже отследить, когда именно - неизбывное выражение терпеливой покорности, которое выделяло советского человека в любой толпе, в любой точке земного шара. Господи! Неужели именно эти годы остались в памяти Сигизмунда как лучшие в его жизни? Ему было тогда двадцать четыре... Даже если бы Сигизмунд и встретил сейчас самого себя, то вряд ли узнал бы. Наверняка таскал тогда что-то серое, маловыразительное. И морду имел скучную, совковую. Прошел галереи Гостиного. Там роились безликие оголтелые толпы - давали какой-то дефицит. Сапоги, наверное. Или нейлоновые куртки. Вышел на Невский. А Невский уже и тогда был болен. Невский заболел в конце восемьдесят второго года. Что-то случилось с ним неуловимое, словно хворь какая-то одолела. А в голове будто таймер тикает: В ЭТОМ ВРЕМЕНИ, СТРЫЙКОВСКИЙ, У ВАС ПОЧТИ НЕТ ВРЕМЕНИ! И чем больше удалялся Сигизмунд от дворика с промерзшей песочницей, тем сильнее напрягались незримые нити, тем труднее было Анахрону удерживать его в восемьдесят четвертом. Пассаж. На крыше соседнего дома - реклама кинотеатра "Молодежный": там шел фильм "Игрушка" с Пьером Ришаром - любимцем публики. Книжный магазин "Ленинград", всегда полупустой. Елисеевский. Конечно, очереди. Магазин "Подарки". Без рекламы "LANCOME". Улица Толмачева, перетянутая красным лозунгом с призывом "ЛЕНИНГРАДЦЫ! ДОСТОЙНО ВСТРЕТИМ..." что-то там, не дочитал, прошел мимо. Дом Пионеров с огромной доской почета и фотографиями ТАСС. Аничков мост с позеленевшими конями. Красное здание дворца Белосельских-Белозерских, оно же Куйбышевский райком партии. Красный флаг на крыше. На противоположной стороне - Дом Журналиста. Еще один красный флаг. В окнах большие снимки каких-то производственных сцен. Магазин "Океан", острый запах рыбы. Проходя, Сигизмунд привычно поморщился. Невский непривычно чист. На асфальте - ни банок, ни сигаретных пачек, ни дурацких упаковок от дешевых сладостей. Невский непривычно сер и тускл. Ни дебильной рекламы, ни праздничных витрин. Очень много военных. Военные тоже серые, безрадостные какие-то. Война в Афгане еще идет. Улица Рубинштейна, уходящая направо. Малый Академический театр, а чуть подальше - Дом народного творчества. С ленинградским рок-клубом. "Гастрит". Запах солянки. Пьяноватые мужчины. А народищу! Стопроцентной окупаемости было заведение. Кинотеатр "Титан". Дорогой был кинотеатр, вспомнил вдруг Сигизмунд. Везде билеты на вечерний сеанс стоили пятьдесят копеек, а в "Титане" - семьдесят. А зал неудобный - кишка. На миг Сигизмунд запнулся у афиши. А фильмец-то там шел - "Бал". Помнит Сигизмунд этот фильмец. Очень даже помнит. Кинотеатр "Знание". Там по пьяни хорошо отсиживаться было. Крутили старые немудрящие ленты. А стулья там были как на детских утренниках, хлопающие. И почти все - с оторванным коленкором. А из дверей "Октября" вьется длинный, полубезнадежный хвост очереди. А как, оказывается, человек отвыкает от очередей! Наверное, это было первое, от чего Сигизмунд отвык, едва лишь грянула перестройка. Интересно, на что они так рвутся? Иностранное что-то крутят, не иначе. Вот и Литейный. Налево пойдешь - в "Букинист" попадешь. Направо пойдешь... Глухо бухнуло и на мгновение замерло, пронзенное восторгом, сердце. Красная стена, четыре желтоватых окна. ОН ОТКРЫТ. И НИКТО НЕ ПОНИМАЕТ, КАКОЕ ЭТО ЧУДО, ЧТО ОН ОТКРЫТ! Сигизмунд с трудом дождался, пока загорится зеленый свет. Еще на противоположной стороне тротуара зашарил глазами по стоящим у красной стены людям - выискивал знакомые лица. Бесполезно. Нет там знакомых лиц. Да и зрение за годы подсело. Впору очки покупать. Пересек Владимирский - как реку переплыл. Вошел - сразу, не колеблясь. И тотчас Сигизмунда обступил желтоватый тусклый свет, неясное мелькание лиц, краснеющие над стойкой автоматы-кофеварки. И запах. Говорят, именно запахи острее всего будят в человеке воспоминания. Будят - не то слово. Слишком слабое. Все шесть - или сколько их там у человека - чувств воспряли разом, пробужденные этим густым духом, почти вонью, пережаренного кофе "плантейшн". И еще примешивался неуловимый и не воспроизводимый потом нигде запах, застрявший в волосах и свитерах собравшихся. Сладковатый - анаши, кисловатый - старого пота. И все это был "Сайгон". Сигизмунд стоял в "предбаннике", бессмысленно лыбясь от счастья и ощущая себя здесь совершенно своим - с длинным хайром, в странноватом для 84-го года прикиде. Он был дома. Среди своих. И мгновенно окунулся в атмосферу полной свободы духа, ради которой, собственно, и ездил сюда все годы, что трудился в Первом Полиграфическом. И раньше, когда учился в ЛИТМО. Вынырнул Витя-Колесо, вычленив Сигизмунда взглядом. Заговорил утробно-трепещущим голосом: - С-с-слушай, м-мужик... д-д-д...д-добавь на коф...фе. Н-не хв-ватает... Сигизмунд развел руками, все еще лыбясь. - Нету у меня. Самому бы кто добавил. Витя понимающе закивал и куда-то унырнул. Блин, неужели действительно так и не выпьет здесь кофе? Ведь это - в последний раз! В самый последний! В пост-последний! Сигизмунд все явственнее ощущал, что больше шансов не будет. Кругом тусовались. Аборигенов в толпе было немного - процентов десять от силы. Дремучие хиппи. Остальные в "Сайгоне" были посетители. Гости. Так называемые "приличные люди", интеллигентские мальчики и девочки, которым почему-то вольно дышалось только здесь. И совсем уже спившиеся персонажи. Но случайных людей здесь не водилось. Или почти не водилось. Полутемные зеркала в торце зала отражали собравшихся, умножая их число вдвое. До какого-то года этих зеркал на было. на их месте находились ниши, где тоже сидели. Потом "Сайгон" на какое-то время закрывали. Делали косметический ремонт. Этот ремонт воспринимался городом очень болезненно. Видели в нем происки партии и правительства в лице близлежащего райкома. Знали бы, что их ждет через несколько лет! Но они не знают. Их счастье. Одно время после косметического ремонта в "Сайгоне" не было кофе. Якобы в городе дефицит этого продукта. Якобы кофеварки сломались. Или еще что-то малоубедительное. Предлагали чай. Брали семерной чай - издевательски. Мол, пожалуйста, чашку кипятку и семь пакетиков заварки. Спасибо. С этим пытались бороться, наливая прохладную воду, чтобы чай хуже заваривался. Чайная эпопея продержалась не долее месяца, хотя оставила болезненную зарубку в памяти. Потом то ли сдались, то ли смилостивились - вернули в "Сайгон" кофе. После того достопамятного косметического ремонта и появились зеркала... Кругом велись длинные мутные разговоры, безнадежно затуманивая и без того не отягощенные ясностью мозги. Рядом с Сигизмундом кто-то пытался выяснить у кого-то судьбу какой-то Кэт. В беседу вступило еще несколько пиплов. Нить разговора была потеряна почти мгновенно. Даже Сигизмунду, который не был знаком ни с одной из Кэт, через три минуты стало очевидно, что пиплы имеют в виду по крайней мере четырех девиц по имени Кэт. Судьбы и похождения этих Кэт в разговоре причудливо переплелись. Так, Кэт из Ухты однозначно не могла совершать подвиги, явно позаимствованные из биографии той Кэт, что тусовалась в Москве и была обрита наголо в КПЗ, причем злобные менты сперва поджигали ей хайр зажигалками, а потом уже брили электробритвой. Так и не разобравшись, о какой из Кэт, собственно, речь, пиплы плавно перетекли на совершенно иную тему. Кругом звучали неспешные диалоги: - Слушай, ты откуда? - Из Лиепаи. - А... Ты знаешь Серегу... Боба? - А как он выглядит? - Волосы светлые, бородка жиденькая такая... Он из Киева. - А... Знаю конечно. - Он опять в психушке. - А... Слушай, ты знаешь Томми из Краснодара? - А как он выглядит? ...Крошечная, очень беременная девица в феньках до локтей бойко поедала чахлый бутерброд и не без иронии рассказывала о потугах Фрэнка создать рок-группу. Мол, она уже перевела для него с английского очень классные тексты. И усилитель купили. На шкафу лежит, большой, как слон... ...И словно въяве видел Сигизмунд комнату, где стоит этот шкаф, - какую-то нору в коммуналке где-нибудь на Загородном или Рубинштейна, эти голые стены в засаленных обоях, исписанные по-русски и по-английски, но больше по-английски, эту вечно голодную тощую кошку, грязноватый матрас на полу вместо постели... И полное отсутствие какой-либо жизни. Принципиальная и исчерпывающая нежизнеспособность. "...Ой, пойдем, пойдем, пока вон тот человек к нам не привязался. Вон тот, видишь? Я его... побаиваюсь. Знаешь, он недавно решил, что он - Иисус Христос. Пришел в церковь во время службы и говорит: спокойно, мол, батюшка, все в порядке - Я пришел..." - А тебя как зовут? - Дима... А в последнее время... (застенчивая улыбка) ...стали звать Тимом... По соседству гуторили об ином. Человек, обличьем диковатый и причудливо сходный с вандалом, захлебываясь слюной и словами, талдычил, что вообще-то он собирается на Тибет. Через Киргизию. Сразу нашел трех попутчиков. Причем один из них на Тибете уже был... - ...Слушай, пойде